Прятки с самим собой (джен)

Робкая пятикурсница с тонкими косичками мечтала о доме. Другие тоже оставляли местечко для таких мыслей в списке заветных желаний: престижная работа, любимый человек рядом, ну и дом, конечно же. Какой дом? Большой, в хорошем месте и к работе поближе — что ещё нужно-то? Неуклюжая девочка в мантии с красной нашивкой домом грезила: слышала сухой стук дождя по черепичной крыше, ощущала пальцами шероховатость простых и прочных перил на лестнице, вдыхала запах красок и пыли (не собираясь, подобно матери, объявлять ей беспощадную войну), выискивала в нём пряную ноту мелиссы. Медные турки для кофе, тонкие шторы с вышивкой, лабиринт натянутых на подрамники холстов в просторной мансарде: что-то начато, что-то уже закончено, что-то пока лишь неясным наброском. Акварельный мираж, наивная мечта, полная не требующей оснований детской веры.

— Что-то не так с пудингом? Мне показалось, что слишком много ванили, но…

Марлин поспешно замотала головой и зачерпнула полной ложкой дрожащее кремовое желе. Дотошный разбор рецепта было проще предотвратить, чем слушать. Два года назад рассуждения матери о преимуществах своих фиалок перед соседскими и чистящих заклинаниях нового поколения можно было остановить удачной шуткой…

Два года назад мать разговаривала о чём-то, кроме домашних дел.

Методично запихивая в рот ложку за ложкой пудинга, Марлин бездумно кивала в ответ на каждую фразу, хотя ни одного слова толком не слышала. Она разглядывала, словно впервые встреченного человека, свою мать: уложенные не без кокетства светлые волосы, домашнее платье с пышными оборками, ухоженные руки («Что-то на кухне всегда приходится делать без палочки, так что не забывай о креме и пилке для ногтей, доченька»). Разглядывала и понимала: встреть она эту красивую моложавую женщину на улице — прошла бы мимо, даже не заглянув в глаза. В кукольные глаза с кукольными же длинными ресницами.

Марлин почти ненавидела себя за то, что детская любовь к матери, схожая с обожествлением, прошла, а взрослая, осознанная, так и не появилась. Не зря считается неприличным подолгу смотреть людям в глаза — можно начать... видеть.

Видеть, как из глаз цвета прибрежных камней день за днём утекает выражение глаз женщины, беззаветно любимой в далёком детстве. Женщины, любившей фиалки, маленьких собачек, весенние грозы, своего мужа и солнечные дни, с её громким смехом, резковатыми движениями рук и частыми опозданиями. Остаётся лишь образцовая жена и мать, для которой нет ничего, кроме семьи и дома. Идеальный манекен, который можно уважать; чувствовать вину, слушая его упрёки; манекен, на который можно почти сердиться за навязчивую заботу, но любить…

— Отлевитируешь со стола тарелки, милая?

— Разумеется, мама. Я и моющие заклинания наложу — мне не сложно.

— Нет-нет, я сама! Тебе же завтра рано на работу.

Марлин не отказывала матери ни в одной просьбе, принимала часто избыточную, словно наигранную, ласку; дарила свою, сдержанную, но почти искреннюю; и никогда не спорила (просто тихо делала по-своему, если это было очень нужно). А была ли в этой игре в дочки-матери любовь — неважно. «В семье должны быть не чувства, а мир и спокойствие!» — не уставала Мэри МакКиннон повторять своим дочерям.

Что же, в семейном море МакКиннонов было не то что спокойствие — полный штиль. Когда гладкая вода и безветрие начинали, по выражению отца, «сидеть в печёнках», всегда можно было поискать волн и бриза за увитым виноградом забором родного дома. Марлин бежала к Доркас, в Орден, да хоть просто на другой конец Санбери-он-Темз ⁽¹⁾. Отец порой после ужина со вкусом одевался, чистил ботинки и исчезал за дверью до самого утра. Пару лет назад (спасибо бессоннице) Марлин на рассвете столкнулась с отцом в гостиной и подавилась исходящим от него сладким запахом женских духов. Лиззи…

Сестра шлёпнулась на широкий подлокотник старого кресла, стоило Марлин убрать палочку в рукав, сбросить с ног домашние туфли и усесться в этом кресле самым удобным образом — подтянув колени к груди.

