Аргус (джен)

Аргус, прозванный Паноптес, то есть всевидящий — многоглазый великан, неусыпный страж

В моем возрасте если проснулся и ничего не болит, значит, умер. А если проснулся и болит все?

Уточняю ситуацию: проснулся в чужой постели, как попал, не помню. Повода для повышения самооценки, увы, нет, поскольку женщиной и не пахнет. Пахнет холостяцкой старостью: давно не менявшимся постельным бельем, пылью и... пижмой? Точно, пижмой, Сонечка развешивала ее на террасе от мух, а я ругался, что быстрее она меня выморит этой вонью. А когда похоронил Сонечку и привез покупателя показывать фазенду, пижма еще пахла, жила еще свой безмозглой травяной жизнью.

Так, жену я похоронил, дом продал, вот и очутился в холостяцкой берлоге. Логично? Вполне. Еще бы вспомнить, как ее купил, а скорее снял. Временно. У алкашей-спартанцев. Матрац подо мной убитый в лепешку, койка — нет, скорее топчан — низкий, рядом солдатская тумбочка. Больше ничего не вижу. Хотел оглядеться, так шею прострелило, аж вышибло слезу.

Никогда у меня не болела шея.

И спина.

И суставы. Все. Самый маленький засранец в мизинце левой ноги, и тот болит как наперегонки со взрослыми. А вставать надо, законы гидравлики неподвластны воле человека, особенно по утрам.

Приподнялся на локте — искры из глаз! И завис. Падать назад — жалко терять достигнутый рубеж, а встать через боль духу не хватает. Это ж надо было дожить — негоден для посещения сортира!

Глянул на руку, а шрама-то и нет! Экий пердимонокль. Зрелищный был шрам, на пляже дамочки отворачивались. Любопытным говорил, рука в молотилку попала, что, в общем, недалеко от истины... Еще открытие: постарел я лет на двадцать, если не на все сорок. Кожа куриная, в старческих пятнах, пальцы узловатые и кривые, как у мультяшной нечисти. Пошевелил — больно. Кошмар: на взгляд чужая рука, а боль моя.

Встать? Встаю!

Мама моя, на муки ты меня родила!

Валяюсь на полу, в замершем сердце медленно тает игла. У меня, оказывается, еще и поясница болит, жестоко, сразу в сердце пробивает. Жить в таком теле совершенно не хочется, не помираю исключительно из любопытства. Куда меня занесло? Версия «двадцать лет в коме» не катит, я бы тогда очнулся в больнице.

Пол каменный — полированный черный гранит. Из гранита не строят дома, он радиоактивный. Я, что ли, кладбищенский сторож, в склепе живу? А тумбочку, стало быть, спер из казармы при сокращении Советской Армии. Она у меня под носом, еще бы чуть, и в падении приложился виском об угол. Теперь глаз различает светлое дерево с бурой искрой, уж не бук ли, откуда-то знаю, что его надо полировать с воском. Выходит, я близорукий. А тумбочка не солдатская, просто похожа. Солдатскую бы закрасили масляной эмалью в десять слоев, и насрать, что полировка. Когда на гражданке моют, в армии красят.

Тихонечко, не тревожа поясницу, перекатываюсь на бок. Стены из обкатанных ледником булыжников, с большим терпением подобранных по кривизне и размерам так, что получилась относительно ровная кладка. И для полноты картины факел в кованом держателе, великолепная имитация: пламя подрагивает как живое и даже коптит, но запахов горения нет, и копоть истаивает в воздухе, не оседая на камнях.

Что ж, я хотя бы в мире высоких технологий. А зачем тут все стилизовано под старину, разберемся. Сейчас моя цель — высокотехнологичный фаянсовый друг или хотя бы исконная дыра в полу. Привста... Хрена, опять иголка в сердце, надо перетерпеть, иначе так и загнусь на полу, гадя под себя... Сперва подтянуть колени к груди, перекатиться, встать на четвереньки, а там с Божьей помощью, цепляясь за тумбочку... Поехали!

Ору в голос, бью рукой о камень, новая боль оттягивает на себя иголку в сердце, уже стою на четырех костях, не останавлива... Какой роскошный глюк, право слово! Глазастенький, с ушами слоненка, ребрышки ходят под тонкой кожей — дышит.

— Ты кто?

Молчит, моргает. Попробую язык вероятного противника:

— Ху а ю?

Пригорюнился, ушки повесил:

— Мистер Ворюга ⁽¹⁾ забыл Сони...

Я ворюга? Потом разберусь, сперва глюк:

— Сони? Ты японец, что ли?

— Сони не японец. Сони слуга мистера Ворюги!

— Помочь можешь? Мне бы до туале...

Обнимаю фаянсового друга, пахнет хвоей, в сливе голубая вода. Как добрался, где глюк? Не помню, выпал кусок. Поднялся по стеночке. Сел.

Унитаз — эталон дизайна, как из конюшни «Порше». Туалетная бумага в хромированном держателе — совершенство, на ум приходит исследователь подтирок Гаргантюа, остановивший свой выбор на пушистом гусенке.

Итак, куда я попал?

Сквозь закрытую дверь входит глюк Сони, лупает добрыми глазами:

— Мадам Помфри, сэр!

Какого он... ждет ответа — «Проси»? Сказать, чтоб неведомая мадам подождала, тоже не вариант: я тут неглиже, как спал. Кальсоны на завязочках, нижняя рубаха — привет из эпохи натуральных тканей и красителей, когда брюки гладили каждый день, а стирали не каждый год.

И снова — куда я попал?

Так и не придумав достойного ответа мадам, говорю Сони брысь, заканчиваю процессы и умываюсь в английской раковине без смесителя, зато с пробкой. Раковина маленькая — только руки сполоснуть, — ни зеркала, ни полочки для мыльно-рыльных. Именно она убеждает, что я не брежу. Потому что ни в каком бреду советский человек не измыслит Специальную Сортирную Раковину!

* * *

— Аргус, я предупреждала, что лечить твой артрит симптоматическими средствами — все равно что заливать пожар из спринцовки!

Мадам Помфри бесцеремонна, как старая любовница. Сохранись в моем теле хоть один мужской гормон, уже облапил бы, а так боюсь, что потребует продолжения, а мне и предъявить нечего. Фигурка у мадам девичья, талия в рюмочку, кожа гладкая, и только морщинки в уголках глаз выдают, что она не первый год повторяет « ...и мне никогда не будет больше тридцати девяти».⁽²⁾

Сижу на топчане в дурацких кальсонах, гашник без застежки прикрыл одеялком. Мадам по барабану моя стыдливость, она ждет, когда подействует влитая в меня микстура и, чтоб время не пропадало, разгоняет мрак моей медицинской безграмотности.

— Ты хотя бы представляешь, на что похожи твои суставы? Они же совершенно де... де...

У нас в академии один препод читал в такой манере: «И развивается газовая... Хорунжий, и развивается газовая... Я, помнится, ляпнул: атака. Логично, но не для курса ПМП.⁽³⁾ Наплевательски относился — по нему даже зачет не ставили, а я впервые в столице, и Сонечка... Стоп, я учился в академии? Хорунжий!⁽⁴⁾ Я казак? Или... поляк?!

Охренев, выдаю монолог, в котором сам понимаю меньше половины:

— Это да, Поппи, дефлорированы мои суставы ледяной водой, подземельями стылыми да упрямым ослом Диппетом, который двенадцать раз, сука, мне устраивал диверсии на водопроводе!

— Директор Диппет?! — шепчет потрясенная мадам. — Но зачем?!

Озарение прошло, пожимаю плечами.

— Вообще, он слыл жутким ретроградом. Запрещал все, чего не было при Основателях, мог и водопровод... Но чтоб диверсии?!

Я почему-то уверен, что по водопроводу здесь нет человека главнее меня. Потому этот Диппет и гадил исподтишка, что не имел права запретить. Но углубляться в тему опасно, машу рукой: забудь.

Она лукаво улыбается — ох ты ж, божечки, последний мой гормон выкопался из-под завалов, ладит связку гранат.

— Аргус... На будущее, чтоб тебе не попасть в неловкую ситуацию. Твои суставы де-ФОРМИРОВАНЫ. Де-ФЛОРИРОВАНЫ — это немножко о другом.

— Это у кого как, Поппи, — говорю. (Поппи — Пенелопа?). — Мои суставы дефлорированы. Отыметы с особым цинизмом, и закроем эту тему.

Ух, как стрельнула глазками! Меня за мужчину не считает, и правильно, хотя обидно, но сама — Женщина. Гормон пополз на перехват, волоча перебитые ноги. Где моя одежда? Штаны хотя бы.

— Время, — говорит Поппи и распахивает дверь. За ней гостиная с угловатой резной мебелью, сделанной не для людей, а для красоты. Люстра с имитацией свечей, массивная, под такой сидеть боязно, камин из дикого камня.

Встаю, суставы отзываются легким зудом — по сравнению с тем, что было, как хомячок пукнул. Я уже понял, что Поппи медичка, а не старая любовница (жаль) и кальсон не замечает. Но шагнуть в гостиную без порток не могу. Запрещает недобитый гормон.

Где штаны?!

Платяного шкафа нет ни в спальне, ни в гостиной, на безрыбье лезу в тумбочку. Початая бутылка с незнакомой этикеткой, по цвету коньяк или виски, стакан, шоколадка, стопка газет, на верхней корчит рожи портрет, придавленный дном бутылки. Показалось? Всматриваюсь. Корчит. Щиплю себя. Больно. Прижимаю пальцем глазное яблоко, изображение раздваивается, значит, не бред.

— Аргус, у нас пять минут! — торопит Поппи. — Пройдет анестезия, и как мне тебя тащить?

Хрен с ним, с портретом, глюк Сони еще чуднее, а я так не заморачивался. Штаны! Полцарства за штаны!

— Аргус!

— Мне надо одеться!

— Так одевайся!

— Я не помню, где одежда!

— Спроси у эльфов.

— У эльфов?! А почему не у гномиков?

— Откуда им знать, где твоя одежда?

Не понимаем друг друга. Поппи смотрит оценивающе:

— Аргус, у тебя был приступ. Ты можешь что-то забыть, что-то неправильно воспринимать...

Подходит и за руку тянет меня в гостиную. Упираюсь, это вопрос принципа. В спальне раздетый человек уместен, а светить кальсонами в гостиной, рядом с одетой женщиной, стыдно. Старику не стыдно, он бесполый. А я не бесполый! У меня гормон!

— Да в конце-то концов! — свирепеет Поппи.

Меня пеленают невидимые веревки. Кокон позволяет дышать, и только. Ну, еще могу зло вращать глазами на Поппи, которая без видимых усилий буксирует меня к камину. Тлевший в нем огонек вдруг встает стеной зеленого пламени. И Поппи с бесконечной добротой на лице пихает меня в ревущую топку, как Сергея Лазо, вожака партизан.

* * *

Смена декораций: больничная палата в популярном здесь стиле «берлога алкашей-спартанцев после мародерки в областном центре». Тумбочка прикроватная и люстра с псевдосвечами, как у меня, и ни единого признака электропроводки. За окном дивный вид на осенний парк, хочется бродить и пинать палые листья. Сердце екает: я ж фазенду летом продавал! Жара, душный запах Сонечкиной пижмы... Соображаю, что парк — проекция в 3D. Смотрится, как будто окно в метре от земли, а мы сюда на лифте поднимались.

Гвоздь интерьера — функциональная кровать о четырех секциях, гнется под любую позу, хоть вверх ногами. Взгромождаюсь, и теперь-не-раненая рука автоматически ищет опору. Ага, вот и дырочки для крепления подвески. Лежал я на такой же коечке. В окружном госпитале... А что он окружал? Нет ответа.

Здешний босс и божок — целитель Сметвик, молодой по моим меркам человек в халате режущего глаз лимонного цвета. «Целитель» вместо «врача» или «доктора» и нетрадиционная ориентация халата настораживают. Впрочем, Поппи и здешние сестрички глядят на него с обожанием, это хороший признак. Младшие специалисты вечно из кожи лезут, желая доказать, что знают дело лучше начальника. Если неформально признают его авторитет, значит, он в самом деле крут.

Судя по всему, мы со Сметвиком знакомы давно и накоротке. Обычным пациентам не говорят:

— Аргус, ты упрямый старый идиот!.. Мерлин всемогущий, неужели я это сказал?

Спрашиваю:

— Понравилось?

— А то! — улыбается Сметвик. — Всегда хотел это сказать!

Тон у него доброжелательный, решаю не обижаться.

— До чего ты себя довел, а главное, зачем?! — продолжает Сметвик.

Сестричка подает тощую папку с моей историей болезни, он читает, брови ползут на лоб. Все так плохо?

— Беру свои слова обратно, — уважение, да что там, восхищение в голосе Сметвика неподдельное. — Ты первый такой на моей памяти, да и от других целителей не слышал, все считают, что это рекламный трюк. Но теперь уж — полный курс, верно я говорю?! Не для того ты страдал, чтобы отделаться полумерами! Так что придется еще потерпеть, Аргус! Будут процедуры тяжелые, будут угнетающие для психики. Я, конечно, постараюсь облегчить...

Накал энтузиазма в голосе целителя возрастает с каждой фразой, только «постараюсь облегчить» звучит формально. Он перебирает мои кривые пальцы, щупает суставы, как хозяйка курочку, прикидывая наваристость бульона и размер порций. Пытаюсь спросить, что, собственно, происходит, но Сметвик ладонью обхватывает мою челюсть, нажимает с двух сторон, больно, рот раскрывается, и в него до пищевода, до нутра, входит длинная кривая трубка.

— Это тебя успокоит, — комментирует лепила, опрокидывая над трубкой склянку с жидкостью. Вкуса не чувствую, трубка перекрыла рецепторы, но запах премерзкий.

Веки слипаются, проваливаюсь в темноту, и на грани между явью и сном вижу бредовую картину: Сметвик машет дирижерской палочкой и бормочет тарабарщину:

— Брахиам эмендо!⁽⁵⁾

* * *

Лежу бревном, не чувствуя ни рук, ни ног. В палате орудует банда ушастых глюков. Трубу изо рта не вынули, по песочным часам заправляют ее то микстурами в устрашающих количествах, то жидкой кашкой или бульоном. Вкус у всего один — кислый металлический вкус трубы. Открытую челюсть ломит, пытался смять трубу зубами — не поддается.

За окном все та же проекция осеннего парка, время по солнцу около трех пополудни, листья опадают, но их не прибавляется на земле и не убавляется в кронах. Решил считать бульон обедом, его дают реже, чем кашки. Пять обедов я здесь прожил — пять суток? Не уверен, я же почти все время сплю.

Мои кальсоны и рубаху заменили ночнушкой до пят. Размером она как палатка-«памирка», глюки раздвигают мне ноги и ходят в рост. Обтирают тело кусками морской губки, а то подсовывают утку и умильными детскими голосами уговаривает пописать и покакать. Мысль гадить на глазах у существ с внешностью пятилетних детишек (инопланетных, но что это меняет?) отсекается на подсознательном уровне. Попытки тужиться вызывают лишь боль в сведенных спазмом сфинктерах.

На вторые сутки, если считать по обедам, давление в мочевом пузыре отключает стыдливость. Журчу, боль уступает блаженству... и в миг чистейшего физиологического счастья мелкий поганец лезет поправлять мое хозяйство тонкими мягкими пальчиками.

Плотину перекрывает. В отчаянье ору-сиплю носом, взгляд заволакивает красным, и вдруг разом, как по щелчку выключателя, ощущаю и руки, и ноги. Первым делом тянусь оттрепать поганца за слоненкино ухо, рука дергается — и только, неестественно перекрученная, безкостная, как щупальце кальмара.

Ужас. Боль. Занавес.

* * *

Похоже, я политик. Известен буквально всем и при этом предельно непопулярен. В первые дни в мою палату «по ошибке» или вовсе без объяснений заглянул, кажется, весь медперсонал. Многие шаманили над моей тушкой, поводя руками или дирижерской палочкой, как у Сметвика. (Буду считать ее указкой. За неимением оркестра. Указки тут у всех, весьма разнообразные по дизайну, размерам и материалам).

Вечерами, когда уходили целители, начиналось паломничество больных. Насчет своей непопулярности я сказал очень мягко. Меня ненавидят! Самые распространенные эпитеты в мой адрес — гад, зверь, сволочь, самая лояльная реакция на беспомощность — презрительная усмешка. Некоторые хватались за указки с таким видом, как будто еще чуть, и воткнут в глаз. Отважные глюки закрывали меня щуплыми грудками, а больше ушами.

После двух вечеров с боями они, видно, стукнули Сметвику. Слышал, как тот сочным баритоном распекает сестер за то, что допустили ко мне посторонних. Больные с тех пор не появлялись, но лимонно-желтая братия продолжает ходить, как нанявшись.

Надо признать, что целителей занимает не столько аттракцион «Позлорадствуй над Ворюгой», сколько то, что в меня вливают, и то, что из меня выходит. Лекарства мои редчайшие и очень дорогие, целитель средней квалификации не имеет доступа ни к ним, ни к VIP персонам, коих ими лечат.⁽⁶⁾ А тут я, весь простой и доступный. Заочно попал в компанию олигархов и политиков исключительно благодаря упрямству.

Здесь страховая медицина: сколько накопил на счете, на столько и вылечат. Если платишь взносы, а в больницу не обращаешься, на счет начисляют пустяковые бонусы. Серьезные льготы обещают за отметкой «столько не живут». Уникальный я платил восемьдесят лет, не беспокоя больницу своим присутствием, и заслужил коммунизм: алмазный сертификат на любые процедуры. Сметвик сказал, что таких упертых баранов не было двести лет, со времен основания страховой системы, и еще двести лет не будет.

Лимонные, которым не досталось меня полечить, приходят хотя бы помахать надо мной указками. Норовят открыть склянки с микстурами, но глюки не дают. Уточнив, что данную бурду предполагается влить в меня через час, возвращаются через час и, наклонившись над моей трубой, жадно втягивают носом воздух. Мочу ждут, как алкаш одиннадцати,⁽⁷⁾ ** делят между жаждущими и утаскивают склянки, прижимая к груди.

Надоели. Давно бы потребовал плату за вход, но труба во рту не дает.

* * *

Смирившись с репутацией местного Берии, начинаю различать нюансы отношений. Оказалось, что гад-то я гад, и зверь, и сволочь, однако мои гадозверскисволочные качества способны вызвать уважение. Когда целитель по имени Пит обозвал меня козлом, пришедший с ним коллега поправил: козел я в той мере, в какой выполняю поручения Дамби. Вот он козел природный, органический, поскольку даже не подозревает, что надо ценить своих людей и держать свое слово. А старина Аргус, он Аргус и есть, страж недремлющий. Точно как в мифе: хочешь отобрать что-то, сперва убей. Пит возразил: в мифе Аргуса убили из-за бабы, а уж бабу свою каждый бережет. Не из-за бабы, а из-за телки, поправил коллега, ее же Гера превратила. Никаких личных резонов караулить чужую телку у Аргуса не было, он выполнял задание и пал на посту.

Сцепились надо мной, стали за грудки хвататься. А солидные целители, седой и лысый.

Моей вялой тушки с трубой не стесняются, считая, что я под балдой от микстур. В общем так и есть, однако не круглые же сутки. Как раз в минуты просветления зашли две сестрички. Поахали (все говорили одно и то же: «Надо же, Ворюга! Беспомощный! И молчит! Это же праздник какой-то!») и давай о своем, о девичьем. Чулочки вот купила у Твилфитта и Таттинга. Шелковые?! Ой, дура Стелка, небось, месяц питалась одним чаем... Покажи!

Нравы здесь пуританские, если у женщины подол на десять сантиметров от пола, мужики пускают слюни на щиколотки. А тут Стелка выдает стриптиз аж до икр! И бонусом кружева панталончиков на коленках! Мой гормон выскочил из засады, молодец молодцом, задудел в горн, да не побудку, а сразу «заряжай»!⁽⁸⁾ И вдруг они полезли отовсюду. Редкие, робкие, но лиха беда начало. Я и не подозревал, сколько мужского во мне накопилось. Чувствую, слеза побежала по виску. А бесовка наклонилась ко мне:

— Мистер Ворюга, вряд ли вы меня помните, но это и неважно. Я очень благодарна, что вы меня за шкирку выдернули из чулана для метел!

И слезу мою слизнула горячим язычком.

---

1) Filch — стащить, украсть. Полагаю, что англоязычному читателю так же трудно абстрагироваться от буквального значения этого слова, как нам, сталкиваясь с фамилиями вроде Дурново, Ананьев, Катышкин, Крикун.

Филч-Ворюга в сочетании с именем Аргус — одна из ярчайших говорящих фамилий книги. Жаль, что нет адекватного перевода.

Вернуться к тексту

2) Фраза приписывается Любови Орловой.

Вернуться к тексту

3) ПМП — первая медицинская помощь. (А также полковой медицинский пункт). Препод, понятно, говорил о газовой гангрене.

Вернуться к тексту

4) Хорунжий — казачье звание, равное подпоручику. На описываемый 1991 год сохранилось только в Войске польском.

Вернуться к тексту

5) Напомню: этим заклинанием Локонс удалил все кости из руки Гарри.

Вернуться к тексту

6) Анализы VIPов — источник стратегической информации. К примеру, ведя переговоры с диабетиком, затягивают время и добиваются уступок. Человеку жизненно важно по часам принимать пищу и лекарства, а тут какая-то Кемска волость...

В одной из загранпоездок Брежнева ЦРУ пыталось добыть мочу генерального секретаря. По легенде, охрана засекла нездоровую активность вокруг туалета, который Леонид Ильич должен был посетить после длительного заседания. Вождя уговорили помочиться в раковину, а подготовленный империалистами писсуар оросил по определению здоровый офицер.

Представляю лица ЦРУшных лаборантов...

Вернуться к тексту

7) С 11 утра в СССР продавали спиртное, чтобы народ не отоваривался по пути на работу.

Вернуться к тексту

8) Звучало это так: http://parkov3.narod.ru/gorn.htm

Вернуться к тексту

— С днем рождения, мистер Ворюга, — с церемонным полупоклоном говорит Сметвик (сестрички зовут его по имени — Гиппократ, или Гиппи, когда думают, что другие не слышат. Счастливчик). — О своем артрите можете забыть лет на шестьдесят. У вас заново выращенные кости конечностей, обновленные суставы, тазобедренные и плечевые. Сосудики вам почистили, печень практически вырастили заново, ну и так далее, в общей сложности сто шестьдесят пять лечебных воздействий на сумму свыше миллиона золотых. Калькуляция отправлена в банк, можете потребовать копию и читать зимними вечерами... О чем еще спрашивают пациенты?.. Сердце! Сердце выращивать пока не получается, его вам подарила молодая свинья.

— Именно свинья? — уточняю. — Женского пола?

— Монопенисуально, — щеголяет «латинским» термином Сметвик. — За год, много за два ткани этого сердца полностью заменятся вашими. Если вас смущает пол донора, можете говорить, что получили сердце дикого вепря.

— Гиппократ, зачем ты со мной возишься?

— Исполняю свои обязанности.

— Мистер Сметвик, вы всерьез полагаете, что меня устроит формальный ответ?

— Узнаю язву Филча. Аж спрятаться захотелось, как в детстве… Были деньги, больница освоила, — пожимает плечами Сметвик. — Но должен сказать, что многие целители согласились бы поработать над тобой бесплатно.

— Вы же все меня ненавидите!

— Это как сказать. Ребенок во мне до сих пор тебя боится и ненавидит. Целитель осознает, что многие глупости, которые ты не позволил мне сделать в детстве, вели в палаты больницы или вовсе на кладбище. Руководитель признает твою эффективность, но вместе с тем не принял бы тебя на службу в Мунго. Среди здешних страданий бродящий по коридорам старый брюзга был бы излишней роскошью.

— Твоей милостью я уже не только не старый, но и не брюзга.

Смеется:

— Хочется танцев и поцелуев? Это было ожидаемо, друг мой Аргус!.. Целительский совет на прощанье: найди себе женщину. У тебя сейчас гормональный шторм, как у подростка, а сердчишко еще не вполне твое. Если не сбрасывать гормоны, будешь, как мальчишка, взрываться по ничтожному поводу, а оно пока не готово к таким нагрузкам. Можешь умереть вдруг, как лампочка выключается. Видел электрическую лампочку?

— Видел, — киваю. — Ну, ты меня и обрадовал напоследок!

— Не мог же я скрыть. Это необходимо по жизненным показаниям...

— ... Но ты тянул до последнего, чтобы не создавать себе проблем в отделении.

Сметвик рыскает глазами, ясно, ревновал к своим сестричкам. Я ж теперь мачо хоть куда: пресс древнегреческий, бицепсы-банки — одно их ста шестидесяти пяти лечебных воздействий. Я не просил, но предъявлять претензии глупо, и лимонных понимаю: не каждый день у них больной, с которым что ни сделай, все оплатят.

— Я никому не говорю до выписки, чтоб не провоцировать, — сообщает Сметвик. — Здесь не бардак, а лечебное учреждение, у младшего персонала запрет на связь с пациентами, под Непреложным.

— Понял. Сколько у меня времени до того, как отключусь?

