Аргус (джен)

— С днем рождения, мистер Ворюга, — с церемонным полупоклоном говорит Сметвик (сестрички зовут его по имени — Гиппократ, или Гиппи, когда думают, что другие не слышат. Счастливчик). — О своем артрите можете забыть лет на шестьдесят. У вас заново выращенные кости конечностей, обновленные суставы, тазобедренные и плечевые. Сосудики вам почистили, печень практически вырастили заново, ну и так далее, в общей сложности сто шестьдесят пять лечебных воздействий на сумму свыше миллиона золотых. Калькуляция отправлена в банк, можете потребовать копию и читать зимними вечерами... О чем еще спрашивают пациенты?.. Сердце! Сердце выращивать пока не получается, его вам подарила молодая свинья.

— Именно свинья? — уточняю. — Женского пола?

— Монопенисуально, — щеголяет «латинским» термином Сметвик. — За год, много за два ткани этого сердца полностью заменятся вашими. Если вас смущает пол донора, можете говорить, что получили сердце дикого вепря.

— Гиппократ, зачем ты со мной возишься?

— Исполняю свои обязанности.

— Мистер Сметвик, вы всерьез полагаете, что меня устроит формальный ответ?

— Узнаю язву Филча. Аж спрятаться захотелось, как в детстве… Были деньги, больница освоила, — пожимает плечами Сметвик. — Но должен сказать, что многие целители согласились бы поработать над тобой бесплатно.

— Вы же все меня ненавидите!

— Это как сказать. Ребенок во мне до сих пор тебя боится и ненавидит. Целитель осознает, что многие глупости, которые ты не позволил мне сделать в детстве, вели в палаты больницы или вовсе на кладбище. Руководитель признает твою эффективность, но вместе с тем не принял бы тебя на службу в Мунго. Среди здешних страданий бродящий по коридорам старый брюзга был бы излишней роскошью.

— Твоей милостью я уже не только не старый, но и не брюзга.

Смеется:

— Хочется танцев и поцелуев? Это было ожидаемо, друг мой Аргус!.. Целительский совет на прощанье: найди себе женщину. У тебя сейчас гормональный шторм, как у подростка, а сердчишко еще не вполне твое. Если не сбрасывать гормоны, будешь, как мальчишка, взрываться по ничтожному поводу, а оно пока не готово к таким нагрузкам. Можешь умереть вдруг, как лампочка выключается. Видел электрическую лампочку?

— Видел, — киваю. — Ну, ты меня и обрадовал напоследок!

— Не мог же я скрыть. Это необходимо по жизненным показаниям...

— ... Но ты тянул до последнего, чтобы не создавать себе проблем в отделении.

Сметвик рыскает глазами, ясно, ревновал к своим сестричкам. Я ж теперь мачо хоть куда: пресс древнегреческий, бицепсы-банки — одно их ста шестидесяти пяти лечебных воздействий. Я не просил, но предъявлять претензии глупо, и лимонных понимаю: не каждый день у них больной, с которым что ни сделай, все оплатят.

— Я никому не говорю до выписки, чтоб не провоцировать, — сообщает Сметвик. — Здесь не бардак, а лечебное учреждение, у младшего персонала запрет на связь с пациентами, под Непреложным.

— Понял. Сколько у меня времени до того, как отключусь?

Улыбается:

— Только трагедию не делай из этого, Аргус! У всех адаптация протекает по-своему. Ты на людей не кидаешься, поллюции регулярные и обильные...

— Если хочешь поговорить о поллюциях, давай обсудим твои. А мне назови срок! Хотя бы порядок: дни, недели, месяцы?

— Скорее недели. Для профилактики сходи к шлюхам, испытай аппарат, но вообще нужен постоянный партнер. Чтоб все спокойно, в режиме супругов... Хочешь, замолвлю за тебя словечко перед Поппи?

— Уволь. Разберусь как-нибудь.

— Надо не как-нибудь, а качественно. Хотя ты, видимо, прав в том, что мое участие скорее смутит Поппи, чем поможет. Она медик, сама все поймет и как решит, так решит.

