Когда воскресает былое (гет)

— Мама, а дядя Уильям скоро приплывет?

Элизабет мельком глянула на сына, который едва сдерживал нетерпение, перескакивая через кочки и сбивая подобранной где-то корягой зеленые лопухи — на его лице светилось радостное предвкушение.

— С минуты на минуту, Генри, — улыбнулась она и перевела взгляд на воспаленный горизонт — солнце близилось к краю видимого пространства, заливая мир плавленым золотом. — Только ты подождешь меня здесь, а я спущусь к берегу сама. Когда придет время, я позову.

Генри рассеянно кивнул и сбил палкой подвернувшийся ему под ноги одуванчик — серебристый пух разлетелся, подхваченный легким бризом и запутался в золотисто-русых волосах мальчика.

— А почему мы не в порт идем? Корабль дяди Уильяма не туда разве приплывет? Тут ему негде стать, — вопрос Генри, заданный задумчиво-удивленным тоном, заставил сердце Элизабет пропустить удар.

Она резко остановилась. Генри тоже затормозил и с немым вопросом в глазах воззрился на мать. Элизабет прикрыла веки и вдохнула полной грудью теплый воздух, пропитанный ароматами летних трав, влажной земли и едкой морской соли. Вдохнула и, ощутив, как сердце вернулось в прежний ритм, опустилась на колени перед сыном, который молчал в ожидании ответа. Он всегда был таким — терпеливым и спокойным, как море в полный штиль, а если штормил, то играючи, не доводя до катастрофы. Роберт и Элизабет Мердл высоко ценили этот редкий среди детей талант.

— Генри, — Элизабет пристально всматривалась в лицо сына, впитывая взглядом все до единой его черты. — Ты получишь ответы на свои вопросы. Но для этого тебе придется подождать. Ты ведь любишь сюрпризы, а, озорник? — она потрепала русую макушку, представляя почему-то, что именно так делал бы Уилл, живи они все вместе.

— Я люблю сюрпризы, матушка, — живо отозвался Генри и растянул рот в щербатой улыбке — коренные зубы у него выросли еще не все. — И готов даже спиной повернуться к морю и считать до пятисот, пока ты будешь там встречать дядю Уильяма.

— Идет, матрос, — рассмеялась Элизабет. — Сидеть спиной к морю и считать до пятисот. Медленно, как положено!

— Так точно, капитан!

Крепко обняв и расцеловав сына в обе щеки, Элизабет проворно вскочила на ноги и, никем и ничем не удерживаемая, едва ли не бегом устремилась вниз, к желтоватой кромке, которую с легким шорохом лизал прибой. В лицо ударил внезапный порыв прохладного ветра, когда она пересекла линию, отделяющую песчаную россыпь, укрывающую берег, от жесткого травянистого ковра, пестрящего белыми кляксами пушицы и лиловыми гроздьями вереска.

Скинув легкие туфли, Элизабет проложила цепочку смазанных следов к пенистой кайме, чтобы погрузить уставшие ноги в ласковую свежесть воды. Закрыв глаза, она застыла. Ветер набирал силу, волны шумели, в душе нарождалось странное беспокойство. Шли минуты — они тянулись маленькими вечностями, и Элизабет все больше казалось, что ей суждено простоять здесь соляным столпом до самой ночи. Она снова ждала, и это ожидание было самым тягостным в ее жизни.

— Элизабет, — то ли море прошелестело, то ли прошептал чей-то едва слышный голос.

— Уилл? — едва слышно отозвалась она, почувствовал, как обдало ее новым порывом ветра.

Элизабет медленно разлепила веки и встретилась взглядом с его глазами — темными, почти черными, как у Генри — и похолодела до самых кончиков пальцев. Неверяще протянула ладонь к его ледяной и бледной, как снег, коже, чтобы убедиться: это не сон, не видение, не тень.