Улыбается:

— Только трагедию не делай из этого, Аргус! У всех адаптация протекает по-своему. Ты на людей не кидаешься, поллюции регулярные и обильные...

— Если хочешь поговорить о поллюциях, давай обсудим твои. А мне назови срок! Хотя бы порядок: дни, недели, месяцы?

— Скорее недели. Для профилактики сходи к шлюхам, испытай аппарат, но вообще нужен постоянный партнер. Чтоб все спокойно, в режиме супругов... Хочешь, замолвлю за тебя словечко перед Поппи?

— Уволь. Разберусь как-нибудь.

— Надо не как-нибудь, а качественно. Хотя ты, видимо, прав в том, что мое участие скорее смутит Поппи, чем поможет. Она медик, сама все поймет и как решит, так решит.

Прощаюсь, ухожу, Сметвик окликает меня в дверях:

— Аргус! Ты такая же достопримечательность школы, как гигантский кальмар в Хоглейке. Полагаю, что было бы несправедливо лишить молодые поколения возможности бегать от кошмарного Ворюги и вручную отдраивать последствия своих шалостей.

Улыбаюсь:

— Принято!

* * *

Меня провожает весь персонал, ходячие пациенты стоят в дверях палат. Обсуждают, что потребовали бы за миллион, дискуссии вызывает не предмет лечебного воздействия, а размер: двадцать дюймов престижно, но обещает проблемы по жизни.

У лифта помощница Сметвика Эмели произносит ритуальную фразу: «Дай нам Мерлин не встречаться как можно дольше!». Стелка сует мне номер «Ежедневного пророка», мельком гляжу — ба, мой портрет на первой полосе! Когда двери лифта готовы сомкнуться, она быстрым движением показывает язычок, глаза смеются. Намек понял: демонстрация шелковых чулочек была устроена для меня. Отдарилась ведьмочка за спасение из чулана для метел. Ох, разберусь я с этим чула...

Из невидимости выходит эльф в зеленой ливрее и с глубоким поклоном вручает конверт:

— Мистеру Ворюге! В собственные руки! Конфиденциально!

В лифте нас двое, но его пронзительный голосок наверняка разносится через шахту по всем этажам.

— Ты б не орал, — говорю. — Раз конфиденциально.

— А заглушки на что? — хмыкает эльф.

Разговор у него совершенно человеческий, ливрея — немыслимая одежда для эльфа.

— Ты чей, чудо?

— Гринготский, вестимо, — ухмыляется мелкий и аппарирует.

Двери открываются, прячу конверт в газету.

В приемном покое аврор в окровавленной мантии баюкает наполовину оторванную руку, ранение как в свое время у меня, через локтевую и лучевую кости. Бригада целителей мельтешит у носилок с обожженной ведьмой — взрыв котла. Аврора просят подождать, он кивает и, придерживая раненую руку, пытается мизинцем здоровой открыть кармашек на поясе. Помогаю, показываю вынутую из кармашка склянку:

— Она?

Опять кивает, зубы стиснуты от боли. Вспоминаю, как Сметвик пихал в меня трубку, нажимаю точки на челюсти и сую горлышко склянки в открывшийся рот. Аврор делает глоток, мычит и мотает головой.

— Хватит, что ли?

— Мгу.

Возвращаю склянку в кармашек, аврор переводит дух и говорит ясным голосом:

— Ух, до печенок пробрало... Теперь шкура во рту облезет. Это ж концентрат!

— Разбавлять надо? А что ж не сказал?

— Челюсти свело... Ты не подумай, я не в упрек. Спасибо, что помог, а шкура за час нарастет, если под зельем. Иной бы штатский обосрался, а ты все такой же хладнокровный садюга... Помнишь барсучка, которому ногу защемило ступенькой?

Развожу руками:

— Вас много было... Удачи, аврор.

— Удачи, Ворюга.

У справочного стола человек двадцать лишних, из-за спин слышен голос привет-ведьмы:

— Это частная информация... Вы ему родственник?.. «Дядюшка», он вашему отцу в дедушки годится!.. Я охрану вызову!

Иду по стеночке, опустив голову, язык сунул под нижнюю губу. Среди бездельников нашелся бдительный, сверяется с портретом в газете. Моя гримаса ненадолго сбивает его с толку, а мне надолго и не надо. Сквозь стекло выхожу на Оксфорд-стрит и вливаюсь в поток прохожих.

Прощай, Мунго! Дай нам Мерлин не встречаться как можно дольше!

* * *

Оборачиваюсь — позади витрина заброшенного универмага, облупленный голый манекен. Провалиться мне на этом месте, если нейлоновый фартучек на него не напялил какой-то волшебник, дабы прикрыть гипсовый срам. Пуритане, ети их. А мне бабу искать! По жизненным показаниям, ети их всех и каждого по отдельности, через колено в барабанную перепонку отбойным молотком до окончательной победы коммунизма в странах третьего мира.

Что это я распсиховался? А то я распсиховался, что не успел покинуть больницу, где на меня потратили лям золотом, как получил письмо счастья от гоблинов.

Свернул газету фотомордой внутрь, потуже, превратив ее в «Дэйли Что-то», сунул под мышку, на ходу вскрыл конверт... «Уважаемый... явиться... по делу, не терпящему отлагательства... старший поверенный Тинпест». Остановился, перечитал. Слов прибавилось, смысла — ни на йоту. Ясно, что дело денежное и что деньги с меня хотят слупить. Безотлагательно выплачивают деньги только лепреконы, и то потому, что их золото превращается в черепки. Скрываться глупо, да и самому не терпится узнать, на чем меня развели зубастики. Как пить дать, найдется у них примечание мелким шрифтом, на которое Аргус не обратил внимания восемьдесят лет назад...

Пока читал, портрет оказался на внешней стороне газетного рулона. Переполз. Неплохо придумано: гвоздевой материал сверху, как ни сверни газету. Но мне с ней по улице идти.

Шиплю:

— Статут нарушаешь, сволочь!

Портрет отвечает ясно читаемым по губам: «.а .уй!». Это все, что он умеет, взывать к совести бесполезно за отсутствием таковой. Вроде на газете должны быть антимагловские чары, но стоит проверить. Лучше показать одному прохожему, чем попадаться на глаза всем встречным. Если магл увидит лишнее, скажу, что фокус.

— Извините, сэр, — обращаюсь к благообразному старичку, — я забыл очки. Подскажите, у меня в руках «Дейли Уоркер»?

На лице старичка последовательно сменяются удивление (это ж каким надо быть слепошарым, чтобы без очков не разобрать название газеты!), настороженность (в чем подвох?) и понимание.

— Скрытая камера или пари? — подмигивает он. — «Дейли Уоркер», юноша, закрылась в середине шестидесятых. А у вас в руках «Таймс»!

Рассыпаюсь в благодарностях, дальше иду с глупой улыбкой. Я юноша. Приятно.

Откуда я знаю «Дейли Уоркер»? ⁽¹⁾

В ситуации я разобрался еще неделю назад. Сметвик наконец-то вынимал из меня чертову трубу, наклонился, в глаза бросилась эмблема на мантии: по-пиратски скрещенные берцовая кость и волшебная палочка, а никакая не указка. И словно плотину прорвало: хлынули выносящие мозг наблюдения и воспоминания, над которыми боялся думать. Волшебники, домовые эльфы, я сквиб, обидно, зелья (а не микстуры, хотя не вижу разницы), Мунго, мрачный Хогвартс, который я пытаюсь сделать домом для банды засранцев, а они пытаются превратить в хлев. Мой мир. Все считают, что я здесь живу с рождения, так мне ли спорить?

Я — химера. Или чудовище Франкенштейна, если угодно. Сердце молодой свиньи очаровательный пустячок по сравнению с тем, что творится в моей голове. Некие силы, непредставимые обыденным сознанием, перемололи в конфетти знания двоих человек и небрежно сыпанули в череп Аргуса Ворюги, растеряв больше половины. Личные воспоминания вычистили обоим, хотя, как пыль в щелях, остались ассоциативные связи. Запах пижмы подарил мне имя Сонечки, первое самостоятельное посещение туалета в Мунго взбеленило: это здесь называется унитаз?! В Стамбуле на барахолке брали?!

От Аргуса у меня доскональное знание сантехники, слабость к дизайнерским унитазам и ничем не подкрепленная уверенность, что в Хогвартсе полно скрытых помещений и тайных ходов, и я знаю все. Замок вспоминаю единственной картинкой: черная громада с редкой россыпью светящихся окон на фоне звездного неба. Профессора (в школе! Почему не учителя?) — неинтересные мне плоские фигуры, я сотню их пережил в Хоге. Из нынешних выделяются желчный Снейп, державший мой артрит в узде последние десять лет, Флитвик и Спраут, которым плевать, что я сквиб, но я не верю и жду от них подвоха, засушенная дура Макгонагалл и директор Дамблдор, Большое Светлое пятно.

Личность мне досталась от мужа Сонечки (как его, то есть меня, звали?). Свое прошлое не помню, о прошлом Аргуса рад бы не знать, но слышу постоянно. Людям нравится вспоминать школьные годы, а у меня истории о бесконечных погонях ковыляющего старика за детьми вызывают стойкое желание надавать ему подзатыльников.

Очень похоже, что мы с Ворюгой плавали в одних снабженческих водах, только я поглубже. Могу построить город тысяч на десять, рассчитать потребности населения, грузопотоки, моторесурс транспорта и складские площади для хранения запасов. Это не противоречит ассоциациям с армией (мог же я быть офицером службы тыла), однако не стыкуется с юношеским званием хорунжий. С ним вообще ни хрена не стыкуется. Хотя как знать... В Штебжешине кшонж бжми в штине, и Штебжешин стего суине... ⁽²⁾ Язык заплетается точно так же, как если пытаюсь выговорить «Шла Саша по шоссе и сосала сушку». Потому что у меня язык англичанина Аргуса.

* * *

«Дырявый котел» встречает меня аплодисментами. На столах вижу «Пророк» с портретом: Аргус Ворюга во всей своей бесчеловечной сущности. Пасть оскаленная, на губах маты, рвется из рамки, вот-вот бросится на зрителя. И заголовок: «ОН ВОЗВРАЩАЕТСЯ!».

— Парни, — говорю, — На самом деле было все не так, как выглядит.

Приняли за шутку, ржут.

А я примерял костюм. Скакал на одной ноге, попадая в штанину, как вдруг в дверь палаты всунулась старомодная камера с круглым рефлектором и врезала по глазам десятком вспышек, стробоскопом... Послал фотографа, а кто бы не послал? В газете картинку подшаманили, как будто я не брюки держу, а сжимаю кулаки, и вышло, что вышло.

— Выглядишь на миллион, Ворюга, — говорит Том, совершая сложное движение «Я хочу подать руку сквибу, но обязан протереть стойку». — Тебя пропустить в Косой, или сперва выпьешь?

Качаю головой:

— Не в этот раз, Том. В моих зельях еще мало крови, чтобы разбавлять ее спиртным.

Том понятливо кивает и берет палочку, чтобы снять для меня запиралки.

Привычное унижение: он стучит по кирпичам, я отсчитываю про себя: три вверх, два в сторону... Знаю назубок все, что положено выпускнику Хога, в юности даже палочку носил в рукаве — известны же случаи, когда первый выброс происходил в семнадцать, даже в двадцать два, и сквиб становился слабеньким магом.

Растрескавшийся асфальт на заднем дворе без четкой границы перетекает в мощеную булыжником мостовую, в витрине ближайшего магазина пускают зайчики надраенные котлы. Косой переулок. Том по-шутовски расшаркивается:

— Том сделал, масса Ворюга! Том хороший эльф?..

Шутка с гнильцой, все равно что перевести слепого через улицу и попрекнуть его беспомощностью. Молчу, Том пытается сгладить неловкость:

— Аргус, для тебя ведь любая операция бесплатно. Почему не попросишь в Мунго, чтоб тебе пересадили магическое ядро?

— Потому что его нет. Это умозрительная модель, вроде магического резерва.

— Гонишь! — категорически заявляет Том. — Как же нет, когда мы в Хоге мерялись, у кого резерв больше?! Подлевиосишь сундук и засекаешь время. Даже единицу измерения придумали: квинталочас...⁽³⁾ А у кого резерв маленький, высаживали его в ноль, думали раскачать.

— Этим скорость восстановления раскачивают, а не объем... Том, вот для таких объяснений все и придумано: магия вырабатывается в ядре и сливается в резерв. А где это ядро, где резерв, кто их видел? Лишних органов у волшебников нет, все как у маглов.

— Надо же, какой ученый сквиб! — хамит уязвленный Том.

Делаю шаг в переулок, и его недовольное лицо исчезает за сомкнувшейся стеной.

* * *

Опять я главная кукла в аттракционе. Встречные узнают, на лицах ненависть, гадливость, а чаще всего зависть.

Интересно. В «Дырявом котле» аплодировали... Не Аргусу Гаду, а факту, что сквиб получил больше, чем иные аристократы. Я был Свой Парень, Которому Повезло, и неважно, что не парень, а старик и не повезло, а сам зубами выгрыз. Похоже, что Том сбрызгивает дрова в камине Умиротворяющим бальзамом. Или чары какие установил... А я расслабился, думал посидеть у Фортескью, почитать, что обо мне пресса пишет. Нет уж, скорее в банк и домой!

Двое увязались следом, пьяными голосами обсуждают страховую компанию, тратящую денежки на сквибье быдло. Не оборачиваться! Им и прямого взгляда хватит, чтобы схватиться за чертовы палки... Скоро решат, что отсутствие реакции с моей стороны повод не хуже: как я смею не замечать двух волшебников?!

Ныряю во «Флориш и Блотс» и за миг до того, как дверь отсекает уличные звуки, слышу за спиной хлопок аппарации. Поздравляю, Аргус, за тебя взялись всерьез. Это не отморозки решили сквиба погонять, а слаженная боевая пара с готовыми решениями для всех возможных ситуаций на этой улице. Я только шаг в сторону сделал, а они уже знали, что попытаюсь уйти через магазин, и кому в таком варианте аппарировать к дальней двери, а кому стеречь у этой.

Прохожу в глубь зала и поверх книг на стеллаже гляжу на преследователя. А он глядит с улицы, рожу спрятал за книжками на витрине, надвинул капюшон, только белки отсвечивают.

По логике, разрекламированного сквиба должны преследовать Гвардейцы Смерти. Убить меня им как муху прихлопнуть, а резонанс большой. Ну и что же, что Неназываемого уже десять лет как нет. Остались Гвардейцы на свободе, как не остаться, а в мире, где все друг другу родственники, можно партизанить до морковкина заговенья.

Есть еще робкая надежда, что со мной развлекаются авроры в штатском. Это ж веселье какое — напугать до усрачки Аргуса Ворюгу, поймать и сказать: «Бу!».

Все же стоило мне оглянуться на улице, сейчас была бы какая-никакая почва для догадок. Аврорский патруль — пятерка, а если пара, то стажер с ветераном. А у Гвардейцев в боевой двойке обычно ровесники, друзья со школьных лет.

А и хрен с ними со всеми!

Сони является на зов быстро, как будто следил за мной под невидимостью, а может, так и было. Мордочка довольная: хозяин помолодел, не придется к новому привыкать. Велю перенести меня в Гринготс, а он повесил ушки:

— Сони не может. Над магазином щиты.

— Эти поставили?

— Нет. Старые щиты, чтобы книжки не воровали.

Что ж, посмотрим, насколько я нужен гоблинам. Одалживаю у приказчика перо и пишу на банковском конверте, что, к сожалению, не имею возможности посетить Гринготс и не могу планировать свое будущее, поскольку в данный момент осажден в магазине «Флориш и Блотс» двумя неизвестными, показавшими навыки боевой подготовки. Сони, получив конверт, под невидимостью шмыгает за дверь вслед за каким-то покупателем.

Жду. В тихом отделе рукописей нашел стремянку с удобным сиденьем, устроился под потолком, как на дозорной вышке. Лепота! Еще чуть, и будет Нормандию видать в ясную погоду. Преследователь елозит носом по витрине, ищет меня среди покупателей. Не заходит, умничка. В магазине лабиринт стеллажей, дети теряются, а уж как потеряюсь я! Не шутки ведь, жизнь на карте... Подумал так и понял, что если жизнь, то не сразу. Хотели бы просто убить, меня бы уже авроры в мешке унесли. А эти припугнули, погнали пьяными голосами за спиной и загнали, теперь ждут подкрепления.

Они ждут, я жду... Развернул «Пророк» и стал читать, мне волноваться вредно.

Редакционная статья не впечатлила: анкетные данные, разукрашенные эпитетами вроде «известный своей безжалостностью к пойманным на детских проделках ученикам» и «ярый проповедник телесных наказаний». Решил, что анкету можно прочесть и без сомнительного оживляжа, дома. Перевернул страницу — ба, майский день, именины сердца: высказывается об Аргусе Ворюге лично министр Магии Корнелиус Фадж.

Нет, я понимаю, что не лично, на то у министра есть пресс-секретарь. Но Фадж по крайней мере дал отмашку. Фадж знает, что живет на свете Петр Иванович Бобчинский...

Я ПЕТР ИВАНОВИЧ БОБЧИНСКИЙ?!

Повторил про себя: Петр Иванович Бобчинский... Бобчинский. Петр Иванович. Собственной персоной... Глухо. А на «хорунжего» отзывается полузадавленный рефлекс, толкает ответить «Я!».

Ассоциации, ведущие в тупик, выскакивают часто. В разговоре вместо «Докажи» запросится на язык корявое «Какие ваши доказательства?», причем говорить надо с американским акцентом, тогда будет смешно. Для тех, кто знает... анекдот, скорее всего. Стараюсь не фиксироваться на таких приветах из прошлого. Голова у меня одна, и я в нее не только ем (ну вот, опять).

Итак, Министр. Начал с рассуждений в духе Сметвика, мол, методы у меня эффективные, но уж очень жесткие. Упрек уравновесил заявлением, что Аргус — сын и жертва Викторианской эпохи, получивший куда более суровое воспитание, чем в современном магическом сообществе. Мимоходом проехавшись по маглам, отменившим телесные наказания в школах только в 1987 году,⁽⁴⁾ Министр выразил надежду, что обновленный я найду силы и желание пересмотреть устаревшие подходы и буду трудиться на ниве воспитания подрастающих поколений магов еще не менее восьмидесяти лет.

Это что же, у них на ниве воспитания официально потеет завхоз?! Может, и профессора называются профессорами не из-за наивного гонора, а потому что, как в вузах, дают предмет, забив на педагогику?

* * *

— Вот он где!

С вершин моей сторожевой стремянки открывается дивный вид на два полушария. Оба западные — на востоке женщину драпируют равномерно, от макушки до пят, а на западе вектор пуританистости заметно ослабевает в направлении снизу вверх. Британскому магическому сообществу далеко до магловского пренебрежения лифчиками, но по глубине декольте ведьмы, пожалуй, обгоняют простых смертных. С моей высоты глубина бесконечная, при скачках полушарий мелькают плитки на полу. А скачут полушария очень энергично, потому что мадам без лишних объяснений трясет мою стремянку.

— Ты мне за все ответишь!

Стремянка опасно трещит — деревянная, небось, на костном клее собрана. Хватаюсь за стеллаж и с ужасом чувствую, что незыблемая на вид конструкция с несколькими сотнями книг чуть заметно подается при каждом толчке.

— Остановитесь, мадам!

— Мадам?! — свирепеет ведьма. Стремянка ходит ходуном, стеллаж раскачивается уже ощутимо. — Как мои пирожки жрать, так я Молли...

Ага, расплата по старым счетам, о коих я понятия не имею.

— Молли, уймись и просто скажи, что тебе надо!

Тряска прекращается, ведьма переводит дух и требует:

— Признавайся, старый развратник, что ты сделал с несчастной девочкой?!

— С которой?

— Ах, у тебя их было много?!

Новый натиск вдвое сильнее — приноровилась, пытается поймать резонанс.

— Молли, ты хочешь, чтобы тебя с позором вывели... — никакой реакции — ... и заставили заплатить за испорченные книги?!

Попал! Ведьма как по команде успокаивается и садится на нижнюю ступеньку стремянки, открывая мне новый ракурс на западные полушария.

— Пойми меня правильно, Аргус! — поднимает невинный взгляд. — В будущем году я отдам в Хогвартс свою принцессу! И вдруг такое...

— Да что такое-то?!

— Скажешь, не читал? — кивает на газету.

— Если ты не о Фадже, то еще нет.

— Пятая страница, Селестина Уорлок.

Открываю Селестину. Негритянка в платье с блестками, вырез поглубже, чем у Молли, полушария поменьше. «Мой мрачный поклонник». Уже интересно!

«Путь на эстраду я прокладывала»... Теперь хоть знаю, что певица. Небогатая семья... Переживания: хочется одеваться у Твилфитта и Таттинга, а приходится как лохушке ходить в мантиях от мадам Малкин... Вот! «...Так я впервые увидела самого известного сквиба магической Британии». Приятно. Вот приятно, чтоб мне гуталина не найти в день инспекторской проверки! «Тайное стало явным, когда я поймала взгляд Аргуса на мои обтянутые мантией колени... Мучимый ревностью, он терроризировал одного из моих воздыхателей (не стану называть его известного всем имени). Этот робкий барсучок, раздираемый между боязнью открыться мне и желанием привлечь мое внимание, разбрасывал в коридорах навозные бомбы... Кульминация наших невысказанных, но от этого не менее страстных отношений настала в день моего выпуска. Я навсегда прощалась с мрачным замком, ставшим свидетелем моих первых любовных побед и эстрадных успехов. ...И уединилась с командой факультета в чулане для метел. ...В разгар шоу содрогнулась дверь, запертая мощным фамильным заклинанием. ...Голос, вгонявший в дрожь даже парней, уже носивших метку Гвардейца. Я поняла: Он пришел за мной. Мальчики схватились за палочки. «Оставьте, — сказала я, — меня уже ничто не спасет!..». И разочаровывающий финал: «Описывать дальнейшее не позволяет мне стыдливость».

Молли поправляет кулон между полушариями и выжидающе смотрит снизу вверх.

— Позвольте поинтересоваться, мэм, на какой основании вы назвали меня старым развратником?

— Но, Аргус! Это говорит СЕЛЕСТИНА! Это напечатано В ГАЗЕТЕ!

Ну да, эталоны правдивости: эстрадная певичка и газета... Молли ты, Молли, простая душа.

— В газете не напечатано, что я старый развратник!

— Но...

— Давай по фактам, а эмоции оставим робкому барсучку. Разбрасывал навозные бомбы, заслужил наказание. По этому эпизоду претензии ко мне есть?

Качает головой, теребит свой кулон. Ох, я б его потеребил... По жизненным показаниям.

— Эпизод второй, выпускной вечер... Вы что пили на выпускном?

— Ты же сам у нас отбирал!

— Во-первых, все не отберешь. А во-вторых, я хочу услышать от тебя.

Молли мнется: такая тайна! Столько лет никто не знал, кроме родного факультета...

— Ну... Не только сливочное пиво.

— Выпускница приняла на грудь...

— Что она сделала?

— Погоди...

— Аргус, ты пялишься на мои сиськи!

— Я знаю... Тихо!

Молли молчит, и сквозь шумы магазина слышится далекая дробь подкованных каблуков:

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Строевая у гоблинов хромает, шаги должны звучать как один. Похоже, идут не нарядные солдатики парадного караула, а настоящие, из внутренней охраны.

— Аргус! Мы не закончили!

Поверх стеллажей мне видно, что покупатели выходят на улицу, стоят, глядя в сторону Гринготса.

— Аргус!

Полушария по-прежнему доступны пытливому взору, Молли заглянула, поправила, добиваясь абсолютной симметрии, и снова невинно глядит снизу вверх.

— Молли, ну что тебе неясно? Восемнадцатилетняя созревшая деваха выпила не только сливочного пива и уединилась. С командой. Мальчики уже схватились за палочки, но злобный Аргус всех обломал.

— А потом?!

Спускаюсь на несколько ступенек и шепчу ей в ухо:

— Дашь потрогать, скажу!

Ее потряхивает от близости к тайне Самой Селестины! Прикусила губу, зажмурилась. Воспринимаю как позволение. Потрогал. Мягонькие. Взвесил. Тяжеленькие. Полез исследовать. Дала по рукам.

Предоплата получена, выкладываю товар:

— Отправил ее к родителям. С эльфами.

У Молли обиженно дрожат губы. Ну что за прелесть — в сорок как в пятнадцать!

— Аргус, а как же «Описывать дальнейшее не позволяет мне стыдливость»?

— А тебе бы позволила? Представь, родители ждут дочурку завтра, мама коржи для торта печет. И вдруг ее доставляют поддатую и с запиской, мол, вытащили вашу кровиночку из-под целой команды...

— Селестину?

— Нет, Пуш... Шекспира!

— Шекспир был мальчик, ему простительно.

За окном:

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Покупатели все высыпали на улицу, мы с Молли, кажется, последние, вон, приказчик смотрит с подозрением, но пока не подходит.

Иду к выходу, Молли семенит следом:

— Аргус, ты приглядишь за парнями?

