Драко Малфой и хождение по мукам (гет)

— Грязнокровка! – Драко Малфой был в своём репертуаре. – Да как ты смеешь сравнивать себя с настоящими волшебниками?! Ты, магглорожденная, даже не мечтай, будто сможешь пробиться куда-нибудь с таким происхождением!

Гермиона не оставалась в долгу, тем более что присутствие рядом Гарри и Рона придавало ей уверенности. Она громко, чтобы все в зале слышали, заявила, смело глядя Драко прямо в глаза.

— Да что ты такое говоришь, отпрыск благородных кровей! – её голос источал сарказм. – Видать, на тебе все вредные привычки твоего рода и сошлись клином да вылезли наружу. Это надо же, так раскричался, когда узнал, что ОПЯТЬ стал только вторым, а не первым. Или ты так боишься отца, который отшлепает своего никчемного сынишку, который даже в простейших вещах не может обойти какую-то грязнокровку?!

Лицо Малфоя побагровало и перекосилось в страшной гримасе, напоминающей оскал волка-оборотня. А в серых глазах заиграла такая ярость, что Гермиона женской интуицией совершенно четко почувствовала, что попала в самую точку. В Гостиной воцарилась тишина и напряжение, казалось, накалило воздух до предела. Гермиона почувствовала, что перегибает палку их обычных стычек с Драко, но головные боли из-за начавшейся вчера менструации сделали её более агрессивной. «Наконец-то, — подумала она и подбоченилась, с трудом выдерживая пронзительный взгляд Малфоя-младшего, который, казалось, должен был испепелить её на месте. — Я покажу этому выскочке и задаваке, перед всеми его слизеринскими прихлебателями, кто он на самом деле!».

– О, да я, похоже, попала в точку! — лицо Грейнджер приобрело ехидное выражение. — Папочка выпорет тебя плеткой за плохие оценки, или лишит типичных аристократических радостей, мистер никогда-не-бывший-гордостью-отца?!

Зал замер в ожидании ответа Драко. Молчание слизеринцев было настолько красноречивым, а взгляды так многообещающи, что Гермиона подумала на секунду: «Это будет ад. Ближайшая неделя будет для меня адом…».

И Драко ответил, да так, что даже Слизерин вздрогнул от неожиданности. Резко выбросив правую руку вперед, он прямым ударом в лицо сломал Гермионе нос.

— Не смей говорить о моем отце своими мерзкими губами, грязнокровка!

Звук удара прозвучал как гром. Две гриффиндорки упали в обморок, а остальные девушки, включая слизеринок, отвернулись в ужасе. Даже закадычные приспешники Малфоя стояли молча, разинув рты и впав в ступор от увиденного.

Грейнджер показалось, что она смотрит в небо, которое бывает только в новолуние осенью, когда воздух становится прозрачным и все звезды, даже самые тусклые, светятся на небосводе, как будто их только что начистили, как фамильные серебряные ложки перед праздником. Но ей было не до поэтических сравнений, она просто запрокинула голову от удара и плюхнулась на каменный пол столовой, больно ударившись копчиком. Из глаз её брызнули слезы, и, осознав, что её только что ударили по лицу, Гермиона разрыдалась во весь голос.

Гарри бросился к ней, а Рон, подскочив к Драко, с лицом, выражавшим настоящую жажду крови, сбил его с ног ударом плеча в грудь и, усевшись сверху, принялся методично наносить поверженному противнику удар за ударом. Все были настолько поражены увиденным, что даже не пытались оттащить Уизли от Малфоя, лицо которого уже превратилось в кровавое месиво. Было похоже, что парень потерял сознание.

Тут в зал вихрем влетел Снейп и, увидев происходящее, вскинул палочку, направив на Рона заклятие «Immobilius». Тот так и застыл верхом на Драко, занеся руку для очередного удара. Выражение его лица не оставляло сомнений в том, что он продолжит свое дело, как только освободится от заклятья.

— Гриффиндор, минус пятьдесят очков! – всегда спокойный Снейп, казалось, завелся не на шутку и хотел сам броситься на Рона с кулаками. – Уизли, вы будете отчислены за свое поведение! Староста Грейнджер!

И тут он увидел Гермиону, громко рыдающую в объятьях Поттера. Её милое лицо, по которому стекала кровь из разбитого носа, приобрело жалкое детское выражение, от которого у Снейпа, всегда по-особенному относившегося к Гермионе, замерло сердце. Мгновенно сложив все увиденное, он вполне четко представил картину произошедшего. Его лицо снова приобрело подобие безжизненной маски. Он повернулся к своему факультету.