Прощаюсь, ухожу, Сметвик окликает меня в дверях:

— Аргус! Ты такая же достопримечательность школы, как гигантский кальмар в Хоглейке. Полагаю, что было бы несправедливо лишить молодые поколения возможности бегать от кошмарного Ворюги и вручную отдраивать последствия своих шалостей.

Улыбаюсь:

— Принято!

* * *

Меня провожает весь персонал, ходячие пациенты стоят в дверях палат. Обсуждают, что потребовали бы за миллион, дискуссии вызывает не предмет лечебного воздействия, а размер: двадцать дюймов престижно, но обещает проблемы по жизни.

У лифта помощница Сметвика Эмели произносит ритуальную фразу: «Дай нам Мерлин не встречаться как можно дольше!». Стелка сует мне номер «Ежедневного пророка», мельком гляжу — ба, мой портрет на первой полосе! Когда двери лифта готовы сомкнуться, она быстрым движением показывает язычок, глаза смеются. Намек понял: демонстрация шелковых чулочек была устроена для меня. Отдарилась ведьмочка за спасение из чулана для метел. Ох, разберусь я с этим чула...

Из невидимости выходит эльф в зеленой ливрее и с глубоким поклоном вручает конверт:

— Мистеру Ворюге! В собственные руки! Конфиденциально!

В лифте нас двое, но его пронзительный голосок наверняка разносится через шахту по всем этажам.

— Ты б не орал, — говорю. — Раз конфиденциально.

— А заглушки на что? — хмыкает эльф.

Разговор у него совершенно человеческий, ливрея — немыслимая одежда для эльфа.

— Ты чей, чудо?

— Гринготский, вестимо, — ухмыляется мелкий и аппарирует.

Двери открываются, прячу конверт в газету.

В приемном покое аврор в окровавленной мантии баюкает наполовину оторванную руку, ранение как в свое время у меня, через локтевую и лучевую кости. Бригада целителей мельтешит у носилок с обожженной ведьмой — взрыв котла. Аврора просят подождать, он кивает и, придерживая раненую руку, пытается мизинцем здоровой открыть кармашек на поясе. Помогаю, показываю вынутую из кармашка склянку:

— Она?

Опять кивает, зубы стиснуты от боли. Вспоминаю, как Сметвик пихал в меня трубку, нажимаю точки на челюсти и сую горлышко склянки в открывшийся рот. Аврор делает глоток, мычит и мотает головой.

— Хватит, что ли?

— Мгу.

Возвращаю склянку в кармашек, аврор переводит дух и говорит ясным голосом:

— Ух, до печенок пробрало... Теперь шкура во рту облезет. Это ж концентрат!

— Разбавлять надо? А что ж не сказал?

— Челюсти свело... Ты не подумай, я не в упрек. Спасибо, что помог, а шкура за час нарастет, если под зельем. Иной бы штатский обосрался, а ты все такой же хладнокровный садюга... Помнишь барсучка, которому ногу защемило ступенькой?

Развожу руками:

— Вас много было... Удачи, аврор.

— Удачи, Ворюга.

У справочного стола человек двадцать лишних, из-за спин слышен голос привет-ведьмы:

— Это частная информация... Вы ему родственник?.. «Дядюшка», он вашему отцу в дедушки годится!.. Я охрану вызову!

Иду по стеночке, опустив голову, язык сунул под нижнюю губу. Среди бездельников нашелся бдительный, сверяется с портретом в газете. Моя гримаса ненадолго сбивает его с толку, а мне надолго и не надо. Сквозь стекло выхожу на Оксфорд-стрит и вливаюсь в поток прохожих.

Прощай, Мунго! Дай нам Мерлин не встречаться как можно дольше!

* * *

Оборачиваюсь — позади витрина заброшенного универмага, облупленный голый манекен. Провалиться мне на этом месте, если нейлоновый фартучек на него не напялил какой-то волшебник, дабы прикрыть гипсовый срам. Пуритане, ети их. А мне бабу искать! По жизненным показаниям, ети их всех и каждого по отдельности, через колено в барабанную перепонку отбойным молотком до окончательной победы коммунизма в странах третьего мира.