— Тебе дивана мало? — поинтересовалась Марлин с шутливой строгостью. Лиззи так же шутливо насупилась, но не выдержала и подарила сестре широкую улыбку. Марлин улыбнулась в ответ: в простом, но нарядном платьице, с тугими косичками и румяным фарфоровым личиком девочка напоминала куклу. Но в совершенно материнских глазах — серых, с длинными ресницами — не было, в отличие от глаз матери, блестящей кукольной пустоты. Живые, полные интереса и любви к жизни глаза.

Сестрёнку Марлин любила нежно и глубоко — если, конечно, именно это тёплое солнечное чувство в груди принято называть любовью. Отрывалась от самых важных дел, чтобы помочь в чём-то, прощала разлитую тушь и надорванные неловкими детскими пальцами эскизы, слушала звонкую болтовню обо всём на свете. Даже пыталась научить рисовать и совсем не разочаровалась, когда девочке не хватило усидчивости. Любила, хотя… впрочем, к драклам — решительно оборвала нить воспоминаний Марлин — что было, то прошло.

Отец, до того неспешно потягивавший виски за чтением какого-то отчёта, вдруг швырнул ни в чём не повинную стопку листов в камин и разразился отборными ругательствами. Пригревшаяся у огня Бетти с шипением подскочила и умчалась на второй этаж, Лиззи испуганно прижалась к сестре, пламя затрещало, силясь поглотить всю бумагу разом.

— Ирвинг! Я же просила тебя не сквернословить при детях! — всплеснула руками мать. — Что у тебя стряслось? Опять что-то, связанное с работой?

Ирвинг МакКиннон был счастливым человеком: он любил свою профессию, и она отвечала ему тем же. Многие прочили ему кресло Главы Аврората… пока серьёзное ранение не перечеркнуло уродливым шрамом честолюбивые планы и мечты. Несовместимые с работой мракоборца последствия лечения, впрочем, не мешали отцу по сей день читать лекции на курсах авроров, изредка помогать распутывать особо сложные дела и костерить «молодых ослов» за каждый промах.

— Визенгамот стрясся! — узловатые пальцы отца сжались в кулаки. — Твари продажные без стыда и совести! Подумать только: оправдали! Доказательства налицо были: и показания свидетелей, и отпечатки пальцев на тех тёмных артефактах — наши полгода, как проклятые, впахивали — но нет: «год домашнего ареста условно», «недостаток улик»… Лишь бы карманы галеонами набить, провались они всем составом к драклам свинячьим…

— Марли, что с папой? — прошептала на ухо Лиззи.

— Видимо, Аврорат поймал Того-Кого-Нельзя-Называть, а Визенгамот оправдал и отпустил Пожирателям на поруки, — хмыкнула Марлин, гладя сестру по светлой голове. Гневный взгляд отца она встретила без страха — от старшей дочери он всегда ожидал и требовал куда больше, чем от младшей в том же возрасте. Марлин все ожидания оправдала: поступила на Гриффиндор, сдала ЖАБА только с одним «У», выбрала достойную профессию, общалась с «правильными» людьми и вносила в семейный бюджет достойную лепту. Поэтому ей позволялось многое: подшучивать иногда над словами родителей, тратить вечера на «бумагомарательство», уклоняться от части семейных походов в гости. В конце концов Марлин научилась быть довольной этими «поблажками» и не искать большего.

Чтобы стать достойной отцовской любви, надо было переучиться на аврора (что Марлин сделала бы только под страхом Поцелуя дементора) или успешно выйти замуж. Чтобы быть достойной отцовского уважения, надо было родиться мальчиком.

— Смейся, смейся, — буркнул отец и покосился на пепел в камине с сожалением (видимо, не успел дочитать так взбесившие его сведения). — После домашнего ареста для Селвина я готов поверить, что они и Сама-Знаешь-Кого отпустят — вопрос цены и пронырливости поверенного.