— На ниве воспитания? Само собой. Я только этим и занимаюсь, если верить министру... Имена скажи! За кем приглядывать?

— За моими мальчиками!.. Аргус, ты сегодня какой-то не такой.

— Уже заметила? Меня омолодили. Лет на шестьдесят.

За витриной со стороны Лютного цепочкой бегут авроры — сюда побоялись аппарировать, знают, что собралась толпа. Построились двумя пятерками по сторонам улицы, друг против друга.

Прячусь за дверным косяком. Врагом может оказаться любой, я же так и не видел их в лицо. Вдруг решат заавадить, раз не смогли взять живым? В толпе пальнуть в спину проще простого... Молли, поглощенная своими мыслями, просто таскается за мной, слабо реагируя на происходящее.

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Витрины дребезжат, еще чуть, и рассыплются в крошку.

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Показались. Батюшки, как из сказки. Из моей, а не барда Бидля: в надраенных кольчугах, серокожие, коренастые, с раздутой в бочку грудью. Небось, первые поколения ушедших под землю напропалую мерли от силикоза, а эти уже результат естественного отбора. Поставь рядом с банкирчиком, и не скажешь, что один вид. Мастеровая раса, все королевские династии гоблинов из нее.

— Аргус... — теребит за плечо Молли.

— Что?

— Меня двадцать пять лет никто не трогал за грудь. Кроме мужа и детей, конечно.

— Молли, а сколько лет я не трогал женскую грудь!

— Аргус...

— Это было здорово, Молли. Я очень тебе благодарен. И мы никому не скажем, верно?

— Никому... Я тоже тебе благодарна, Аргус. Понимаешь, я... Забыла...

— Эй, притормози! Романтика хороша в юности, а зрелых она превращает в козлов.

— Знаю. У меня мальчики и Принцесса, они стоят всего. Но помечтать-то можно!

— Др-р-рын! — Встали. Из коробки строя выходит коротышка без кольчуги. Старший поверенный Тинпест, надо полагать. Оловянная Чума, имя явно переводное с гоблидука.

Выхожу на тротуар, Молли идет за мной и останавливается:

— Ой, а кто это?!

---

1) Из советской школы или вуза, скорее всего. Вряд ли Филча интересовала газета британских коммунистов, а в СССР она продавалась в киосках «Союзпечати» и служила источником неадаптированных английских текстов для продвинутых учителей.

Вернуться к тексту

2) Скороговорка: «В (городе) Штебжешине жук жужжит в камышах, и Штебжешен этим славен».

Вернуться к тексту

3) Квинтал — мера веса, около 50 кг.

Вернуться к тексту

4) Это действительно так, причем телесные наказания объявлены вне закона только в государственных школах и частных школах с долей государственного капитала.

Вернуться к тексту

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Подкованные сапоги драконьей кожи вышибают из булыжника снопы искр, еще чуть, и начнут дробить мостовую в щебень, пинком проломят стены домиков, слишком кукольных для железобетонного мира, невидимо окружающего волшебные кварталы.

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Служивые идут колонной по трое, меня и Тинпеста взяли в коробочку. Оловянная Чума передо мной, можно докричаться, только зачем?

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Солнце печет, запах машинного масла и солдатского пота, абсолютно чужой, как будто не от живого существа, а из химического реактора. У гоблинов справа и слева от меня по-китайски похожие лица. Ястребиные носы, тяжелые челюсти. На зерцалах кольчуг «елочкой» закреплены плоские метательные ножи... Нет, пачки ножей по три штуки, то-то клинки показались толстыми. Пять пачек слева, пять справа, тридцать зарядов, что-то мне напоминает... Как держатся на кольчуге, непонятно. Я бы сказал, намагничены, но топающий солдат не холодильник, мигом бы все растерял.

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!

Ножики против волшебных палочек? Хрен знает, какие на них чары, может, это местные панцерфаусты. Вон, аврорам на обочинах не смешно. Пока цель гоблинов была неясна, суетились, бормотали в сквозные зеркала. Сейчас на лицах облегчение, пустые руки держат на виду — боятся спровоцировать конфликт. И ни один защитник закона и порядка не поинтересовался, зачем и по какому праву подземные уводят человека.

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!..

Боюсь наступить Тинпесту на пятки, гляжу сверху на его модный в начале века котелок с куцыми полями. У меня такой есть... В гардеробной!

Случайная ассоциация разворачивается в картинку: фальшивая панель в гостиной уходит вбок, за ней комната, пропахшая пижмой, вот почему меня преследовал этот запах. На вешалках-стойках комплекты: головной убор, пиджак или сюртук, жилет, брюки, обувь. Или пальто и кашне. Похоже, вся одежда, которую я носил за восемьдесят лет в Хогвартсе... А я штаны в тумбочке искал!

— Др-р-рянь! Др-р-рянь!..

Мимо главного входа прямо в стену, чары как на Кингс-Кросс у платформы Девять и три четверти. Удары подкованных каблуков глохнут и через шаг звучат с новой силой, отраженные сводами Гринготса.

— Др-р-рын! — пришли.

Первое, что говорит мне Тинпест:

— Мистер Ворюга, предупреждать же надо! Восемнадцать дней до начала учебного года, а у нас еще не утвержден бюджет!

* * *

Очередная метаморфоза: старая сволочь Аргус, брюзга с вечной шваброй в руках, утверждает бюджет Хогвартса на тысяча девятьсот девяносто первый дробь девяносто второй учебный год. В конце уже переплетенной пухлой книги, сразу под подписью министра Магии, заделана моя: Управляющий замка Хогвартс и прилегающих земель, заместитель главы Департамента Недвижимости Аргус Гермес Филч. (Однако, у моих родителей было странное чувство юмора⁽¹⁾). Третьим распишется Тинпест, ему платить со счетов замка. Любому бюрократу ясно, что рулю я; гоблин, так сказать, моторист, а министр трепыхается флажком на мачте для представительства.

Сидим третий час, у меня серьезные вопросы по каждой второй позиции, не считая каждой четвертой, которую я скрепя сердце уступаю тихо сатанеющему Тинпесту.

— Детергентов явно мало. Что это, мыльная стружка да сода?

— Раньше тебя устраивало, — вздергивает подбородок Тинпест.

Обижен. Ждал благодарности, ведь столько трудов... Немного, по совести говоря: передрать прошлогодний бюджет, для проформы вписав цифры карандашиком. Судя по всему, я уже давно угодил в ловушку старости: считал, что если решение работало вчера, оно будет работать вечно. Почитали бы, пообводили цифры чернилами, и гоблин получил бы возможность еще год крутить три с половиной «лишних» ляма, которые я скопил с пятьдесят шестого года неизвестно для чего... Для ремонта, надо полагать, ветхий фонд требует, вот и начну потихоньку. А сейчас поглажу по шерстке гоблина.

— А не заказать ли нам обед? — предлагаю. — Разумеется, плачу я.

— Чего это ты? — морщится Тинпест. — У тебя человеческая еда, у меня гоблинская, заказываем отдельно и платим каждый за себя.

«Какая гадость эта ваша заливная рыба», — вертится на языке, хотя пещерные рыбки — то единственное в гоблинской кухне, что берешь в рот без внутреннего содрогания. Жареные или солененькие, прозрачные до того, что можно было бы вставлять в плафоны светильников. А заливного гоблины не знают.

— Меня сегодня поздравили со вторым рождением. Хочу отметить с близкими людьми.

— Так то с людьми!

— Чума, — обращаюсь к нему и чувствую, что правильно, так я и называю гоблина уже много лет. — Я всех, к кому хорошо отношусь, про себя считаю людьми.

— Это потому что ты шовинист, Арджи! — с довольной физиономией клеймит Чума.

— Не знаю. Если б ты назвал меня гоблином, я бы тоже не обрадовался. Потому что мне никогда не стать настоящим гоблином. И ты, если бы захотел, не смог бы стать человеком, а был бы смешным гоблином, который тужится стать человеком. Но я тебя и не называю человеком, вернее, называю, но про себя.

Чума чешет пером в затылке:

— Эк ты наворотил! Без мухоморовой не разберешься.

— Закажи.

— А работа?! — возмущается Чума, однако раздувая ноздри, как запаленный конь, почуявший близость реки.

— Работу нам все равно не сделать за сегодня. Много старья копировали из года в год, оно и накопилось.

— А кто копировал? Ты и копировал.

— Тупой был. Маразм, знаешь, крепчает незаметно. Крупные сосуды забиваются, тонкие расширяются, мозги вроде работают... А сейчас меня прочистили, как чайник от накипи, и вижу, что работали они процентов на двадцать.

— Как интересно устроены человеки! Накипь, натурально? А чистили уксусной кислотой?

* * *

(С благодарностью Luchikу Cveta, напомнившей мне разобраться с Принглом).

Чума шепчется в уголке с нахальным эльфенком, который передавал мне письмо из банка. В моменты особенно острых кулинарных предвкушений гоблин безотчетно повышает голос, и мне слышно:

— Обваренные кипятком, а не погруженные в кипяток. Лично проследи! И слизнячков отдельно, я их сам высажу... Серьезно?.. Ну, оставь залог, сотни хватит?

Пользуясь моментом, перечитываю свой послужной список в «Пророке».

«Будущий кошмар Хогвартских школяров, бла-бла, в возрасте, когда его счастливые ровесники получили То Самое Письмо, бла-бла-бла, взял в руки швабру, которой суждено было превратиться в маршальский жезл».... «В феврале 1911 года Аргус Ворюга занял пустовавшую много лет вакансию младшего уборщика Департамента недвижимости».

В прошлый раз я не среагировал на Департамент недвижимости. Какая разница, где полы мыть... А разница в том, что у Департамента не меряно полов во всех концах Британии, и уже с первого сентября я был «переведен в Хогвартс старшим бригады уборщиков». Эльфов, понятно, другого обслуживающего персонала в Хоге нет. Иначе говоря, я всегда был сотрудником Департамента.

И началась тихая карьера Акакия Акакиевича (имя-то какое говенное. Знать бы, кто это. Не я — точно).

«Занял пустовавшую много лет вакансию» — принцип существования сквиба среди магов. Даже нынешняя моя должность интересна разве что чиновничьей мелюзге, которую не пустил бы к рулю родной папа в припадке чадолюбия. С точки зрения зубров от недвижимости я бесцельно растрачиваю жизнь на объект, который невозможно распилить и распродать. Замок — частная собственность Основателей, у Департамента в доверительном управлении. Чемодан без ручки.

Для полноты моего жизнеописания стоит добавить «принимал ответственность, которую спихивали с себя вышестоящие» и «все ползком». Экзамены для аттестации на чиновника сдавал восемнадцать лет. Нигде не сказано, что сквибу нельзя, но как это так — допустить его к ЖАБА?! Пускай сперва сдаст СОВ! А вот это у тебя хвостик руны или перо за пергамент зацепилось?.. А я считаю, что перо зацепилось! Формально ошибки нет, но тебе помогла случайность! «Выше ожидаемого», и больше не проси!.. Пересдать можно. В будущем году.

— Наслаждаешься? — подходит довольный Чума. — Наслаждайся, достойная карьера. Я детям рассказывал, как ты сделал Апполиона Прингла! При его-то поддержке в Министерстве...

— В школе может быть только один говнюк, — объясняю, — и это место уже пятьдесят лет занимал я. Прингл был избыточен. Я пугал детей розгами, а он порол.⁽²⁾

— Ну конечно, ты беспокоился исключительно о детях, — скалится Чума. — А что свалил конкурента, приятный побочный эффект.

— Прингл не был мне конкурентом. Может быть, лет через двадцать... А так мелькнул и пропал. Работу не любил и не знал, мог свалить хлеб рядом с мылом...

— Именно об этом я рассказал детям. Как к обеду подали воняющий мылом хлеб, и ученики дружно пошли из столовой в совятню, отправлять родителям по кусочку.

— Не вечно же мне было исправлять его ошибки... Ты почему курьера отпустил? Себе заказал обед...

— ...И тебе заказал.

— Но я плачу за оба!

— Уймись, сквибяра! Ишь, угощать он вздумал! Банкира!

Чума крутится по офису, спотыкаясь о стулья и смахивая на пол клочки пергамента с расчетами. Так возбудить гоблина могут две вещи: золото и грибы.

— Работаем! — говорю. — Пока твой заказ принесут, открыжим хоть две позиции.

— Работаем! Работаем! Работа-е-ем! — Чума садится, берет перо, но продолжает искрить. — Прикинь, человеческий аристократ заказал шампиньоны по-королевски и сожрал двух Кунгурских слизнячков! А их было всего четыре! Так его выводили с охраной, чтобы публика не порвала.

— В чем хохма? Он сожрал чужих слизнячков?

Чума скучнеет:

— Раз ты не знаешь кунгурских слизнячков, то не оценишь. Вот погоди, попробуешь, тогда дорасскажу.

— Уже трепещу в ожидании. Весь... А скажи мне, гурман, почему мы не взимаем аренду за домик лесника?

— Халупа, потенциал аренды отрицательный, туда же забредают твари из Запретного леса. Живет Хагрид, и спасибо, что хоть охраняет.

Хагрид. Брутальный, лохматый, неопрятный. Сапоги не вытирает, сволочь, растаскивает грязь по замку. Лесник, наверное, раз живет в домике лесника.

— Охранять за спасибо тоже не дело. Подкинем ему «галек» десять в неделю?

Чума вскидывает бровь:

— Эй, тебе там ничего лишнего не вычистили из мозгов? Может, не поздно вернуть назад?

— Если ты про «накипь», она сама вернется. К сожалению.

— А сейчас ты соображаешь хорошо как никогда, — иронизирует Чума, — и решил перекупить ручного великана Дамби?

— Дамби даже не подозревает, что надо ценить своих людей и держать свое слово, — цитирую оставшегося для меня безымянным лысого целителя.

— Ему и не надо. Он же, легилемент, сука... Уникальная сука! Я раз убеждал клиента не вкладывать деньги в панаму. Там ясность была редкостная, организаторы уже смазывали коньки. Убедил. Назавтра он приходит похвалиться красивыми бумажками. Счастливый! Тупой гоблин, вишь ты, не понял, хорошо, директор Дамблдор подсказал! И поучает меня: читайте мелкий шрифт, здесь написано «Обеспечено всеми капиталами банка Гринготс»!

— На сарае написано «фак», а там дрова лежат...

— Хорошо сказал, запомню!

— А когда панама лопнула, виноват оказался тупой гоблин?

— Бери выше, Гринготс!.. А самая хохма в том, что Дамблдору не было никакой корысти. Попросили совета, он дал. Абсолютно уверенный, что за минуту разобрался лучше банкира в девятом поколении...

— Знаешь, а я им займусь! — ляпаю, недолго думая. Весь разговор прошел слово за слово, как треп в «Байконуре».⁽³⁾ (Это где?). Не нужен мне Хагрид, и я не подозревал, что он человек Дамблдора. Занесло меня на скользком языке, а остановиться не хочу! Кураж такой, что хоть звезды с неба отрывай без гвоздодера. С ходу обосновал: — На хрена мне такой арендатор! Завтра школота пожалуется на сырость в подземельях, а он полезет гидроизоляцию улучшать?!

Чума смотрит долгим нечитаемым взглядом и заключает:

— Воля твоя, Арджи. Но я бы не связывался.

— Если всерьез схлестнемся, предупрежу. В части, тебя касающейся... Пиши, боевой гоблин: горчичный порошок, на день по два с половиной фунта.

— Это еще зачем, чтоб учеба медом не казалась?

— Посуду мыть. Хорошо обезжиривает и безопасен для организма.

— А сода?

— Тоже в общем безопасна. Но у нее щелочная реакция... И у эльфов слезки текут, — добавляю неожиданно для себя.

Пауза. Зубастая физиономия Чумы, докрасна обожженная солнцем (у подземных это быстро) бледнеет пятнами, на скулах взбухают желваки:

— Ворюга... Это ты?

И как лезвие пружинного ножа выкидывает мизинец с бритвенно заточенным когтем.

Я рефлекторно подставляю запястье.

— Ф-фух, напугал, — переводит дух Чума.

— Кровь проверять не будешь?

— Не... Все отдергивают руку, Арджи. Люди, гоблины, оборотни. Кентавр был клиентом, и кентавр отдергивал. Ты один такой...

— Ненормальный, — договариваю.

— Невероятный. Вот объясни мне: лет пятнадцать, до восемьдесят первого, Слизерин был фактически рекрутским офисом Гвардейцев Смерти, так почему ты жив?⁽⁴⁾

— Не знаю.

— Даже не покушались?

— Я многое не помню, Чума. Сортамент труб, состав строительных смесей — это пожалуйста. А что было месяц назад — лоскутами. Как будто мне память очистили для новой жизни.

— А про Гвардейцев совсем ничего?

— Метку видел, и не в небе, а на коже. И еще... Только никому, даже детям!

Чума кивает.

— Я палочку засунул в жопу и обломил. Это всё воспоминание. Ну, еще боялся повредить кишку, а с другой стороны, абсолютно не тянуло присматриваться, куда тычу. Где, когда, кому — туман... И не смейся, гоблинская харя!

---

1) По мифу Гермес убил Аргуса.

Вернуться к тексту

2) Очередное противоречие канона. По одной версии, Дамблдор сменил на посту директора Армандо Диппета, умершего в 1956. Видимо, тогда же он отменил телесные наказания. А Поттер-Вики в статье о Прингле утверждает (ссылаясь на слова Люпина), что Дамби стал директором в 1970-71. Между 1961 и 1968 Прингл еще порол учеников, да так, что у Артура Уизли остались следы.

Вернуться к тексту

3) В пивных-автоматах фонтанчик для мойки кружек включался кнопкой с надписью «Пуск». Большой, силуминовой, просящейся на серьезные дела. Поэтому помимо общего прозвища — автопоилка, по крайней мере две пивные в Москве носили имя собственное — Байконур.

Вернуться к тексту

4) Действительно. Многие получили метку еще в Хогвартсе. А тут по ночным коридорам бродит сквиб. Одинокий, беспомощный, ненавистный унтерменш. И никто не покусился.

Вернуться к тексту

* * *

Сони притаскивает меня домой и вызывает на подмогу еще двоих. Аппарировать он может хоть с мешком, а водить колеблемого мухоморовой бодибилдера не хватает массы.

Вещь в себе эта мухоморовая. Взорвалась в мозгу в аккурат когда я объяснял Чуме про перерывчик небольшой. Хотя подозреваю, что сам виноват. Стоило сделать большой перерывчик, чтобы дать своей новенькой печени время распробовать алкоголь и выработать АДГ... Не помню, что такое АДГ, но это слово мне определенно нравится. Есть в нем открытость, основательность и простота. «Я — АДГ!» звучит как признание таежного охотника, гордого своим маленьким народом. Не то, что «Я — ЦРУ!». Похоже на крик из сортира.

Должен также отметить, что пьянство сокращает жизнь, зато и упрощает. С первых же шагов по замку у меня включился автопилот, а хозяйственник не выключается никогда. При поддержке ушастых костылей Мороз-воевода дозором обходит владенья свои...

Опять хрень лезет в голову. Во-первых, не свои, а врученные мне в доверительное управление. А во-вторых, какой из меня воевода, да еще и Мороз? Хогвартского дедушку Мороза вся Британия знает, только по традиции считает Сантой. А он из другой сказки, где бородач с добрыми глазами одних замораживает насмерть, другим дарит собачьи шубейки, которые превращают владельцев в собак. Для восстановления конституционного порядка или чего-то в этом роде. Чума мне много всякого разного порассказал под мухоморовую. Надеялся отговорить от войны с Дамби, чудак. Сквибы с волшебниками не воюют, у нас разные весовые категории. Сквибы портят волшебникам жизнь, пока та не придет в окончательную негодность.

Ладно. Обход я начал с помещений, мимо которых ни одна комиссия не пройдет. Ага. Вот пришла комиссия, и первым делом...

Трубы — оцинковка не старше пятнадцати лет, стояки — вечный чугун. Чистенько, но аммиачный душок присутствует. Велел Сони записать в напоминальник отдушки и какие-нибудь растения для девчачьего туалета — мальчишки все равно перепортят.

А раковин мало! Шесть в мужском туалете, пять в женском, он поменьше из-за несущей колонны. Это на четыре с лишним сотни человек! Я даже спросил Сони, игнорируя категорическое «нет» автопилота, может, где-то есть умывальная? Ни хрена, дети умываются с утра и на ночь в туалетах при спальнях. На обед с грязными руками. После зелий, после драконьего навоза в теплицах.

Расстроился. Стал вспоминать, что говорил Поппи про диверсии на водопроводе директора Диппета, и на этот раз сработало: выдернулась ассоциация, потащила за собой воспоминания.

* * *

В одиннадцатом году здешняя сантехника была представлена ночным горшком и тазиком с кувшином, в котором эльфы подавали теплую воду. Девять месяцев в году дети не мылись, а подмывались, и это считалось в порядке вещей.

Как напоминание о прошлом в башенках остались дырки в полу, чтобы гадить в давно зарытый замковый ров. Не пользовались ими уже сотни лет, но стены по всей траектории полета остались темными от сероводорода.

Тогдашний управляющий сидел в Лондоне, откровенно забив на дела замка. Меня, впрочем, встретил на новом месте работы и разъяснил обязанности. Протащил галопом по этажам, показывая, какие помещения убирать, в какие и заглядывать опасно — все прогнило, только тронь. Махнул рукой: «Хватит с тебя. Что не запомнил, спрашивай у эльфов. Они лучше нас все знают, просто нуждаются в команде человека. А теперь главное»... И повел меня отпускать продукты для праздничного пира.

А мне одиннадцать, швабра выше меня. Даже не подросток — мальчик. Пьян своим немыслимым взлетом из младших поломоек в бригадиры десятка эльфов. Сейчас бы сказал, это как зачморенному салаге получить под команду строительную роту, а тогда не знал, с чем и сравнить. А еще меня научили департаментские уборщики, что в замке служит старший кладовщик, он станет меня подминать, а я не поддавайся! Могу добровольно помочь, если слизеринские спальни затопит к Мордредовой матери, и вода доберется до продуктов — в таком духе.

Хожу это я за мистером в барсуковском галстуке и думаю, может, он и есть старший кладовщик? Может, пора его посылать? Или походить еще, вдруг накормит? Гляну на ручки его холеные, на мантию акромантуловую — нет, не бывает таких кладовщиков. Гляну, как он эльфами дирижирует — виртуоз, так в кабинете не научишься, практика нужна. А он еще отлевиосил с дороги мешок, не вынимая палочки из рукава, походя, как я бы тапки ногой отодвинул: «Запомни, шкет: уголь в челдронах. Заикнешься про тонны — увидят, что лох. В челдроне пятьдесят три таких мешка весом в длинный хандредвейт или в сто двенадцать фунтов. А муку продают стофунтовыми мешками, это короткий хандредвейт или центал, он же центнер. Если, упаси Мерлин, придется брать продукты за Каналом, там центнер другой, в два квинтала без четырех фунтов». Я и решил: он. Старший кладовщик, приоделся ради первого сентября. Меня к ногтю не берет, так что похожу пока, наберусь ума.

Он повторял: смотри, учись, самому придется, для меня звучало: «лет через десять, когда стану магом и окончу Хаффлпаф». Я еще надеялся тогда... Вдруг он смотрит на часы: «Ба! Замотался с тобой, дай двадцать галек». Дал, сколько было — двенадцать, свой расчет за работу в Департаменте. Потом еще долго их ждал, не веря, что чиновник его ранга с непредставимыми для меня доходами окажется нечестен в мелочах... А тогда он сказал: «Ну, вроде все. Крутись, сквибяра!».

И ушел камином.

А меня обступили эльфы.

Спросил, где старший кладовщик, хотя все уже понял. Показали. Лежал он в той спальне, где я чуть не двинул кони восемьдесят лет спустя, и уже начал пованивать.

С грехом пополам обслужили пир. А назавтра пришел директор Диппет. Доложил ему, что пропало пять золотых тарелок, отмахнулся: не его имущество, а Департамента. Крутись, сквибяра.

Прошелся директор по кухне, мазнул платочком по котлу, не жирный ли, и прямым ходом в ледник. Потыкал тростью бараньи туши, разворошил опилки до льда. Три подбородка у него уже тогда были, челюсть вперед — чисто бульдог, по лицу не поймешь, облает или не облает, а хвалить меня ему не позволяли принципы. Покосился, выхватил палочку и — «Акцио Джонсон!.. Акцио труп!».

Да только похоронили мы кладовщика еще ночью после пира, закопали в лесу. А что? Он сквиб, я сквиб, себе я другой судьбы не желал, вот и сделал, как для себя. Денег на похороны у меня все равно не было, не волшебников же втягивать в наши дела.

Я промолчал, директор не спросил, так и ушел ни с чем.

Летом следующего года я запоздало обмывал свою должность с уборщиками из Департамента. Не сказать, что мы дружили, но и зла я от них не видел, а это немало, когда ты сквиб. Для меня, конечно, главное было похвастаться чесучовым костюмом и котелком, как сейчас у Чумы. Со всем почтение пригласил господ волшебников в паб, сделал заказ на десять галек. От них и узнал подоплеку моего повышения.