Что это я распсиховался? А то я распсиховался, что не успел покинуть больницу, где на меня потратили лям золотом, как получил письмо счастья от гоблинов.

Свернул газету фотомордой внутрь, потуже, превратив ее в «Дэйли Что-то», сунул под мышку, на ходу вскрыл конверт... «Уважаемый... явиться... по делу, не терпящему отлагательства... старший поверенный Тинпест». Остановился, перечитал. Слов прибавилось, смысла — ни на йоту. Ясно, что дело денежное и что деньги с меня хотят слупить. Безотлагательно выплачивают деньги только лепреконы, и то потому, что их золото превращается в черепки. Скрываться глупо, да и самому не терпится узнать, на чем меня развели зубастики. Как пить дать, найдется у них примечание мелким шрифтом, на которое Аргус не обратил внимания восемьдесят лет назад...

Пока читал, портрет оказался на внешней стороне газетного рулона. Переполз. Неплохо придумано: гвоздевой материал сверху, как ни сверни газету. Но мне с ней по улице идти.

Шиплю:

— Статут нарушаешь, сволочь!

Портрет отвечает ясно читаемым по губам: «.а .уй!». Это все, что он умеет, взывать к совести бесполезно за отсутствием таковой. Вроде на газете должны быть антимагловские чары, но стоит проверить. Лучше показать одному прохожему, чем попадаться на глаза всем встречным. Если магл увидит лишнее, скажу, что фокус.

— Извините, сэр, — обращаюсь к благообразному старичку, — я забыл очки. Подскажите, у меня в руках «Дейли Уоркер»?

На лице старичка последовательно сменяются удивление (это ж каким надо быть слепошарым, чтобы без очков не разобрать название газеты!), настороженность (в чем подвох?) и понимание.

— Скрытая камера или пари? — подмигивает он. — «Дейли Уоркер», юноша, закрылась в середине шестидесятых. А у вас в руках «Таймс»!

Рассыпаюсь в благодарностях, дальше иду с глупой улыбкой. Я юноша. Приятно.

Откуда я знаю «Дейли Уоркер»? ⁽¹⁾

В ситуации я разобрался еще неделю назад. Сметвик наконец-то вынимал из меня чертову трубу, наклонился, в глаза бросилась эмблема на мантии: по-пиратски скрещенные берцовая кость и волшебная палочка, а никакая не указка. И словно плотину прорвало: хлынули выносящие мозг наблюдения и воспоминания, над которыми боялся думать. Волшебники, домовые эльфы, я сквиб, обидно, зелья (а не микстуры, хотя не вижу разницы), Мунго, мрачный Хогвартс, который я пытаюсь сделать домом для банды засранцев, а они пытаются превратить в хлев. Мой мир. Все считают, что я здесь живу с рождения, так мне ли спорить?

Я — химера. Или чудовище Франкенштейна, если угодно. Сердце молодой свиньи очаровательный пустячок по сравнению с тем, что творится в моей голове. Некие силы, непредставимые обыденным сознанием, перемололи в конфетти знания двоих человек и небрежно сыпанули в череп Аргуса Ворюги, растеряв больше половины. Личные воспоминания вычистили обоим, хотя, как пыль в щелях, остались ассоциативные связи. Запах пижмы подарил мне имя Сонечки, первое самостоятельное посещение туалета в Мунго взбеленило: это здесь называется унитаз?! В Стамбуле на барахолке брали?!

От Аргуса у меня доскональное знание сантехники, слабость к дизайнерским унитазам и ничем не подкрепленная уверенность, что в Хогвартсе полно скрытых помещений и тайных ходов, и я знаю все. Замок вспоминаю единственной картинкой: черная громада с редкой россыпью светящихся окон на фоне звездного неба. Профессора (в школе! Почему не учителя?) — неинтересные мне плоские фигуры, я сотню их пережил в Хоге. Из нынешних выделяются желчный Снейп, державший мой артрит в узде последние десять лет, Флитвик и Спраут, которым плевать, что я сквиб, но я не верю и жду от них подвоха, засушенная дура Макгонагалл и директор Дамблдор, Большое Светлое пятно.

