Между двумя ударами колокола (гет)

П.Вентворт. «Убийство в поместье Леттеров»

Мраморная лестница, покрытая ради праздника темно-красным ковром, в очередной раз остановилась в двух ярдах от надежной площадки, издевательски скрипнула и медленно двинулась в обратном направлении. Гермиона поспешно отдернула ногу и помянула недобрым словом Ровену Рейвенкло, чей светлый гений додумался внедрить в Хогвартс этот безумный эскалатор.

Гермиона Грейнджер всегда гордилась своим самообладанием, но сегодняшний день не уставал преподносить ей один неприятный сюрприз за другим. Сначала не хватило шпилек для задуманной прически и пришлось трансфигурировать писчие перья, затем произошла нелепая ссора с Роном, который болезненно воспринял ее появление на балу рядом с Виктором Крамом, а теперь еще и это...

Еще несколько минут такого катания между этажами – и она готова будет поверить, что в механизме хогвартских лестниц поселились гремлины, причем, особо зловредные, а по случаю праздника – еще и пьяные вдребадан. В обычные дни лестницы, конечно, тоже капризничали, и, бывало, Гермиона с друзьями добирались в родную гостиную, словно на общественном транспорте – с несколькими пересадками, но такого издевательского отношения, как сегодня, Гермиона не испытывала никогда. Хорошо еще, что лестница высоченная и проходящие через холл люди не обращают внимания на то, что происходит на верхних ступеньках. Мордред бы побрал это сооружение с комплексом буриданова осла...

Снизу послышались знакомые голоса. Гермиона в отчаянии застонала: только этих стервятников ей сейчас и не хватало. Ну что сегодня за день...

Из дверей Большого зала улыбаясь, словно сытые гиены, в холл выплыли похожий на деревенского священника Драко Малфой и плиссированная с головы до пят Панси Паркинсон. Конечно же, такое зрелище, как зависшая между небом и землей Гермиона Грейнджер, не могло пройти мимо из внимания.

— Кого я вижу!.. – Драко задрал голову и демонстративно приложил ладонь козырьком ко лбу. – Неужели это наша королева бала, избранница судьбы и главный сюрприз сегодняшнего вечера?

Панси, томно повисшая на его локте, мерзко хихикнула. Сегодняшний вечер начался для нее чуть ли не трагически: едва спустившись в зал и увидев Гермиону в новом облике, Драко во всеуслышанье назвал ту принцессой. Правда, затем он опомнился и начал что-то плести о лягушачьей коже, но подружки Панси уже успели мысленно вытереть о нее ноги – это было видно всем, кто стал свидетелем этой сцены. Теперь же уязвленная Панси жаждала реванша.

— А что она здесь делает? – продолжал паясничать Малфой, услаждая слух своей дамы. – Почему она стоит здесь одна-одинешенька, в то время, как ее партнер, самый завидный жених вечера, чемпион Дурмстранга и просто европейская знаменитость мистер Крам танцует с очаровательной мадемуазель Делакур?

— Драко, ты ошибаешься, — мягко укорила его Панси. — Мистер Крам уже не танцует с мадмуазель Делакур. Сейчас он стоит у стойки бара и мило беседует сразу с двумя девушками. Правда, назвать их очаровательными я бы не рискнула…

— Ты неправа, дорогая, — протянул Малфой. – Сегодня они довольно неплохо выглядят. И я рад, что мистер Крам хотя бы к середине вечера сумел разобраться, кто из наших соучениц достоин его внимания, а кто нет.

— О, да... – Панси сморщила нос. – Появление мистера Крама на балу в обществе этой... лягушки вызвало всеобщее недоумение. Думаю, он правильно поступил, отказавшись в дальнейшем от ее услуг.

От ее услуг?

Гермиона едва сдержала желание напустить на стоящую внизу парочку что-нибудь колюще-режущее. Да как они смеют говорить о ней, словно о девушке из эскорт-агентства?..

«Моя броня – презрение... Мой щит – отвращение...» вдруг прозвучало у нее в голове. Кажется, так заявил сегодня Деннис Криви, когда его за шиворот вытащили из огромного снежного кома, сотворенного братьями Уизли? Хорошие слова, правильные. Главное – не забыть вовремя о них вспомнить и изобразить на лице соответствующее выражение.

Гермиона окинула обоих слизеринцев презрительным взглядом и отвернулась. Ничуть не обманувшись ее реакцией, Панси довольно расхохоталась и потащила Малфоя к выходу.

— Пойдем, Драко, немного прогуляемся, — проворковала она. – Воздухом подышим. Что-то здесь душно стало...

Драко последовал за ней. Гермиона искоса взглянула на них и, не удержавшись, фыркнула: Панси рвалась вперед, словно крейсер «Ринаун» (1), учуявший след немецкого линкора, Драко же держался в арьергарде, но выглядел при этом невероятно самодовольным.

«Лучше час подождать, чем три часа уговаривать», — вспомнила Гермиона одну из его пошлых сентенций. Рон, услышав эти слова, заметил, что, дескать, если речь идет о Панси, то ее и тридцати секунд уговаривать не придется. Гермиона тогда строго отчитала Рона за цинизм, но сейчас, пожалуй, склонна была с ним согласиться.

Лестница снова замедлила ход, и Гермиона, сразу выбросив из головы все лишнее, приготовилась к возвращению на твердую землю. Ну сколько же можно здесь маячить, блуждая между этажами, словно Вечный Жид? В крайнем случае, можно попробовать перепрыгнуть эти пару ярдов пустоты между краем ступеньки и площадкой. Только сначала, наверное, придется снять туфли и повыше подобрать юбки.

Вот потеха будет для тех, кто как раз появится в холле... А если она не допрыгнет и сверзится в пропасть – вообще событие года, если не тысячелетия. Нет, погибнуть Гермиона не боялась – палочка у нее при себе, левитационные чары, в отличие от некоторых игроков в квиддич, она освоила в совершенстве, так что выберется как-нибудь. Но вот если у ее падения обнаружится свидетель, да еще такой, как Колин Криви – тогда уж лучше сразу разбиться насмерть.