Директор Диппет был в затяжных контрах с Департаментом, а что сквибов считал дурной травой хуже маглов, это само собой, никто и не ждал другого от мага, воспитанного в семнадцатом веке. Были подозрения, что кладовщика убил он — то ли по нервозности, всегда царящей в школе перед первым сентября, то ли в расчете сорвать праздничный пир, чтобы выкатить претензию Департаменту. Затевать расследование против патриарха, которому перевалило за двести пятьдесят, сочли невместным и бесполезным, однако нельзя было оставить безнаказанным такой вызов. И тогда-то на место убитого специалиста директору подсунули сопливое недоразумение с вызывающей фамилией Ворюга.

По замыслу приколистов, наш Свинский двор под моим управлением скоренько превратился бы буквально в свинарник. Чиновники принимали ставки на развитие событий. Популярным был вариант, что директор меня прикончит и сам огребет откат за убийство малолетки.

Сколько же на меня навалилось первого сентября одна тысяча девятьсот одиннадцатого года! Кто не кормил хотя бы сотню ртов, не поймет...

Домашний опыт скорее вредит, чем помогает. Кастрюля на семью здесь черпак. Посолить значит добавить не щепотку, а пачку. Пригорела, разварилась, сырая — это не судьба каши задом наперед, а ее одновременное состояние по вектору от стен к центру котла. Котел закипает два часа, вставай пораньше... Магией? Легко! Доставайте вашу палку, мистер Мерлин... Эльфы? Эти вскипятят, прикажи. Только сперва прикинь, кто их заменит, когда десяток душ у тебя будет лежать пластом, геройски вскипятив овсянку, чтобы твое величество изволило подольше продрыхнуть... Сквибяра, тебе знакомо понятие теплоемкость? Формул не надо, просто скажи про себя: «Тепло-емкость» и посмотри на этот котел. Вспомни, как под ним пламя ревет, а вода не закипает и не закипает, потому что теплоемкость у нее невъ... невъероятная у нее теплоемкость. Представь, что это пламя — все, что оно наревело за два часа, — ты хочешь вытянуть из эльфячьего тельца, и устыдись...

Можно отпускать продукты с вечера, чтобы утром поспать. Тебе ж только отвесить, а готовить будет повар. Как только отвесишь, так сразу и начнет. Почему, почему, потому что эльф! Трудоголик. Можно приказать, чтоб ставил котел ровно в пять тридцать. Но для тех, кто рвется в бой, пять тридцать всегда! Если не по Гринвичу, то по Пекину... Или такая наивная хитрость: хозяин Ворюга, сэр, приказал начинать в пять тридцать, эльфы начали в пять тридцать. Но было скучно ждать, поэтому в первый раз эльфы начали в ноль тридцать...

В департаменте незлобиво радовались моим косякам, ожидая, что со дня на день замученный жалобами учеников и родителей Диппет придет на поклон, просить, чтобы чудовище убрали из замка. Диппет кланяться не желал. Пытался собрать комиссию попечительского совета из тех авторитетных лордов, которые в подобных комиссиях не участвуют, справедливо считая, что пожертвованная на школу сумма избавляет их от обязанности совать нос в столовские котлы. А ученики вскоре усвоили, что если хочешь не просто поныть, а получить результат, то жаловаться надо не на меня, а мне.

Зиму пережили в холоде, но не в обиде, а с весны дела покатились сами. Я закорешился с Дедалом, учил его правильно говорить по-английски, а Дедал, Дедка, объяснял мне нехитрые секреты эльфов, которые может узнать любой человек, не зараженный расовым чванством, но таких среди магов очень мало. И однажды мои помощники превратились из усердных полудурков в талантливых волшебников. Всего-то надо было понять, что от них требовать и как, а чего требовать нельзя, потому что они этого не могут, но все равно будут стараться.

По солнышку прибыла комиссия, реальные тяжеловесы политики и магии, Диппет надеялся, что они прижмут Департамент недвижимости, а уж от меня и треска косточек не будет слышно под этим катком. Не знаю, что он плел про наглого сквибяру, а только вошедший на кухню джентльмен держал палочку наготове. Мне сказал: «Беги в гостиную, сынок, за печеньем придешь вечером». Я представился, у джентльмена глаза на лоб: «А кой тебе годик?».

Лорд Гринграсс Девятый, единственный, кто мог мне помочь. Гринграссы держали монополию на три вида лекарственных трав и могли поплевывать на авторитеты, что время от времени и проделывали из статусных соображений. Как я теперь понимаю, Девятый искал случая потоптаться по самолюбиям и пошел в разведку, пока остальные члены комиссии наливались спиртным в кабинете Диппета.

Показал ему хозяйство, как бы между делом воспроизвел монолог управляющего про уголь в челдронах, хандредвейты и разные центнеры. Поделился с добрым джентльменом этической проблемой. Для меня, мол, честь немыслимая принимать столь достойных людей, и хочется угостить их лучшим из того, что я могу себе позволить. Вместе с тем, боюсь, как бы мой искренний порыв не был принят за попытку склонить на свою сторону комиссию, от которой мне на самом деле не нужно ничего, кроме объективности. С этими словами сажаю его за столик под простой белой скатертью, хлопаю в ладоши, и мои бандиты выносят двух молочных кабанят, поджаренного целиком и превращенного в заливное.

— Однако! — заметил Девятый, срезая корочку с жареного свина. — Директору ты такое не подавал!

Я объяснил, что директор по договору питается с детского стола, поэтому им в кабинет не подавали закусок острее окорока. А кабанята мои, только вчера добыты в Лесу.

— Скажи правду: в ресторане заказал, — не поверил Девятый. — Отнять поросенка у дикой свиньи из Запретного леса под силу не каждому боевому магу.

Зову Дедку, приказываю без утайки рассказать высокому лорду, откуда жаркое. Дедка отвечает на неплохом английском.

У Девятого кусок изо рта выпал! Эльфы же должны говорить: «Динки твоя слышать пойти туды». И эльфы не охотятся!

— Ждать здесь! — бросил Девятый и пошел к Диппету.

А тот уже подсовывал разомлевшей от выпивки комиссии разгромное заключение, мне портреты потом рассказали. Лорд Гринграсс сгреб его бумажки в карман и пригласил всех на незабываемое шоу.

Ну, показали мы шоу. Примой был, конечно, Дедка, но и я получил свою долю внимания, когда объяснял, что эльфы не охотятся, но могут принести хоть мантикору, если правильно попросить. Идея просить (!) эльфов (!!!) оказалась для лордов настолько авангардной, что потребовала отдельных разъяснений.

Когда я на кем-то наколдованной грифельной доске рисовал схему приоритетов, взорвался доселе молча булькавший Диппет. Ушастых надо не просить, а пороть! Сквибов тоже, но отдельно, поскольку все же человекообразны... Эльфы и сопутствующие им проблемы были у всех, я говорил важные вещи, поэтому в директора полетело сразу несколько силенцио.

Достаточно случайно опозорив его седины, лорды решили идти до конца. Не знаю, что написали про Диппета, а в части, меня касающейся, потрепали по щечке управляющего за удачный подбор кадра на проблемную должность, а у меня особо отметили отсутствие злоупотреблений. Не знаю, то ли сиятельные лорды не поняли, то ли поняли слишком хорошо, что я не умел злоупотреблять. Не у кого было научиться.

Кстати, золотые тарелки мне предоставила Выручай-комната. Думал о них не переставая, это ж срам какой, что прогадил, она и открылась. Должен еще сказать, что мало-мальски ценное имущество замка помечено чарами, а то бросают его по углам, особенно посуду в местах распития. Так что утаить от эльфов клятые тарелки мог только человек с профессорскими правами на конфиденциальность. Как говорил кто-то в моей другой жизни, не будем называть имен, назовем сразу фамилии...

* * *

Сижу в замковой кухне с Дедалом, ухватив его за веревочную шейку и упершись лбом в морщинистый лобик.

— Хошь правду, Дедка? Люди — барахло!

— Все?

— Без исключения! Все человечество! А знаешь, почему? Потому что мы сдали гобли... гоблиновечеству Кунгурских слизнячков!

Дедка успел уточнить, что я не просто нажрался с Чумой, а нажрался мухоморовой. У гоблинов она за аперитивчик, дозволяемый подросткам в Дни Посрамления (людей, драконов, кентавров — за годы писаной истории они посрамили всех, теперь празднуют). У гоблинов и ликеры подкрашивают медным купоросом. А для человека мухоморовая — психиатрический диагноз, другое дело, что оставляет не похмелье, а умиротворение и бодрость. Но до этого далеко, и верный Дедка терпит, чтобы не выпускать меня из-под контроля.

— Вот мы сидим в тепле, в светле, а слизнячки страдают в застенках гэб... гоблинни. Невинные. В этом фишка. Я грешен. Ты грешен. А слизнячок безгрешен по определению, ибо безмозгл. Нет мозгов, нет и грешных мыслей, а не то что действий!

— Когито, эрго сум, — вставляет школьный эльф. — А слизнячок не когито, эрго нон сум!

— Думаешь?

Дедал осторожно кивает, боясь повредить сжатую в моей накаченной лапе шейку.

— Но если слизнячков не существует, то кого мы сажали задницей на ошпаренные шампиньоны?!

— Зачем?!

— А-а! В этом суть кулинарного изыска! Представь, слизнячок живет в ледяной пещере при температуре плюс пять. Всегда. Рождается — плюс пять. Растет, мужает, создает семью, опять плюс пять! И папа с мамой его жили при плюс пяти, и дедушки с бабушками. Для слизнячков плюс пять такая же жизнеобразующая константа, как для нас земное тяготение... Представил?.. И тут появляется... ГОБЛИН!!!

Драматизм повествования заставляет меня отпустить эльфячью шейку, чтобы изобразить гоблина. Дедал, раз такая оказия, бочком отодвигается от меня по скамейке, но через фут упирается в окруживших нас слушателей. На взгляд, моя история собрала весь эльфятник. Такие уши — да не погреть...

— Гоблин берет слизнячка пинцетом, охлажденным до плюс пяти градусов, и сажает в ледяную шкатулочку на мох. Несчастный и не подозревает, что его судьба уже круто изменилась. Кушает мох, спаривается со слизнячихами... Дедка... Ты бы так смог?.. Это ж какая жизнь, Дедка! Повеситься с такой жизни, а у него даже шеи нету!

Грузная эльфийка промокает глаза углом полотенца — жалко слизнячка. Шеф по выпечке, раздобрела на мучном и сладком, уже ходит с трудом. Перевести в уборщицы — зачахнет... А так раньше срока умрет от избыточного веса... Не тренажерный же зал для эльфов открывать, когда и для детей его нет!..

— Я всегда говорил, что гоблинская кухня — дерьмо, — прямодушно замечает Дедал. — Но даже я не подозревал, что они жрут дерьмо в буквальном смысле!

— Считаешь? А Тинпест говорит, особый секрет...

— Откуда взяться особому?! Сам посуди. Если бы слизнячков сажали на ошпаренные грибы лет этак тысяч сто, и выживали те, кто быстрей соскользнет...

— Понял. Опасность новая, специфической защиты от нее эволюция не создала, и слизнячок реагирует, как в общем случае: избавляется от всего лишнего, чтобы легче убегать.

— Скажи прямо: слизняк обосрался со страху, а вы с гоблином это ели. С сырыми грибами, выращенными тоже не на жемчуге!

— Шампиньоны по-королевски. Счет был с тремя нулями, — успеваю добавить, прежде чем понятливый Сони доставляет меня к фаянсовому другу.

Спросонок долго моргаю на часы, прислушиваюсь — тишина, но что-то же подняло меня среди ночи. Наконец, доходит, что циферблат двадцатичетырехчасовой, как на подводной лодке. Стрелки под прямым углом — шесть, а не три. Проспал. Сейчас еще можно — у детей каникулы.

Сажусь, опять в кальсонах, уж что прислали в Мунго от мадам Малкин, то прислали. Матрац воняет старостью, заменить сегодня же. И топчан долой! Подозреваю, он тот самый, на котором умер кладовщик. А стены эти голые булыжные, как в овечьей кошаре! А пол гранитный фонящий! Как я так жил, почему?! Управляющий, бля, замка Хогвартс и прилегающих земель в ранге зама главы Департамента Недвижимости. Считай, полковник, и не «Эй, полковник», а «Сам полковник»!..

Стоп, а не борзею ли я? Полковник тут покамест один, а я сижу на его койке в оплаченных его деньгами кальсонах и, мало того, в его теле, и возмущаюсь, что старик жить не умел. Может, и умел. Может, в лучшие годы у него тут сексодром стоял с томными одалисками, а в подвалах посейчас заначены коллекционные вина... Хотя кого я обманываю? Если мужик реализуется в работе, то бабы и вино для него вроде гола престижа команды класса «Ю» в ворота «Спартака». Закатит (а такой закатит) и на волю, в пампасы. Его там ждут. Он там нужен. Он показывает свой класс «А», бия мамонтов по мохнатым головам.

Веду к тому, что мы с Аргусом одной крови, а сейчас тем более. Так что мой порыв пожить для себя, скорее всего, начнется и закончится покупкой матраца и привычной одежды, и то при случае. Некогда мне. На мне Замок.

Держись, Хогвартс, Ворюга вернулся!

В гостиной обнаруживается Сони. Чудовищное викторианское кресло, напоминающее орудие инквизиторов, создано как будто для этого засранца: сиденье не врезается ему под коленки, потому что Сонька на нем лежит поперек, задрав ножонки на подлокотник; цыплячьи икры удобно вписались между завитушек резьбы, которые давили бы на локти сидящему как положено человеку. Втащил к себе кошку и бесстрашно чешет хищнику горло.

— Жрать хотите, — констатирую я.

Не сочтя нужным отвечать на банальность, Сони аппарирует, как лежал, с задранными ногами. Понес благую весть, что хозяин проснулся.

Умываюсь в дурацкой раковине с затычкой. Хочется поставить нормальные смесители, но погожу, надо сперва оценить производительность котельной. Сони вернулся, ждет с полотенцем в лапках.

— Не пей, братец, мухоморовую!

Моргает:

— А Сони и не пьет.

— Не так, Сонька. Спроси меня: «А то козленочком стану?»

— Хозяин приказывает?

— Хозяин прикалывается.

— Тогда Сони не спросит.

— Почему?

— Мало ли...

И глазищами луп, луп. Вот что у него на уме?

— А то козленочком стану? — вдруг слово в слово повторяет Сони. Похоже, решил, что я им недоволен, раз молчу.

Шутка прокисла, но доигрываю:

— Нет, Сонька, мухомором.

— Почему?

— Потому что пил мухоморовую.

— А чтобы стать козленочком, надо пить козленочковую?

— Зришь в корень!

— А чтобы стать... — Сони закатывает глаза и благоговейно выдыхает, потрясенный открывающимися перспективами: — Хагридом?..

— Тебе столько не выпить!

Сони, обиженно кривя губы, сдергивает переброшенное через ручку полотенце и показывает сточенную в гвоздик бритву.

— Ой, боюс, боюс!

Разобиделся окончательно, вот-вот заплачет:

— Сони ни разу! Ни разу не порезал Ворюгу!

Запоздало соображаю, что артрит и «опасная» бритва — вещи несовместные, стало быть, эльфы меня бреют минимум лет двадцать. Должен быть отработанный процесс, а я понятия не имею, куда сесть или, может, Сони поставить повыше, чтоб смог дотянуться...

Командую отставить бритье, мол, сперва продукты отпустим. Обрадованный Сонька хватает меня руку и переносит на кухню. В кальсонах. Держу лицо, а что делать? Хозяин сказал, эльф исполнил, Сони хороший эльф. Слава Богу, я не обмолвился, что собираюсь в Гринготс...

Эльфятник акульими кругами ходит вокруг кладовой. Надутый от гордости Дедал подает мне ключ, церемонно благодарю за то, что сберег, круги сужаются. Отпираю дверь. Восторг! Не голодали — эльф себя всегда прокормит, — им важно, что вернулся привычный порядок.

К ежедневным геркулесу и маслу для утренней овсянки выдаю изюм и мед, подданные ликуют, а мы с Дедалом удаляемся в апартаменты вершить судьбы.

Пытаюсь одеться, в конце-то концов!

Вчерашний новенький костюм из натуральной английской шерсти навевает мысли о месячном запое и смерти под забором. Я ж, варвар, садился — брюки не поддергивал и, страшно сказать, локти клал на стол! Вот до чего могут избаловать десять процентов лавсана... Дедал вызывает двух доверенных прачек, вместе вертят костюм, беззвучно переговариваются и уличают меня в новом грехе: две петли растянул! Уж если сидел развалясь, надо было расстегнуть пуговицы! А на рукаве-то, играет на добивание Дедка, на рукаве уж не слизнячком ли накакано?! И этот гад — уже восемьдесят лет мой друг, а в детстве, пожалуй, был и за отца...

Прачки уволакивают костюм, по довольным мордочкам понимаю, что труды предстоят многие и вдохновенные, о сроках лучше не спрашивать.

Шарю в гардеробной, сам не зная, на что надеюсь, у меня сейчас бицепс, как раньше бедро... Дедал ходит за мной, отчитывается:

— Два раза оставались без муки, взяли у мадам Розмерты на галлеон четыре сикля...

Взяли — значит, сперли. Это на хозяйское запрет вбит в генетику, а чужое можно. Не помирать же с голоду.

— ...А вообще мадам Помфри хорошо помогала...

То есть Дедка вручал ей ключ, Поппи отпирала кладовую и вслух позволяла взять то, на что укажет Дедка. Исключить лишнее звено не дает врожденное табу: взятая без спросу хозяйская вкусняшка горька до рвоты.

— Твилфитту и Таттингу доставили четыре кокона, за один, они сказали, не заплатят. В нем человек оказался.

А это еще о чем?

— Что за человек?

— Кто ж знает! Из кокона человек: скелет да волосы, и те не поймешь какой масти... В Хогсмите люди не пропадали, — подумав, добавляет Дедка.

У меня срастается: в коконе, переваренный — объедки акромантулов; Твилфитт и Таттинг — девичьи ножки в чулочках акромантулового шелка, ой, дура Стелка, небось, месяц питалась одним чаем...

Без сил сажусь на галошницу. Это вам не слизнячком накакано. Тут говны без конца и без края.

* * *

Итак, на моей территории живут тропические пауки размером с теленка, и это одно туловище. Надеюсь, что бумажки о принятых мною мерах безопасности сданы куда надо в положенные сроки и в должном объеме. Потому что теперь, когда в коконе обнаружили останки человека, мне начнут шить преступную халатность.

Или не начнут. Сейчас все в руках Твилфитта и Таттинга. Могу представить, какой удар они пережили, когда разматывали кокон, и с каждым снятым витком шелка все яснее различали скелет с выломанными из суставов и поджатыми к голове ногами, умятый, как брусок замороженной рыбы. Плотно пакуют акромантулы... Я бы хорошо понял, если бы шокированные галантерейщики немедля вызвали авроров. Был бы рад услышать: «Забери труп, и мы ничего не видели». Но их нелепая попытка шантажа за пределами моего сквибского мышления. Мою халатность еще доказать надо, а они-то вешают на себя недвусмысленное сокрытие трупа! Синдром чистокровных: с детства слышат, какой молодец был Пупкин Первый, что жертвенного раба под угол дома закопал, а Восьмой, что семью кровника вырезал. Ведь все для блага рода! А они всего-навсего спрятали паучьи объедки. Что значит, нарушили закон? А есть такой закон? Правда?! Надо же, чего только не насочиняют!

Почетные чукчи Твилфитт и Таттинг.

Не сомневаюсь, что они долго обдумывали фразу, долженствующую повергнуть сквибяру в прах, и создали шедевр в своем классе. Простенькие слова в передаче Дедки «они сказали, не заплатят» низвели меня из торгового партнера в мнущегося у черного хода алкаша. «Что там у тебя? Небось, ворованное? На тебе на пиво и проваливай... Что-э?! Давно а аврорате не был?! Запомни, здесь я решаю, кому заплатить и сколько!». А то, что свое решение донесли через домовика, это вроде как их благородия через дворника со мной разговаривали. Заодно оставили себе простор для маневра. Если сумею убедительно огрызнуться, будут валить на бестолкового Дедку, мол, они-то совсем другое имели в виду! Скажем, разделить по справедливости расходы на похороны.

Негламурно. Придется пороть.

Тот, кто наводил орднунг в наших с Аргусом мозгах, остался верен себе: личных воспоминаний как не бывало, зато вывалился самосвал явно не книжных знаний об акромантулах. Выходит, я в этом бизнесе давно и плотно. Посмотрю, что мне это дает.

Как и все арахниды, акромантулы свою жертву не рвут, а высасывают. Впрыснут желудочный сок и ждут, когда получится бульон. Мелким паукам больше ничего не нужно, их мухи перевариваются в собственном хитине, как в консервной банке. Акромантулы свою еду обматывают паутиной, чтобы бульон не проливался. Это и есть знаменитый шелк — готовая сплошная нить длиной в мили, хоть сразу в ткацкий станок. Обывателей не беспокоят физиологическими подробностями — паутина и паутина. Все считают, что шелк прядут из ловчих сетей.

Плотность шелковой ткани по основе — от сорока до пятидесяти нитей на дюйм, погонный ярд двухфутового полотна требует семи с лишним миль акромантуловой нити, с припуском на угары набегает все восемь. С большого кокона можно смотать от восьми до десяти миль, четыре кокона — четыре-пять ярдов шелка...

А ведь у них заказ, у Твилфитта и Таттинга! Мантия на крупного мужчину или вечернее платье.

На этом я их и прижму.

* * *

В гостиную! Бросаю порох, почти сразу в опавшем пламени камина появляется розовое личико под ночным колпаком. Няшка! Твилфитт или Таттинг?

— Ворюга? Уже выписался?

— Вчера еще. Открой.

— Ты на часы смотришь?! Заходи в девять, перед открытием. Сядем спокойно...

Зевает. А взгляд ясный, голос бодрый. Без меня проснулся, поганец, небось, кофию в постель ждет. Но сквибяру намерен помариновать для пущей сговорчивости.

— В девять поздно. Я с утра к шефу на прием, не идти же в тряпках от мадам Малкин. И надо нам согласовать показания, а то как бы не получилось, что шеф сразу пришлет за вами авроров.

— За нами?! — Бровки под лоб, мотает головой, конец колпака падает на глаза. Буратино обнаружил, что очаг настоящий и жжется... Все-таки я русский. Европа в детстве читает Пиноккио.

— А ты думаешь, где удобнее искать виноватых — в лесах или в лондонском магазине с дорогими товарами?

Ой, что это с вами, мистер Твилфитт-или-Таттинг? Где ваш здоровый румянец и почему вы жуете колпак? Базовый рефлекс, вспомнилось, как сисю жамкали. Хочется к мягкой груди, на сильные теплые ручки. Это я предоставлю, но потом и только ручки. Не для пидоров грудь молодецкая.

— Ау, мистер Таттинг!

Встряхнулся:

— Я Твилфитт!

— Смотри, как бодряще на тебя действует имя партнера!.. Открывай уже!

— Я не одет!

— Я тоже.

С кислой физиономией берет палочку. Рука дрожит, губы пляшут, ща наколдует. Впрочем, каминные чары нетребовательны к исполнению. Специально так составлялись, иначе половина магической Британии встречала бы утро после праздников, застряв в дымоходах.

Ох, сглазил. Лечу-у-й! Ой-ой-ой-ап-чхи! Мамочки! В смысле, имел я маму изобретателя каминной сети исключительно в миссионерской позиции, часто, но понемножку, чтобы у нее, сердечной, за полсуток до коитуса начиналась превентивная мигрень, и развилось на этой почве столь исключительное целомудрие и благочестие, что со всех концов магического мира стекались бы босые паломницы, и засушившие себя над книгами синие чулки, видя наглядное подтверждение того, что отношения с мужчинами скучнее и бесполезнее даже полного свода постановлений Визенгамота, почтительно касались подола ее мантии, а юные круглопопые мамы, поднимая над толпой улыбчивых крошек, говорили: «Гляди, дочка! Этой женщине было предсказано родить изобретателя каминной сети, и она предпочла отказаться от плотских утех, ибо ни одной матери не под силу наблюдать, как ее прелестный гукающий малыш вырастает в бессердечного монстра, подвергающего ежедневным пыткам тысячи несчастных идиотов, не сумевших овладеть аппарацией, и особенно одного сквибяру, который прочищает своими кальсонами трубы от Шотландии до Лондона, хотя эльф мог бы одним шагом доставить его куда угодно».

И это истинная правда, леди и джентльмены. Ступил я. То и дело забываю, что живу в волшебном мире.

Полет в режиме ой-ой-ой сменяется ой, ой, ойем, в серой полосе закрытых чарами каминов сначала цветными промельками, потом все отчетливее различаются открытые. За одним старик пытается стукнуть меня поленом, опоздал, а здесь устраивается на скамеечке для разговора женщина в чепце и ночной рубашке. Успеваю поймать ее взгляд, смущена — тем, что застал ее в ночнушке или тем, что ночнушка закрытая? Их разве поймешь...