Личность мне досталась от мужа Сонечки (как его, то есть меня, звали?). Свое прошлое не помню, о прошлом Аргуса рад бы не знать, но слышу постоянно. Людям нравится вспоминать школьные годы, а у меня истории о бесконечных погонях ковыляющего старика за детьми вызывают стойкое желание надавать ему подзатыльников.

Очень похоже, что мы с Ворюгой плавали в одних снабженческих водах, только я поглубже. Могу построить город тысяч на десять, рассчитать потребности населения, грузопотоки, моторесурс транспорта и складские площади для хранения запасов. Это не противоречит ассоциациям с армией (мог же я быть офицером службы тыла), однако не стыкуется с юношеским званием хорунжий. С ним вообще ни хрена не стыкуется. Хотя как знать... В Штебжешине кшонж бжми в штине, и Штебжешин стего суине... ⁽²⁾ Язык заплетается точно так же, как если пытаюсь выговорить «Шла Саша по шоссе и сосала сушку». Потому что у меня язык англичанина Аргуса.

* * *

«Дырявый котел» встречает меня аплодисментами. На столах вижу «Пророк» с портретом: Аргус Ворюга во всей своей бесчеловечной сущности. Пасть оскаленная, на губах маты, рвется из рамки, вот-вот бросится на зрителя. И заголовок: «ОН ВОЗВРАЩАЕТСЯ!».

— Парни, — говорю, — На самом деле было все не так, как выглядит.

Приняли за шутку, ржут.

А я примерял костюм. Скакал на одной ноге, попадая в штанину, как вдруг в дверь палаты всунулась старомодная камера с круглым рефлектором и врезала по глазам десятком вспышек, стробоскопом... Послал фотографа, а кто бы не послал? В газете картинку подшаманили, как будто я не брюки держу, а сжимаю кулаки, и вышло, что вышло.

— Выглядишь на миллион, Ворюга, — говорит Том, совершая сложное движение «Я хочу подать руку сквибу, но обязан протереть стойку». — Тебя пропустить в Косой, или сперва выпьешь?

Качаю головой:

— Не в этот раз, Том. В моих зельях еще мало крови, чтобы разбавлять ее спиртным.

Том понятливо кивает и берет палочку, чтобы снять для меня запиралки.

Привычное унижение: он стучит по кирпичам, я отсчитываю про себя: три вверх, два в сторону... Знаю назубок все, что положено выпускнику Хога, в юности даже палочку носил в рукаве — известны же случаи, когда первый выброс происходил в семнадцать, даже в двадцать два, и сквиб становился слабеньким магом.

Растрескавшийся асфальт на заднем дворе без четкой границы перетекает в мощеную булыжником мостовую, в витрине ближайшего магазина пускают зайчики надраенные котлы. Косой переулок. Том по-шутовски расшаркивается:

— Том сделал, масса Ворюга! Том хороший эльф?..

Шутка с гнильцой, все равно что перевести слепого через улицу и попрекнуть его беспомощностью. Молчу, Том пытается сгладить неловкость:

— Аргус, для тебя ведь любая операция бесплатно. Почему не попросишь в Мунго, чтоб тебе пересадили магическое ядро?

— Потому что его нет. Это умозрительная модель, вроде магического резерва.

— Гонишь! — категорически заявляет Том. — Как же нет, когда мы в Хоге мерялись, у кого резерв больше?! Подлевиосишь сундук и засекаешь время. Даже единицу измерения придумали: квинталочас...⁽³⁾ А у кого резерв маленький, высаживали его в ноль, думали раскачать.

— Этим скорость восстановления раскачивают, а не объем... Том, вот для таких объяснений все и придумано: магия вырабатывается в ядре и сливается в резерв. А где это ядро, где резерв, кто их видел? Лишних органов у волшебников нет, все как у маглов.

