Две метели (гет)

Сергей Сергеевич Снегов, отставной гусарский полковник и герой Отечественной войны, который раз уже зарекался выезжать в ночь, да еще когда рябой Филька пророчил метель. Надо было слушать многоопытного конюха, не пришлось бы сейчас, кутаясь в тяжелую доху, гадать, успеют они добраться до жилья, или придется ночевать в поле. Но, одно дело самому выбирать время для путешествий, и совсем другое — мчаться по зову Амадея Болеславовича Домбровского, которому уж слишком многим он был обязан. А погода, меж тем, портилась. Небо заволокло низкими тучами, и уже не поземка с тихим свистом, поднимала тьму снежинок, а тихонько завывала набирающая силу вьюга.

— Огни, барин! — обрадовано возопил Филька и с присвистом ударил кнутом притомившихся коней.

— Вижу... — не в обычаях Сергея Сергеевича было публично выражать свою радость, но тут он не сдержался и, потирая руки, присвистнул: — Гони!

— Эх! Эге-гей!

Им повезло. Метель разыгралась, когда они добрались до случайного поместья. Как же приятно было слышать завывания ветра за окном, попивая ароматнейший чай, пользуясь гостеприимством хозяев.

— Какими судьбами?

Хозяин поместья, Герман Рудольфович Грейнджер, выспрашивал внезапного гостя с нескрываемым интересом. Такое поведение Снегов мог понять: хозяйская дочь, похоже, засиделась в девках, хотя, к ее чести, жеманничать и лицемерно трепетать ресницами она явно не собиралась. Снегов пустился в пространные объяснения о том, что едет навестить старинного друга, которого не видел с самой победы, а сам искоса поглядывал на мило красневшую Грушеньку. Герман Рудольфович самолично принес бутылку ядренейшей можжевеловки и мизерные рюмочки:

— Выпьем за нашу победу!

Сергей Сергеевич поддержал тост, замечая, как казавшаяся поначалу кроткой девушка недовольно закусила губу, а потом и вовсе ушла, извинившись в довольно дерзкой манере.

— Не одобряет... — почему-то шепотом пояснил Герман Рудольфович. — Говорит, для печени вредно.

— Заботливая, — согласился Снегов.

— Еще какая... одна она у меня, если случиться чего — не переживу.

Разговор плавно перешел на политику, на легкую смуту в обществе, на брожение молодых умов. Собеседники остались довольны друг другом. Грейнджер, хоть и жил в глуши, был очень образованным и начитанным, да и дочь его, казалось, предпочитала тишину библиотеки шумному обществу уездных остряков, что само по себе говорило в ее пользу.

Гостю постелили в огромном кабинете, где отчего-то сильно натопили изразцовую печь. Сергей Сергеевич было задремал, но мучимый жаждой проснулся не позднее полуночи. Удивительно, но тяжелый графин на столе был пуст, и не оставалось ничего, кроме как отправится на поиски кухни, где уж точно можно от души напиться. Встреча в узком коридоре с девицей Грейнджер совершенно точно не входила в его планы.

— Что вы здесь делаете?

Голос у нее слегка дрожал, выдавая волнение, но в целом девица держалась отлично: никакого визга, ни тем паче обмороков. А ведь они столкнулись нос к носу в полной темноте — Снегов самонадеянно не взял свечу, решив, что света кухонного очага ему будет достаточно, чтобы свободно ориентироваться. Девица, очевидно, просто любила бродить в темноте.

— Иду пить, а вы?

— Иду спать.

Она подергала свою руку, которую Сергей Сергеевич перехватил по старой, еще военной привычке.

— Желаете, чтобы я вас проводил?

Прозвучало резко и довольно двусмысленно, чего он и добивался — негоже полураздетым девицам бродить по дому, когда там ночуют посторонние.

— Да вы... да вы... что вы себе позволяете?

Она шипела, как рассерженная кошка, однако и не думала поднимать шума, чем невероятно заинтересовала Снегова — на искательниц приключений не похожа, с норовом, может, конечно, и чересчур романтичная, но кто в ее годы этим не грешил? Хотя... ей же уже явно за двадцать, а то и двадцать пять. Девица вырвала, наконец, у него свою руку и отступила в тень:

— Я в библиотеке засиделась, а не... навоображали тут себе!