Наконец, избитый и грязный, вываливаюсь в спальню Твилфитта.

Персиковые тканые обои на подрамниках, в простенках эскизы платьев на залитых черным женских силуэтах, парфюм сладкий, но скорее мужской, отдает «Золотым руном». Не пидор — метросексуал, уже легче.

Хозяина не видно, над приоткрытой дверцей шкафа мелькают руки — кто-то второпях надевает через голову сорочку, не расстегнув пуговок. Надеюсь, это Твилфитт, но все может быть — сорочка с кружевным воротничком...

Выходит. Он самый. Успел собраться с мыслями и решить, что ситуация требует дружеских отношений.

— Ворюга, что я вижу! На тебе безвкусные кальсоны от Малкин!

— А где было вкусные взять? — бурчу. — Партнеры же не соблаговолили прислать мне в больницу приличное белье. Партнеры обо мне вспоминают, когда нужны коконы.

— Исправим! — горячо заверяет Твилфитт. — Есть отличное белье китайского шелка, цвета сиреневый, абрикос и салатовый... — Измеряет меня взглядом. — ...Но придется подождать, ты же вон какой лосяра, такие размеры только под заказ.

— Зачем мне шелковое, не в окопы же. Давай хлопок. Боксеры найдутся?

— Прости, не куда ты сказал? Что за подкопы?

На лице искренний интерес — вдруг да новый рынок сбыта?

— Окопы. Канавы в земле. В них укрываются от обстрела.

— В шелковом белье? Обязательно? Такой ритуал, или...

— На шелке вши не живут. Для магов это неактуально.

Розовощекое личико Твилфитта выражает разочарование на грани со скорбью:

— Жаль... Но ты имей ввиду, если сам или кто из твоих соберется в окопы...

— У нас дела, — напоминаю. — Подыщи мне бельишко, а то из старого ничего не налезает. И мантию любую, пока костюм шьют. Приведу себя в порядок и поговорим.

Твилфитт, как водится, живет над магазином. Идем в примерочную, хозяин по-домашнему в жилетке, однако при галстуке, я в своих невыразимых, которых уже перестаю стесняться.

— А боксеры, — расспрашивает Твилфитт, это же не настоящие боксеры, а фасон... чего?

— Трусов. Свободные, длиной по сих...

Глаза галантерейщика загораются фанатическим светом.

— Есть боксеры! — вопит он.

Дом оживает. Где-то за дверью разбивается и плещется, готов поспорить, что фаянсовый ночной горшок, из-за другой нарочито громко, для грабителей, кричит женщина:

— Терри, держись, я вызываю авроров!

Третья дверь приоткрывается на щелку, за ней ждут... ждут... А вот хрен, отскакиваю, край двери пролетает в дюйме от лица — добротная столярка, массив дуба, Твилфитту достается вскользь по плечу, и дверь, широко распахнувшись, выносит в коридор вцепившегося в ручку нападанца. Грозный метросексуал нумер два с картинно воздетой палочкой запутывается в ночнушке, падает, Твилфитт ловит.

— Джерри, — проникновенно говорит он, ставя партнера на ноги, — мистера Ворюгу заинтересовало ТО белье.

— ТО?! — не верит, судя по всему, Таттинг. — Привет, Ворюга... ТО САМОЕ?!

— Авроры на подходе! — информирует женщина. — Терпи, Терри! В крайнем случае можешь выдать им тайник под половицей, в него все равно уже запустила ручки Медея!

— Линда, прекрати! — пытается успокоить ее Таттинг. — Все в порядке, это я кричал.

— Когда все в порядке, не кричат!

— Я кричал от радости!

— Какие могут быть радости в четверть восьмого утра?!

— Мама, неужели вы так постарели, что уже не помните? — реагируют из комнаты, где разбили горшок. — В четверть восьмого бывают утренние радости!

— Кто это сказал?! — ярится мама. — Пускай признается, кто это сказал! Если Гера, то придержи язык при детях, а если Медея, то тебе еще рано думать об утренних радостях!

В селекторное совещание* включаются новые Твилфитты и Таттинги, им объясняют, что папа (дядя) кричал, но от радости. Переговариваются под сонорусом, похоже, все так привыкли, только мама добросовестно надрывает голосовые связки.

— С вами, иродами, кричать можно только от ужаса! — высказывает она особое мнение. — А если папа говорит, что кричал от радости, то дело здесь нечисто! Либо его захватили в заложники и заставляют кричать от радости, а сами наматывают шелк под мантии, либо мне страшно подумать что!

— А вы, мама, не страшитесь, — рекомендуют из комнаты с разбитым горшком, — вы подумайте, что папа с утра пораньше открыл камин для шлюхи!

Твилфитт багровеет, однако даже не пытается ни оборвать дочь, ни просто уйти. Показываю пальцами идущие ноги, он кивает на дверь, приставляет ладонь к уху. Жена подслушивает. И что? Разражается пантомимой, из которой понимаю лишь то, что уйти нельзя. Категорически! Ни за что!.. Таттинг, поддерживая партнера, бросает суровые взгляды и неловко крутит в пальцах палочку, весь такой грозный в ночнушке и с сеточкой на кудрях.

— Все-таки это Медея, — заключает мама. — Ну конечно! Удивляюсь, что сразу не узнала эту подростковую бестактность, помноженную на подростковую же озабоченность!

— Мама, все лучшее я взяла у вас! — парирует девица.

— Меди, доченька, почему ты такая паршивка?! Скажи мне, солнышко, что тебе надо, и папа тебе это купит. Только веди себя, как требует мама, а не как вопит твоя, надеюсь, все еще целомудренная киска. Ты же всегда была разумным ребенком и должна понимать, что если долго действовать маме на нервы, то даже твоего нескромного приданого не хватит, чтобы выдать замуж то, что мама из тебя сделает!!!

— Ах, мамуля, мне ли бояться, когда вас, и то выдали замуж, хотя ваше приданое было меньше моего!

Грохают раскрытые с пинка двери, и ведьмы устремляются навстречу друг другу. Воздух потрескивает, как в трансформаторной будке.

— Привет, Ворюга, тебя уже выписали? — мимоходом бросает миссис Твилфитт.

— Доброе утро, мистер Ворюга, — обозначает поклон мисс Твилфитт.

Я не в состоянии ответить, сращиваю шаблон: жена и дочь торговца галантным товаром одеты в посконные ночнушки, монументальные, как брезентовый плащ агронома.

С пальцев обеих ведьм срываются ветвистые молнии, гром бьет по ушам. И всё. Только черные силуэты молний отпечатались на сетчатке и чуть погодя разливается запах озона.

— Стихийницы, — с любовью замечает глава семейства. — На сегодня всё. Пойдем, а то дамы стесняются... ДАМЫ СТЕСНЯЮТСЯ, — повторяет он с нажимом, а дамам все параллельно, они в нирване.

Миссис Твилфитт с умиротворенным видом прихлопывает дымок на тлеющем рукаве, мисс Твилфитт, нагнув голову, пытается разглядеть прожженную дыру на животике, но мешает не подростковая грудь. Тогда мисс Твилфитт оттягивает рубашку и заглядывает в дыру сверху вниз. Я тоже, ну, невозможно же удержаться!

У миссис Твилфитт включается сигнал тревоги.

— Ворюга! — она заслоняет дочь могучими формами. — Что-то я не припомню за тобой манеры наносить визиты в кальсонах!

— Это деловая встреча, — объясняю.

— Извини, я сама должна была догадаться: раз в кальсонах, значит, по делам.

— В данный момент я клиент. Жду примерки.

— Его заинтересовало ТО белье! — вставляет Твилфитт.

— Так что же вы стоите?! — миссис Твилфитт подхватывает меня под руку и решительно тащит в глубь жилой части дома.

— Линда, ты стеснялась, — напоминает семенящий рядом супруг.

— Я и сейчас стесняюсь, Терри. Но судьба дочерей для меня выше условностей!

Недолго подумав, к нам присоединяется Таттинг. Твилфитт при галстуке выглядит нелепо в нашем шествии неглиже.

По-моему, материнский энтузиазм в частной жизни сродни таежному пожару в природе. Предсказуемо одно: он вспыхнет. А на какой почве, что станет первой искрой, как долго будет полыхать и сколько добра переведет в дым, прежде чем стихнет, не знает даже он сам, ибо что может знать слепая стихия?

Иду, влекомый миссис Твилфитт, и размышляю о превратностях судьбы. Полчаса назад я шагнул в камин, собираясь объяснить зарвавшимся метросексуалам, что затеянный ими шантаж не так опасен для меня, как для них самих. Но пока я вытирал собой дымоходы, Твилфитт успел сделать какие-то свои выводы и сразу перевел разговор на мой не вполне типичный для визитов костюм. Ладно. Я решил приодеться, раз такая оказия. А теперь я в мягких, но крепких руках уже миссис Твилфитт, и судьба ее дочерей непостижимым образом сплетена с трусами, которые я все еще надеюсь приобрести.

Мысль, что меня хотят оженить, отбрасываю сразу. За таких, как я, в голодный год приплачивай тушенкой, и то не возьмут: сквиб в роду — клеймо на несколько поколений... И все же что-то здесь затевается. Сам поход троих волшебников за трусами для одного сквиба заставляет насторожиться. Твилфиттиха все сильнее стискивает мою руку и уже начинает прижиматься грудью, как все женщины, когда хотят успокоить рвущегося на подвиг кавалера. Таттинг приотстал, изображает конвоира. Ему до сих пор неясен мой статус: вроде собирались низводить сквибяру, а компаньон к нему всей душой, обещает ТО белье. Что это за белье и чем оно отличается от НЕ ТОГО? Может, проклятое или под чужими охранками, которые хотят разрядить на человека со стороны?

Уже ясно, что ведут меня к мансардной лестнице в конце коридора. Серьезный боец среди них один — стихийница, а она только что опустошилась. В случае чего отмахаюсь не вспотев и уйду с эльфом.

Общая напряженность достигает предела. Миссис Твилфитт первой поднимается по крутой лестнице, тянет меня за собой. Созерцаю ее крепкие икры, Твилфитт если и недоволен, то ничем это не показывает. Теснимся на маленькой площадке, Таттинг кастует нечто на два порядка сложнее алохоморы, сейчас, вот сейчас...

Дверь распахивается, и к нашим ногам сыплется упакованная в пленку явно спортивная одежда с эмблемой московской Олимпиады-80.

*Селекторное совещание — всплыла сия древность по ассоциации, чему я очень рад. Это же не столько веха в технике связи, сколько мем и маркер советских времен. В ныне забытых фильмах на производственную тематику кто проводит селекторное совещание, тот прогрессивный руководитель, а ретроград и бюрократ требует личной явки, не бережет время подчиненных. Конечно, все хотели слыть прогрессивными и заказывали монструозные пульты из полированного дерева, по принципу чем больше, тем прогрессивней. Мой знакомый оборудовал своему шефу мини-бар в пустотах пульта, после чего его завалили левыми заказами. А вообще, селектор — приставка к телефону для связи с несколькими абонентами в режиме конференции. Даже из тогдашних элементов можно было собрать в коробочке на шесть зефирин...

Гляжу на стилизованную башню Кремля (ну, очень стилизованную, если не скажут, не догадаешься), а в голове бомжи в жилетках с белыми рубахами навыпуск. Афганистан. В восьмидесятом русские ввели войска в Афганистан, и британская сборная не поехала на игры в Москве. А форму, значит, успели пошить...

Волшебники смотрят выжидающе, Таттинг опять крутит палочку, вот ей-богу в задницу засуну, опыт есть, миссис Твилфитт облизывает губы, ни намека на эротику, у нее от волнения пересохло во рту.

— Стихийница в доме, это кошмар для всех, — говорю, глядя ей в глаза. — Если рядом нет второй стихийницы...

— Умный, — без приязни замечает миссис Твилфитт.

— ...Но второй стихийнице пора замуж, а места для новой семьи в доме нет.

Миссис Твилфитт отворачивается и отвечает мужу:

— Впрочем, еще Мерлин писал, что сквибы компенсируют свою неполноценность сообразительностью.

«Долохов это писал. Обо мне, между прочим», — рвется с языка, но это им знать не стоит.

— Мэм, — говорю, — безусловно, Мерлин был разносторонне одаренным гением. Вон, даже написал брошюрку «Что должен знать Гвардеец», кою вы изволили процитировать.

Насупилась мэм. Запыхтела:

— А вот я мозжонки-то умные прижгу молнией!

— Линда взволнована, — переводит Твилфитт.

— Дайте подумать, — говорю. — Даме лучше уйти или хотя бы отвернуться, а то я нагибаться собираюсь.

И углубляюсь в недра.

Пакеты уложены штабелями до потолка, без магии не обошлось, посередине — а может, не посередине, кто знает, сколько там в глубину — проход к окну. Проветривали, сохраняли. Но почему-то не могут ни продать, ни на худой конец выбросить.

Здесь есть все. Трико борцов, купальники пловчих, атласные трусы и майки на целую баскетбольную команду, тренировочные костюмы из легкого трикотажа, чтобы кожа дышала, и из плотной синтетики, чтобы потеть, костюмы классического покроя, другое дело, что цветов британского флага. Натыкаюсь на белый с красно-синей оторочкой, — мой размер! Хлопок с лавсаном!.. Спокойно, Ворюга, держи лицо... Вытягиваю пакет, часть штабеля оползает, и меня засыпает по колено. Гребу от себя, как крот. Белье пошло... Ба, вожделенные боксеры!

Оборачиваюсь — три волшебника следят из-за дверного проема, лица напряженные, как будто я хожу по минному полю. Все-таки шмотки прокляты?

— Вот что, леди и джентльмены. Я это заберу и не возьму с вас ничего... — Подумал, что надо извиниться перед мадам Розмертой и поблагодарить Поппи, поправился: — Хотя нет, сувениры какие-нибудь подберите. Для женщин за тридцать, не обязывающие.

Твилфитт качает головой:

— Ты должен купить, это обязательное условие.

— Один галлеон устроит?

— Кнат устроит, — вмешивается миссис Твилфитт.

— Два кната! — требует Твилфитт. — Я обязан отдать часть прибыли на благотворительность!.. Прямо сейчас заберешь?

— До конца дня точно заберу. Но вы мне расскажете всё, это мое условие.

Твилфитт мрачнеет:

— Все не могу, я под обетом.

— Намекни, я догадаюсь. Для начала: что вы делали у маглов — торговали?

— Я один. Продал... фирменное изделие. Но Статут не нарушил!

Это он хорошо подсказал. Изделие. Одно. Выручка с ремешка из драконьей кожи не выманит чистокровного за барьер. Остается вещь из акрошелка. В большом мире нет ничего сравнимого, однако Статут о секретности не нарушен... Потому что покупатель по Статуту знает о волшебниках.

— Леди Тэтчер, их премьер-министру?

Твилфитт качает головой и закатывает глаза под лоб.

— Ее Величеству?

Опускает глаза. Выше премьера, ниже королевы — престолонаследник, принц Чарльз... В шелках, умереть не встать!.. Так и сяк драпирую его в тонкую до прозрачности ткань. Либо мантия поверх костюма, но маглу она сто лет не нужна, либо на гей-парад. Хотя...

— Вот уж не думал, что вокруг него кипели такие африканские страсти, — рассуждаю вслух и по глазам Твилфитта вижу, что попал!

Объясняю для остальных:

— Как раз незадолго до Олимпиады, для которой шилась эта одежда, принца Чарльза всем королевским двором пихали жениться, дабы скорее начать производство наследников. Официально, со снимками в прессе, он оказывал внимание трем девицам, а приватно с давних пор имел не только ввиду леди Камиллу, любовь своей жизни, отвергнутую в свое время королевой и на тот момент чужую жену. Наверное, были еще претендентки... Факт тот, что толкотня разгорелась настолько нешуточная, что принцу понадобилось белье из акрошелка, и мистер Твилфитт его продал.

— Бред мухоморовый! — миссис Твилфитт оборачивается к мужу. Конечно, для нее бред — изводить на нижнее белье драгоценный шелк, который продают тройскими унциями.⁽¹⁾

Твилфитт стоит, как под ступефаем, боясь шелохнуться — вдруг получится похоже на кивок, а он под обетом.

Объясняю даме:

— Мэм, вы же знаете, что акрошелк ткут по выкройке...

— Разумеется, — кивает, — его ведь ножницы не берут.

— Его и холодное оружие ударом не пробивает. Хотя шелк сминается под клинком и вместе с ним проникает в рану. Но если клинок направляет нетвердая рука, к примеру женская, а белье подогнано по фигуре, то есть шанс отделаться поверхностным ранением.

— Ворюга, голубчик, признайся, сколько маглов ты извел, выясняя такие тонкости? — вкрадчивым тоном интересуется миссис Твилфитт. Шутит?

— Это до меня выяснили, в эпоху шпаг. Хотите, скопирую картинки из книги? Может, найдутся заказчики на акромантуловое белье.

— Мерлин упаси! — отмахивается обеими руками Таттинг. — Они же понесут в переделку шмотье из бабушкиных сундуков, а это не бизнес, это геморрой!

— Нам и так чаще заказывают не пошить новую вещь, а освежить старую, — признается миссис Твилфитт, — но мы хоть отбиваем свое на отделке золотым шитьем и камушками... Так что не смотри эльфячьими глазками, мы берем у тебя столько коконов, сколько шелка можем продать... Кстати, объясни мне одну странность, Ворюга. В Бразилии охотник за шелком весьма престижная профессия, на двадцать добытых коконов они теряют одного мага, и все равно на его место очередь. А у нас вообще не слышно об охотниках за шелком — ни о погибших, ни о живых.

Молчу.

— Аргус! — напирает миссис Твилфитт.

— Я не понял, в чем вопрос.

— Почему охотников нет, а шелк есть?

— Видимо, потому, что его прядут акромантулы, а не охотники...

(А также потому, что эльфы не охотятся. Они просто берут и сматываются. Но этого я не сказал).

* * *

А спортивная форма оказалась подарком принца. Насколько я понял, насобирали ее во дворце от разных поставщиков, чтобы ближе к играм бурно пропиарить не особенно популярную среди подданных королевскую семью. Но бойкот Олимпиады заставил думать уже о том, как скрыть от вездесущих папарацци гору шмотья, ставшего неликвидным из-за эмблемы с Кремлем. Чарльз и презентовал ее волшебному портному. От щедрот.

Рабочие вопросы решала уже Маргарет Тэтчер, судя по всему, неплохо осведомленная о нравах и обычаях нашего мира. В бестрепетных руках «Железной леди» разомлевший от августейших милостей галантерейщик не задумываясь принес обет, казавшийся несложным для исполнения: продав форму, пожертвовать от имени королевской семьи часть прибыли на развитие альтернативных видов спорта в магической Британии. Альтернативных, то есть не квиддича. Твилфитт сразу прикинул, что подарит племяннику шахматы и устроит для детей Лютного чемпионат по плевкам с призовым фондом в сикль. Увы, сейчас очевидно, что благотворительность маскировала ключевой пункт — продать. «Железная леди» опасалась, что волшебник вывалит магловское барахло в ближайшую канаву.

Роковое «клянусь магией» было произнесено, и тут выяснилось, что количество «излишков формы для команды» обгоняет воображение по сути провинциала Великой Британии, как рекордный тепловоз класса 252⁽²⁾ Хогвартский паровозик. Твилфитт представлял десятка два-три комплектов футбольных трусов и маек, возможно, с бутсами, тогда по карманам все не распихаешь, и придется попросить у леди премьер-министра пакетик. (Ну, сколько вообще того магловского спорта? Футбол да бокс. Еще Твилфитт однажды видел, как толпа верховых маглов в красных кафтанах гоняет с собаками одинокую лисицу, но был не уверен, что это спорт). А получил он костюмы на всю московскую программу, от парадного шествия до поездок на экскурсии, для национальной олимпийской сборной!

Отступать было поздно. Твилфитт попросил день отсрочки, взял наугад с десяток образцов и аппарировал домой. Не успел он сказать партнеру добрый день, как магловские шмотки стали с поп-корновым треском разбухать в его карманах, сбрасывая уменьшающие чары! То, что при этом появлялось в пакетах, можно было принять за кроликов нетрадиционной окраски, побывавших под лапой тролля, но никак не за предметы одежды. Позже Твилфитт разобрался, что маглы по непонятным мотивам добавляют в нитки некие волокна, которые он на правах первооткрывателя назвал Прокрустовыми. Уменьшающие чары держатся на них от силы пять минут, после чего Прокрустовы волокна возвращают первоначальный размер, в пух разрывая сплетенную с ними шерсть или хлопок.

Снять склад в Косом переулке немыслимо, каждый квадратный ярд поделен и передается арендаторами из поколения в поколение. Подарочек принца занял мансарду, недавно надстроенную для семейства Таттингов. Партнер согласился потерпеть: все думали, что это ненадолго...

— Мы тогда не знали... — вздыхает Твилфитт.

— Подумать не могли, что принц нам подсунет такое... — жалобно добавляет Таттинг.

— Принц сам не знал! — оправдывает скорее себя, чем Чарли лоханувшийся Твилфитт.

И гламурщики начинают стучать, как мужик с медведем:

— Три первые покупки, и три жертвы...

— Равенкловцы, пытливые умы!

— Увидели магловскую одежду...

— ...Решили испытать какие-то теории.

— Социологические!

— Социологические. Оделись поярче...

— ...Один отправился домой...

— Под дезиллюминационными!

— А семья обедала...

— А он сказал: «Святая Инквизиция! Всем оставаться на своих местах!».

— И вышел из невидимости.

— В ярко-зеленой курточке и в красных штанах.

— В ответ три ступефая и инсендио...

— ...Инсендио от дочери-первокурсницы.

— Да, она не знала заклинаний серьезнее.

— И курточка расплавилась, как сыр!

— Обширные ожоги!

— На двести «галек» только за лечение, — это вставляет миссис Твилфитт. — За беспокойство пришлось подарить всем женщинам чулки, всем мужчинам ремни драконьей кожи. А семья-то большая...

— Да два человека всего мужиков-то?

— Он знал! — обличает Таттинг. — Об этом в «Пророке» писали.

Открещиваюсь:

— Может, и читал, но кто ж помнит, что писали в восьмидесятом году! Просто у меня бывают озарения.

Волшебники переглядываются.

— Я всегда знала, что Аргус не безродный, — сообщает миссис Твилфитт. — А Трелони все поголовно отличались вольными нравами.

Многозначительно усмехаюсь. Теперь выдумают мне родословную...

И тут меня накрывает.

Желтая пуговка на чьем-то обтянутом сукном брюхе (золотая?), человек кажется огромным, но это я маленький. Боюсь взглянуть ему в лицо, вдруг подумает, что раз у меня бегают глаза, то совесть не чиста. Спокойный безжалостный голос: «Твой отец сапогами выбивал тебя из утробы матери. Хотел, чтоб ты сдох, а вышло, что умерла она»... Вот и родословная. Сапогами, значит, магл. Добрый христианин взял замуж девицу, а та оказалась ведьмой и могла родить такого же урода, как сама... Наверное, поэтому я всю жизнь цеплялся за неласковый к сквибу мир волшебников.

Твилфитт между тем продолжает зловещим голосом:

— И это была только первая жертва в тот вечер. Оставшиеся двое воронов решили просто посидеть в пабе — один в магловском, другой в «Дырявом котле», чтобы назавтра обменяться наблюдениями.

— Дай угадаю: одного отделали маглы, другого чистокровные?

Взгляд миссис Твилфитт лучится торжеством. Теперь я без всякого сомнения внучок знаменитой Кассандры Трелони. Хотя не бином же Ньютона — угадать, что в кабаках по обе стороны барьера морды бьют. А тем, кто попадает под емкое определение «много на себя берет», морды бьют неизбежно... Спрашиваю:

— Так, по-вашему, одежда проклятая?

— Как сказать... Тебя не смущает ЗНАК? — и Твилфитт с опаской, как на гадюку, показывает пальцем на ближайший пакет.

Кроме фабричных ярлычков, везде только два знака: Кремль и британский флаг. Уточняю на всякий случай:

— С кольцами?

— Это не кольца, а мячики.⁽³⁾

— Интересно, и что же означают пять мячиков?

— Пять мячиков, усиленных Пламенеющей звездой! — с мрачной торжественностью поправляет Твилфитт. Знак Бафомета!

— Его э-э инструмент, — покосившись на миссис Твилфитт, уточняет Таттинг.

— С пятью шарами?!

— Это ж Бафомет!

— Вообще-то магл, который нарисовал знак, считал, что изображает московский Кремль.

Твилфитт саркастически улыбается:

— Это ж магл!

Возражать бесполезно. Маглы, бывает, копируют или заново придумывают символику нашего мира, и никогда точно не скажешь, случайно или под внушением. В начале века была какая-то муть со свастикой — то она появлялась на рукавах красноармейцев, то на этикетках кока-колы, а то стала знаком финских летчиков⁽⁴⁾ и до кучи женских вспомогательных подразделений. Как будто кто-то наугад тыкал жетон в разные автоматы, пока, наконец, не сработал германский. Кому понадобился такой гнилой пиар? Древнейший символ, друиды его почитали и ацтеки, буддисты и христиане...

Спрашиваю:

— А вернуть не пытались?