— Уилл… Я ждала тебя, — Элизабет улыбнулась, а щекам стало горячо и мокро. — Десять лет…

Уильям молча поднял руку, почти ласково провел пальцами по ее лицу, огладил острый подбородок… а затем сомкнул их железной хваткой на нежной шее. Элизабет захрипела, хватая воздух ртом, и вцепилась в его запястье, силясь оторвать от себя. Ее разум в одночасье захлестнули паника, ужас, неверие — это не Уилл, нет, не может быть! Внезапно хватка ослабла, а в следующий момент пальцы и вовсе разжились, оставив на коже обруч красных отпечатков. Элизабет, шумно дыша, обхватила шею ладонями.

— За что, черт возьми? — севшим голосом спросила она, вглядываясь в ставшие такими холодными и чужими темные глаза. — Уильям? За что?

Ее взгляд вдруг прояснился, выхватив из облика стоявшего перед ней мужчины несколько мелких, но пугающих деталей: бледная-бледная кожа, склизкая влага, пропитавшая волосы, одежду, обувь — все! — и радужно поблескивающие то там, то тут чешуйки, редкими созвездиями украшающие его тело. И самое страшное — печать мертвецки-холодной ярости на лице. Уильям Тернер умер, уступив место морскому чудовищу — и Элизабет не узнавала в нем отца своего сына.

— Думаешь, расстояние в сотни и тысячи морских миль мешает слухам? — тихо спросил он. — Думала скрыть от меня свое теперешнее положение? Каково это, скажи мне, Элизабет — быть женой двух мужей? — он приблизился вплотную, его дыхание сырым облаком коснулось лица Элизабет, обдав ее рыбным духом.

— Я… Я хотела сама тебе обо всем рассказать! — отчаянно прошептала она. — Я не собиралась врать тебе и… я не по любви замуж вышла, Уилл! Я всегда любила тебя, ты знаешь это!

— Отвлекаясь временами то на того, то на другого.

— Я любила только тебя, — вздернув подбородок, отчеканила Элизабет. — Но у меня не было выбора, ты знаешь это прекрасно. Порт-Ройал сгорел, отец мой погиб еще раньше — что мне оставалось делать? Я уехала сюда, зная, что ты найдешь меня в любом месте. Слышишь? Я знала, что ты найдешь меня! Не пряталась, не таилась! И замуж я вышла только для того, чтобы нашему сыну жилось привольно и безопасно. Чтобы он знал мужскую руку… Я думала, ты поймешь меня. Ты ведь понимал меня. Раньше. Всегда.

— Сын… — Уильям отстранился и яростным взглядом обшарил побережье. — Где он? Он знает обо мне?

Элизабет, качая головой, сделала несколько шагов назад, не сводя глаз с дикого зверя из морской пучины. В висках громом взрывалась боль — боль испуга и разочарования.

— Знает он обо мне или нет? — рявкнул Тернер, рывком приблизившись к ней и схватив за плечи. — Отвечай! Я хочу видеть своего сына! И быть узнанным! Я хочу быть узнанным!

— Он думает, что ты его дядя. Я не решилась сказать ему правду. Открыть, что капитан «Летучего Голландца» — его собственный отец… Он думает, это сказка, — трясясь безвольной куклой в крепких холодных руках и едва выговаривая слова, Элизабет не переставала спрашивать себя, сколько еще времени выдержит любопытство Генри. Ей очень хотелось взмолиться — знать бы, кому — о том, чтобы он оставался на месте и не выходил к берегу.

— Дядя… ДЯДЯ! — прорычал Уильям и с силой оттолкнул от себя Элизабет.

Споткнувшись о камень и рухнув в песок, она не попыталась встать, а лишь смотрела на незнакомого ей мужчину, пытаясь отыскать объяснение всему, что сейчас происходило. Джек говорил ей, что все дело во лжи и в сердце, вырванном из капитана, который обречен был жить с дырой в груди один на один с морем и собственным одиночеством. Видят боги, бывалый пират был прав, хотя и сам был не чужд пороку, отцом которого считают сатану. Но он, черт побери, открыто это признавал, а потому был честен.

