Гарри Поттер и философия смерти или Хар Бернбоунс и гаснущие искры (гет)

Скрип пера стих. Директор бросил взгляд поверх очков в сторону окна. Так и есть: солнце уже село настолько, что бросаемых косых лучей не хватало для освещения письменного стола. Проскрипело теперь уже кресло, директор встал, обошёл стол, клетку с дремлющим фениксом и подошел к окну. Оперся на подоконник и замер, вслушиваясь в вечернюю тишину. Озеро уже начало отдавать тепло, собранное за день, так что время прохлады ещё не пришло. Лес, несмотря на ветер, играющий с седыми, словно молоко, прядями, стоял безмолвно, не шевеля ни единым листочком, словно сам наслаждался безмятежностью подступающей ночи.

Вернувшись к клетке, директор открыл дверцу и насыпал немного древесного угля вперемешку с ржаным зерном. Фоукс не соизволил даже шелохнуться, не то чтобы вынуть голову из-под крыла. Лукаво улыбнувшись в бороду, директор направился к столу: надо было закончить ответ Министерству. Он, Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, профессор трансфигурации, директор Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, кавалер ордена Мерлина первого класса, Великий волшебник, Верховный чародей Визенгамота, член Международной конфедерации магов, с большим уважением и пониманием относится к проводимой Отделом магического образования политике в целом, к декрету № 42 от нынешнего года «Об урегулировании дуэльного клуба» в частности, но с прискорбием вынужден заявить, что в силу некоторых нюансов практических аспектов преподавания несовершеннолетним волшебникам магического искусства, он не может сократить часы дуэльного клуба ни на час, не то что вполовину, о причинах чего он уже подробно писал в ответе по директиве № 34 от прошлого года.

Заполошный хлопот крыльев оторвал директора от составления наиболее трудно воспринимаемых формулировок, призванных вызвать сильнейшую головную боль у читающего эти строки. В кабинет с шумом влетела сова, сбив подсвечник со стола и сметя на пол пергаменты и перья, но, слава Мерлину, не чернильницу. Дамблдор сразу распознал во взъерошенной серой неясыти сову Арабеллы. По виду можно было предположить, что она весь путь проделала на предельной скорости. Вспомнив, при каких обстоятельствах в последние разы миссис Фигг так гнала свою сову, директор сильно встревожился. Пока Дамблдор быстро ставил на стол плошки с водой и кормом, в кабинете поднимался приглушенный гул от разбуженных портретов, даже Фоукс высунул голову, чтобы неодобрительно посмотреть на возмутительницу спокойствия. Отвязав и вскрыв конверт, Дамблдор нашёл немного мятый прямоугольник магловской писчей бумаги со следами потеков чёрной шариковой ручки. Судя по этому и неровному почерку, письмо составлялось в спешке, на чем и чем под руку попалось.

— «Только что на порог к Дурслям аппарировал Безликий Шляпник…» — безо всякого приветствия сообщалось в письме.

— Фоукс! — закричал Дамблдор, выронив письмо, одной рукой палочкой приводя чары кабинета в готовность к его уходу, взмахивая своему фениксу другой. Фоукс негодующе вскрикнул, взмахнул крыльями, но, тем не менее, переместился в огненной вспышке на плечо к хозяину. Миг, и пламя охватило фигуру директора вместе с птицей на плече. Еще миг, и в кабинете никого уже не было. Лишь неясыть, не обращая ни на что внимания, отъедалась после изнурительного полета перед возвращением домой, да окончательно перебуженные портреты предыдущих директоров переговаривались между собой, сетуя на вечно спешащую молодежь; нет, чтобы остановиться и объяснить умудренным опытом предшественникам суть дела, чуть что — за феникса хватаются…

* * *

На мостовой Тисовой улицы, аккурат перед четвертым домом, возникла фигура старого волшебника с птицей на плече с оперением в языках пламени. Дамблдор потратил секунду на то, чтобы очнуться от видения огня, окружающего его со всех сторон, и от ощущения нестерпимого жара, вот-вот грозящего сжечь его в пепел. Открыв глаза, Дамблдор направился по ухоженной дорожке к крыльцу дома, где проживала семья Дурслей. Поднявшись по ступеням, он заскользил взглядом, ища эту магловскую сигнальную кнопку на косяке двери. Но в этом уже не было нужды: послышался лязг замка, и дверь открылась, являя взору худую фигуру хозяйки дома.