Мальчишка сегодня успел достать всех до зубовного скрежета – он неутомимо носился по залу в поисках сенсаций и, не соображая по малолетству, что жующий человек – не самый эстетичный объект для съемки, упорно лез со своей камерой чуть ли не в каждую тарелку.

От такого внимания больше всего страдали, конечно же, чемпионы Турнира вместе со своими партнерами. Гермиона, у которой от ярких вспышек уже рябило в глазах, тихонько подумывала о том, чтобы заманить мелкого нахала в сад и наслать на него мирный «Сомниум», дабы он немножко отдохнул. Но Виктор сумел избавиться от Колина более цивилизованным методом, пообещав ему эксклюзивную фотосессию во время утренней пробежки. Впрочем, чему тут удивляться – у человека большой опыт общения с репортерами, европейская знаменитость, как-никак...

Гермиона вспомнила о Викторе, и в груди больно кольнуло. Малфой и Панси наверняка солгали: такой человек, как Виктор Крам, не мог равнодушно отнестись к исчезновению своей спутницы. Скорее всего, он сейчас ищет ее среди танцующих и недоумевает, куда она подевалась. Конечно же, не стоило убегать без объяснений, надо было придумать какую-нибудь причину – головную боль, например, или сломанный каблук... Но не говорить же ему, что вылететь из зала ее побудили гнев и обида – пришлось бы тогда признаться, чем они вызваны, а рассказывать Виктору о глупых измышлениях Рона Гермионе не хотелось.

Завтра она обязательно поговорит с ним, и даже скажет в свое оправдание что-нибудь правдоподобное, но сегодня она просто не в состоянии этого сделать: для убедительного вранья на такую тему нужны вдохновение и невозмутимый вид, а у нее сейчас, того и гляди, истерика начнется. И, пока Гермиона Грейнджер окончательно не стала всеобщим посмешищем, словно застрявшая в тыкве Золушка, ей надо как можно скорее оказаться в своей спальне, укрыться от любопытных глаз за плотным пологом и...

Часы на Астрономической башне захрипели и глухо бамкнули, на миг заглушив громкую музыку, доносящуюся из открытых дверей Большого Зала. Гермиона взглянула на миниатюрные часики, подаренные родителями на пятнадцатилетие. Изящный кулончик, чем-то напоминающий хроноворот, известил ее, что до полуночи остается еще целый час с четвертью, так что у Золушки имеется достаточно времени для того, чтобы добраться до своей гостиной, прежде чем карета превратится в тыкву.

Лестница натужно охнула, словно несла на себе не хрупкую девушку, а стадо громмамонтов, и снова изменила направление. Будь рядом с Гермионой Лаванда или Парвати, они, наверняка бы заявили, что странное поведение лестницы – это знак судьбы, и поспешили спуститься вниз в надежде на какой-нибудь приятный сюрприз. Но Гермиона спускаться не собиралась – хватит с нее сюрпризов на сегодня.

Вообще-то, если отключиться от эмоций, то следовало признать, что в словах Рона была доля истины: Виктор был соперником Гарри и теоретически вполне мог воспользоваться Гермионой как источником информации. Гермиона была готова к его вопросам, хотя и очень надеялась, что они не прозвучат. Так ведь они и не прозвучали! Виктор вел себя очень корректно и ни разу не заговорил ни о Гарри, ни о Турнире. Да Рон ведь сам расхваливал Виктора на все лады, пока не увидел его рядом с Гермионой! И у него еще хватило наглости что-то говорить о предательстве! На себя бы посмотрел... Из-за дурацких подозрений он оставил Гарри без поддержки, когда тот больше всего в ней нуждался. Гермиона, конечно, помогала, чем могла, но заменить другу Рона она не могла. И теперь, едва помирившись с Гарри, этот придурок наступает на те же самые грабли. А она из-за него тоже выставляет себя полной идиоткой, и, что самое худшее, не перед кем попало, а перед единственным, не считая Невилла, человеком, который заметил, что Гермиона Грейнджер — симпатичная девушка, а не ходячая шпаргалка...

Гермиона представила себе лицо Виктора, в недоумении бродящего по залу с лимонадом в руках, ехидные взгляды окружающих и в ужасе зажмурилась. Получается, что теперь, в свою очередь, она поставила человека в неловкое положение, и Виктор, должно быть, тоже чувствует себя полным идиотом. Причем, в отличие от нее, перед всеми присутствующими. Может, это, и правда, знак и ей еще не поздно вернуться в зал и извиниться?

Гермиона снова взглянула на часы и тяжело вздохнула. А если Малфой не врал? После ухода Гермионы из зала прошло не так много времени, но Виктору вполне могло его хватить для того, чтобы удивиться, возмутиться или даже оскорбиться и, вычеркнув ее из памяти, как раздавленную муховертку, продолжить развлекаться с какой-нибудь другой девушкой. Благо, никто не сомневается, что на место сбежавшей партнерши европейской знаменитости сразу найдется добрая дюжина претенденток. И хороша же она будет, снова появившись в зале. «Здравствуйте, мистер Крам! А вот и я! Не ждали?»

Гермиона представила себе холодный взгляд Виктора, торжествующую улыбку Сандры Фосетт – самой настойчивой изо всех охотниц за автографами — и поняла, что вернуться в зал она не сможет, даже если ее туда будет подталкивать Хагрид вкупе со всем выводком соплохвостов.

В общем, дорогая Золушка, если у тебя вместо головы тыква, то нечего удивляться тому, что праздник твой был предельно кратким и закончился настолько бесславно...

Лестница вдруг перестала натужно скрипеть и, в очередной раз изменив направление, плавно поехала вверх. Гермиона решительно сбросила туфли, подобрала юбки и, крепко стиснув палочку, приготовилась к прыжку. И плевать ей на всяких досужих сплетников. Если она сейчас не ступит на что-нибудь устойчивое и надежное, то сама спрыгнет в зияющую под ногами пропасть, и тогда кому-то не поздоровится. И неважно, кто это будет: пьяный гремлин, домовой эльф, подчиняющийся чьему-то приказу, или одуревший от дряхлости тысячелетний голем, у которого именно в эти четверть часа закончился срок службы.