— Так Сами-Знаете-Кого уже судили или нет? — недоумённо нахмурилась сестра.

— Судили, как же, уже и приговор вынесли. Пятнадцать Поцелуев дементора, и все до нужного результата! — отозвался отец с мрачным сарказмом. Марлин снова погладила сестру по голове.

— Чтобы судить, Лиз, его сперва поймать надо. Но если поймают, ему конец — кто такого защищать в суде будет?

— Тот же Лестрейндж и будет. Если он за дело Селвина взялся… — Отец хрустнул пальцами с досадой. — Пятый процесс из-за этой паскуды ничем заканчивается. Три года назад, если не меньше, учиться закончил, а столько крови уже попортить успел. Берётся за самые мерзкие дела, безнадёжные процессы вытягивает. Его самого проверяли уже по полной программе, даже обыск в доме провели — чист, что стекло. Что, конечно, не его заслуга, а наша недоработка…

Рассуждения о том, как измельчали ныне стражи правопорядка, Марлин не слушала — смотрела в похожие на светлые пуговицы глаза отца, и думала. Думала, думала, думала.

Серьёзная, деловитая студентка хорошо знала, сколько стоит дом, во что обходится его содержание в пристойном виде и сколько вопросов может вызвать его молодая незамужняя владелица. После окончания Хогвартса она хотела снять комнату и даже нашла несколько приемлемых вариантов, но вмешались родители: мол, при такой обстановке в стране жить одной равносильно самоубийству. Она перестала рисовать себе разноцветные миражи, а счастливая жизнь без лжи оказалась миражом, ало-золотым и витражным. Правда хороша в своей горечи, но что делать, если раскрыть секрет значит или всерьёз поссориться с отцом (вариант немыслимый), или снова остаться без работы?

И лишь от совершенно чужого человека зависит, останется этот секрет безобидным умолчанием — вроде того, что пудинг Марлин терпеть не может, а на работу ей завтра только к вечеру — или станет отвратительной страшной ложью.

* * *

Марлин готова была поклясться, что впервые будущего коллегу увидела на старом мосту, одном из немногих оставшихся без полос для маггловских автомобилей. Их разделяло не меньше сотни шагов, и пройти бы мимо, но что-то заставило остановиться и присмотреться — не то перебираемые ветром медные пряди волос, не то средневековый плащ с поблёскивающей фибулой, не то неудобная для любого нормального человека, но совершенно непринуждённая поза. Ожившая картинка из книги сказок — не аляповато-простых историй Биддля, а кружевных невесомых творений Андерсена, пахнущих старой бумагой, лавандой и корой дерева. Это был бы отличный портрет: задумчивый рыцарь без меча на старом мосту, но Марлин развернулась и ушла, унося пустой блокнот для зарисовок и какую-то странную потерянность. Мсье Дюбуа как-то раз обмолвился, что, рисуя портрет, художник «связывает» себя с моделью, а с этим странным… персонажем Марлин быть связанной не хотелось. Будто за эту связь, как за нить на запястье, он мог утащить её за собой… куда? Впрочем, чего только не надумаешь себе тёплым туманным летом в неполные семнадцать.

Вторую встречу можно было бы назвать смешной, случись она в другом месте. Хотя на старое кладбище на краю парка её наверняка привела не судьба, а страх за исчезнувшую, стоило отвернуться, сестру и (что греха таить) за себя. Жизнь с осознанием, что первая прогулка с рассеянной старшей сестрой вместо мамы оказалась для шаловливой девочки последней...

«Стоп! — велела себе Марлин, прислонившись отдышаться к холодному дереву. — Тот, кто устроил проблему и тот, кто решает её, не имеет права на истерику. А ты сейчас и тот, и другой». Отцовские фразы обжигали, как хлёсткие пощёчины, и в чувство приводили лучше пощёчин настоящих. Марлин повернула голову и вздрогнула — дерево оказалось замшелым мраморным крестом. Бегло осмотрела треснувшие надгробия, ржавые загородки, растрескавшиеся до неузнаваемости памятники… и чуть не откусила себе язык от ужаса, когда памятник на единственной не грозящей развалиться скамейке впился в неё пристальным немигающим взглядом.