— Ах! Это вы! — скорее с удивлением, чем с радостью, воскликнула миссис Дурсль. И тут же добавила в ответ на безмолвный вопрос, выраженный в приподнятых бровях. — Он предупредил, что прибыл гость, но не стал уточнять, кто именно.

—«В жизни всегда должно быть место сюрпризу»,— понимающе процитировал Дамблдор. — Здравствуй, Петуния, давно не виделись.

— Да, в этом весь он, — насупилась было Петуния, но тут же спохватилась: — Здравствуйте. Проходите, проходите, будете приятным гостем.

Профессор Дамблдор вошёл в прихожую и сразу же заметил на верхней полке положенный на бок большой длиннющий угольно-чёрный фетровый цилиндр. Чопорно-старомодный, он буквально вопил о своей щегольской природе и шутовском происхождении, его невозможно было не заметить, словно он спрыгивал с полки и, оскалившись опоясывающей белой полосой у полей, явственно слышимо адски хохоча, бросался в глаза.

— Спокойствие, — обратился к самому себе Дамблдор. — Если ты так бурно реагируешь на шляпу, отдельную от него, то, как ты сможешь разговаривать с ним самим? Да, с момента последней встречи прошло лет девять, ты отвык от него, рассудочнейшего безумца на многие миры окрест, но если не возьмёшь себя в руки, то у него будет полное право трепать тебя за щечку, как младенца. Опять.

Нимало не смущаясь, он сделал глубокий вздох, затем выдох, затем открыл глаза и вновь посмотрел на шляпу, после чего перевел взгляд на Петунию, с легкой понимающей улыбкой смотрящую на него.

— Мы собрались в гостиной, — сказала она, приглашая идти за собой, — я вас провожу.

Пока миссис Дурсль вела его в гостиную, до Дамблдора начал доноситься до боли знакомый голос:

— …селятся высоко в горах, преимущественно в тех пещерах, где есть обнаженные выходы линий лей. Иногда, если линия пролегает неглубоко, сами обнажают ее. Именно этому линии лей обязаны своим вторым названием: драконьи жилы. Живут поодиночке, за исключением того времени, когда сходятся парами для высиживания потомства. В это время мама практически не покидает пещеру и гнездо, в то время как отец занимается добычей пропитания для них обоих. — Голос говорил на безупречном английском с оксфордским акцентом.

В комнате вокруг камина полукругом стояли три кресла, один двухместный диван и два круглых журнальных столика по бокам от дивана. На диване, расположенном строго напротив камина, сидели широкоплечий плотно сбитый мужчина в возрасте, но без седины в пышных усах и на голове. Слева от него находился возбужденный, с горящими глазами, с трудом сидящий на месте мальчик, на вид лет двенадцати, тоже крупный и плотный. Всем телом он развернулся налево, опираясь на подлокотник и внимательно слушая рассказчика, сидящего в кресле, стоящем левее дивана.

Рассказчик выглядел… необычно. Чрезвычайно высокий, значительно выше не то что семи футов, даже выше десяти! Облаченный в строгий, под цвет цилиндра, смокинг, идеально подогнанный по фигуре, из-за чего и без того заметная худоба превращалась в ломкую, нелепую тонкость рук и ног. Руки обтянуты белоснежно-белыми перчатками, резко контрастирующими с рукавами. Пальцы, непропорционально длинные даже для такого роста, сомкнутые и полусложенные ковшами, покоились на острых, словно угловая линейка, коленках. Справа от коленей в воздухе находились не поддерживаемые ничем чайное блюдце с чашкой. На ногах, отставленных на некоторое расстояние от кресла, из-за чего они до боли напоминали детские горки, отсутствовала обувь. Были лишь вязанные, белые, как и перчатки, носки. Расстегнутая верхняя пуговица открывала вырез, в котором виднелась фиолетовая рубашка, галстук цвета неба в зеленый горошек с кричаще неуместным ало-красным зажимом. Из воротника выходила длинная шея, украшенная ошейником — узкой непрерывной бесшовной полосой ткани, расцветкой совпадающей с галстуком. Шею венчала безухая голова, лишённая какой-либо растительности и… лица. Лишь при неприлично тщательном и очень близком рассмотрении можно было уловить на идеально ровном лице намёки на низины провалов, где располагались глаза, и легчайший намёк на продолговатое всхолмие на месте носа. Намёки на губы же отсутствовали напрочь, словно были заполированы идеально. Белоснежная кожа, вернее, поверхность лица, да и всей головы в целом, создавала впечатление камня, кости, но никак не органического эпителия, которым обычно покрыты живые люди и большинство нелюдей. Словно в кресле сидело не живое существо, но кукла или даже скорее статуя. И каменная неподвижность лишь подчёркивала это гротескное сходство с нелепой статуей — пародией, шаржем на человека, выточенном в камне либо вырезанном из кости. Необычайно мастерски и аккуратно, надо заметить...