— Немедленно сообщите о произошедшем мистеру Дамблдору. Взыскание с Гриффиндора… снимается. Вопрос о произошедшем будет решен советом деканов. Все свободны.

Ученики неуверенно топтались на месте, не в силах осознать указание преподавателя из-за пережитого шока.

— Немедленно по своим комнатам! – Снейп снова взорвался, и этот окрик, резкий, как удар плетки, привел в чувство присутствующих. Ученики уныло потянулись в сторону своих гостиных. Тишина, казалось, стала спутником всех свидетелей произошедшего, шок заставил их молчать не хуже специального заклинания.

«Люциус будет в ярости…» — подумал зельевар, поднимая на руки всхлипывающую Гермиону. Та пребывала в странном состоянии, когда слезы и всхлипы — это все, что человек может выдавить из себя. Словно не понимая, у кого она на руках, она спрятала голову на груди Северуса и зарыдала еще громче.

— Мистер Поттер, — Снейп повернул к Гарри своё бесстрастное лицо, и юноша вздрогнул, но не отвел взгляд. – Сопроводите мистера Малфоя за мной в лазарет к мисс Помфри… Пожалуйста….

— Но Рон… — начал было Поттер.

— Мистер Уизли будет освобожден от заклятья, как только вы удалитесь с мистером Малфоем на достаточное расстояние, – и зельевар двинулся к выходу. Про себя он подумал, что все-таки ненормален. Ведь всхлипывающая несовершеннолетняя девочка на его руках вызывала в нем смешанные чувства, от отцовских до откровенно плотских. От мыслей об отцовских чувствах Снейп перескочил к мыслям об Люциусе Малфое, и человек, которого, казалось, нельзя пробить даже из баллисты, вздрогнул. «Бедный Драко, — подумал он и поежился, — Люциус будет в ярости…»

Гарри тем временем что-то быстро объяснял Рону, вытаскивая из-под него Малфоя. Снейп со своей всхлипывающей ношей широкими шагами направился в лечебное крыло Хогвартса.

* * *

Гермиона рассматривала свое лицо в зеркале и кривилась. Не столько от боли, которая была эффективно заглушена зельем, сколько от воспоминаний. Бешеные глаза Малфоя, то, что она даже не успела испугаться, потому что просто не успела почувствовать удар. Её слезы и унижение на глазах стольких людей, нежные руки Снейпа, который нес её всю дорогу бережно, словно она была бесценной хрустальной вазой, а не «заучкой», которую нужно одергивать. Обострявшейся в период менструации интуицией она чувствовала, что этот взрослый мужчина испытывает к ней сильные и противоречивые чувства, некоторые из которых заставляли её краснеть до корней волос. Но образ холодной и бездушной ожившей статуи, сформировавшийся в её голове за все время обучения в Школе, настолько противоречил её ощущениям, что она поспешила списать все на пережитый шок. Так же она попыталась загнать в глубину своей памяти то, что она почувствовала, когда Драко ударил её. Она точно знала, что он ненавидел её в этот момент всем сердцем… И точно знала за что, ведь её догадка насчет отца Драко была совершенно верна. Но там, за маской зверя, в нем плакал от отчаянья другой Малфой, который не хотел выпускать этого зверя на волю. Он плакал от того, что не может сдержать яростное животное начало, которое… Гермиона закрыла глаза, пытаясь сконцентрироваться и понять что-то, казавшееся ей очень важным в этом ощущении. Но мысли об унижении и своем прекрасном лице, которым Гермиона втайне от всех очень гордилась, а этот слизеринский ублюдок обезобразил… Волна ненависти к отродью вырождающейся чванливой аристократии удушающей волной смыла все мысли, кроме одной: «Гермиона Грейнджер отомстит своему извечному врагу так, что звезды отвернутся в ужасе!». Приняв это решение, Гермиона открылась ненависти всем своим сердцем, испытав первобытную радость гармонии с самой собой и собственными желаниями. На секунду её кольнула мысль, что она ничем не отличается от Драко, который не сумел удержать в себе животное начало. Но тут же эту мысль сменила другая, показавшаяся ей более верной: «Он первый начал. И теперь понесет за это всю полноту ответственности!»