— Надо же, какой ученый сквиб! — хамит уязвленный Том.

Делаю шаг в переулок, и его недовольное лицо исчезает за сомкнувшейся стеной.

* * *

Опять я главная кукла в аттракционе. Встречные узнают, на лицах ненависть, гадливость, а чаще всего зависть.

Интересно. В «Дырявом котле» аплодировали... Не Аргусу Гаду, а факту, что сквиб получил больше, чем иные аристократы. Я был Свой Парень, Которому Повезло, и неважно, что не парень, а старик и не повезло, а сам зубами выгрыз. Похоже, что Том сбрызгивает дрова в камине Умиротворяющим бальзамом. Или чары какие установил... А я расслабился, думал посидеть у Фортескью, почитать, что обо мне пресса пишет. Нет уж, скорее в банк и домой!

Двое увязались следом, пьяными голосами обсуждают страховую компанию, тратящую денежки на сквибье быдло. Не оборачиваться! Им и прямого взгляда хватит, чтобы схватиться за чертовы палки... Скоро решат, что отсутствие реакции с моей стороны повод не хуже: как я смею не замечать двух волшебников?!

Ныряю во «Флориш и Блотс» и за миг до того, как дверь отсекает уличные звуки, слышу за спиной хлопок аппарации. Поздравляю, Аргус, за тебя взялись всерьез. Это не отморозки решили сквиба погонять, а слаженная боевая пара с готовыми решениями для всех возможных ситуаций на этой улице. Я только шаг в сторону сделал, а они уже знали, что попытаюсь уйти через магазин, и кому в таком варианте аппарировать к дальней двери, а кому стеречь у этой.

Прохожу в глубь зала и поверх книг на стеллаже гляжу на преследователя. А он глядит с улицы, рожу спрятал за книжками на витрине, надвинул капюшон, только белки отсвечивают.

По логике, разрекламированного сквиба должны преследовать Гвардейцы Смерти. Убить меня им как муху прихлопнуть, а резонанс большой. Ну и что же, что Неназываемого уже десять лет как нет. Остались Гвардейцы на свободе, как не остаться, а в мире, где все друг другу родственники, можно партизанить до морковкина заговенья.

Есть еще робкая надежда, что со мной развлекаются авроры в штатском. Это ж веселье какое — напугать до усрачки Аргуса Ворюгу, поймать и сказать: «Бу!».

Все же стоило мне оглянуться на улице, сейчас была бы какая-никакая почва для догадок. Аврорский патруль — пятерка, а если пара, то стажер с ветераном. А у Гвардейцев в боевой двойке обычно ровесники, друзья со школьных лет.

А и хрен с ними со всеми!

Сони является на зов быстро, как будто следил за мной под невидимостью, а может, так и было. Мордочка довольная: хозяин помолодел, не придется к новому привыкать. Велю перенести меня в Гринготс, а он повесил ушки:

— Сони не может. Над магазином щиты.

— Эти поставили?

— Нет. Старые щиты, чтобы книжки не воровали.

Что ж, посмотрим, насколько я нужен гоблинам. Одалживаю у приказчика перо и пишу на банковском конверте, что, к сожалению, не имею возможности посетить Гринготс и не могу планировать свое будущее, поскольку в данный момент осажден в магазине «Флориш и Блотс» двумя неизвестными, показавшими навыки боевой подготовки. Сони, получив конверт, под невидимостью шмыгает за дверь вслед за каким-то покупателем.

Жду. В тихом отделе рукописей нашел стремянку с удобным сиденьем, устроился под потолком, как на дозорной вышке. Лепота! Еще чуть, и будет Нормандию видать в ясную погоду. Преследователь елозит носом по витрине, ищет меня среди покупателей. Не заходит, умничка. В магазине лабиринт стеллажей, дети теряются, а уж как потеряюсь я! Не шутки ведь, жизнь на карте... Подумал так и понял, что если жизнь, то не сразу. Хотели бы просто убить, меня бы уже авроры в мешке унесли. А эти припугнули, погнали пьяными голосами за спиной и загнали, теперь ждут подкрепления.