— Как ты назвала его? — резко спросил Уилл.

— Генри…

— Генри… Генри… Так вот, запомни, лживая моя жена — не видать тебе больше Генри, как своих ушей. Море станет его землей, а мой корабль — вечным домом. Часть корабля, часть команды… часть меня, — Уилл больше не ярился, он говорил спокойно, размеренно, отвешивая каждое слово подобно тщательно выверенным дозам яда.

— Нет, — просипела Элизабет и, ползком подобравшись к мужу, обхватила его ноги. — Только не Генри… Умоляю, не забирай его. Он для меня — все.

— Где-то я уже это слышал. «Ты для меня — все, Уилл», говорила ты, — тихо напомнил Тернер. — Твои слова рассыпались прахом, потому что были ложью. Надо полагать, сейчас ты тоже лжешь.

— Нет! — разозлившись, закричала Элизабет и попыталась подняться. — Ты не получишь Генри, я не отдам его!

Ветер усилился — теперь он гремел, точно сотни боевых барабанов; море бурлило и кипело в безумной ярости. Волны бились о берег с первозданной мощью и не давали Элизабет встать, слепя брызгами, сбивая с ног и заливая лицо соленой водой. Она что-то кричала — сама не зная, что — цеплялась руками за Уилла, застывшего статуей среди безумия стихии, пыталась ударить его или повалить вниз, но каждый раз ее отбрасывало в сторону неведомой силой.

В какое-то мгновение Элизабет поняла, что ослабла — ослабла настолько, что ей пришлось застыть в коленопреклоненной позе, не спуская глаз с Уилла. Он по-прежнему стоял неподвижно, глядя вдаль темными глазами, и молчал — словно чего-то ожидая. Когда сверкнула молния, на долю секунды осветив пляж пламенеющим сиянием, Элизабет осознала: капитан ждал свою команду. Из обезумевшей пучины, покрытые гребнями морской пены, выходили они — свирепые и покорные проклятые души — часть проклятого корабля.

Обезумев от ужаса, Элизабет громко закричала и рванулась вперед, чтобы, опередив их, добежать до сына первой. Но вязкий влажный песок не пустил ее, ноги запутались в платье и, кажется, кто-то толкнул ее в спину — утратив равновесие, она рухнула вниз. Ослепительная вспышка боли, золотые искры, твердость камня — а потом совершенный мрак и провал в небытие.

* * *

Когда Элизабет очнулась, вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь мирными всплесками волн. Можно было бы подумать, что все виденное — лишь сон, но голова звенела от боли, а руки увязали в мокром песке, который совсем недавно кипел, как варево в котле, под напором морской стихии.

С трудом сев, Элизабет прикоснулась к голове чуть выше лба — на пальцах осталось что-то темное и мокрое, в густом сумраке не разглядеть. Сколько времени она пролежала без сознания? Солнце село давно, ночь уже зажгла звезды на иссиня-черном полотне неба, а вокруг царила тишина — тишина, не таившая в себе ничего кроме смутной угрозы. Элизабет принялась восстанавливать цепочку событий, предшествовавших потере сознания — звено за звеном — и, вспомнив все, ощутила, как волосы на голове и на руках встали дыбом.

— Генри, — прошептала она и попыталась встать.

Голова закружилась, перед глазами вспыхнули огоньки, отозвавшиеся тупой болью в висках. Элизабет замутило. Глубоко вдохнув прохладный ночной воздух, она повторила свою попытку подняться на ноги — на этот раз удачно. И, покачиваясь, спотыкаясь и жмурясь в стремлении отогнать мельтешащие перед глазами искорки, побрела в направлении дома.

— Генри! Генри! Где ты, мальчик мой, отзовись! — кричать было тяжело, но она пересилила себя в надежде на то, что ее сын спрятался где-нибудь в траве и, услышав материнский голос, выбежит ей навстречу. — Генри! Откликнись, Генри!

