Аргус (джен)

* * *

Я говорил, что у шефа пунктик насчет умаления власти? Любовно выпестованная паранойя уже заставляет его искать покушение на свой авторитет в плохо очиненном карандаше. А тут чужой патронус. Без спроса. В его кабинете. В то время, как он дает руководящие указания. И вид-то у патронуса гнусно жиденький. Скастован на отвяжись, дескать, стану я стараться ради каких-то не величайших и, возможно, даже не светлых.

— Аргус, мальчик мой, ну, где ты? С утра тебя добиваюсь! — капризно гнусавит мерзкая птица.

В Хоге привыкли, что у Дамблдора все мальчики его, кто не девочки. Есть мальчики Не-удосужился-запомнить-имя, а есть мальчики с именем Не-удостаиваю-«мистера». Бытовое хамство, которое Дамби называет привилегией своего возраста. Может, и была там сексуальная подоплека — не помню. Уж точно в те времена ему еще не перевалило за сотню.

Но то в Хоге. А я сейчас на волне Департамента с его затянутыми под пуговку барсуковскими галстуками, и фривольность Дамблдорова посланца стреляет в ухо. Шеф еще бурлит после внезапного подарка Прозерпины и готов в каждой крышечке с шишечкой усмотреть грубое приглашение к интиму (с шишечкой же).

Он хрипит и рвет воротник. Стоим близко, хорошо вижу, как у него в глазах набухают и лопаются сосуды. И вдруг из-под ложечки, где древние рисовали магическое ядро, вырывается плазменный луч и в пыль разметывает феникса. Бледные искры еще тают в воздухе, а обессиленный выбросом шеф наваливается мне на грудь. Буксирую его в кресло. Пиджак приходится снять, шеф с любопытством младенца смотрит, что там прилипло к руке, стряхивает, пиджак не отстает, шеф улыбается, довольный неожиданной забавой.

Зову — никакой реакции. Шеф свободной рукой тянет пиджак и, наклонив голову, заглядывает: что там приклеилось?

ИНСУЛЬТ?!

В приемную выхожу как ни в чем не бывало. Шепчусь с Прозерпиной, та отсчитывает мне из сумочки десять «галек» и деловой походкой скрывается в кабинете.

Я к просительницам:

— Леди, вы же знаете, что пришли слишком рано. Сейчас у лорда перерыв на ленч.

— Безусловно, — соглашается старшая. — Я только хотела быть первой. В прошлый раз лорд принимал одну... леди. Принимал... принимал... а на меня времени не хватило.

Зато поняла принцип и явилась с дочерью и внучкой, на выбор. Нет, это не Страна Дураков. Это публичный дом на гастролях.

Отдаю золото. Дескать, лорд сочувствует, отдохните у Фортескью, а секретарь проследит, чтоб вы были первыми. По вспыхнувшим глазам ясно, что потратят сиклей пятнадцать, на остальное будут жить месяц. Семенят к выходу, пока барин не передумал. Придерживаю мать семейства.

— Дело не мое, но все же...

— Как я, бесстыжая, не пожалела внучку? — сразу вспыхивает она (Ждала, ждала таких вопросов, высказанных и невысказанных). — Это действительно не твое дело, Аргус Ворюга. Что ты знаешь, о нашей жизни?! Привык у себя в замке на всем готовом, а у меня?! Муж играл, два состояния спустил! Дочь-бесприданница повисла на шее, Мордред знает, от кого родила. Обеих накорми, за внучку в школу заплати... Думала, счастье, что муженек хоть дом не успел проиграть — так нет, навалились наследнички!..

Голос женщины опускается до басов, бухает в уши: «Привык на всем готовом... Привык. На готовом. На всем»...

Душный кабинет, отделанный сосной, неудачно тонированной под орех, Тот Человек с золотыми пуговками, бубнящий голос мисс Крыс: одет, обут, на всем готовом... Я не чувствую за собой вины и прислушиваюсь ровно настолько, чтобы не получить линейкой по рукам за невнимательность. Наслаждаюсь тяжелым запахом восковых свечей — у нас в дортуаре свеча сальная, вонючая, всегда одна, и, когда кто-то выходит с ней в уборную, другие боятся в темноте. (В уборную по ночам бегают все, мы даже не знаем, что есть дети, которые спокойно спят до утра).