* * *

Драко Малфой был готов плакать, до крови прикусив губу. Но как обычно, ничего не изменилось, сколько бы усилий он не прилагал. Опасная бритва, которую он, напрягаясь всем телом, пытался прижать к венам, не сдвинулась ни на миллиметр. Она так и оставалась над венами его левой руки и не двигалась, несмотря на все его усилия. Он мог спокойно побриться, ведя по шее этой же бритвой, чувствуя её холодное лезвие, мог порезать ей все простыни, картины, кого-нибудь из гриффиндорцев… но не мог порезать единственного, что волновало его сейчас – собственных вен. Можно было бы подумать, что он просто не хотел этого делать, но это было не так. Больше всего на свете Драко Малфой мечтал о смерти, единственной подруге, которая могла осуществить его желание – освободиться от родового проклятия. От Люциуса Малфоя.

Драко ненавидел свою судьбу всеми фибрами души. Втайне, он искренне завидовал Гермионе и Рону, ведь их простая жизнь принадлежала только им. Обремененные необходимостью работать, чтобы добиться статуса, признания, средств к существованию, в глазах Малфоя–младшего они были счастливее и свободнее, чем он, отпрыск благородных кровей. Именно поэтому он и цеплялся к ним, пытаясь хоть на секунду прикоснуться к их миру простых радостей, которых он был напрочь лишен самим фактом своего рождения в семье лорда. Он не ненавидел ни их, ни Поттера, просто Драко было невыносимо видеть в них то, о чем так мечтал.

Возможно, думал он иногда, ворочаясь в своей постели в подземельях Слизерина, именно Поттер со своей судьбой Золотого мальчика, прицепившейся к нему с самого рождения, мог бы понять его… Но у Драко никогда не хватало ни сил, ни слов, чтобы преодолеть тот барьер, который он выстроил сам, повинуясь указаниям своего отца о том, что достойно лорда и с кем лорду положено дружить и общаться. А с кем ни в коем случае нельзя.

Но сейчас, когда отчаяние и беспросветность вновь разрывали его душу, Малфой опять пытался проявить свой протест самым громким поступком, и не мог. Стоило ему подумать о том, что он наложит на себя руки, или тем паче, попытаться реализовать это любым способом – как тут же в его голове усиливающимся набатом начинали биться слова Люциуса Малфоя, которые он произнес, вытащив его из покрасневшей от крови ванной поместья Малфоев: «Ты нужен мне и Лорду. И поэтому, пока в тебе есть необходимость — ты будешь жить. Ты не сможешь уйти от моей воли. Никогда».

В тот раз Драко почти удалось вырваться и уйти туда, где никакие Лорды и их приспешники не могли бы иметь над ним власть. Но Люциус не оставил ему этого шанса. О нет, больше никогда. Заклятие повелевания, которое Малфой-старший наложил на сына, было четким и однозначным. Оно сидело так глубоко, что Драко иногда казалось, что оно было частью его личности. И отчаянье, копившееся в подростке годами, невыносимое нервное напряжение вырывались из него. Иногда слабо истекая жестокими остротами и унизительными комментариями, иногда прорываясь девятым валом, как во вчерашнем случае с Гермионой Грейнджер.

И всегда, с неотвратимостью стекающей по склонам вулкана после извержения лавы, за прорывом шло наказание. Это были угрызения совести, которые, казалось, разрывали его сердце пополам осознанием того, что он совершенно незаслуженно обижает и отталкивает от себя людей, с которыми хотел бы быть больше всего на свете. Но Драко ничего не мог с собой поделать. Ему даже казалось временами, что он настоящий заперт в голове Драко Малфоя и наблюдает его действия со стороны, не имея возможности что-то предпринять. И тогда он громил все на своем пути, разносил в пух и прах мебель в комнате, сжигал книги, разбивал кулаки о стены, пытался резать вены, вешаться, только чтобы отвлечься и почувствовать себя живым. А потом, когда он чуть остывал, ровно настолько, чтобы воспитательный эффект был максимальным и прочувствованным, появлялся Люциус Малфой и спокойным, тихим голосом произносил, направив на сына свою роскошную палочку – «Круцио». И для корчащегося на полу в агонии Драко начиналась длинная лекция, которую лорд читал спокойным голосом, в котором проскальзывала сталь, голосом человека, привыкшего повелевать, настоящего хозяина всего вокруг. Он растолковывал, объяснял, за что наказывает, нисколько не заботясь о том, слышит ли его Драко или же потерял сознание от боли. Так рассказывают уставшие пожилые учителя своим преемникам, как надо воспитывать детей, как следить за ними, как отучать их от дурных поступков. Таких, например, как пытаться противиться воле Люциуса Малфоя.