Так и шла она, срывая голос в криках и напрягая всю свою волю, чтобы не рухнуть обессиленно на землю. Войдя в город, она даже не обратила внимания на непривычную для столь позднего часа тревожную суету, охватившую Фалмут и превратившую его в взволнованно гудящий пчелиный улей. Люди носились по улицам, испуганно переговариваясь, некоторые бежали куда-то с ведрами, полными воды, а в воздухе слышался запах гари. На грязную, мокрую, окровавленную Элизабет никто не обращал внимания, хотя бы потому, что сейчас она была мало похожа на себя прежнюю — ухоженную и полную достоинства миссис Мердл.

— Что… что стряслось? — потрясенно прохрипела Элизабет, заметив, что, чем ближе она подбирается к своему дому, тем задымленнее становится улица. — Что происходит? Постойте… — она ухватилась за пробегавшую мимо женщину. — Объясните мне, кто-нибудь…

— Миссис Мердл! — узнав ее, ахнула та. — Миссис Мердл… Мне очень жаль… Ваш дом… В ваш дом ударила молния! Он горит уже третий час, и никто не может потушить его, такой уж сильный пожар… Миссис Мердл, я… соболезную. Там были ваш муж и прислуга, их никто не видел. Я боюсь, что… Простите, миссис Мердл…

Но Элизабет уже не слушала ее. Отцепив от себя сочувствующие пухлые руки, она двинулась дальше на дрожащих ногах. Вот он — ее дом — тонет в пламени, которое трещит и гудит, и сыплет ярко-горящими искрами. Все, что могло в нем гореть, горело: окна дышали золотым жаром, а из крыши взвивались в ночную тьму ярко-желтые языки. Вокруг сновали люди с водой, старательно заливая пожар, но Элизабет не было до них никакого дела. Онемев от горя, она смотрела на дом, в котором провела последние десять лет своей жизни и от которого к утру останется лишь чернеющий остов. Генри там не было — Элизабет знала это наверняка; но и Роберта она больше не увидит, равно как и всех, кто жил рядом с ними все это время. Тени прошлого сделали свое дело, срубив на корню настоящее.

* * *

Утро было серым и сырым. Элизабет утомленно бодрствовала около догоревшего здания, зловеще черного и унылого, как потухший костер. Растирая по лицу копоть и слезы, она стояла на пороге, страшась увидеть, что осталось от привычных, ставших такими родными, комнат, мебели, людей. Она не боялась мертвых — жизнь научила ее, что живые страшнее — но ей никогда раньше не приходилось искать в искореженных, изуродованных останках еще недавно дышавшие жизнью черты близких.

Застыв у входа, где раньше были тяжелые дубовые двери, Элизабет мучилась вопросами. Ей не давала покоя мысль о том, что молния, ударившая в их дом, не была случайной выходкой природы; ей было так же сложно поверить в то, что все здесь погибшие — и Роберт, и служанка Мэри, и старый дворецкий Майлз — не сделали ни единой попытки спастись. Пожар убил их всех — так, по крайней мере, судачили вокруг. И ни одного факта, который мог бы опровергнуть это, пока не нашлось. Никто не явился, кроме Элизабет, к обгоревшим руинам, а это означало лишь одно — она единственная жива. И Генри. Генри жив — она это знала так же, как и то, что в пожаре и его исчезновении виноват один и тот же человек. Человек, которого человеком-то назвать теперь сложно.

— Ты ищешь живых? Их здесь нет.

Элизабет вздрогнула и обернулась. У нее за спиной стоял Джек. Как и в последнюю их встречу, на нем был черный плащ, но капюшон был откинут назад. Он смотрел на нее без тени усмешки. Его глаза были черны, как и раньше, только сеточка морщин возле век стала гуще и чаще, а в темных волосах едва заметно серебрились седые волоски. Старый добрый Джек.

