Между двумя ударами колокола (гет)

П.Вентворт. «Убийство в поместье Леттеров»

Мраморная лестница, покрытая ради праздника темно-красным ковром, в очередной раз остановилась в двух ярдах от надежной площадки, издевательски скрипнула и медленно двинулась в обратном направлении. Гермиона поспешно отдернула ногу и помянула недобрым словом Ровену Рейвенкло, чей светлый гений додумался внедрить в Хогвартс этот безумный эскалатор.

Гермиона Грейнджер всегда гордилась своим самообладанием, но сегодняшний день не уставал преподносить ей один неприятный сюрприз за другим. Сначала не хватило шпилек для задуманной прически и пришлось трансфигурировать писчие перья, затем произошла нелепая ссора с Роном, который болезненно воспринял ее появление на балу рядом с Виктором Крамом, а теперь еще и это...

Еще несколько минут такого катания между этажами – и она готова будет поверить, что в механизме хогвартских лестниц поселились гремлины, причем, особо зловредные, а по случаю праздника – еще и пьяные вдребадан. В обычные дни лестницы, конечно, тоже капризничали, и, бывало, Гермиона с друзьями добирались в родную гостиную, словно на общественном транспорте – с несколькими пересадками, но такого издевательского отношения, как сегодня, Гермиона не испытывала никогда. Хорошо еще, что лестница высоченная и проходящие через холл люди не обращают внимания на то, что происходит на верхних ступеньках. Мордред бы побрал это сооружение с комплексом буриданова осла...

Снизу послышались знакомые голоса. Гермиона в отчаянии застонала: только этих стервятников ей сейчас и не хватало. Ну что сегодня за день...

Из дверей Большого зала улыбаясь, словно сытые гиены, в холл выплыли похожий на деревенского священника Драко Малфой и плиссированная с головы до пят Панси Паркинсон. Конечно же, такое зрелище, как зависшая между небом и землей Гермиона Грейнджер, не могло пройти мимо из внимания.

— Кого я вижу!.. – Драко задрал голову и демонстративно приложил ладонь козырьком ко лбу. – Неужели это наша королева бала, избранница судьбы и главный сюрприз сегодняшнего вечера?

Панси, томно повисшая на его локте, мерзко хихикнула. Сегодняшний вечер начался для нее чуть ли не трагически: едва спустившись в зал и увидев Гермиону в новом облике, Драко во всеуслышанье назвал ту принцессой. Правда, затем он опомнился и начал что-то плести о лягушачьей коже, но подружки Панси уже успели мысленно вытереть о нее ноги – это было видно всем, кто стал свидетелем этой сцены. Теперь же уязвленная Панси жаждала реванша.

— А что она здесь делает? – продолжал паясничать Малфой, услаждая слух своей дамы. – Почему она стоит здесь одна-одинешенька, в то время, как ее партнер, самый завидный жених вечера, чемпион Дурмстранга и просто европейская знаменитость мистер Крам танцует с очаровательной мадемуазель Делакур?

— Драко, ты ошибаешься, — мягко укорила его Панси. — Мистер Крам уже не танцует с мадмуазель Делакур. Сейчас он стоит у стойки бара и мило беседует сразу с двумя девушками. Правда, назвать их очаровательными я бы не рискнула…

— Ты неправа, дорогая, — протянул Малфой. – Сегодня они довольно неплохо выглядят. И я рад, что мистер Крам хотя бы к середине вечера сумел разобраться, кто из наших соучениц достоин его внимания, а кто нет.

— О, да... – Панси сморщила нос. – Появление мистера Крама на балу в обществе этой... лягушки вызвало всеобщее недоумение. Думаю, он правильно поступил, отказавшись в дальнейшем от ее услуг.

От ее услуг?

Гермиона едва сдержала желание напустить на стоящую внизу парочку что-нибудь колюще-режущее. Да как они смеют говорить о ней, словно о девушке из эскорт-агентства?..

«Моя броня – презрение... Мой щит – отвращение...» вдруг прозвучало у нее в голове. Кажется, так заявил сегодня Деннис Криви, когда его за шиворот вытащили из огромного снежного кома, сотворенного братьями Уизли? Хорошие слова, правильные. Главное – не забыть вовремя о них вспомнить и изобразить на лице соответствующее выражение.

Гермиона окинула обоих слизеринцев презрительным взглядом и отвернулась. Ничуть не обманувшись ее реакцией, Панси довольно расхохоталась и потащила Малфоя к выходу.

— Пойдем, Драко, немного прогуляемся, — проворковала она. – Воздухом подышим. Что-то здесь душно стало...

Драко последовал за ней. Гермиона искоса взглянула на них и, не удержавшись, фыркнула: Панси рвалась вперед, словно крейсер «Ринаун» (1), учуявший след немецкого линкора, Драко же держался в арьергарде, но выглядел при этом невероятно самодовольным.

«Лучше час подождать, чем три часа уговаривать», — вспомнила Гермиона одну из его пошлых сентенций. Рон, услышав эти слова, заметил, что, дескать, если речь идет о Панси, то ее и тридцати секунд уговаривать не придется. Гермиона тогда строго отчитала Рона за цинизм, но сейчас, пожалуй, склонна была с ним согласиться.

Лестница снова замедлила ход, и Гермиона, сразу выбросив из головы все лишнее, приготовилась к возвращению на твердую землю. Ну сколько же можно здесь маячить, блуждая между этажами, словно Вечный Жид? В крайнем случае, можно попробовать перепрыгнуть эти пару ярдов пустоты между краем ступеньки и площадкой. Только сначала, наверное, придется снять туфли и повыше подобрать юбки.

Вот потеха будет для тех, кто как раз появится в холле... А если она не допрыгнет и сверзится в пропасть – вообще событие года, если не тысячелетия. Нет, погибнуть Гермиона не боялась – палочка у нее при себе, левитационные чары, в отличие от некоторых игроков в квиддич, она освоила в совершенстве, так что выберется как-нибудь. Но вот если у ее падения обнаружится свидетель, да еще такой, как Колин Криви – тогда уж лучше сразу разбиться насмерть.

Мальчишка сегодня успел достать всех до зубовного скрежета – он неутомимо носился по залу в поисках сенсаций и, не соображая по малолетству, что жующий человек – не самый эстетичный объект для съемки, упорно лез со своей камерой чуть ли не в каждую тарелку.

От такого внимания больше всего страдали, конечно же, чемпионы Турнира вместе со своими партнерами. Гермиона, у которой от ярких вспышек уже рябило в глазах, тихонько подумывала о том, чтобы заманить мелкого нахала в сад и наслать на него мирный «Сомниум», дабы он немножко отдохнул. Но Виктор сумел избавиться от Колина более цивилизованным методом, пообещав ему эксклюзивную фотосессию во время утренней пробежки. Впрочем, чему тут удивляться – у человека большой опыт общения с репортерами, европейская знаменитость, как-никак...

Гермиона вспомнила о Викторе, и в груди больно кольнуло. Малфой и Панси наверняка солгали: такой человек, как Виктор Крам, не мог равнодушно отнестись к исчезновению своей спутницы. Скорее всего, он сейчас ищет ее среди танцующих и недоумевает, куда она подевалась. Конечно же, не стоило убегать без объяснений, надо было придумать какую-нибудь причину – головную боль, например, или сломанный каблук... Но не говорить же ему, что вылететь из зала ее побудили гнев и обида – пришлось бы тогда признаться, чем они вызваны, а рассказывать Виктору о глупых измышлениях Рона Гермионе не хотелось.

Завтра она обязательно поговорит с ним, и даже скажет в свое оправдание что-нибудь правдоподобное, но сегодня она просто не в состоянии этого сделать: для убедительного вранья на такую тему нужны вдохновение и невозмутимый вид, а у нее сейчас, того и гляди, истерика начнется. И, пока Гермиона Грейнджер окончательно не стала всеобщим посмешищем, словно застрявшая в тыкве Золушка, ей надо как можно скорее оказаться в своей спальне, укрыться от любопытных глаз за плотным пологом и...

Часы на Астрономической башне захрипели и глухо бамкнули, на миг заглушив громкую музыку, доносящуюся из открытых дверей Большого Зала. Гермиона взглянула на миниатюрные часики, подаренные родителями на пятнадцатилетие. Изящный кулончик, чем-то напоминающий хроноворот, известил ее, что до полуночи остается еще целый час с четвертью, так что у Золушки имеется достаточно времени для того, чтобы добраться до своей гостиной, прежде чем карета превратится в тыкву.

Лестница натужно охнула, словно несла на себе не хрупкую девушку, а стадо громмамонтов, и снова изменила направление. Будь рядом с Гермионой Лаванда или Парвати, они, наверняка бы заявили, что странное поведение лестницы – это знак судьбы, и поспешили спуститься вниз в надежде на какой-нибудь приятный сюрприз. Но Гермиона спускаться не собиралась – хватит с нее сюрпризов на сегодня.

Вообще-то, если отключиться от эмоций, то следовало признать, что в словах Рона была доля истины: Виктор был соперником Гарри и теоретически вполне мог воспользоваться Гермионой как источником информации. Гермиона была готова к его вопросам, хотя и очень надеялась, что они не прозвучат. Так ведь они и не прозвучали! Виктор вел себя очень корректно и ни разу не заговорил ни о Гарри, ни о Турнире. Да Рон ведь сам расхваливал Виктора на все лады, пока не увидел его рядом с Гермионой! И у него еще хватило наглости что-то говорить о предательстве! На себя бы посмотрел... Из-за дурацких подозрений он оставил Гарри без поддержки, когда тот больше всего в ней нуждался. Гермиона, конечно, помогала, чем могла, но заменить другу Рона она не могла. И теперь, едва помирившись с Гарри, этот придурок наступает на те же самые грабли. А она из-за него тоже выставляет себя полной идиоткой, и, что самое худшее, не перед кем попало, а перед единственным, не считая Невилла, человеком, который заметил, что Гермиона Грейнджер — симпатичная девушка, а не ходячая шпаргалка...

Гермиона представила себе лицо Виктора, в недоумении бродящего по залу с лимонадом в руках, ехидные взгляды окружающих и в ужасе зажмурилась. Получается, что теперь, в свою очередь, она поставила человека в неловкое положение, и Виктор, должно быть, тоже чувствует себя полным идиотом. Причем, в отличие от нее, перед всеми присутствующими. Может, это, и правда, знак и ей еще не поздно вернуться в зал и извиниться?

Гермиона снова взглянула на часы и тяжело вздохнула. А если Малфой не врал? После ухода Гермионы из зала прошло не так много времени, но Виктору вполне могло его хватить для того, чтобы удивиться, возмутиться или даже оскорбиться и, вычеркнув ее из памяти, как раздавленную муховертку, продолжить развлекаться с какой-нибудь другой девушкой. Благо, никто не сомневается, что на место сбежавшей партнерши европейской знаменитости сразу найдется добрая дюжина претенденток. И хороша же она будет, снова появившись в зале. «Здравствуйте, мистер Крам! А вот и я! Не ждали?»

Гермиона представила себе холодный взгляд Виктора, торжествующую улыбку Сандры Фосетт – самой настойчивой изо всех охотниц за автографами — и поняла, что вернуться в зал она не сможет, даже если ее туда будет подталкивать Хагрид вкупе со всем выводком соплохвостов.

В общем, дорогая Золушка, если у тебя вместо головы тыква, то нечего удивляться тому, что праздник твой был предельно кратким и закончился настолько бесславно...

Лестница вдруг перестала натужно скрипеть и, в очередной раз изменив направление, плавно поехала вверх. Гермиона решительно сбросила туфли, подобрала юбки и, крепко стиснув палочку, приготовилась к прыжку. И плевать ей на всяких досужих сплетников. Если она сейчас не ступит на что-нибудь устойчивое и надежное, то сама спрыгнет в зияющую под ногами пропасть, и тогда кому-то не поздоровится. И неважно, кто это будет: пьяный гремлин, домовой эльф, подчиняющийся чьему-то приказу, или одуревший от дряхлости тысячелетний голем, у которого именно в эти четверть часа закончился срок службы.

Лестница уверенно направилась к темному проему в стене и Гермиона затаила дыхание, выбирая удачный момент для прыжка.

Но лестнице, похоже, уже надоело служить святочным аттракционом для студентов. Не веря своим глазам, Гермиона следила, как расстояние между ней и ровной каменной кладкой стремительно уменьшается.

Три ярда... Два... Полтора... Ярд... Неужели?

Гермиона не стала дожидаться, пока лестница полностью причалит к площадке, и нетерпеливо перепрыгнула оставшиеся четверть ярда пустоты. Теперь она прекрасно понимала чувства некоторых мореплавателей и авиапутешественников. Падать ниц и обнимать твердую землю она, правда, не стала, но поспешила удалиться от коварного механизма с максимально возможной скоростью.

И только пройдя мимо знакомой двери кабинета заклинаний, слабо пульсирующей сигнальной сетью, Гермиона сообразила, что в Гриффиндорскую башню она попадет совсем не скоро. Своенравная лестница в качестве завершающего штриха доставила Гермиону не на «родной» седьмой этаж, а на третий, навеки врезавшийся в память путешествием по запретному коридору.

Кстати, на самом деле запретный коридор был обычным хогвартским залом, размером с Дуэльный, только узким и длинным, отчего, наверное, и получил такое название. И окна у него были под стать – тоже узкие, стрельчатые и, традиционно, зарешеченные. Тысячу лет назад этот зал мог служить карцером для провинившихся учеников: в нем было темно, холодно и невероятно тоскливо. Дверь, которую Гермиона когда-то так лихо открыла «Алохоморой», убрали еще до выписки Гарри из Больничного крыла, люк, ведущий в тайник, исчез, словно его там никогда и не было, но неприятная атмосфера караулила на пороге «коридора», словно туча ядовитого дыма, и студенты до сих пор предпочитали обходить его стороной.

Впрочем, возвращаться к лестнице Гермиона не стала. Обувшись и спрятав палочку, она обнаружила, что вокруг нее темно и пусто — просто идеальное место для того, кто хочет побыть в одиночестве, немного успокоиться, поразмыслить, а, возможно даже, и всласть нареветься: все-таки это был первый настоящий бал Гермионы Грейнджер, которого она так долго ждала, и к которому так долго готовилась...

«Как, тебе нужно для этого целых три часа?» — сморозил сегодня Рон. Вот дубина безмозглая... Каждая порядочная девушка готовится к этому событию всю свою жизнь, просто афишировать это считается дурным тоном.

И начинался ее первый бал просто сказочно, и завершиться должен был не менее великолепно. Если бы только не этот...

— Штырехвост недокормленный (2)... – вдруг вырвалось у Гермионы. В тишине коридора это эмоциональное высказывание прозвучало особенно громко. Девушка поспешно прикусила язык и оглянулась, не услышал ли кто, но вокруг царило глубокое молчание. Не было видно ни привидений, ни вездесущего Пивза, и даже живыми портретами этот участок коридора был обделен, поэтому Гермиона немного расслабилась. Однако, обида на свирепые взгляды Рона и его нелепые обвинения в пособничестве врагу все же требовала выхода. В итоге, Гермиона не удержалась от искушения и, на всякий случай еще раз оглянувшись по сторонам, четко выговорила:

— Пингвин питтсбургский. Кизляк морщерогий. Раббердам продырявленный (3)...

И, вспомнив события трехлетней давности, добавила:

– Чтоб тебя Пушок облизал!

Последнее прозвучало совсем уж по-детски, и Гермиона сама не удержалась от смешка.

«Интересно, куда подевался Пушок после нашего приключения?» — подумала она, переступая порог комнаты, которую некогда охраняло трехголовое чудовище, и ахнула от удивления.

Нет, Пушка там, конечно же, не было. Но зрелище, представшее глазам Гермионы, было не менее удивительным. В глубине зала прямо из мраморных плит пола поднимался огромный, ветвистый куст шиповника. Его длинные побеги, словно лианы, вились по стенам и потолку и густо переплетались, создавая пышный зеленый гобелен с ярко-алыми цветами. В серединке каждого цветка пылал магический огонек, и Гермиона невольно залюбовалась красотой, возникшей посреди темного каменного мешка.

Она осторожно сделала несколько шагов вглубь комнаты и протянула руку к одной из веток. Интересно, это живое растение или искусная имитация?

— Тебе нравится? – раздался за спиной чей-то вкрадчивый шепот.

Гермиона чуть не подпрыгнула от неожиданности. Она немного замешкалась, вытаскивая палочку, но через несколько секунд уже стояла во всеоружии, прижавшись лопатками к холодной стене у окна, подальше от колючих побегов, которые с тихим шелестом медленно, но настойчиво принялись оплетать стену напротив.

Перед ней никого не было. Впрочем, следовало бы сказать, «никого не было видно», так как наличие в волшебном мире мантий-невидимок допускало общение между людьми без излишнего раздражения зрительных нервов.

— Что случилось? Ты не любишь цветы? — произнес невидимка то ли расстроено, то ли разочарованно – Гермиона не разобрала. Да и не до тонкостей ей было: насколько она знала по собственному опыту, голоса, звучащие из ниоткуда в коридорах Хогвартса, еще ни к чему хорошему не приводили.

— Кто здесь? Покажись немедленно! – потребовала Гермиона, крепко сжимая палочку в руке. Если прячущийся под дезиллюминационной мантией человек через три секунды не покажется ей на глаза, она применит дурмстранговский вариант «Гоменум ревелио», о котором рассказал ей Виктор. И ей глубоко наплевать, что заклинание может доставить кое-кому массу неприятных ощущений: сегодня Гермионе Грейнджер не до гуманности.

«Вот так, наверное, и становятся злыми ведьмами», — мысленно констатировала Гермиона и прицелилась в сторону дверного проема. Судя по всему, невидимка должен был стоять именно там.

Вас, Донна, встретил я — и вмиг

Огонь любви мне в грудь проник...

— несколько поспешно продекламировал невидимка по-французски.

С тех пор не проходило дня,

Чтоб тот огонь не жег меня... (4)

Гермиона удивленно заморгала: от такой встречи можно было ожидать чего угодно – нападения, какой-нибудь пакости, подставы, даже дуэли, но к французской поэзии она явно была не готова.

Ему угаснуть не дано –

Хоть воду лей, хоть пей вино!

Все ярче, жарче пышет он,

Все яростней во мне взметен.

Меня разлука не спасет,

В разлуке чувство лишь растет...

Невидимка явно рассчитывал, что оказавшаяся в ловушке девушка поймет его куртуазные речи. Сообразив это, Гермиона немного расслабилась: людей, которые могли заговорить с ней по-французски, в замке можно было перечесть по пальцам. В списке подозреваемых было пять шармбатонских студентов и один ученик Хогвартса.

Однажды под креслом в гостиной Гермиона обнаружила забытый кем-то выпуск «Acta Botanica Gallica» (5), попыталась продраться сквозь дебри терминологии, увлеклась, просидела над ним допоздна и очень удивилась, услышав от смущенного Невилла просьбу вернуть ему журнал, потому как он еще не дочитал статью о клобучковом аконите. Как оказалось, этот тихоня очень даже неплохо понимал по-французски...

В отличие от Невилла, бабушка которого была сторонницей классического образования, Гермиона специально не занималась изучением иностранных языков. Но частое общение с маминой подругой и ее семьей принесло свои плоды: Гермиона довольно бегло говорила по-французски, а, освоив под руководством дотошного месье Жерара грамматику и, подкрепив свои силы доброй порцией умострильного зелья, даже осилила в оригинале один из трактатов Николаса Фламеля. С английской копией под рукой, разумеется, но факт остается фактом.

Свои познания Гермиона широко не афишировала, и Невилл тоже вряд ли бы узнал о них, не спустись он той ночью в гостиную.

И вот теперь Гермиона призадумалась: а не сам ли мистер Лонгботтом сейчас пытается заморочить ей голову? Вырастить такой шиповник для него – что для Гарри снитч поймать, да и поэзия в старинных магических семьях пользуется большим уважением. Может, Невилл и в самом деле заинтересовался Гермионой и, после того, как попытался пригласить ее на бал и получил решительный отказ, решил хоть таким способом выразить свои чувства? А вся эта цветочная мишура и стихи только для того, чтобы отвести от себя подозрения?

Гермиона прислушалась, пытаясь уловить в шепоте невидимки знакомые нотки. А тот, пользуясь ее озадаченностью, вдохновенно ворковал:

И сердце вам служить готово

Без промедления, без зова.

Я только к вам одной стремлюсь,

А если чем и отвлекусь,

Мое же сердце мне о вас

Напомнить поспешит тотчас...

«Нет, все-таки, это не Невилл...» — решила Гермиона. Тот говорил по-французски, несомненно, лучше, чем она сама, но до невидимки ему было, как до Лондона вприпрыжку. К тому же, Гермиона представить не могла, что простодушный увалень Невилл Лонгботтом смог бы задумать и осуществить столь сложную операцию по «заманиванию» Гермионы в это тихое местечко.

Зато среди гостей Хогвартса таких стратегов хватало. Пятерка шармбатонских парней, волею Кубка оказавшаяся не у дел, нашла себе другое занятие, не менее увлекательное, чем участие в турнире. Освоившись в суровом шотландском климате, французы сбросили с себя теплые шарфы, расправили плечи, почистили перышки и, обозрев «девиц непуганных цветник», как выразился один из них, принялись направо и налево расточать свое очарование. За то время, что летающая карета обреталась в хогвартских садах, не один платочек был промочен горючими слезами юных английских ведьмочек, поддавшихся очарованию коварных галльских колдунов. И не один защитник девичьих интересов был сражен в честном бою, ибо гости оказались на высоте не только в амурных делах, но и в магических поединках, и даже в банальных маггловских драках.

До поры до времени Гермионе удавалось избегать настойчивого внимания любвеобильных шармбатонцев. Но однажды, возвращаясь из библиотеки, она наткнулась в коридоре на романтично настроенного Венсана.

«Ваши уста — словно ’гозы, ваши глаза – словно звьезды…» — страстно заявил он, сверкая глазами из-под угольно-черной челки, и попытался поцеловать Гермионе ручку. Но попытка не удалась, так как в одной руке Гермиона держала сумку с книгами, а в другой — волшебную палочку, которой недвусмысленно помахала перед носом у неожиданного поклонника. Венсан не растерялся и галантно предложил даме помочь донести сумку до спальни. Гермиона кивнула и сняла с плеча ремешок. Венсан, не ожидая такого быстрого согласия, на миг замешкался и тяжеленная торба приземлилась аккурат на носки его начищенных до блеска ботинок. Возвышаясь над согнутым пополам парнем, Гермиона на своем лучшем французском высказалась о недостойных ловеласах, подстерегающих порядочных девушек по углам, и заявила, что при следующей встрече трансфигурирует его в крысу и скормит своему рыжему питомцу.

Двумя днями раньше Гермиона, возможно, отнеслась бы к словам Венсана более благосклонно, тем паче, что он был самым симпатичным из всей пятерки. Но накануне, вернувшись из библиотеки, она застала в гостиной дивное зрелище. Фред Уизли, соорудив из мантии длинную юбку и украсив прическу любимыми заколками Анджелины, с возмущенными воплями отбивался от коленопреклоненного Джорджа, который настойчиво хватая «даму» то за руки, то за коленки, обращался к ней с теми же словами, превратившимися в клише еще во времена Адама и Евы. Зрители, конечно же, были в восторге, а сидящая в любимом кресле Анджелина снисходительно посмеивалась и, смазывая рябиновым бальзамом разбитые костяшки на правой руке, вполголоса рассказывала Алисии Спинетт, как надо сжимать кулак во время удара, чтобы не сломать себе пальцы о чью-нибудь челюсть.

К моменту встречи с Гермионой Венсан уже избавился от «украшения», оставленного ему Анджелиной, и был снова весел, бодр и обаятелен. Отповедь Гермионы он выслушал с величайшим вниманием и, отпустив пару комплиментов ее произношению, послушно удалился, но перед этим все-таки ухитрился поцеловать ей руку.

Гермиона была уверена, что Венсан рассказал своим товарищам об этой встрече, потому что реплики, которыми шармбатонские гости во время обеда обменивались с рейвенкловцами, стали звучать значительно тише и скромнее.

Поэтому Гермиона не могла с уверенностью сказать, что под мантией-невидимкой скрывается именно Венсан. Это мог быть кто угодно – белокурый, до отвращения похожий на Малфоя, Жильбер, смуглый длинноносый Франсуа, маленький юркий Маэль или гибкий, словно хлыст, Кристиан, улыбка которого свела с ума добрую половину Хаффлпаффа. Теоретически, это мог быть и кто-нибудь и с Рейвенкло, и даже со Слизерина – да хотя бы тот самый Малфой, но Гермиона отбросила эту идею как совершенно бредовую: делать им больше нечего, как вместо танцев с очаровательными француженками всяким мелким гриффиндоркам стихи читать.

Но кто-то ведь стоит сейчас в нескольких ярдах от нее! Кто-то не пожалел ни времени, ни сил, чтобы вырастить такую красоту – а для этого требуются недюжинные способности. Кто-то ведь «договорился» с лестницей, чтобы та доставила Гермиону именно сюда! Час назад в зале Флер показывала Роджеру Дэвису, как они легко и просто расправляются с полтергейстами. Может, в Шармбатоне и с гремлинами учат обращаться? Да там, наверное, много чему интересному обучают – не зря ведь, говорят, Малфоя поначалу собирались отправить именно туда.

Гермиона окинула взглядом каменный мешок, превращенный невидимкой в сказочный грот, прислушалась к пылким словам... Что-что, а такой предмет, как «создание романтической обстановки» там преподают на очень даже высоком уровне.

Нет, Гермиона ни в коем случае не была противницей поэзии, и в другой ситуации с удовольствием послушала бы что-нибудь лирическое. Но, как человек здравомыслящий, она считала, что такие неожиданные встречи хороши только в рыцарских романах, а в реальной жизни от них следует держаться как можно дальше. Джинни вон уже пообщалась с одним невидимкой, и все помнят, чем это общение закончилось. Поэтому, пожалуй, ей не стоит зацикливаться на шармбатонцах и считать происходящее всего лишь шалостью любвеобильного шалопая.

Гермиона покрепче перехватила палочку и демонстративно очертила перед собой полукруг, давая понять, что готова к любому развитию событий, и если собеседник что-то замышляет против нее, никакая невидимость не спасет его от страшной участи.

Но того, похоже, ее решительность не испугала. Побеги шиповника зашелестели по каменному полу и взорвались в ярде от Гермионы дюжинами алых бутонов.

Я посылаю вам букет цветов,

Едва расцветших дивной красотою.

Их в этот вечер я сравнить готов

Лишь с вашею улыбкою простою...

Гермиона окинула взглядом «букет» размером с Дракучую Иву и скептически усмехнулась. Даже у фаната гербологии Невилла Лонгботтома не хватило бы наглости назвать букетом это буйство колючих веток. И как, скажите на милость, Гермиона должна распорядиться таким подарком? Обдирая пальцы, лично отломить несколько веточек и составить букет по собственному вкусу или, не мелочась, вырезать по периметру понравившийся кусок зарослей и отбуксировать к себе в комнату?

Но, если честно, от небольшого букетика Гермиона бы не отказалась: распустившиеся цветы с золотистыми серединками были на диво очаровательны, а уж в ее волосах смотрелись бы и вовсе великолепно. Жаль только, что цветы шиповника недолговечны и, если на них не воздействовать специальным зельем или заклинанием, увянут уже на полпути к гриффиндорской гостиной. Вот только зелья у Гермионы не было, нужного заклинания наизусть она не помнила, а являться в гостиную с увядшим букетом...

Из глубины комнаты раздался томный вздох. И когда только невидимка успел туда переместиться? И, главное, как? Ведь, пройди он по колючему ковру, непременно послышался бы хруст или шорох!

Гермиона развернулась на каблуках и взмахнула палочкой, готовясь поразить невидимку недавно выученным приемом. И почему она не потренировалась с Виктором как следует? Еще не хватало при неловком движении уронить палочку или вывихнуть кисть.

— Вы кто? – требовательно спросила она. – Что вам нужно?

Глупо, конечно, получилось: если бы невидимка караулил ее с дурными намерениями, он бы уже сто раз успел на нее напасть. Но спросить все-таки следовало.

— Ничего, — прошептал тот. – Совсем ничего. Просто позволь мне немного побыть рядом с тобою, насладиться очарованием твоего голоса, воспеть твою дивную красоту...

И снова перешел на французский:

Когда впервые вас я увидал,

То, благосклонным взглядом награжден,

Я больше ничего не возжелал,

Как вам служить — прекраснейшей из донн...

«Прекратите надо мной издеваться!», — чуть не вырвалось у Гермионы, меньше всего соотносившей себя с образом прекрасной донны, или, как называли ее в старинных романах, Прекрасной Дамы. Она прекрасно осознавала, что не отличается ни красотой, ни изяществом, никогда не строила заоблачных иллюзий и не ждала от окружающих ее парней особого внимания. Тем приятнее, конечно же, было сегодня ловить на себе их изумленные взгляды. И даже язвительное замечание Малфоя о лягушках и принцессах испортило настроение не ей, а Панси Паркинсон, так что его вполне можно было бы засчитать как комплимент. Кстати, на каникулах первым делом надо будет позвонить тете Иветт и поблагодарить ее за платье и за науку: обучая Гермиону всяким полезным штучкам, тетя предсказывала ей полный фурор, и не ошиблась: если уж даже Малфоя проняло...

Но реплика Малфоя, даже граничащая с хамством, была, по крайней мере, честна. А от льстивых слов невидимки за милю веяло неприкрытым лицемерием. Гермиона с отвращением сморщила нос, словно вместо нежного аромата шиповника коридор вдруг наполнился гнилостной приторностью аморфофаллуса (6).