— Так министр же сменился, — вздыхает Твилфитт. — Встречу с э-э-э... упомянутой тобою особой устроил Минчум, а проблемы начались уже при миссис Багнолд. Она сказала, обходитесь сами, а то из-за вашего тряпья мне придется выкрасть у русских бомбу для леди Тэтчер.

— Атомную?

— Нет, она по-другому называла... Kuzkina mat, вот! ⁽⁵⁾

— Что ж, я вас услышал, леди и джентльмены, — говорю волшебникам. — Спасибо, что предупредили. Бафомет с пятью шарами — звучит гордо.

— Тебя это не останавливает? — еще не верит своему счастью миссис Твилфитт.

— Во-первых, я уже пообещал, что все заберу... Пардон, куплю.

— А во-вторых?

— Еще не придумал. Но я справлюсь, мэм.

Вообще-то я собирался ответить: «во-вторых, у него пять, но обычных, а у меня два, зато стальных», но в последний момент подумал, что будет слишком по-американски. Не понимаю я этой идиомы: по-ихнему человек со стальными шарами нереально крут, а по-нашему он бесплодный мудозвон.

* * *

Ванна... Добавляю горяченькой, еще, до озноба по хребту, и, блаженствуя, откидываюсь затылком на теплый бортик. На лицо мне опускается полотенце, раскаленное, как полдень в Кара-Кумах. Жар иголками вонзается в каждую пору, кажется, еще чуть, и морда треснет хлебной корочкой в печи, полотенце исчезает, и к пылающей коже льнет прохладная нежнейшая пена. Сони взбивает ее в древнем, как сам Хог, серебряном стаканчике, сейчас и не угадать, чей там стершийся герб проглядывает, как «Запорожец» из-под снега.⁽⁶⁾ Зато можно представить, что с этим стаканчиком на речке, на речке, на том бережочке брила белые ноги дивная Ровена.

Сони проводит бритвой по щетине, сталь звенит, мне чуть слышно, а ушастый наслаждается звуком. Отступает на шаг и смотрит на проделанную в мыльной пене дорожку. Если результат не нравится, замазывает дорожку помазком и повторяет. Действо сродни ваянию скульптуры — ага, беру кусок мрамора и отсекаю лишнее, — вдохновенное и приятное обоим. Не сравнить с торопливым возюканьем «Лучше-для-мужчины-нетом».

Рядом о чем-то своем вздыхает Дедал, ему поставили черную от старости оцинкованную ванночку. Почему мои эльфы, как обсевки в поле? Вон, у Соньки наволочка накрахмалена до скрипа, а все равно видно, что застиранная.

Придерживаю брадобрея, упершись пальцем в цыплячью грудку — с бритвой у горла не поболтаешь.

— Дедка, — говорю, — а у Гринготских эльфов ливреи.

— Видел...

— Как же так? Ведь считается, что одежду дарят, когда хотят освободить эльфа.

— У кого считается?..

— Понял... А на самом деле?

— Весь кайф обломал, неуч, — ворчит Дедал, но вопрос задан, и он разражается лекцией:

— У эльфов нет личных вещей, это прописано в генетике. Вот я сейчас сдал в стирку наволочку, а после ванны надену другую. Может, я носил ее в прошлый раз — не знаю, все наволочки одинаковые. Я не могу сказать: эта вещь¬ моя...

— А если тебе подарить одежду, то хозяйский приказ вступит в конфликт с запретом иметь личные вещи. Тогда ты откажешься от хозяина, станешь свободным и выбросишь подарок?

— Тьфу ты! Вот нельзя было не про меня?! Совсем настроение испортил!

— Не сердись, Дедка! Я же к примеру...

— А вот я, к примеру, всыпал бы тебе соленых розог, как при Диппете!

— Что, так болезненно воспринимаешь?

— Еще бы! Для эльфа свобода — это дорожка к разрушению личности, замедленная казнь. Смысл жизни теряется, осознай. Вот у вас, людей, проблемы самореализации, возрастные кризисы. А мы конкретные парни. Сготовили обед, и в мире прибавилось сытых. Прибрались, и мир стал чище.

— А без хозяйского приказа нельзя делать мир сытым и чистым?

— Как ты это представляешь? Заявляюсь я в чужой дом и готовлю что в голову придет? А вдруг у хозяйки аллергия на орешки в моем пудинге, и вообще они с мужем сегодня ужинают в ресторане?.. Нет, эльфу надо знать, какой работы от него ждут, и быть уверенным, что трудится не впустую. Не говоря о том, что надо где-то жить, а у нас запрет на собственность... — Дедал щурится, как Ленин на мировую буржуазию, в голосе подозрительность. — Аргус, уж не хочешь ли ты снова осчастливить нас ценными подарками, а то и, упаси Создатель, свободой?!

Меньше всего мне нравится «снова». Молчу.

— Опять забыл?.. — не удивляется Дедал. — Первый раз ты освободил меня летом одна тысяча девятьсот двенадцатого года, в благодарность за то, что я покривлялся перед джентльменами из комиссии. С удовольствием напоминаю, что в ответ я набил тебе морду. А че? Я ж был свободный эльф, имел возможность... Вразумления хватило лет на тридцать или около того, до истории с Миртл Уоррен... Не делай умное лицо, я вижу, что тоже не помнишь. Это призрак райвенкловки из туалета на втором этаже.

Вот сейчас у меня точно не умное лицо. Призрак сортира — это далеко не обожаемый мною «Призрак оперы», это вообще по ту сторону добра и зла. Как представишь: ни о чем не подозревающая первокурсница, домашняя девочка, захотела пи-пи...

— Что там делает призрак?

— Плачет. Ныряет в унитазы. Иногда устраивает потопы. В общем, неживет как может... Драма в том, что смерть застала Миртл с трусиками на щиколотках, и теперь о ней мерзко говорят в обществе призраков. Вот же гримаса судьбы: жила не целованной девочкой, а в посмертии страдает из-за репутации шлюхи...

— Посмотрим, что можно для нее сделать, — обещаю. — Представишь нас, я с другими призраками поговорю... Ты расскажи, почему я это забыл.

— Накачали зельем забвения, вот и забыл, — сухо информирует Дедал и с занятым видом трет губочкой складку на ухе.

Это весь ответ, что ли?!

Застоявшийся Сонька перебирает ногами на месте, все сильнее напирая грудкой на мой выставленный палец. Это ж какая мука — незаконченная работа на расстоянии вытянутой руки... Перестаю его сдерживать и закрываю глаза. Надо подумать, а то что-то не нравится мне в этом разговоре.

На грани слышимости звенит лезвие, срубая щетину. Прет она, как одуванчики весной, вчера утром меня побрили в Мунго, а к вечеру щеки уже ощутимо кололись. Избыток гормонов. Во сне мусолил полушария Молли и проснулся с полным ртом перьев из подушки, а сейчас, куда ни гляну, мерещится персиковая кожица в дыре на пузике юной мисс Твилфитт...

И все-таки, что не так с Дедкой?.. Да все не так! Какие мы ни друзья, а субординация в крови у его расы. Хозяин, сэр, спросил — хороший эльф отвечает рефлекторно, как отдернул бы руку от огня. Так что Дедка не по лености отбрехался, а природу свою переломил, проявив незаурядную волю. Настоящий герой, эльфийский Сцевола, горжусь им безмерно. Только на хрена передо мной-то сцеволить? Я, что ли, осадил с катапультами Хоговскую кухню?

Пытаюсь придержать Сони, но мелкий подныривает под останавливающую руку, успевает скосить две дорожки на щеке и сам отходит в сторону с довольным видом.

— Дедал! Я приказываю исчерпывающе ответить на вопросы, при каких обстоятельствах меня напоили зельем забвения и по чьему приказу ты молчал об этом!

— Уф, наконец-то! — переводит дух Дедка. — А я измаялся, не знаю, как еще тебе намекнуть! Хочешь магловский анекдот? Девица надела футболку с принтом «Fuck me» и вертится перед парнем. А он думает: «Вот и пойми этих девчонок. Зазвала на свидание и давай тряпками хвалиться!».

— Дедал!

— Сейчас... Думаешь, легко?.. — Дедка резко выдыхает, как будто собрался пить неразбавленный, и сообщает лишенным интонаций голосом: — По первому вопросу прошу уточнить: рассказывать обо всех известных мне случаях по порядку или о каком-то конкретном? Ответ на второй вопрос — во всех случаях Дамблдор.

— И поил он?

— По-разному. В сорок четвертом — или в сорок третьем? — когда погибла Миртл, Дамблдор поначалу был в стороне и только помог замять дело директору Диппету. Оно ведь как выглядело в их глазах? Девочка из магловской семьи, убитая нестандартным проклятьем, копнешь и попадешь на отпрыска старого рода. И ждет тебя, яхонтовый, большой геморрой, а шалунишку — ничего хуже дальней дороги в Дурмстранг, и то не факт. Дамблдор и предложил директору назначить виновником Хагрида, у которого был ядовитый паук...

— Постой, Дедка! Даже гоблинам известно, что Хагрид — человек Дамблдора!

— Так ведь сколько людей, столько смыслов у одного понятия. Для хозяина вроде тебя «мой эльф» значит, «я его берегу и защищаю», а для другого — «что хочу, то с ним и делаю»... У Дамблдора идефикс — рука, качающая колыбель,⁽⁷⁾ только ему быстро надоедает качать, и он переходит ко второй части, где уже можно править. То пытался вырастить из Хагрида вождя великанов, то из Люпина вождя оборотней... Да плевать. Главное, что Хагрид подращивал для нас паучиху, которую до сих пор считает самцом. Ты ринулся на защиту справедливости и своих капиталовложений, за что и получил не обливейт, как остальные свидетели, а напиток забвения. Что, кому и сколько, решал Дамблдор — Диппет был вынужден довериться ему, поскольку сам не владел легилеменцией. А тем временем у Дамблдора появился свой интерес: он сообразил, что у Хагрида акромантул, только еще маленький, и стал подминать под себя наш шелковый бизнес. Думал, Хагрид будет для него коконы таскать, ну и внушил ему сказочку. Тебя там вообще нет, а яйцо с будущим Арагогом Хагрид купил в «Кабаньей голове» у неизвестного контрабандиста.

— На карманные деньги, надо полагать?.. Правильно один целитель в Мунго говорил, что Дамби козел, — резюмирую.

— Это применительно к захвату бизнеса?

— Ко всему. Козел — абсолютная категория, нельзя быть в одном козлом, в другом зайкой... Прикинь, любой, кто хоть раз слышал про шелк акромантула, первым делом подумает, что живой прядильщик, у которого из задницы лезет нить ценой в четыре своих веса золотом, стоит... Кстати, сколько мы заплатили?

— Отремонтировали лавку Горбина и Бэрка от кровли до подвала, — сообщает Дедка. — Одной работы на три тысячи, и то Горбин хныкал, что нам повезло. Яйцо добывали под заказ в расчете на совсем другие деньги, да только заказчик попал под бомбежку...

— Отсюда и вытекает, что Дамби — козел!

— Для меня это слишком сложно, — признается Дедал, — хотя в общем я согласен с твоей характеристикой.

— Ничего сложного. Обманывают, чтобы поверили, так?

— Так.

— А если в обман может поверить разве что клинический идиот или дитя природы вроде Хагрида, то кем обманщик считает...

Меня перебивает самый громкий хлопок аппарации из всех, что я слышал. Потому что в пустоту на месте исчезнувшего тела устремляется не атмосферный воздух, а вода. Ойкает Сони, звенит и ноет камертоном упавшая на кафель бритва.

Смотрю на бурю в Дедкиной ванночке и замечаю то, что разогнало эльфов, когда ОНО уже подошло вплотную. Цилиндрическое туловище с широким ремнем, обозначающим талию. Верхней границей для ремня послужили вислые сиськи, притянутые к телу так, что создают видимость этакой молодецкой груди, не разделенной надвое. Морщинистый зоб, морщинистые губы, мешки под глазами, увеличенные стеклами спущенных на кончик носа очков, и как венец непривлекательности — печально свесившая верхушку коническая шляпа с грубой заплаткой. А ведь ей всего пятьдесят пять! Если перевести на магловские сроки жизни, чуть за тридцать, не поздно замуж и рожать.

Макгонагалл.

Не медичка, как Поппи, и, по счастью, не бывшая любовница, которую я так и не вспомнил (хотя должна же у меня быть любовница если не среди школьного персонала, то в Хогсмите), а бесцеремонная руководящая баба.

* * *

— Аргус! Что происходит?! — Голос любимой ученицы Дамблдора настроен на тональность воротных петель, чтобы бросать в дрожь впечатлительных младшекурсников.

— Стабильности в мире нет, Минерва. Русские сбросили иго тоталитарного режима и запросили кушать, немцы фурами гонят им гуманитарную помощь. Забыли, что в сорок пятом русские изнасиловали шесть миллионов немок.⁽⁸⁾ А скорее они сами скрытые русские, потомки оккупантов.

— Не заговаривай мне зубы! Я хочу знать, что твои домовики делают в анфиладе на втором этаже!

«Олимпийский» склад они делают. Мы с Дедкой нарисовали на стенах разметку под стеллажи, остается только ждать, когда парни сладят. Вот мы и залегли по ваннам. А что, имеют право ветераны!

— Там был танцкласс, закрытый лет уж тридцать, с тех пор, как директор Дамблдор исключил танцы из программы. Полчаса назад он понадобился мне для хозяйственных нужд...

— А сейчас он понадобился нам для учебного процесса! — перебивает Макгонагалл.

Ноздри раздуваются, рвется в бой. А вот те шиш! Я без боя сдамся.

— Нет проблем, Минерва! Просто в следующий раз предупреждай, если что нужно. Я эльфов на помощь пришлю и вообще всей душой...

— Обойдемся без эльфов. Какие-никакие, а мы волшебники! — вскидывает голову Макгонагалл.

На этот непонятный демарш уходят остатки боевого задора. Собранные будто для плевка губы расслабляются, мягчает взгляд за стеклами очков, и вдруг лицо мадам профессора заливается багрянцем, быстро, как будто под шляпой у нее опрокинулся пузырек с красной тушью.

В кино бы сейчас камера наехала на мое могучее тело, прикрытое в подцензурных местах клочьями пены, а в жизни пены маловато, и она плавает, не считаясь с соображениями нравственности.

— Я пойду? — глупо спрашивает Макгонагалл, стараясь глядеть мне в лицо.

Как же хочется похулиганить! «Останься, Минни! Срывай свои черные тряпки, отдадимся зову природы!». Но вдруг согласится, а у меня еще сердце не прижилось...

— Конечно, Минерва. Эльфов я сейчас же отзову.

Она доходит до двери и говорит, не оборачиваясь:

— Кстати, Аргус, почему мне выставили счет за питание?

— По твоему трудовому соглашению, Минерва. — Цитирую если не наизусть, то близко к тексту, как-никак перечитывал только сегодня утром: — Профессорско-преподавательский состав обеспечивается оплаченным питанием на весь период преподавательской работы и частично на период школьных каникул. «Частично» для профессоров неделя, для деканов две, для тебя как заместителя директора три недели, подряд или вразбивку, как хочешь.

— Но раньше...

— Раньше преподаватели объедали учеников. Недостача продуктов покрывалась с огорода Хагрида, тыквами в основном. Плоховатая замена новогодним мандаринам...

Маккошка включает праведное возмущение:

— Но я не знала!

О, сколько раз я это слышал в обеих своих жизнях...

— Минерва, под этим контрактом твоя подпись.

— Ты обязан был напомнить!

— Не отрицаю. Вы не исполняли свои обязательства, я — свои. Стыдился напомнить, преклонялся перед магами... Знал свое место.

— Что же изменилось?

— Я знаю свое место. Только оно не такое, как я думал.

Хлопает дверью. Как пить дать настучит Дамблдору, а я еще не придумал, как сопротивляться легилеменции.

* * *

Не было ни гроша да вдруг алтын. Пока я смущал кальсонами семейства Твилфитт и Таттинг, мои эльфийки привели в порядок обкаканный слизнячком костюм от мадам Малкин. Понравившийся белый со «знаком Бафомета» я прихватил, когда возвращался домой на Дедке. А теперь в гардеробной появился третий костюм по моим новым размерам, надо полагать, присланный Твилфиттом и Таттингом. На вид он брат малкинского, только петли обметаны шелком да полоски на ткани чуть более блеклые (если спросить, наверняка придумают что-нибудь вроде: «Сдержанность — признак аристократизма», а если копнуть, то просто хотели, чтобы их костюмы отличались от изделий конкурентки).

Примеряю белый, то и дело натыкаясь на мышцы там, где их не было. Стыдно, как будто лапаю левого мужика.

Я еще толком не разглядывал себя в зеркале — то некогда, то не один. Здравствуй, тело младое, незнакомое. Вчера казалось, ты мясо сырое, ан нет: выгулял тебя, ночь проспал и сроднился. Пускаю волну от грудных мышц — пошла до самых икр, пускаю встречные, по грудным сверху вниз, по брюшным снизу вверх — получилось. Бодибилдеры эти фокусы годами отрабатывают... А ведь этакую красоту поддерживать надо, а то не успеешь оглянуться, как жиром заплывешь. Упражнения, питание... Ничего не знаю! Пошел за «уазиком», а получил спортивный «порш». Два места, багажник с дамский ридикюль, клиренс одиннадцать сантиметров, на улице не бросишь, случайным бензином не заправишь. Но престижны-ый!.. Что за «уазик»?.. ХЗ, машина какая-то. Иномарка. Судя по контексту, полезней «порша». А что такое ХЗ?.. ХЗ.

Насчет лица могу сказать одно: хрящи действительно растут всю жизнь. В Мунго мой нос упирался в питательную трубку и постоянно мок от стекающих по ней пролитых капель. Лечебное воздействие номер не знаю какой избавило его от встречи с подбородком на ближайшие лет шестьдесят. Уши тоже уменьшили, к явному неодобрению Соньки (ловил я его взгляды). А поскольку меня узнают на улице, можно заключить, что целители добросовестно привели внешность в соответствие с новым возрастом, не стараясь изваять молодого Алена Делона.

За внешность в целом я бы поставил себе оценку между ...ительно и ...енно — нематерные эпитеты слабы для выражения восторга. Хотя в мой календарный девяносто один год молоды и красивы все, кому меньше пятидесяти. Может, объективно я тяну только на «сойдет»? По мне, лишь бы не «...ево», и оценили поскорее. Напугал меня Гиппократ. Не хочу помирать, как выключенная лампочка.

В зеркале рядом со мной появляется Дедал и сходу выдает комментарий:

— Жених! Дамблдор от зависти сожрет свою бороду и закусит колокольчиками. Только чур, если ты появишься на людях в таком виде, я буду притворяться посторонним эльфом.

Прав паршивец! Костюм великолепно смотрелся бы на олимпийском параде, в Большом Лондоне вызвал бы снисходительные гримасы, как флажок на щеке болельщика. А в Косом, среди засупоненных магов, человека в белом с расписанными под «Юнион Джек» лацканами и «знаком Бафомета» на груди остановил бы первый же патрульный аврор и посоветовал возвращаться в лавку Зонко или где он там подрабатывает клоуном за сикль в час.

— Это что? — Дедал показывает на эмблему.

— Твилфитт и Таттинг считают, что знак Бафомета.

— Серьезно? По-моему, больше похоже на немецкую зенитку. Ахт-ахт на «тарелочках».⁽⁹⁾

— Где ты видел немецкую зенитку?

— В Берлине, когда за девчонками мотался. Мы, знаешь, не аристократы, чтобы копулировать собственных тетушек и кузин. Освежаем кровь!

И довольный своей удалью Дедал заводит длинную историю, как бродил по разрушенному в щебенку городу, доставая из-под завалов чуть живых соплеменников, а те, едва успев подлечиться, кидались спасать хозяев; как маг Курт здорово придумал следить за разбиравшими руины военнопленными, чтобы из найденных ими бомбоубежищ доставать своих, оставив маглам откапывать маглов; как наткнулись на подвал с задохнувшимися детьми и, поняв, что маглы могут не успеть, стали выносить всех подряд, а Курта послали...

Десятый час; шеф в последние годы является на службу ровно в десять — постарел, боится, что подсидят. До одиннадцати будет клевать носом над газетами, потом потребует кофе, а я уже должен сидеть в приемной с докладом о покойнике в коконе акромантула. Доложу, что обнаружен неизвестный — шеф вздрючит за то, что на моей земле убивают неизвестно кого. А если стану разбираться и отложу доклад на завтра, шеф вздрючит за то, что знал и не сказал... Сейчас бы тряхнуть Твилфитта и Таттинга — где вещи покойника? Глядишь, и установил бы его. Но галантерейщики себе на уме, покажешь свой интерес, могут вспомнить, что собирались меня шантажировать. К ним надо явиться за первой партией олимпийских шмоток, а все остальное этак между делом... Маккошка, дура засушенная! Верный час теряю из-за ее непонятного взбрыка! Пока нашли новое место для склада, пока разметили... На хрена попу баян, а профессору трансфигурации танцзал? Сказала «нам», для учебного процесса. Может, Дамблдор решил тряхнуть стариной и провести мастер-класс, скажем, для всех старших курсов?

— Ты не слушаешь, — теребит рукав Дедал.

— Не обижайся, Дедка. Это правда интересно, и я тебе завидую, что спас столько народу и не делил на достойных и недостойных. Но сейчас надо спасать меня. Если тот человек из кокона окажется родственником какой-нибудь шишки, то вам пришлют другого хозяина.

— А тебя в Азкабан? — деловито уточняет Дедал.

— Надеюсь, что просто уволят. Или назад в младшие уборщики. Тут наказание зависит не от вины, а от того, чей тот придурок, который сунулся к акромантулам.

— Если в Азкабан, я тебя вытащу. Уйдем за Канал, денег у тебя полно, купишь дом и живи, а мы с тобой.

— А много вас?

— Смотря какой дом купишь. Только на маленький я не согласен. Лучше всего замок в Испании, с большим виноградником. Много солнца, много работы. Парней возьмем из Хога, а девчонок найдем.

— Свои надоели?

— Свои мне сплошь то дочки, то племянницы. Опять, как в сорок пятом.

— Дедка, да ты сексуальный террорист!

— Я красивый, — загибает пальцы Дедал, — я сильный маг, я умный, я правильно говорю по-английски и дружу с хозяином. — Задрав руку, он показывает сжатый кулачок. — Если у женщины не ветер в голове, она...

Сквозь дверь влетает полупрозрачный феникс, успеваю подумать, что патронус бледноват для Величайшего Светлого мага.

— Валим! — ору, прежде чем феникс успевает разинуть клюв, и хватаюсь за Дедку.

---

1) Тройская унция — ювелирная единица измерения, ок. 31 грамма.

Вернуться к тексту

2) Прототип этого тепловоза установил мировой рекорд скорости в 230,4 км/час.

Вернуться к тексту

3) Твилфитт говорит balls, подразумевая просторечное название тестикул, а настроенный на олимпийскую волну Ворюга слышит главное значение слова — мячи (или шары).

Вернуться к тексту

4) Свастика посейчас красуется на знамени финских ВВС. Желающим объясняют, что она не нацистская, потому что голубая, и традиционно копируется с самолета, подаренного финнам в 1918 году шведским графом фон Розеном. То, что граф был свояком Геринга и шведским нациком, утомительная подробность, не стоящая упоминания.

Вернуться к тексту

5) Снятое с языка Хрущева звание Кузькиной матери получила самая мощная из взорванных в истории человечества советская термоядерная бомба.

Вернуться к тексту

6) Девяносто первый год, последние дни второй сверхдержавы планеты... «Новые русские» рассекают на десятилетних иномарках, трудящиеся массы фанатеют по вишневым «девяткам», а «Горбатые», кои сейчас восстанавливают из убитых и предлагают купить за четверть миллиона, тихо гниют во дворах.

Вернуться к тексту

7) Рука, качающая колыбель, правит миром — английская пословица (The hand that rocks the cradle rules the world).

Вернуться к тексту

8) Каюсь, на 1991 год Запад насчитал два миллиона, до шести догнали только в XXI веке. http://rujournalist.livejournal.com/381085.html

Вернуться к тексту

9) Ахт-ахт — восемь-восемь, жаргонное название 8,8 см. зенитки. «Тарелочки» — опорные катки гусеничной техники, очень тонкие по сравнению с традиционными. Исключительно германская фишка: тонких можно напихать в ходовую часть больше, в шахматном порядке, чтобы обеспечить плавность хода. Вряд ли Дедал видел зенитку на гусеницах (хотя в полевых мастерских чего только не делали). Скорее скомпоновал в уме нацеленный в небо «ствол» Кремлевской башни и олимпийские кольца, отдаленно похожие на «тарелочки».

Вернуться к тексту

— ... хочет, чтобы ее ребенок был похож на меня, — невозмутимо заканчивает Дедал.

Мы в темноте со свищущими на разные голоса сквозняками. Над головами светятся щели, расположенные правильными секторами, как поперечные нити в паутине. Высоту оценить не берусь, может быть и десять футов, и все сто, смотря какого размера доски, из которых собрана щелястая конструкция.

— Дедал, где мы?