— Ты прав, Джек, — мертвым голосом ответила Элизабет и хотела было отвернуться, но не смогла: в эту минуту она отчаянно нуждалась в том, чтобы смотреть на него, друга из прошлого. — Здесь никого нет.

— Это он забрал их? — Джек кивнул на пожарище.

— Забрал… — Элизабет горько усмехнулась. — Уничтожил. А забрал он Генри. Генри — часть команды…

Джек покачал головой, но ничего не сказал. Хотя мог бы воздеть к небу палец в поучительном жесте со словами: «Я ведь предупреждал». Но он не таков — каким бы, черт возьми, ужасным Джек ни был, Элизабет точно знала, что учить жизни он не станет.

— Пойдем внутрь. Прежде чем уехать отсюда, мы должны кое-что забрать, — пират деловито обхватил Элизабет за плечи и легонько толкнул вперед.

— Уехать отсюда? Но куда?

— Ты хочешь остаться здесь? — с легкой иронией уточнил Джек. — На твоем месте я бы исчез отсюда, и как можно скорее.

Они аккуратно прошли в дом. Под ногами у них белыми облачками взмывал в воздух пепел, а в носу щипало от резкого запаха гари. На третий час пожара второй этаж вместе с прогоревшими деревянными балками обрушился вниз — и теперь они пробирались через горы перемешанных друг с другом обломков, от которых все еще веяло теплом. Элизабет старалась не всматриваться в них, страшась, что ее глаза могут случайно выхватить из полумрака чью-то прожаренную дочерна руку или ногу, или — еще хуже — голову.

— Где ты хранила сундук, Элизабет?

— Сундук? — она начала понимать, к чему он клонит, и ощутила медленно разгорающуюся в душе жажду мести.

Элизабет подошла к месту, над которым раньше была ее комната. Вокруг все утопало в копоти и почерневших обломках: горы пепла, потерявшая первозданный вид домашняя утварь, почерневшие осколки стекла и фарфора. Элизабет остановилась на несколько секунд, затаив дыхание, и вслушалась. Джек не сдвинулся с места, выжидая.

— Там, — Элизабет указала пальцем на дальний угол, в котором взгромоздилось темной горой что-то, ранее бывшее шкафом.

Джек недолго думая пересек комнату, переступив один раз через люстру, а второй — через останки кафельного камина, а третий — через горку из обуглившихся кирпичей и черепицы, а затем несколькими ударами ноги в тяжелом сапоге разбил обуглившийся остов из железного дерева. Оттуда холодным проблеском выглянул кованый ларец, который Джек не без труда выкопал из-под обломков. Приложив ухо к холодной стенке, украшенной причудливыми узорами, он ухмыльнулся.

— Живой, голубчик. Стучится.

Элизабет приблизилась к Джеку, не отрывая взгляда от ларца.

— Мы найдем его, Джек. Мы найдем Уилла и Генри. Генри. Мы найдем Генри, — Элизабет с остервенением вытерла рукавом слезы и улыбнулась. — Ключ у меня с собой, — ее рука опустилась на ту часть корсажа, в которую был вшит потайной карман. — Мы поплывем за «Летучим Голландцем», правда?

— Ты предлагаешь мне заявить претензии на пост капитана этой склизкой посудины? — осклабился Джек.

Элизабет положила руку ему на плечо и отчаянно замотала головой.

— Нет. Я не знаю. Я не желаю тебе этого. Но сидеть здесь, сложа руки, будет неправильно — ты прав, дьявол тебя забери.

— Хорошо, — Джек на мгновение прикрыл глаза, а затем извлек на свет божий свой компас. — Я придумаю, какую мне извлечь из этого выгоду, моя дорогая.

Элизабет взяла у него компас и дрогнувшей рукой приподняла крышку. Стрелка указывала на запад — а значит, пришла пора возвращаться туда, где все началось.