Джентльмен с золотыми пуговками опасен, и не как мисс Крыс, которая назначает нам карцер и порку, и даже не как гнида Браун, взявший манеру вымачивать розги в соленой воде, а боишься, подставляй очко. Джентльмен опасен абсолютно. Ему бровью повести, и не станет ни мисс Крыс, ни Брауна, ни всего сраного приюта, и пускай бы он горел в аду вместе со мной. Удивляюсь, что этого не чувствует мисс Крыс. Бубнит, как хорошо мне тут живется на всем готовом. А уж она-то как волнуется за мое будущее! Вот не лежит у нее душа отдавать всего за две гинеи такого прекрасно воспитанного мальчика. Он и у садовника обучение прошел, и за лошадьми умеет, а сейчас помогает столяру и уже сделал вот эту замечательную рамку для портрета Его Величества, можете убедиться, сэр, какая тонкая резьба...

— Ворюга! — наступает женщина. — Раз уж читаешь мне мораль, подскажи, что делать. Наследники ноют, продай дом, поделим деньги, а мне куда? В бардак наняться? Так ведь не возьмут, скажут, старая!

— Прости, ты...

— Аманда. Была Стар. Только я давно уже не Звезда...

— Аманда, а ты и твоя дочь — вы не пытались РАБОТАТЬ?!

Собирался ее успокоить, что шеф не по девочкам, но разговор ушел в сторону, и хорошо. Некого тут успокаивать. Внучка была взвинчена, ни больше ни меньше, то-то смущала Дедку зазывными взглядами. На кошках тренировалась (почему на кошках? На Дедках!). Семейство Давно-уже-не-Звезд списало девственность младшей в обменный фонд, не удастся сегодня махнуть на дом, станут искать варианты.

Распахиваю для нее дверь. Уходит.

И правда, зачем полез мораль читать? Хотел только убрать из приемной сплетниц, а то поднимется суета, целители-хренители... Нечего тут посторонним уши греть. Решим дело келейно: шеф отдохнет в мэноре, польет цветочки, а Департаментом порулит Прозерпина. Рулила же до сих пор... Ой, молчу, это ж какое умаление власти...

* * *

В кабинете две новости, плохая и хорошая. Шеф прилип второй рукой, и он адекватен. Пожалуй, первая новость тоже хорошая, поскольку прилипший шеф в ближайшее время не сможет пользоваться палочкой.

Прозерпина уже пыталась откромсать ножницами пиджак, в результате спереди появился фигурный вырез, в котором угадывается размытый силуэт Дедала. (Прикрывал меня. Насколько тела хватило). Потом у нее прилипли ножницы. Шеф время от времени ими побрякивает или тянет прилипшие руки и разглядывает шелковинки, удивляясь, что такая тонюсенькая малость не рвется, сколько ни дергай. При всем том он внятно диктует заказ на ленч, требует джина для аппетита и с удовольствием опрокидывает стопочку из рук Прозерпины. Разумеется, ему в голову не приходит угостить меня. «Keep Distance» в его кругах — не правило дорожного движения, а принцип жизни. Словом, шеф как шеф, только непривычно благодушный. Подозреваю, что инсульт его все-таки тюкнул и снайперски угодил в гнездо паранойи, не затронув жизненно важные центры.

— А теперь, героический наш Аргус, — требует он, вкусно выдохнув можжевеловкой, — доложи нам, с каких это пор мой управляющий стал мальчиком Дамблдора!

Голос ясный, сочный. Отрядом латников командовать таким голосом под грохот стали по щитам. А глаза хитрые: как я вас развел!

Ответ я обдумал, но для вида мнусь, как будто рожаю на ходу:

— Вы ведь ждете правды, сэр Титус, а у меня ее нет... Может, я и не мальчик Дамблдора, а его девочка или вовсе ездовая собака... Не знаю... Он трижды поил меня зельем забвения.

Шеф молчит, наливаясь дурной кровью. Опять умаление власти! Сегодня Дамблдор чистит мозги его подчиненному, а завтра? Его секретарше мемуары диктовать начнет?! А не то, упаси Мерлин, пойдет на охоту с его собаками?! Не говоря о том, что по головам маленьких людей катят бревно на больших. А в моей голове за восемьдесят лет службы должен был собраться весьма любопытный гарнитур из шкафов со скелетами — самому жалко, что не помню...

— Даты! — рявкает шеф.

Однако... Назови ему даты, когда тебя памяти лишали.

— Сорок третий год, не позже июня — весна или лето, но в школе еще шли занятия. Пятьдесят шестой, когда Дамблдор занял место Диппета. И в нынешнем году, три недели назад, как раз после этого я угодил в Мунго.

— Про нынешний год я тебе сразу скажу: со стороны Хогвартса в нас дерьмо не летело. Можешь не париться, ты ничего ценного супостатам не выдал, а твои утраченные воспоминания о засохших прелестях мадам Пинс, по-моему, невелика потеря, — расплывается улыбкой Чеширского кота шеф. — Остальное сам соображай, а я и знал бы, ничего тебе не сказал. Уязвимый ты, Аргус. Тебя там в глухомани успеют запытать и закопать, а мы спохватимся, когда не сдашь квартальный отчет... Для понимания текущего момента полистай «Пророк». Читать там как всегда нечего, а тенденция, так сказать, модные мысли осеннего сезона....

