Две метели (гет)

Муди принялся голосом задушевного доктора рассказывать о том, что он лично стал свидетелем «безобразных ссор» Снегова и покойного, а чтобы присутствующие не сомневались в его словах, вызвал первого свидетеля обвинения — Гончарова... кого же еще! И тот подтвердил, что ссоры были, чаще всего по утрам, но причину он-де не знает. Потом он рассказал про роковой вечер и описал наряд Снегова.

— Стало быть, на подозреваемом был черный шелковый плащ с алым подбоем?

— Да.

— Не этот ли? — Муди, с видом фокусника, извлек из-под кафедры перепачканный плащ.

— Именно этот... — Гончаров тяжело сглотнул, словно сдерживал тошноту.

— Вы видели Снегова на балу? — продолжал наседать обвинитель.

— Да.

— В этом плаще?

— Нет... когда я его увидел, он был совершенно в другом костюме...

— При каких обстоятельствах это было?

— Ну... — Гончаров покраснел, — Снегов ворвался в библиотеку.

— Вы там были один?

— Нет...

— А с кем?

— С корнетом Белозерским... Дмитрием... мы...

— А кроме Дмитрия там была я! — Грушенька решительно поднялась со своего места.

На мгновение Муди, казалось, потерял дар речи, а потом все же спросил:

— И что вы там делали?

Грушенька решительно задрала подбородок:

— Читали, конечно! Что еще можно делать в библиотеке?

Куда же она лезет? Неужели не понимает, что это уже не игра в сыщиков? Тем более, при таких напряженных отношениях с судьей… У Снегова даже мелькнула сумасшедшая надежда, что Грушенька это делает ради него, но он сумел себя одернуть — пустое… Чтобы отвлечь от нее внимание, Снегов попытался было вставить слово, но Муди тяжело посмотрел на него и посоветовал не усугублять и без того бедственное положение дебошем в суде, после чего обратился к почтенной публике с рассказом, что именно этот плащ, испачканный кровью жертвы, был найден на месте убийства, спрятанным под диван. После чего вызвал очередного свидетеля — Филимона, работника Домбровского, который и углядел эту улику. Колченогий Филимон с глазами навыкате, как у рака, истово крестясь, подтвердил слова обвинителя, а от себя добавил, что Снегов ему никогда не нравился. Еще бы... Сергей Сергеевич вспомнил, как тыкал носом приблудную кошку, испоганившую его ночные туфли, и как этот самый Филимон просил за эту заразу, а потом унес ее, спрятав под тулуп.

А Муди вошел в раж. Он рассказал о тяжелой смерти Домбровского, как тот истекал кровью, пока его убийца веселился на балу. Снегов хотел опровергнуть, но обвинитель сказал об имеющемся в деле лжесвидетельстве Белозерского, который попытался убедить следствие, что обвиняемый прибыл на бал одним из первых и даже успел записаться на вальс в агенде у госпожи Бравур, однако бальная книжечка этой госпожи бесследно пропала, а своего партнера Люсинда не запомнила. Кроме того, Белозерский пытался ввести в заблуждение следствие рассказом о неком эпизоде с господином Оллонетти, о котором сам художник ничего не знает. Никколо Оллонетти подтвердил, что вместе со Снеговым распивал крепкие алкогольные напитки, но уже далеко за полночь. Не исключено, что обвиняемый старался утопить в стакане муки совести, потому как был обязан господину Домбровскому. Муди сделал эффектную паузу и с жаром продолжил:

— Четыре года назад только поручительство Амадея Болеславовича уберегло Снегова от каторги. Тогда он уверил следствие, что Снегов не просто так водился с французами, а выполнял некоторые очень деликатные поручения, большую часть которых нельзя доверить бумаге...

Снегов напрягся. Ох, не зря Муди начал вспоминать то дело! А тот, раздувая ноздри, продолжил:

— А знаете ли вы, уважаемые дамы и господа, о знаке, который «украшает» руку подсудимого?

Вот и все... Сергей Сергеевич постарался сохранить самообладание и смог бы, наверное, если бы не вскрик с первого ряда:

— Не может быть!

— Может-может, — успокоил Муди, — и все желающие могут его увидеть. Не бойтесь, господа, — зверь в клетке не кусается...

— Так получается... — в поднявшейся грузной женщине Снегов узнал вдову Феофана Сытина, — это ОН?!

— Против фактов не пойдешь, — ухмыльнулся Муди и поспешил попросить перерыв.

Перерыв затянулся, а потом и вовсе появился секретарь суда — какой-то арапчонок, и объявил, что на сегодня заседание окончено. Снегов сидел в своей клетке и из-под нависших на глаза волос смотрел, как публика, почтенная и не очень, покидает зал суда, согласно табели о рангах. Сочувственный взгляд Грушеньки на прощанье ему точно привиделся, а вот кривая усмешка Чернышева — нет. Небось, напьется на радостях...

Вместе с ужином хмурый караульный принес еще одну записку от Белозерского.