* * *

Три дня Слизерин молчал, даже задиристый Гойл поумерил свой пыл и вел себя тихо. Три дня Северус Снейп лютовал, и бросался на каждого, кто попадался под руку. Три дня Гермиона Грейнджер приводила себя в порядок и собиралась с духом, готовясь выйти в гостиную. Гарри и Рон, наказанием которому назначили лекцию о правильном поведении, крутились вокруг нее, всерьез опасаясь, что притихший Слизерин готовит какую-то провокацию. Но ничего не происходило с тех самых пор, как лорд Люцуис забрал сына в поместье, пообещав провести с ним разъяснительную работу. Гермиона, как пострадавшее лицо, не возражала, так как все равно готовила своё наказание для зазнайки. Инцидент, казалось, был исчерпан. Но все равно у Гермионы каждый раз начинала болеть переносица, когда она вспоминала о Драко, хотя нос был залечен в тот же вечер, и никаких следов на лице не осталось. Мадам Помфри объясняла это психологическими эффектами, но поила Гермиону обезболивающими зельями и, тайком от пациентки, успокаивающими.

На третий день утром Драко появился. Он вошел в зал легкой походкой совершенно уверенного в себе человека и преспокойно уселся на свое место, которое в его отсутствие никто не осмелился занять. Казалось, он специально дождался момента, когда все ученики займут места за столами, чтобы, не смешиваясь с толпой, по-театральному красиво вернуться. Он даже прошел через весь зал, гордый и самодовольный, мимо столов Пуффендуя, Равенкло и Гриффиндора, с выражением полнейшего безразличия на лице. Гарри и Рон напряглись, когда он проходил мимо Гермионы, но Драко не удостоил их даже взглядом. И девушка окончательно уверилась, что лорд просто продержал сынишку в поместье, чтобы дать утихнуть страстям, и наверняка потешался вместе с ним над всякими магглорожденными. Это укрепило её во мнении, что справедливость в мире надо устанавливать своими руками. От всех этих мыслей у Гермионы снова разболелся нос.

А Драко, как ни в чем не бывало, сидел за притихшим столом Слизерина и молча, аристократически аккуратно, ел. Увидев такой поворот событий, факультеты, настороженные эффектным появлением Малфоя, вернулись к еде. А Слизерин украдкой пожирал глазами своего негласного лидера. Наконец, Гойл, подталкиваемый своими соседями, прочистил горло, посмотрел на Драко и громко спросил:

— Эй, Малфой, что с тобой? Да и вообще, что-то на тебе много косметики, совсем как девчонка стал?

— Немного косметики, и у тебя уже встал, а, пидорок? – от взгляда Драко Гойл вжался в спинку стула и густо покраснел.

Весь слизернский стол дружно заржал. И глядя на это, Гойл тоже глупо захихикал:

— Да ты че, Драко… Я ни в жизни… Я… это…

Но Малфой уже не слушал его и молча вернулся к еде. Слизеринцы заметно оживились и тоже продолжили трапезу с большим аппетитом. Лишь изредка они бросали украдкой взгляды на лицо Драко, густо покрытое тональным кремом. И рубашка с длинным рукавом, которую блондин, изменив своему привычному тонкому аристократическому стилю, надел в жаркий день, вызывала у них некоторые вопросы. Только Блейз Заббини отвернулась от Драко и с ненавистью посмотрела в сторону Гриффиндорского стола, ища взглядом Гермиону. Девушка пристально наблюдала за происходящим за слизерским столом, и дернулась как от удара, когда столкнулась взглядом с Заббини. Но гордость не дала Грейнджер так просто отвести взгляд. Их безмолвная дуэль продолжалась всего несколько секунд, пока кто-то из слизеринцев не встал между ними, поднимаясь из-за стола. Когда он отошел, Заббини уже смотрела в другую сторону и весело болтала с соседками по столу, и Гермиона сочла за лучшее не продолжать эту игру, от которой мурашки пробежали по её спине. А у парня, который прервал их, весь оставшийся день все буквально валилось из рук, и на все подначки о том, что его сглазили, он отвечал, что наверняка.

В Хогвардсе шел обычный школьный день. Серебряный Принц вернулся в Слизерин.

* * *

— Драко, это я, Заббини… — Блейз приоткрыла дверь в комнату старосты, пытаясь в кромешной темноте разглядеть, где он. Но никто не ответил. – Ты здесь?