— Не узнал? На стадионе, под трибунами!

— А...

— Не найдут, проверено. Сюда со времен Основателей школяры бегают на свидания. Романтики на Астрономическую башню, прагматики сюда. И все кидают чары конфиденциальности, порой в очень экзотических вариантах. Осознай! Поколениями. Столетиями. Трибуны, конечно, перестраивались, но место все то же.

Глаза привыкают к темноте, все отчетливее вижу наволочку на Дедке и, понятно, чертов пиджак олимпийца. Мое второе появление у Твилфитта и Таттинга обещает стать фееричнее первого. Тогда хоть мог оправдываться тем, что нечего надеть. А теперь завалюсь, клейменый Бафометом, коего хозяева боятся как огня, и это после того, как мне ударными темпами построили костюм. Небось, позавтракать не успели, сразу за палочки.

— Дедка, ты, случайно, не знаешь, кто такой Бафомет?

— Именно что случайно. Вроде Пана, только у него еще и голова козлиная, а не только ноги. Выдумка.

— Уверен?

— Ну, или весь Департамент надзора надо в Азкабан, а Статут о секретности на подтирку. Про Бафомета я читал в «Курсе магии» некоего Папюса, изданном в Большом Лондоне... Первокурсники из магловских семей приезжают в школу с такой «дополнительной литературой», и в конце концов она попадает к нам в корзину с щепой для растопки. Чертовщина в основном: спой «Te Deum» на мотив канкана задом наперед, свари черную кошку, трахни черного козла... Бафомет из этой компании, монстр для поцелуев под хвост.

— Ведь не поверят...

— Ты про Твилфитта и Таттинга?.. И не надо! Зачем тыкать в глаза чистокровным, что они обделались от магловской страшилки? Наоборот! Благодари, что предостерегли от опасности. А кто с ней справился...

Дедал накрывает эмблему ладонью, закатывает глаза, сосредоточиваясь, и резко рвет руку на себя. Показывает — на ладони эмблема, стежок к стежку, как была, только с изнанки.

— ... Уж конечно не ты, сквибяра, а могущественный волшебник. Может, даже Величайший. Может, даже с бородой! Но не тот, о ком все подумали! — И Дедка с хитрющей гримасой почесывает бороденку, похожую на пересаженную от Брежнева бровь.

(Кто такой Брежнев? Это я помню: политический деятель эпохи Высоцкого. А про Высоцкого помню, как хоронили — поющие его голосом катушечные магнитофоны на подоконниках).

Срываю пиджак, пытаюсь рассмотреть в скудном свете, Дедал услужливо зажигает на ладони холодный огонек.

Ни следа. А вышивка была плотная, машинная, можно не сомневаться, что ткань под ней будь здоров покоцало иглой.

— Дедулечка, ты, наверное, и перекрасить можешь?

Усмехается уголком рта, без проблем. Подает пиджак, надеваю, Дедал широкими взмахами оглаживает лацканы, и там, где прошла его ладонь, Британский флаг из красно-синего становится розово-голубым. (Символично, учитывая курс на толерастию). Движения ладоней становятся вкрадчивыми, Дедал снимает колер по чуть-чуть и, светя себе огоньком, подолгу сравнивает оттенок с изначально белыми участками.⁽¹⁾

— Вроде не накосячил, — скромно заключает он и прибавляет света.

Вот оно: Я! ВЕСЬ! В БЕЛОМ!!!

— Фортцеаршбешиссен! — комментирует звучащий отовсюду и ниоткуда хриплый баритон.

— ВАЛИМ!!!

Дедал переносит меня в огород Хагрида. Место неудачное, нас видно из хижины и с башни Дамбдора. Маскируемся за тыквами, уже достигшими размеров собачьей будки.

— Ты что переполошился? — интересуется Дедал, стряхнув с ладони забытый огонек.

— Так в нас стрелять собирались!

— А, услышал «шиссен»... Нет, Аргус, это не тот «шиссен», про который ты подумал. Понимаешь, в немецком языке можно соединить два существительных и получить качественно новое третье.

— Швайнехунд, — вспоминаю откуда-то.

— Вот! Здесь примерно то же, только соединены два э-э-э женских отверстия и накрыты мужским органом.

— Ладно, свалили так свалили. Рули в Лондон, у нас полно дел.

— Пять минут, — просит Дедал. — Надо узнать, что случилось у мадам Хуч. Она хорошая тетка, неудалая просто.

— Это, что ли, тренерша так ругается?!

— Она одна так и ругается...

Возвращаемся в тот же щелястый мрак, только в сторону от прежнего места. Отсюда видна распахнутая дверь, прежде скрытая от нас за изгибом трибун. Свет из проема падает на истоптанный песок с редкими бледными травинками, за дверью убогий пол из не крашенных досок и нечто вроде оружейной пирамиды с метлами в ячейках. Ба, знаменитый чулан!

Пока мы с Дедкой подходим, из одной ячейки вылетает растрепанная метла и с треском врезается во что-то в слепой для нас зоне.

— Бешиссен, — вяло реагирует мадам Хуч.

— Тук-тук, Роланда! — даю знать о себе до отвращения бодрым голосом.

Сказал и уже знаю, что именно в таком тоне мы общаемся. А ведь даже имени ее не помнил, пока не раскрыл рот.

Входим, тренерша сидит по-турецки среди рассыпанных прутьев, судя по всему, пытается собрать из двух метел одну.

— Аргус... Выпьешь?

Прав Дедал, хорошая тетка.

— Вечером, если вернусь пораньше. Не знаю, как день пойдет.

— Вечером я буду никакая... Кстати, пока я какая, ты тело-то покажи!

Снимаю пиджак, расстегиваю рубашку. Хватит с нее. Хуч, легко поднявшись с пола, обходит меня вокруг, как лесоруб дерево, бесцеремонно лезет под рубашку на спине, двумя руками измеряет обхват бицепса, одобрительно похлопывает по плиточкам пресса. И вдруг, взметнув подолом, втыкает под ложечку острое колено.

Дыхание перехватывает, хватаю ртом воздух, как рыба.

— Мышцы сырые, дутые, медленные, — выносит вердикт тренерша. — По-хорошему, сбросить бы пятую часть мышечной массы, чтобы сердце не перегружать. Меньше мяса, больше клетчатки, никаких сэндвичей: один прием пищи — один кусочек хлеба. Сахар и жиры исключить, можно и нужно сливочное масло, до пятнадцати граммов в день, и не на хлеб, а в овсянку.

— Я запомнил, — многообещающим тоном вякает из-за моей спины Дедал.

— А, мелкий! Выпьешь?

— Тренер Хуч, мэм, приглашает выпить простого домовика?! — включает хорошего эльфа Дедка.

Хуч красноречиво поводит под мантией ударной коленкой.

— Аргус, по-моему, ты даешь ему много воли.

— Он польщен, Роланда. Но виски не переносит по слабости организма, однако не знает, как тебе необидно отказать.

— Тактичный... Ну, так заходи с тем, что переносишь, мелкий. Отметим мои последние денечки в Хоге!

— У тебя настолько серьезные проблемы?

Она кивает на разбросанные прутья:

— У самой новой метлы ресурс вышел пять лет назад. Попечители говорят, что каждый год выделяют деньги на три метлы, Дамблдор в ответ, что ему на учебный процесс не хватает. Как будто у меня не учебный процесс!

Я разочарован. Вроде боевая женщина, вон как дерется. А уперлась в стену, и сразу виски лакать.

— Аргус, вот сейчас у тебя то же выражение, что на их лощеных рожах! «Мы-то думали, что серьезное, а тут всего-навсего старые метлы»... Спохватятся, когда это барахло развалится под учеником, и я не смогу его спасти! А, дас гет мир ам арш фобай!

Хуч садится среди прутьев, долго копается в складках мантии, попадая рукой в карман. Извлекает серебристую фляжку и отхлебывает.

— Вот сижу и думаю, кому бы отдаться за два десятка метел. Увы, увы! В бытность мою лучшей загонщицей «Гарпий», когда после каждой игры меня дожидался букет с визиткой очередного папика, готового заплатить и как за двадцать метел, и как за сорок метел, я была гордая и трахалась задаром с теми, кто нравился. А сейчас за меня не дадут и полметлы. Одну пятую — пожалуй. Долгонько придется собирать, а?

Распрямляю грудь... Доспехи на эти мощные мышцы! Пылающий меч в руку!..

И базуку, бля, чтоб расстрелять ворвавшегося в чулан полупрозрачного феникса.

Дедка, виновато прижав уши, хватает меня за пояс, и мы аппарируем.

Будет у меня личная жизнь или нет?!

* * *

Стоим на холме с вытоптанной макушкой. Следы на проплешинах рыжей почвы оставлены явно не людьми, да и не животными. Словно топтались великаны, надев на ноги щетки из толстой проволоки. Вокруг сорный лес: густо растущие осины отбирают друг у друга свет, засохшие на корню стволы гниют и валятся, придавливая молодые ветки. Самые высокие вершинки ниже нашего холма, видно кругом на мили, и, куда ни глянь, всё гуще или реже заткано серебрящейся на солнце паутиной.

— Я по привычке, — оправдывается Дедал, не дождавшись от меня слов (ну, нет слов!!!). — Ты ж не сказал, куда тебе надо в Лондоне...

— К Твилфитту и Таттингу вообще-то. Но раз уж мы здесь, попробуем поговорить с Арагогом.

Дедал, даже не пытаясь изобразить заинтересованность, пожимает плечами и переводит разговор на мадам Хуч:

— Мы ей поможем?

— Мы поможем детям. Ну и ей, конечно... Я вот что не понимаю: первокурсникам запрещены свои метлы, стало быть, дети попечителей летают на школьных...

— ...И это аргумент, чтобы ничего не менять: «Разве мы подвергали бы риску собственных детей, если бы видели хоть малейшую опасность?!»... Фокус в том, что в ученических полетах ни финтов, ни скоростей. Большие нагрузки на метлу только в игре, а играть разрешено со второго курса, когда богатенькие уже привезут метлы из дома.

— Тем более поможем.

— Тупо купишь?

— Это в крайнем случае. А так я вижу два перспективных направления. И метелки добудем, и Дамблдору на подол наступим, и мадам... хм, я говорил, что мне целители для здоровья советовали?

— А то без советов ты не знал... Идет!

Из невидимой нам дыры в склоне холма показываются часто стригущие рычаги, напоминающие сельскохозяйственные машины из старого кино. Потом, ниже их, мешок — не мешок, утыканный грубой щетиной... Шишка с рядом глаз-иллюминаторов... Сложно устроенные... хелицеры, насколько помню? Мозг неохотно складывает эту разрозненную жуть в картинку неземного существа с коленями выше туловища и подобием головки, которая на самом деле вместилище ядовитой железы с кусалками. У них не голова и грудь, а головогрудь. У них сердце и легкие в брюхе. А чтобы трахнуть паучиху, они плетут сеточку, сдрачивают в нее сперму, набирают в трубочку на ноге и закачивают даме в приемную воронку.

Идея поговорить с такими перестает мне нравиться. А тут еще Дедал исчез... Нет, вернулся. Стоит на прежнем месте, а в руке ком серых трубок или проводов, с одного конца они ровно обрезаны, с другого висит пластина с набором паучьих глаз.

— Это у него вместо мозгов, — сообщает Дедал. — Подержи... Нет, отойди, ты в белом. Жди здесь, я сейчас!

И пропадает.

Между тем паук стоит как ни в чем не бывало. Только не движется. Как выключенный механизм... Упал, разбросав лапы в стороны. А из недр холма показались еще четыре пары ног-рычагов. Ничем не давая понять, что видит опасность, паук повторяет путь первого и останавливается над тушей. Подгибает передние лапы... Разглядывает? Нет, при его анатомии все глазки глядят вверх. По аналогии с людьми, похоже на поцелуй в лоб павшего собрата. Но это нелюди. «Поцелуй» затягивается, живой так же неподвижен, как сдохший, теперь похоже на заправку... И так оно и есть, только живой закачивает в свежеупокоенного желудочный сок....

Что я здесь делаю?!

Дедки все нет и нет. Прикидываю, что когда паук закончит кулинарную обработку брательника, он доберется до меня минуты за полторы. Еще секунд двадцать жизни смогу выгадать, если побегу от него под горку. И это все, осинник у подножья холма заткан сплошной ловчей сетью. А Дедка, засранец, спасает ценный ингредиент.

Выдергивается ассоциация: любимое место эльфов у топки с большими котлами, я потный от жара, усталый и отчаявшийся, внушаю Дедалу: «Не надо тащить всего паука, он здесь наделает дел. Допустим, нужна ядовитая железа. «Осаливаешь» ее, и — бац! — расщепление при аппарации». Самое сложное для Дедки было понять, как волшебники умудряются расщепиться при аппарации. У эльфов это врожденная способность, малышня аппарирует, как только научится стоять, поэтому многие поздно начинают ходить.

Вспоминая, как летом двенадцатого года объяснял высоким лордам тонкости работы с эльфами, могу только радоваться, что волшебное сообщество не усвоило урок сквибяры. А то бог знает, куда могло завести мое детское хвастовство.

Дедал возвращается в компании дюжины подростков младше Соньки, нагруженных мешками с коробочками, банками и склянками. Расстилают брезент, прибивают к земле колышками, по какому-то непонятному мне алгоритму расставляют тару. Паук-кулинар поблескивает в нашу сторону выпуклыми глазками.

— Работаем! — командует Дедал, и кулинара в минуту разбирают.

Накаченная желудочным соком туша остается лежать, она уже не годится на ингредиенты. Специально взятые с собой две девчонки надписывают этикетки, парни, распустив перед ними хвосты, фехтуют обломками щетинистых ног, уши живописно развеваются.

— Молодые, — снисходительно замечает Дедал. — Болтаются под ногами. Ремесел не изучили, к котлу с кипятком их и подпускать страшно. А так — испытали удовольствие от хорошо сделанной работы, повысили самооценку...

Третий паук останавливается у полупереваренного и склоняется над ним то ли добавить сочку, то ли проверить готовность к употреблению. Втянувшиеся в работу подростки разметают его с огоньком, смотреть весело и жутко: стояло чудище, и вдруг по нему как будто пальнули из разных калибров, дыры с арбуз и дыры с яблоко светятся насквозь. Вторым заходом из-под него выдергивают ноги, потом растаскивают остатки, нужные и ненужные, освобождая место у полупереваренного, который стал отличной ловушкой.

— На три метлы, считай, набрали, — прикидывает Дедал. — Даже на пять, если продавать не спеша.

— Деда, изложи стратегический замысел: так и будем собирать на метлы? А поговорить?

— Не с этими же! Это самцы, тупые, знают «Еда» и «Убить». К зиме их свои самки сожрали бы. После небурной любви... А вот теперь поговорим!

Новый паук отличается от предыдущих, как раскормленный индюк от петушиных подростков. Коротковатые для огромного туловища ноги кажутся толстыми, но это из-за густой шелковистой шерсти (или как у них называется?). На головогруди шерсть длинная, свисает на обе стороны неопрятными клочьями, как у яка. Надутое брюхо волочится по земле, на нем шерсть переходит в щетину толщиной со сварочные электроды. Общая расцветка — гниющей половой тряпки с рыжими и черными островками.

Претендент на диалог разумных останавливается, конечно же, рядом с полупереваренным, высовывает из шерсти хоботок и запускает в проломленную Дедалом дыру. Глаза при этом направлены на нас: два больших, по сторонам два поменьше и далее по убывающей. Хелицеры движутся так, что рябит в глазах, выстукивая нечто вроде морзянки.

Дедал снимает с шеи грубый амулет из дощечки и пропускает шнурок через кулак. Теперь длины хватает, чтобы в шнурок пролезла моя голова. Надеваю амулет, и паучья морзянка превращается в голос, то ли низкий женский, то ли высокий мужской. Первое, что слышу:

— Понаехали! Житья от них нет!

— Приветствую, мадам Арагог!

— Говорящая еда, — констатирует паучья мадам. — Думаешь, если научился трещать на языке высших, то глупые пауки тебя отпустят и подарят паровоз и волшебную палочку?

— Зачем мне паровоз?

— Это я должна спрашивать. Сколько леса срубили, зверья вкусного извели, и сами не знаете, зачем?

— Когда здесь рубили лес, тебя еще на свете не было. Как и меня, впрочем.

— Это что-то меняет?

А паучиха непроста. Сам не пойму, как позволил, чтобы разговор шел по ее сценарию. Эти рассуждения о судьбах и целях цивилизации на коммунальной кухне могут тянуться годами, изо дня в день.

Оглядываюсь — вон оно что! Холм с двух сторон окружают пауки. Выскакивают из той же невидимой для нас норы, направо, налево, бегут споро, еще минуты две, и цепочки встретятся. Мои эльфята встали спиной к спине, взяв девчонок в коробочку. Поглядывают на Дедала, ждут команды.

Снимаю амулет, шепчу:

— Дедка, ногу!

И мадам Арагог перекашивает на сторону.

Она быстро выпрямляется — восемь ног не две... Вернее, уже семь ног и две трети. Дедал рядом со мной, дразнит ее отломанной мохнатой дубинкой.

— Заткнулась, старая! — ору, надев амулет. — Ты в моем лесу и будешь жить по моим правилам! Или обнулю на хрен, как мантикор и виверн! Видела здесь мантикор и виверн?

По правде говоря, их здесь не видели с шестнадцатого века.

Мадам сверкает иллюминаторами и молчит.

— Дедка, ногу!

Она готовилась. Она даже отскочила, чтобы вцепиться в промахнувшегося с атакой противника. Именно в этот момент Дедал мелькнул у нее на спине, как двадцать пятый кадр, и спустя миг бросил на землю передо мной доломанную ногу.

— Я задал вопрос! — ору, хотя черт знает, может, амулет переводит все в одну громкость, это ведь не динамик с усилителем. Мне самому надо орать, для настроя. — Не слышу ответа!

— ...Не видела...

— И с вами будет так же! Детей своих отзови! Лишних можешь оставить.

Колеблется. Нас мало, их много. Опять же, они «высшие».

— Ребятки! Каждый по одному пауку. Нервный узел. Бросать в нее.

— Однако, двадцать одна метла! — констатирует Дедал, глядя, как на паучиху падает из невидимости то, чем думали ее дети.

— Не выйдет. Затоварим аптеки, собьем цены. И вопросы возникнут, кто так знатно поохотился на акромантулов.

— Эльфы не охотятся, — автоматически возражает Дедал.

— Я знаю. Зато эльфы могут растащить по кусочкам ВСЁ!

— Дык! Школа Ворюги!

---

1) В большинстве камер и мало-мальски продвинутых редакторах изображений есть опция — Баланс Белого, White Balance, засекреченная от рядовых юзеров, если судить по снимкам в соцсетях. Изучить, что там нажимать, можно за полчаса, и потом всю жизнь наслаждаться снимками без синюшности или желтушности.

Вернуться к тексту

* * *

Рыжий паук размером с кошку демонстрирует чудеса проходимости. Где вскачь по веткам, где ныряя в щели, форсирует завалы бурелома, перелезает через гниющие на земле толстые стволы, по краешку обходит заполненные водой ямы и шмыгает сквозь ячейки ловчих сетей, не потревожив их затаившихся хозяев. Я бы не подписался пройти здесь без сорокатонного бульдозера под прикрытием хотя бы пяти стрелков с дробовиками. Но сейчас у меня есть Дедка.

Отпускаем паука вперед и догоняем аппарацией, ориентируясь на магическую метку. Начинали бодро: с вершины холма Дедал шагнул мили на две. Потом уперлись в напичканный магией бурелом, тут иной раз и полсотни ярдов за подарок. Случается, Дедал перестает чувствовать метку, и мы ждем, когда рыжий паук выйдет из слепой зоны, без всякой уверенности, что его не накачивает желудочным соком удачливый собрат. А то по каким-то непонятным сквибу соображениям мечемся наугад, влетая то в гнилую лужу, то в лабиринт загонной ловушки. Влипали без счета, но у перемещений особая физика. Сейчас мы здесь, через миг там, а липкие сети, которые в иных условиях разве что танком рвать, остались на прежнем месте. Увы, в сферу Дедкиной магии попадает много лишнего, мы будто шерстью покрыты обрывками паутины, у Дедки на спине, как рюкзак, наполовину срезанный кокон с прилипшим внутри ребром то ли кролика, то ли кошки.

Куда идем мы с поросенком?.. Странно, я точно помню, что у него было имя. Может, Пиглет? Такое незатейливое имя, поросенок Поросенок...⁽¹⁾ Проехали. Дедка не свинья, и вокруг не Стоакровый лес из книжки, а самый что ни на есть Запретный Лес, страшилка для детей и кормушка для авантюристов всей Магической Британии.

Белому костюму кирдык, время безнадежно потеряно. Шеф уже на службе, и хорошо, если еще не проснулся.

С утра я сам напугал Твилфитта аврорским расследованием, и что он сейчас предпринимает, не имея связи со мной, решает не голос рассудка, а голос миссис Твилфитт. Оптимально для всех, если галантерейщики сидят на попе ровно и ждут Ворюгу. Но могут и сдаться властям, для них это будет затратно, для меня очень болезненно. Я тоже собираюсь сдаться, разница в том, что я обязан доложить по начальству, а у Твилфитта и Таттинга даже при желании нет формального повода предъявлять покойника директору Департамента недвижимости. Желания, впрочем, тоже нет. Пойдут они либо в аврорат, либо сразу к главе ДМП Амелии Боунс, по традиции с подарками и криком «Не виноватая я, это все Ворюга!».

По иронии судьбы для меня не так опасны авроры, как собственный шеф. Достигнув пенсионных восьмидесяти лет,⁽²⁾ он усматривает попытки умаления своей власти в плохо заточенном карандаше и в недостаточно изумрудном оттенке чернил. Если информация о покойнике на моей территории пролетит мимо него и вернется из чужого департамента... Не берусь предсказать его реакцию. Из прошлой жизни приходят на ум дружеские советы подмыться и надеть штаны ширинкой назад.

Однако, денек разгулялся. Под тощими кронами осин банная духота, стряхиваю лезущий в глаза пот, по-собачьи мотая головой. Руками вцепился в Дедала, при каждом прыжке страшно, что выскользнет, хотя знаю, что достаточно сцепиться мизинцами, и он меня не потеряет. Права тренерша: этих мышц для меня много, сердце не справляется, уже у горла чувствую толчки, еще чуть, и выскочит. А Дедка настоящий гигант. Сильнейший маг Хога, Флитвик (Дамблдор с его туманным потенциалом вне рейтинга, и не факт, что выше), выдыхается после десятка парных аппараций подряд. Школяры не замечают, а мне со стороны видно: если скомандовал «А теперь достали перья и записали», значит, тянет время, чтобы восстановиться.

Еще скачок, и лес меняется волшебно, как будто Дедал аппарировал в другой мир. Мы на чистой солнечной опушке, впереди молодая дубрава, ее родоначальник, великан в три обхвата, как будто отошел в сторону, чтобы не мешать юной поросли. Ага, разбежался, иронизирует мой внутренний прагматик. На самом деле если что и пыталось расти под ним, задавил тенью, высосал влагу корнями... А хотя бы и так, все равно хорошо! Вон, родничок пробивается. Есть у старых дубов такое свойство: выводить на поверхность источники.

Дивная опушка. Не зря ее выбрал человек из паучьего кокона.

Его палатка растянута ярдах в двадцати от дуба (грамотное решение: в случае чего великан примет на себя молнию). Или — их палатка? Сколько еще жертв в паучьем логове? Вещи подскажут, чуть отдохнем и поглядим. А считать по условной вместимости палатки бесполезно, она же кемпинговая, для комфортной жизни на одном месте, а комфорт — понятие субъективное. Троим — только переночевать на боку, паре — неплохо провести отпуск, а для работы — скажем, травы собирать, — и одному тесновато. «Прихожая» под тентом всего в два фута глубиной, поставил кеды да примус, и все.

Рыжий проводник, выполнив приказ паучьего матриарха, шустро уматывает назад. В ту сторону смотреть не хочется: доставший нас поваленный лес в паутине. Хотя есть и новенькое: на границе рая и ада стоячие ободранные стволы, нам видно три, и к каждому большой стрелой прибит акромантул, уже высосанный собратьями.

Валимся с Дедкой на траву, замечаю тот тут, то там огоньки запоздалой земляники.

— Сони!

Привязанный ритуалом эльф приходит на мысленный зов, но мне охота вслух. И жалобным голосом.

— Хозяин!

— Умыться, пить и земляники. Сначала Дедушке.

Жаль, нельзя изобразить ему дембельский поезд. Заслужил, но — не поймет же. Дембель для эльфа — казнь, а не поощрение.

Сонька стоит, воздев очи горе — проникается важностью задания? Нет, вызвал подмогу. Узнаю девчонок, которые надписывали этикетки во время охоты на холме. Уходя, мы с Дедалом отправили всю команду в Хог: опасались коварства мадам Арагог, да и особых дел для эльфят не осталось, поскольку больше половины их трофеев пауки успели накачать желудочным соком. Подпортили нам триумф... Сейчас спросил девчонок, как успехи на ниве аптечного снабжения (не упрощаю речь для эльфов, пускай учатся). Поняли правильно. Одна осталась докладывать по каждому ингредиенту, другая, чтоб не терять время, пошла собирать землянику.