Вот и нашлась моя любовница, а заодно стало ясно, что в Хогвартсе я у шефа не единственный осведомитель... Что за Пинс-Пипинс? С засохшими прелестями... Для той руины с одиноким раненым гормоном, которую Поппи тащила в Мунго левикорпусом, и Маккошка божий дар. Надеюсь, Пинс хотя бы поумнее.

— В сорок третьем Дамблдор был никто, — замечает шеф в пространство.

— Я начинал работу с акромантулами, он пытался перехватить.

— И проснулся ты без памяти, зато с больной попкой! — веселится шеф.

Не улыбаюсь, это все, что я могу себе позволить. Кто обижался, те уже не работают.

А Дамблдора я тогда сделал, и зелье не помогло!.. Пауки просто не пожелали отдавать Хагриду коконы. Организовать добычу, как в Южной Америке, с зачисткой всех взрослых особей, Дамблдору не позволила собственная репутация защитника сирых и убогих — ну, или тех, кого он желает выдать за таковых. Акромантулы ведь считаются условно разумными, это ж сколько слез можно выжать у домохозяек историями о паучонке, потерявшем маму... Сейчас вспомнил, как Хагрид просил достать самочку для мадам Арагог. Я купил в зоомагазине паука-птицееда и торжественно выпустил у ее норы. Сожрала, конечно, но Хагрид не видел. А осеменяли ее спермой из Бразилии. Дедка потом показывал в эльфятнике жестяную воронку для растительного масла и утверждал, что у нее такая же.

— Насчет пятьдесят шестого года надо подумать, — и шеф замолкает, прикрыв глаза. Вспоминает желающих догнать, повалить и отобрать на предмет их связи с Величайшим Светлым.

— Дамблдора поднял из-под ног министр Спенсер-Мун, — изрекает он, вернувшись в реальность. — Хотелось ему щегольнуть перед Черчиллем нашим вкладом в Победу, а тут подвернулся школьный профессор со сказочной историей, как он сразил Гриндевальда в свободное от работы время. Извини меня!⁽¹⁾ Гриндевальд, теоретик и практик войны всеми видами оружия, от «бомбарды» до авиабомбы, и учителишка трансфиги, не замеченный хотя бы за утренней зарядкой. Да якобы сразил-то не в спину из куста, а на поединке! Верните мои пять лет и бархатные штанишки, может, поверю... Какие, в задницу, поединки при тогдашнем ожесточении, когда уже не армии, а народы рвали друг друга насмерть?! Поединки... А он «Юнкерс» видел, поединщик? А ножку детскую оторванную в сандалике? Убеждаешь себя: «Это всего-навсего маглы», и знаете что? Получается неубедительно!

Шеф взглядом требует налить, выпивает, как воду, и продолжает глухим бесстрастным голосом:

— Вы с Дамблдором в Хоге пересидели бомбежки Лондона, а я дважды спасался только аппарацией. Второпях оставил сапог, вернулся, а там квартал поболее Косого в руинах... А Гриндевальд... Он был демиургом той войны. Уже не человек, нет, а потусторонняя сущность, абсолютно испорченная властью над жизнями и смертями. Еще в Испании было: едем в его панцере... У него смешная такая повозка была, высотой вот, мне по подбородок, командир сидит чуть не на плечах у драйвера. У маглов, конечно — свою Гриндевальд расширил изнутри...

Шеф осекается под нашими взглядами.

— Что смотрите? Ну, бывал я у него на континенте, и не раз. Надо же было присматривать за нашей недвижимостью... Едем, он что-то вычисляет в блокнотике, не сходится, осмотрелся из люка и командует поворачивать к женскому монастырю, мол, проверить кое-то. Проверил. Весь монастырь под нож. Едем дальше, он с такой искренней обидой: «Христовы невесты! Одеты, обуты, виноград кушают, работают мало и в охотку, всего и обязанностей — влагалище на замке держать. Так нет же! Для ритуала надо сорок девственниц, а я двадцати не нашел!»...

Остапа понесло, а часики тикают. Принесут ленч, потом у него прием населения... И не прервешь. Да и не хочется. Вот не знал, что шеф такой боевой.