Кстати, невидимка ни разу не назвал ее по имени. Может, здесь ждали вовсе и не ее? На лестнице могла оказаться любая из девушек – Лаванда, Кэти, Сьюзен… И знание французского в этой ситуации не играло особой роли – язык поэзии, как говорится, международен, и для соблазнения невзыскательной девицы подобного антуража и таинственного воздыхателя, шепчущего на ушко рифмованное «амур-тужур», было бы вполне достаточно.

Гермиона гордо вздернула подбородок, решительно оттолкнулась от стены и заявила:

— Я ухожу. Если вы не желаете открыть мне свое лицо, то и я не считаю целесообразным продолжать наше общение. Я не ваза эпохи Мин, чтобы мной любовались, и не канарейка, чтобы услаждать ваш слух.

Но невидимка не унимался:

Вы, госпожа, поверить не хотите

В мою любовь, смеетесь вы над ней,

О горе мне! Вы — солнца лик в зените,

И я избрал вас госпожой своей...

Гермиона покачала головой. Неужели этот чудак, действительно, рассчитывает на то, что она сейчас растает и позволит ему перейти к следующей стадии обольщения? Придется, очевидно, разочаровать беднягу: Гермиону Грейнджер нельзя купить фальшивыми комплиментами или поразить магическими эффектами. Для того, чтобы завоевать ее сердце, нужно совершенно иное.

Гермиона вспомнила искреннее восхищение, которое светилось в глазах немногословного Виктора Крама, и в груди снова кольнуло. Все-таки, ей стоит сейчас же вернуться в зал и объясниться: Виктор ничем не заслужил такого обращения, и держать его в неведении до утра будет огромным свинством с ее стороны. И пусть ей будет страшно и стыдно, пусть Виктор больше никогда не посмотрит в ее сторону, но оказаться в его глазах трусихой и «динамщицей», как говорят ее подружки из обычного мира, будет намного страшнее и постыднее.

А невидимка все токовал, словно глухарь на дереве:

Жизнь видится без вас мне в черном цвете;

Все счастье жизни — только в вас одной;

Что делать мне? — нуждаюсь я в совете.

Что делать мне? — О, сжальтесь надо мной!

«Да делайте что хотите, только дайте мне уйти!» — чуть было не огрызнулась Гермиона, но сдержалась: такие слова в этом абсурдном диалоге прозы и поэзии прозвучали бы особенно грубо. Стоило бы, конечно, ответить собеседнику чем-нибудь соответствующим из английских классиков, но, как на грех, на ум ничего не шло, кроме не менее оскорбительного:

Глупцом я дважды был:

Когда влюбился и когда скулил

В стихах о страсти этой...

Но, даже если страстные излияния невидимки были вызваны всего лишь желанием пополнить коллекцию покоренных англичанок еще одним экспонатом, не стоило отвечать ему грубостью, мама этого никогда бы не одобрила.

«Некрасиво хамить человеку, который не пожалел для тебя доброго слова. Будь хорошей девочкой, и когда-нибудь для тебя не пожалеют целых двух», — сказала она когда-то. Правда, сказано это было с иронией, и не самой Гермионе, а тетушке Иветт – доброй фее «несчастного ребенка, лишенного детства злобными стоматологами». И разговор, как помнится, шел вовсе не о поклонниках, а о саблезубых свекровях... Но пятилетней Гермионе, чинно сидящей за столиком летнего кафе рядом со взрослыми женщинами и наслаждающейся огромным куском счастья в виде «тарт татена» (7), эта фраза почему-то врезалась в память и пришла на ум именно сейчас, чтобы остановить резкие слова, уже вертящиеся на языке.

— Простите великодушно, — сделав над собой усилие, вежливо сказала Гермиона. Впрочем, тоном ее сейчас можно было наморозить целую тонну нетающих сосулек, украсивших к Рождеству перила мраморных лестниц. — Но мне сейчас недосуг раздавать полезные советы. Освободите дорогу, пожалуйста, или мне придется сделать это самой!

Гермиона повернулась к выходу и решительно нацелила палочку на гибкие плети, которые за время их беседы успели оплести дверной проем, отрезав ей путь к отступлению. С одной стороны, ей было жаль уничтожать такую красоту, но с другой... Кто знает, к какому виду относится этот шиповник? Вдруг в ответ на атаку он набросится на нее, словно зубастая герань или ядовитая тентакула? И кто знает, что таят в себе его острые шипы? Не хватало еще, чтобы от его уколов она упала замертво, как принцесса из старинной сказки и оказалась в полной власти невидимки.

Гермиона вспомнила подлинную историю пробуждения спящей красавицы и поспешно отступила подальше от шуршащей массы.

Хотя, насколько знала Гермиона, подобная участь ей не грозила. Еще в начале третьего курса профессор Маконагалл провела со своими студентами воспитательную беседу на тему «откуда берутся дети». Напомнив, что Хогвартс является учебным заведением с кристально-чистой репутацией, декан предупредила, что в стенах школы непотребное поведение будет безжалостно пресекаться. Соблюдению целомудрия студентов, как оказалось, способствовали не только скользящие чары на пороге спальни для девочек, но и целый комплекс разнообразнейших заклинаний. В общем, педагогический коллектив принял все меры, дабы вернуть учеников родителям в том же виде и состоянии, в каком получил их в начале года.

К сожалению, декан не знала, что за тысячелетия существования Хогвартса старшекурсники методом проб и ошибок давно испытали все эти заклинания на прочность, дальность и длительность действия. И теперь, если кому-нибудь требовалось «подышать воздухом», как деликатно выразилась недавно Панси, его услугам было предоставлено немало укромных уголков, свободных от воющих чар, фантома профессора Снейпа и мгновенно прорастающих из пола стеблей крапивы. Но запретный коридор к этим милым местечкам не относился, так что, рискни невидимка только прикоснуться к Гермионе, и от заикания ему пришлось бы лечиться очень долго.

Впрочем, просто уснуть от укола – тоже не очень приятная штука. Коридор довольно заброшенный, и, если он еще и кустарником зарастет, то раньше чем через сотню лет на спящую мертвым сном ученицу точно никто не наткнется. А с везением Гермионы Грейнджер это явно будет какой-то шалопай, и хорошо еще, если не первокурсник.

А вдруг нашедший ее ученик сдуру решит последовать примеру сказочного героя?

Гермиона представила, как в конце двадцать первого века юный волшебник приводит домой девицу в полуистлевшем старомодном платье, с пауками в запыленных и пропахших мышами волосах. Как дедушка, близоруко приглядевшись к гостье, всплескивает руками и восклицает: «Ах ты ж, Мерлиновы подтяжки, это ведь наша пропавшая сто лет назад заучка Грейнджер!» Как бабушка юного рыцаря, поджав губы в лучших традициях Нарциссы Малфой, расплывается в ехидной улыбке и притворно сахарно обращается к внуку: «Дорогой мой, это все, конечно же, очень романтично, но уверен ли ты, что хочешь взять в жены девушку, которая двумя годами старше твоей бабушки?»

Гермиона с ужасом отогнала от себя красочные видения и приготовилась запустить в заросли самым сильным «Инсендио», на которое только была способна. Но колючие ветви перед ней вдруг сами разошлись в стороны, словно театральный занавес, и образовали широкий проход, обрамленный тоненькими побегами и полураспустившимися бутонами.

«Похоже на рамку средневековой миниатюры...» — невольно залюбовалась Гермиона, а невидимка снова прокомментировал происходящее рифмованными строками:

Кто держит женщину под стражей,

Тот сам себе за палача.

Боязнь всегдашняя пропажи

Больнее всякого бича.

«Разумно», — мысленно согласилась с поэтом Гермиона и осторожно сделала несколько шагов к выходу из очаровательной ловушки. Теперь ее никто не удерживал, и она вдруг неожиданно для себя самой остановилась. Ощущения опасности за спиной не было, а таинственный собеседник, похоже, не собирался причинять ей вреда...

Так почему бы ей немножко не задержаться? Все-таки, не часто на долю хогвартской заучки выпадают такие цветочно-поэтические сюрпризы. А учитывая, какой «приятный» разговор предстоит ей через несколько минут...

Но допустить, чтобы невидимка воспринял ее решение остаться, как капитуляцию, Гермиона никак не могла. Она рассеянно окинула взглядом комнату в поисках подсказки, и тут ее осенило.

Когда-то, в прошлой жизни, юная мисс Грейнджер пробовалась на роль Королевы Червей в школьной постановке сказок Кэрролла. Сейчас-то она сыграла бы ее так, что зрители рыдали от ужаса, но тогда Гермионе досталась всего лишь роль автора. Впрочем, как и в последующие годы — как оказалось, звонкого голоса и четкой дикции для исполнения ролей принцесс, фей и даже белочек было недостаточно. Но кое-что из уроков мисс Питерс она все же вынесла.

Гермиона повернулась в ту сторону, где, как ей казалось, мог сейчас находиться невидимка, и, успешно проглотив слово «деточка», чудом не сорвавшееся с языка, произнесла тоном примадонны, снисходящей к настойчивому обожателю:

— Хорошо, я остаюсь. Так и быть, я вас выслушаю, но, позвольте прежде поинтересоваться: почему вы так зациклены на средневековых поэтах? Я, безусловно, уважаю классику, но на дворе, слава Мерлину, конец двадцатого века. Вы настолько консервативны в своих предпочтениях или у вас просто нет доступа к современной поэзии?

Невидимка издал неопределенный звук. Похоже, такого пассажа со стороны охмуряемой девицы он не ожидал. Гермиона победно улыбнулась и добавила:

— Только, если можно, избавьте меня от излишнего супрематизма и модных в последнее время центонов (8) – я предпочитаю оригинальные произведения.

«Супрематизмом» мисс Питерс называла все, что казалось ей неприемлемым в мире искусства, и Гермиона была не совсем уверена в правильности употребления этого термина, но составление центонов было любимым времяпровождением Жерара Дюваля — супруга тетушки Иветт, поэтому в последнем утверждении Гермиона была искренней, как никогда.

Невидимка, похоже, не слышал ни о первом, ни о втором, потому что молчал, как рыба. Гермиона была уверена, что под своей мантией он еще и разевал рот, словно карась, вытащенный на берег: прожженному дамскому угоднику было трудно переварить тот факт, что инициатива вдруг уплыла из его рук, а сеанс обольщения превратился в банальный концерт по заявкам радиослушателей.

Подождав еще несколько секунд, Гермиона изобразила на лице глубочайшее разочарование и повернулась к выходу.

Но, похоже, невидимка сдаваться не собирался. Гермиона вдруг почувствовала, как ее затылка коснулось теплое дыхание, а шепот зазвучал неожиданно сильно, страстно и невероятно чарующе:

Любил я в детстве слушать сказки

Про добрых фей и всякий раз

Смущённо жаждал чьей-то ласки.

...Ах, я уже мечтал о вас.

Любил смотреть с дозорной бaшни,

Куда никто не кажет глаз,

На дальний лес, луга и пашни.

...Уже тогда искал я вас.

Гермиона поневоле заслушалась. Не зря ведь говорят, что французская речь создана для стихов о любви: таинственный голос, произносящий такие приятные для любой девушки слова, завораживал и очаровывал не хуже амортенции.

Любил глядеть, как грезит ива

На берегу в вечерний час,

Легка, нежна и горделива.

...Ах, я уже всё знал о вас.

Любил бродить всю ночь по саду,

Любил душистых трав атлас

И предрассветную прохладу.

...Уже тогда любил я вас.

От куста шиповника отделился один из распустившихся бутонов и, покачиваясь, поплыл к Гермионе. Девушка подставила ладонь, и цветок опустился в нее легко, словно перышко.

Ну и пусть эти строки были написаны для другой... Пусть их раньше нашептывали кому-то еще. Но сейчас, в это время и на этом месте именно она, Гермиона, а не Кэти, не Алисия и не Анджелина, является Прекрасной Дамой, к которой обращены слова любви и восхищения. И пусть завтра все изменится, пусть с рассветом загадочный незнакомец, с таким пылом признающийся ей в любви, превратится в хорошо известного Жильбера, Франсуа или того же Венсана. Но сейчас она будет слушать этот тихий шепот, и это даже хорошо, что его обладатель решил не показываться – это испортило бы всю прелесть момента. А так она сможет целиком оторваться от реальности и вообразить себя сказочной принцессой.

Выполнив «заявку» Гермионы, невидимка снова вернулся к средневековым канцонам. Но Гермиона не протестовала. Прикрыв глаза и, глядя сквозь полуопущенные ресницы на мерцающие язычки пламени, она словно растворялась в старинной мелодии, которую нашептывал ей на ухо таинственный голос:

Вы, Донна, мне одна желанной стали.

Ваш милый смех и глаз лучистый свет

Меня забыть заставили весь свет...

И голосом, звенящим, как кристалл,

И прелестью бесед обворожен,

С тех самых пор я ваш навеки стал,

И ваша воля — для меня закон...

— Гильом де Кабестань, — вдруг вымолвила Гермиона. Алые лепестки в ее ладони оживили в памяти и имя провансальского трубадура, чьи строки заставили ее сердце сжиматься в непривычной тоске, и его печальную историю.

— Ты слышала о нем? – в голосе невидимки прозвучало приятное удивление. – Немногие англичанки могут назвать его имя, даже если знакомы с его песнями.

— Его история трогательна и ужасна, — сказала Гермиона, не сводя глаз с мигающего огонька в сердцевине цветка. – Влюбиться в супругу своего покровителя, добиться от нее взаимности, навлечь на себя подозрения, отвести их за счет другой замужней женщины, и тут же под окнами замка обманутого мужа исполнить серенаду о своей счастливой любви... Не знаю, чего в нем было больше – безудержной страсти или преступного легкомыслия.

— Его вела любовь, — мягко ответил невидимый собеседник. – А она делает человека безрассудным.

— Но ведь Гильом должен был понимать, что открыто распевая такие песни, он рискует не только собственной головой! — возмутилась Гермиона. — Ведь он подвергал опасности и любимую женщину! Неужели он надеялся, что барон Раймонд закроет глаза на происходящее в его замке?

— Он был слишком юн, — печально сказал невидимка. – А юность верит, что любовь безгрешна, а влюбленные – бессмертны.

— Самым ужасным для меня в этой истории оказалась жестокость обманутого мужа, — поежилась Гермиона. — Преподнести на ужин вероломной супруге зажаренное сердце ее юного любовника – это, по-моему, варварство и дикость даже для средневековья.

— А что для тебя стало в этой истории самым прекрасным?

Нотки фальшивой страсти в голосе таинственного собеседника сменились искренней заинтересованностью, поэтому Гермиона тоже не стала лукавить.

— Сила любви Гильома, наверное, — задумчиво проговорила она. – Пусть его чувство и было безрассудным, но оно пылало столь сильно, что огонь ощущается в его строках даже сейчас, чуть ли не через тысячу лет после его гибели.

— Его песни похожи на этот цветок, — шепнул невидимка, и нежные лепестки в ладони Гермионы дрогнули. – Не зря ведь следующей весной у входа в гробницу, в которой похоронили несчастных влюбленных, вырос огромный куст шиповника с огненно-алыми лепестками.

— Почему шиповника? – удивилась Гермиона. – Я читала, что на их могиле вырос розовый куст.

Невидимка беззвучно засмеялся.

— Милая девочка, ты видела когда-нибудь, чтобы розы вырастали сами собой? Конечно же, это был шиповник – дикая роза, как его еще называют. Сказочники во все времена были склонны приукрашивать действительность. Кстати, именно с тех времен шиповник стали считать символом поэтичности.

Гермиона посмотрела на оплетенную побегами стену, вдохнула сладкий аромат и нараспев произнесла первые пришедшие в голову строки:

Шиповник расцвел для проснувшихся пчел.

Поют коноплянки в честь вешнего дня.

Их в гнездышке двое, сердца их в покое.

Моя же любовь разлюбила меня...

— Да нет, к сожалению, — возразил невидимка и сокрушенно вздохнул. – Похоже, что к твоему сердцу любовь еще даже не приближалась.

Гермиона почувствовала, как спину и открытые плечи обдало холодком. Очевидно, невидимка отошел от нее – так же бесшумно, как прежде приблизился.

— Да, — кивнула Гермиона. — Прости.

С легким сожалением она вытянула руку с пылающим на ладони цветком шиповника:

Прощай! Тебя удерживать не смею.

Я дорого ценю любовь твою.

Мне не по средствам то, чем я владею,

И я залог покорно отдаю.

В ответ послышался одобрительный смешок. Цветок на ладони вспыхнул и рассыпался алыми искорками. Следом за ним, словно фейерверк братьев Уизли, полыхнули огнем и остальные его собратья. Всего на миг они ярко озарили темный каменный коридор, ослепив Гермиону и вынудив ее отшатнуться к стене и поднять палочку, а через миг все исчезло – и цветы, и колючие плети, и, похоже, сам невидимка.

Гермиона моргнула пару раз, чтобы глаза быстрее привыкли к наступившей темноте, и прислушалась. Тщетно — ни шороха мантии, ни чужого дыхания. Гермиону снова окружали тьма, холод и тишина старинного замка...

Примечания.

Вскормлённый в неволе орёл молодой.»

Туве Янссон «Шляпа Волшебника»

Вот и все. Словно и не было ничего – ни ярких огоньков, ни чарующего шепота над ухом, ни таинственного незнакомца за спиной. Вот теперь сказка, похоже, действительно закончилась. Пора возвращаться в реальный мир: к оскорбленному Виктору, к ехидному Рону, к торжествующей Сандре...

Гермиона подошла к узкому, словно бойница, окну, за которым плясали тысячи ярких огоньков, положила на подоконник свою сумочку и только собралась ее открыть, чтобы спрятать внутрь волшебную палочку, как в коридоре послышались торопливые шаги и на пороге появился Виктор Крам — один, без Сандры, и мрачный, как грозовая туча над Азкабаном.

Гермиона удрученно вздохнула. Судя по настроению Виктора, извиняться ей придется долго, и не факт, что извинения будут приняты.

Но до извинений дело не дошло. Увидев Гермиону, Виктор бросился к ней, словно коршун на стайку цыплят, набросил на шею толстый шнурок с каким-то тяжелым камнем, а затем схватил за локоть и, рявкнув изо всех сил «Гоменум ревелио», выбросил вперед палочку жестом, который Гермиона так и не смогла освоить.

По залу пробежала дрожь, камни зашевелились, с потолка что-то посыпалось, пол под ногами заходил ходуном. Гермиона закрыла лицо свободной рукой, но колючий вихрь все равно пронизал ее чуть ли не до костей, оставив на зубах гадкое ощущение скрипучего песка.

Гермиона тихонько порадовалась, что не применила это заклинание к невидимке: малейшая ошибка в движении – и бедняга остался бы не только без мантии, но и без одежды, а то и вовсе без кожи. И он, похоже, правильно поступил, поспешив исчезнуть, потому что настроение у Виктора было самое препаршивое.

— Вариари Виргис! Экспульсо! Вердимилиус! (1) – рычал озверевший Крам. Его палочка плясала, посылая во все стороны то зеленые искры, то пучки синего пламени, то невидимые волны. Срикошетив от стен, они больно хлестнули Гермиону по едва прикрытому тонким шелком телу. Гермиона вскрикнула и попыталась укрыться за спиной Виктора, но тот держал ее мертвой хваткой, не позволяя сдвинуться с места.

— Что ты творишь! Прекрати немедленно! – заорала Гермиона ему в ухо, перекрикивая свист и грохот. По-другому остановить она его не могла – правую руку словно зажало в тиски, а левой она все еще прикрывала глаза от клубящейся пыли.

Но Виктор ее услышал и опустил палочку. Гермиона так и не поняла, то ли он вымещал на стенах свою злость, чтобы не срывать ее на самой Гермионе, то ли всего лишь желал убедиться, что в зале, кроме них двоих, никого нет.

«Ничего себе, прелюдия к серьезному разговору... — подумала Гермиона, оглядывая свежие выбоины на стенах, и дернулась, пытаясь высвободить онемевшую руку. – Каким же тогда должен быть сам разговор?»

Как оказалось, у Виктора, действительно, имелся весьма своеобразный подход к выяснению отношений. Повернувшись к Гермионе, он отпустил-таки ее локоть, но тут же бесцеремонно ухватил за подбородок и пристально всмотрелся в лицо, что-то приговаривая по-болгарски. От неожиданности Гермиона чуть с каблуков не свалилась. Да, она нарушила все правила, уйдя из зала не попрощавшись, но набрасываться на девушку вот так, не дав ей и слова сказать в свое оправдание, попросту грубо и в высшей степени неприлично для джентльмена. Гермиона возмущенно пискнула – а попробуйте вы сказать что-нибудь членораздельное, когда челюсти словно тисками сжало — и попыталась его оттолкнуть.

Она совсем забыла, что до сих пор сжимает в руке волшебную палочку... Одно неловкое движение — и та выскользнула из онемевших пальцев, зацепившись за оборку пышной юбки, и осталась висеть где-то в кружевах. Палочка могла и вовсе свалиться на пол, но сейчас Гермионе было не до нее — она молотила кулачками по груди Виктора, пытаясь вырваться из его железной хватки, но с таким же успехом могла биться головой о фонарный столб: Виктор, похоже, ее усилий даже не заметил.

Его поведение не вписывалось ни в какие стандарты: он не ругался, как это сделал бы Рон, не задал ей ни одного вопроса, с чего начал бы Гарри, не плевался ядом, как профессор Снейп, не смотрел укоризненным взглядом, как директор Дамблдор... Он что-то бормотал себе под нос и рассматривал лицо Гермионы так, словно на нем была написана разгадка величайшей тайны вселенной.

Когда же Виктор защелкал пальцами перед ее носом, словно доктор, принимающий пациента с черепно-мозговой травмой, Гермиона не на шутку перепугалась и отдернула руки. Может, Виктор сошел с ума? Может, на балу его чем-то опоили? Или он банально напился и съехал с катушек?

«Может, послать на кухню за глинтвейном?» — вдруг вспомнились ей слова Каркарова в день приезда. Вся школа шепталась, что, дескать, хорошенькие порядки должны быть в этом Дурмстранге, если директор сам предлагает студенту угоститься горячим вином.

Хотя, почему бы ему и не напиться? Виктор вполне взрослый, совершеннолетний парень, да и вероятный повод ей хорошо известен. Может, назавтра он и не вспомнит, где был и что делал. Может, вспомнит и ужаснется, а затем на всех парах примчится извиняться. Но это будет только завтра, а челюсть у Гермионы болит уже сейчас, и еще не известно, что Виктору придет в голову сделать в следующий момент.

Она снова дернулась и протестующе замычала, но Виктор повелительно приложил палец к губам, призывая к молчанию, зажег на кончике своей волшебной палочки «Люмос» и снова что-то забормотал.

— Открой глаза! – коротко скомандовал он, на миг прервав свой речитатив. – Шире!

Раскаленный кончик его волшебной палочки была направлен, казалось, в самый центр ее левого зрачка, но Гермиона, как бы ей ни было страшно, повиновалась. Раздражать человека, когда он находится в таком состоянии, пожалуй, не стоит, к тому же, если она не послушается, Виктор вполне сможет открыть ей глаза с помощью какого-нибудь заклинания, и хорошо, если просто открыть...

Повторить судьбу римского полководца Марка Атилия Регула(2) Гермионе совсем не хотелось, и поэтому она изо всех сил старалась не жмуриться, хотя под ослепительным светом «Люмоса» это было практически невыполнимо.

«Но почему он ведет себя так грубо?» — думала она, чувствуя, как набегающие слезинки беспрепятственно скатываются по вискам и скрываются в волосах. Нормальные люди таким тоном даже к животным не обращаются. За эти полчаса или час Виктор изменился до неузнаваемости и стал похож на Люциуса Малфоя. Квинтэссенция отмороженности, Мордред его побери...

Гермионе вдруг вспомнился один из недавних уроков зельеварения.

«Лонгботтом, вы долго будете страдать над несчастной долей этой пиявки?» — привычно нависал над любимой жертвой профессор Снейп. – «Вне кабинета зельеварения вы можете сколько угодно считать ее мыслящим существом и даже попытаться с ней подружиться. Но здесь это всего лишь ингредиент, и вас не должны волновать ее отчаянные вопли, взывающие к милосердию».

На миг Гермиона ощутила себя маленькой пиявкой в руках бездушного зельевара, и по спине пробежал липкий холодок страха. Неужели это и есть настоящее лицо Виктора Крама?

Нет, она никогда в такое не поверит. Ведь это же не Люциус Малфой, не Нотт, не Гойл и, тем более, не Волдеморт. Это Виктор Крам – застенчивый парень, который долго не решался подойти к ней, чтобы пригласить на Святочный бал. Это Виктор, который увлеченно рассказывал ей о солнечной Болгарии и продуваемом северными ветрами Дурмстранге; который раз за разом пытался выговорить ее, казалось бы, простое имя, а когда у него не получалось, смеялся вместе с ней. Он не может причинить ей никакого вреда, Гермиона уверена в этом, даже несмотря на руку, держащую ее практически за горло.

Но как же тогда объяснить этот медальон на шее, и подозрительное бормотание, похожее то ли на молитву, то ли на цепь заклинаний...

Виктор отвел палочку от глаз Гермионы, и она наконец-то смогла поймать его взгляд.

В нем не было горечи обиды, не было лихорадочной торопливости безумия, не было поволоки опьянения. В его черных, глубоко посаженных глазах светились трезвый расчет и холодная решимость. Гермиона вдруг осознала, что стоит чуть ли не в обнимку не просто с враждебно настроенным взрослым парнем (хотя для любой пятнадцатилетней школьницы и этого было бы достаточно), а с лучшим учеником Дурмстранга – «средоточия темной магии», как писал кто-то из историков. И Виктор смотрел на нее не как на обидевшую его девушку, а как на бездушный объект. На жертвенную курицу, грубо говоря. И место для жертвоприношения было выбрано просто великолепно – темный заброшенный тупик, в котором ее косточки могут лежать невостребованными не один год и даже не одно десятилетие.

Неужели у него действительно поднимется на нее рука?

Гермиона провела мгновенно повлажневшими ладонями по юбке и о, чудо! Ее пальцев коснулась знакомая рукоять.

Гермиона моментально воспряла духом. Значит, еще не все потеряно! У нее есть отличный шанс освободиться и сбежать, надо только дождаться подходящего момента. Только бы на ее лице ничего не отразилось...

Гермиона в упор смотрела на Виктора, удерживая его взгляд, а ее пальцы в это время медленно, миллиметр за миллиметром высвобождали из кружев застрявшую палочку. Виктор тоже не отводил глаз. Похоже было, что он чего-то ждал: скорее всего, реакции на действие медальона или произнесенные заклинания. Гермиона уже не сомневалась в том, что это были темномагические заклинания, только вот как должно было проявиться их действие, она понятия не имела — никаких изменений в самочувствии она пока что не замечала. Медальон тоже вел себя, словно обычное украшение – не нагревался, не холодил ей кожу, не вибрировал и не покалывал. Но дожидаться, пока темные чары проявятся во всей красе, Гермиона не собиралась. Действовать следовало как можно быстрее. К тому же, Крам мог ждать не чего-то, а кого-то, и если с одним темным магом она бы еще могла потягаться, то выстоять против двух – вряд ли.

Скорее всего, Виктор действует в сговоре с кем-то из местных. Он всегда обедает за слизеринским столом, общается с Малфоем, любезничает с Паркинсон... Эти господа вполне способны устроить Гермионе Грейнджер приличную пакость — к примеру, поставить в дурацкое положение или запереть на недельку в подвале с корнуэльскими пикси. А Виктор сегодня – наиболее подходящий для этого объект. Интересно, они ему заплатили или он согласился на добровольных началах, из личных побуждений?

Палочка наконец-то привычно устроилась в ладони и Гермиона мысленно порадовалась, что Виктор не озаботился тем, чтобы ее отобрать. Наверное, он просто не ожидал серьезного сопротивления от пятнадцатилетней девчонки. Вот и замечательно. Только бы во взгляде ничего не дрогнуло... Только бы палочка снова не запуталась в оборках...

Позже Гермионе объяснили, что ей следовало воспользоваться моментом и ударить Виктора в упор, исподтишка, ткнуть его палочкой под ребра, словно кинжалом, и одновременно поразить заклинанием. Против сдвоенной атаки он наверняка бы не устоял. Но Гермионе даже в голову не пришло воспользоваться таким подлым приемом. Впрочем, у нее был свой план.

Переведя взгляд с Виктора на дверной проем, Гермиона вдруг вытаращила глаза и испуганно вскрикнула. Виктор ожидаемо обернулся, и в этот миг она изо всей силы толкнула его в грудь и взмахнула палочкой. Как там писал профессор Локонс? Сначала «Петрификус», затем «Экспеллиармус», а в завершение комбинации – «Инкарцеро». И, вуаля, – противник вытирает носом пыль у твоих ног.

Но, как показали дальнейшие события, благородство не всегда приводит к победе, как впрочем, и чтение приключенческой литературы. Виктор даже не почувствовал ее удара, а от заклинаний увернулся и вовсе играючи, словно от тренировочного бладжера. Он ловко схватил Гермиону за запястья, скрутил ее, как маггловский полицейский карманного воришку, пойманного с поличным, отобрал волшебную палочку и сунул к себе в карман.

Гермиона совершенно недостойно для гриффиндорки взвизгнула и принялась вырываться.

— Подлец, скотина, придурок косолапый...

Оскорбления посыпались из нее, словно горох из продырявленного мешка. Гермиона и сама не предполагала, что тесное общение с мальчишками однажды может принести такие щедрые плоды.

— Предатель, подлый наемник...

— Подожди, Гермивонна... – Виктор наконец-то соизволил перейти с непонятного бормотания на корявый английский. И он снова исказил ее имя!

Но сейчас Гермионе было не до исправлений.