Они ждут, я жду... Развернул «Пророк» и стал читать, мне волноваться вредно.

Редакционная статья не впечатлила: анкетные данные, разукрашенные эпитетами вроде «известный своей безжалостностью к пойманным на детских проделках ученикам» и «ярый проповедник телесных наказаний». Решил, что анкету можно прочесть и без сомнительного оживляжа, дома. Перевернул страницу — ба, майский день, именины сердца: высказывается об Аргусе Ворюге лично министр Магии Корнелиус Фадж.

Нет, я понимаю, что не лично, на то у министра есть пресс-секретарь. Но Фадж по крайней мере дал отмашку. Фадж знает, что живет на свете Петр Иванович Бобчинский...

Я ПЕТР ИВАНОВИЧ БОБЧИНСКИЙ?!

Повторил про себя: Петр Иванович Бобчинский... Бобчинский. Петр Иванович. Собственной персоной... Глухо. А на «хорунжего» отзывается полузадавленный рефлекс, толкает ответить «Я!».

Ассоциации, ведущие в тупик, выскакивают часто. В разговоре вместо «Докажи» запросится на язык корявое «Какие ваши доказательства?», причем говорить надо с американским акцентом, тогда будет смешно. Для тех, кто знает... анекдот, скорее всего. Стараюсь не фиксироваться на таких приветах из прошлого. Голова у меня одна, и я в нее не только ем (ну вот, опять).

Итак, Министр. Начал с рассуждений в духе Сметвика, мол, методы у меня эффективные, но уж очень жесткие. Упрек уравновесил заявлением, что Аргус — сын и жертва Викторианской эпохи, получивший куда более суровое воспитание, чем в современном магическом сообществе. Мимоходом проехавшись по маглам, отменившим телесные наказания в школах только в 1987 году,⁽⁴⁾ Министр выразил надежду, что обновленный я найду силы и желание пересмотреть устаревшие подходы и буду трудиться на ниве воспитания подрастающих поколений магов еще не менее восьмидесяти лет.

Это что же, у них на ниве воспитания официально потеет завхоз?! Может, и профессора называются профессорами не из-за наивного гонора, а потому что, как в вузах, дают предмет, забив на педагогику?

* * *

— Вот он где!

С вершин моей сторожевой стремянки открывается дивный вид на два полушария. Оба западные — на востоке женщину драпируют равномерно, от макушки до пят, а на западе вектор пуританистости заметно ослабевает в направлении снизу вверх. Британскому магическому сообществу далеко до магловского пренебрежения лифчиками, но по глубине декольте ведьмы, пожалуй, обгоняют простых смертных. С моей высоты глубина бесконечная, при скачках полушарий мелькают плитки на полу. А скачут полушария очень энергично, потому что мадам без лишних объяснений трясет мою стремянку.

— Ты мне за все ответишь!

Стремянка опасно трещит — деревянная, небось, на костном клее собрана. Хватаюсь за стеллаж и с ужасом чувствую, что незыблемая на вид конструкция с несколькими сотнями книг чуть заметно подается при каждом толчке.

— Остановитесь, мадам!

— Мадам?! — свирепеет ведьма. Стремянка ходит ходуном, стеллаж раскачивается уже ощутимо. — Как мои пирожки жрать, так я Молли...

Ага, расплата по старым счетам, о коих я понятия не имею.

— Молли, уймись и просто скажи, что тебе надо!

Тряска прекращается, ведьма переводит дух и требует:

— Признавайся, старый развратник, что ты сделал с несчастной девочкой?!

— С которой?

— Ах, у тебя их было много?!

Новый натиск вдвое сильнее — приноровилась, пытается поймать резонанс.

— Молли, ты хочешь, чтобы тебя с позором вывели... — никакой реакции — ... и заставили заплатить за испорченные книги?!