— ...Думаю, не ошибусь, сказав, что из абсолютно нечеловеческой морали Гриндевальда логично происходила и его нечеловеческая отвага. В Белой Руси partisanen навели девятку бомбардировщиков на деревню, в которой встал на ночевку его карательный батальон. Я проснулся, когда уже бомбы рвались, мундир в охапку и аппарировал на полмили в сторону. А у этого сукина сына принцип: не бросать своих. «Своими» на тот момент были отборные подонки, предатели своего народа, и расходовал их Гриндевальд, как туалетную бумагу. Но, вишь ты, врагу не бросал! Как сейчас вижу: сидит на своей лоханке, ноги в люк свесив — так ему обзор лучше, — в руках машинное ружье,⁽²⁾ и постреливает в небо. На него, уже точно видно, что на него, валится русский бомбер и строчит в ответ. Пули, вот, с большой палец, куда попадет, то и оторвет, и на подвеске четыре бомбы по четверть метрической тонны... Победил его Дамблдор, как же!.. На что он только рассчитывал?

— Когда врал? На орден Мерлина, видимо.

— Действительно, — остывает шеф. — Умеет бородатый оказаться в нужное время в нужном месте. Еще и Крест Виктории отхватил у маглов. Не знал?

— Я о победе Дамблдора знаю только по карточке от лягушки. В Мунго один мальчишка собирал, я и взял у него почитать.

Шеф хохочет до слез, порываясь утереться рукой с прилипшим пиджаком. Прозерпина, кусая губы, чтобы самой не смеяться, удерживает его и промокает начальственные слезы платочком.

— Взял почитать карточки от лягушек! Это я сыну расскажу! Аргус, тебя ничего не берет! Попал в больницу без памяти, почитал карточки, и к гоблинам, бюджет утверждать... Как тебе шампиньоны по-королевски?

Ответа шеф не ждет, он щегольнул осведомленностью. А мне гадать, откуда протекло. Не от эльфов же и не от гоблинов... Я собирался зайти к Фортескью, наверное, и зашел после банка, заесть слизнячковый «особый секрет». Небось, болтал напропалую. Знаменитость с портретом на первой полосе...

Пытаюсь вернуть разговор к пятьдесят шестому году, но шеф потерял настрой и отделывается кратким изложением. К волшебной победе Дамблдора со временем привыкли (Раз Гриндевальд в тюрьме, то кто-то его победил, ведь так?). Спустя десять лет поблекший герой все еще преподавал трансфигурацию, а Спенсер-Мун копал под действующего министра Вильгельмину Тафт, пытаясь вернуть себе потерянный пост. Вербовал старика Диппета, чтобы через него влиять на родителей учеников, не сумел договориться и вспомнил о своем герое. Дамблдора при живом директоре стали пропихивать в его кресло, была какая-то некрасивая история, о которой я докладывал одно, потом стал докладывать другое. Шеф интересовался делами Хога постольку поскольку и не среагировал должным образом. А Дамблдор заполучил под задницу золоченый трон и гвоздем засел в замке, запретив пускать Спенсер-Муна.

Ситуация разобрана, опасности для себя шеф не видит и приступает к показательной порке. (Не «за что?», а для тонуса).

— Долго мне так ходить? — показывает руки с прилипшим пиджаком.

Он знает достаточно, чтобы ждать ответа «Пока само не отвалится». Ну, еще можно оторвать с кожей и залечить, для экстремалов — сжечь, но тогда сразу в Мунго. Портняжки не умеют работать с паучьим клеем — коконы не липкие.

Это что же получается?! Сейчас шеф меня вздрючит и отправит восвояси с чувством вины и горячим желанием реабилитироваться. Например, добыв Живую воду.

Эй, я так не играю!

Восвоясях Дамблдор с утра добивается мальчика своего. И вопрос о покойнике не решен, я даже не уверен, что Прозерпина о нем доложила. Ломаюсь с раннего утра, а стало только хуже, потому что время утекло. С минуты на минуту доставят ленч, и ступай, Аргус, не смею задерживать!

Соберись, Ворюга! Вид лихой и придурковатый... Работаем!

— Сэр Титус, прикажете отклеить?

— Ну-ну, — усмехается шеф, — Приказываю! Посмотрим, как ты вывернешься!

— Не собираюсь я выворачиваться! — говорю с чувством оскорбленного достоинства. — Я в Департаменте с одиннадцатого года, и корпоративная репутация для меня не пустой звук. Недвижимец сказал — недвижимец сделал!

— Вот же сукин сын! И говорит, как пишет! — восхищается шеф. — Ставлю десятку, что не отклеишь.

— Не могу принять, сэр Титус.

— А, уже на попятную!

— Отнюдь. Я подумал, а ну кто узнает, что директор Департамента держал пари на десятку, как лавочник. Умаление достоинства налицо.

— Как лавочник, говоришь... — Тон шефа преодолевает температуру замерзания и летит к абсолютному нулю. Ох, перегнул я палку! — Тебе же хуже, сквибяра. Ставлю десять тысяч галеонов!