«Сергей, все непросто. Судья — идеалист и ставленник Домбровского, но самое худшее — он НЕ БЕРЁТ. Не знаю, чем ты так сильно насолил Муди, но тот мечтает увидеть тебя на каторге и убежден, что ты виновен, при этом ничего не желает слышать про де Ридле, считая его мертвым. Этот суд мы проиграем, но я подам на апелляцию и поговорю с нужными людьми в столице, поэтому верь: все будет хорошо».

Уничтожив записку, Снегов уселся на кучу соломы и прислонился к теплой стене. Вот и все... рассчитывать не на что. Снегов был уверен, что до рассмотрения апелляции ему не дожить — Домбровского любили и ценили, поэтому с его убийцей рассчитались бы споро. Приятно было ошибиться в Белозерском. Снегов всегда считал его человеком, который делает лишь то, что выгодно, и подозревал, что тот приятельствует с ним только оттого, что считает полезным. Оказалось, нет — сиятельный князь относился к нему как к другу.

Снегов поднял одну соломинку и, покрутив ее в руках, прикусил. Она еще хранила едва уловимый запах лета. За окошком разыгрывалась метель, а он, прикрыв глаза, представлял себе бескрайнее зеленое поле, чистое небо, темнеющий вдалеке лес... Почему-то привиделась Грушенька, сидящая на траве и задорно заглядывающая ему в глаза. Снегов разглядел даже кружевную нижнюю юбку, показавшуюся из-под подола зеленого платья, и отчаянно замотал головой, прогоняя видение. Он откинул голову и несколько раз стукнулся затылком о стену — вот же старый дурак! И жить осталось всего ничего, а туда же — девицу ему подавай! А ведь сложись все по-другому, и тогда не посмел бы к ней подойти, потому что есть такие ошибки, которые не исправить...

Ночь прошла ужасно. Ледяной ветер бился в расколотое окошко, унося последние крохи тепла, и, сжимаясь от холода под овчиной, Снегов мечтал лишь о том, чтобы весь этот фарс поскорее закончился.

Наутро, умывшись наметенным под окном снегом, Сергей Сергеевич, как смог, почистил одежду и приготовился ждать. Скорее всего, именно сегодня всё и закончится. К холодной каше он не притронулся, но жадно напился, памятуя о духоте зала суда. Скорее бы...

Наверное, в уезде было слишком мало развлечений, раз публика с такой готовностью толпилась у здания суда, завистливо поглядывая на счастливчиков, у которых были повестки и приглашения. Снегов прошел сквозь толпу, опустив голову, не желая видеть ненависти и какого-то животного интереса. Против воли к горлу подступила волна удушливой тошноты — клетка подсудимого зияла открытой пока дверью.

Снегов расправил плечи и выпрямил спину — свою роль он постарается сыграть достойно. Холодно он оглядел притихший зал и заметил, как Чернышев передал Вассе записку, сложенную причудливым конвертиком. Она нарочито медленно ее развернула и начала читать, ничем не выказывая интереса. Однако от Снегова не укрылась, как дрогнула тонкая рука, попытавшись сдернуть с шеи тончайший шелковый шарф. Надо же! Интересно, кто ее так?

Но тут Снегову стало не до наблюдений за Вассой. В зал суда походкой триумфатора вошел Муди, а вчерашний арапчонок потребовал встать при появлении судьи. Спектакль продолжился.

Вероятно, Муди счел доказанным убийство Домбровского, поэтому сегодня и углубился в историю, рассказывая о Знаке Мрака. Выходило очень складно: страшно, таинственно и неотвратимо — самое то, что требовалось рассказывать на ночь непослушным детям.

Снегов перестал вслушиваться в слова — и так понятно, что совершенные де Ридле убийства припишут ему. Помощи адвоката ждать не приходилось — за все время тот ни разу не подошел, и думать, что что-то изменится, было глупо.

Васса сидела как на иголках, а потом достала из маленькой сумочки зеркало и сосредоточенно принялась оглядывать сидящих позади нее. Это становилось интересным и позволяло отвлечься от хода этого формального процесса, основной целью которого был не поиск истины, а сведение старых счетов. Кого же высматривает Васса Чернышева? Кто же этот загадочный автор таинственной записки, которая произвела на несгибаемую женщину столь сильное впечатление?

Снегов, прикрывшись завесой немытых волос, с интересом принялся разглядывать соседей Вассы, однако их лица выражали только интерес к словам Муди. Все как один внимали, чуть ли не пуская слюни. Ну, разве что, Белозерские думали о чем-то своем, да еще… Грушенька! Девица, прищурив глаза, пристально смотрела в сторону Вассы, и, похоже, та отвечала ей не менее выразительным взглядом. Васса вздрогнула, когда Грушенька заговорщически подмигнула ей, и опустила зеркало, прикрыв его ладонью.