— Я могу вам чем-то помочь? — осведомился наконец молодой человек, сделал странный жест, и в существование ши ⁽²⁾ поверилось вдруг и сразу. Тут же откашлялся, возвращая охрипшему голосу нормальный тембр, перехватил поудобнее то, что держал в руках, и Марлин мысленно дала подзатыльник разыгравшемуся не в меру воображению — ши не простужаются и с молитвенниками по кладбищам не сидят! Кто-то молился за души умерших родственников или друзей, а она по глупости помешала.

— Извините, я не хотела... можно вас спросить?..

— Пустяки. — Скорбящий ши… тьфу, что за чушь ей сегодня лезет в голову?! — небрежно пожал плечами. — Я всё равно сегодня вряд ли дочитаю. Спрашивайте.

— Дочитаете? — Всё страньше и страньше, как говорила героиня маггловской детской книжки. — Вы читаете… на кладбище?

— Мёртвые не отвлекают просьбами и вопросами, не заглядывают в книгу через плечо и не лезут со своим мнением о твоём круге чтения. По-моему, отличная компания. Вы это хотели спросить?

Вот тогда Марлин испытала впервые это непонятное смешанное чувство: жгучий интерес, неловкость и желание дать книгой владельцу (книги) по голове.

— Да нет же! — гаркнула она так, что сама испугалась. И добавила тише: — Сестру я ищу, девочку пятилетнюю. Светлые косички, малиновое пальто, шляпка в цвет. Вы случайно не видели?

Насмешливое выражение стекло с лица странной личности, как вода.

— Вы не пробовали её поискать в более подходящем для маленькой девочки месте, чем кладбище? — Издёвки в голосе почему-то больше не слышалось. — У пруда, например. Или на качелях. Пруд справа, качели слева. Вас проводить?

— Да нет, спасибо... — Марлин смущённо потеребила рукав жакета. — Я этот парк с детства знаю.

В ответ прозвучало скептическое «ну-ну» и шелест страниц.

Лиззи, разумеется, пускала кораблики из начинающих желтеть листьев в пруду, разумеется, не поняла, за что сестра на неё так сердится, разумеется, пообещала ничего маме не говорить, и обещание, разумеется, не сдержала. Досталось обеим — одной за непослушание, другой за невнимательность. Их прогулка действительно оказалась последней — Лиззи с тех пор ходила в парк только с мамой. А Марлин с сентября стало не до парков — курсы подготовки арифмантов и домашние обязанности едва оставляли время на пару набросков. Образ незнакомца на кладбище вырисовывался в воспоминании весьма смутно за пеленой тревоги, но в одном память не колебалась: он был рыж. Впрочем, когда встречаешься с человеком дважды, это ещё ничего не значит.

Третий раз и встречей-то было нельзя назвать — так, мимолётное соприкосновение взглядов. Марлин тогда шла домой, изо всех сил желая попасть туда как можно позже, а лучше — не попасть вообще. Разговоры о дамских шляпках и бестолковости молодых мракоборцев уже казались не самой вкусной, но привычной приправой к ужину, а вот обсуждение очередного провала на карьерной ниве обещало сделать вечер невыносимым. Её бесцельного хождения по незнакомым улочкам не смогли остановить ни стёртая в кровь новой туфлей пятка, ни лопнувший ремень сумки с рабочей литературой, ни забирающийся за шиворот прохладными мягкими пальцами августовский ветер. Но детский смех перелетел через живую изгородь, раскатился бубенцами по мостовой, и Марлин, старшая сестра, не могла не оглянуться — так мать вздрагивает, когда плачет чужой ребёнок.