— Невместно мне держать пари на равных с лордом. Пускай десять тысяч будет с моей стороны. А с вашей услуга.

— А что? Мне нравится! — быстро ориентируется шеф. — Достойная оценка моей... Моего места на политическом Олимпе! И моему управляющему не стыдно будет проиграть такую сумму! Только мое условие: Дамблдора валить не стану.

— Он такой влиятельный?

— Он такой безвредный. Три голоса в одной фракции, пять в другой, и нигде не имеет большинства. Свои законы не протолкнет, твои не забаллотирует.⁽³⁾ Идеальная компромиссная фигура. Его только тронь, все на дыбы встанут: почто клоуна обидел, кого хочешь вместо него?!

— Это в Визенгамоте. А в школе?

— Школа твоя вотчина, — пожимает плечами шеф.

Что ж, это меньше, чем я хотел, но больше, чем ожидал. Проиграть ему, что ли, десять кусков? Нет. Не оценит. Уверен, как все, что раз шелк акромантулов не берет сталь, то его ничто не возьмет.

Сказать по правде, я тоже в этом уверен. Был.

* * *

Таттинг осторожно ставит на пол брякнувший костями мешок, Твилфитт непочтительно бросает на стол коробку с тем, что осталось от вещей покойника. (А коробка от детского питания, вот и верь, что сделка с принцем у него была единственная по ту сторону барьера!). Хранили в примерочной кабинке. Там табуретка с ящичком, вот в ней. Бедолаги, каждый квадратный фут у них на счету. С нижних этажей подступает разрастающийся бизнес, сверху жизненное пространство ограничено олимпийским шмотьем.

Зато сегодня у них праздник избавления сразу от двух головняков. Проклятые знаком Бафомета подарки принца улетают из мансарды мешками из-под муки («Муку продают стофунтовыми мешками, это короткий хандредвейт или центал, он же центнер», — на смертном одре буду помнить). Весь эльфятник впрягся, кто устает аппарировать, раскладывает одежду по стеллажам в Хоге. А я тут принимаю останки человека из кокона.

Сидим в отгороженном ширмами углу мастерской, рядом стучат невидимые «Зингеры» да время от времени скороговоркой вступает оверлок. Торговый дом «Твилфитт и Таттинг» представлен Твилфиттом и Таттингом. Мадам Твилфитт в платье крысиного цвета с воротником под горло, с ножницами в кармашке портняжного передника и с подушечкой для булавок на запястье, подпирает стену, изображая, что зашла на минуточку. На горизонте курсирует юная мисс Твилфитт, посвятившая день переноске туда и обратно грудастого манекена. Иногда манекен переодевается для конспирации. Вторую договаривающуюся сторону представляю я в неплохо сохранившей вид белой рубашке (лавсан рулит!) и в экс-белых штанах, как будто снятых с притаившегося в засаде снайпера. Ниже линии пиджака они сплошь в паутине и не липнут потому, что собрали на себя разнообразный гербарий с вкраплениями раздавленных грибов и насекомых. Разинувшие рты туфли мне починила Прозерпина и даже навела на них лоск теми же чарами, которыми полирует обувь шефа.

Ах, да. Шефа отклеили так быстро и буднично, что вспомнить нечего. Звякнуло мне из прошлой жизни, что какой шелк ни прочный, а он белок, стало быть, должен распадаться в кислоте. Решил, пускай это будет цеховая тайна. Покупка кислоты в здешних аптеках таким образом исключалась, и послал я Дедала на большую дорогу. Шефа отвели в туалет, завязали глаза. Мол, я под Непреложным, посмотрит — убьет своего управляющего. Тем временем Дедка спер аккумулятор из первой же машины с поднятым капотом. Покапали с перышка кислотой из банки, паутинки и скукожились. Аккум вернулся в машину, шеф вымыл руки и приступил к доставленному ленчу. Прозерпина под мою диктовку издала приказ: «В связи с некриминальным характером гибели Джона Доу служебное расследование прекратить, труп захоронить», а шеф подмахнул, даже не попытавшись засчитать это как проигранную мне услугу, настолько был под впечатлением «цеховой тайны». Услугу я тоже назначил, пока шеф не замотал.

На сегодня у меня остался Гринготс, но, видно, придется отправлять Чуме сову с извинениями. Нет у меня ни сил, ни свежих мыслей насчет бюджета. Вижу, что ту же мыльную стружку стоит заменить специализированными детергентами, а какими?.. Да и устал от впечатлений, как ребенок в магазине игрушек. Хочется лечь на пол и побиться затылочком, а все чтоб утешали.

