Три стороны монеты (джен)

Дозор молча пропустил меня. Им не надо было спрашивать моё имя, не надо было проверять паспорт — на ВДНХ меня знали все. Знали как героя, как спасителя, но всё чаще называли убийцей. Все постоянно смотрели мне вслед, когда я шёл к гермозатвору, но никто больше не смел меня отговаривать. Я давно привык к косым взглядам, привык к тому, что от меня шарахаются и считают сумасшедшим. Вот только я никак не мог смириться с тем, что эта станция стала для меня чужой. “Удел героев — одиночество”, — так сказал Хантер при нашей первой встрече. Тогда я просто пропустил его слова мимо ушей, но теперь вспоминал всё чаще...

— Ну что, Артём, наверх? — спросил дозорный.

Вопрос был риторическим, и я мог бы не отвечать, но что-то легонько кольнуло в груди, и я просто выдохнул:

— Да.

Раньше они ещё интересовались, не передумаю ли я, но со временем это стало не нужно — ответ всегда был один.

Медленно поползла вверх решётка гермозатвора. За ней была лишь будочка с моей химзащитой и рацией, а дальше ввысь стремилась бесконечная череда ступеней — мой единственный путь к свободе.

— Пароль прежний. Наша смена — до полдевятого, — дозорный пристально посмотрел на часы, а потом перевёл взгляд на меня. — Серый приказал тебе вернуться до этого срока, после — никому не откроем. Даже тебе, Артём, — последнюю фразу он нарочно произнёс слишком гордо, показывая, что выделяет меня среди других жителей ВДНХ.

Я хмыкнул — никто на станции не смел открыто признать своё отношение к моим постоянным вылазкам наверх. Вместо этого меня почитали, вслух говорили о том, чтобы делали без меня. Ведь я был героем-избавителем, и мне было позволено всё.

Переодевшись, я быстро выскочил из будочки и помчался вверх по ступеням. Сейчас мне не нужен был фонарь — за всё время я успел досконально выучить все трещинки, обвалы и пролёты. Впереди забрезжил слабый дневной свет, но после вечной темноты подземки я считал его проявлением чего сверхъестественного.

На поверхности как всегда было тихо. Москва стояла такой же, как и в тот день — в день, когда началась ядерная война. Проспект был заполнен навечно оставленными машинами, полуразрушенные здания кварталами тянулись вдоль улиц, а где-то вдалеке блестел красными звёздами Кремль. Я обернулся и замер, не в силах отвести взгляд: в нескольких километрах на север как маяк высилось покосившееся здание телебашни, а слева от неё было пепелище. В одно мгновение я заново увидел то, что так долго мучило меня в кошмарах: Чёрные, гильза Хантера, Мельник, установки ПВО, тихий шорох в рации и... смерть. Резко, мучительно, жестоко...

На землю упали чёрные снежинки. Я вытянул руку и прошептал:

— Пепел... Как мне всё это знакомо. Хочешь выйти из темноты тоннелей, а оказываешься в мире, где нет ничего светлее чёрного.

Я вздохнул, поднял сумку с рацией и пошёл к многоэтажке. После Ботанического сада я почему-то поверил в то, что мы не одни, что где-то есть ещё выжившие. И я стал искать их. Наверное, убив надежду, люди всегда пытаются найти ей равноценную замену. Так делал и я.

Под сапогом раздался звон металла. Я нагнулся и поднял монетку. Бесполезную в наши дни, когда всё решают патроны, но напоминающую о прошлом, о тех днях, к которым я бы хотел вернуться. Я повертел её, разглядывая, а потом подбросил вверх и, поймав рукой, прихлопнул ладонью. Орёл...

Я улыбнулся и снял противогаз. Несмотря на одиночество, я свободен. Свободен как орёл. Люди могут верить, что метро — их дом. Но я птица, и мой удел — высота.

В противоположной стороне завыла собака, но я шёл вперёд, подальше от вечного сумрака метро. Я свободен, а это значит, что когда-нибудь мне повезёт. Ведь это моя сторона монеты.