Колыбельная для монстра (джен)

— Гори, сияй из темноты,

Скажи мне, звездочка, кто ты? — напевает она.

Через маленькое окно под самым потолком в комнату проникает свет. Он пытается разогнать царящую вокруг тьму, но это бесполезно. Тьмы слишком много. Она везде: прячется по углам, выглядывает из-под кровати, намертво прикрученной к полу, стучит дверями, хлопает открытыми окнами в коридоре северного крыла...

В самом мрачном углу, сгорбившись, сидит женщина. На ней пижама с неимоверно длинными рукавами, потому что её привычка сгрызать ногти до крови пугает персонал. Сама женщина пижамы ненавидит, но еще сильнее презирает длинные рукава, пытающиеся задушить её каждую ночь. Они мешают спать, и временами ей кажется, что не будь у нее рук, то за спиной могли бы вырасти крылья. Тогда она ощущала бы себя свободнее, словно птица из теплых стран — о них она читала (а может быть, не только читала — видела) когда-то в той, другой жизни. Время давно стерло из ее памяти подробности. Остались лишь яркие образы райских птиц — буйство красок, ассорти из звуков.

— Над миром ты струишь свой свет,

Как драгоценный самоцвет…

Она прижимает колени к груди и покачивается в такт колыбельной. Ей хорошо, спокойно. Может быть, потом всё будет по-другому, настанет ночь, она принесет суматоху, волнение и боль, но сейчас всё хорошо, и лишь это имеет значение.

Где-то в глубине коридора за массивными дверями слышится слабый, едва различимый скрип. Мысли о теплых странах на какое-то время обманывают ее слух. Ей мерещатся плеск бьющейся о борт воды, скрип мачты, крики чаек. Только звук всё ближе, и реальность окутывает ее ледяным туманом. Теперь она ощущает, насколько холодно в этом проклятом месте… Холодно и страшно.

Скрип-скрип, скрип-скрип, тук-тук, тук-тук…

Какая-то тележка катится по коридору, подпрыгивая на щелях между старыми досками. Она останавливается у двери, с грохотом падает металлическая заслонка, прикрывающая отверстие, через которое санитары приносят для нее пищу.

— Гори, сияй из темноты,

Скажи мне, звездочка, кто ты?

Скрежет и удар: металлическая тарелка — такая же, как сотни, тысячи других тарелок — скользит по блестящим пазам на пол. Заслонка закрывается вновь. Девушка ждет, но гость всё еще стоит за дверью.

На четвереньках (она давно уже разучилась ходить как все) девушка бежит к двери, стараясь не спугнуть его топотом. Волосы падают ей на лицо, но заправить их за ухо — значит увидеть собственные окровавленные пальцы, потому она не решается. В полумраке она шумно втягивает воздух, пытаясь уловить запах металла — горячей густой крови.

Из тарелки на нее смотрят невозможно зеленые глаза. Смотрят не мигая… И больше на блюде ничего нет. Девушка уверена, что глаза не в ее вкусе, так что ужин она решает пропустить. Она пачкает тонкий палец в чужой крови и облизывает его, закатив глаза от удовольствия, и не мешкая возвращается в свой темный угол.

Он скоро вернется, только закончит свои игры. И его нужно будет накормить, уложить спать и поцеловать на ночь.

— Гори, сияй из темноты…