Осматриваю вещи покойного, гоняя карандашом по дну коробки. Ржавый брусочек, в котором угадывается поддельная «Зиппо». Останки берцев. Поясной ремень выживанца, сплетенный из грязного, но совершенно не испорченного желудочным соком паракорда, с хитровыделанной пряжкой... Ага, сюда нажимаем... С помощью второго карандаша открываю застежку, показываю галантерейщикам. Те не впечатлены: куцый клинок, изогнутый в плоскости, как арбузная корка, чтобы прилегал к телу. Волшебник бы нанес на пряжку уменьшающие руны, и прячь хоть турнирное копье.

— Мерлин великодушный, неужели это все?! — смахивает слезу миссис Твилфитт.

— Не все! — поправляю голосом пенсионера-общественника, заставляя ее вскинуться. — А где куртка с покойника?!

Спрашиваю наугад: может, валяется куртка в лесу или еще найдется в палатке, я там специально не искал.

Твилфитт и Таттинг переглядываются с видом малолетних расхитителей варенья.

Ну, разве не придурки?!

Я с шести утра на ногах. Я поставил на место самую опасную тварь Запретного Леса и поладил с одним из самых безбашенных гопников магического мира. Мы с Дедкой попадали в болота и в ловчую паутину, дважды видели вплотную уже приоткрытые для укуса хелицеры с каплями яда. Я, в конце концов, от шефа вышел без потерь для кошелька и репутации, а такие случаи в Департаменте считают по пальцам. Я с утра не жрал! В моей груди трепещет сердце молодой свиньи, и это не смешно ни хрена, поскольку сегодня я осознал, что могу умереть не только от недотраха. Может, в сердце уже оторвался сосуд, и с каждым толчком в грудную клетку изливается струйка крови. В отпуск надо после таких лечебных воздействий, валяться на нежарком пляже и прессом играть, чтоб телки сами слетались. А у меня он был, отпуск? Был он у меня вообще за восемьдесят лет? Учебный год, бюджет, ремонт. На Рождество можно соскочить на неделю. Теоретически. И ЭТИ... ДВА... НИФ-НИФ С НАФ-НАФОМ... БУДУТ СО МНОЙ ШУТКИ ШУТИТЬ?!

Таттинг перехватывает мой взгляд, бледнеет пятнами и начинает икать.

— Аргус! Ты чего, Аргус! — пятится Твилфитт. — Там строчка интересная, мы и взяли изучить...

Повинуясь взгляду миссис Твилфитт, он пулей вылетает за ширму. А я оказываюсь в сдобных объятьях у груди, которую сразу хочется освободить из неволи и приласкать. Теплый шепот щекочет ухо:

— Ты молодец. Ты им всем показал. Ты герой, как из сказки...

— ...А ты, факеншит, хрен ли пялишься? Бренди, живо! — Это Таттингу.

Ниф-Ниф вылетает пулей, а к нам за ширму всовывается безголовый манекен в пурпурной мантии, поворачивается по сторонам, как будто осматриваясь, и протискивается весь вместе с обнимающей его за талию юницей Твилфитт.

— Мама, я так рада, что у вас наконец-то вспыхнуло сильно запоздалое чувство! Хотите, постою на шухере?

Становится весело, и впрямь настроение шарахается, как у подростка. Высовываюсь из-под сдобной руки в холодный мир. Женщина слабо пытается удержать:

— Тебя правда отпустило, Аргус? Так быстро?

— Хорошенького понемножку. Спасибо, Линда.

— И это всё?! — разочарована юница Твилфитт.— Мистер Ворюга, не соблаговолите ли пояснить, что наблюдали мои наивные девичьи глаза? Если это была попытка соблазнения, то почему такая вялая? Где ваша решительность? Где задор? Мне же совершенно нечего будет рассказать девочкам в Хоге!

— Медея, мой сахарный олененок! — с бесконечной нежностью начинает миссис Твилфитт. — Отфакни от Аргуса! Он за сегодня сделал для нашего счастья больше, чем весь твой отец за десять лет! А ты же знаешь, как много делает твой отец! Естественно, Аргус надорвался!

— И вы решили восполнить его иссякшие силы из бесконечного кладезя вашей материнской любви? Я в восхищении, мамуля! Давайте, давайте же сделаем это вместе! Я могла бы омыть героические раны мистера Ворюги... Или что-нибудь еще. В таком могучем теле невинная девушка всегда найдет что омыть!

— Меди, мой нежный цветочек! Неужели трудно выучить простую последовательность?! Сначала ты даришь мужу свою невинность. Потом даришь семейному бизнесу наследника. И только после этого омываешь, что тебе захочется, у кого тебе захочется и как тебе захочется!

Завершив эту тираду, миссис Твилфитт с ожиданием смотрит на меня. На язык просится сосем не подходящее к моменту: «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю»!

— Сначала образование! — говорю твердо. Всем родителям нравится, когда у детей образование. Потому что в случае чего можно сказать: «Мы тебе образование дали!».