Лестница уверенно направилась к темному проему в стене и Гермиона затаила дыхание, выбирая удачный момент для прыжка.

Но лестнице, похоже, уже надоело служить святочным аттракционом для студентов. Не веря своим глазам, Гермиона следила, как расстояние между ней и ровной каменной кладкой стремительно уменьшается.

Три ярда... Два... Полтора... Ярд... Неужели?

Гермиона не стала дожидаться, пока лестница полностью причалит к площадке, и нетерпеливо перепрыгнула оставшиеся четверть ярда пустоты. Теперь она прекрасно понимала чувства некоторых мореплавателей и авиапутешественников. Падать ниц и обнимать твердую землю она, правда, не стала, но поспешила удалиться от коварного механизма с максимально возможной скоростью.

И только пройдя мимо знакомой двери кабинета заклинаний, слабо пульсирующей сигнальной сетью, Гермиона сообразила, что в Гриффиндорскую башню она попадет совсем не скоро. Своенравная лестница в качестве завершающего штриха доставила Гермиону не на «родной» седьмой этаж, а на третий, навеки врезавшийся в память путешествием по запретному коридору.

Кстати, на самом деле запретный коридор был обычным хогвартским залом, размером с Дуэльный, только узким и длинным, отчего, наверное, и получил такое название. И окна у него были под стать – тоже узкие, стрельчатые и, традиционно, зарешеченные. Тысячу лет назад этот зал мог служить карцером для провинившихся учеников: в нем было темно, холодно и невероятно тоскливо. Дверь, которую Гермиона когда-то так лихо открыла «Алохоморой», убрали еще до выписки Гарри из Больничного крыла, люк, ведущий в тайник, исчез, словно его там никогда и не было, но неприятная атмосфера караулила на пороге «коридора», словно туча ядовитого дыма, и студенты до сих пор предпочитали обходить его стороной.

Впрочем, возвращаться к лестнице Гермиона не стала. Обувшись и спрятав палочку, она обнаружила, что вокруг нее темно и пусто — просто идеальное место для того, кто хочет побыть в одиночестве, немного успокоиться, поразмыслить, а, возможно даже, и всласть нареветься: все-таки это был первый настоящий бал Гермионы Грейнджер, которого она так долго ждала, и к которому так долго готовилась...

«Как, тебе нужно для этого целых три часа?» — сморозил сегодня Рон. Вот дубина безмозглая... Каждая порядочная девушка готовится к этому событию всю свою жизнь, просто афишировать это считается дурным тоном.

И начинался ее первый бал просто сказочно, и завершиться должен был не менее великолепно. Если бы только не этот...

— Штырехвост недокормленный (2)... – вдруг вырвалось у Гермионы. В тишине коридора это эмоциональное высказывание прозвучало особенно громко. Девушка поспешно прикусила язык и оглянулась, не услышал ли кто, но вокруг царило глубокое молчание. Не было видно ни привидений, ни вездесущего Пивза, и даже живыми портретами этот участок коридора был обделен, поэтому Гермиона немного расслабилась. Однако, обида на свирепые взгляды Рона и его нелепые обвинения в пособничестве врагу все же требовала выхода. В итоге, Гермиона не удержалась от искушения и, на всякий случай еще раз оглянувшись по сторонам, четко выговорила:

— Пингвин питтсбургский. Кизляк морщерогий. Раббердам продырявленный (3)...

И, вспомнив события трехлетней давности, добавила:

– Чтоб тебя Пушок облизал!

Последнее прозвучало совсем уж по-детски, и Гермиона сама не удержалась от смешка.

«Интересно, куда подевался Пушок после нашего приключения?» — подумала она, переступая порог комнаты, которую некогда охраняло трехголовое чудовище, и ахнула от удивления.

Нет, Пушка там, конечно же, не было. Но зрелище, представшее глазам Гермионы, было не менее удивительным. В глубине зала прямо из мраморных плит пола поднимался огромный, ветвистый куст шиповника. Его длинные побеги, словно лианы, вились по стенам и потолку и густо переплетались, создавая пышный зеленый гобелен с ярко-алыми цветами. В серединке каждого цветка пылал магический огонек, и Гермиона невольно залюбовалась красотой, возникшей посреди темного каменного мешка.

Она осторожно сделала несколько шагов вглубь комнаты и протянула руку к одной из веток. Интересно, это живое растение или искусная имитация?

— Тебе нравится? – раздался за спиной чей-то вкрадчивый шепот.

Гермиона чуть не подпрыгнула от неожиданности. Она немного замешкалась, вытаскивая палочку, но через несколько секунд уже стояла во всеоружии, прижавшись лопатками к холодной стене у окна, подальше от колючих побегов, которые с тихим шелестом медленно, но настойчиво принялись оплетать стену напротив.

Перед ней никого не было. Впрочем, следовало бы сказать, «никого не было видно», так как наличие в волшебном мире мантий-невидимок допускало общение между людьми без излишнего раздражения зрительных нервов.

— Что случилось? Ты не любишь цветы? — произнес невидимка то ли расстроено, то ли разочарованно – Гермиона не разобрала. Да и не до тонкостей ей было: насколько она знала по собственному опыту, голоса, звучащие из ниоткуда в коридорах Хогвартса, еще ни к чему хорошему не приводили.

— Кто здесь? Покажись немедленно! – потребовала Гермиона, крепко сжимая палочку в руке. Если прячущийся под дезиллюминационной мантией человек через три секунды не покажется ей на глаза, она применит дурмстранговский вариант «Гоменум ревелио», о котором рассказал ей Виктор. И ей глубоко наплевать, что заклинание может доставить кое-кому массу неприятных ощущений: сегодня Гермионе Грейнджер не до гуманности.