До прихода хозяйки в сопровождении гостя Дадли и в чуть меньшей степени его отец, Вернон, внимали глубокому звучному голосу, раздававшемуся из пустоты и из всех уголков гостиной.

— Высиживание яйца занимает необычайно много времени даже по драконьим меркам, более трех лет!.. — вдруг, ломая впечатление неподвижности, рассказчик отнял правую руку от колена и воздел к потолку указательный палец, подчёркивая значимость указанного срока, в это же время протянул левую руку к чашке с чаем, все также стоящей на неподвижном блюдце. Именно в этот момент порог комнаты переступила Петуния. Голос-из-пустоты замолк, минималистичная голова как на шарнире повернулась к хозяйке.

— Ну-у-у! — протестующе заныл Дадли, но тут же был одёрнут отцом.

Увидев идущего следом человека, гость встал, медленно разгибаясь из нелепой позы в не до конца выпрямившуюся фигуру и почти касаясь затылком потолка. Места в гостиной словно разом стало меньше. С грацией, не присущей как ничему человеческому, так и ничему нечеловеческому, он в несколько абсурдно больших шагов пересёк помещение и замер рядом с Дамблдором.

— Альбус! Дитя! Я рад тебя видеть, — произнес он своим непривычно-привычным голосом-из-пустоты и распахнул до нелепости неправдоподобно большие руки. «Вот. Вот почему Северус так меняется в лице, когда я говорю ему “мальчик мой”, — внезапно осознал Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, — он не считает себя тем, к кому можно обращаться “мальчик!”. Как нехорошо получилось… получалось на протяжении многих лет. Когда все это закончится, надо будет попросить прощения… и не только у него».

— Мне нужно о стольких вещах тебя расспросить! — меж тем продолжал угольно черный смокинг. Тут кавалер ордена Мерлина первого класса, Великий волшебник, Верховный чародей Визенгамота, Президент Международной конфедерации магов почувствовал себя на редкость неуютно. С той памятной ночи они виделись впервые, и до нее он никогда не применял к старому волшебнику подобное обращение. И если он указывает на разницу в возрасте… Значит, считает, пусть и косвенно, виноватым в смерти Лили, решил Дамблдор. И практически заставил себя сделать шаг навстречу и ответить на объятия.

— К слову, где Северус? Почему ты не взял его с собой? Я бы с радостью поприветствовал и его… — вопросил директора давний знакомый, словно совершенно не подразумевая продолжение: «...с целью содрать с него кожу, подвесить кровоточащим на крючья на потолке и медленно, не спеша, срезать мясо с костей». Альбусу сделалось крайне неуютно. Без сомнения, он знал о роли Северуса в событиях той ночи.

— Я собирался в ужасной спешке и не стал задерживаться и брать кого-либо с собой, — осторожно отвечал Альбус, опуская, что именно Северуса он ни за что не взял бы. В этих нелепых объятиях он чувствовал себя до крайности некомфортно, словно в капкане. Даже аппарировать не получится, если его пленитель не разрешит.

— О. Жаль, — непритворно расстроился голос-из-пустоты. И сразу без перехода сообщил: — Можешь обращаться ко мне как обычно — Безликий. Я совершенно не против.

Дамблдор осознал, что все это время не был уверен, как правильно наименовать своего собеседника. Имя он никогда не называл и в общении отзывался на великое множество прозвищ, начиная от «Костяного Ужаса» и заканчивая «Странником-что-идет-из-ниоткуда-через-сны-в-никуда». И все имели под собой историю.