Она взмахнула головой и гордо прошла мимо Снегова. Если бы не простое домашнее платье и не растрепанная прическа, эта Грушенька вполне могла бы сойти за светскую львицу, но увы... Сергей Сергеевич проводил взглядом ее легкую тень, без труда нашел кухню и напился. Вьюга за окном бушевала нешуточная, и не было никакой надежды, что к утру распогодится.

Вернувшись в кабинет, Сергей Сергеевич долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок на огромном диване. Гудящий за окном ветер словно нашептывал слова Обета, который Снегов, будучи в изрядном подпитии, когда-то неосмотрительно принес. Ну и черт с ним!

Встал Сергей Сергеевич поздно. Сквозь сон слышал он шум за стенкой, незлобивую перебранку кухарки с каким-то олухом, который не привез из города перец и кофе, потом четкие указания управляющего, и все стихло, кроме шума ветра. Дрова в печи давно прогорели, но у слуг, наверное, были четкие указания не беспокоить гостя, поэтому ему самому пришлось разгрести еще жаркие угли и подкинуть поленья, манерным образом сложенные на кованой подставке.

Метель стихла только к обеду. К тому времени Снегов успел плотно позавтракать и наговориться с хозяевами. Подошедшая в столовую Грушенька чопорно поздоровалась и ничем не выдала, что помнит о ночной встрече. Оно и к лучшему — виниться, а уж тем более оправдываться Снегов не собирался. Осторожно он порасспрашивал Германа Рудольфовича о последних уездных новостях. Все-таки интуиции старика Домбровского стоило доверять. Над ним посмеивались многие модные писаки, но многократно битый жизнью Снегов знал, что пусть уж лучше тебя недооценивают, чем слагают красивые эпитафии. Хитер... ох, хитер был Домбровский!

— Так, стало быть, и в столице уже заинтересовались делишками князя Белозерского?

Оказывается, Грейнджер умел слушать и делать выводы — Снегову стоило только намекнуть на некое расследование, как тот разом выложил о творимых в уезде безобразиях и пообещал всячески содействовать следствию. Снегов, понизив голос, уверил, что любое содействие будет оценено и вознаграждено. Хотя такие правдолюбцы и доставляли иногда массу неудобств, работать с ними было сплошным удовольствием — можно было не опасаться, что Грейнджер откажется от своих слов и пойдет на попятную. Значит, Лаврентию опять хочется острых ощущений?

Когда-то они вместе закончили Калишский кадетский корпус, куда Снегова приняли исключительно по протекции родственников со стороны матери, о чем он, разумеется, вспоминать не любил. Блистательный Лаврентий именовал те годы не иначе как ссылкой и злился на своего отца, угодившего в немилость при дворе, отчего он, как его наследник, был отправлен подальше от столицы. Однако Снегову было страшно даже представить, что бы мог натворить в столице его заклятый приятель, если даже рядовая попойка в его компании превращалась в аттракцион, где игра в «рулетку» становилась не самым зажигательным развлечением. Неужели опять вляпался?

Однако осторожные расспросы показали, что Белозерский, к немалому облегчению Снегова, далек от политики, а промышляет мошенничеством. Грейнджер с пеной у рта доказывал, что торговля того крепостными попахивает. Чем она может попахивать, Снегов прекрасно знал — аферистом Лаврентий был отменным.

Провожали Снегова как лучшего друга. Грейнджер даже сунул ему в карман шинели бутылку можжевеловой настойки, да так незаметно, что Грушенька ничего не заподозрила. Снегов, заворачиваясь в доху, пообещал «заезжать по-простому», Филька присвистнул, и сани, наконец, тронулись.

До имения Амадея Болеславовича оказалось рукой подать, и Снегов позволил себе расслабиться, мечтая о бане с дороги, да о широкой постели. Хоть он и был аскетичен по своей сути, и если бывало нужно, мог переночевать и в поле под кустом, но с годами все же научился ценить ненавязчивое гостеприимство старика Домбровского, которого и воспринимал уже скорее как собственного родственника, нежели наставника.