«Вот так, наверное, и становятся злыми ведьмами», — мысленно констатировала Гермиона и прицелилась в сторону дверного проема. Судя по всему, невидимка должен был стоять именно там.

Вас, Донна, встретил я — и вмиг

Огонь любви мне в грудь проник...

— несколько поспешно продекламировал невидимка по-французски.

С тех пор не проходило дня,

Чтоб тот огонь не жег меня... (4)

Гермиона удивленно заморгала: от такой встречи можно было ожидать чего угодно – нападения, какой-нибудь пакости, подставы, даже дуэли, но к французской поэзии она явно была не готова.

Ему угаснуть не дано –

Хоть воду лей, хоть пей вино!

Все ярче, жарче пышет он,

Все яростней во мне взметен.

Меня разлука не спасет,

В разлуке чувство лишь растет...

Невидимка явно рассчитывал, что оказавшаяся в ловушке девушка поймет его куртуазные речи. Сообразив это, Гермиона немного расслабилась: людей, которые могли заговорить с ней по-французски, в замке можно было перечесть по пальцам. В списке подозреваемых было пять шармбатонских студентов и один ученик Хогвартса.

Однажды под креслом в гостиной Гермиона обнаружила забытый кем-то выпуск «Acta Botanica Gallica» (5), попыталась продраться сквозь дебри терминологии, увлеклась, просидела над ним допоздна и очень удивилась, услышав от смущенного Невилла просьбу вернуть ему журнал, потому как он еще не дочитал статью о клобучковом аконите. Как оказалось, этот тихоня очень даже неплохо понимал по-французски...

В отличие от Невилла, бабушка которого была сторонницей классического образования, Гермиона специально не занималась изучением иностранных языков. Но частое общение с маминой подругой и ее семьей принесло свои плоды: Гермиона довольно бегло говорила по-французски, а, освоив под руководством дотошного месье Жерара грамматику и, подкрепив свои силы доброй порцией умострильного зелья, даже осилила в оригинале один из трактатов Николаса Фламеля. С английской копией под рукой, разумеется, но факт остается фактом.

Свои познания Гермиона широко не афишировала, и Невилл тоже вряд ли бы узнал о них, не спустись он той ночью в гостиную.

И вот теперь Гермиона призадумалась: а не сам ли мистер Лонгботтом сейчас пытается заморочить ей голову? Вырастить такой шиповник для него – что для Гарри снитч поймать, да и поэзия в старинных магических семьях пользуется большим уважением. Может, Невилл и в самом деле заинтересовался Гермионой и, после того, как попытался пригласить ее на бал и получил решительный отказ, решил хоть таким способом выразить свои чувства? А вся эта цветочная мишура и стихи только для того, чтобы отвести от себя подозрения?

Гермиона прислушалась, пытаясь уловить в шепоте невидимки знакомые нотки. А тот, пользуясь ее озадаченностью, вдохновенно ворковал:

И сердце вам служить готово

Без промедления, без зова.

Я только к вам одной стремлюсь,

А если чем и отвлекусь,

Мое же сердце мне о вас

Напомнить поспешит тотчас...

«Нет, все-таки, это не Невилл...» — решила Гермиона. Тот говорил по-французски, несомненно, лучше, чем она сама, но до невидимки ему было, как до Лондона вприпрыжку. К тому же, Гермиона представить не могла, что простодушный увалень Невилл Лонгботтом смог бы задумать и осуществить столь сложную операцию по «заманиванию» Гермионы в это тихое местечко.

Зато среди гостей Хогвартса таких стратегов хватало. Пятерка шармбатонских парней, волею Кубка оказавшаяся не у дел, нашла себе другое занятие, не менее увлекательное, чем участие в турнире. Освоившись в суровом шотландском климате, французы сбросили с себя теплые шарфы, расправили плечи, почистили перышки и, обозрев «девиц непуганных цветник», как выразился один из них, принялись направо и налево расточать свое очарование. За то время, что летающая карета обреталась в хогвартских садах, не один платочек был промочен горючими слезами юных английских ведьмочек, поддавшихся очарованию коварных галльских колдунов. И не один защитник девичьих интересов был сражен в честном бою, ибо гости оказались на высоте не только в амурных делах, но и в магических поединках, и даже в банальных маггловских драках.

До поры до времени Гермионе удавалось избегать настойчивого внимания любвеобильных шармбатонцев. Но однажды, возвращаясь из библиотеки, она наткнулась в коридоре на романтично настроенного Венсана.

«Ваши уста — словно ’гозы, ваши глаза – словно звьезды…» — страстно заявил он, сверкая глазами из-под угольно-черной челки, и попытался поцеловать Гермионе ручку. Но попытка не удалась, так как в одной руке Гермиона держала сумку с книгами, а в другой — волшебную палочку, которой недвусмысленно помахала перед носом у неожиданного поклонника. Венсан не растерялся и галантно предложил даме помочь донести сумку до спальни. Гермиона кивнула и сняла с плеча ремешок. Венсан, не ожидая такого быстрого согласия, на миг замешкался и тяжеленная торба приземлилась аккурат на носки его начищенных до блеска ботинок. Возвышаясь над согнутым пополам парнем, Гермиона на своем лучшем французском высказалась о недостойных ловеласах, подстерегающих порядочных девушек по углам, и заявила, что при следующей встрече трансфигурирует его в крысу и скормит своему рыжему питомцу.

Двумя днями раньше Гермиона, возможно, отнеслась бы к словам Венсана более благосклонно, тем паче, что он был самым симпатичным из всей пятерки. Но накануне, вернувшись из библиотеки, она застала в гостиной дивное зрелище. Фред Уизли, соорудив из мантии длинную юбку и украсив прическу любимыми заколками Анджелины, с возмущенными воплями отбивался от коленопреклоненного Джорджа, который настойчиво хватая «даму» то за руки, то за коленки, обращался к ней с теми же словами, превратившимися в клише еще во времена Адама и Евы. Зрители, конечно же, были в восторге, а сидящая в любимом кресле Анджелина снисходительно посмеивалась и, смазывая рябиновым бальзамом разбитые костяшки на правой руке, вполголоса рассказывала Алисии Спинетт, как надо сжимать кулак во время удара, чтобы не сломать себе пальцы о чью-нибудь челюсть.