— Иуда! Подлец! Сколько тебе заплатили?.. – прошипела она, словно разъяренная кобра, и дернула головой, пытаясь ударить Виктора затылком в нос. Все вызубренные заклинания, как оказалось, в критической ситуации не стоили выеденного яйца, и Гермионе оставалось надеяться только на испытанные веками приемы исконно женского маггловского арсенала.

— Да погоди ты! – Виктор попытался закрыть ей рот ладонью, но Гермиона тут же впилась в нее зубами, словно Живоглот в украденную отбивную. Виктор коротко ругнулся, отдернул руку, и только чудом ухитрился не выпустить Гермиону, которая, пользуясь моментом, рванулась вперед так, что едва не вывихнула себе плечо.

— Отпусти меня! Ничтожество, продажная шкура...

Путаясь острым каблуком в подоле платья, Гермиона несколько раз лягнула Виктора ногой и, выслушав в ответ короткую, но очень эмоциональную тираду, порадовалась, что хотя бы в этом случае не промахнулась.

— Бандит, дрянь, тупица, хамелеон, негодяй! — Гермиона сыпала подряд всем, что только приходило ей на ум. — Алкоголик, футболист несчастный!

Виктор наверное, был очень удивлен внезапной метаморфозой смиренной школьницы, в долю секунды обернувшейся злобной фурией. Даже лишенная палочки, Гермиона чувствовала, как скопившийся гнев рвется наружу, придавая ей нечеловеческих сил. Еще рывок-другой – и она сможет освободиться. Ей плевать, что Крама считают лучшим ловцом Европы – такой снитч, как она, ему не по зубам. Она растерзает предателя прямо голыми руками, спляшет рил вокруг его горящих останков, а пепел развеет по ветру над водами Черного озера.

Но осуществить сие благое намерение она не успела. Виктор тоже оказался не лыком шит, и каким-то образом ухитрился, не выпуская взбешенную Гермиону, достать из рукава свою палочку. Локти девушки тут же оказались плотно прижаты к телу, на плечи был наброшен длинный тяжелый плащ, а когда она принялась громко звать на помощь, ее без церемоний угостили старым добрым «Силенцио» и накинули на голову глубокий капюшон, подбитый густым черным мехом. Пока Гермиона отплевывалась от набившихся в рот шерстинок, пахнущих полынью и хвоей, Виктор туго стянул полы плаща, перебросил получившийся кокон через плечо и направился прочь из запретного коридора.

Впервые в жизни ощутив на себе ограничение личной свободы, Гермиона чувствовала себя донельзя униженной. Ее, одну из самых перспективных учениц Хогвартса, обезоружили в несколько секунд, обезвредили, как царапучего котенка, а затем еще и завернули, словно шахскую наложницу в персидский ковер, разве что бантик сверху не повязали. И это все без малейшего применения магии! И что толку в ее отличных знаниях по ЗОТИ, нумерологии и трансфигурации, если она ничего не может противопоставить грубой силе?

Сдаваться без боя было не в характере Гермионы, однако Виктору ее стремление к свободе, похоже, ничуть не мешало. Извивающийся сверток он держал крепко и в то же время бережно, словно любимую метлу, и от этого Гермионе было еще страшнее: если курицу не придушили сразу, кто знает, что ей придется пережить в перспективе?

Через несколько бесконечных минут Гермиона выдохлась и перестала брыкаться. Капюшон полностью закрывал ей лицо и о том, где они сейчас находятся, оставалось только гадать. Но, похоже, из Хогвартса Виктор еще не выходил, иначе Гермиона ощутила бы холод даже под плотной тканью плаща. Вниз они тоже не спускались, как не поднимались и наверх, Гермиона бы это тоже почувствовала. Значит, они до сих пор находятся на третьем этаже, там, где Гарри впервые встретился со своим кровным врагом...

Вдруг Гермиону пробил озноб: а если все ее домыслы о Малфое и жертвоприношениях ни при чем? Может, Виктор воспринял ее уход как смертельное оскорбление, которое можно смыть только кровью? Мало ли какие у этих болгар обычаи, пел же кто-то из дурмстранговцев на палубе корабля песню о персидской девушке, которую разбойничий атаман бросил за борт корабля в угоду своей шайке? И сейчас он...

Гермиона зажмурилась. Ее ведь даже из замка выносить не надо – одна из наружных галерей третьего этажа проходит как раз над подземной гаванью, через которую первокурсники впервые попадают в Хогвартс. Вот вытащит сейчас Виктор ее на балкончик и сбросит вниз на радость случайным зрителям, а этот камушек на шее позаботится о том, чтобы тело никогда не нашли...

Ноги Гермионы обдало холодом, и она поняла, что ее самые мрачные прогнозы сбываются. Если прогулочные аллеи и прочие окрестности замка преподаватели на время бала защитили от мороза и ветра, то на галереях, как и положено в конце декабря, зима царила во всей красе.

Гермиона представила, как сейчас плащ распахнется, чтобы с огромной высоты вытряхнуть ее в мутные глубины Черного озера, и затрепыхалась изо всех сил.

Впрочем, через миг ноги снова окутало теплом. Гермиону аккуратно поставили на землю и сняли с головы капюшон.

Они с Виктором, действительно, находились на одной из галерей третьего этажа, прямо над той самой гаванью. От холода и ветра их защищала прозрачная радужная сфера, похожая на огромный мыльный пузырь.

Виктор осторожно прислонил Гермиону к стене и снял заклинание молчания.

— Ты нормальная? – требовательно спросил он, придерживая ее за плечи.

Гермиона задохнулась от возмущения.

— Я? – только и смогла выговорить она. – Я-то как раз нормальная. А вот ты... Что ты себе позволяешь? Да как тебе только в голову пришло напасть на меня! Похитить в самый разгар праздника! Ты точно ненормальный! И что ты собираешься со мной сделать? Учти, меня будут искать! И обязательно найдут, и тогда даже Каркаров не сможет тебя защитить! Так что в твоих интересах поскорее вернуть меня в Большой Зал и тогда...

Гермиона вдруг осеклась. Ослепленная праведным гневом, она напрочь забыла, что ситуация «положи, где взял» вовсе не относится к Большому Залу, да и возвращение партнерши чемпиона Дурмстранга в столь плачевном виде может вызвать грандиознейший скандал. Поэтому Гермиона на миг умолкла, чтобы подобрать нужные слова и только тогда заметила, что Виктор смотрит на нее с выражением крайней обеспокоенности.

— Гермивонна, — медленно произнес он. – Я хотел спросить, все ли с тобой нормально?

Гермиона фыркнула. Сначала он хватает ее в охапку, затыкает рот, таскает по коридорам, словно мешок с мукой, а потом у него еще хватает совести интересоваться, все ли у нее в норме.

— Со мной все в порядке, — четко произнесла Гермиона. – Вернее, будет в порядке, когда ты развяжешь мне руки и вернешь палочку.

— Не сейчас, — кратко ответил Виктор. Снова скомандовав «Силенцио!», он зажег «Люмос» и внимательно осмотрел ее лицо.

Да что же такое он там пытается найти? Что ему от нее нужно, психу ненормальному?

Гермиона зажмурилась и мотнув головой, отвернулась от него. Виктор придержал ее за плечо, убедился, что она не упадет, и отошел на несколько шагов. Его «Люмос» заплясал по стенам и полу галереи, освещая самые дальние ее уголки. Похоже было, что Виктор кого-то ждал, или опасался чего-то, невидимого Гермионе.

И вдруг Гермиону осенило: Виктору нужен Гарри. Ему, как и всем остальным, нужен только Гарри, а она, Гермиона, всего лишь приманка. И весь Турнир был задуман только для того, чтобы уничтожить Гарри Поттера, даже Рон это понял своей ревнивой головой. И трижды прав он был, когда буквально час назад предупреждал об опасности, исходящей от Виктора.

«Он ученик Каркарова!» — так, кажется, говорил тогда Рон. – «Он просто пытается подобраться к Гарри — чтобы узнать о нем побольше, или подобраться поближе, чтобы сотворить какую-нибудь пакость!»

Рон, конечно, болван редкостный, но благодаря братцам чует всякие подлянки, словно нюхлер золото. А она-то, дура набитая, обиделась и убежала. А теперь Гарри пойдет ее искать, и если найдет... А он обязательно найдет, у него ведь тоже свое чутье есть, только на всякие неприятности. И даже явившись на галерею в отцовской мантии, Гарри попадет прямо в лапы к Виктору, потому что никакая мантия-невидимка не в силах скрыть изменения траектории падающих снежинок и свежих следов на припорошенном полу галереи. А она, Гермиона, не сможет его предупредить... И будет она стоять столбом и смотреть, как ее лучшего друга убивают или, так же как и ее, обездвиживают и куда-то уносят...

Глаза невольно наполнились слезами, стены галереи расплылись, и Гермиона отчаянно заморгала, пытаясь восстановить остроту зрения. Сейчас ей нельзя расслабляться ни на минуту. Если бы только она смогла догадаться о появлении Гарри быстрее, чем Виктор, и сумела подать какой-нибудь знак...

При определенном везении можно было бы привлечь к себе внимание гуляющих на берегу озера школьников. Если бы только ей удалось сбросить с галереи туфельку или даже спрыгнуть самой...

Гермиона представила, как она со связанными руками летит вниз и содрогнулась. Даже если ее падение заметят, сомнительно, что кто-нибудь полезет в ледяную воду ее спасать. А пока позовут преподавателей, пока те разберутся, что к чему, ею уже кальмар подзакусит. Нет, пожалуй, стоит обойтись без радикальных методов.

Перед глазами снова мелькнула вспышка «Люмоса», и Гермиона, вспомнив о своем женско-маггловском арсенале, с мрачной решительностью подумала:

«Укусить его, что ли, за нос... Или в горло вцепиться, а там — будь что будет.»

Не подозревая о страшном замысле Гермионы, Виктор Крам заботливо убрал с ее лица спутанные пряди и в очередной раз заглянул в глаза.

— Не плачь, Гермивонна, — шепнул он с пугающей нежностью. – Все будет хорошо, только потерпи немного.

Ну вот, еще один лицемер на ее бесталанную голову!

Гермиона с отвращением отшатнулась и чуть не упала, поскользнувшись на мокром камне, но Виктор вовремя подхватил ее и прижал к себе. Гермиона вдохнула знакомый запах – теперь она знала, что так пахнет предательство — и позволила нескольким слезинкам скатиться по щекам и впитаться в тонкое сукно парадного мундира. Плечи ее дрогнули, из горла вырвался приглушенный всхлип. Виктор осторожно обнял Гермиону обеими руками и принялся нашептывать на ухо какие-то лирические глупости на адской смеси английского с болгарским. Давались они Виктору явно тяжело, звучали коряво и неуверенно, но, как и льющиеся, словно мед, слова невидимки, были насквозь фальшивы.

Гермиона не протестовала – она знала, что пока Виктор занят ею, путь для Гарри свободен, и второй раз за эту бесконечную ночь позволила себе выслушать лживые признания, произнесенные голосом, но не сердцем.

Минуты шли одна за другой. «Ведуньи» были в ударе, быстрые танцевальные композиции сменялись медленными и лирическими, а Гарри все не было. Измученная ожиданием и неизвестностью Гермиона уже едва стояла на ногах, и, если бы не Виктор, фактически удерживающий ее в вертикальном положении, давно бы свалилась прямо на холодные каменные плиты.

От хижины Хагрида послышался заполошный крик петуха. С удивленным возгласом Виктор прислонил Гермиону к стене, вытащил из кармана круглую луковицу часов на тонкой цепочке и зажег «Люмос», чтобы посмотреть, который час.

Гермиона слабо усмехнулась. До полуночи на самом деле оставалась еще уйма времени – этот петух, привезенный Хагридом из каких-то дальних краев, никак не мог приспособиться к местному времени и орал, когда ни попадя, сбивая с толку как остальных обитателей курятника, так и мерзнущих на Астрономической башне первокурсников.

Но Виктор, хоть и прожил два месяца практически на территории замка, этого не знал, очевидно, звукоизоляция на дурмстранговском корабле была выше всех похвал. А, может, Виктор просто спал, словно младенец, не обремененный угрызениями совести. Хотя какая у него может быть совесть...

Наблюдая, как на лице Виктора проявляются доселе невиданные ею выражения – удивление, недоверие и какая-то странная растерянность, Гермиона вспомнила о своем кровожадном намерении. Осуществить его было самое подходящее время, но сил для какого-либо активного действия у нее просто не осталось.

«Так что останетесь вы, мистер Крам, с носом», – с сожалением констатировала она, наблюдая, как Виктор то прикладывает к уху свои часы, то с недоумением вслушивается в истошные вопли хагридового любимца.

Несмотря на все еще угрожающую ей опасность, Гермиона злорадно усмехнулась. Выходит, и непробиваемого злодея можно выбить из колеи.

Видеть своего похитителя растерянным и озадаченным было невыразимо приятно. Но, сожалению, любоваться таким зрелищем Гермионе пришлось недолго. Когда к воплям иноземного крикуна присоединились еще несколько сонных голосов его собратьев, решивших, очевидно, на всякий случай тоже отметиться, Виктор сердито захлопнул крышку часов, засунул их обратно в карман и вытащил палочку.

Гермиона насторожилась. Музыка, сотрясавшая стены замка, только что смолкла. Скорее всего, к музыкантам выстроилась очередь из желающих заказать исполнение любимой композиции, но Виктора это затишье должно было ввести в заблуждение – все знали, что «Ведуньи» будут играть только до полуночи. Поэтому, что бы там ни задумывал сотворить Виктор ровно в полночь, ожидаемого эффекта оно не принесет. Знать бы только, что именно он собирается сделать...

Гермиона взглянула на Виктора, пытаясь предугадать его действия, но перед глазами снова мелькнула вспышка и девушка покорно подставила лицо очередному осмотру.

В наступившей тишине до ушей Гермионы донеслись чьи-то веселые голоса, плеск воды в озере и дурацкое хихиканье в зарослях плюща, скрывающих подземную пристань — наверное, Панси с Малфоем никак не могли надышаться.

Гермионе стало обидно до слез: все ее друзья и враги сейчас гуляют по розовым аллеям, ловят огненных феечек, угощаются пуншем и сладостями, и никто-никто даже не задумается, куда это подевалась Гермиона Грейнджер, и не случилось ли с ней какой-нибудь неприятности. Даже Гарри не пришел ее спасать.

Впрочем, зря она наговаривает на Гарри: он, скорее всего, заметил ее отсутствие и даже поинтересовался у Джинни, не вернулась ли Гермиона в спальню. Но если при их разговоре присутствовал Рон... Этот болван вполне мог отговорить Гарри от поисков, измыслив какую-нибудь мерзость в адрес ее и Виктора – на такие темы фантазия у Рона работала, словно вечный двигатель, стоит только вспомнить его грязные намеки в адрес Панси и Малфоя. А ведь Гарри мог ему и поверить....

В этот раз Виктор рассматривал лицо Гермионы особенно тщательно, и невооруженным глазом было видно, что его терзают какие-то сомнения. Но через несколько томительных минут, когда Гермиона уже решила, что ее голове не суждено вернуться в привычное положение, Виктор отстранился и, очевидно, пришел к определенному выводу, потому что, потушив огонек на конце своей палочки, он снял с Гермионы и заклинание немоты.

— Что тебе от меня нужно? Что ты все время ищешь? — устало спросила девушка, едва только обрела способность говорить.

— Уже ничего, — тихо ответил Виктор, как показалось Гермионе, на оба вопроса сразу. Крепкие пальцы отпустили ее подбородок и нежно провели по щеке, стирая остатки слез. Черные глаза вглядывались в нее с тревогой и надеждой, абсолютно неуместными на лице врага и предателя.

Затем Виктор прерывисто вздохнул, словно решаясь на отчаянный поступок, и отвел взгляд.

— Прости, Гермиона, — его голос виновато дрогнул. — Но так надо.

Гермиона похолодела. Вот и все. Сейчас его пальцы скользнут немного ниже, туда, где под ухом бьется тонкая жилка и тогда...

Не успела Гермиона додумать, что будет тогда и кому это вообще надо, как Виктор крепко обхватил ее за плечи и... поцеловал. Ошеломленная Гермиона глухо пискнула, трепыхнулась, но деваться было некуда. «Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается», — вспомнилась ей любимая поговорка папиной ассистентки. Этот образчик черного медицинского юмора никогда ей не нравился, но сегодня она вынуждена была признать его справедливость. Деваться ей, действительно было некуда, и она даже успела снова испугаться, однако прикосновение к ее губам оказалось легким и ненавязчивым, а через несколько мгновений Гермиона почувствовала, как веревки на локтях исчезают, а спина снова обретает гибкость. Радужная сфера тоже исчезла, позволив ледяному ветру ворваться на галерею и запорошить снегом темный пятачок пола у них под ногами.

Виктор отступил на несколько шагов, неуловимым жестом извлек из кармана знакомую до боли волшебную палочку и протянул Гермионе.

— Ты свободна, — коротко сказал он, и лицо его озарилось такой безмятежной радостью, таким торжеством, что Гермиона чуть не отдернула руку, заподозрив очередной подвох. Но затем она все же схватила палочку и нацелила Виктору в грудь. От долгой неподвижности плечи затекли, руки позорно дрожали, но Гермиона была уверена, что не промахнется. И только Мерлину ведомо, что она сейчас с ним сделает...

«Только дай мне повод!» — так, кажется, говорил в прошлом году профессор Снейп Сириусу Блэку. У Гермионы таких поводов были вагон и маленькая тележка, но она никак не могла заставить себя нанести первый удар. Наверное, будь Виктор во всеоружии, как тот же профессор Снейп в Воющей Хижине, она мигом забросала бы его атакующими заклинаниями, но он стоял перед ней, опустив руки, словно вовсе не собирался защищаться. В его взгляде не было ни страха, ни тревоги, а только усталость и какое-то удовлетворение, словно после экзамена, сданного на «отлично». От маньяка-убийцы, одержимого странными идеями, не осталось и следа. Это снова был тот же Виктор, что пригласил ее на бал — простой и понятный, с открытым взглядом и несмелой улыбкой.

Но почему, почему он так с ней поступил? Неужели весь этот фарс был разыгран только с одной целью: поцеловать ее ровно в полночь? Но ведь Виктор – нормальный парень, не обиженный женским вниманием. Да если бы он продолжил ухаживать за ней, как положено цивилизованному человеку, возможно, к концу бала она сама позволила бы ему...

— Поттер!

Резкий окрик ударил по ушам, словно плеть. Гермиона встрепенулась и птицей метнулась по скользким камням в ту сторону, откуда послышался знакомый неприветливый голос.

2. Марк Атилий Регул — римский полководец и флотоводец времен Первой Пунической войны. Легенда гласит, что взявшие его в плен воины Карфагена отрезали ему веки и привязали на солнцепеке, после чего он ослеп.

— Какие ваши соображения?

«Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Собака Баскервилей»

«Ведуньи» снова ударили по струнам. Теперь Виктор вполне мог сообразить, что до полуночи еще далеко, и снова приняться за свое, но сейчас Гермионе было не до него. Сейчас ее волновал только Гарри.

Повернув за угол, Гермиона зажмурилась. На самом деле огоньки белоснежных свечей, украшающих фасад и часть боковых стен Хогвартса, не были настолько яркими, чтобы ослепить, но после темноты галереи их сияние било по глазам не слабее викторового «Люмоса».

Перегнувшись через перила, Гермиона разглядела высокие струи фонтана, под которыми едва угадывались очертания каменной статуи северного оленя, а чуть дальше, на широкой скамье — темные силуэты двух огромных фигур.

Гермиона охнула и поспешно отвела глаза. Ну и Хагрид… Здесь вообще-то дети ходят...

Всего в десятке метров от скамейки, на которой мило беседовали Хагрид и мадам Максим, самозабвенно целовались Флер Делакур и Роджер Дэвис. Укрытые от посторонних глаз розовыми кустами, эти двое в ближайшее время, похоже, были готовы основательно попрать все правила приличия и моральные устои. С высоты третьего этажа на них открывался отличный вид, и Гермионе вдруг захотелось по-разбойничьи свистнуть, как учил ее Рон, или запустить камешком в растрепанную макушку Роджера: не терпится вам поминдальничать, так найдите более укромное место — того и гляди, кто-то на вас наткнется и полетят головы с плеч.

О, а вот и этот самый кто-то... А рядом — Гарри, живой и здоровый, — тут Гермиона вздохнула с нескрываемым облегчением, — и, как всегда, оказавшийся не в том месте и не в то время.

Почти у самого поворота аллеи, на ярко освещенном участке стояли четверо: Гарри, Рон, Каркаров и профессор Снейп. Гермиона наклонилась как можно ниже и прислушалась.

— Что вы здесь делаете? — профессор наступал на Рона и Гарри с таким напором, словно те стояли не посреди школьного двора, а в его любимой лаборатории.

— Прогуливаемся! — нахально осклабившись, так же громко ответил Рон. — Это ведь не противозаконно?

— Вот и прогуливайтесь себе! Прочь с дороги! — прорычал профессор и, круто повернувшись, направился к замку. Каркаров, окинув Рона и Гарри неприязненным взглядом, поспешил следом за ним.

Рон скорчил вслед профессорам выразительную гримасу и даже что-то изобразил на пальцах, но на его счастье, ни Снейп, ни Каркаров в этот момент не догадались обернуться. Затем ребята тихо о чем-то переговорили и медленно побрели по тропинке прочь от замка.

Гермиона выпрямилась. Она не знала, радоваться ей, или огорчаться: с одной стороны, Гарри был в полном порядке, но с другой... Похоже, что он даже не собирался ее искать. А она-то переживала, так за него боялась, так ожидала его появления...

Слезы обиды и разочарования в который раз за вечер защипали глаза. Да что же сегодня за день такой...

Снизу донеслись первые аккорды «Этой ночи».

«Пусть вокруг темно, и нет ни проблеска света, пусть звезды теряются в глубине ночи, но я все равно вижу тебя…» — запел сорванным голосом Мирон Вогтейл.

Гермиону вдруг окутало теплом. Беззвучно подошедший Виктор бережно набросил ей на плечи потерявшийся по дороге плащ и встал рядом, не говоря ни слова. Гермиона вздрогнула от неожиданности: увлекшись высматриванием Гарри, она совсем забыла о Викторе, а это совершенно никуда не годилось. Она несколько раз глубоко вздохнула, успокаивая взвившиеся на дыбы нервы, перехватила палочку поудобнее и как можно выразительнее посмотрела на Виктора: пусть не думает, что ему удалось запугать ее или обмануть. Больше она не позволит захватить себя врасплох.

Однако, как оказалось, Гермиона зря старалась: Виктор ее прожигающего взгляда даже не заметил. Более того, он вообще не смотрел на Гермиону!

Горбоносый профиль Виктора четко выделялся на фоне разноцветных вспышек. Гермиону затопило справедливое возмущение: да как он смеет после всего, что произошло, вот так молчать и отворачиваться? Нормальный человек давно бы уже рассыпался в извинениях и попробовал как-нибудь обосновать свое идиотское поведение, а этот стоит столбом в своем дурацком мундире, словно памятник герою-завоевателю, и бродит рассеянным взглядом по клумбам и фонтанам. Наполеон мордредов... Только треуголки для полного сходства не хватает!

А, может, это у него своеобразный откат после нервного срыва? Период ремиссии, после которого начинается рецидив — так, кажется, говорят психиатры в медицинских сериалах? Интересно, сколько же этот период продлится в данном конкретном случае?

Гермиона осторожно шагнула в сторону, радуясь тому, что под плащом не видно, как дрожит ее рука, сжимающая палочку.

Попробовать ударить его «Петрификусом» и сбежать? Не факт, что это ей удастся: тяжелый плащ стесняет движения, и, пока она выпутается из тяжелых складок, Виктор десять раз успеет снова спеленать ей руки и отобрать палочку. И кто знает, что случится потом? Нет, пожалуй, провоцировать его не стоит. Наверное, будет проще потихоньку отодвинуться от него как можно дальше, а затем позвать кого-нибудь на помощь.

Гермиона сделала еще один незаметный шажок и остановилась, напряженно раздумывая. Допустим, сейчас она перегнется через перила и позовет мадам Максим (толку-то звать Хагрида — он пока сообразит, кто это там наверху вопит и по какому поводу, Виктор ее в лапшу искромсает), зато мадам Максим, если верить тому, что о ней говорят, хоть и объемна на вид, но на реакцию быстра. Однако на третий этаж без метлы даже она взлететь не сумеет, а за те несколько секунд, что мадам будет искать подходящее средство передвижения, Виктор успеет сделать из Гермионы не только лапшу, но и мелкий фарш.

Но если даже случится чудо, мадам Максим сумеет молниеносно разобраться в происходящем и прицельно влепит Виктору в лоб что-нибудь парализующее, что будет дальше?

«Ты что, сама не догадываешься? — удивился кто-то внутри Гермионы донельзя противным голосом. Малфоевским, похоже. — А дальше тебя ждут допросы с пристрастием и толпы репортеров с колдокамерами: скандальчик-то будет международного уровня!»

Гермиона поежилась: такая перспектива, даже с учетом спасения из лап сбрендившего на всю голову Виктора Крама, ее никоим образом не устраивала.

И пусть даже сегодняшнее мероприятие было закрытым для прессы, но слухи — это такая скользкая и быстро распространяемая субстанция, что часу не пойдет, как Рита Скитер будет в курсе происходящего. А учитывая то, какие извращенные мысли бродят в ее тщательно завитой голове, репортаж о подруге одного чемпиона Турнира, застигнутой в пикантной ситуации с другим чемпионом, завтра будет красоваться на первых полосах всех имеющихся в магическом мире газет. Эта гиена пера собственной крови не пожалеет, но разукрасит Гермиону так, что той будут плевать вслед даже падшие вейлы из Лютного Переулка...

«А ведь ей даже придумывать ничего не придется... — снова подал голос неизвестно откуда взявшийся внутренний Малфой. — Она просто в своем неповторимом стиле изложит имеющиеся факты. Молодой парень из школы, ученики которой, как известно, не отягощают себя особой моральностью, подкарауливает в темном уголке свою сбежавшую партнершу, проводит с ней наедине больше часа и, как выясняется позже, ограничивается обычным поцелуем. Почти в щечку. Ты сама бы поверила в такую сказочку?»

Гермиона обреченно вздохнула. Она-то поверила бы. И Гарри поверил бы, и Джинни, если ей пересказать все в лицах и с подробностями, а вот Рон — ни за что, ни за какие коврижки. А ведь таких, как Рон, в Хогвартсе большинство. Гермиона представила гаденькую усмешку на губах Каркарова, недоверчиво поджатые губы профессора Макгонагалл и острые взгляды однокурсников, круто замешанные на любопытстве пополам с презрением…

А если Виктора снова переклинит и он не пожелает признаваться? Нельзя ведь исключать и такой вариант развития событий. Сколько раз на ее глазах мальчишки уходили «в глухую несознанку», и это сходило им с рук? Если он заявит, что понятия не имеет, о чем говорит Гермиона? Мол, непонятно по какой причине девушка ушла из зала, долго не возвращалась и он, как порядочный партнер по Святочному балу, пошел ее искать. Нашел здесь, растрепанную и перепуганную, завернул в плащ, хотел увести в Большой Зал или куда-нибудь еще, где ей могли бы оказать первую психологическую помощь, а она устроила истерику и обвинила своего спасителя во всех смертных грехах.

Вполне логично. Тем более, что свидетелей с колдокамерами рядом не было, измятое платье и растрепанная прическа — тоже не показатель виновности именно Виктора, так что в разбирательствах будет фигурировать только его слово против ее. И снова возникает вопрос, кому скорее поверят…

Но даже если Виктор признает и как-то объяснит свой идиотский поступок, если мадам Помфри официально подтвердит, что Гермиона, скажем так, физически не пострадала, даже если Рита Скитер ничего не напишет, во что практически невозможно поверить, гнусные шепотки за спиной Гермионе все равно будут обеспечены.

Впрочем, Виктор, скорее всего, выпутается из этой ситуации без особого ущерба: Каркаров найдет его странному поведению сорок три объективные причины, напоит умиротворяющим зельем и упрячет куда-нибудь поглубже в трюм до следующего состязания. А вот что будет с Гермионой? Краму, как мужчине, это пикантное приключение только прибавит популярности, а вот ей, скорее всего, придется покинуть Хогвартс.

Покинуть Хогвартс...

Гермиона в ужасе зажмурилась. Нет, об этом она даже думать не станет. Покинуть Хогвартс для нее означает то же самое, что броситься вниз с этой самой галереи, остаться калекой, недоучкой, недочеловеком, вернуться домой не дипломированной ведьмой, а освистанной изгнанницей, не смеющей отныне показаться на улицах магического мира...

Стоп-стоп-стоп!

Гермиона открыла глаза и внутренний Малфой с отчаянным воплем рухнул куда-то в глубины подсознания. Какая Рита? Какое «покинуть»? С каких это пор директор Дамблдор будет руководствоваться в своей работе мнением читателей «Ведьминого досуга»? Да, дорогая, видать, манипуляции Виктора повлияли тебе не только на зрение, но и на мозги. В двух шагах от тебя обретается опасный псих, а ты какими-то дурацкими сплетнями обеспокоилась!

«И куда подевалась твоя хваленая рассудительность? — продолжил внутри нее новый голос, не уступающий язвительностью профессору Снейпу. — Или сумасшествие теперь передается воздушно-капельным путем? А ну-ка заканчивай тут истерики устраивать и включай мозги! Ты у нас кто, полуобморочная девица, похищенная драконом, или лучшая ведьма факультета, гордость МакГонагалл и предмет тайной зависти Драко Малфоя?»