Попал! Ведьма как по команде успокаивается и садится на нижнюю ступеньку стремянки, открывая мне новый ракурс на западные полушария.

— Пойми меня правильно, Аргус! — поднимает невинный взгляд. — В будущем году я отдам в Хогвартс свою принцессу! И вдруг такое...

— Да что такое-то?!

— Скажешь, не читал? — кивает на газету.

— Если ты не о Фадже, то еще нет.

— Пятая страница, Селестина Уорлок.

Открываю Селестину. Негритянка в платье с блестками, вырез поглубже, чем у Молли, полушария поменьше. «Мой мрачный поклонник». Уже интересно!

«Путь на эстраду я прокладывала»... Теперь хоть знаю, что певица. Небогатая семья... Переживания: хочется одеваться у Твилфитта и Таттинга, а приходится как лохушке ходить в мантиях от мадам Малкин... Вот! «...Так я впервые увидела самого известного сквиба магической Британии». Приятно. Вот приятно, чтоб мне гуталина не найти в день инспекторской проверки! «Тайное стало явным, когда я поймала взгляд Аргуса на мои обтянутые мантией колени... Мучимый ревностью, он терроризировал одного из моих воздыхателей (не стану называть его известного всем имени). Этот робкий барсучок, раздираемый между боязнью открыться мне и желанием привлечь мое внимание, разбрасывал в коридорах навозные бомбы... Кульминация наших невысказанных, но от этого не менее страстных отношений настала в день моего выпуска. Я навсегда прощалась с мрачным замком, ставшим свидетелем моих первых любовных побед и эстрадных успехов. ...И уединилась с командой факультета в чулане для метел. ...В разгар шоу содрогнулась дверь, запертая мощным фамильным заклинанием. ...Голос, вгонявший в дрожь даже парней, уже носивших метку Гвардейца. Я поняла: Он пришел за мной. Мальчики схватились за палочки. «Оставьте, — сказала я, — меня уже ничто не спасет!..». И разочаровывающий финал: «Описывать дальнейшее не позволяет мне стыдливость».

Молли поправляет кулон между полушариями и выжидающе смотрит снизу вверх.

— Позвольте поинтересоваться, мэм, на какой основании вы назвали меня старым развратником?

— Но, Аргус! Это говорит СЕЛЕСТИНА! Это напечатано В ГАЗЕТЕ!

Ну да, эталоны правдивости: эстрадная певичка и газета... Молли ты, Молли, простая душа.

— В газете не напечатано, что я старый развратник!

— Но...

— Давай по фактам, а эмоции оставим робкому барсучку. Разбрасывал навозные бомбы, заслужил наказание. По этому эпизоду претензии ко мне есть?

Качает головой, теребит свой кулон. Ох, я б его потеребил... По жизненным показаниям.

— Эпизод второй, выпускной вечер... Вы что пили на выпускном?

— Ты же сам у нас отбирал!

— Во-первых, все не отберешь. А во-вторых, я хочу услышать от тебя.

Молли мнется: такая тайна! Столько лет никто не знал, кроме родного факультета...

— Ну... Не только сливочное пиво.

— Выпускница приняла на грудь...

— Что она сделала?

— Погоди...

— Аргус, ты пялишься на мои сиськи!

— Я знаю... Тихо!

Молли молчит, и сквозь шумы магазина слышится далекая дробь подкованных каблуков:

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Строевая у гоблинов хромает, шаги должны звучать как один. Похоже, идут не нарядные солдатики парадного караула, а настоящие, из внутренней охраны.

— Аргус! Мы не закончили!

Поверх стеллажей мне видно, что покупатели выходят на улицу, стоят, глядя в сторону Гринготса.

— Аргус!

Полушария по-прежнему доступны пытливому взору, Молли заглянула, поправила, добиваясь абсолютной симметрии, и снова невинно глядит снизу вверх.

— Молли, ну что тебе неясно? Восемнадцатилетняя созревшая деваха выпила не только сливочного пива и уединилась. С командой. Мальчики уже схватились за палочки, но злобный Аргус всех обломал.