— Ай-ай-ай. Вломился без приглашения. Как невежливо… — мягко пожурил его голос-из-пустоты, что раздался в его ушах. Дамблдор готов был поклясться, что эти слова слышал только он.

Спустя бесконечно долгое время Безликий все-таки расцепил руки, отпуская “пленника” на свободу. Альбус обнаружил, что он все это время простоял, выгнувшись животом к потолку. Тут же он принял подобающее его возрасту положение.

— Здравствуйте, директор, давно не заходили, — обратился к нему хозяин, который за то время, что незваный гость томился в столь нелепом плену, встал и подошел поближе. — Присаживайтесь. Я налью вам чаю.

— Благодарю. Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Дамблдор, направляясь к креслу.

— Пустое, — отмахнулся Вернон и обратился к сыну: — Дадли, не мог бы ты...

— Он вас не слышит, — прервал его Безликий. — Я продолжаю рассказывать ему о драконах, так что можно оставить его наедине с историей и прояснить несколько вопросов, не терпящих отлагательств.

Дадли сидел с полузакрытыми глазами, мысленно находясь где-то не здесь. На его лице сияло выражение восторженного слушателя.

—Хорошо. — Вернон вновь повернулся к директору. — Так что же привело вас сюда?

За то время, когда Дамблдора усадили в кресло справа от дивана, снабдили чашечкой горячего ароматного чая и дали время отпить глоток и оценить, что чай и впрямь хорош, он успел собраться с мыслями и произнес:

— Я хотел встретиться с Харольдом.

— Вы очень во время прибыли, профессор Дамблдор. Где-то через полчаса ужин. К тому времени Хар будет здесь.

— На ужин будет паштет с бифштексом. И вино, — сообщила Петуния. — Прекрасное вино, как оказалось, за время странствий Хар научился прекрасно разбираться в винах!

— И не скупится угостить им своего любимого дядюшку, — добавил Вернон, расплывшись в предвкушающей улыбке, — подарил нам несколько ящиков изумительнейшего вина! Жаль только, что перед соседями похвастать им не получится, — с сожалением продолжил он. — Бутылки очень непривычной формы, наклеек нет, все прямо на стекле высечено и знаки ни на что земное не похожи, кроме восточных иероглифов...

— Пища, привнесённая из-за Кромки?.. — не на шутку встревожился старый волшебник, но тут вмешался Безликий. — Не беспокойся, Альбус, Хар уже опытный в таких вещах, все необходимые меры предосторожности он принял.

— Если вы так уверены в его навыках, д… Безликий… — протянул профессор Дамблдор, продолжая пребывать в сомнениях.

— Его навыки не нуждаются в моем поручительстве, — в бесплотном голосе еле заметно проявились осуждающие нотки, — Хар уже давно является самодостаточным вольным странником и всеми навыками и умениями, присущими мироходцам, он владеет в полном объёме.

Вот тут Дамблдор крепко призадумался. Он никогда не был большим специалистом в магии пространства и о такой нетривиальной задаче, как перемещение по осям от четвёртого до двенадцатого, решение которой осваивали лишь единицы за столетие, имел лишь общее представление. Но ему было известно, в том числе благодаря знакомству с Безликим, что просто переместиться в другой мир — не растеряв себя по пути — едва ли не самое простое в мироходстве. Нужно уметь выжить в неизвестных условиях, неведомо где, понять, где ты очутился и приспособиться к этому месту. Необходимо обладать целым спектром навыков и умений, чтобы не умереть, очутившись в невесомости, в огненной пустыне, где плавится ферритовый песок, в воде, на смертельной глубине… или уметь провести предварительную разведку и должным образом подготовиться, что лишь немногим легче. Или должным образом наладить общение с местными жителями, которые не обязательно будут иметь ровно по две ноги, руки, глаза, если они вообще углеродная форма жизни органического происхождения. Или отбиться, если попытка мирного диалога провалилась…