Хоть Драко и молчал, Заббини почувствовала его присутствие. Малфой лежал на кровати на левом боку, повернувшись лицом к стене. Заббини закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.

— Как ты?

— Нормально. Все нормально.

— Ну конечно, — хмыкнула Заббини, но промолчала. – А Гойл с дружками напиваются в честь твоего возвращения и строят планы мести…

— Им только повод нужен. Отъезд, приезд – все равно. Они ведь напились, когда я… — Драко не закончил фразу. Блейз нахмурилась, но, помедлив, решила сказать правду:

— Да. И за неё… и за тебя… Все думали, что тебя отчислят…

— Гойл кретин. Даже если завтра я умру, – эти слова Драко произнес настолько буднично, что Блейз невольно поежилась. — Он не станет главным ни при каком раскладе. Его опрокинут те, кто сейчас боится высунуть нос из-под моей тени.

— Да. Это верно, – Блейз подошла ближе к постели. Драко ни разу не пошевелился с начала их разговора, и это настораживало её. В воздухе ей почудился странный запах, который сопровождает тяжелые болезни.

— Драко… Посмотри на меня… — попросила она, медленно расстегивая платье.

— Прости, Блейз, – Драко прекрасно слышал шаги девушки в темноте, и знал, что она раздевается.

— Пожалуйста, Драко… — Блейз подошла еще ближе, спустив платье с плеч. Оно тут же свалилось к поясу. И тут Заббини почувствовала сырой и соленый запах крови. Она насторожилась. – Драко… почему так пахнет кровью?

Но Драко молчал. Тогда девушка подошла вплотную и засветила свою палочку. И тут же погасила её от неожиданности. Сначала она подумала, что ей показалось, но трюки сознания не могли надолго обмануть её. Мгновенно все встало на свои места, и Блейз успокоилась на секунду. Она зажгла палочку еще раз и наклонилась к спине Драко, который по-прежнему не изменил своей позы ни на миллиметр. Его белая рубашка была перечеркнута темными полосами разной длины и ширины, пахнувшими кровью. Они проступали на спине и руках Драко, подобно причудливому узору.

— Это… — Заббини шумно сглотнула, — Люциус?

Драко молчал.

— Чем… Чем он тебя так?

— Семихвосткой, – голос Драко был совершенно ровным. – Он решил, что заклинания больше не действуют, раз я… ничему не учусь.

Заббини разрывали чувство ненависти к Люциусу, сотворившему такое с собственным сыном из-за какой-то грязнокровки, и к Грейнджер, ставшей причиной этого, а также жалость и почти материнская нежность к подростку, лежащему на кровати.

— Как он мог… Из-за проклятой грязнокровки… Ненавижу…

— Не надо, Блейз. Пожалуйста, – Драко смотрел в стену комнаты не отрываясь. — Не надо ненавидеть Гермиону. Она не виновата. И он тоже.

— Люциус… — помедлил он. — Отец бил меня не за неё, а за то, что я опозорил Малфоев, опустившись до мордобоя. Никто не виноват. Это я не сдержался.

Заббини готова была заплакать, но, прикусив губу, держалась. Держа палочку в правой руке, она задрала рубашку Драко и снова вздрогнула.

— Драко… Рубцы… гноятся, — девушка почувствовала исходящий от тела Малфоя жар. – Да ты весь горишь! Сейчас, сейчас, я все вылечу…

— Не надо, — перебил её Драко. — Это тоже часть наказания. Чтобы дольше помнил… Отец наложил заклятье, отражающее чары лечения. Также не подействуют зелья.

Блейз беззвучно заплакала, сев на край кровати и отвернувшись от Драко.

Как же быть?..

— Там, на тумбочке, бутылка с огневиски. И салфетки, – Драко даже не пытался пошевелиться. – Блейз, пожалуйста…

— Я поняла, – девушка вытерла слезы и взяла бутылку и салфетки в руки. – Будет больно – кричи, я наложу на комнату заклятье…

— Постараюсь… — на лице у юноши появилась грустная ухмылка. – Постараюсь, если сил хватит.

Почувствовав, что замерзает, Заббини застегнула платье. И принялась за работу. Обильно смочив огневиски салфетку, она начала протирать спину Драко. Рукава его рубашки мешали, и она стянула её. Вся спина Драко, а так же предплечья и плечи были иссечены под разными углами и на разную глубину. Слезы снова начали стекать по её щекам. Но девушка молчала и сосредоточенно протирала каждый след, которых было предостаточно. Драко молчал, и казалось, что он не чувствует ничего. Но Заббини чувствовала, как под её руками вздрагивала спина Малфоя и как билось его сердце, быстро и неровно.