Девочка с лиловыми волосами, чуть младше Лиззи, пыталась поймать бабочку — да какую! Чёрно-золотой махаон с рубиновыми всполохами на крыльях сделал круг почёта над садом, в последний миг вывернулся из маленькой ладони и рассыпался искрами в большой. Девочка обиженно насупилась, зелёный цвет растёкся по её волосам от корней до самых кончиков, и Марлин зажала рот рукой, чтобы не ахнуть — метаморф! Перевела взгляд на обладателя ладони, из которой уже вылетел новый махаон, даже не удивилась, просто подумала: «тьфу ты, опять кошка!» ⁽³⁾… и вдруг поняла, что старый анекдот вспомнила не она одна. В следующий момент незадачливая наблюдательница за чужой личной жизнью осознала три вещи: «кошка» против того, чтобы за ней наблюдали, дома не так уж плохо, и бегать она, Марлин, умеет не хуже гриффиндорской квиддичной команды — может, чуть медленнее, но те на каблуках вряд ли и так смогли бы.

В последний раз она так удирала на первом курсе, когда мальчик курсом старше помог ей собрать рассыпавшиеся учебники, но благодарность застряла в горле, стоило увидеть зелёную нашивку на его мантии. Он, наверное, решил, что столкнулся с сумасшедшей (откуда ему было знать, какими историями про враждебный факультет Марлин запугали гриффиндорцы-старшекурсники накануне). Забытые учебники она, когда решилась вернуться за ними, нашла сложенными аккуратной стопкой на подоконнике. Позже Марлин научилась демонстративно обходить слизеринцев стороной и неуверенно бормотать дразнилки в ответ на их презрительные взгляды, а тогда было страшно и почему-то стыдно до пылающих щёк.

Вторая встреча ничего не значит, а третья непременно означает четвёртую — истина, старая как мир. Но тогда, поднявшись по узкой скрипучей лестнице конторы, миновав тёмный коридор с резными дверями, не успев разглядеть узор на пока ещё не своей, вслед за ослепившей на долю секунды волной воздуха и света из распахнутого окна она не ожидала … Да что там, представить себе не могла, кто поспешно захлопнет скрипучий шкаф и обернётся на голос старого Бёрдмана. Хозяин конторы покосился на открытое окно с явным недовольством, почему-то не сделал замечания на этот счёт и принялся что-то объяснять обитателю кабинета. Марлин не слышала, да и не слушала толком — просто стояла, не зная, куда деть руки: то складывала их на груди, то теребила пальцами тонкий шарф, и ждала, пока в ушах стихнет внезапно нахлынувший волной гул — у неё порой случались такие «приступы». Потом принялась украдкой рассматривать некогда наверняка бывшую камерной гостиной комнату: тёмные обои, разномастная старая мебель, чудом не падающие со стен, несмотря на очевидные попытки починить, потёртые шандалы, разделяющая кабинет на две части шаткая ширма. Хлопок двери застал её врасплох.

— Рабастан Лестрейндж, частный поверенный⁽⁴⁾, — верно определив причину её растерянности, повторило «небольшое осложнение» и добавило, не дав сказать ни слова: — А вы Марлин МакКиннон, арифмант, насколько я успел из его трескотни понять.

— Приятно наконец познакомиться, — постаралась произнести Марлин самым светским тоном и только потом сообразила, что какое-то слово было лишним. Но собеседник, вроде бы, не оскорбился.

— «Всего-то» третья встреча. Хотя нет… — лицо Лестрейнджа внезапно приняло такое выражение, будто ему вспомнился забавный случай из детства, — четвёртая. Что же, мисс МакКиннон, надеюсь, мы с вами уживёмся лучше, чем с вашими предшественниками.

Марлин подумала, что да уж, хотелось бы, и приготовилась к худшему. Но худшего не последовало. Лестрейндж поддерживал на своей части относительный порядок, чашку из-под кофе где попало не оставлял (газа и электричества и, следовательно, чайника в конторе не было, но разве для мага это проблема?) и вообще бывал в конторе за день часа три от силы. От создаваемого залетающими в широкую форточку совами и редкими клиентами, предпочитающими явиться лично, шума спасала зачарованная на звуконепроницаемость ширма, предназначенная, вообще-то, беречь тайны посетителей от ушей Марлин. Но МакКиннон не интересовали их тайны… а вот сосед по кабинету — очень даже. Нет, не из-за привычки даже в помещении носить перчатки — мало ли странностей у людей. Из-за полного отсутствия на открытых полках шкафов юридической литературы.