К моменту встречи с Гермионой Венсан уже избавился от «украшения», оставленного ему Анджелиной, и был снова весел, бодр и обаятелен. Отповедь Гермионы он выслушал с величайшим вниманием и, отпустив пару комплиментов ее произношению, послушно удалился, но перед этим все-таки ухитрился поцеловать ей руку.

Гермиона была уверена, что Венсан рассказал своим товарищам об этой встрече, потому что реплики, которыми шармбатонские гости во время обеда обменивались с рейвенкловцами, стали звучать значительно тише и скромнее.

Поэтому Гермиона не могла с уверенностью сказать, что под мантией-невидимкой скрывается именно Венсан. Это мог быть кто угодно – белокурый, до отвращения похожий на Малфоя, Жильбер, смуглый длинноносый Франсуа, маленький юркий Маэль или гибкий, словно хлыст, Кристиан, улыбка которого свела с ума добрую половину Хаффлпаффа. Теоретически, это мог быть и кто-нибудь и с Рейвенкло, и даже со Слизерина – да хотя бы тот самый Малфой, но Гермиона отбросила эту идею как совершенно бредовую: делать им больше нечего, как вместо танцев с очаровательными француженками всяким мелким гриффиндоркам стихи читать.

Но кто-то ведь стоит сейчас в нескольких ярдах от нее! Кто-то не пожалел ни времени, ни сил, чтобы вырастить такую красоту – а для этого требуются недюжинные способности. Кто-то ведь «договорился» с лестницей, чтобы та доставила Гермиону именно сюда! Час назад в зале Флер показывала Роджеру Дэвису, как они легко и просто расправляются с полтергейстами. Может, в Шармбатоне и с гремлинами учат обращаться? Да там, наверное, много чему интересному обучают – не зря ведь, говорят, Малфоя поначалу собирались отправить именно туда.

Гермиона окинула взглядом каменный мешок, превращенный невидимкой в сказочный грот, прислушалась к пылким словам... Что-что, а такой предмет, как «создание романтической обстановки» там преподают на очень даже высоком уровне.

Нет, Гермиона ни в коем случае не была противницей поэзии, и в другой ситуации с удовольствием послушала бы что-нибудь лирическое. Но, как человек здравомыслящий, она считала, что такие неожиданные встречи хороши только в рыцарских романах, а в реальной жизни от них следует держаться как можно дальше. Джинни вон уже пообщалась с одним невидимкой, и все помнят, чем это общение закончилось. Поэтому, пожалуй, ей не стоит зацикливаться на шармбатонцах и считать происходящее всего лишь шалостью любвеобильного шалопая.

Гермиона покрепче перехватила палочку и демонстративно очертила перед собой полукруг, давая понять, что готова к любому развитию событий, и если собеседник что-то замышляет против нее, никакая невидимость не спасет его от страшной участи.

Но того, похоже, ее решительность не испугала. Побеги шиповника зашелестели по каменному полу и взорвались в ярде от Гермионы дюжинами алых бутонов.

Я посылаю вам букет цветов,

Едва расцветших дивной красотою.

Их в этот вечер я сравнить готов

Лишь с вашею улыбкою простою...

Гермиона окинула взглядом «букет» размером с Дракучую Иву и скептически усмехнулась. Даже у фаната гербологии Невилла Лонгботтома не хватило бы наглости назвать букетом это буйство колючих веток. И как, скажите на милость, Гермиона должна распорядиться таким подарком? Обдирая пальцы, лично отломить несколько веточек и составить букет по собственному вкусу или, не мелочась, вырезать по периметру понравившийся кусок зарослей и отбуксировать к себе в комнату?

Но, если честно, от небольшого букетика Гермиона бы не отказалась: распустившиеся цветы с золотистыми серединками были на диво очаровательны, а уж в ее волосах смотрелись бы и вовсе великолепно. Жаль только, что цветы шиповника недолговечны и, если на них не воздействовать специальным зельем или заклинанием, увянут уже на полпути к гриффиндорской гостиной. Вот только зелья у Гермионы не было, нужного заклинания наизусть она не помнила, а являться в гостиную с увядшим букетом...

Из глубины комнаты раздался томный вздох. И когда только невидимка успел туда переместиться? И, главное, как? Ведь, пройди он по колючему ковру, непременно послышался бы хруст или шорох!

Гермиона развернулась на каблуках и взмахнула палочкой, готовясь поразить невидимку недавно выученным приемом. И почему она не потренировалась с Виктором как следует? Еще не хватало при неловком движении уронить палочку или вывихнуть кисть.

— Вы кто? – требовательно спросила она. – Что вам нужно?

Глупо, конечно, получилось: если бы невидимка караулил ее с дурными намерениями, он бы уже сто раз успел на нее напасть. Но спросить все-таки следовало.

— Ничего, — прошептал тот. – Совсем ничего. Просто позволь мне немного побыть рядом с тобою, насладиться очарованием твоего голоса, воспеть твою дивную красоту...

И снова перешел на французский:

Когда впервые вас я увидал,

То, благосклонным взглядом награжден,

Я больше ничего не возжелал,

Как вам служить — прекраснейшей из донн...

«Прекратите надо мной издеваться!», — чуть не вырвалось у Гермионы, меньше всего соотносившей себя с образом прекрасной донны, или, как называли ее в старинных романах, Прекрасной Дамы. Она прекрасно осознавала, что не отличается ни красотой, ни изяществом, никогда не строила заоблачных иллюзий и не ждала от окружающих ее парней особого внимания. Тем приятнее, конечно же, было сегодня ловить на себе их изумленные взгляды. И даже язвительное замечание Малфоя о лягушках и принцессах испортило настроение не ей, а Панси Паркинсон, так что его вполне можно было бы засчитать как комплимент. Кстати, на каникулах первым делом надо будет позвонить тете Иветт и поблагодарить ее за платье и за науку: обучая Гермиону всяким полезным штучкам, тетя предсказывала ей полный фурор, и не ошиблась: если уж даже Малфоя проняло...