Гермиона тряхнула головой, прогоняя остатки панических мыслей. Действительно, вовсе ни к чему орать на всю округу, как полоумной. Она и сама прекрасно во всем разберется, без привлечения посторонней помощи.

Гермиона бросила гневный взгляд на причину своих потенциальных бедствий. Стоит, молчит, пялится на что-то внизу и даже не замечает, что его жертва уже пришла в себя и готова перейти в наступление. Нормальный ведь человек на вид, симпатичный даже... Ну вот с чего ему вдруг приспичило на людей бросаться? И что ей теперь делать: пользуясь его рассеянностью, сбежать из этой галереи, роняя туфли? Напасть первой, не ожидая, пока он снова озвереет? Или попробовать поговорить с ним, как раньше, воззвать к его здравому смыслу? Может, хоть в стадии ремиссии он будет способен к конструктивному диалогу?

Гермиона лихорадочно перебирала в голове разнообразные варианты, время от времени поглядывая краем глаза на Виктора, чтобы успеть заметить, когда на него снова накатит, но тут Виктор вдруг напрягся и, вцепившись пальцами в перила, подался вперед, рассматривая что-то внизу. Лицо его исказила гримаса гнева и омерзения.

«Гарри! — бухнуло в голове у Гермионы. — Все-таки это Гарри...»

Она тоже перегнулась через перила и завертела головой в поисках знакомой фигуры. Та обнаружилась чуть ли не сразу же, и, к невероятному облегчению Гермионы, совершенно не в той стороне, куда смотрел Виктор. Но, не успев обрадоваться своему открытию, Гермиона тут же нахмурилась.

Гарри и Рон, за каким-то Мерлином сойдя с тропинки, притаились за каменным оленем у фонтана и самым бессовестным образом подслушивали разговор Хагрида и мадам Максим. Это была неслыханная бестактность, и в другое время Гермиона непременно бы ее пресекла, но сейчас она только вздохнула с невероятным облегчением: Гарри был в безопасности. Правда, надолго ли, Гермиона сказать не могла: мадам Максим, по слухам, отличалась не только быстрой реакцией, но и хорошим слухом и орлиным зрением. И если она засечет непрошенных свидетелей ее романтического рандеву, от жестокой расправы их не спасет даже добряга Хагрид.

Виктор быстро овладел собой и снова заскользил равнодушным взглядом вдоль аллей, но Гермиону этот его маневр ни капельки не обманул. Ей не раз приходилось наблюдать у окружающих ее мальчишек такие внезапные метаморфозы, и ничего хорошего они обычно не предвещали. Поэтому ей, пожалуй, стоило еще раз внимательно осмотреть окрестности и убедиться, что ее друзьям ничего не угрожает.

В кустах по-прежнему занимались друг другом Флер и Роджер. Серебристая от головы до пят фигурка почти целиком скрылась под черной мантией, и только пышные волосы вейлы время от времени вспыхивали, словно молния, отражая свет магических огоньков и, выдавая местонахождение влюбленной парочки.

По дальней аллее чинно прогуливались Седрик Диггори под ручку с Чжоу и слегка помятый Малфой с гордой донельзя Панси. На ближней, так и не добравшись до замка, о чем-то спорили профессор Снейп и Игорь Каркаров. Торопящийся по своим делам Венсан притормозил в нескольких шагах от них, явно раздумывая, что лучше: попытаться проскользнуть мимо, нарвавшись на грубость, или обойти препятствие десятой дорогой. У фонтана приводили себя в порядок Стеббинс и Сандра Фоссет, растрепанные, словно первокурсники, побывавшие в лапах Дракучей Ивы... Кто же из них вызвал такую бурю эмоций у славящегося своей невозмутимостью чемпиона Дурмстранга?..

Впрочем, теперь Гермиона не дала бы и кната за эту кажущуюся невозмутимость. Этих бы писак да на ее место, небось мигом сгрызли бы свои перья и закаялись появляться на стадионе в те дни, когда играет болгарская сборная.

Но хуже всего то, что она сих пор понятия не имеет, что побудило нормального, спокойного, даже застенчивого Виктора превратиться в полоумного маньяка. Такая внезапная метаморфоза невозможна без серьезной причины, должен быть какой-то толчок. И, псих он там на самом деле, или не псих, она с места не сдвинется, пока не выяснит, что произошло за те полчаса-час, что она отсутствовала в Большом Зале..

Гермиона вопросительно повернулась к Виктору.

— Тебе не кажется, что пришла пора мне все объяснить? — осторожно, но твердо спросила она и, вспомнив о каменном медальоне, до сих пор висящем у нее на шее, потянула за шнурок.

Виктор поспешно накрыл ее руку своей и снова взглянул вниз.

— Не снимай пока, — хмуро сказал он. — Хоть опасность уже миновала, будет лучше, если он побудет пока у тебя.

— Опасность? — Гермиона ухватилась за ключевое слово. — Какая опасность? Кому она угрожала? Мне? А какое отношение к этой опасности имеешь ты?

Виктор отвел глаза. Видно было, что объясняться ему нисколько не хотелось. Но Гермиона отступать не собиралась, несмотря на всю рискованность затеянного ею предприятия. Объяснения — это было самое малое, чего она сегодня заслуживала. А уж после прозвучавшего слова «опасность» она бы не ушла отсюда даже под угрозой непростительного заклятия.

Виктор молчал. Гермиона терпеливо ждала, постукивая пальцами по перилам.

— Это неприятная история, — наконец выдавил из себя Виктор.

— Я уже догадалась, — не сдержалась Гермиона. Целители из Святого Мунго явно не одобрили бы ее слов — пациент в таких случаях требует сочувственного и ненавязчивого внимания, но промолчать было выше ее сил.

— Нет, я, наверное, неправильно сказал. — Виктор, похоже, не обратил внимания на ее промах. — Она не то чтобы неприятная... О таких историях не принято говорить в обществе.

— Ты хочешь сказать, она неприличная? — уточнила Гермиона.

— Да! — коротко ответил Виктор и насупился.

Надо же, какой поборник нравственности выискался... Интересно, что он подразумевает под словом «неприличная»: поцелуй или то, что произошло перед ним? И при чем здесь тогда опасность?

— Виктор, — терпеливо произнесла Гермиона в лучших традициях целителей всех мастей, — если ты не заметил, то я тебе сообщаю: мы здесь только вдвоем, поэтому общество, думаю, не пострадает, если ты мне расскажешь эту историю.

— Я не знаю, как ее рассказать, — буркнул Виктор. — Это очень большая подлость… У меня не хватает слов для того, чтобы ее описать.

Интересное заявление... И как она должна это понимать: то, что эта подлость настолько велика, что у порядочного человека речь отобрало, или то, что у него просто не хватает словарного запаса? Может, ему еще и переводчика следует пригласить? И консула, заодно, или кто там в Министерствах международными происшествиями занимается?

Но чего-чего, а слов у Гермионы Грейнджер всегда хватало на десятерых, и она никогда не отказывалась поделиться ими с окружающими. Однако сыщики в детективных романах во время допроса старались обходиться минимумом: чем яснее поставлен вопрос, считали они, тем сложнее подозреваемому дать на него уклончивый ответ.

— Эту подлость совершил ты? — напрямик спросила Гермиона, наплевав на психологию и решив, по примеру любимых персонажей, обойтись без лишних экивоков.

— Нет, что ты! — Виктор с негодованием повернулся к ней. — Я бы никогда так не поступил! Я наоборот, хотел тебя защитить!

Очень интересное заявление... Если у них в Дурмстранге это называется защитой, то как же тогда должен выглядеть их вариант нападения?

— Может, эту подлость совершила я?

Гермиона намеренно задала этот вопрос. Ничего подобного за собой она, конечно же, не помнила, но уточнить следовало: мало ли что считается подлостью в этом задумчивом Дурмстранге?

— Нет! — Виктор посмотрел на нее, как на сумасшедшую. — Тебе, как и любому нормальному человеку, такое и в голову бы не пришло!

— Но тогда кто?

Виктор угрюмо замолк.

Гермиона закатила глаза. А мальчишки еще мечтают об аврорате... Как же тяжело, должно быть, приходится аврорам с настоящими темными магами, если тут из обычного студента каждое слово приходится клещами вытягивать.

— Хорошо, давай зайдем с другой стороны, — предложила она. — В чем заключалась эта подлость?

Виктор молчал.

— Ну, хоть против кого она замышлялась, ты можешь сказать? — не выдержала Гермиона. Глупый вопрос, конечно: Виктор же ясно сказал, что опасность угрожала именно ей, Гермионе. Он и камешек, оказывается, специально нацепил на нее для защиты. — Против меня?

Виктор неохотно кивнул. Гермиона вспомнила, что в Болгарии этот жест обычно означает отрицание, но, похоже, сейчас ответ был утвердительным.

Кошмар какой-то... Если он таким образом будет объясняться и дальше, ситуация не прояснится, а, наоборот, запутается еще больше. Но, слава Мерлину, хоть объект преступления обнаружен. Теперь бы разобраться, в чем оно состояло, а там и до выяснения личности преступника недалеко.

— И что со мной собирались сделать? — упрямо допытывалась Гермиона. — Убить, похитить, взять в заложники, искалечить?

— Околдовать... — неохотно проговорил Виктор.

Уже теплее. Хотя можно было бы и самой догадаться: амулеты ведь не спасают от физического нападения.

— Как именно околдовать? — спокойно поинтересовалась Гермиона, хотя сердце стучало, как сумасшедшее. Не каждый день узнаешь, что вокруг тебя крутятся такие страсти. Наверняка, это дело рук Малфоя или его прихлебателей. — Превратить в табуретку, подчинить, свести с ума...

— Я же сказал — околдовать! — Виктор смотрел на нее, как на непонятливого ребенка. Затем спохватился и принялся подбирать слова: — Околдовать, очаровать, заворожить. Обворожить...

— Приворожить? — предположила Гермиона, скорее подбирая синоним, чем всерьез воспринимая такой вариант.

— Да, — кивнул Виктор. — Именно. Приворожить.

— Кого приворожить? Меня? — изумилась Гермиона, но затем вспомнила, как глупо и недостойно ведут себя люди под любовными чарами, и призадумалась. Кто-кто, а Малфой точно не погнушался бы представить ее перед людьми в самом невыгодном свете. Интересно, к кому ее собирались приворожить? К самому Малфою или...

Гермиона вспомнила расхожее в среде студентов выражение «Чтоб тебя к Снейпу приворожили» и похолодела. Нет, только не это...

— И в кого я должна была влюбиться? — дрогнувшим голосом спросила она. — В Малфоя?

Виктор покачал головой.

Гермиона мысленно застонала: и как ей следует понимать этот жест: как согласие или совсем наоборот?

— Это Малфой? — настойчиво повторила Гермиона.

— Нет, — глухо произнес Виктор.

Уже легче... Но кто же тогда?

Вспомнив недавнюю гримасу Виктора, Гермиона принялась перечислять виденных внизу людей:

— Это Седрик Диггори? Венсан из Шармбатона? Ну, с такой челкой... — Гермиона изобразила над бровями нечто волнистое. — Нет? Роджер Дэвис, партнер Флер Делакур? Или вон тот, у фонтана? — Гермиона кивнула на стоящего внизу Стеббинса.

Виктор упрямо молчал.

«Неприличная история…» — вспомнила Гермиона и с ужасом прошептала:

— Неужели это все-таки профессор...

Она умолкла, не в силах произнести одиозное для хогвартских студентов имя.

Виктор с удивлением посмотрел на Гермиону. Он явно не понимал, чем вызвана такая реакция. Наверное, у них в Дурмстранге считается нормальным бегать за профессорами и во всеуслышание признаваться им в нежных чувствах.

— Даже будь это кто-нибудь из ваших профессоров, это бы не было столь... — гневно сказал он и умолк, подбирая нужное слово.

— Мерзко? — подсказала Гермиона с неописуемым облегчением. Значит, профессор Снейп отпадает, равно как и Каркаров. Ну и слава Мерлину, влюбленность в остальных как-нибудь пережить можно. Но кто же тогда остается?

— Нет, — качнул головой Виктор, — не просто мерзко. Как это правильно сказать... Противу природы.

— Противоестественно? — уточнила Гермиона и вдруг, вспомнив, что перечислила не всех, слабым голосом произнесла:

— Надеюсь, это не Хагрид...

Виктор непонимающе посмотрел на нее, поморгал, вспоминая, о ком она говорит, и с отвращением замотал головой.

— Нет, это не он. Она... — и резко замолчал, словно сболтнув нечто лишнее.

Она?..

Гермиона вытаращила глаза. Виктор хочет сказать, что ее хотели приворожить к девушке? Нет, Гермиона, конечно же, понимала, что не пользовалась в Хогвартсе особой популярностью, но чтобы такое… Интересно, кто мог настолько ее невзлюбить, чтобы пойти на такую низость?

Гермиона посмотрела вниз. Снейп с Каркаровым давно договорили и ушли. Не было видно ни Флер, ни Дэвиса, Малфой тоже куда-то исчез вместе со своей ненаглядной Панси. По аллее все так же чинно прогуливались Седрик и Чжоу, на скамейке сидели Хагрид с мадам Максим, к счастью, уже без свидетелей, а у фонтана, словно старые супруги, вполголоса переругивались Стеббинс и…

— Фосссеттт… — зашипела Гермиона, словно разбуженный василиск.

Неужели эта ревнивая дурочка обнаглела настолько, что посмела перейти от гневных взглядов к активным действиям? И не просто к активным, а к преступным, ведь применение приворотных зелий строго-настрого карается законом. И когда она только успела?

Гермиона попыталась вспомнить, что она в этот вечер ела и пила.

Ничего особенного: немного рыбы, немного сладостей, и все это время Фоссет находилась за четыре столика от них с Виктором. А вот во время танцев их бокалы, стоящие на столе, оставались без присмотра. В такой толчее туда можно было даже яду подсыпать, никто бы и не заметил.

Но как могла скромная хаффлпаффка из приличной семьи додуматься до такой гадости? Хоть на дворе и конец двадцатого века, но в магическом мире до сих пор царят средневековые нравы. Приворот здесь считается пусть и недостойным, но вполне привычным делом, однако до сих пор девушки привораживали только парней......

Только парней... Гермиона чуть не рассмеялась от облегчения. Фоссетт, скорее всего, не замышляла ничего противоестественного: она хотела приворожить Виктора, а зелье случайно досталось Гермионе. Их с Виктором бокалы стояли на столе рядом, и Фоссетт элементарно могла их перепутать.

— Ты видел, как в мой бокал подлили амортенцию? — спросила Гермиона.

— Это не была амортенция, — покачал головой Виктор. — Вернее, амортенция тоже была — я ее почуял. Но не для тебя. Это было сделано другим способом.

Глупая ты курица, Гермиона Грейнджер. Могла бы и сама догадаться: действие амортенции нейтрализуют зельями, а не поцелуями ровно в полночь. Но от чего же все-таки Виктор ее спасал?

— Другим способом? — повторила его слова Гермиона. — Каким именно?

Виктор посмотрел на нее, открыл было рот, чтобы ответить на вопрос, но тут же снова закрыл его и отвернулся.

Мерлиновы подштанники... Такими темпами она вытянет из него правду разве что к завершению всего Турнира. Ну, хоть не бросается на нее, и на том спасибо.

— Мне надо выпить! — пробормотала Гермиона классическую фразу зашедшего в тупик книжного сыщика. Наверное, потому авроры и заглядывают частенько в «Дырявый котел», что такой адской работы не выдержит даже самый заклятый трезвенник.

На самом деле Гермиона никогда не пробовала ничего крепче пунша — она предпочитала в любой ситуации сохранять здравое мышление. И сейчас ей требовались только огромная чашка обжигающего чая, флакон умострильного зелья и парочка головорезов для проведения дознания третьей степени.

Но Виктор воспринял слова Гермионы всерьез. Он поспешно полез в карман мундира и извлек плоскую стеклянную фляжку, в которой плескалось нечто бледно-янтарное.

— Ты устала? — он открутил кожаную пробку и протянул фляжку Гермионе. — Возьми, это мурсальский чай*, наше, можно сказать, секретное оружие. Несколько глотков — и ты почувствуешь себя бодрой и здоровой, как никогда.

— Допинг? — взвилась Гермиона и, выхватив фляжку из рук Виктора, принюхалась к ее содержимому. — Так вот, значит, как побеждает болгарская команда... Но это же нечестно!

Виктор впервые за последний час широко улыбнулся и отнял у нее фляжку.

— Какая же ты все-таки смешная... Это обычный целебный травяной отвар. Просто травка эта очень редкая и растет лишь на самых высоких горах, куда даже магам непросто добраться....

Когда Виктор не нервничал и увлеченно рассказывал о чем-нибудь, его акцент практически исчезал, а речь лилась легко и свободно. Гермиона отметила этот факт и взяла на заметку. Мысленно, конечно — ведь у нее не было при себе записной книжки, с которой настоящие детективы не расстаются никогда.

— Этот чай отлично восстанавливает силы, — продолжал Виктор, — поэтому мы всегда держим его при себе. Не бойся, он не ядовитый. Смотри!

Виктор налил в крышку немного напитка и демонстративно осушил ее.

— Видишь? — спросил он. — Хотя... я тебя понимаю. После всего, что тебе пришлось сегодня пережить, вряд ли ты согласишься принять что-нибудь из моих рук. Но я клянусь, что все, что я делал сегодня вечером, не принесло бы тебе вреда, а наоборот, должно было все исправить. Я не мог поступить по-другому, пойми!

Гермиона помедлила, испытывающе посмотрела на него, затем на фляжку и кивнула. Раз уж умострильного зелья здесь нет...

Виктор просиял и щедро плеснул из фляжки, чудом не облив пальцы дымящейся жидкостью.

Гермиона взяла у него из рук крышечку и осторожно пригубила. Чай был горячим и ароматным, а вместо горечи трав она ощутила на языке вкус лета, солнца и меда.

— Я тебе верю, — сказала Гермиона и отпила еще глоток. — А после того, как ты мне все подробно расскажешь, возможно, и пойму. Только давай где-нибудь присядем, я уже ног не чувствую.

Виктор оглядел пустую галерею, перегнулся через перила и взмахнул палочкой в сторону густого парка. Через миг перед носом Гермионы просвистело нечто большое, круглое и колючее.

— Гнездо вороны, — прокомментировал Виктор, разглядывая свалившееся у стены нелепое сооружение. — Извини, здесь больше ничего подходящего нет, разве что тыкву утащить у вашего садовника, но сюда от его домика ей лететь далековато, побоялся уронить. Сейчас попробую трансфигурировать это в какую-нибудь лавку.

Гермиона смотрела на лежащее перед ней переплетение сучьев, тряпок и неизвестно откуда взявшейся проволоки, и не знала, плакать ей или смеяться. Значит, вот как выглядит ее голова по мнению некоторых однокурсников... А ведь Виктору наверняка об этом известно, но он и глазом не моргнул, даже намека на улыбку себе не позволил.

Гермиона мягко отстранила Виктора и подняла палочку. Лавка, конечно, дело хорошее, но слушать длинную запутанную историю о героическом спасении Гермионы Грейнджер из лап таинственных злодеев следует на чем-нибудь более удобном. Помнится, у тети Иветт в саду стояла очень удобная скамейка...

Но не успела Гермиона сосредоточиться, как ее часики мелодично отыграли первые такты увертюры из «Призрака оперы», в кармане у Виктора что-то звякнуло, а на Астрономической башне глухо ударил колокол. Снизу донеслись восторженные вопли, и «Ведуньи» громко объявили финальную песню праздничного вечера. Последними к этому безумному оркестру подключились хагридовы петухи — орали они, как обычно, вразнобой, но зато с огромным энтузиазмом.

Вот теперь настала настоящая полночь.

На Виктора страшно было смотреть. Он уставился на Гермиону так, словно у нее выросла вторая голова, затем вытащил из кармана свои часы, посмотрел на них, спрятал и снова вытащил. Гермиона тоже достала свои часики и продемонстрировала Виктору слабо светящийся циферблат.

— Полночь… — хриплым голосом произнес он.

— Полночь, — коротко кивнула Гермиона. — Это что-то значит?

— Значит... — убитым голосом сказал Виктор. — Это значит, что я полный идиот.

И добавил несколько слов на болгарском — судя по интонации, не менее емких.

Гермиона тактично промолчала, хотя ей очень тоже хотелось высказаться по этому поводу. Виктор бросил отчаянный взгляд на нее, затем на опустевшие окрестности замка, и Гермиона чуть не схватила его за рукав, решив, что он сейчас надумает броситься вниз, оставив ее миллион вопросов без обстоятельных ответов. Но через минуту Виктор овладел собой и с хмурой улыбкой протянул Гермионе руку:

— Я знаю, что ты никогда меня не простишь. Но даже приговоренному к смерти не отказывают в последней просьбе. Ты позволишь мне пригласить тебя на прощальный танец?

Гермиона без колебаний приняла предложенную руку, и они медленно заскользили по заснеженной площадке.

«Танцуй свой последний танец... — проникновенно выводил солист «Ведуний». — Это твой последний шанс побыть с любимой…»

Виктор прикасался к Гермионе осторожно, словно к фарфоровой статуэтке. Время от времени он бросал на нее взгляды, на дне которых таилась глухая тоска, но не произносил ни слова.

Гермиона тоже молчала. Через несколько минут она непременно вытрясет из Виктора все подробности его странного поведения. Возможно, после его рассказа она обидится, возможно, ужаснется, а, возможно, постарается удержаться от смеха: все-таки Виктор, при всей своей серьезности, обычный живой человек, который, как и ее друзья, не застрахован от совершения всяких мальчишеских глупостей, и подтверждением этому служит его предельно самокритичное высказывание. Но, возможно, ей действительно придется отказаться от дальнейшего общения с ним: если дело сложнее, чем она предполагает, и касается борьбы с темной магией и Волдемортом, личные привязанности к представителям противоположного лагеря ни в коем случае не имеют права на существование.

Гермиона вдруг осознала, что не хочет, просто категорически не желает, чтобы Виктор оказался сторонником темных сил. Ну и что, что он учится в Дурмстранге? Ну и что, что он — любимый ученик Игоря Каркарова? Летом он заканчивает школу и уезжает в Болгарию, чтобы посвятить себя игре в квиддич. В его жизни не будет места ни Волдеморту, ни Пожирателям Смерти, ни прочим проблемам магической Англии. Судя по газетным публикациям, его семья ведет добропорядочный образ жизни и никогда не была замечена в чем-то предосудительном, как и он сам. И Гермиона прекрасно знала это, иначе никогда бы не ответила согласием на его приглашение.

Гермиона посмотрела в хмурое лицо Виктора. Может, он, действительно, хотел спасти ее от чего-то ужасного? Или просто неправильно понял чью-то злую шутку — в Хогвартсе хватает доморощенных шутников с извращенным чувством юмора, одни только братья Уизли чего стоят. Но, что бы там ни натворил Виктор, сейчас он искренне раскаивается.

Гермиона поймала его потерянный взгляд и ободряюще улыбнулась. Самым краешком губ, но Виктору этого было более чем достаточно: его глаза вспыхнули безумной надеждой, и Гермионе показалось, что он сейчас схватит ее в охапку и закружит по галерее, как обычно поступают герои классических романов. Но Виктор, похоже, романов не читал, или просто решил не пугать Гермиону резкими движениями — сегодня он и так позволил себе слишком много. Он терпеливо дождался, пока стихнет последняя нота «Magic Works», и, коротко поклонившись, поблагодарил Гермиону за танец, при этом ни на йоту не отступив от правил этикета и не задержав ее ладонь ни на секунду дольше, чем полагается.

После этого Виктор выпрямился и открыто посмотрел Гермионе в глаза, Видно было, что он готов был принять любой вердикт, но отчаянно надеялся на справедливый суд.

И Гермиона не смогла ему в этом отказать. Она приняла донельзя строгий вид и чопорно заявила:

— После завершения танца галантному кавалеру полагается отвести даму к ее стулу и принести из буфета что-нибудь прохладительное.

Глядя на просиявшего Виктора, который поспешно трансфигурировал воронье гнездо в садовую скамейку, одновременно вытаскивая из кармана флягу с чаем, Гермиона удовлетворенно вздохнула. Все-таки тетя Иветт была права: управлять мужчинами — это ни с чем не сравнимое удовольствие...

Мурсальский чай — целебный напиток из высокогорного растения рода железниц. В Болгарии считается панацеей от всех болезней, напитком молодости и долголетия. Долгое время был доступен лишь узкому кругу высокопоставленных особ.

— Это чудо-юдо болотное, беззаконное околдовало тебя. Я тебя спасу, потерпи немного, моя дорогая!

Е.Шварц «Марья-искусница»»

Виктор торопливо шагал по розовой аллее, присматриваясь ко всем встречающимся на пути девушкам. И, хоть на лице его, кроме обычной серьезности, которую малознакомые люди принимали за угрюмость, ничего не отражалось, внутри бурлило густое варево из гнева, подозрений и недоумения, густо приправленных чувством вины.

Дойдя до конца аллеи и бегло окинув взглядом шушукающиеся парочки на садовых скамейках, Виктор повернул назад к замку.

Как он мог поступить настолько безответственно и оставить Гермиону одну посреди зала? Но кто бы мог подумать, что за те несколько минут, что его не будет рядом, девушка успеет расстроиться и уйти — ведь на протяжении всего вечера она была в прекрасном расположении духа и твердом намерении танцевать до утра. Интересно, какая же скотина ухитрилась в такой праздник испортить ей настроение? Наверное, такая же сплетница, как те две, что обосновались у барной стойки с самого начала вечера. И ведь не зря говорят, что женские языки острее турецкой сабли: с каким наслаждением эти подвыпившие девицы выложили неприятную новость ему прямо в лицо, медленно выговаривая слова, чтобы он, бестолковый иностранец, яснее уразумел суть сказанного.

И как только углядели, сороки бесхвостые: где барная стойка, а где выход из зала...

А ведь сегодня именно он, Виктор, должен был отвечать за настроение и безопасность Гермионы. И, что бы там ни произошло, надо немедленно ее найти и убедиться, что с ней все в порядке. И пусть даже она не захочет вернуться, но попрощаться и поблагодарить за прекрасный вечер он обязан. А затем он выяснит, кто посмел испортить им обоим праздник, и разберется с ним, как полагается, коротко и результативно.

Хотя, если разобраться, больше всех виноват сам Виктор. В тот момент, когда его спутнице требовались защита и поддержка, он, как ни в чем не бывало, танцевал с другой. Повиснув на его плече, она томно смотрела на него из-под длиннющих, как у верблюда, ресниц и маняще улыбалась. Ему даже стало смешно: и как ей только в голову пришло испытывать свои чары на болгарском квиддичисте, который с вейлами общается чаще, чем с обычными женщинами?..

Вот только девчонки-талисманы никогда себе такой прямой атаки не позволяли. Они работали тонко, изящно, исподтишка, поэтому у каждого из игроков болгарской команды на шее постоянно висел амулет, сводящий на нет влияние любой, даже самой чистокровной, вейлы. Но сегодня вечером амулета на Викторе не было: кто же мог предположить, что эта цапля привяжется к нему, если в зале до хрена и больше других парней? Когда Флер пригласила его на вальс, он немного занервничал, но все ее старания почему-то не произвели на него ни малейшего впечатления. Поэтому к финалу танца он и вовсе расслабился: приятно было осознавать себя хозяином положения, а не ослом на поводке, как некоторые.

Виктор скривился от отвращения, вспомнив устремленный на Флер обожающий взгляд Роджера Дэвиса. Ну и видок же сегодня был у этого болвана, а еще капитан команды... Расплылся, как кисель. Хорошо, что он, Виктор, не дрогнул — наверное, у него за годы игры с вейлами в одной команде просто выработался иммунитет. Впрочем, это и неудивительно —понаблюдав несколько раз за тренировками девчонок из группы поддержки, пообщавшись с ними в неформальной обстановке, становишься в курсе всех их мерзких уловок. А иммунитет вырабатывается сам, стоит только увидеть, как милое очаровательное создание в пылу гнева превращается в уродливую гарпию, выпускает когти и начинает бросаться огнем направо и налево. А эта девчонка, похоже, вообще даже не чистокровная вейла, так, серединка на половинку, а туда же...

Виктор фыркнул.

Кукла пустоголовая. Захотела, видимо, и его добавить в свою коллекцию слюнявых болванчиков: то-то она так вовремя оказалась на его пути, когда он отошел от Гермионы, чтобы принести чего-нибудь выпить. И белый танец так вовремя объявили... Наверняка, с музыкантами договорилась — знала ведь, что он из вежливости не сможет отказать даме.

Но вот зачем ей было флиртовать с ним именно сегодня, причем вот так, в открытую, практически на глазах Гермионы и Дэвиса, провоцируя возможную ссору?

Виктор замедлил шаг, осененный неприятной мыслью. А если это была попытка прощупать его как соперника по Турниру?

А почему бы и нет? Со дня основания Турнира Шармбатон выигрывал Кубок шестьдесят два раза, и, несмотря на все заверения летописцев, сомнительно, чтобы все шестьдесят две победы были получены честным путем. Виктор с раннего детства варился в квиддичной похлебке и прекрасно знал, какая муть зачастую оседает на дне таких котелков. Внезапные травмы или болезни игроков, похищения и игры под чужими личинами, перебежки легионеров, заколдованные снитчи... да мало ли хитроумных махинаций можно осуществить, обладая изощренной фантазией и магическими талантами? И чем же отличается Турнир трех волшебников от Чемпионата мира по квиддичу? Разве что количеством игроков в команде?

Хогвартс уже сделал свой ход, каким-то образом выдвинув двух чемпионов вместо одного, и этот спорный чемпион очень даже неплохо показал себя на первом задании, получив одинаковое количество баллов с Виктором. Теперь очередь за Шармбатоном, и, похоже, мадам Максим тоже двинула вперед своего ферзя. Неужели только Дурмстранг собирается бороться за победу честно?