Таким образом Харольд, если верить Безликому, который всегда строго оценивал навыки и способности кого бы то ни было, является далеко не безобидным волшебником. С одной стороны это радовало Дамблдора, с другой — немного печалило. Если он действительно так хорош и самостоятелен, то ему обучение в Хогвартсе не требуется, и с Магической Британией его связывает только наследство его семьи и пророчество. И ещё неизвестно, как, воспитанный и выросший в других мирах Харольд относится к этому пророчеству и к своей роли в истории Третьей Гражданской. А в том, что ему все это известно, величайший волшебник современной Британии не сомневался. Безликий не рез демонстрировал склонность к такому прямолинейному подходу в решении чьих-то проблем: снабдить человека наиболее полной и исчерпывающей информацией, всесторонне подготовить ко всем возможным трудностям и отойти в сторонку, лишь изредка давая намекающие советы. Не корми человека мясом, но вложи ему в руки нож для добычи мяса… Безликий сходным образом действовал с Лили, тогда ещё Эванс, с её сестрой Петунией; дал пару очень дельных советов Люпину, что изменило его жизнь; передал в распоряжение школьной библиотеки несколько ценнейших, тогда считавшихся утерянными, трудов, из которых сам директор почерпнул для себя немало полезного. Одну из этих книг даже он счёл возможным поместить в Общую Секцию, в помощь любознательным ученикам. Жаль только, что ни Том, ни Северус в своё время не прислушались к советам Безликого…

Пока старый волшебник пребывал в размышлениях, хозяйка долила ему чаю, улыбнулась в ответ на машинальные слова благодарности, коротко переговорила с мужем касаемо близящегося ужина, удалилась на кухню. Вернон присоединился к сыну: Безликий был превосходным рассказчиком. Идиллия, изредка нарушаемая лишь ёрзаньем Дадли да редким звоном чайного сервиза, длилась недолго. Сначала в комнату проникло лёгкое дуновение прохлады с улицы, следом из прихожей раздалось громкое:

— Я дома! — голос вырвал Дамблдора из размышлений и прервал безмолвный рассказ Безликого. Дамблдор с некоторым волнением привстал из кресла: голос до боли напоминал Джеймса… Дадли подскочил, как из пушки выстреленный, и с возгласом: «Хар!» с топотом понёсся в прихожую.

— Если что, я на кухне, — предупредил Вернон, неспешно покидая гостиную через другую дверь.

Дамблдор осознал, что сейчас он остался в гостиной один на один Безликим. Снова на ум пришло пресловутое «дитя». Рациональная часть волшебника утверждала, что если бы у Костяного Ужаса были претензии касаемо событий той ночи, он бы давным-давно заглянул к нему…

— Ты отчасти прав в своих опасения, дитя, — негромко подтвердил его рассуждения Ужас, вставая из кресла, — но можешь не беспокоиться, я не планирую ничего травматичного по отношению к тебе. И даже не потому, что ты, как и многие до тебя, как и многие после тебя, наказал себя сам. Ты «дитя» не потому, что не уследил, но потому, что до сих пор полагаешь, что способность убивать и причинять страдания проистекают из жестокости и душевной слабости. — Тут голос стих, и минималистичная голова повернулась к двери. Дамблдор повторил этот жест, и его сердце пропустило удар.

В гостиную совершенно беззвучно вошёл юноша, который одной рукой прижимал к себе Дадли так, что его ноги болтались над землёй, а другой безуспешно пытался выдрать леденец на палочке, самая сладкая часть которого надёжно удерживалась в плену зубов Дадли. Лицо как у Джеймса, отметил Дамблдор.

Наконец сдавшись, юноша поставил своего двоюродного братца на пол и наклонился к нему:

— Быстро догрызай, пока тётя не увидела и не всыпала нам обоим!

Хитро посверкивая глазами, Дадли заговорщицки закивал головой. Потом, словно вспомнив о чем-то, обернулся к Дамблдору и нелепому страшилищу. После чего невежливо ткнул пальцем в сторону Дамблдора:

— Эт’ к тебе пр’шли, — прошамкал Дадли, не выпуская конфеты.

Юноша выпрямился во весь рост, развернулся и без малейшего сомнения посмотрел прямо в глаза. А глаза как у Лили, подумал Дамблдор. После чего он попытался заглянуть дальше, за глаза…

[1] На английском звучит как Unface. Такое сочетание приставки и корня не используется, но если переводить «в лоб», как раз получится «Безликий».