Но реплика Малфоя, даже граничащая с хамством, была, по крайней мере, честна. А от льстивых слов невидимки за милю веяло неприкрытым лицемерием. Гермиона с отвращением сморщила нос, словно вместо нежного аромата шиповника коридор вдруг наполнился гнилостной приторностью аморфофаллуса (6).

Кстати, невидимка ни разу не назвал ее по имени. Может, здесь ждали вовсе и не ее? На лестнице могла оказаться любая из девушек – Лаванда, Кэти, Сьюзен… И знание французского в этой ситуации не играло особой роли – язык поэзии, как говорится, международен, и для соблазнения невзыскательной девицы подобного антуража и таинственного воздыхателя, шепчущего на ушко рифмованное «амур-тужур», было бы вполне достаточно.

Гермиона гордо вздернула подбородок, решительно оттолкнулась от стены и заявила:

— Я ухожу. Если вы не желаете открыть мне свое лицо, то и я не считаю целесообразным продолжать наше общение. Я не ваза эпохи Мин, чтобы мной любовались, и не канарейка, чтобы услаждать ваш слух.

Но невидимка не унимался:

Вы, госпожа, поверить не хотите

В мою любовь, смеетесь вы над ней,

О горе мне! Вы — солнца лик в зените,

И я избрал вас госпожой своей...

Гермиона покачала головой. Неужели этот чудак, действительно, рассчитывает на то, что она сейчас растает и позволит ему перейти к следующей стадии обольщения? Придется, очевидно, разочаровать беднягу: Гермиону Грейнджер нельзя купить фальшивыми комплиментами или поразить магическими эффектами. Для того, чтобы завоевать ее сердце, нужно совершенно иное.

Гермиона вспомнила искреннее восхищение, которое светилось в глазах немногословного Виктора Крама, и в груди снова кольнуло. Все-таки, ей стоит сейчас же вернуться в зал и объясниться: Виктор ничем не заслужил такого обращения, и держать его в неведении до утра будет огромным свинством с ее стороны. И пусть ей будет страшно и стыдно, пусть Виктор больше никогда не посмотрит в ее сторону, но оказаться в его глазах трусихой и «динамщицей», как говорят ее подружки из обычного мира, будет намного страшнее и постыднее.

А невидимка все токовал, словно глухарь на дереве:

Жизнь видится без вас мне в черном цвете;

Все счастье жизни — только в вас одной;

Что делать мне? — нуждаюсь я в совете.

Что делать мне? — О, сжальтесь надо мной!

«Да делайте что хотите, только дайте мне уйти!» — чуть было не огрызнулась Гермиона, но сдержалась: такие слова в этом абсурдном диалоге прозы и поэзии прозвучали бы особенно грубо. Стоило бы, конечно, ответить собеседнику чем-нибудь соответствующим из английских классиков, но, как на грех, на ум ничего не шло, кроме не менее оскорбительного:

Глупцом я дважды был:

Когда влюбился и когда скулил

В стихах о страсти этой...

Но, даже если страстные излияния невидимки были вызваны всего лишь желанием пополнить коллекцию покоренных англичанок еще одним экспонатом, не стоило отвечать ему грубостью, мама этого никогда бы не одобрила.

«Некрасиво хамить человеку, который не пожалел для тебя доброго слова. Будь хорошей девочкой, и когда-нибудь для тебя не пожалеют целых двух», — сказала она когда-то. Правда, сказано это было с иронией, и не самой Гермионе, а тетушке Иветт – доброй фее «несчастного ребенка, лишенного детства злобными стоматологами». И разговор, как помнится, шел вовсе не о поклонниках, а о саблезубых свекровях... Но пятилетней Гермионе, чинно сидящей за столиком летнего кафе рядом со взрослыми женщинами и наслаждающейся огромным куском счастья в виде «тарт татена» (7), эта фраза почему-то врезалась в память и пришла на ум именно сейчас, чтобы остановить резкие слова, уже вертящиеся на языке.

— Простите великодушно, — сделав над собой усилие, вежливо сказала Гермиона. Впрочем, тоном ее сейчас можно было наморозить целую тонну нетающих сосулек, украсивших к Рождеству перила мраморных лестниц. — Но мне сейчас недосуг раздавать полезные советы. Освободите дорогу, пожалуйста, или мне придется сделать это самой!

Гермиона повернулась к выходу и решительно нацелила палочку на гибкие плети, которые за время их беседы успели оплести дверной проем, отрезав ей путь к отступлению. С одной стороны, ей было жаль уничтожать такую красоту, но с другой... Кто знает, к какому виду относится этот шиповник? Вдруг в ответ на атаку он набросится на нее, словно зубастая герань или ядовитая тентакула? И кто знает, что таят в себе его острые шипы? Не хватало еще, чтобы от его уколов она упала замертво, как принцесса из старинной сказки и оказалась в полной власти невидимки.

Гермиона вспомнила подлинную историю пробуждения спящей красавицы и поспешно отступила подальше от шуршащей массы.

Хотя, насколько знала Гермиона, подобная участь ей не грозила. Еще в начале третьего курса профессор Маконагалл провела со своими студентами воспитательную беседу на тему «откуда берутся дети». Напомнив, что Хогвартс является учебным заведением с кристально-чистой репутацией, декан предупредила, что в стенах школы непотребное поведение будет безжалостно пресекаться. Соблюдению целомудрия студентов, как оказалось, способствовали не только скользящие чары на пороге спальни для девочек, но и целый комплекс разнообразнейших заклинаний. В общем, педагогический коллектив принял все меры, дабы вернуть учеников родителям в том же виде и состоянии, в каком получил их в начале года.