— Сереженька, как я рад тебя видеть! — Домбровский встречал Снегова на крыльце и окончательно смутил, троекратно его расцеловав. — Метель-то какая была. Я весь извелся, хоть Гришенька и говорил мне…

— Григорий здесь?

— Здесь, здесь… приехал навестить старика на праздники.

Григория Гончарова Снегов не то чтобы не любил — недолюбливал. И дело было даже не в его отце, памятном по Калишскому корпусу. Некрасиво так памятном… с душком… но о мертвых или хорошо, или ничего. Сам корнет Гончаров был слишком уж активен и успел досадить Снегову, когда тот по просьбе Домбровского прочитал у них в корпусе несколько лекций.

Отобедали легко, чтобы не испортить впечатление от бани. Григорий был на удивление молчалив и задумчив, внушая нелепые надежды на собственную разумность. Снегов повидал немало молодых людей и твердо усвоил, что такие мечтательные взгляды предшествуют вспышкам буйства и не несут за собой ничего хорошего. Похоже, мальчишка влюбился именно так, как все и делал — безоглядно, неистово, безрассудно. Ну-ну…

Разговор состоялся уже под вечер. Снегов не торопил старика Домбровского, ожидая, пока тот соберется с мыслями. Раз уж он вызвал Снегова со службы, то дело нешуточное, а уж когда Амадей Болеславович начал зазывать в библиотеку, дабы показать раритетную рукопись, Сергей Сергеевич встревожился не на шутку. Когда массивная дверь библиотеки закрылась, Домбровский, воровато оглядевшись, закрыл ее на щеколду и увлек Снегова в самый дальний угол, чтобы их точно никто не мог подслушать.

— Сереженька, тут такое дело… — Амадей Болеславович тяжело опустился на стул, — прости, что я вовлекаю тебя в это дело, но, поверь, только тебе под силу его распутать.

Снегов, не глядя, опустился на соседний стул и приготовился слушать.

— Ты же хорошо помнишь дела пятилетней давности?

— Вы говорите о деле Тома? де Ридле??

— О нем самом.

— Он мертв.

Это была самая позорная страница жизни Сергея Сергеевича, когда он, будучи молодым идеалистом, поверил, что рвущемуся к власти де Ридле есть дело до возвращения титула своему амбициозному последователю. Мать Снегова действительно была княжеских кровей, но после того, как она вышла замуж за никому неизвестного приказчика с деревенькой в три души, родня от нее отвернулась, а родившегося сына и вовсе сочла бастардом и предпочла забыть о его существовании. Как же тогда Снегову хотелось доказать всему миру, что он чего-то стоит, а обещания вернуть титул и имя предков очень его вдохновляли. И если бы не помощь Домбровского, то вместо достойной государевой службы греметь бы Снегову кандалами где-нибудь на просторах бескрайней Сибири.

— Ох, Сереженька, — Домбровский тяжело вздохнул, — спаси меня господи, но я бы все отдал, чтобы это было действительно так.

— Что случилось?

— В уезде стали пропадать люди… не крепостные, нет… Иннокентий Рябов — приказчик, Феофан Сытин — стряпчий. Про других говорить не буду, только вот ведь странность какая… и у того, и у другого на воротах углем Знак Мрака был начертан.

— Не может быть...

— Маленький такой, не очень приметный, да к тому же наутро стерт был. Никто и значения не придал — подумаешь, перевернутая звезда в круге, со значочками непонятными… мало ли кто балует.

— Тела нашли?

— Еще нет… только вот я не сомневаюсь, что, когда найдут, тот знак будет у них на груди вырезан… как раз над сердцем.

— Только двое? — Снегов сам подивился тому, как глухо прозвучал его голос.

— Я знаю про двоих, а там…

— Когда это случилось?

— Четвертого дня. Я сразу с фельдъегерем тебе письмо и отправил. Ты — молодец, что подсуетился.

— Так четыре года в отпуске не был — не смогли отказать.