Хотя, о какой честности может идти речь, если еще до начала первого состязания Виктор знал, с чем ему придется столкнуться? Правда, для его соперников появление драконов тоже не стало сюрпризом, так что по большому счету, все они оказались в равных условиях, но все равно противно...

И вот теперь Флер, похоже, всерьез взялась за изучение противников. Поттера она, очевидно, в расчет не берет: каким бы загадочным образом тот не оказался в числе чемпионов, какими бы легендами не была окружена его персона, по сути, он еще мальчишка, и тягаться со старшими и более опытными магами ему будет сложно. О Диггори ей расскажут новые подружки, даже не подозревая, что своей досужей болтовней заполняют досье на одного из главных соперников их очаровательной собеседницы. А вот о Викторе Краме она может узнать только из спортивных газет, которые о нем, как о человеке, по сути, не скажут ничего. Его магические способности и умения остаются «за полем» — осторожные писаки обычно опасаются расспрашивать о таких вещах у студента Дурмстранга, а их домыслы не дадут Флер достоверной информации для размышления.

Но ее попытка подобраться к Виктору поближе позорно провалилась.

Виктор торжествующе ухмыльнулся: не на того напала, дорогая... Виктор Крам — это тебе не Лев Зогров.

Перед глазами возникла огромная фигура вратаря, понуро стоящего перед разгневанным капитаном. Это было привычное зрелище: примерно раз в полгода беспутный игрок попадал в сети какой-нибудь шустрой девицы, пропускал тренировки, залезал в долги, а Васил Димитров сначала вытаскивал его изо всех передряг, как добрый Дядо Коледа, а затем цветисто и многословно распекал при всем честном народе, дабы остальным неповадно было. Некоторые из сентенций своего капитана игроки затвердили не хуже свода правил игры.

«Сама в руки падает только червивая груша!» — заложив руки за спину и расхаживая по комнате, словно длинноносый грач по свежевспаханному полю, поучал команду Васил. И Виктор был с ним в этом полностью согласен. Он никогда бы не обратил внимания на девушку, которая позволяет себе откровенно призывные взгляды в его сторону. Ему не нужны ни червивые, ни надкусанные плоды. Мир большой, и где-то в нем растет большое раскидистое дерево, на самой вершине которого греется под солнцем и наливается душистым соком самое вкусное яблоко в мире. И оно не упадет само в руки Виктора Крама, нет, за ним надо будет высоко-высоко карабкаться по корявому стволу, осторожно, шаг за шагом продвигаться по истончающимся ветвям, рискуя свалиться вниз, а затем нежно, кончиками пальцев коснуться румяного бочка, прежде чем оно боязливо отпустит надежную ветку и доверчиво опустится в его раскрытую ладонь.

Виктору довелось много поездить по миру, но нигде ему не встретилась девушка, ради которой хотелось бы влезть на самое высокое дерево в мире. Разочаровала его и Англия — даже здесь, в самой чопорной стране мира, его все время преследовало идиотское хихиканье за спиной, «случайные» столкновения в коридорах и, что самое возмутительное — открытое преследование во время пробежек по берегу озера. Даже в огромной библиотеке, где, казалось бы, уж точно не место легкомысленным девицам, он не мог отделаться от назойливого внимания.

Но однажды он поднял глаза от толстого фолианта, за которым пытался спрятаться, и прямо перед собой увидел Гермиону. Нет, конечно же, он видел ее и раньше — в Большом Зале, в коридоре, здесь же, в библиотеке, где она бросала на него недовольные взгляды и сердитым шепотом жаловалась мадам Пинс на его поклонниц, занявших все места за столами и праздно бродящих между стеллажами. Но вот так, вблизи, он сумел рассмотреть ее только в тот день.

Она была совершенно не похожа на нормальную девушку. Под мантией, которую Гермиона носила нараспашку, как командный медик целительский халат, оказались узкие, обтягивающие тонкую фигурку, брюки. Ее простая сумка безо всяких вышивок и прочих девчачьих бирюлек была доверху набита толстенными книгами и свитками. Во время работы ей не мешали всякие мелочи вроде пыльных полос на манжетах и чернильных пятен на щеках и пальцах, правда, перед выходом из библиотеки Гермиона тщательно убирала их и с себя, и с вяло сопротивляющегося Поттера. В ее волосах могли свить гнездо не только вороны, как однажды съязвил кто-то из сидящих за спиной Виктора девиц, но даже аисты — настолько небрежно она с ними обращалась.

И мать, и другие женщины в окружении Виктора холили и лелеяли каждый волосок в своей прическе, тщательно укладывали, стараясь, чтобы ни один не выбился из общего рисунка, а если и распускали во всю длину, то произносили не одно заклинание, дабы наилучшим образом представить струящийся по спине и плечам поток. Вейлы вообще следили за своими волосами чуть ли не с фанатизмом, а вся их кажущаяся небрежность была продумана с математической точностью. Конечно же, Виктор повидал на своем веку и настоящих растреп, но такое великолепное безобразие, как Гермиона Грейнджер, попалось ему впервые в жизни.

В ее всклокоченных, по обыкновению, волосах запутались какие-то травинки — наверное, она только что вернулась из теплиц, — и ему вдруг захотелось протянуть руку и вытащить их одну за другой. Бог знает, зачем: может, из дурацкого стремления сделать мир немного совершеннее, а, может, из не менее дурацкого желания увидеть, как у девиц за соседними столами вытянутся лица и отнимутся языки.

Но он, конечно же, этого не сделал, как не сделал и сидящий рядом с подругой Поттер. Гермиона сердитым шепотом пыталась вдолбить тому в голову что-то очень важное, но мальчишка только тоскливо кивал и без особой надежды поглядывал на дверь. Видно было, что ему не до науки, и только уважение к подруге удерживает его от побега.

День за днем Виктор наблюдал за Гермионой, сидя в углу библиотеки, исподтишка поглядывая поверх страниц и прислушиваясь к разговорам вокруг. Он уже хорошо умел извлекать из досужих слов крупицы истины — этому искусству в Дурмстранге студентов обучали чуть ли не с первых дней. Оно открыло ему глаза на многое в Хогвартсе, и на Гермиону Грейнджер — прежде всего.

Умная, гордая, отважная... Такая девушка — настоящее сокровище, жаль только, что эти два болвана, что вечно таскаются за ней по пятам, не понимают, какое чудесное существо оказало им честь и одарило своей дружбой. Но что с мальков взять... Подрастут — сообразят, да только поздно будет.

Интересно, не они ли и обидели Гермиону? Пробираясь между танцующими парами к стойке, Виктор краем глаза видел, как девушка направлялась к столику своих друзей. Хотя Поттер вряд ли мог бы обидеть свою лучшую подругу — он, судя по всему, порядочный парень, да и боец неплохой, несмотря на свой мелкий рост и возраст — любо-дорого было посмотреть, как он вывернулся на первом состязании. А вот дружок его — дурак дураком, мог и ляпнуть девушке чего-нибудь по простоте душевной. Еще один болванчик Флер, не видящий дальше своего носа...

Виктор мысленно сплюнул и вошел в холл.

Навстречу ему, по широким ступеням парадной лестницы спускались две девушки: огненно-рыжая и лунно-белая, похожая на вейлу.

Рыжую он знал: это была младшая сестра Рона Уизли, и ума в ней было больше, чем во всех ее братьях вместе взятых. Джинни, хоть и была фанаткой квиддича, никогда не попадалась на пути Виктора и не стояла в очереди за автографом. Только однажды, оказавшись рядом в коридоре по дороге на обед, она огорошила его заявлением, что уже несколько раз пробовала повторить финт Вронского, но что-то у нее не заладилось. Девочка протянула Виктору листок с нарисованной фигуркой на метле и какими-то стрелочками и вычислениями вокруг нее, и попросила, если ему несложно, задержаться на секундочку и объяснить, что она делает неправильно.

Естественно, ни о каком обеде и речи не могло быть. Виктор популярно объяснил, что сделал бы Васил Димитров с игроком, который тренирует такой маневр без должного наблюдения, и попытался отговорить девчонку от повторения этой безумной затеи. Когда же она призналась, что ей ближе роль охотника, а не ловца, и этот финт был ей нужен только для того, чтобы утереть нос старшим братьям, Виктор возблагодарил всех святых, посвятил Джинни в секреты более простых, но не менее эффектных фокусов, после чего они и расстались, взаимно довольные друг другом.

Это знакомство позволило Виктору подойти к девушкам и поинтересоваться, не видели ли они по дороге Гермиону.

Сочувственно улыбнувшись, Джинни заверила его, что ни в спальне, ни в Гриффиндорской гостиной Гермионы нет, и по дороге они ее тоже не встречали.

— Я видела ее, — каким-то отстраненным голосом произнесла вторая девушка.

— Это Луна! — спохватившись, поспешила представить ее Джинни. — Она с Рейвенкло. А это Виктор Крам, ты, наверное, его знаешь.

— Где вы ее видели? — поспешно, даже невежливо поинтересовался Виктор, едва Джинни договорила. Сейчас ему было не до всяких там «Ой, до чего же мне приятно...» и «А в жизни вы вовсе не такой, как на колдографиях!»

Но Луна оказалась достойной представительницей своего факультета: она не стала кокетничать, а четко объяснила, что видела Гермиону совсем недавно, на этой же лестнице:

— Она немного покаталась вверх-вниз, а затем ушла в сторону кабинета заклинаний на третьем этаже.

Виктор с облегчением вздохнул: очевидно, Гермионе просто захотелось немного побыть одной. Но к этому времени она, наверняка, уже успокоилась, и не будет возражать, если Виктор ее найдет и попросит вернуться.

— С ней что-то случилось, — вдруг добавила Луна. —Это было видно даже без специальных очков.

—Мне сказали, что она была сильно расстроена, — пояснил Виктор. — Вы видели, как она плачет?

— Нет, она не плакала, — покачала головой Луна. — Но над ее головой роились целые стаи мозгошмыгов. Просто огромные стаи!

Пока Виктор переваривал последнее сообщение, Джинни закатила глаза и схватила подругу за руку.

—Поищи ее на третьем этаже! — посоветовала она Виктору, увлекая Луну к выходу. —Только к кабинету заклинаний близко не подходи, там сигнализация, долбануть может!

Широкая лестница при этих словах дрогнула, скрипнула и приглашающе вильнула уходящей в высоту темно-красной дорожкой.

Виктор уже был знаком с причудами самой своенравной достопримечательности Хогвартса, и не единожды его путь в библиотеку оказывался долгим и тернистым. На ступенях этой лестницы он всегда чувствовал себя словно Малечко-Палечко на ладони великана — маленьким и ничтожным. Виктора так и подмывало однажды взять с собой метлу, чтобы, когда лестница снова начнет двигаться, нырнуть вниз, в самую глубь залегающих под лестницей теней, и раз и навсегда разобраться, что за шутник с завидным упорством мешает порядочным людям в нужное время оказаться в нужном месте.

Виктор немного помедлил, но затем все же шагнул вперед. Лестница дрогнула и плавно направилась к темному проему на уровне третьего этажа.

«Только бы не заблудиться в этих драккловых коридорах...» — думал Виктор, ступая на площадку. Глупо получится, если Гермионе придется выводить его обратно, словно заблудившегося ребенка.

Но коридор третьего этажа был прямой, как стрела, только длинный и какой-то неуютный, несмотря на расстеленные ковры. В других коридорах, насколько успел заметить Виктор, на стенах висели говорящие портреты, путь студентам освещали факелы или круглые зеленоватые светильники. Здесь же было пусто, темно и тихо, только впереди пульсировало множество мелких синеватых огоньков.

«Сигнализация!» —— вспомнил Виктор. Он осторожно обошел кабинет заклинаний по широкой дуге и даже зачем-то сбавил шаг, как будто сигнализация могла среагировать на быстрое движение. Ковры, неизвестно зачем постеленные в этой части замка, делали его шаги неслышными. Некрасиво, конечно —Гермиона может подумать, что он к ней подкрадывается, но не топать же ему, в самом-то деле...

Вдали снова что-то блеснуло, на этот раз желтым и алым. А вот об этом Джинни ничего не говорила...

Дверной проем, ведущий в очередной кабинет, был полностью оплетен колючими побегами какого-то магического растения, похожего на шиповник. Виктор потянулся за палочкой и, бесшумно двигаясь вдоль противоположной стены, заглянул внутрь.

Гермиона была здесь. Она стояла посреди узкого длинного зала в окружении зелени и язычков пламени, словно заколдованная принцесса, унесенная злобным карликом в волшебную пещеру. Глаза ее были закрыты, по губам блуждала мечтательная улыбка, в раскрытой ладони мерцал волшебный огонек. Гермиона склонила голову, к чему-то прислушиваясь, и Виктор шагнул было вперед, но тут же остановился.

Сказочная принцесса была не одна.

До ушей Виктора донеслись отголоски тихого, почти беззвучного шепота. Обладателя голоса не было видно, но, судя по всему, он стоял рядом с Гермионой или позади нее — именно к нему и прислушивалась девушка.

Порядочный человек не станет прятаться под мантией-невидимкой, в этом Виктор был стопроцентно уверен. Значит, в этом зале замышляется что-то недоброе. Но он, Виктор Крам, этого допустить не должен.

Виктор решительно поднял палочку и, почувствовав на себе тяжелый взгляд, приготовился к бою. Невидимка за спиной Гермионы, не прекращая шептать какие-то ритмичные заклинания, поднял голову, его капюшон пополз вниз, и Виктор остолбенел, не в силах осмыслить увиденное. Его охватили ужас и отвращение.

С изящного, почти кукольного, личика, обрамленного серебристой дымкой пышных волос, на него издевательски уставились огромные голубые глаза. «С поволокой», как говорили девчонки. Но сейчас в этих глазах поволоки не было и в помине —— взгляд был острым, хищным, торжествующим. Вейла насмешливо улыбнулась Виктору из-за плеча Гермионы и медленно, демонстративно облизала ярко накрашенные губы.

Виктора замутило.

Гермиона... Такая юная, чистая, невинная... И рядом с ней — исчадие ада, скрывающееся под обличием ангела...

Первым порывом Виктора было закричать, отвлечь чертову ведьму, ударить по ней чем-нибудь смертоносным, только бы убрать ее грязные лапы подальше от Гермионы... Только это ни к чему не приведет: вейлы — твари живучие, а Гермиона, если ее сейчас разбудить, непременно примет сторону Флер, которая покажется ей чуть ли не божеством. Да и сражаться сразу с двумя разъяренными ведьмами Виктор не смог бы. И дело не в страхе или излишней галантности — воспитанники Дурмстранга ничуть не страдали такими предрассудками, — просто с головы Гермионы не должен был упасть и волосок, а в пылу боя он мог ее нечаянно зацепить.

Нейтрализовать действие вейловских чар можно было только одним способом. Виктор привычно потянулся к шее, но тут же беззвучно выругался: тяжелый каменный медальон мирно покоился на тумбочке в его каюте. Кто же мог подумать, что сегодня, на святочном балу, Виктору понадобится его защита?

Виктор в отчаянии смотрел на шармбатонскую ведьму, которая, склонившись к Гермионе, что-то нашептывала ей на ухо, и проклинал себя за глупость, забывчивость и самонадеянность.

Из-под мантии-невидимки показалась тонкая рука. Длинные острые когти невесомо коснулись волос Гермионы, хозяйским жестом очертили силуэт маленького ушка, скользнули вдоль длинной изящной шеи и недвусмысленно замерли в сантиметре от точки, которую бай (1) Игорь называл коротким словом «amen».

Флер подняла глаза на Виктора, нежно улыбнулась и, послав ему воздушный поцелуй, резко мотнула головой в сторону, приказывая удалиться.

Виктор неохотно повиновался. Первые несколько шагов по коридору дались ему с трудом — он поверить не мог, что уходит, оставляя Гермиону наедине с этой... Но дальше ноги сами понесли его к лестнице: теперь он понял, что ему нужно делать.

Давным-давно Виктору Краму довелось на себе ощутить всю силу действия вейловских чар. После того, как ему, счастливому до одури старшекурснику, вручили форменные перчатки сборной Болгарии по квиддичу и символический снитч, все собрались в номере капитана команды, дабы по старинному обычаю ввести новичка «в семью». Как потом оказалось, посвящение, кроме грандиозной попойки включало в себя и традиционное развлечение: опьяневшего героя дня брала в оборот одна из вейл, и на протяжении всего вечера «старички» наслаждались бесплатным представлением с влюбленным идиотом в главной роли.

Наутро новичка ожидало не менее веселое пробуждение. Открыв глаза, он видел перед собой бледное лицо в обрамлении черных волос, огромные глазищи с багровыми белками и приветливо скалящиеся из-под ярко-алых губ острые клыки. Заслуженная трезвенница сборной Клара Иванова, в обязанности которой входило окончательное приведение бедолаги в чувство, была особой со своеобразным чувством юмора...

Посвящение Виктора Крама начиналось так же, как и у остальных игроков: ракия, фрукты, хорошая компания. Симпатичная блондинка... Затем, кажется, три блондинки... И, в итоге, полный провал.

Очнулся он на диване в кабинете Игоря Каркарова. Причем, очень разгневанного Игоря Каркарова, который не пожалел ни сил, чтобы вытащить своего любимого ученика из-за грани безумия, ни слов, чтобы расписать участникам вечеринки весь идиотизм их поведения.

...В семье Крамов женщины издавна были обеспечены всем, кроме нежных слов со стороны своих мужчин, и бороться с этим явлением было так же бесполезно, как и с проливным дождем в середине ноября. Свою любовь Крамы доказывали как умели: вниманием, заботой, верностью, но на слова были скупы, словно габровцы на милостыню. Особенность эта, разумеется, не афишировалась, и члены сборной были очень разочарованы, не услышав от новичка ни одного комплимента в адрес белокурой красавицы, обосновавшейся на ручке его кресла. Новичок пил, закусывал, бросал на вейлу странные взгляды исподлобья и молчал.

— Что, дорогая, теряешь квалификацию? — к ушку недоумевающей девушки склонился подвыпивший Леко Левски. — Все, красавица, пора тебе, видать, на пенсию. Старость, она, знаешь ли, коварная старуха, подкрадывается незаметно.

—Смотри, чтобы к тебе какая-нибудь старуха не подкралась! — огрызнулась вейла. — С косой, например!

Леко демонически расхохотался и переключился на Клару, которая, прицельно взмахивая палочкой, пыталась нарезать на тонкие полупрозрачные ломтики свежеподсушенную луканку. Смерив оценивающим взглядом растущую горку колбасы, Леко бесцеремонно сгреб ладонью сразу несколько кусочков и отправил их в рот.

— Уйди к караконджулам! (3) — рявкнула Клара, сбиваясь с ритма. Криво откромсанный ломоть свалился с дощечки на скатерть и тут же испарился, повинуясь нервному, почти истерическому взмаху волшебной палочки. Леко, не успевший его подхватить, возмущенно засопел: кларин кухонный перфекционизм, обостряющийся перед каждой ее встречей с потенциальной свекровью, шел вразрез с его жизненным кредо «Ни крошки мимо рта». Да и вообще, сколько же можно хорошие продукты переводить!

Впрочем, Леко огорчался недолго: нахально выхватив прямо из-под ножа еще пару кусочков, он вернулся к обиженной равнодушием Виктора вейле и, обняв ее за плечи, что-то зашептал на ухо.

Через четверть часа довольный Леко наблюдал, как кресло новичка плотно оккупируют сразу три белокурые красотки. Члены сборной при виде такого небывалого зрелища разбились на два лагеря и принялись азартно делать ставки, втянув в это неблагородное занятие и капитана команды, и обычно нейтральную Клару. В такой обстановке о технике безопасности никто, естественно, и не вспомнил. Опомнились игроки только после того, как новичок, осушив очередную рюмку, не потянулся за кусочком брынзы, а бессильно обмяк, уронив голову на грудь. Когда же обеспокоенные ребята вытащили его из кресла и уложили на кровать, Клара вскрикнула от ужаса: глаза новичка были открыты, а вместо обычной черноты его радужки заливало ослепительное серебро...

Когда вейла очаровывает мужчину, главное при этом — не увлечься и не переборщить. Обычно девчонки-талисманы вели себя прилично, и любовный пыл у новичков сборной исчезал после первого же взгляда в разукрашенное лицо Клары, потому-то команде и удавалось так долго держать в секрете свои проделки.

Но иногда случается по-другому, и вот тут окружающим надо быть очень и очень внимательными. Пока глаза у жертвы сияют лишь легкой влюбленностью — все в порядке, действие чар выветрится само в течение нескольких дней или даже часов. Если жертва ведет себя беспокойно или агрессивно по отношению ко всем, кроме объекта страсти — ей требуется посторонняя помощь, дело муторное, но вполне выполнимое. Но если вокруг зрачка появляется тоненький, словно ниточка, серебряный ободок — пиши пропало: теперь спасти беднягу от безумия может только очень сильный маг, и то, если к нему вовремя обратятся. Виктору повезло: мгновенно протрезвевший капитан ухватил пострадавшего новичка в охапку и, воззвав к праву убежища и помощи, аппарировал прямо в приемную своего бывшего директора, распугав неожиданным появлением собравшихся там на педсовет привидений.

Каркаров обошелся с Виктором сравнительно милосердно, не став извлекать из его памяти подробности того вечера. Он просто за ухо притащил в свой кабинет капитана сборной, пригласил членов команды вместе с талисманами и наглядно продемонстрировал на них все стадии действия вейловских чар. При этом он язвительно комментировал каждое слово и каждый жест своих подопытных кроликов, и попутно давал указания Виктору, который должен был при помощи подручных средств и Клары нейтрализовать действие колдовства.

После такой профилактики Виктор мог даже среди ночи оказать первую помощь любой жертве вейловского произвола. Но к перечню необходимых действий и запретов он добавил бы еще один, чуть ли не самый главный пункт: «Не давать разговаривать». Очень уж противно было выслушивать от взрослых парней слюнявые признания и пустую похвальбу.

При мысли, что сейчас Гермиона вот так же, захлебываясь от восхищения, что-то лепечет презрительно усмехающейся Флер, Виктор чуть не завыл от отчаяния. Он обязательно ее освободит. Немедленно. Только найдет кого-нибудь из своих и одолжит у него защитный амулет.

Поглощенный своими мыслями, Виктор даже не заметил, как ноги сами вынесли его на площадку, и строптивая лестница послушно легла под ноги. Только войдя в зал и увидев у стойки долговязую фигуру Льва Зоргова, Виктор немного успокоился: Лев когда-то неуважительно обошелся с одной из вейл, и теперь не выходил из дома, не обвесившись защитными амулетами с ног до головы.

Долгие уговоры не понадобились. Едва взглянув в потемневшее лицо Виктора, Лев понял, что произошло что-то ужасное, а при слове «вейла» потянул с шеи не один амулет, а все сразу. Виктор поспешно вытащил из связки два самых больших камня на прочных плетеных шнурках и бросился обратно к лестнице.

«Нейтрализовать вейлу... — рассчитывал он свои действия, взбегая вверх по ступеням и надевая один из амулетов. — Набросить на Гермиону шнурок так, чтобы она не смогла его снять. Прочитать комплекс нейтрализующих заклинаний... Не давать ей спать, есть и пить. Наверное, лучше всего будет держать ее на ногах, чтобы уловить момент, когда она начнет отключаться. Не давать драться, чтобы не смогла навредить себе в таком состоянии: ногти-то у девчонок длинные, еще зацепит нечаянно себя же по носу... Но самое главное — не позволять ей разговаривать, разве что для проверки самочувствия. И постоянно держать на контроле глаза, тщательно следить, не обовьется ли вокруг зрачка серебряная ниточка...»

В процессе лечения был еще один момент, для исполнения которого в обычных условиях Виктору потребовалась бы помощь Клары или другой сговорчивой девушки, но с лечением Гермионы он должен справиться сам. Только сам.

Виктор рвано вздохнул и на мгновение сбился с шага. Не о таком завершении праздничного бала он мечтал, не о таком первом свидании... Негоже так поступать с девушкой, которая тебе нравится, негоже применять к ней силу... Собираясь на этот трижды неладный бал, он представлял, как в завершение вечера, прощаясь с Гермионой, поймает краешком губ ее нежную улыбку. А что теперь? Что она вспомнит, проснувшись наутро? Как воспримет то, что он собирается сделать: как грубость, наглость, беспардонное хамство? Даже если он нарушит все мыслимые и немыслимые правила и сотрет Гермионе память, ее тело запомнит все, и она инстинктивно начнет шарахаться от Виктора, сама не понимая, почему.

Но другого выхода нет. Он не позволит, чтобы чистую душу Гермионы истоптали грязные перепончатые лапы.

Он позаботится обо всем. Несколько слов, короткий жест — и наутро Гермиона даже и не вспомнит, где была и что делала. Она будет уверена, что провела весь вечер рядом с Виктором и попрощалась с ним ровно в полночь, после того, как «Ведуньи» сыграли свой заключительный хит. И пусть даже наутро Гермиона начнет его сторониться, она будет спасена, а это намного важнее.

Но сначала — вейла. И пусть затем его осудят за нападение на соперника. Пусть ругается Каркаров, недоумевают друзья, захлебываются словами газетчики... Главное, чтобы никто не узнал настоящей причины его поступка. Гермиона должна выйти из этой истории чистой и незапятнанной. И, самое главное, свободной от чар этой подлой твари.

На диво послушная лестница, словно понимая всю глубину его беспокойства, остановилась у площадки третьего этажа. Виктор перехватил поудобнее шнурок, на котором висел защитный амулет, крепко сжал в руке волшебную палочку и решительно зашагал в темноту....

Примечания

А что подслушивать нехорошо, так этого ей Франк никогда не объяснял, уж он-то прекрасно знает, что подслушивать — очень даже хорошо, интересно и поучительно, к тому же от чужих секретов пока еще вроде бы никто не умирал, а от любопытства, говорят, были случаи.

Макс Фрай. Горе господина Гро.

Невилл Лонгботтом уныло брел по коридору. Рождественский бал, конечно, был замечательным, но только не для самого Невилла. Нет, его никто не обидел, и партнерша у него была замечательная. Но даже Джинни, при всем ее расположении, не смогла больше трех туров вытерпеть эту позорную пародию на танцы. Джинни сегодня была просто очаровательна — новая мантия, невесомые туфельки с блестящими пряжками. А он, как бегемот, лапищами по этим туфелькам — раз, другой, третий...

Невилл посмотрел на свои ноги, обутые ради праздника в модные лакированные туфли. Если честно, не такие уж они и большие, меньше, чем у Рона, но почему-то такие неуклюжие...

Невилл, не сбавляя хода, изо всей силы пнул резную ножку стоящей у стены скамейки, словно наказывая провинившуюся конечность. Какое странное слово — конечность... Хотя, по отношению именно к нему, Невиллу, самое справедливое. У нормальных людей имеются ноги, твердо ступающие по земле и попадающие в ту точку на плоскости, которую предназначил им мозг. А его, Невилла Лонгботтома, природа одарила именно конечностями — длинными, болтающимися и вечно оказывающимися не там, где нужно. Ну хоть ровные, и на том природе-матушке спасибо. Правда, под мантией все равно не видно, ровные они там или кривые, так что удовольствие довольно сомнительное.

Невилл пересек коридор и пнул еще одну скамейку. Теперь должно было достаться левой ноге — но, как и в прошлый раз, он не почувствовал ни малейшего неудобства. Бабушка, чья молодость прошла в бесконечных балах и вечеринках, постаралась на славу: обувь ее любимого внука не жала, не промокала, не скользила и защищала ступню от острых каблучков и прочих внешних воздействий. Жаль только, что бабушка не предусмотрела еще и регулировки координации. Ну почему, когда он учился вальсировать со стулом, ноги ни разу его не подвели: все движения были плавными и изящными, шаги — легкими и уверенными и он ни разу, ни разу не споткнулся во время долгих тренировок в ночной гостиной. Но как только в его руках вместо стула оказалась Джинни, вся легкость улетучилась, а уверенность развеялась, как дым. Может, дело все-таки в туфлях? Тренировался-то он в старых, разношенных башмаках, подвязанных к лодыжкам длинными тонкими шнурками с разлохматившимися кончиками. Может, если расшнуровать туфли и привычно подвязать их к ногам, все наладится? Существует же тактильная память или как там эта штука называется?

Невилл повернул за угол, уселся на ближайшую скамью, стащил с ног туфли и попытался распутать замысловатые узлы. Еще в прошлом году ему пришлось бы проделывать это стоя или усевшись на пол: такие скамейки расставили в коридорах только в начале этого учебного года. Для удобства гостей Турнира, как было объявлено. Постоянные обитатели Хогвартса, надо полагать, в таких удобствах не нуждались. Хотя, именно они в итоге и выиграли: гости-то в Хогвартсе показывались редко. Три раза в день они чинно являлись в Большой Зал, завтракали, обедали и ужинали вместе с «аборигенами», а в остальное время почти не вылезали из своих ковчегов, как окрестил огромные транспортные средства гостей Энтони Голдстейн. Это ж с ума сойти можно — провести столько времени в ограниченном пространстве. Как в тюрьме, честное слово, только без дементоров. И чем там можно целыми днями заниматься? Хотя, конечно же, Каркаров и мадам Максим тоже не дураки — наверняка они хорошенько подумали, чем можно занять любимых учеников. Может, у них там внутри целые замки спрятаны, с прилегающими лесами и полями. А у дурмстранговцев, наверняка, и стадион для квиддича имеется — ведь за эти несколько месяцев Невилл ни разу не видел Виктора Крама на квиддичном поле, а не тренироваться тот не может — мастерство потеряет, выгонят из команды, как пить дать...