Муди вызывал еще каких-то свидетелей, те что-то путано говорили, а Снегов не мог перестать смотреть на Вассу, в душе которой сейчас явно шла какая-то борьба. Она сама не заметила, как искусала в кровь губы, и с удивлением взглянула на тонкий батистовый платок, окрасившийся красным, когда она поднесла его ко рту. Происходило что-то из ряда вон выходящее, что заставило Снегова отбросить прочь заупокойные мысли и попытаться решить эту задачу. Удар молотка вернул Сергея Сергеевича в зал суда. Медленно и с достоинством говорил судья Артур Рыжов:

— Суд внимательно выслушал все материалы дела и удаляется для принятия решения.

— Нет! — звонкий голос Вассы Чернышевой заставил всех вздрогнуть.

— Простите…

— Суд ознакомился с показаниями не всех свидетелей этого дела.

Рыжов покраснел от досады. Похоже, он сильно недолюбливал эту столичную штучку, но его принципы не позволяли проигнорировать ее заявление.

— Вы знаете еще свидетелей?

— Да! — Васса легко встала со своего места и подошла к кафедре. — Никто не расспрашивал меня.

— Простите… а вы разве…

— Я знаю об этом деле больше, чем все присутствующие в этом зале вместе взятые.

— Но как же…

— Желаете, чтобы я поклялась?

Муди выглядел так, словно его вот-вот хватит удар, а Васса насмешливо посмотрела на него и начала:

— Перед богом и людьми клянусь говорить правду и только правду.

Неважно, где она выкопала эту формулировку, но она произвела на присутствующих впечатление. Ропот, поднявшийся было в зале, стих и в звенящей тишине слова Вассы звучали, как удары молота:

— Являясь близким человеком Тома де Ридле, я заметила, что с ним происходят страшные вещи…

— Что?! — взъярился Муди. — Де Ридле мертв!

— Уверяю вас, когда я видела его нынешним утром, он был жив и физически здоров.

— Не может быть…

Васса лишь презрительно усмехнулась и продолжила:

— Я ничего не знала о свершившихся убийствах, которые лишь доказывают, что Тома де Ридле повредился рассудком после слов цыганки, которая нагадала ему лютую смерть от руки мальчишки. Эта же цыганка дала ему одну книгу в черном кожаном переплете, которую он почти зачитал до дыр…

— Вы хотите сказать… — Артур Рыжов, несмотря ни на что, был человеком глубоко порядочным и честным.

— Когда я узнала, что это его рук дело, было уже поздно.

— Но…

— Единственным, кто его заподозрил, был Домбровский, который тут же вызвал из столицы своего верного пса… — Васса кивнула головой на клетку со Снеговым. — И тот сразу взял след, подписав тем самым себе приговор...

— Да что вы такое говорите?

— Что знаю! Поэтому Тома де Ридле и решил покончить с одним и взвалить вину на другого. Благо, Алексей Викторович Угрюмов не отличается объективностью суждений.

Не выдержавший обвинений Муди подошел к ней вплотную и начал что-то вполголоса выговаривать, отчего Васса только деланно рассмеялась:

— Вы видите, он и сейчас пытается мне угрожать…

— Вы заодно с этим преступником!

— Неужели? Уверяю вас — мне нет до его судьбы никакого дела, я лишь пытаюсь спасти того, кто мне дорог.

— И кого же это?

— Тома де Ридле.

Ответом ей было потрясенное молчание переполненного зала. Первым пришел в себя Рыжов. Он постучал молотком по бронзовому блюду, привлекая к себе внимание:

— Что вы хотите этим сказать?

— Лишь то, что он нуждается в лечении, но не в суде.

— Но позвольте…

— Я готова ответить на все вопросы этого дела, если вы, господин Рыжов, дадите мне слово, что Тома де Ридле осмотрит столичный врач, который вынесет свой вердикт и назначит, наконец, ему лечение…

— Лечение?

— Конечно. В закрытой клинике он не будет представлять опасности для общества.

— А как же военные преступления? — неистовствовал Муди.

— После объявленной высочайшей милостью амнистии? Господин судья, объясните этому человеку, что он заблуждается.

— Но у таких преступлений…

— Беспрецедентно! — отрезала Васса, и с легкой улыбкой взглянула на Рыжова: — Так вы дадите слово?

— Погодите! Вы требуете врачебного освидетельствования де Ридле, который, по вашим словам, совершил все эти убийства?

— Я лишь прошу соблюсти букву закона. Указ Екатерины Великой одна тысяча семьсот семьдесят шестого года.

Рыжов размышлял не больше минуты:

— Да будет так!

В ушах у Снегова шумело. Такого поворота событий он никак не мог ожидать, и ему абсолютно не верилось, чтобы наивной с виду Грушеньке удалось то, на чем обломали зубы лучшие следователи. Что же было в той записке? А Васса, казалось, осталась весьма довольна сделкой. Когда она хотела покинуть кафедру, то была остановлена Рыжовым, и они что-то вполголоса обсудили, после чего судья стукнул своим молоточком:

— Заседание окончено. Почтенную публику прошу разойтись.