Молчание было пугающе напряженным.

— Может, кто из последователей выжил? — не выдержал Снегов.

— Думаешь, Жнецы Смерти призывают своего Мастера?

— Чем черт не шутит…

— Не знаю, Сереженька… ох, не знаю. Есть еще такая вещь, как чуйка, и она просто кричит, что его смерть была разыграна как по нотам. Я не поверил тогда, а сейчас…

— А что Лаврентий?

— Твой друг почти безупречен. Как, впрочем, всегда — предъявить ему нечего, кроме пары афер с крепостными, но чем бы он не тешился… а вот родственники жены к нему зачастили.

— И Васса? — вскинулся Снегов.

— И Василиса Чернышева. Она уже блистала на двух балах, устроенных Белозерским, и из-за нее стрелялся корнет Зубов с уланом Бяльским.

— И кто кого? — равнодушно поинтересовался Снегов.

— А какая разница? Она пропускает рождественский дворцовый маскарад, чтобы блеснуть в уезде, где кавалеры путают полонез и мазурку.

Васса Чернышева была официальной фавориткой и, как поговаривали, любовницей де Ридле, поэтому в сомнениях Домбровского был огромный смысл, и Снегов был склонен разделить его тревогу.

— Она живет у Лаврентия?

— Точно не знаю, но поговаривают, что да…

Теперь Снегов не удивлялся этому странному вызову. Из всей братии Жнецов только ему и Белозерскому удалось выйти сухими из воды, а вот той же Вассе близкое знакомство с де Ридле стоило полугода невеселых размышлений под сводами Петропавловской крепости, да двух доходных домов в центре Петербурга, проданных за бесценок. Неужели жизнь ее ничему не учит?

— Вы думаете, мне стоит навестить старинного друга?

— И не только его. Как я понял, ты уже познакомился с Грейнджером?

— Да. Пережидал у них метель.

— Это очень хорошо… было бы неплохо, если бы ты продолжил с ним знакомство. По счастью, у него дочь на выданье, поэтому твои визиты к нему не вызовут ненужных подозрений.

— Кроме того, что могут скомпрометировать девицу.

Домбровский разулыбался:

— Ох, молодость, молодость… в уезде каждому известно, что дочка Грейнджера разборчива не по чину и женихов на дух не переносит после той истории со студентом Рыжовым…

— А что за история? — не то чтобы Снегова это действительно интересовало.

— Как же… — Домбровский оживился, — говаривали, что она собиралась тайно венчаться с одним студентом. Рыжов такой был. Да не сошлись звезды — он в ополчение ушел и сгинул где-то под Смоленском, а она вроде бы как немного тронулась… ждет его. Такая вот великая сила любви.

Снегов хмыкнул. Он давно уже не верил в такие истории с вечной любовью. Проходит все… как бы глубоки не оставались рубцы на сердце, жизнь продолжается.

— Ты же у меня поживешь? — для Домбровского это был решенный вопрос. — Приехал навестить наставника, познакомился с соседями, возобновил юношеские связи… логично и не вызовет ненужного интереса.

В этом был весь Домбровский: ох, и любил старик все распланировать, и надо отдать ему должное — в прогнозах он не ошибался, за редким исключением, когда не знал всей подоплеки истории. Снегов и сам любил предопределенность, поэтому сразу же после разговора написал пространное письмо Белозерскому и поручил Фильке отвезти послание с самого утра, рассчитывая уже к вечеру получить приглашение навестить старинного приятеля.

Белозерский ожидаемо заинтересовался. В ответном письме он просил «заезжать по-простому, без лишних церемоний», и Снегов ощутил азарт начала занимательного дела. Домбровский, хоть и говорил, что отошел от дел, был в курсе всех событий, как уездной жизни, так и новых настроений при дворе. Тайные общества росли как грибы после дождя, и не все были такими же безобидными. Модные разговоры о смысле жизни вели или к вольным каменщикам, или в тайные ордены «Русских рыцарей» и всевозможные «Союзы спасения», грезившие идеями ограничения самодержавной власти. Интересно, а чем сейчас грешит Белозерский?