Невилл посмотрел на дело рук своих и тяжело вздохнул. Заботливая бабушка позаботилась и о том, чтобы внук во время танца, не дай Мерлин, не оконфузился, наступив на шнурок, поэтому узлы на туфлях завязывались и развязывались с помощью особых заклинаний, но оба они, записанные на клочке пергамента, сейчас мирно покоились на прикроватном столике в Гриффиндорской башне. И теперь он сможет обуться, только вернувшись в спальню...

Тут в голову Невилла пришла еще одна мысль: может, если попробовать танцевать босиком, партнерша пострадает немного меньше? А под длинной мантией все равно не будет видно, что там у него на ногах — туфли или только носки.

Кстати, в зале точно есть девочка, которой будет абсолютно наплевать, обут они или нет. Одна-единственная из многих, кто не рассмеялся бы, даже явись он на праздник в маггловских кедах. Но он почему-то не осмелился пригласить ее на бал, просто постеснялся... Нет, Джинни, конечно, тоже сущий ангел — она ни разу не упрекнула его в неуклюжести, ни разу не сморщилась от боли в оттоптанных пальцах, но ведь Невилл и сам все прекрасно понимает, вот и сбежал из зала, чтобы не портить подруге остаток вечера. И, как оказалось, правильно сделал: не успел он отойти от Джинни на десяток ярдов, как та уже снова закружилась в вальсе. Положив изящную ручку на плечо Дина Томаса, она порхала, словно экзотическая птичка, и казалось, вовсе не касалась земли. Вот это и был настоящий танец, не то, что...

Невилл оставил в покое шнурки, поставил туфли рядом с собой на скамью и, подтянув вверх подол мантии, пристально уставился на свои ноги. И, скажите на милость, что с ними не так? Те же пять пальцев, что и у остальных, такая же пятка, те же тощие голени... Но вот верно служить своему хозяину этот комплект костей и сухожилий упрямо не желает. Может, стоит над ним немного поколдовать?

Невилл задумался. Интересно, существуют ли заклинания, способные сделать походку легкой, а движения — точными? И не только для ног, а еще и для рук, из которых вечно все вываливается. Существуй такие заклинания, жизнь сделалась бы намного проще и приятнее. Взять хотя бы те же зелья...

Невилл представил, как расширяются глаза однокурсников при виде идеально приготовленной Морочащей закваски, увидел кислую улыбку на лице Малфоя и услышал преисполненный глубокого уважения голос профессора Снейпа: «Отличная работа, мистер Лонгботтом. Я ставлю вам «Превосходно»...»

Погрузившись в радужные мечты, Невилл не услышал, как по каменному полу за углом застучали каблучки. Очнулся он, только когда до его носа долетел запах лунных фиалок и еще чего-то смутно знакомого. Чего именно, Невилл сказать не мог. Он наморщил лоб, тщетно силясь припомнить, где и когда чувствовал этот аромат, ассоциирующийся у него почему-то с загородным домом и началом летних каникул.

Тем временем за углом приглушенные голоса вели доверительную беседу. И когда Невилл, наконец, сообразил, что ему следовало бы себя обнаружить, чтобы не оказаться в неловкой ситуации, было уже поздно — разговор оказался слишком личным. Теперь ему оставалось только одно: как говорила бабушка, «слиться с окружающим миром и сделать вид, что тебя здесь нет». А это Невилл Лонгботтом умел делать, как никто другой, что и подтверждалось сегодняшним неудачным балом.

Голоса были женские, вернее, девичьи, и говорили они по-французски. Так близко эту живую, быструю речь с повышением интонации к концу фразы Невилл раньше слышал только в Нормандии. Ему тут же вспомнились горячо любимые бабушкой источники Форж-лез-О и высокие заросли редкой красоты кактусов, призванных источать на проходящих мимо дам какой-то особенный вид кислорода с эффектом омоложения. Только эти кактусы вкупе с прочими богатствами континентальной флоры и примиряли маленького Невилла с ежегодными турами по европейским курортам. Там он был предоставлен самому себе. Пока бабушка с тетей Энид «сбрасывали старую кожу», нежась в теплой воде термальных источников, маленький Нев лежал в густой прохладной траве, изучая строение лепестков орхидей, или прятался от подслеповатой бонны за колючей зеленой стеной, облизывая семена опунции и высасывая из пальцев микроскопические колючки. В нескольких метрах от него чинно прогуливались болезненные дамы. Не подозревая о присутствии лишних ушей, они охотно делились друг с другом семейными проблемами, секретами обольщения и подробностями вчерашней игры в баккару. Так и постигал маленький англичанин тонкости произношения носовых гласных — краем уха, глядя в пронзительно-синее небо и думая о своем.

Именно в таком состоянии и застал его сейчас чужой разговор. Невилл вздохнул: прошло столько лет, а его положение совсем не изменилось — он все так же ступает по обочине жизни и все так же пребывает в одиночестве, являясь невольным свидетелем чужих страстей...

— Ну как тебе моя тщательно подготовленная импровизация? — тем временем спросил звонкий девичий голос с легким оттенком самодовольства.

— О, мадмуазель, вы превзошли саму себя, — с шутливым придыханием ответил другой голос, чуть пониже. — Эффект оказался просто сногсшибательный, причем, как в прямом, так и в переносном смысле.

— О, да... Задержись мы хоть на секунду, последствия оказались бы просто катастрофическими. Честно признаться, настолько острых ощущений от этого маленького приключения я не ожидала.

— Надеюсь, теперь ты больше не будешь утверждать, что Хогвартс — обитель скуки, а в твоем поле зрения нет ни одного настоящего мужчины?

— Сегодня уж точно не скажу, — заверила первая девушка. — Я, честно говоря, была поражена: он всегда казался мне чересчур выдержанным, и вдруг такая экспрессия... Будь его воля, он бы меня на месте испепелил.

— Правда, хорошую птичку я тебе подобрала? — самодовольно спросила вторая. — Что взгляд, что нос, что характер. Чистый ястреб, как моя бабушка говорит.

— Да уж… — фыркнула первая. — Я боялась, что он этим своим знаменитым носом учует нас в коридоре — мы так пропахли твоими цветочками, что теперь неделю не выветрится. Нам просто повезло, что он торопился и ничего вокруг себя не замечал.

«Чистый ястреб…» — мысленно повторил Невилл. Неужели эти искательницы приключений ухитрились разозлить профессора Снейпа? Тогда понятно, почему они никак отдышаться не могут — профессор на самого дракона может страху нагнать, не то, что на двух девчонок.

— Да уж, сбежали мы очень вовремя, — согласилась вторая девушка. — Ты слышала, что он там вытворял? Гром гремит, вихри пляшут, искры во все стороны, пол под ногами дрожит... Я уже думала, что нам не уйти оттуда живыми. А все ты, со своими канцонами... — в ее голосе зазвучала обида пополам с досадой. — Обрадовалась, что нашла свободные уши, вот и распелась, как соловей над лисьей норой. Задержись мы в этом зале еще на пару секунд — была бы и нам могилка с дикими цветочками, как твоему трубадуру. Нет, он не ястреб — дракон огнедышащий.

— Настоящий мужчина, — согласилась первая. — Будь он рыжим, я после этой встречи точно бы в него влюбилась. Ну вот почему он не рыжий?

Глаза Невилла полезли на лоб: рыжий профессор Снейп — предел девичьих мечтаний. Ну и вкусы у этих шармбатонок... Совсем девчонки одурели.

— У него было такое страшное лицо... — проговорила вторая. Невилл словно воочию увидел, как она поежилась, словно от холода, и тоже передернул плечами: он-то отлично знал, каким бывает в гневе профессор Снейп. — Я думала, он тебя заавадит на месте, даже палочку вытащила, чтобы приложить его чем-нибудь, если понадобится.

— Ну что ты, дорогая, он прекрасно знает, что со смертью вейлы ее чары не рассеиваются. Он ведь был свято уверен, что я заколдовала эту бедняжку, потому и рванул со всех ног за амулетом или еще каким-нибудь проверенным средством.

«Ага, — сообразил Невилл. — В нашем замке есть только одна вейла. Значит, та, у которой голос звонкий, это Флер Делакур, а та, что говорит, словно кошка мурлычет, — ее лучшая подруга. Ничего, приятная такая девушка...»

Невилл злорадно ухмыльнулся. На сегодняшнем празднике подруга Флер несколько раз танцевала с Малфоем и улыбалась ему так, что Паркинсон корежило, словно побеги мандрагоры под брызгами крапивной настойки. И самому Невиллу она улыбнулась. Даже два раза. Правда, он никогда бы не рискнул ее пригласить на танец — вряд ли она оказалась бы такой же всепрощающей, как Джинни. Вот только он никак не мог вспомнить, как же ее зовут. Может, Николь? Или Полетт? А, может, вообще Иоланта? Вот же голова дырявая...

— Да-а, нам просто невероятно повезло, что у него не было с собой подходящего средства... — протянула Николь-Полетт-Иоланта. — Кстати, а почему ты сказала "средства"? Разве амулет — это не единственная защита от твоих чар?

— Нет, конечно, — засмеялась Флер. — Но о других я тебе не расскажу, не враг же я самой себе.

— Ну да, не враг... — ее подруга как-то неопределенно хмыкнула, а затем вдруг виновато заговорила: — Флер, я, конечно, понимаю, что сама заварила эту кашу, подсунув тебе его в роли первой жертвы... Но, поверь, я и в страшном сне представить не могла, что ты начнешь действовать столь радикальными методами. И что нам делать дальше? Мы разбудили в нем монстра, и этот монстр теперь спит и видит, как бы стереть тебя с лица земли. Но, даже если он тебя не прибьет, то ославит на три государства сразу. Ты представляешь, что начнется, если до твоего отца дойдет, что ты пристаешь к девушкам?

К девушкам? Невилл чуть со скамьи не свалился. Нет, он, конечно, же, знал, что французские нравы намного свободнее, чем английские, но чтобы девушка, да еще такая красивая, как Флер, приставала к другой девушке? Прямо на балу? И, притом, на глазах у профессора Снейпа? Нет, такое у Невилла в голове не укладывалось. Такого попросту не может быть. Не должно быть. Может, он что-то неправильно расслышал? Или неправильно понял?

Напрочь забыв о том, что подслушивать, вообще-то, нехорошо, шокированный Невилл как можно дальше вытянул шею и весь обратился в слух.

Флер немного помолчала, а затем задумчиво произнесла:

— Да нет, не думаю, что Виктор на такое осмелится. Насколько я знаю, он настоящий джентльмен, и очень не любит досужих разговоров о личной жизни. Поэтому он не допустит, чтобы имя его дамы было замешано в скандале. Будет молчать, как рыба, так что моя репутация тоже не пострадает. И пусть косится на меня, сколько его душе угодно, ведь на большее он вряд ли решится: за открытое покушение на соперника по Турниру с него живого шкуру снимут, а действовать втайне у него просто извилин не хватит. Ты же видишь — он прямой, как бита для его любимого квиддича: силы — хоть отбавляй, а изворотливости ума — ни на сантим. До сих пор не пойму, как он к Каркарову в любимчики попал, тот ведь, говорят, по натуре хитрее лисы и коварнее змеи.

Виктор? Невилл наморщил лоб. Значит, профессор Снейп здесь вовсе и ни при чем, а Флер приставала к девушке Виктора? Но ведь он пришел на Святочный бал с Гермионой...

Теперь и Невиллу захотелось взять в руки палочку и призвать Флер к ответу. Как она посмела приблизиться к Гермионе? Кто ее вообще сюда пустил? Пусть катится в свою Францию и там развлекается подобным образом, а здесь ей никто не позволит издеваться над приличными английскими девушками. Вот Невилл как раз и не позволит.

Невилл вскочил на ноги и потянулся за палочкой, но, ощутив ступнями холод каменного пола, уселся обратно: босой мститель — это сплошное позорище, а уж никак не воплощение справедливого возмездия. Он зажал свои туфли между коленями и принялся ожесточенно дергать за шнурки: может, их удастся разорвать, раз уж развязать не получается?

— Может, ты его просто недооцениваешь? — спросила подруга Флер. — Ну не может чемпион Дурмстранга быть таким примитивным. Что-то в нем должно быть такое... — она прищелкнула пальцами.

— Хочешь сказать, он, как рождественский пирог: сверху простой, а внутри полон сюрпризов? — недоверчиво уточнила Флер.

— Вот именно! И теперь его очередь сделать ход. И что-то мне подсказывает, что этот ход не заставит себя ждать — очень уж ты беднягу зацепила.

— Да, пожалуй я все-таки немного перестаралась, — призналась Флер. — Но у меня есть смягчающие обстоятельства. Я просто растерялась.

— Ты что сделала? Растерялась? — похоже, для подруги Флер такое заявление стало полной неожиданностью. — Как ты могла растеряться? Ты же вейла!

Невилл невольно фыркнул: Гарри рассказывал, какое выражение было на лице у этой вейлы во время жеребьевки. Правда, у самого Гарри, наверняка, оно было не лучшим, но сейчас речь шла не о нем. Вейла она там, или не вейла, но Невилл не собирался спускать ей с рук подобное поведение, несмотря на все смягчающие обстоятельства. Невилл воинственно засопел и с удвоенной силой вцепился в неподатливые шнурки.

— Да, я растерялась! — повторила Флер. — Впервые в жизни на меня смотрели с таким вежливым равнодушием, как... как... — она замолкла, подбирая слова, а затем с возмущением выпалила: — Как на портрет моей прабабушки! Словно я не живой человек, а привидение какое-то, причем возникшее на пути в самый неподходящий момент.

— Да уж... — с фальшивым сочувствием произнесла ее подруга. — Представляю, каким ударом для тебя это стало. Неприятно наверное, сознавать, что мужчин привлекает только твоя вейловская составляющая, а без нее ты самая обычная среднестатистическая девушка, ничем не выделяющаяся среди остальных.

Невилл презрительно скривился. Вот она, пресловутая женская дружба во всем своем великолепии. Вот интересно, что на это ответит Флер?

И Флер не подвела. Когда она ответила, ее голос прямо таки сочился патокой и медом:

— Думаю, дорогая, тебе трудно представить мое состояние — ты ведь давно привыкла к мужскому равнодушию. Не пойму только, почему ты выбрала в качестве жертвы именно Виктора — он ведь не единственный отказался пойти с тобой на этот бал. А мне, действительно, было непросто пережить первое в жизни поражение. Но зато я извлекла из сегодняшнего вечера очень полезный опыт: теперь при необходимости я всегда смогу на время отказаться от своих способностей и определить, как ко мне на самом деле относится тот или иной человек. И я очень-очень постараюсь, чтобы мой избранник полюбил именно меня, Флер Делякур, а не потомственную вейлу. Поэтому я безмерно благодарна тебе, моя дорогая: твоя дурацкая на первый взгляд идея оказалась просто гениальной.

"Один-один!" — мысленно щелкнул костяшками Невилл. Подруга Флер издала какой-то булькающий звук и Невилл злобно ухмыльнулся: если эту перезрелую мандрагору сейчас хватит удар, то это будет только справедливо. Надо же, до чего додумалась: натравить вейлу на Виктора и Гермиону. Хотя, если подумать, то обе хороши, мантикоры болотные...

— Значит, ты признаешь, что все-таки не смогла очаровать Виктора? — с фальшивым сожалением в голосе уточнила "перезрелая мандрагора". Теперь Невилл вспомнил: ее звали Констанс (1), но, судя по разговорам в гриффиндорской гостиной, это имя ей решительно не подходило. — Ну что же, так и запишем...

— Зато вместо него я очаровала ее! — парировала Флер, — и поскольку пол объектов ранее не обсуждался, этот пункт нашего соглашения мы можем считать выполненным.

— Крючкотворка... — недовольно буркнула Констанс. — В следующий раз ты у меня так просто не отделаешься. Если выживешь после этого раза, конечно.

— Не дождешься! — съязвила Флер. — И, кстати, — заявила она вдруг тоном маленькой капризной девочки, — мне не понравилось быть обычным человеком.

— А что так? — удивилась подруга и у Невилла свело челюсти от приторного тона, приправленного щедрой порцией мухоморного отвара.

— Да так... Уже к середине танца с Виктором мне полезли в голову всякие глупые мысли.

— Например?

— Например, «Почему я ему не нравлюсь?», «Что я делаю не так?», «Может, у меня что-то не то с прической?» или "Что в ней есть такое, чего нет у меня?» Это ужас какой-то. Неужели вы всю жизнь вот так в себе сомневаетесь? Это же рехнуться можно...

— Такова и есть доля настоящих женщин, — с ехидцей произнесла Констанс. — Кстати, по поводу последнего вопроса я могу тебя проконсультировать.

— В каком смысле? — переспросила Флер.

— Объяснить, что в этой Грейнджер есть такое, чего нет в тебе.

— Ну, попробуй! — как-то нехорошо проговорила Флер и Невилл невольно втянул голову в плечи. Ох, что-то не нравятся ему такие разговоры...

— Это же элементарно, — снисходительно пояснила Констанс. — Начнем с прически. Мужчинам нравятся кудряшки, а у тебя их нет и никогда не будет.

Невилл чуть не присвистнул. Когда Паркинсон на прошлой неделе позволила себе в таком тоне отозваться о прическе Анджелины, поясняя Булстроуд, что кудрявые волосы — это признак вырождения, то обе слизеринки несколько дней провели в Больничном крыле, заращивая широкие проплешины на макушках. Как бы и бедняжке Констанс сегодня вечером не пришлось обращаться с подобной проблемой к мадам Помфри...

— Но у нее сегодня была гладкая прическа! — возразила Флер. — Без единого локона. Классический узел — и все, но он все равно не сводил с нее глаз!

— Мужчины падки на контрасты, — невозмутимо заявила Констанс. — Явись ты сегодня в узком черном платье и в темном кудрявом парике — и он был бы у твоих ног.

— Я? В черном? — Флер, похоже, была глубоко шокирована. — Я не могу одеть черное! Ты посмотри на местных студенток: они в своих жутких мантиях похожи на сборище профессиональных плакальщиц. Этот цвет старит даже вейл!

— Кстати, это вторая причина, почему он выбрал ее, а не тебя. Мужчины любят молоденьких. А ты, уж прости за правду, его ровесница, если не старше.

— Да я на целый год младше, чем он! Мне всего семнадцать!

— А ей пятнадцать. Поэтому у тебя просто нет шансов!

Невилл чуть не подавился шнурком. Да... если Констанс и дальше будет разбрасываться подобными словами, то к концу вечера она останется не только без прически, но и без глаз. Хороши подруженьки, цапня им в буайбес. Вот сейчас Флер как обидится, как схватится за свою палочку... Джинни на ее месте точно не удержалась бы. Вот интересно, а как выясняют отношения шармбатонские девчонки?

Однако Флер почему-то не обиделась. Наверное, сочла, что истинной вейле, пусть даже на время отказавшейся от своих чар, не стоит обращать внимание на завистливые слова обычной волшебницы, чья красота не столь долговечна, а обаяние и вовсе не поддается сравнению.

— У меня есть все шансы! — насмешливо парировала она. — Стоит мне только снять с шеи эту дурацкую цепочку — и он мой!

— Ты упускаешь из виду один момент, — не сдавалась Констанс. — Виктор Крам — это тебе не Дэвис, «поплывший» на третьей минуте нашего эксперимента. Он — любимый ученик Каркарова, а тот, как говорят, сам очень не любит вашу сестру, и учеников настраивает соответственно. К тому же, в болгарской команде на семерку ведущих игроков и десяток запасных приходится около сотни отборных чистокровных вейл. Так что у Виктора должен быть просто отличный вейлоиммунитет.

— Ага, — фыркнула Флер. — Суровые болгарские парни, — произнесла она с интонациями квиддичного комментатора, — на вейл не ведутся. Они их всего лишь съедают на завтрак, под рюмочку ракии.

— Смейся, смейся... — неодобрительно заметила ее подруга. — Сейчас он как выскочит из-за угла с бутылью какого-нибудь убойного зелья наперевес! А затем как опутает тебя антивейловской сетью, как проклянет самым страшным дурмстранговским проклятием, которое страшился произносить сам Гриндевальд...

— Нет, — засмеялась Флер, — сегодня ему уже не до меня. Сейчас он отведет душу, развалив ползамка, а затем обвешает свою подопечную защитными амулетами и уведет ее в укромный уголок, дабы окружить заботой и вниманием. Так что можешь засчитать сюда и злодеяние, обернувшееся добрым делом — у малютки Грейнджер, кажется, появился верный рыцарь. Кстати, с тебя пончик.

— Это еще за что? — возмутилась Констанс.

— Как за что? По-моему, я убедительно доказала, что девушку вполне можно очаровать с помощью средневековых канцон. Так что гони пончик. С персиковым кремом.

— А корсет не треснет? — ехидно поинтересовалась подруга. — Пончики ей подавай... Мы с тобой официально пари не заключали, так что обойдешься карамелью.

Зашелестели обертки.

— Жадная какая... — невнятно проговорила Флер, очевидно, запихнув конфету в рот. — Вот эта малютка, которой мы с тобой сегодня испортили праздник, когда-то не пожалела для меня целую кастрюлю буйабеса, а ведь она видела меня впервые в жизни. А ты, моя старинная подруга, несчастный пончик зажала.

Невилл презрительно фыркнул. Он прекрасно помнил тот момент, когда Флер во время своего первого обеда в Хогвартсе подошла к гриффиндорскому столу. Гермионе гости из Шармбатона чем-то не приглянулись, она постоянно их критиковала и в тот момент не удостоила Флер даже взглядом. Зато к появлению на столе буйабеса она отнеслась очень даже благосклонно: в отличие от Невилла, ее не смущали морские скорпионы, плавающие в густом чесночном соусе. Правда, насладиться их изысканным вкусом Гермионе так и не удалось — Гарри и Рон, чуть не выпрыгивая из мантий, утащили этот деликатес прямо у нее из-под носа и отдали гостье, что не прибавило Гермионе хорошего настроения. Кстати, этот суп не в кастрюле был, а в огромной миске, так что здесь Флер тоже соврала.

— Но кое в чем ты, пожалуй, права... — задумчиво сказала Флер, управившись с конфетой. — Наверное, мне все же следует объясниться с Виктором: не стоит перед очередным состязанием превращать соперника в заклятого врага. Тем более, что ничего страшного с его дамой сердца не произошло — я ее даже пальцем не тронула. А на дружеские шутки только последний дурак может обижаться.

Невилл застыл. Так это была всего лишь шутка? Значит ли это, что, появившись перед девушками с палочкой в руках и праведным гневом в глазах, он поставит себя в дурацкое положение? Да, скорее всего, так и будет. Наверное, лучше всего будет подождать, пока они уйдут, затем вернуться в зал и самому убедиться, что Гермиона действительно в порядке. Да и скандалить в такой ситуации глупо: мало ли кто появится в коридоре? Еще услышит что-нибудь не то, поймет не так, и добрые намерения Невилла обернутся для Гермионы неприятностями. Лучше уж подождать.

Невилл оставил в покое шнурки, отложил туфли и, подтянув колени к груди, укутал замерзшие ступни подолом мантии.

— Ладно, вычеркнем из списка еще один пункт, — согласилась Констанс. — А доброе дело, обернувшееся злодеянием, ты уже совершила?

— А как же! — гордо ответила Флер. — Я назначила Дэвису свидание на самой дальней скамейке у розовых кустов, так что, если ты не передумала, беги собираться — ведь, кроме облика, тебе следует подправить и платье, а это дело небыстрое.

— Ты уверена, что не хочешь сама пойти? Этот Дэвис, по-моему, обаяшечка.

— Нет уж, спасибо! — поспешила ответить Флер. — У меня от его затуманенных взглядов уже нервный тик начинается. По-моему, мы с тобой немного перестарались: раньше бедняжка Роджер был вполне адекватным, а сейчас он выглядит, как иллюстрация из маггловской книжки «Порождения ада», только подписи не хватает: «Жертва богомерзкой вейлы». И кто захочет подойти ко мне, имея перед глазами сей живописный пример полного отупения?

— Я бы точно не подошла, — согласилась Констанс. — Но меня его состояние ничуть не пугает. Даже, наоборот, вдохновляет: на меня еще ни один парень так... гм... пристально не смотрел.

— Вот и пользуйся моей добротой, — засмеялась Флер. — Кстати, тебе часа хватит?

— Ну-у... — неопределенно протянула Констанс, — это как пойдет. Но я очень постараюсь — не хотелось бы шокировать беднягу обратным превращением. А в этом случае ты тоже не опасаешься за свою репутацию?

— В этом — нет. Нашими вчерашними стараниями Дэвис настолько оболванен, что теперь воспринимает меня как нечто эфемерное, как хрустальную статуэтку, к которой не следует лишний раз прикасаться. Так что, сомневаюсь, что при всех своих талантах тебе удастся подбить его на что-нибудь предосудительное. К тому же, я все время буду в зале, на глазах у многих людей, и даже если Дэвис когда-нибудь откроет рот, в чем я очень сомневаюсь, ему просто никто не поверит. Главное, чтобы ты с ним в замке не появилась: две Флер в одном зале — это слишком даже для нас с тобой. И даже если нас не заметут авроры, мадам Максим постарается сделать нашу жизнь сложной и полной лишений.

— Не волнуйся, я уж постараюсь уволочь его в местечко поукромнее, — заверила Констанс. — Оставить тебя на целую неделю без байонской ветчины и бургундских улиток было бы слишком жестоким наказанием...

Девушки засмеялись.

— Только слишком не увлекайся, — предупредила подругу Флер. — Все-таки мы находимся в школе.

— О, да, я помню... «Нравственные устои наших гостеприимных хозяев следует уважать, какими бы замшелыми они ни были», — согласилась Констанс, явно процитировав чьи-то слова.

— Тогда пойдем? — за стеной послышался шорох, очевидно, Флер поднялась со скамейки.

— Нет, погоди-ка! — остановила ее подруга. — По-моему, мы с тобой кое-что упустили. Давай-ка я еще раз просмотрю наш список.

Зашуршала бумага.

— Точно! — воскликнула Констанс. — У тебя остались целых три невыполненных пункта — «вознести на небеса», «окрылить» и «проявить милосердие». Уж прости, дорогая, но при всем признании твоих талантов... И подарок, кстати, тоже не засчитывается: шиповник-то я вырастила, а не ты.

— Какая же ты зануда! — попеняла подруге Флер. — Тебе недостаточно того, что я блестяще проявила себя в остальных категориях?

— Да уж, — признала Констанс, — месть, ужас и бездна отчаяния тебе удались на славу, так что награду в категории «мисс Акромантул» ты уже заработала. Но для того, чтобы называться настоящей женщиной, этого недостаточно. И не спорь, ты сама не возражала против использования полной цитаты.

— Но у меня наверняка еще есть куча времени, — возразила Флер. — Не мог же целый час пролететь так быстро?

— Осталось три минуты, — коротко проинформировала ее подруга. — Но в качестве компенсации за чересчур хищную птичку я, пожалуй, разрешу тебе снова пользоваться своими способностями. Хотя, сомневаюсь, что они тебе помогут: три минуты в удаленных коридорах замка — это ведь все равно, что три секунды, фьюить — и прошли.

— Три минуты — это целая вечность для настоящей женщины, — возразила ей Флер. — А, тем более, для вейлы, освобожденной от связывающих ее цепей. Помоги-ка мне снять этот дурацкий амулет, только осторожно, не зацепи волосы: там одна из шпилек даже магией держаться не желает!

За стеной зашелестело.

— Наконец-то! — в торжествующем голосе Флер прорезались совершенно новые, завораживающие нотки, и Невилл почувствовал, как по его спине пробежали полчища чизпафлов (2).

— Ну что, вперед на поиски подходящей жертвы? — лукаво спросила Констанс, и замерший Невилл, наконец-то сообразил, что его присутствие сейчас могут обнаружить. Он поспешно опустил ноги на пол и, конечно же, забытые туфли тут же грохнулись со скамьи.

— Кто здесь? — всполошились подруги, и через миг Невилл очутился под прицелом сразу двух невыносимо ярких «люмосов». Он рефлекторно зажмурился, но тут же осторожно приоткрыл глаза.

— Какой симпатичный мальчик... — промурлыкала миниатюрная блондинка в сиреневой мантии. Невилл не ошибся — это действительно была Констанс, враг номер один для Паркинсон, Булстроуд, Гринграсс и еще доброй дюжины хогвартских девиц.

— Что же ты, бедняжка, сидишь здесь в одиночестве и унынии? — спросила она. — Твоя спутница предпочла тебе кого-то другого?

Невилл задохнулся от возмущения. Он впервые в жизни почувствовал странную солидарность с упомянутыми слизеринками, и только открыл рот, чтобы высказать этой несносной девице все, что она заслуживает, как его вдруг перебила Флер.

— Да нет, Констанс, это не просто симпатичный мальчик... — протянула она, окинула Невилла оценивающим взглядом и торжественно заключила: — Это мой выигрыш!

Невилл почувствовал, как его схватили за лацканы новой парадной мантии, рывком подняли со скамьи и окутали душистым сияющим облаком. Когда же к губам прикоснулось что-то мягкое и нежное, земля ушла из-под его озябших ног...

Когда туман перед глазами рассеялся, в коридоре никого не было. Невилл, как и раньше, сидел на скамье в полном одиночестве, но теперь от его уныния и возмущения не осталось и следа. Он ощутил себя, как никогда, сильным, решительным и готовым на любые подвиги. Попадись ему сейчас Волдеморт или Беллатрикс, или даже вся их свора в полном составе — от нее только клочки бы полетели, а уж самого так называемого Темного Лорда он распылил бы в праздничное конфетти и развеял по ветру с Астрономической башни.