Закончив протирать спину, Блейз занялась руками. Скоро все раны были приведены в относительный порядок, но девушка пребывала в шоке от этого зрелища.

— Тебе надо в лазарет. Хотя бы отдохнуть…

— Я не могу, Блейз. Гордость отца и так уязвлена… А если в школе узнают, что я валяюсь в лазарете, то все поймут.

— Да разве никто не знает? А как же Дамблдор, Снейп?

— Они знают. И будут молчать.

Заббини легла рядом с Драко, легонько прижавшись грудью к его спине. Он попытался отодвинуться.

— Не надо, Блейз. Ты испачкаешься.

— У тебя жар. Я останусь до утра.

— И завтра весь Слизерин будет обсуждать наши отношения. Пенси тебе проходу не даст.

— Они не посмеют. Ведь Принц вернулся. А Пенси, так пусть завидует. Она носится среди девчонок, рассказывая, как жалеет своего бедного Драко…

— Да уж. Её послушать, так мы завтра женимся.

Блейз сняла платье и прижалась к голой спине Драко грудью, легонько провела мгновенно напрягшимися сосками вокруг самых глубоких ран. Юноша легонько вздохнул и расслабился. Заббини легла рядом с Драко и укрыла их одеялом, обняв его правой рукой.

— Блейз, ведь ты не любишь меня.

— Да, Драко, – её пальцы играли с сосками Драко и ласкали его живот.

— И не жалеешь.

— Верно.

— И не от похоти приходишь ко мне.

— Нуу… Почти.

— Я думаю, ты относишься ко мне как к брату или хорошему другу, и, похоже, я бужу в тебе какие-то материнские инстинкты… Но ты точно не хочешь воспользоваться статусом подруги Серебряного принца. Верно ведь?

— Да. А почему ты спрашиваешь, если все понимаешь? – Заббини чуточку отстранилась. Её всегда удивляло, как глубоко видят глаза Драко и чувствует его сердце.

— Я хотел услышать это от тебя.

— Э, Малфой, — Блейз игриво укусила его за ухо. – Тебе так нравится слышать, как я произношу своим сладким голоском твои извращенные мыслишки, а, братик?

— А может, ты хочешь, чтобы сестричка сделала так? – и она легонько сжала член Драко через штаны.

— Или так? – Заббини прошлась легкими поцелуями по щеке Драко до уголка губ и остановилась. Девушка поняла, что неосторожным движением сделала Драко больно, но юноша молчал. Он только прикусил губу, и Блейз почувствовала это.

— Знаешь, Заббини, — голос Драко чуточку потеплел, и в нем появились насмешливые нотки. — Если я стану мазохистом, то виновата будешь только ты.

— Знаю, знаю, – Заббини улыбнулась, спрятав лицо на шее у юноши, но из глаз её текли слезы. – Какое у тебя все-таки большое сердце, Драко. Ты так легко прощаешь этого выскочку Гойла, глупую Пенси, мои выходки… Даже Грейнджер… И… Люциуса… Тебе надо быть не среди нас, слизеринцев, живущих под знаком змеи, а в Гриффиндоре, с его легендарным благородством… Но наверное, деньги твоего отца смогли подкупить даже Шляпу.

Драко молчал, а Блейз всхлипывала в темноте, прижавшись к нему. И юноше казалось, что жар проходит, а раны на теле больше не болят. И только в сердце кольнула мысль, что он снова заставил кого-то плакать.

Он напрягся всем телом и поднял правую руку, чтобы вытереть слезы Блейз. Он чувствовал, что кожа на спине, только начав подживать, снова расходится, но Драко дотянулся до лица Заббини и нежно провел рукой по щеке. Девушка вздрогнула и замерла, но ласково потерлась о нежную и горячую ладонь Драко.

— Ну, не плачь, девочка моя… Я очень благодарен тебе и постараюсь всегда помнить о твоей доброте и нежности.

— Почему постараешься? — удивилась Заббини. — Я не понимаю.

— Просто мне кажется, — рука Драко вернулась на место. – Что если Люциус прикажет мне забыть что-нибудь, я смогу сделать и это. А теперь спи.

Девушка закусила губу, но промолчала. Успокоившись, она прижалась к Драко плотнее и нежно прошептала в ухо: «Спокойной ночи, братик».

Наступал обычный день в Школе Магии.