— А потом?!

Спускаюсь на несколько ступенек и шепчу ей в ухо:

— Дашь потрогать, скажу!

Ее потряхивает от близости к тайне Самой Селестины! Прикусила губу, зажмурилась. Воспринимаю как позволение. Потрогал. Мягонькие. Взвесил. Тяжеленькие. Полез исследовать. Дала по рукам.

Предоплата получена, выкладываю товар:

— Отправил ее к родителям. С эльфами.

У Молли обиженно дрожат губы. Ну что за прелесть — в сорок как в пятнадцать!

— Аргус, а как же «Описывать дальнейшее не позволяет мне стыдливость»?

— А тебе бы позволила? Представь, родители ждут дочурку завтра, мама коржи для торта печет. И вдруг ее доставляют поддатую и с запиской, мол, вытащили вашу кровиночку из-под целой команды...

— Селестину?

— Нет, Пуш... Шекспира!

— Шекспир был мальчик, ему простительно.

За окном:

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Покупатели все высыпали на улицу, мы с Молли, кажется, последние, вон, приказчик смотрит с подозрением, но пока не подходит.

Иду к выходу, Молли семенит следом:

— Аргус, ты приглядишь за парнями?

— На ниве воспитания? Само собой. Я только этим и занимаюсь, если верить министру... Имена скажи! За кем приглядывать?

— За моими мальчиками!.. Аргус, ты сегодня какой-то не такой.

— Уже заметила? Меня омолодили. Лет на шестьдесят.

За витриной со стороны Лютного цепочкой бегут авроры — сюда побоялись аппарировать, знают, что собралась толпа. Построились двумя пятерками по сторонам улицы, друг против друга.

Прячусь за дверным косяком. Врагом может оказаться любой, я же так и не видел их в лицо. Вдруг решат заавадить, раз не смогли взять живым? В толпе пальнуть в спину проще простого... Молли, поглощенная своими мыслями, просто таскается за мной, слабо реагируя на происходящее.

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Витрины дребезжат, еще чуть, и рассыплются в крошку.

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Показались. Батюшки, как из сказки. Из моей, а не барда Бидля: в надраенных кольчугах, серокожие, коренастые, с раздутой в бочку грудью. Небось, первые поколения ушедших под землю напропалую мерли от силикоза, а эти уже результат естественного отбора. Поставь рядом с банкирчиком, и не скажешь, что один вид. Мастеровая раса, все королевские династии гоблинов из нее.

— Аргус... — теребит за плечо Молли.

— Что?

— Меня двадцать пять лет никто не трогал за грудь. Кроме мужа и детей, конечно.

— Молли, а сколько лет я не трогал женскую грудь!

— Аргус...

— Это было здорово, Молли. Я очень тебе благодарен. И мы никому не скажем, верно?

— Никому... Я тоже тебе благодарна, Аргус. Понимаешь, я... Забыла...

— Эй, притормози! Романтика хороша в юности, а зрелых она превращает в козлов.

— Знаю. У меня мальчики и Принцесса, они стоят всего. Но помечтать-то можно!

— Др-р-рын! — Встали. Из коробки строя выходит коротышка без кольчуги. Старший поверенный Тинпест, надо полагать. Оловянная Чума, имя явно переводное с гоблидука.

Выхожу на тротуар, Молли идет за мной и останавливается:

— Ой, а кто это?!

---

1) Из советской школы или вуза, скорее всего. Вряд ли Филча интересовала газета британских коммунистов, а в СССР она продавалась в киосках «Союзпечати» и служила источником неадаптированных английских текстов для продвинутых учителей.

Вернуться к тексту

2) Скороговорка: «В (городе) Штебжешине жук жужжит в камышах, и Штебжешен этим славен».

Вернуться к тексту

3) Квинтал — мера веса, около 50 кг.

Вернуться к тексту

4) Это действительно так, причем телесные наказания объявлены вне закона только в государственных школах и частных школах с долей государственного капитала.

Вернуться к тексту