— Значит, по остальным пунктам возражений нет?! — подхватывает юница Твилфитт. — Ворюга, ты душка! Первый же адюльтер с тобой и только с тобой! А пока можно я буду звать тебя Аргус?

Теперь я вопросительно смотрю на миссис Твилфитт. Та пожимает плечами.

— Мне даже лестно, — говорю, — но видите ли, юная леди, нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Поэтому решим так: в замке подчиняемся этикету, а дома — как мама разрешит.

— Мама разрешит, Аргус! Ты не смотри, что она совершенно без декольте и с булавками! Это лишь защитная раковина, под которой скрывается...

— Меди! — тон миссис Твилфитт вызывает порыв встать по стойке смирно. — Человек из Запретного Леса пошел не домой, он пошел к нам, решать наши проблемы. Прояви немного такта и понимания, как это делает мама...

Моя шея оказывается в стальном зажиме, и мне остается лишь поудобнее умоститься щекой на дарящей покой груди.

— Прости, Аргус! — вспыхивает юница Твилфитт. — Я правда благодарна, просто не знала, как сказать...

— Брысь! И оставь леди Малфой! Она тебе не игрушка!

Юница фыркает и убегает, напоследок зазывно качнув бедром. Задетый ею манекен шатается и стучит по полу тяжелой подставкой. У «леди Малфой» гренадерский рост и цилиндрическое туловище Маккошки. Или мантия скроена свободно, тогда леди худа, как прут из метлы.

— Лорд Малфой вернул мантию своей бабушки. Ей, дескать, не понравилась, она только раз надела... Крохобор! — поясняет... нет, называть «миссис» женщину, лежа щекой на нее груди, это изврат какой-то. Пускай будет Линда. Временно. Несмотря на прямые, как двутавровая балка, намеки, мне попросту страшно развивать отношения со стихийницей.

— А почему леди сама не вернула мантию?

— В том-то и дело, Аргус! Леди умерла четыре года назад!

— А тот единственный раз, когда она надела...

— Нет, Малфои хоронят в саванах, в родовом склепе.

— Дядя Джерри! — слышится из-за ширмы голосок неутомимой юницы Твилфитт. — Мама там переживает бабье лето, и вам лучше не входить.

— Это у нее надолго? — глупо интересуется Таттинг.

— Не знаю, смотря каков партнер... У меня, разумеется, чисто теоретические сведения.

— Меди, доченька, если ты не заткнешь свой очаровательный ротик, то не переживешь девичью весну! — томным голосом отзывается миссис Твилфитт, поглаживая меня, как щенка. — Джерри, входи. Надеюсь, ты догадался позаботиться о закусках?

Манеры Таттинга заставляют вспомнить конспиративное пьянство на службе, другое дело, что вместо плавленого сырка он приносит в кармане вазу с фруктами. Главное, в кармане. И выполняет ритуал запирания — в данном случае не двери, а ширмы, и не ключом, а заклинанием, но это местные особенности. Роль поллитры, хранившейся за отопительной батареей, с потрясающим успехом играет грудастая бутылка самого настоящего «Наполеона». Таттинг, встав на цыпочки, достает ее со стеллажа с тканями и невинно улыбается... уже миссис Твилфитт, поскольку я покинул гостеприимную грудь.

Выпиваем под торопливое «Прозит!», не чокаясь, как за покойника, по-плебейски вгрызаюсь в нежнейший плод манго, желудок реагирует звучным «Вау!». Разумеется, при моей-то кривой везучести, именно в этот момент черти приносят Твилфитта с искомой курткой. Лежит она коровьей лепешкой в тазике, распространяя кислую вонь, Твилфитт брезгливо отворачивается и смаргивает слезы. Изучать они взяли... Так бы и валялась, пока не выбросили...

— Сони!

В лицо дышит сквознячок вытесненного тельцем эльфа воздуха. Зачем-то под невидимостью пришел.

— Два пакета от магловской одежды. Побольше.

Хлоп! Аппарировал. Минута, снова сквознячок, и на стол падают пакеты. Надеваю их на руки, беру куртку, выворачиваю на нее один пакет, поверх другой.

— Ты, похоже, часто имеешь дело с этой пленкой, — замечает Твилфитт.

— Первый раз у вас увидел.

— Вот не подумал бы. Так ты ловко упаковал, кончиков ногтей не запачкал!

— Я же с одиннадцати лет при швабре. А в профессии уборщика три этапа совершенствования. На первом ты подходишь к куче дерьма и размазываешь его по окружающей обстановке, за исключением той половины, которую уносишь на себе...

Заставляю себя балагурить, чтобы мой уход не выглядел слишком поспешным. Галантерейщики не должны потом сказать: «Принесли куртку, и Ворюга заторопился».