Сердце Невилла колотилось, словно маковая погремушка, на губах все еще ощущался вкус бешеной малины, а в воздухе витал аромат лунных фиалок и шиповника. Да, это был именно шиповник, теперь он вспомнил. Впрочем, теперь он помнил все: полный текст «Статута о секретности», перечень тысячи трав и растений, рекомендованных к изучению в Хогвартсе... И даже рецепт сложнейшего рябинового зелья возник перед его внутренним взором в мельчайших подробностях. В ушах все еще звучал ускользающий шепот: «Будь уверен в себе, и у тебя все получится. Обязательно получится...»

Рядом на скамье лежала веточка снежного кристальника — невероятно красивого и редкого растения, похожего на ландыш. Только вместо маленьких колокольчиков на его тоненьких стебельках сияли то ли звездочки, то ли снежинки — еще никому не удавалось их разглядеть из-за слепящего глаза блеска, даже самим их создателям. Невилл когда-то видел целый букет из таких веточек — в руках у счастливой невесты, на свадебной колдографии погибших родителей. Бабушка говорила, что для создания волшебного растения нужны большая сила и мастерство, а живет он, покуда этого желает маг, его создавший. Невилл не знал, сколько времени отвела снежному кристальнику французская волшебница, зато он был совершенно уверен в том, кому хотел бы его подарить: ведь в мире существует только одна девушка, способная оценить красоту этого цветка — такая же нежная, хрупкая, серебристая... И он обязательно должен найти ее и пригласить на танец, даже если гости к тому времени разойдутся и музыка смолкнет. У этой девушки музыка всегда звучит в душе.

Невилл осторожно поднял хрупкую веточку и, подхватив за шнурки свои туфли, направился на поиски Луны.

Полчаса до полуночи — самое подходящее время для танцев.

2. Чизпафлы — мелкие паразиты магического мира.

За два дня до Святочного бала

— Констанс, мне скучно…

Забросив босые ноги на изголовье кровати, Флер Делакур ленивыми взмахами палочки вырисовывала на потолке своей комнаты разноцветные вензеля.

— Сходи, прими ванну! — посоветовала подруга, не отрываясь от разложенного на покрывале пасьянса.

— Уже трижды ходила, — тоном капризного ребенка ответила Флер. — Такими темпами я скоро отращу хвост и сбегу от вас в Черное озеро.

— Там тоже скучно, — буркнула Констанс. — Говорят, местные русалки на редкость ревнивы, а их мужские особи примитивны до невозможности.

— Кто говорит? — заинтересовалась Флер. — И на основании чего сделаны такие выводы?

— Все говорят, — отмахнулась подруга. — Займись чем-нибудь, или книжку почитай. Дать тебе что-нибудь новенькое? — Она кивнула на полку, уставленную разноцветными книжными томиками.

— Нет уж, спасибо! — презрительно фыркнула Флер. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу истории, замешанные на розовой воде. Их пишут исключительно для того, чтобы заработать деньги на таких вот, как ты, романтических дурочках. А вот стихи — это и есть настоящее, искреннее, созданное не ради...

— О, нет! — перебила ее Констанс. — Только не начинай! Я, конечно же, очень уважаю классическую поэзию, к тому же, благодаря тебе мне кажется, что я была лично знакома с каждым из этих поэтов лично, но давай сегодня не будем о них говорить.

— Не очень-то и хотелось… — надулась Флер. — Все, что ты могла мне сказать на эту тему, давно сказала. Просто мне здесь больше не с кем поговорить о поэзии. Да и вообще поговорить...

— Ну-у-у, не грусти… — подруга подняла голову от карт и сочувственно улыбнулась Флер. — Послезавтра на Святочном балу будет множество народа. Думаю, там найдется, с кем и поговорить, и развлечься как следует.

— С этим Дэвисом, пожалуй, развлечешься. Он, конечно, парень ничего, но невыносимо скучен и до отвращения навязчив... — Флер сморщила нос. — А ведь он один из лучших в этой обители тоски. Впрочем, в этом замке вообще проблема с настоящими мужчинами: у всех, с кем я успела познакомиться, глаза, как у снулой рыбы — неживые какие-то. Даже у моих соперников по Турниру. А ведь они, казалось бы, должны быть лучшими из лучших.

— А что ты хочешь от аборигенов? — пожала плечами Констанс. — Это же типичные английские джентльмены, так что молний из глаз и диких сцен ревности ты от них не дождешься. А вот насчет Крама готова с тобой поспорить — он, как мне кажется, довольно темпераментен, просто умеет держать себя в руках. Суровый северный мужчина, как-никак...

— Сама ты суровая северная женщина! — засмеялась Флер. — Он — болгарин, а Болгария даже южнее Франции находится, посмотри по карте!

— Что только подтверждает мою теорию! — торжествующе заявила Констанс. — К тому же, ты сама говорила, что он — потомок какого-то древнего завоевателя.

— Ну да, Крума Грозного (1), а что?

— А то, что такую наследственность в карман не спрячешь, и, если его зацепить как следует...

— Да его на каждом матче цепляют, и ты хоть раз видела, чтобы он сорвался?

— Матч — это, как говорится, общественное, а если его задеть за что-нибудь личное…

— Вот мне больше заняться нечем, как из всяких зануд что-нибудь личное выковыривать. Ты же видела его — бука букой, который кроме снитча и метлы ничего в жизни не видел. Да он еще нуднее, чем Дэвис!

— Знаете, мадмуазель Делакур, что я вам скажу… — возмутилась Констанс. — Этот вам не такой, а тот — еще хуже… Вы просто пресытились мужским вниманием и сами не знаете, чего хотите от жизни.

— Ты еще скажи, как Изабель: «Зажралась!» — обиженно проворчала Флер.

— И нечего обижаться! — Констанс ткнула в ее сторону снятой картой. — Изабель, может, и грубовато выразилась, зато честно. Ведь вам, вейлам, стоит только взглянуть — и парни падают к вашим ногам, как спелые яблоки, а нам, простым смертным, приходится прилагать для этого массу усилий. Как бы мне хотелось хотя бы на часок-другой оказаться на твоем месте... — мечтательно протянула она.

— Ты просто не понимаешь, о чем говоришь! — возразила Флер. — Быть вейлой — не так радужно, как тебе кажется. Вы, как ты выражаешься, простые смертные, всегда можете быть уверены, что любят именно вас, а мы всю жизнь сомневаемся, любовь это или особая восприимчивость. Мне, может, тоже хотелось бы побывать на твоем месте и узнать, как ко мне на самом деле люди относятся!

— Это ты не знаешь, о чем говоришь! Ты просто не понимаешь своего счастья, потому что никогда не была на моем месте. Кстати, тебе было бы полезно побыть хоть немного нормальным человеком… в смысле, обычной девушкой. Можно же каким-то образом ограничить этот твой, — она неопределенно взмахнула рукой, — волшебный флер, прости за каламбур?

— И как ты себе это представляешь? — насмешливо спросила Флер. — Я ведь не сказочная ведьма, сила которой кроется в волосах, и не местная школьница, которая без своей палочки даже свечу зажечь не сумеет. Разве что переливание крови сделать — есть, говорят, у магглов такие методы лечения. Выпускают человеку всю кровь и наполняют его опустевшие вены свежей, от лежащего рядом другого человека. Через трубочку.

— Выпускают всю кровь? — ужаснулась Констанс. — Но это же очень рискованно: а если тот, другой, передумает? Просто встанет, отцепит эту трубочку и уйдет?

— Наверное, его как-то привязывают, — неуверенно пожала плечами Флер. — Или усыпляют. А, может, рядом с ним авроры стоят: наверняка кровь забирают только у приговоренных к смерти преступников. Я просто не могу представить, чтобы кто-нибудь добровольно на такое согласился.

Констанс поежилась.

— Нет, о таком методе мне и подумать страшно. Должно быть более доступное и безопасное средство... Погоди! — она вдруг подскочила на месте, смешав все карты. — У меня есть немножко оборотного зелья. Жуткая гадость, конечно, но ради такого дела и можно и потерпеть. Давай в конце вечера, когда большинство преподавателей разойдутся, а остальные утратят бдительность, поменяемся местами. Тогда и я повеселюсь на славу, и ты сможешь почувствовать себя обычным человеком.

Флер эта идея не вдохновила.

— Констанс, милая, обаяние вейлы не передается вместе с обликом, — снисходительно пояснила Флер. — Если мы поменяемся, я все так же буду привлекать внимание мужчин.

— Не ты, а я! — заявила Констанс, заново раскладывая карты. — Вернее, моя оболочка. И, возможно, в этот вечер у кого-то откроются глаза на маленькую француженку, и в моей жизни наступят приятные перемены.

— А что в это время будешь делать ты? — спросила Флер. — Вернее, моя оболочка?

— А твоя оболочка будет танцевать со всеми подряд и купаться в комплиментах. Ты за эти недели настолько всех очаровала, что никто и не заметит, что источник излучения притягательности на время переместился из мадмуазель Делакур в другое место. Остаточного эффекта на мою долю хватит.

— Гениально! — восхитилась Флер. — Но меня такой вариант не устраивает. Мне бы хотелось испытать себя в своем облике, просто без той самой притягательной составляющей. Проверить, как будут реагировать люди, увидев меня без этого, как ты выражаешься, флера.

— Так ты и увидишь все наилучшим образом, просто со стороны! — не отступала Констанс. — Флер, миленькая, — заканючила она, — ну давай попробуем хоть разочек! Всего на часок, даже на полчасика! Ты даже не заметишь, как они пролетят!

— Я подумаю, — дипломатично ушла от ответа Флер. — Меня сейчас больше интересует, можно ли на самом деле как-нибудь заблокировать мою вейловскую составляющую, не рискуя нарваться на неприятности и не причиняя вреда здоровью.

— Для начала можно попробовать одолжить у кого-нибудь из ребят защитный амулет, нацепить на тебя и посмотреть, уменьшится ли твое влияние. Все гениальное — просто, как говорится.

— И кто же у нас пойдет на такой эксперимент? — фыркнула Флер. — Никто из наших точно не согласится.

— А кто говорит о наших? — подняла брови Констанс. — Мы просто одолжим его у наших, а испытаем на аборигенах. Да хотя бы на Дэвисе — к нему ты всегда можешь подойти, не вызывая подозрений, и он будет не прочь немного пообщаться. Интересно, одного амулета хватит, чтобы заблокировать твои способности, или тебя надо будет опутать ими с ног до головы?

Флер промолчала, но было видно, что идея ее заинтересовала. Она взбила подушку, улеглась поудобнее и задумалась. Констанс довольно улыбнулась и вернулась к своему пасьянсу.

Наступила тишина. Слышно было лишь тиканье часов и шум ветра за окном.

Констанс, которую на этот раз никто не отвлекал, быстро управилась с пасьянсом, спрятала карты в тумбочку и довольно потянулась. Затем она тщательно взбила три огромные подушки, украшенные ярдами розовых кружев, и соорудила из них некое подобие королевского трона. Удобно устроившись, Констанс приманила с полки ядовито-сиреневый томик, открыла его на заложенной странице и углубилась в чтение.

Полежав немного, Флер поежилась, бросила недовольный взгляд на вихри снежинок, бьющиеся в стекло, и тоже принялась сооружать себе уютное гнездышко.

— Послушай, Констанс... — заговорила она.

Подруга неохотно оторвалась от книги и подняла на Флер затуманенный взгляд.

— Я по поводу развлечений…

— Тебе понравилась моя идея? — подскочила Констанс и ее глаза тут же заискрились озорным блеском. — Ты все-таки решилась поменяться со мной местами?

— Нет, на этот счет я еще ничего не решила. Просто у меня промелькнула одна мысль…

— Излагай! — Констанс отложила книгу и приготовилась слушать. — Я вся внимание.

— По этому замку бродят два довольно интересных экземпляра. Абсолютно одинаковые, как две половинки одного апельсина.

— Ты хочешь… — оживленно начала Констанс, но тут же осеклась и разочарованно произнесла:

— Идея, конечно, хороша, но нас после такого не просто выпрут из замка, но и арестуют.

— Погоди, я же еще и слова не сказала, — засмеялась Флер. — Ты, что, научилась читать мысли? Тогда вынуждена тебя огорчить: ты поймала чью-то чужую мысль, потому что в моей идее нет абсолютно ничего криминального. Обычный исследовательский интерес.

— Разве ты не имела в виду танец двух пар близнецов? Рыжие парни, девушки с серебряными волосами... Умопомрачительное зрелище. И обязательно держаться рядом, чтобы все решили, что у них в глазах начало двоиться от выпитого.

Флер так и замерла с подушкой в руках.

— С ума сошла? — ужаснулась она. — За такое нас попросту четвертуют. В Большом зале, в присутствии кучи народу... Там же будет и пресса, и авроры, и министерские...

— А я и не говорю, что в зале. Хогвартс большой, развернуться есть где.

— Нет! — твердо ответила Флер. — Я, конечно, люблю приключения, но в разумных пределах. К тому же, не забывай, что я — участник турнира. Если меня застукают за чем-нибудь противозаконным, вроде того же оборотного зелья, мадам Максим первая меня уничтожит.

— Да уж… — поскучнела Констанс. — Не повезло тебе: то драконами травят, то развлечься по-человечески не дают… А у тебя какая идея была?

— По сравнению с твоей — можно сказать, никакая, — засмеялась Флер. — Просто я никогда раньше не общалась с близнецами, и мне хочется посмотреть, на самом ли деле они так похожи, как кажется со стороны. Потанцевать с ними там немного, поболтать... Они так забавно договаривают друг за другом... И я хотела тебя попросить, чтобы ты на это время взяла на себя Дэвиса. Он этих двоих почему-то терпеть не может, и я боюсь, что на правах партнера он может вмешаться в разговор и испортить всем настроение.

— Ой, что-то ты не договариваешь... — прищурилась Констанс. — Тебя никогда не интересовали близнецы. Правда, они рыжие, как раз в твоем вкусе, но избавляться от Дэвиса, чтобы просто поговорить... Позволь, дорогая подруга, не поверить в твой бескорыстный исследовательский интерес. Говори честно, что задумала!

Флер, недовольная тем, что ее так быстро раскусили, скорчила гримаску.

— Говори, говори! — поощрила ее Констанс. — Вдруг тебе потребуется еще какая-нибудь помощь, а я не буду знать, что сказать или как поступить.

— У этих недорослей, говорят, есть старшие братья — неохотно начала Флер. — Целых три.

— И все такие же рыжие? — понимающе подхватила Констанс.

— Вот именно. И, причем, все трое холосты. Один из них — обычный зануда-клерк, но зато остальные два очень даже интересны. Первый работает с драконами, а второй — взломщик заклятий в банке. И, вполне возможно, они тоже будут на балу — я так и не поняла, по какому принципу здесь приглашают гостей.

— И ты хочешь подобраться к ним через этих двух бедолаг? — покачала головой Констанс. — А не боишься заполучить такое же украшение, как у Венсана? У девушки одного из этих близнецов оказалась очень тяжелая ручка.

— У меня тоже не легкая, — отмахнулась Флер. — Разберемся как-нибудь.

— Кулачные бои? — приподняла бровки Констанс. — Забавно... Надо будет не отходить от тебя далеко, чтобы не пропустить, когда начнется веселье.

— «Следишь за чужим — пропустишь свое!» — процитировала Флер. — Разве не так говорила твоя выпускница Шармбатона?

И она кивнула на книгу, лежащую на подушке.

Констанс надулась.

— Так-то ты меня слушаешь… — попеняла она. — И вовсе не выпускница Шармбатона, а старшекурсница Дурмстранга. И она говорила совсем другое: «В этом мире есть все блага, надо лишь уметь их добыть!»

— Ну, прости, прости, — примирительно заговорила Флер. — Конечно же, я слушаю тебя очень внимательно. Просто этих девушкек в твоих романах так много, что я не успеваю их отслеживать, равно как и их многомудрые сентенции. Зато в мужчинах не запутаешься — все они, как на подбор, темные маги в черных плащах, и обязательно жгучие брюнеты, затягивающие невинных дев в омуты мерцающих угольно-агатовых глаз. Чернильные пятна, а не мужчины. Прости, но я не понимаю, на кой мне такое счастье, которое вечером можно отыскать только по блеску зубов?

— Странно... — невинно протянула Констанс. — Девушку твоего окраса, по идее, к брюнетам должно тянуть просто с неодолимой силой, а ты их так неласково...

— Я тебе сейчас покажу «окрас»! — Флер подскочила на кровати и метнула в подругу подушку. — Ты со своим питомником единорогов скоро совсем человеческую речь забудешь. И, кстати, если я еще раз услышу от тебя слова «грива» и «хвост» в адрес моей прически...

— Ты еще косички запрети упоминать! — съехидничала Констанс, возвращая подушку владелице. — Кстати, последний писк этого сезона — "алмазная сеть": сначала вяжешь на гриве много-много хвостиков, заплетаешь их в охотничьем стиле, а затем...

— Прекрати немедленно! — подушка снова улетела в ее сторону. — Лучше скажи, что там происходит у твоей выпускницы. Она уже вышла замуж за своего рокового красавчика?

— У старшекурсницы! — поправила Констанс и ловко перехватила подушку.— Пока что не вышла — ей еще целых полгода до совершеннолетия осталось. Давай лучше я тебе все подробно расскажу! Это такая оригинальная история — твоим заплесневелым поэтам подобные повороты сюжета и не снились!

Она обняла подушку, словно ребенок плюшевую игрушку, и тоном, которым дети рассказывают на ночь страшные истории, начала:

— Едет она, значит, ночью по темному-претемному лесу...

Флер, услышав такое «оригинальное» начало, не удержалась от невольного смешка.

— Не смейся! — Констанс обиженно взглянула на подругу.

Флер, с трудом удержав разъезжающиеся губы, вытаращила глаза и демонстративно изобразила на лице предельную серьезность.

— ...На белоснежной кобыле... — продолжила Констанс, но тут же снова вспыхнула: — Не смейся, говорю, а то рассказывать не буду!

— Все! Молчу, молчу! — подняла руки Флер и, уворовав из-под локтя Констанс одну из подушек, улеглась на живот, спрятав лицо за пышными оборками. Констанс подозрительно посмотрела на выглядывающий из розовой кружевной кипени хитрый глаз, но все же продолжила:

— Едет она, едет и вдруг из кустов выскакивает разбойник.

— В черном плаще и в маске? — не удержалась от комментария Флер.

— Нет, в каких-то обносках и меховой шапке, — огрызнулась Констанс. — Ты меня долго перебивать будешь?

Флер уткнулась носом в подушку и замотала головой.

— Так вот... Он ей задает традиционный вопрос: «Кошелек или жизнь?»

— Погоди! — Флер оторвалась от подушки. — Позволь мне угадать, что будет дальше: девушка выберет кошелек и обдерет разбойника, как мантикора столетний дуб?

— Ты... Ты... — Констанс задохнулась, не находя слов от возмущения.

— А что? — невинно посмотрела на нее Флер. — Каков вопрос — таков и ответ. По-моему, все честно.

— Ты бесчувственное чудовище! — наконец выговорила Констанс. — У тебя каменное сердце!

— Это у твоих бумагомарак каменные мозги! — фыркнула Флер. — Это же надо — начинать любовный роман с такой банальности. А вот почитал бы твой разбойник девушке стихи о любви, глядишь, она и расчувствовалась бы.

— Флер, ну о чем ты говоришь? — возмутилась Констанс. — Представь себя посреди ночи в незнакомом месте наедине с подозрительным типом. Да у меня бы удар случился, начни он читать стихи. И у тебя, кстати, тоже, при всей твоей любви к поэзии. Сразу на ум приходит предположение о полной неадекватности собеседника, а с такими общаться намного опаснее, чем с обычными головорезами. Кстати, — оживилась она, — не с твоей ли подачи Маэль пытался опробовать этот метод на одной из местных девиц? Эта невежда отделала беднягу так, что тот три дня на люди боялся появиться.

— Твой Маэль просто не умеет читать стихи! — фыркнула Флер и перевернулась на спину. — Это во-первых. Во-вторых, девица ему попалась дремучая, словно громмамонт, и подходить к ней следовало не с классической поэзией, а с тушей кабана… в смысле, с какой-нибудь блестящей побрякушкой. А в-третьих, ты знаешь, что он ей читал? Тристана Корбьера! (2)

— Что? — округлила глаза Констанс. — Он что, с ума сошел — девушке такие стихи читать? А что именно? «Гнусный пейзаж» или «Посмертный сонет»?

— «Жабу», — скорбно ответила Флер. — Он решил, что, раз девушка не говорит по-французски, то для нее и такие стихи хороши будут. Главное, прочитать их с соответствующей интонацией — страстно и вдохновенно.

— И что, — хихикнула Констанс, — девушка прониклась?

— О, да… Маэль говорил, что уже мысленно записал на свой счет очередное очко, но тут мимо них пробегал какой-то местный болван с жабой в руках, остановился послушать, а затем решил принять участие в обсуждении этого шедевра. В общем, скандал получился знатный.

Констанс упала лицом в подушку и расхохоталась.

— Только я тебе ничего не говорила! — предупредила ее Флер, сама с трудом удерживаясь от смеха. — Иначе Маэль мне больше ничего не расскажет, и мы с тобой останемся без любимого источника забавных историй.

— Нет-нет, — притворно ужаснулась Констанс. — Без Маэля мы здесь совсем заплесневеем от скуки, так что я буду нема, как рыба. Обещаю.

— Но Маэль, к сожалению, идет на бал с Николетт, — вздохнула Флер, — так что нам придется как-нибудь развлекаться самим — она его весь вечер ни на шаг от себя не отпустит.

— Говорили, словно пели, замолчали — заревели, — подытожила Констанс. — Или, говоря банальной прозой, пришли мы туда же, откуда начали. Итак, как будем развлекаться? — Она выжидательно уставилась на подругу.

— А как же Кристиан? — спросила Флер. — Вы ведь идете на бал вместе, если я не ошибаюсь?

Констанс уныло потупилась.

— Ты ведь знаешь этого негодника, — нехотя проговорила она. — Пара танцев — максимум, на что я могу рассчитывать. У него здесь, как он выражается, «девиц непуганых цветник», и он не собирается упускать возможности с каждой из них официально потискаться.

— Тогда, тем более, Дэвис придется тебе как нельзя кстати! — обрадовалась Флер. — Двух танцев с ним мне вполне хватит. И пусть твой Кристиан дальше творит, что хочет: своим дезертирством он развяжет тебе руки, и ты тоже сможешь всласть повеселиться.

— Ты так упорно сватаешь мне своего Дэвиса... — подозрительно прищурилась Констанс. — С чего бы такая щедрость?

— Я же тебе говорила: мне с ним скучно! — вздохнула Флер. — Разговорами о квиддиче и новейших разработках в области теоретической магии я уже сыта по уши. Экономику магических предприятий здесь не преподают, в музыке он не разбирается, поэзию не любит… О чем мне с ним говорить? Снова о моей неземной красоте?

— Бедняжка… — притворно посочувствовала ей Констанс. — Разговоры о красоте ей надоели... Пожалуй, тебе действительно стоит обзавестись чем-нибудь блокирующим, хотя бы на один вечер, чтобы было затем с чем сравнить. Только потом не жалуйся, что уровень комплиментарности снизился до критической отметки и нанес твоей самооценке смертельный удар.

Флер вытащила из ящика маленькое зеркальце и принялась внимательно рассматривать свое отражение.

— Ты хочешь сказать, что без своего «флера» я стану недостаточно хороша?

Констанс сморщила нос:

— Красота здесь вовсе ни при чем: черты лица и фигура ведь у тебя останутся прежние. Кроме того, ты умна, образована, обаятельна... Правда, по поводу последнего я не уверена: может быть, твое обаяние является частью вейловской составляющей. И я не знаю, есть ли, вернее, останется ли в тебе что-то особенное… — она щелкнула пальцами, пытаясь подобрать правильные слова. — То, что привлекает мужчин безо всяких магических дополнений.

Флер непонимающе сдвинула брови:

— Ты имеешь в виду стервозность или сексапильность?

— Не совсем… — Констанс повела палочкой вдоль полки, приманила нужную книгу, на сей раз в ярко-красном переплете, и принялась быстро перелистывать страницы.

— Вот! — она, наконец, нашла нужное место. — Послушай, что говорит одна из героинь о женской сути. Героиня, правда, отрицательная, но сейчас это не столь важно. «Настоящая женщина — это воплощение добра и зла одновременно. В ее сердце найдется место и для жестокой мести, и для истинного милосердия. Она способна окрылить и унизить, очаровать и ужаснуть, одарить и тут же лишить своего подарка. Она может совершить злодеяние во имя добра и доброе дело во имя зла, вознести на небеса и низвергнуть в бездну отчаяния. Она проявляет трезвый расчет и блестяще импровизирует, окутывая свои замыслы пеленой интриги и мистификации. Я могу совершить все вышеупомянутое между двумя ударами колокола на башенных часах, а вы?»

Констанс опустила книгу:

— Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

— Жуть какая-то, — передернула плечами Флер. — И это ты называешь женской сутью?

— Я называю это неплохой точкой отсчета. Ты ведь хотела испытать себя в роли обычной женщины? Почему бы не попробовать принять эти слова как руководство к действию?

— При чем здесь обычная женщина? В твоих романах все героини — волшебницы, и у них, как у того нюхлера из сказки, в кармашках обычно прячутся целые мешки разнообразнейших хитростей.

— Это сказала обычная женщина, — заверила Констанс, — никакая не вейла, и даже не волшебница. Простая маггла, но все мужчины в романе почему-то дружно плясали под ее дудку, даже самые умные и стойкие.

— Сказки! — пренебрежительно фыркнула Флер. — Где ты в жизни видела такую магглу? К тому же, тот, кто эту ерунду писал, явно отрицал наличие у женщин элементарной логики. Как ты там говорила… — Флер кивнула на книгу: — «очаровать и ужаснуть»? Прямо вот так, и первое, и второе одновременно? Это разве что в дракона превратиться, только они способны произвести на человека подобное впечатление.

Флер поежилась, вспоминая свое первое испытание, и продолжила:

— А как тебе нравится фрагмент о мести и милосердии? Это же вообще взаимоисключающие понятия!

— Почему? — притворно удивилась Констанс. — Это же элементарно. Вот тебе один из вариантов и, причем, безо всякого волшебства: надо найти какого-нибудь мерзавца, который тебя оскорбил своим равнодушием, явиться перед ним в своем самом соблазнительном облике и, мило улыбнувшись, страстно поцеловать. О, забыла сказать, что перед этим следует хорошенько наесться чеснока. И тут же вонзить в него мизерикорд (3)... А если ты проделываешь все это в полной темноте, то выполняешь еще два пункта: проявляешь трезвый расчет и сохраняешь интригу. И, вуаля: на все твои сложные манипуляции затрачено всего две секунды времени, что примерно соответствует промежутку между двумя ударами колокола.

Флер содрогнулась:

— Нет уж, прости, дорогая, но такой подвиг не для меня. Тем более, что под рукой нет ни чеснока, ни мизерикорда, ни оскорбившего меня мерзавца.

— Чеснок стащим на кухне, — не желала сдаваться Констанс. — Мизерикорд одолжим у Жильбера — у него есть самый настоящий, старинный, еще пра-пра-прадедушкин. А с мерзавцем и вовсе проблем не будет — если ты появишься на балу в качестве обычного человека, такой мерзавец обязательно найдется. И даже не один.

— Спасибо, дорогая подруга, за то, что так веришь в меня! — съязвила Флер.

— И нечего обижаться! — дернула плечиком Констанс. — Просто я не верю, что ты и в самом деле можешь отказаться от своей сути, даже на время. Увидеть разочарование в мужских глазах... Да это даже для обычной женщины смерти подобно, что уж там говорить о вейлах. Для вас мужское обожание — словно воздух, исчезни оно — и вы умрете в страшных муках. Случись такое хотя бы с одной из вас — и эта трагическая история была бы записана в летописях огромными кровавыми буквами, как предостережение подрастающим юным вейлочкам.

— Какая пламенная речь... — сухо заметила Флер и снова улеглась на кровать, забросив ноги на изголовье. — Какое знание психологии вейл...

— А разве я не права? — подняла брови Констанс. — Ты так убедительно изображаешь утомленную мужским вниманием примадонну, что не знающие тебя люди, действительно, могут на это купиться. Но я-то тебя знаю, как облупленную... Вспомни наш первый день в этом замке! Ты дрожала от холода точно так же, как и все мы, но стащила теплый шарф, едва высунув нос из кареты: как же, тебя встречала целая толпа аборигенов, и появиться перед ними следовало во всей своей красе. А буйабес! У нас перед носом стояли целых два блюда размером с мельничный жернов, так нет, тебе надо было пойти за ним к соседнему столу, чтобы все присутствующие в зале подняли глаза от своих тарелок и полюбовались твоей грацией и изяществом. Этого достаточно или еще что-нибудь добавить?

— Когда я в старости вздумаю заняться мемуаристикой, то обязательно приглашу тебя в качестве консультанта, — лениво произнесла Флер, принимаясь вырисовывать на потолке очередной вензель. — Похоже, все мои прегрешения запечатлены на пергаменте твоей памяти несмываемыми чернилами.

— Обращайся, с тебя недорого возьму! — Констанс тоже улеглась поудобнее и раскрыла книгу. — Но я на сто процентов уверена, что главы о появлении на Святочном балу вейлы в роли обычного человека в твоей рукописи не будет. Потому что не будет и самого появления.

— Ты уверена? — не отрываясь от рисования, спросила Флер.

— Более чем! — отрезала Констанс. — Ты, конечно, чемпионка школы и всякое такое. Ты можешь победить дракона и разгадать тайну золотого яйца, возможно, ты сможешь даже оседлать кальмара и победить в рукопашной это чудовище, по которому вздыхает мадам Максим. Ты способна даже выиграть этот Турнир, я в этом ничуть не сомневаюсь, но вот главного врага — свой страх — тебе не победить никогда!