К сожалению, декан не знала, что за тысячелетия существования Хогвартса старшекурсники методом проб и ошибок давно испытали все эти заклинания на прочность, дальность и длительность действия. И теперь, если кому-нибудь требовалось «подышать воздухом», как деликатно выразилась недавно Панси, его услугам было предоставлено немало укромных уголков, свободных от воющих чар, фантома профессора Снейпа и мгновенно прорастающих из пола стеблей крапивы. Но запретный коридор к этим милым местечкам не относился, так что, рискни невидимка только прикоснуться к Гермионе, и от заикания ему пришлось бы лечиться очень долго.

Впрочем, просто уснуть от укола – тоже не очень приятная штука. Коридор довольно заброшенный, и, если он еще и кустарником зарастет, то раньше чем через сотню лет на спящую мертвым сном ученицу точно никто не наткнется. А с везением Гермионы Грейнджер это явно будет какой-то шалопай, и хорошо еще, если не первокурсник.

А вдруг нашедший ее ученик сдуру решит последовать примеру сказочного героя?

Гермиона представила, как в конце двадцать первого века юный волшебник приводит домой девицу в полуистлевшем старомодном платье, с пауками в запыленных и пропахших мышами волосах. Как дедушка, близоруко приглядевшись к гостье, всплескивает руками и восклицает: «Ах ты ж, Мерлиновы подтяжки, это ведь наша пропавшая сто лет назад заучка Грейнджер!» Как бабушка юного рыцаря, поджав губы в лучших традициях Нарциссы Малфой, расплывается в ехидной улыбке и притворно сахарно обращается к внуку: «Дорогой мой, это все, конечно же, очень романтично, но уверен ли ты, что хочешь взять в жены девушку, которая двумя годами старше твоей бабушки?»

Гермиона с ужасом отогнала от себя красочные видения и приготовилась запустить в заросли самым сильным «Инсендио», на которое только была способна. Но колючие ветви перед ней вдруг сами разошлись в стороны, словно театральный занавес, и образовали широкий проход, обрамленный тоненькими побегами и полураспустившимися бутонами.

«Похоже на рамку средневековой миниатюры...» — невольно залюбовалась Гермиона, а невидимка снова прокомментировал происходящее рифмованными строками:

Кто держит женщину под стражей,

Тот сам себе за палача.

Боязнь всегдашняя пропажи

Больнее всякого бича.

«Разумно», — мысленно согласилась с поэтом Гермиона и осторожно сделала несколько шагов к выходу из очаровательной ловушки. Теперь ее никто не удерживал, и она вдруг неожиданно для себя самой остановилась. Ощущения опасности за спиной не было, а таинственный собеседник, похоже, не собирался причинять ей вреда...

Так почему бы ей немножко не задержаться? Все-таки, не часто на долю хогвартской заучки выпадают такие цветочно-поэтические сюрпризы. А учитывая, какой «приятный» разговор предстоит ей через несколько минут...

Но допустить, чтобы невидимка воспринял ее решение остаться, как капитуляцию, Гермиона никак не могла. Она рассеянно окинула взглядом комнату в поисках подсказки, и тут ее осенило.

Когда-то, в прошлой жизни, юная мисс Грейнджер пробовалась на роль Королевы Червей в школьной постановке сказок Кэрролла. Сейчас-то она сыграла бы ее так, что зрители рыдали от ужаса, но тогда Гермионе досталась всего лишь роль автора. Впрочем, как и в последующие годы — как оказалось, звонкого голоса и четкой дикции для исполнения ролей принцесс, фей и даже белочек было недостаточно. Но кое-что из уроков мисс Питерс она все же вынесла.

Гермиона повернулась в ту сторону, где, как ей казалось, мог сейчас находиться невидимка, и, успешно проглотив слово «деточка», чудом не сорвавшееся с языка, произнесла тоном примадонны, снисходящей к настойчивому обожателю:

— Хорошо, я остаюсь. Так и быть, я вас выслушаю, но, позвольте прежде поинтересоваться: почему вы так зациклены на средневековых поэтах? Я, безусловно, уважаю классику, но на дворе, слава Мерлину, конец двадцатого века. Вы настолько консервативны в своих предпочтениях или у вас просто нет доступа к современной поэзии?

Невидимка издал неопределенный звук. Похоже, такого пассажа со стороны охмуряемой девицы он не ожидал. Гермиона победно улыбнулась и добавила:

— Только, если можно, избавьте меня от излишнего супрематизма и модных в последнее время центонов (8) – я предпочитаю оригинальные произведения.

«Супрематизмом» мисс Питерс называла все, что казалось ей неприемлемым в мире искусства, и Гермиона была не совсем уверена в правильности употребления этого термина, но составление центонов было любимым времяпровождением Жерара Дюваля — супруга тетушки Иветт, поэтому в последнем утверждении Гермиона была искренней, как никогда.

Невидимка, похоже, не слышал ни о первом, ни о втором, потому что молчал, как рыба. Гермиона была уверена, что под своей мантией он еще и разевал рот, словно карась, вытащенный на берег: прожженному дамскому угоднику было трудно переварить тот факт, что инициатива вдруг уплыла из его рук, а сеанс обольщения превратился в банальный концерт по заявкам радиослушателей.

Подождав еще несколько секунд, Гермиона изобразила на лице глубочайшее разочарование и повернулась к выходу.

Но, похоже, невидимка сдаваться не собирался. Гермиона вдруг почувствовала, как ее затылка коснулось теплое дыхание, а шепот зазвучал неожиданно сильно, страстно и невероятно чарующе:

Любил я в детстве слушать сказки

Про добрых фей и всякий раз

Смущённо жаждал чьей-то ласки.

...Ах, я уже мечтал о вас.

Любил смотреть с дозорной бaшни,

Куда никто не кажет глаз,

На дальний лес, луга и пашни.

...Уже тогда искал я вас.

Гермиона поневоле заслушалась. Не зря ведь говорят, что французская речь создана для стихов о любви: таинственный голос, произносящий такие приятные для любой девушки слова, завораживал и очаровывал не хуже амортенции.

Любил глядеть, как грезит ива

На берегу в вечерний час,

Легка, нежна и горделива.

...Ах, я уже всё знал о вас.