* * *

Грохот, крики и режущий слух свист цветных лучей. Топот множества ног, шелест попавших под заклинания живых изгородей, редкие вскрики, значащие, что кто-то ранен.

Пестрота с одной стороны. Строгая палитра с другой: чёрный, серебряный, редкий алый — почти красиво.

Очередная «зона влияния» — какой-то обшарпанный пригород Лондона, но Орден и Пожиратели сцепились за него, как голодные шишуги за кость. Обеим сторонам известно: уступи противнику фут — он продвинется на милю. А кому неизвестно, тому на собрании проскрипит эту фразу Грюм или скажет перед рейдом более опытный Пожиратель (не проводит же Тот-Кого-Нельзя-Называть планёрки самолично).

Вот только о бьющем в глаза солнце и бесстыже-лазурном небе старшие забудут предупредить. О телах, попавшихся под горячую руку — своим ли, чужим ли — мирных жителей. Не скажут и о том, что стихийный со стороны бой на самом деле — шахматная партия, что карта местности расчерчивается на квадраты, и, если тебе повезло оказаться хорошим бойцом, тебя ждёт центр «доски» — шумное кровавое пекло. А не повезло — будешь стоять на периферии, ловить отзвуки схватки и гадать, чем стычка закончится.

— Что?! — в который раз переспросила Марлин у яростно жестикулирующей Вэнс. Свист слишком сильного для конца ноября ветра сплетался с набирающим громкость комариным писком в ушах — до полноценного звона даже внештатные ситуации в бою её давно не доводили.

— Они ураган вызвали — даже общими усилиями не успеваем «погасить»! Эпицентр смещается! Беги на окраину, бестолочь! — проорала Эммелина по слогам. Сдула с лица слипшуюся от пота чёлку, одёрнула забрызганную грязью и кровью из ссадины на щеке куртку, замерла с палочкой наизготовку. Чтобы ликвидировать проклятия, нужно уметь их накладывать — в итоге Вэнс с её нетвёрдым "В" за ЖАБА по ЗОТИ не вылезала из центра с первых операций и даже успела убить одного или двоих.

А вот Марлин и на край-то ставили, только когда более способных не хватало. «Себя и семью защитить, если нужно, я сумею — это главное. Не всем бойцами быть — должен кто-то и документацию Ордена вести», — лила она воду разумных аргументов на искры вдруг зародившейся зависти, поспешно шагая к окраине. Ветер, уже гнувший в дугу тонкие деревья, отбил бы желание геройствовать и у кого-то более безрассудного.

На заднем дворе дома с разрушенным наполовину забором, мимо которого она уже почти бежала, послышался хлопок трансгрессии и почти сразу — ещё один. По светлым стенам запрыгали отблески красных и зелёных вспышек, постепенно смещаясь в сторону переднего двора. Перелезть через целую часть ограды незаметно не вышло бы, назад возвращаться было опасно, а трансгрессия Марлин и в хорошую-то погоду удавалась четыре раза из пяти, поэтому она поспешно прижалась к парадной двери, надеясь, что в своём чёрном пальто будет незаметна на фоне тёмного дерева — не хватало ещё попасть дерущимся магам под горячую руку! Грюм не уставал повторять: в общем бою своим помочь — дело само собой разумеющееся, но сошлись двое — третий не мешай, если не до конца уверен в своих силах. Марлин вообще не была.

Тем временем часть её личности, воспринимающая науку не только как средство заработка, судорожно соображала: для вызова урагана, который не смогли «погасить» несколько весьма сильных волшебников, даже на небольшой территории понадобился бы артефакт огромной магической энергоёмкости и, как следствие, не легче десятка фунтов — веса, трансгрессировать с которым практически нереально... или один из тех магов, которым в учебниках нумерологии и ЗОТИ были отведены отдельные главы. О них писали, как о вымерших опасных животных: большая потеря для магического сообщества, но слава Мерлину, что их больше нет. Может, есть?..