— Сколько пафоса... — покачала головой Флер. — Летняя практика в газете явно пошла тебе на пользу.

— Зато тебе практика в банке на пользу не пошла — ты совершенно очерствела, как мой дядюшка Тома. Ты называешь Дэвиса скучным, а сама стала еще скучнее его! В тебе напрочь исчез дух авантюризма!

— Как скучно мы живём... — пробормотала Флер. — В нас пропал дух авантюризма, мы перестали лазать в окна к любимым женщинам... Где-то я это уже слышала... Погоди! — вдруг вскинулась она. — А это, случайно, не ты написала ту вдохновенную статеечку, после которой Венсана чуть не судили? А ну, признавайся немедленно!

Констанс зарделась, как маков цвет.

— А если и я, то что? У дядюшки горел номер, не хватало чего-то маленького и оптимистичного, сам же дядюшка как раз приболел, вот и попросил меня помочь. Кто же знало, что этот придурок перепутает окна и вместо комнаты Изабель вломится к мадам Ивонне?

— Да ему чудом удалось сбежать! — возмутилась Флер. — Мадам Ивонна его чуть по стене не размазала за то, что он вломился к ней посреди ночи!

— А по-моему, она хотела убить его совершенно за другое! — хихикнула Констанс. — За то, что он слишком быстро от нее сбежал.

— Не важно, кто и от кого сбежал, главное, что ты — провокатор! Небось, сама и статейку ему затем подсунула, и окошко нужное указала, и денег на цветочки одолжила...

— Не надо! Деньги у него свои были! — помахала книжкой Констанс. — И никакой я не провокатор, я просто талантливый журналист, а в перспективе — владелица самой популярной газеты магической Франции. И вот, когда ты выдвинешь свою кандидатуру на пост главы магического банка, ко мне придут твои конкуренты и спросят: а нет ли у вас, уважаемая, какого-нибудь компромата на вашу школьную подругу? И что я им скажу? Что ты чиста, как стеклышко, а самым страшным твоим проступком было воровство дюжины пирожных из личного холодильника мадам Максим? Да кто в такое поверит? Они же запытают меня до смерти! И моя мученическая погибель будет целиком на твоей совести.

Флер не выдержала и расхохоталась.

— Какая восхитительная наглость! — отсмеявшись, заметила она. — Я, по-твоему, должна добровольно и с энтузиазмом предоставить кучу компромата на саму себя?

— Зато ты сама сможешь подобрать подходящие факты. Довольно безобидные, чтобы их легко можно было объявить ошибками ветреной юности. Такие разоблачения, конечно же, довольно пикантны, но публичным особам они только добавляют популярности. Это же не финансовые злоупотребления...

Флер повернулась к подруге с притворным ужасом:

— Ты страшный человек, Констанс!

— Я добрый человек! — возразила Констанс. — Я могла бы втихую вести летопись твоей жизни, а затем в нужный момент продать ее за кругленькую сумму. Но я честно предлагаю тебе самой решать, что следует знать твоим врагам, а что нет.

— А ты не боишься, что с тобой может произойти несчастный случай? — невинно поинтересовалась Флер. — Омары несвежими окажутся или берег озера слишком обрывистым...

— Стезя журналиста вообще терниста и полна опасностей, — небрежно отмахнулась Констанс, — этим она меня и привлекает. Риск — мое второе имя, так что можешь отправляться на озеро и начинать рыть подкоп.

— Обойдешься! — фыркнула Флер. — У меня есть идея получше.

— Какая? — полюбопытствовала Констанс. — Убить меня прямо сейчас? Защекотать или вусмерть зачитать стихами?

— Еще лучше! — Флер важно задрала нос. — Пожалуй, вместе с Дэвисом я одолжу тебе и свой облик.

— Ты дашь мне свой волосок? — недоверчиво прищурилась Констанс. — Но почему ты передумала? Что это даст лично тебе?

Флер мило улыбнулась.

— Все очень просто. Если лет через десять-двадцать меня заметят не в том месте или не в то время, я просто скажу, что это была ты. А в полиции вашу газету ой как не любят…

Констанс округлила глаза и вернула подруге ее «комплимент»:

— Ты страшный человек, Флер….

— Ну, если ты предпочитаешь несвежие омары… — небрежно двинула плечиком Флер. — Выбор за тобой.

Констанс не колебалась ни минуты.

— Конечно же, я выберу Дэвиса, но с этого дня буду неустанно следить за тобой, чтобы иметь алиби на тот случай, если ты решишь сотворить что-нибудь феерически противозаконное. Кстати… — она подозрительно сузила глаза, — ты уже решила, чем займешься на балу?

— Я буду соединять приятное с полезным, — туманно ответила Флер. — То есть, развлекаться и проводить научные эксперименты. В общем, наполнять досье — я ведь девушка сентиментальная и не могу позволить своей старой подруге умереть страшной смертью. Дай-ка сюда свою книжечку на минутку!

— О-о-о... — с предвкушением произнесла Констанс, бросая книгу подруге на кровать. — Похоже, на балу, действительно, будет весело...

— Поживем — увидим... — буркнула Флер. — Как там говорила твоя героиня: трезвый расчет плюс импровизация?

— Чует мое сердце, что одной несчастной жертвой это кровожадное существо не ограничится… — пожаловалась Констанс нарядной кукле, сидящей на полочке у изголовья кровати. Кукла согласно закивала.

— Все может быть… — задумчиво произнесла Флер, вчитываясь в текст и что-то подсчитывая на пальцах. — Местные парни за редким исключением напоминают мне инферналов: расшевелить их на время еще можно, но вот провернуть с ними какую-нибудь сложную комбинацию вряд ли получится. Поэтому работать придется не с одним объектом, а, значит, в две секунды я уложиться никак не смогу. Так что придется придумать что-нибудь другое. А жаль, твоя идея мне только-только начала нравиться.

— Но колокола ведь бывают разные! — Констанс вдруг подскочила на кровати, отняла у подруги книгу и ткнула пальцем в нужное место. — Я совсем забыла! Те слова, что я тебе цитировала, героиня произносит у подножия башни, стоящей на горе Шлоссберг. (4)

— Ну и что? — Флер удивленно подняла брови.

— А то, что в давние времена колокол на этой башне отбивал только часы, и стрелка на башенных часах была всего лишь одна, уж не знаю, куда другая подевалась — украли, потерялась или изначально забыли прицепить. Но это неважно! Главное то, что речь идет не о секундах, а о часах!

Констанс вдруг умолкла и, лукаво глядя на Флер, невинно заметила:

— Нет, если ты, конечно же, бесконечно уверена в своих талантах, мы можем воспользоваться какими-нибудь другими часами. Например, те очаровательные часики, что стоят в каюте мадам Максим, бьют через каждых полчаса — для такой опытной обольстительницы, как ты, по-моему, вполне достаточно. А этот их простуженный колокол на Астрономической башне вообще отбивает обычные четверти. «Безо всяких излишеств в виде музыки, перезвона или выпрыгивающих птичек, чтобы не отвлекать студентов от урока...» — процитировала она.

Вспомнив экскурсию по Хогвартсу, Флер презрительно скривила губы: этому ветхому холодному замку было так же далеко до Шармбатона, как и засушенной леди Макгонагалл до несравненной мадам Максим. Наверное, и Святочный бал в местном исполнении будет скучным и тоскливым мероприятием. Показать бы этим чопорным англичанам, что такое настоящее веселье...

— Нет уж, — ответила она и отняла у подруги книгу. — Четверть часа — это совершенно несерьезно: если уж я собралась развлекаться, то буду делать это не торопясь. Полный оборот стрелок — как раз то, что нужно для того, чтобы все успеть.

— И как ты собираешься проделать все это в полном народу замке? — глаза Констанс предвкушающее заблестели. — Ведь тебе необходимо заманить жертву в нужное место и позаботиться о том, чтобы вам никто не помешал?

— А вот об этом как раз переживать не стоит, — отмахнулась Флер. — Здесь, конечно, нет ни уюта, ни настоящих мужчин, но зато есть кое-что полезное. Вернее, кое-кто.

Она засунула руку под перину, немного пошарила там и извлекла небольшой сверток, оказавшийся аляповато раскрашенным шутовским колпаком. Флер аккуратно разложила его на покрывале, и бубенчики обреченно звякнули.

— Ты ограбила местного духа? — поразилась Констанс.— Но как тебе это удалось? Местные школьники считают, что этот Пивз — самое противное, злобное и неуловимое существо в Британии.

— Для местных школьников, возможно, он таким и является, — ответила Флер, любовно поглаживая колпачок. — Но не для внучатой племянницы мадам Бонабилль. Именно она сто двадцать лет назад изготовила этот шедевр шляпного мастерства по специальному заказу в качестве выкупа.

— Выкупа? — переспросила Констанс. — Выкупа за что? Или за кого?

— Сто двадцать лет назад этот великий шкодник после очередной попытки выдворить его из замка захватил Хогвартс и три дня удерживал его, паля из окон изо всяких арбалетов, мушкетов и аркебуз. Затем Пивза каким-то образом удалось умаслить, и среди горы подношений оказался и этот колпак, сшитый в соответствии с его подробными указаниями. Но получилось так, что во время шитья бабушка укололась, и капелька ее крови попала на ткань. Так что мне оставалось только тоже уколоть себе палец, произнести несколько фраз и взмахнуть палочкой...

— И теперь ради любимой шапочки бедняга сделает для тебя все, что ты попросишь? — догадалась Констанс.

— И даже больше, — самодовольно улыбнулась Флер. — Правда, Пивз — существо довольно мстительное и коварное, так что мне придется время от времени напоминать ему, кто ведет в этой партии. Но, надеюсь, я справлюсь, и моя птичка окажется в клетке в нужный момент.

— Только учти, птичку подбираю я, — подскочила Констанс. — Для чистоты эксперимента. К тому же, тебе все равно, над кем издеваться, а у меня как раз имеется парочка подходящих кандидатур. И, раз уж ты не собираешься ограничиваться одним объектом...

— Какая неслыханная щедрость... — насмешливо покачала головой Флер. — Прости дорогая, но я не собираюсь тратить свое драгоценное время на всех бедолаг, которые не пали жертвой твоих прекрасных глаз, и тем самым жестоко тебя оскорбили. Так что первый выбор, так уж и быть, за тобой, но остальные — на мое усмотрение.

— И чтобы без этих твоих штучек! — подруга предостерегающе покачала тонким пальчиком. — Учти, я не отойду от тебя ни на шаг, и сразу увижу, действует на тебя ограничение или нет.

— Договорились! — кивнула Флер, соскочила с кровати и подошла к большому зеркалу, висящему на стене комнаты.

— Значит, очаровать и ужаснуть... — проговорила она, пристально всматриваясь в свое отражение. — Ну что же, попробуем. Женщина я, в конце концов, или не женщина?

___________________________________________

1. Крум (Крум Грозный, болг. Крум Страшни) — хан болгар (802—814). Увеличил вдвое территорию Болгарского ханства, практически уничтожил военную мощь Византийской империи.

4. Часы на горе Шлоссберг (Австрия) знамениты тем, что часовая стрелка длиннее минутной. Изначально была только одна длинная стрелка, отбивавшая час. Позднее добавилась вторая, покороче. Внутри башни находится часовой колокол, датируемый 1382 годом. http://www.pichome.ru/image/O8f

«В вестибюле они натолкнулись на Гермиону, которая прощалась с Крамом и желала ему спокойной ночи. Она холодно взглянула на Рона и молча пронеслась мимо них вверх по мраморной лестнице...

Снегопад прекратился, ветер разогнал тяжелые тучи, и над шпилями мирно уснувшего Хогвартса раскинулась бархатная мантия ночи, щедро расшитая золотой звездной нитью. На одной из галерей, опоясывающих замок на уровне третьего этажа, на скамейке сидели двое: укутанная в теплый плащ девушка и юноша в красном мундире. Рядом с девушкой лежала изящная бальная сумочка, рядом с юношей — плоская стеклянная фляга с остатками бледно-янтарного напитка. Еще четверть часа назад они о чем-то разговаривали, спорили, удивлялись, что-то доказывали друг другу, смеялись и ужасались услышанному. Но в эту минуту они сидели бок-о-бок, держались за руки и умиротворенно молчали.

По затихшему коридору старого замка тихо, словно призрак, плыла легкая женская фигурка в мантии-невидимке. Она не опасалась, что ее кто-нибудь остановит: лучшая ученица Шармбатона при желании умела оставаться незаметной для окружающих. И дело вовсе не в модифицированной мантии-невидимке, которую признанные школьные ловеласы, скрепя сердце, одолжили однокурснице на один-единственный вечер. И не в усовершенствованном заклинании левитации, позволяющем беззвучно скользить над землей, не потревожив и пушинки на отцветающем одуванчике. И даже не в воздушном коконе, скрывающем нежный аромат лунных фиалок. Просто вейлы умеют растворяться в окружающем их мире: в солнечном свете, в океанском приливе, в рассветных полутенях, в толпе чужих людей и даже в одном-единственном человеке. Причем, последнее умение считается чуть ли не самым главным для вейлы.

Правда, мужчины, достойные того, чтобы самое совершенное творение природы растворилось в них целиком и без остатка, в последнее время попадаются очень редко. Как говорит бабушка, даже реже, чем вейлы-брюнетки. Но если раньше Флер сомневалась, что сумеет найти такого среди миллионов мужчин, то сейчас она была уверена, что обязательно его отыщет, и не обманется в нем. Сегодняшний вечер уверил вейлу в том, что она сумеет обезопасить себя от сомнений и неуверенности.

Будущее рисовалось Флер в самых радужных красках. Но почему-то после бала она не смогла уйти к себе в комнату, зарыться в мягкие подушки и уплыть в страну романтических грез. Что-то ей мешало. Словно камешек в любимой туфле, или крошки от пирожного на простыне. Именно это «что-то» и вернуло ее с полдороги до шармбатонской кареты, именно оно и заставило тайком улизнуть от потерявшей бдительность мадам Максим. И сейчас обострившееся в ночи чутье вейлы вело Флер по опустевшим коридорам и уставшим от множества гостей лестницам туда, где в одной из галерей третьего этажа робко звенели хрустальные колокольчики первой, чистой и трепетной влюбленности, неслышимые ни человеческому, ни звериному уху.

Зачем Флер стремилась туда — она и сама не могла сказать. Объясниться? Извиниться? Покаяться?

Флер даже беззвучно фыркнула, осознав, какое странное понятие пришло ей на ум. Раскаяние — это последнее, чего от нее можно ожидать. Даже знай она, что через полгода ее оскорбленный ныне соперник, подчинившись действию чужого заклинания, от всей своей злопамятной дурмстранговской души влепит ей в спину щедрую порцию непростительного, все равно ни на миг не пожалела бы о сегодняшней проделке. Ведь игра стоила свеч: приключение было, действительно, незабываемым, а полученный опыт, вне всякого сомнения, бесценен.

Настоящие вейлы — это Флер твердо усвоила с самого рождения — никогда не раскаиваются в содеянном, они просто извлекают из него жизненные уроки. И только изредка, в особых случаях, они могут компенсировать причиненный ими ущерб — как ту же дюжину пирожных, утащенных из холодильника мадам Максим.

Вот оно! Флер даже на миг остановилась. Ущерб! Конечно же! Вот что не дает ей спокойно наслаждаться итогами сегодняшнего вечера: осознание того, что ее действиями жертвам розыгрыша был нанесен определенный ущерб. Не моральный, конечно же, — человеку на то и дана голова, чтобы думать, а Виктор и вовсе не желторотый первокурсник, чтобы верить всему, что ему говорят и показывают, так что на извинения пусть не рассчитывает. Но компенсировать материальные затраты она просто обязана: некоторые эликсиры и амулеты, противодействующие силе вейл, могут пробить серьезную брешь даже в кармане любимого дядюшки, не то, что какого-то чемпиона Европы по квиддичу.

Разобравшись с мотивами своего неожиданного поступка, Флер победно улыбнулась, вспорхнула по ступеням очередной лестницы и уверенно направилась в сторону галереи, куда вела слышимая только ей нежная хрустальная мелодия.

В коридоре не было ни души, только на одном из подоконников мирно дремала пушистая любимица местного хранителя метел и швабр. Подавив недостойное для мага желание обойти кошку по широкой дуге, Флер поспешно пролетела мимо окна, свернула в широкую арку, венчающую выход на галерею, и вдруг замерла, наткнувшись всем телом на чей-то пронзительный взгляд.

В нескольких шагах от нее, в тени широкой каменной колонны, сидел огромный рыжий кот.

Вот только этого ей сейчас и не доставало!

Как всякая вейла, Флер испытывала инстинктивную неприязнь к представителям семейства кошачьих. Разумом она прекрасно понимала, что крылья и клюв не делают из вейлы воробья или курицу, и что нормальной кошке просто в голову не придет нападать на человека с птичьей головой — разве что тигру или ягуару, и то только в том случае, когда в округе переведутся антилопы с бизонами. А Флер, как четвертьвейле, вообще не суждено было когда-нибудь обрасти перьями. Но в подсознании любой представительницы их расы крепко сидело: «Кошка — враг!». И не важно, какого размера была эта кошка: маленький пушистый комочек с круглыми очаровательными глазками или, как сейчас, огромный книззл, приготовившийся к прыжку.

Ярко-оранжевые глаза, кажущиеся на фоне клубящейся по углам темноты необычайно большими и яркими, предупреждающе сверкнули, но Флер уже отступала назад, поспешно демонстрируя противнику открытые ладони. Было ясно, как день, что, потянись она сейчас за палочкой, и пикнуть не успеет, как на ее нежно лелеемой коже вспухнут кровавые борозды от остро отточенных когтей. А книззл — это вам не диванная кошечка, и за те несколько часов, что остались до завтрака, залечить исполосованные руки и оцарапанное лицо не успеет ни прославленная вейловская регенерация, ни фамильный прабабушкин бальзам. Хорошо еще, если глаза целы останутся, и горло не перегрызенным.

И тогда объясняться придется не только с сидящей где-то на галерее юной парочкой, но и с разбуженной спозаранку мадам Максим. А испортить мадам Максим рождественское утро… Нет, на такие подвиги Флер Деляакур была не способна, даже при всей ее склонности к рискованным авантюрам.

«Ну вот ты и доигралась, дорогая… — промелькнула в голове первая за вечер разумная мысль, стекая между лопатками тоненькой ледяной струйкой. — Допрыгалась... Тебе на ночь глядя с долгами рассчитаться захотелось? Не могла дотерпеть до утра? Вот сейчас и расплатишься, причем, с огромными процентами…»

Затаившийся в тени колонны книззл исподлобья наблюдал за непрошенной гостьей. Та, в свою очередь, тоже не сводила с него напряженного взгляда, лихорадочно рассуждая: «Прыгнет или не прыгнет?»

А если отскочить в сторону, перекатиться и попытаться вытащить палочку?

Нет, не успеть: палочка в сумочке, сумочка на застежке, а когти — вот они, в трех ярдах перед тобой, и уже готовы к атаке. Хорошо кошкам живется: никаких тебе сумочек, рюшечек, застежек, одно движение — и ты вооружен. Впрочем, и чистокровным вейлам живется не хуже: будь на месте Флер ее любимая бабушка, от этого книззла сейчас бы только шерсть во все стороны полетела: куда там кошачьим когтям против бабушкиного стального маникюра...

Флер мысленно застонала. Ну вот почему ей от бабушки достался всего лишь дар обольщения? Толку сейчас от него, как от жмыра молока. Что этому полуразумному животному ее неземное очарование? Кусок копченого окорока и тот бы больше пригодился: если не отвлечь противника, так хотя бы лицо от когтей прикрыть.

Видели бы ее сейчас однокурсники... Чемпионка Шармбатона с поднятыми руками стоит перед каким-то клубком шерсти... Дракона не испугалась, а перед котом-переростком спасовала. Стыд-то какой... И, как назло, ни одной подходящей идеи в голову не приходит. Мрак бы побрал этих книззлов, умеющих видеть сквозь зачарованную мантию...

Кот медленно наклонил голову, оценивая расстояние до зависшей в футе от пола вейлы, и нагло оскалился.

Флер, казалось, забыла, как дышать. Второй раз за сегодняшний вечер она почувствовала себя серой мышкой, причем, на этот раз — в прямом смысле. И если под взглядом Виктора Крама это было всего лишь оскорбительно, то под взглядом огромного зубастого хищника...

Ну вот почему у нее нет ни малейших способностей к анимагии? Обратилась бы какой-нибудь волчицей или тигрицей, а лучше — драконицей. Порвала бы сейчас этот нечесанный комок на мелкие лоскутки и, перемахнув через перила, развеяла бы их над озером.

Кстати, о перилах... Флер осторожно скосила глаза. А если рискнуть проскочить мимо книззла к перилам, а там уже, ухватившись за плющ, попробовать взобраться на четвертый этаж... Или спуститься вниз... Не полезет же он следом за ней, в самом-то деле?

Флер шевельнула пальцами правой руки, проводя обманный маневр, а сама незаметно, как ей казалось, качнулась влево, но бдительный книззл тут же оскалил зубы и тихо рыкнул. В его сузившихся глазах ясно светилось предупреждение.

«Да что же это такое!» — снова мысленно простонала Флер, замирая на месте. Ситуация вырисовывалась явно патовая: вперед она пройти не могла, а отступить назад не позволяла гордость, смешанная с разумной долей опаски — мало ли что на уме у этого книззла? Магическое животное, как-никак, выведенное в результате многочисленных манипуляций. А вдруг в его родословной какие-нибудь собакообразные затесались? Вон какая морда квадратная, на бабушкиного пекинеса скорее смахивает, чем на порядочного кота. А как реагируют собаки на бегущего человека, даже ребенок знает, так что лучше не рисковать.

Будь на ее месте Констанс, та бы ни минуты не сомневалась и, наплевав на достоинство, орала бы драматическим шепотом на всю галерею, призывая девчонку убрать своего фамильяра. Но Констанс — это Констанс, она может себе позволить маленькие слабости, а Флер после такого позора оставалось бы только или тихо утопиться в Черном озере, или скоренько собрать чемоданы и исчезнуть с магического горизонта, уединившись в дальнем поместье, пока не улягутся досужие разговоры. Лет на двести, не меньше, а то и на триста: жизнь у магов длинная, а память на всякие скандальные происшествия — еще длиннее...

Будь Флер чуть опытнее, она могла бы попытаться свечой взмыть к потолку, а там уже достать палочку и загнать эту хвостатую скотину туда, куда даже болотные фонарники нос не суют. Но, как назло, вертикальное левитирование она пока не освоила, предпочитая сначала довести до совершенства горизонтальное. И ведь довела, Крам и Грейнджер тому свидетели. Только проку сейчас от ее совершенства, как той сказочной лисе от ее трех мешков хитростей.

И надо же ей было настолько опростоволоситься! Провернуть такую изящную комбинацию, обвести вокруг пальца чемпиона Дурмстранга, заморочить одну из самых трезвомыслящих учениц Хогвартса, и что в итоге? Стоит перед каким-то драным котом, словно лиса, схваченная за пушистый хвост острыми собачьими зубами. Одно неверное движение — и прощай, красота, прощай, достоинство, прощай, репутация...

Вот тебе и гордость Шармбатонской академии... Расслабилась, утратила бдительность, даже палочку не подумала из сумочки вытащить. А Констанс ведь предупреждала: мол, погубит тебя когда-нибудь твоя самонадеянность. А ты только презрительно фыркала ей в ответ. Вот и дофыркалась...

И грош цена твоей змеиной гибкости и ловкости, выеденного яйца не стоят твердые «Превосходно» по всем без исключения учебным предметам, а о хваленой реакции и отменной сообразительности и говорить не стоит — они при виде книззла вообще куда-то испарились.

И, как оказалось, если у тебя в руках нет волшебной палочки — ты, дорогая, не почти дипломированная ведьма, а обычный круглый ноль. Ноль без палочки...

Книззл вдруг перестал скалиться и... Флер не поверила своим глазам: на его рыжей пушистой морде появилось донельзя ехидное выражение. Огромный котяра самым издевательским образом сощурил уголки глаз и насмешливо фыркнул, подтверждая всей своей нетипичной для животных мимикой полное согласие с ее самоуничижительными мыслями.

Флер замерла от неожиданной мысли: неужели, ко всему прочему, это создание еще и мысли умеет читать?

Книззл расплылся в клыкастой улыбке и ме-едленно, подчеркнуто медленно кивнул, подтверждая ее невероятную догадку.

Флер только судорожно вздохнула. Коварная память тут же выдала на поверхность некоторые особо яркие моменты прошедшего вечера. Книззл, не спускавший с девушки внимательного взгляда, совсем по-человечески нахмурился и Флер обреченно зажмурилась. Будь она фамильяром, умеющим читать мысли, — никогда бы не выпустила из своих цепких лапок человека, сотворившего такое с ее хозяйкой. И этот, похоже, выпускать не собирается.

Кот согласно зевнул, демонстрируя внушительные клыки, и потянулся. До блеска отполированные когти противно скрежетнули по камням, из под мохнатых лап брызнули искры, и у Флер вдруг заныли пальцы, сдавленные тесными бальными туфельками.

Да будь они неладны, эти авантюры, если за них придется платить такой ценой! Святая Мелюзина! Только бы уйти отсюда живой и не сильно оцарапанной!

«И больше никогда!» — проникновенно пообещала самой себе и стоящему напротив нее книззлу Флер. — «Никогда больше!»

«Обещаешь?» — вопросительно прищурился книззл, склонив голову набок.

«Слово вейлы!» — Флер выдернула из выбившегося локона тонкий волосок, положила его на раскрытую ладонь и дунула в сторону книззла.

Никогда еще планирующий в воздухе волосок вейлы не удостаивался такого пристального внимания. Через несколько казавшихся бесконечными секунд огромный кот удовлетворенно моргнул и кивнул в сторону выхода.

Флер наконец-то смогла выдохнуть. С трудом подавив инстинктивное желание подхватить юбки и убежать со всех ног, она чинно присела в легком книксене, причем подгибающиеся колени так и грозились изобразить перед котом полный придворный реверанс, и через несколько мгновений растворилась в причудливых тенях ночного Хогвартса.

Сидящая на низком подоконнике миссис Норрис проводила пролетевшую мимо нее вейлу неодобрительным взглядом. Нет, то, что рыжий красавчик вступился за свою загулявшую хозяйку, она понять может: хозяин — это святое, и каждый уважающий себя представитель кошачьего племени сделает все, чтобы уберечь своего хозяина от неприятностей. Но почему мистер Косолапсус помешал ей поднять тревогу при виде этой пернатой вертихвостки? Не иначе, как снова по самые кончики ушей увяз в какой-то политической интриге, не зря ведь с самого начала праздничного вечера он незримой тенью следует за хозяйкой, оставив без внимания мать своих четырех детей. Но миссис Норрис не опустится до жадных расспросов, потому как прекрасно знает, что бывает с любопытными кошками. Поэтому она терпеливо подождет, пока мистер Косолапсус управится со своими делами, и только тогда потребует объяснений. Вежливо, мягко и ненавязчиво, как и подобает приличной кошке. И пусть он попробует утаить от нее хоть малюсенькую крошечку информации...

Миссис Норрис мягко спрыгнула с подоконника на пол и, выгнув спинку, изящно потянулась. Дождавшись, пока у выхода на галерею заинтересованно блеснут два ярко-оранжевых огонька, она распушила хвост и неторопливо направилась вслед за призрачной фигурой, грациозно переставляя лапки так, как ее учила матушка — след в след, заднюю лапку в отпечаток передней, не раскачиваясь и не вихляя тем местом, откуда хвост растет. Она же достойная мать семейства, а не какая-нибудь мартовская анимагичка...

К сожалению, мистер Косолапсус сейчас не может оставить свой пост без присмотра. А кошке, отвечающей за ночной порядок в Хогвартсе, все равно требуется прогуляться, так почему бы не совместить приятное с полезным и не проследить за непрошеной гостьей? Мистер Филч считал, и миссис Норрис была с ним в этом вопросе абсолютно согласна, что гостям, подобным этой самонадеянной пигалице, следует оказывать особый почет, и, когда они соберутся уходить, их следует проводить не только до входной двери, но и до самого экипажа. Чтобы уж наверняка убедиться, что дорогие гости благополучно отбыли и сегодня уже обратно не явятся...

* * *

Виктор и Гермиона даже не подозревали ни о невидимой нарушительнице их безмолвного уединения, ни о пушистых стражах их зарождающегося чувства. Они просто сидели рядом, смотрели на звезды и молчали. В этот вечер ими и так было сказано слишком много, поэтому наступившая тишина стала для обоих просто благословенным подарком. Им требовалось о многом подумать, многое осознать и осмыслить. И делать это следовало не в тишине собственных комнат, не под закрытым душным пологом, и не под тяжелые всплески озерных волн, а именно здесь, на уютном пятачке посреди открытой всем ветрам галереи, чувствуя надежное плечо, легкое дыхание и неровный стук сердца — то пускающегося вскачь, то замирающего в робкой надежде.

На Астрономической башне снова укоризненно вздохнул колокол, но Виктор и Гермиона и в этот раз остались глухи к его намекам на неподобающе поздний для свиданий час. Им не было дела ни до окружающего мира, ни до ярких разноцветных коробочек, сложенных под елкой, ни до сказочных грез и сновидений. Этой волшебной ночью они получили в дар более важные вещи — далекое мерцание звезд, легкий шорох снежинок и доверчивое тепло переплетенных пальцев. И, конечно же, те самые бесконечные, сумасшедшие, невероятные три тысячи шестьсот секунд.

Между двумя ударами колокола.