Любил бродить всю ночь по саду,

Любил душистых трав атлас

И предрассветную прохладу.

...Уже тогда любил я вас.

От куста шиповника отделился один из распустившихся бутонов и, покачиваясь, поплыл к Гермионе. Девушка подставила ладонь, и цветок опустился в нее легко, словно перышко.

Ну и пусть эти строки были написаны для другой... Пусть их раньше нашептывали кому-то еще. Но сейчас, в это время и на этом месте именно она, Гермиона, а не Кэти, не Алисия и не Анджелина, является Прекрасной Дамой, к которой обращены слова любви и восхищения. И пусть завтра все изменится, пусть с рассветом загадочный незнакомец, с таким пылом признающийся ей в любви, превратится в хорошо известного Жильбера, Франсуа или того же Венсана. Но сейчас она будет слушать этот тихий шепот, и это даже хорошо, что его обладатель решил не показываться – это испортило бы всю прелесть момента. А так она сможет целиком оторваться от реальности и вообразить себя сказочной принцессой.

Выполнив «заявку» Гермионы, невидимка снова вернулся к средневековым канцонам. Но Гермиона не протестовала. Прикрыв глаза и, глядя сквозь полуопущенные ресницы на мерцающие язычки пламени, она словно растворялась в старинной мелодии, которую нашептывал ей на ухо таинственный голос:

Вы, Донна, мне одна желанной стали.

Ваш милый смех и глаз лучистый свет

Меня забыть заставили весь свет...

И голосом, звенящим, как кристалл,

И прелестью бесед обворожен,

С тех самых пор я ваш навеки стал,

И ваша воля — для меня закон...

— Гильом де Кабестань, — вдруг вымолвила Гермиона. Алые лепестки в ее ладони оживили в памяти и имя провансальского трубадура, чьи строки заставили ее сердце сжиматься в непривычной тоске, и его печальную историю.

— Ты слышала о нем? – в голосе невидимки прозвучало приятное удивление. – Немногие англичанки могут назвать его имя, даже если знакомы с его песнями.

— Его история трогательна и ужасна, — сказала Гермиона, не сводя глаз с мигающего огонька в сердцевине цветка. – Влюбиться в супругу своего покровителя, добиться от нее взаимности, навлечь на себя подозрения, отвести их за счет другой замужней женщины, и тут же под окнами замка обманутого мужа исполнить серенаду о своей счастливой любви... Не знаю, чего в нем было больше – безудержной страсти или преступного легкомыслия.

— Его вела любовь, — мягко ответил невидимый собеседник. – А она делает человека безрассудным.

— Но ведь Гильом должен был понимать, что открыто распевая такие песни, он рискует не только собственной головой! — возмутилась Гермиона. — Ведь он подвергал опасности и любимую женщину! Неужели он надеялся, что барон Раймонд закроет глаза на происходящее в его замке?

— Он был слишком юн, — печально сказал невидимка. – А юность верит, что любовь безгрешна, а влюбленные – бессмертны.

— Самым ужасным для меня в этой истории оказалась жестокость обманутого мужа, — поежилась Гермиона. — Преподнести на ужин вероломной супруге зажаренное сердце ее юного любовника – это, по-моему, варварство и дикость даже для средневековья.

— А что для тебя стало в этой истории самым прекрасным?

Нотки фальшивой страсти в голосе таинственного собеседника сменились искренней заинтересованностью, поэтому Гермиона тоже не стала лукавить.

— Сила любви Гильома, наверное, — задумчиво проговорила она. – Пусть его чувство и было безрассудным, но оно пылало столь сильно, что огонь ощущается в его строках даже сейчас, чуть ли не через тысячу лет после его гибели.

— Его песни похожи на этот цветок, — шепнул невидимка, и нежные лепестки в ладони Гермионы дрогнули. – Не зря ведь следующей весной у входа в гробницу, в которой похоронили несчастных влюбленных, вырос огромный куст шиповника с огненно-алыми лепестками.

— Почему шиповника? – удивилась Гермиона. – Я читала, что на их могиле вырос розовый куст.

Невидимка беззвучно засмеялся.

— Милая девочка, ты видела когда-нибудь, чтобы розы вырастали сами собой? Конечно же, это был шиповник – дикая роза, как его еще называют. Сказочники во все времена были склонны приукрашивать действительность. Кстати, именно с тех времен шиповник стали считать символом поэтичности.

Гермиона посмотрела на оплетенную побегами стену, вдохнула сладкий аромат и нараспев произнесла первые пришедшие в голову строки:

Шиповник расцвел для проснувшихся пчел.

Поют коноплянки в честь вешнего дня.

Их в гнездышке двое, сердца их в покое.

Моя же любовь разлюбила меня...

— Да нет, к сожалению, — возразил невидимка и сокрушенно вздохнул. – Похоже, что к твоему сердцу любовь еще даже не приближалась.

Гермиона почувствовала, как спину и открытые плечи обдало холодком. Очевидно, невидимка отошел от нее – так же бесшумно, как прежде приблизился.

— Да, — кивнула Гермиона. — Прости.

С легким сожалением она вытянула руку с пылающим на ладони цветком шиповника:

Прощай! Тебя удерживать не смею.

Я дорого ценю любовь твою.

Мне не по средствам то, чем я владею,

И я залог покорно отдаю.

В ответ послышался одобрительный смешок. Цветок на ладони вспыхнул и рассыпался алыми искорками. Следом за ним, словно фейерверк братьев Уизли, полыхнули огнем и остальные его собратья. Всего на миг они ярко озарили темный каменный коридор, ослепив Гермиону и вынудив ее отшатнуться к стене и поднять палочку, а через миг все исчезло – и цветы, и колючие плети, и, похоже, сам невидимка.

Гермиона моргнула пару раз, чтобы глаза быстрее привыкли к наступившей темноте, и прислушалась. Тщетно — ни шороха мантии, ни чужого дыхания. Гермиону снова окружали тьма, холод и тишина старинного замка...

Примечания.

Вскормлённый в неволе орёл молодой.»