Усилившийся вой ветра напомнил, что обстановка к размышлениям не располагает. Марлин сфокусировала взгляд и не успела даже обругать себя за рассеянность. Пальцы сжались на бесполезной палочке, ступенька под ногами превратилась в зыбкий туман, а мерный стук в груди сменился гулкой тишиной.

На неё неслась Смерть. Не шла широкими шагами и не бежала, а именно что неслась — ноги почти не касались выщербленной мостовой, а плащ не успевал хлопать — летел чёрным беззвучным шлейфом. Через остатки забора Смерть лихо перемахнула, дальше был рывок за ворот, миг звенящей пустоты и удар спиной о вытоптанный газон.

Застёжка плаща холодила нос, а стоило дёрнуться — в плечи впились горячие, как у больного лихорадкой, пальцы. Смерть навалилась всей своей тёмной тяжестью, мешая видеть, потом исчезли и звуки — рёв и свист ветра, ужасающий грохот совсем рядом. Остался запах, запах хвои и моря — не липких зелёных иголок и бриза, а засушенной сосновой ветки и соли, въевшейся в ткань.

По глазам вдруг ударил свет, но Смерть уходить не торопилась: уселась рядом, поправила съехавшую к уху маску, одёрнула капюшон, окинула жертву взглядом… смачно выругалась и рванула к забору с такой скоростью, что из-под подошв комки земли полетели. Марлин проводила её удивлённым взглядом, осторожно приняла сидячее положение и поняла, что "поседеть вмиг" — вовсе не красивые слова.

Стена дома лежала на земле кирпичными обломками и цементной пылью, дверь раскололась почти что в щепки, кусок крыши стал «крышкой гроба». Остатки кряжистого ясеня, росшего неподалёку, белели неровным надломом древесины — добрая половина ствола, сделав своё чёрное дело, довольно накрыла разлапистыми ветвями пустую могилу. По чистой случайности пустую — останься Марлин там, где стояла…

Возможность разумно мыслить вернулась, лишь когда подгибающиеся ноги сами привели на задний двор. Глубокие следы ботинок на пустых клумбах, трещины от рикошетивших заклятий на уцелевшей стене, подсыхающие бордовые пятна на гравии — эту дуэль мог прервать лишь ураган. Но закончилась она до высшего пика буйства стихии.

Молодой Пожиратель Смерти раскинулся на траве, подняв руку с палочкой вверх, словно салютуя небу. Волосы на плечах — не уложенные блондинистые локоны, а волны чистого золота, рассыпающиеся на ручейки-пряди. Глаза, глубокие и синие-синие — были они такими при жизни, или в них отразилось небо, высокое и чистое?

Громкий хрип отвлёк её внимание. В распростёртом в конце дорожке грузном теле с трудом можно было узнать всегда подтянутого и деловитого аврора. В карих глазах испачканного с головы до ног кровью и грязью Аластора Грюма отражались гнев и удовлетворение, замутнённые, как вода ряской, болью — из обрывка левого рукава свисало то, чему и название-то не удавалось подобрать. Будто недовольный работой скульптор смял плоть-глину в комок, и белый костный остов прорвал кожу, вытащив на поверхность тёмные нити сосудов и...

Марлин едва успела склониться к кустам.

1) Городок в Спелторне, Суррей, Англия. Тихий, зелёный, с плавно переходящими друг в друга парком и красивым старым кладбищем

Вернуться к тексту

2) Обитающие в холмах духи потустороннего мира в ирландской и шотландской мифологии, более известные как сиды (но правильно — "ши"). По хэдканону автора даже в магическом мире до сих пор не определено, реальность они или легенда

Вернуться к тексту

3) Есть какой-то очень старый шотландский анекдот про кошку... но какой — на момент создания примечания вспомнить уже не удалось

Вернуться к тексту

4) Наиболее точный перевод на русский язык слова attorney — юридический представитель конкретного лица или компании

Вернуться к тексту