— ...На втором подходишь к куче дерьма и оставляешь за собой чистоту, а все дерьмо уносишь на себе.

Может, и торопиться нет настоящей причины — мало ли что почудится, когда нащупаешь под осклизлой тканью... Допустим, нож, бывают же ножи с цилиндрической рукояткой.

— А на третьем? — спрашивает заинтригованный Твилфитт.

— Подходишь к куче дерьма, а она говорит: «Чувак, может, договоримся?».

Язык ворочается все труднее, как будто в рот подкладывают камушков, как... Диоклетиану? Нет, Диоклетиан выращивал капусту. Что, в общем, не мешало наложить ему в рот камушков, только зачем?.. Ой, отключаюсь...

— Сони!

Снова сквознячок по лицу.

— Ты почему не показываешься?

— Хозяин звал, Сони явился. Хозяин не приказывал Сони показываться.

Бросаю пакет с курткой в коробку, сверху мешок с костями.

— Отнеси домой, возвращайся за мной.

Хлоп! Коробка исчезает.

Раскланиваюсь, отклоняю предложение остаться на обед, прошу не заходить в мансарду, пока эльфы там не закончат, а то они у меня диковатые.

— Потому что ты их запугал, Ворюга! — голословно обвиняет вновь просочившаяся к нам юница Твилфитт. — Довел маленьких, что они носики высунуть боятся, ходят под невидимостью!

Возвращается мой запуганный, спрашиваю, почему он под невидимостью. А этот засранец начинает юлить, подтверждая худшие подозрения защитницы: хозяин недоволен? Чем Сони провинился? Сони хороший эльф! Сони выполняет все приказы!

Да мать твою за ногу! Сговорились все, что ли, меня до родимчика довести!

— Сони! Приказываю показаться!

Он проявляется медленно, как отпечаток на фотобумаге.⁽⁴⁾ Даже не знал, что эльфы так умеют. Юница Твилфитт сыплет восхищенными факами, Твилфитт-папа рвет бутылку из рук присосавшегося к горлышку партнера, миссис Твилфитт разражается внеплановой молнией, успев направить ее в пол.

Сони испуганно моргает полными слез глазами. На нем леотард⁽⁵⁾ гимнастки в Британских флагах спереди и сзади, со вставками телесного цвета на боках.

ДО ОКОНЧАНИЯ ЧАСТИ "СЫЩИК" ОСТАЛОСЬ НЕМНОГО, ВЫКЛАДЫВАЮ, ЧТОБЫ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЗУДА ПЕРЕДЕЛЫВАНИЯ.

---

1) Excuse me! — крайняя степень возмущения в устах воспитанного британца. А в устах невоспитанного — Excuse the fuck out of me!

На туристическом английском Excuse me — и приглашение к разговору, и единственная форма извинения. Но! Вспомним замечательный фильм «Большая прогулка». Эпизод, где английский летчик обедает в вагоне-ресторане с немецким офицером и палится на том, что рефлекторно извинился, рассыпав соль. «Sorry» он сказал!

Вернуться к тексту

2) Машинное ружье, Machine gun — дословный перевод «пулемета». Пытаюсь передать лексику волшебника, говорящего о чуждом ему мире. Поэтому и драйвер — не такое специализированное слово, как водитель, driver в английском языке может быть, скажем, погонщиком собак.

Вот такая «единичка» могла быть у Гриндевальда. Высота 172 см.

http://ww2tanki.ru/images/tanki/nemeckie-tanki/tank-pz-1/tank-Pz-I.jpg

Вернуться к тексту

3) В самом деле, где справедливые законы верховного законодателя Магической Британии? Как возможно, что вопреки ему Малфой добивается казни гиппогрифа, Фадж игнорирует возрождение Волдеморта, Амбридж в одиночку издает если не законы, то подзаконные акты? Или взять суд над Гарри: перенесли заседание, а Дамблдора не предупредили... Он вообще глава Верховного суда и парламента, или клоун Дамби?

Вернуться к тексту

4) Девяносто первый год! Рулит аналоговый фотопроцесс: проявитель, закрепитель, фотоувеличитель. Спустя четыре года появится Canon EOS DSC 1 с разрешением в 6Мп — уже можно говорить, что цифровая фотография состоялась. Для тех, кто готов выложить за камеру $39 000.

Вернуться к тексту

5) Леотард или Леотар — слитный гимнастический купальник, прототип коего придумал в XIX веке цирковой гимнаст Жюль Леотар. (Помните цирковых борцов из фильмов про дореволюцию? Вот такой). Главная идея, что это единая одежка, которая надевается ногами в вырез для шеи.

Вернуться к тексту