Дремлю под тихое жужжание: «Яд акромантуловый — девять пинтовых склянок, желез для липкого шелка... желез для крепежных нитей»... Шесть видов желез у этих уродов. Специализация. Сплю.

* * *

Будит меня некто очень знакомый: бицепсы-банки, древнегреческий пресс... Теребит, что-то требует. Вылитый я в зеркале.

ТОЛЬКО ПОЧЕМУ У МЕНЯ ЛОШАДИНЫЕ НОГИ?!

Встряхиваюсь. Кентавр. Оно и по стрелам в столбах было ясно, что их племя держит здесь границу.

— Что ты делаешь в нашем лесу, человек?!

Да задолбали высшие расы!!!

— А ты с какой целью интересуешься, любезный? Предостеречь от пауков или подраться?

Набычился:

— Кентавры не бьют слабых!

— ... А сильных рады бы, да не могут. Какой, однако, миролюбивый народ кентавры!

— Эй, полегче! Я ж не оскорблял человеков!

— Миролюбивый народ — по-твоему, оскорбление?

— А то нет! Запомни, человек: кентавры любят своих самок. А мир они устанавливают. Там, где им надо, и такой, какой их устраивает.

Он широко поводит рукой по двухмильной полосе поваленного леса и пограничным столбам с паучьими трупами, и заключает:

— А миролюбие для слабаков!

— Может, смахнемся, силач?

— А давай!

— Только чур, ногами не драться!

Сник:

— Не выйдет... Не сдержусь. Это ж наш коронный удар: встаешь на дыбы и по тыкве копытами... Может, на луках?

— Не пойдет. Я к луку непривычный, а из своего оружия завалю тебя насмерть. Придется потом все твое племя валить, они ж месть затеют.

— Все мое племя? Твоим оружием? А ты веселый человечек!

(Ага, нас целый клуб! Мальчик-луковка, мальчик-дуболом, мальчик-робот, мальчик-ботан и я, мальчик-вор... Петрушку забыл: мальчик-беспредельщик. В раешниках обожал бить дубиной то тещу, то городового... Блин, веселые картинки для дошкольников — ни одного нормального!).

— Лады, — говорю, — давай повеселимся. Выбирай мишень, и постреляем, ты из своего, я из своего.

Кентавр молча тянет из лыкового короба за спиной палку. Я к ней присматривался: скорее всего, лук, раз в том же коробе стрелы, но уж больно вид неказистый, даже сучки не срезаны заподлицо. Может, дротик — бросить и забыть? Нет, упер палку в землю, привстал на дыбы, гнет всем весом... Ба, натяжение верных четыреста фунтов! Хагридов арбалет как детская рогатка по сравнению с этим монстром!⁽³⁾ Накинул петельку тетивы, подергал — звук густой, контрабасный.

— Ближний столб... Для начала.

Вскинув пустой лук, он застывает на четверть минуты — ловит ветер? Не глядя тянет из-за спины стрелу, накладывает, и сразу рука пошла назад, оттянул тетиву до уха, отпустил. Чавкающий звук, треск. Стрела, такой же дрын, как лук, только потоньше, вонзается в столб на фут выше паучьего трупа, пробивает насквозь и застревает, уткнувшись сучком.

Оборачивается с довольным видом, а мне что, я успел перемигнуться с Дедалом. Вскидываю свой... пускай будет ПСС, Пистолет Системы Станиславского, я его вот только что придумал. Хотел пальцем «выстрелить», но поднял руку, и сработал рефлекс: согнулся палец, ища спусковой крючок, левая нога отшагнула, разворачивая корпус боком к мишени, глаз поймал ровную мушку... Так вжился, что кожей ощущаю насечку рукоятки. Спускаю курок и успеваю удивиться, что не слышно выстрела. Срезанная чуть наискось верхушка столба со стрелой кентавра падает наземь и раскалывается по трещине.

— Возьми свою стрелу, любезный.

У кентавра недовольное, но ничуть не удивленное лицо. Да и то, было бы странно, если бы волшебное существо удивлялось волшебству. Срывается с места, выворотив копытами два клока дерна размером с тарелку, галопом скачет к столбу. Стрелу не глядя сует в короб и долго рассматривает то обломки полена в траве, то, привстав на дыбы, верхушку столба. В первый раз это здорово впечатляет, даже когда знаешь, что сработала магия перемещений. А непосвященный голову сломает, гадая, чем оставлен такой идеально отполированный срез.

Возвращается задумчивый (душераздирающее зрелище — задумчивый кентавр).

— Ворюга, а говорили, ты сквиб!

— Про кентавров тоже чего только не говорят...

Похоже, клиент дозрел: подрастерял понты, можно спрашивать:

— Не знаешь, чья палатка?

— Идиота. Нашел местечко для стоянки!

— Я правильно понимаю, что ты его не видел?

— Ну! В заревой обход тут ничего не было, в полуденный уже пустая палатка.

— Давно?

— Недели полторы... Сегодня одиннадцатый день, точно.

Гляжу на палатку — целехонька. Ну, почти: в марлевом пологе неровная дыра с детский кулачок, как пить дать белка таскает тряпье, гнездо утеплять к зиме. Будь в палатке завалящий пакетик семечек, тут бы такое пошло бурнокипение жизни! Мышка за семками, лиска за мышкой, акромантулы за всеми, кентавры за акромантулами...

— Благодарю за помощь. Рюкзак отнесешь в замок...

— Какой рюх зах?!

— Мешок, заплечный, в котором ты унес продукты. Все, что было в карманах, должно там и быть, до иголки. Если от продуктов остались пакеты, банки с надписями, тоже туда.

— Пустых банок пожалел?!

Кентавр багровеет и этак меленько подскакивает на передних. Охота на дыбы и по тыкве копытами, но впечатления от ПСС еще свежи. Пока.

— Хозяина палатки нашли в паучьем коконе. Надо узнать, кто он, чей он, чтобы хоть известить родню. В рюкзаке могут быть документы, письма. На худой конец по банкам и пакетам найдут магазин, в котором их продали... Это понятно?

Кивает. Вряд ли способен понять идею документов (Разве без бумажки не видно, что я Белое Копыто, или меня можно перепутать с этим ничтожеством Футовой Пипиской?). Зато родня для него святое, и опознание по личным вещам — очевидное дело. У него все вещи личные дальше некуда. Все обе, не считая стрел. Короб из лыка явно плела женщина — раскрасила шашечки уже побледневшим ягодным соком, — лук выстругивал сам и помнит каждый сучок. Может, и стрелы помнит... Странно, что не вижу ножа. В коробе ему не место — пока достанешь... Нищета в племени, вот что! Нож на семью, а то и на несколько, торчит в колоде между их юртами-ярангами, кому надо, подойдет и отрежет...

— А банок не жалко, — говорю. — Вообще, если что нужно по хозяйству, приходите, обсудим.

Запыхтел:

— Кентаврам...

— Знаю, не нужны подачки человеков. Так я и не подачку предлагаю. Ты взгляни как мужчина. Как старший в семье! У тебя дети, у меня дети. Когда мои дети болеют, их лечат травами, а ты знаешь, что где найти в Лесу. Может, и у меня найдется то, что нужно твоим детям. Мучица...

— Лучше овес, давленый!.. Ладно, коль так. Рюх зах я вечером принесу, как обход закончу. Только это... Хагриду не говори.

— Обижает?

— Не... Сам обижается: «Не уважаешь, меня, лошадь?!» Ему выпить не с кем, и наливает по пинте, меньше посуды не признает. А мне с утра границу обходить!

— Тогда встретимся у озера, на том берегу от замка. Из хижины будет не видно.

— Приду, как луна взойдет. Если, что, я Магориан.

— Ну, а я Ворюга.

— Кто ж тебя не знает...

Уходит, а я рыбкой в палатку. Цигель, цигель, ай-лю-лю! (Это на каком языке?)

Что тут у нас? Разбросанные вещи из рюкзака, у входа побольше. Можно представить, как людоконь, опустившись на передние колени, выудил рюкзак своим сучковатым луком и сортировал барахло, кидая ненужное назад в палатку... Спальник самый популярный: одеялко с молнией по краю, почковидный котелок по типу германского, кто его только ни копировал, простые белые футболки. Не хватает принта на груди: «Я безобидный магл». Ага, в Запретному Лесу, милях в двадцати от Хогсмита, и это ближайший населенный пункт... Что характерно, не вижу пакета с грязным бельем, и по запаху таковое не определяется. Хотя, может, все перешибает дух от моих носков.

Выхожу и, сковыривая на ходу промокшие в болотах туфли, бреду к родничку в корнях дуба. Дедка постигает дзэн, валяясь на припеке, девчонки кормят его с рук земляникой. Тут же на травке Сони, поджал коленки к подбородку и со смаком предается пороку зависти.

Долго стою в ледяной воде. Кислые носки скрутил и кинул акромантулам, новыми поделится покойник, по его делам бегаю. Родничок возмущенно журчит, омывая перекрывшие русло мозолистые лапы. Терпи, маленький, мне бы тоже хотелось, чтоб ты истекал из мраморного бювета в Баден-Бадене, и астеничные дамы пили твои воды из тонких кружек с носиком, а я втирал им про Кафку, дожидаясь, когда приличия позволят сказать: «Пойдемте лягемте в койку». Но жизнь устроена немножечко иначе, по крайней мере, моя, и я не вижу в этом трагедии. По мне, так лучше самому прокладывать русло на воле, чем с рождения течь в каменных берегах струйкой регламентированного напора.

Цепляюсь взглядом за брошенные в траве туфли, а они поразевали рты. Гвоздики на отставших подошвах по-акульи в три ряда, цвет отдает в желтизну. Поднимаю, смотрю, не верю. Протираю глаза, результат осмотра не меняется. По привычке искать хорошее в каждой жопе говорю себе, что теперь хотя бы точно знаю, куда попал. Это не мир магии. Это Страна Дураков. Где еще в последнем десятилетии двадцатого века подошву модельных туфель прибивают деревянными гвоздиками?!⁽⁴⁾

* * *

В приемной шефа появляюсь весь в пылу боя, роняю на пол ногу, свистнутую у прибитого к столбу дохлого акромантула. Рядом картинно валится Дедал с прилипшим к спине ошметком кокона.

Визг, ждущие приема дамы цепляются друг за друга, забыв о палочках. (Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?). Секретарша, страшная, как жизнь моя, грудью встает у кабинета шефа. Порыв искренний, она оборотня не пропустит, пока жива. Узнаёт меня, опускает упертые в косяки руки.

— Ворюга?!

— Прозерпина! — Снимаю крышку с затрофеенного у покойника котелка, добротно сделано, ни капли не пролил. — Вода из волшебного родника. Пей сейчас, а то вдруг свойства потеряются.

— А сам-то пил?

— Только на ней и держался! — киваю на оторванную ногу.

Прозерпина доверчиво берет котелок двумя руками, пьет, капли бегут по подбородку. Прости, подруга, но где бы я взял для тебя шоколадку? А вода вкусная, по-настоящему бодрит, и сорванные мозоли у меня на ногах подсохли буквально в пять минут, пока эльфы снимали палатку. Может, правда волшебная вода.

Просительницы смотрят горящими глазами, нога давно отсканирована, и по ней восстановлен живой акромантул, как динозавр по окаменевшей какашке. Чует мое сердце, что Битве у Волшебного родника суждено стать сплетней месяца.

— Уф-ф, больше не лезет! — Прозерпина высовывает из котелка и впрямь помолодевшую мордочку. — Остатками я умоюсь! Только...

— Не пройдут! — заверяю, и секретарша кидается в туалет. Бегом! Пока свойства не потерялись.

Эта страшненькая — единственная искренняя женщина среди сотен, давивших диван в комнате отдыха за кабинетом шефа. Преданная, любящая, мудрая. Будь у нее сорок лет назад нынешние финансовые возможности, стала бы красивая. А сейчас боится играть в чужие игры. Серой мышкой привычнее.

Ее долго нет, подозреваю, что размазывает волшебные остатки по всему телу. Мы с Дедалом подвергаемся жестокому рассматриванию в упор, отягощенному сиськами. Гестаповки на одно лицо: мать и, как ее старые снимки, дочь с внучкой. Могу поспорить, что пришли по делу о наследстве, в таких случаях часто берут младшеньких, чтоб давить на жалость. Вот и давили бы на нее, а не на то, что давят! Дедке, и то неловко, хотя понятия о привлекательности у нас и у эльфов различаются так же, как тела. Он отпрашивается домой, не отпускаю, мы же из боя, из пекла, а его там заставят надеть чистую наволочку. Обиженный Дедка набрасывает невидимость, и тогда старшая обращается ко мне:

— Мистер Ворюга, не сочтите за бестактность: у вас на пиджаке то, что мы думаем?

— Леди, если вы думаете о ловчих сетях, то да, влипал, и неоднократно.

— Но шелк акромантулов не режется сталью!

— А у меня ее и нет!

На лицах работа мысли, даже младшенькая морщит лобик. (На вид типовая слизеринка, курс пятый-шестой. Сплетни, интриги, рукоделье или контрабандный магловский роман, чтобы развлечься в ожидании жениха). Битва у Волшебного родника обретает масштаб эпоса.

Врывается бурлящая энергией Прозерпина:

— Аргус, это чудо!

Вертит головой, давая рассмотреть порозовевшие щеки. Так счастлива, что мне впору провалиться на месте со стыда. Холодная вода из-под земли привела кожу в тонус, ни больше ни меньше. Через полчаса эффект пройдет... Хотя полчаса счастья лучше, чем ничего, верно?

Рассказываю о покойнике из кокона: магл, доказательства я лично добыл у паучьего логова — в общем, он сам дурак, а Департамент на высоте.

Прозерпина исчезает в кабинете шефа, напоследок игриво вильнув плоскими ягодицами. Доложит, как надо, а у меня еще палатка со всеми вещами — пускай шеф пороется, щегольнет дедуктивными способностями.

Надо почаще гундеть: «Магловский, магловская, магловский», чтобы шеф на этом и зациклится, не задаваясь вопросом, как магл очутился в дебрях Запретного Леса.

Я лично вижу три варианта, самый очевидный — аппарировал с волшебником. Если сам не волшебник. Маловероятный — по воздуху. Осуществимый, но не в этом случае — прорвался со спецподразделением. «Дошел пешком, в одиночку» просто не рассматриваю ввиду абсурдности.

Среди стульев для посетителей нахожу один, с промятыми ямками, как от двух больших яблок в песке. Подсаживаюсь и шепчу:

— Дедал, а кентавр-то врет, как сивый мерин.

— Гнедой, — сварливо поправляют два яблока. — И не мерин, у него причиндалы — дай Создатель каждому. А так — да, врет.

— В чем, по-твоему?

— Он видел этого... «туриста».

— Не просто видел, а договорился с ним. Палатка стоит на виду, так охраннику легче присматривать.

— Это ясно, Аргус. По-моему, кентавр видел, как «туриста» в кокон замотали!

— И поэтому сразу же забрал продукты?.. Нет, Дедка, тут пятьдесят на пятьдесят. Видел, не видел, а к вечеру так и так очистил палатку от продуктов, чтоб ее зверье не разорило.

Обсуждаем, почему кентавр не стащил палатку. В целом ясно: понимал, что вещички пропавшего человека в стойбище натолкнут авроров на очевидные подозрения. Но Дедка гнет свое: мол, чтобы бояться подозрений из-за вещичек пропавшего человека, надо знать, что человек пропал с концами. Что его могут сто лет не найти в паучьем коконе! А если кентавры не видели, как пауки убили «туриста», то чего им бояться? Народ они вороватый по нищете, палатку в своем лесу сочли бы за дар небес и сперли обязательно!

Время к ланчу, а Прозерпины все нет. Ох, не про магла в коконе она докладывает шефу! Да и не докладывает.

Наконец, выходит. На щеках уж не румянец — огонь! Стыдливо улыбаясь, распахивает мне дверь. Дедал за мной, невидимый, чем-то бренчит в увязанной комом палатке.

В кабинете недвусмысленно пахнет сексом, шеф пурпурен, как очищенная для винегрета свекла, и самодоволен, как гиппогриф.

— Аргус! Зерпи мне все рассказала! Это замечательно!.. Вот так живешь, кладешь всего себя без остатка на алтарь служения обществу, и за рутиной не замечаешь, что рядом, прямо у ног твоих, растет настоящий герой!

Он воздвигается над столом и выходит мне навстречу! Верить ли глазам своим?! Аристократ из Священных Двадцати Восьми... Оглядываюсь на часы и убеждаюсь, что верить глазам можно: через две, нет, через полторы минуты перерыв на ланч, и шеф просто сокращает мне время для доклада, а себе путь до ресторана.

— Аргус... Тут вот что... Я, разумеется, не смею настаивать... Но меня бы очень обрадовало, если бы... Не срочно, Мерлин упаси! — Шеф доверительно кладет руку мне на лацкан, кажется, просьба не ограничится Луной с неба. — ...А, возможно, через неделю или даже две, когда ТАМ все успокоится, ты бы принес немного Живой воды и для меня!

Осознаю, что «Зерпи мне все рассказала» может и не включать покойника из кокона. И что шеф влип в паутину на моем пиджаке!

Усугубляя идиотизм ситуации, в кабинет влетает полупрозрачный феникс...

---

1) У Милна так. Вообще, Борис Заходер привнес в книжку блестящие находки. «Любит ли Слонопотам поросят, и КАК он их любит?»

Вернуться к тексту

2) Не нашел в сети, просто помню, что при Маргарет Тэтчер пенсионные возрасты в Англии были огромные, пенсии с мрачной иронией называли «пособием на похороны». Сейчас пенсия мужчинам назначается в 65 лет, уже принято решение поднять до 67. Так что 80 для волшебника, считай, льготный возраст.

Вернуться к тексту

3) Подразумевается, что рабочий ход тетивы у лука больше, чем у арбалета. Из школьного MVквадрат пополам можно вывести, что двукратный прирост рабочего хода (другими словами, пути, на котором тетива толкает стрелу) вчетверо увеличивает энергию стрелы.

Вернуться к тексту

4) Кто не знает — это не моя фантазия, а суровый реал. Подошвы пришивали навощенной дратвой, а чтобы она не пережевывалась при смещении слоев кожи, добавляли деревянными гвоздиками. (Железные держались подольше, но превращали жизнь в кошмар: вылезает такой гад, когда наступишь всем весом, пускает тебе кровь, а рукой не нащупаешь — прячется). Кожаные подошвы и сейчас не любят влаги, а без водоотталкивающей пропитки, на деревянных гвоздях, норовили разинуть рот при первом же дожде. Так что галоши не дурацкая мода предков, а необходимость.

Наконец, в годы войны Григорий Семенович Петров создал «мертвые» клеи популярной поныне группы БФ. От средневековой дратвы и липовых гвоздиков к полимерам! Каков скачок технологий!

В быту БФ стал вроде железного коня на смену крестьянской лошадке.

Взял наш Гога клей БФ,

И, немного попотев,

Склеил он буквально враз

Непослушный унитаз

Ну и так далее. От Москвы и до Калуги стилем рубят буги-вуги.

Кстати, свой первый переворот в технологиях Петров совершил еще до революции: он отец русских и американских (!) ФФ пластмасс.

Не повезло человеку с фамилией. Бутлерова легко запомнить. У Зинина еще усы до плеч, со школы снятся. А Петровых много...

Вернуться к тексту

* * *

Я говорил, что у шефа пунктик насчет умаления власти? Любовно выпестованная паранойя уже заставляет его искать покушение на свой авторитет в плохо очиненном карандаше. А тут чужой патронус. Без спроса. В его кабинете. В то время, как он дает руководящие указания. И вид-то у патронуса гнусно жиденький. Скастован на отвяжись, дескать, стану я стараться ради каких-то не величайших и, возможно, даже не светлых.

— Аргус, мальчик мой, ну, где ты? С утра тебя добиваюсь! — капризно гнусавит мерзкая птица.

В Хоге привыкли, что у Дамблдора все мальчики его, кто не девочки. Есть мальчики Не-удосужился-запомнить-имя, а есть мальчики с именем Не-удостаиваю-«мистера». Бытовое хамство, которое Дамби называет привилегией своего возраста. Может, и была там сексуальная подоплека — не помню. Уж точно в те времена ему еще не перевалило за сотню.

Но то в Хоге. А я сейчас на волне Департамента с его затянутыми под пуговку барсуковскими галстуками, и фривольность Дамблдорова посланца стреляет в ухо. Шеф еще бурлит после внезапного подарка Прозерпины и готов в каждой крышечке с шишечкой усмотреть грубое приглашение к интиму (с шишечкой же).

Он хрипит и рвет воротник. Стоим близко, хорошо вижу, как у него в глазах набухают и лопаются сосуды. И вдруг из-под ложечки, где древние рисовали магическое ядро, вырывается плазменный луч и в пыль разметывает феникса. Бледные искры еще тают в воздухе, а обессиленный выбросом шеф наваливается мне на грудь. Буксирую его в кресло. Пиджак приходится снять, шеф с любопытством младенца смотрит, что там прилипло к руке, стряхивает, пиджак не отстает, шеф улыбается, довольный неожиданной забавой.

Зову — никакой реакции. Шеф свободной рукой тянет пиджак и, наклонив голову, заглядывает: что там приклеилось?

ИНСУЛЬТ?!

В приемную выхожу как ни в чем не бывало. Шепчусь с Прозерпиной, та отсчитывает мне из сумочки десять «галек» и деловой походкой скрывается в кабинете.

Я к просительницам:

— Леди, вы же знаете, что пришли слишком рано. Сейчас у лорда перерыв на ленч.

— Безусловно, — соглашается старшая. — Я только хотела быть первой. В прошлый раз лорд принимал одну... леди. Принимал... принимал... а на меня времени не хватило.

Зато поняла принцип и явилась с дочерью и внучкой, на выбор. Нет, это не Страна Дураков. Это публичный дом на гастролях.

Отдаю золото. Дескать, лорд сочувствует, отдохните у Фортескью, а секретарь проследит, чтоб вы были первыми. По вспыхнувшим глазам ясно, что потратят сиклей пятнадцать, на остальное будут жить месяц. Семенят к выходу, пока барин не передумал. Придерживаю мать семейства.

— Дело не мое, но все же...

— Как я, бесстыжая, не пожалела внучку? — сразу вспыхивает она (Ждала, ждала таких вопросов, высказанных и невысказанных). — Это действительно не твое дело, Аргус Ворюга. Что ты знаешь, о нашей жизни?! Привык у себя в замке на всем готовом, а у меня?! Муж играл, два состояния спустил! Дочь-бесприданница повисла на шее, Мордред знает, от кого родила. Обеих накорми, за внучку в школу заплати... Думала, счастье, что муженек хоть дом не успел проиграть — так нет, навалились наследнички!..

Голос женщины опускается до басов, бухает в уши: «Привык на всем готовом... Привык. На готовом. На всем»...

Душный кабинет, отделанный сосной, неудачно тонированной под орех, Тот Человек с золотыми пуговками, бубнящий голос мисс Крыс: одет, обут, на всем готовом... Я не чувствую за собой вины и прислушиваюсь ровно настолько, чтобы не получить линейкой по рукам за невнимательность. Наслаждаюсь тяжелым запахом восковых свечей — у нас в дортуаре свеча сальная, вонючая, всегда одна, и, когда кто-то выходит с ней в уборную, другие боятся в темноте. (В уборную по ночам бегают все, мы даже не знаем, что есть дети, которые спокойно спят до утра).

Джентльмен с золотыми пуговками опасен, и не как мисс Крыс, которая назначает нам карцер и порку, и даже не как гнида Браун, взявший манеру вымачивать розги в соленой воде, а боишься, подставляй очко. Джентльмен опасен абсолютно. Ему бровью повести, и не станет ни мисс Крыс, ни Брауна, ни всего сраного приюта, и пускай бы он горел в аду вместе со мной. Удивляюсь, что этого не чувствует мисс Крыс. Бубнит, как хорошо мне тут живется на всем готовом. А уж она-то как волнуется за мое будущее! Вот не лежит у нее душа отдавать всего за две гинеи такого прекрасно воспитанного мальчика. Он и у садовника обучение прошел, и за лошадьми умеет, а сейчас помогает столяру и уже сделал вот эту замечательную рамку для портрета Его Величества, можете убедиться, сэр, какая тонкая резьба...

— Ворюга! — наступает женщина. — Раз уж читаешь мне мораль, подскажи, что делать. Наследники ноют, продай дом, поделим деньги, а мне куда? В бардак наняться? Так ведь не возьмут, скажут, старая!

— Прости, ты...

— Аманда. Была Стар. Только я давно уже не Звезда...

— Аманда, а ты и твоя дочь — вы не пытались РАБОТАТЬ?!

Собирался ее успокоить, что шеф не по девочкам, но разговор ушел в сторону, и хорошо. Некого тут успокаивать. Внучка была взвинчена, ни больше ни меньше, то-то смущала Дедку зазывными взглядами. На кошках тренировалась (почему на кошках? На Дедках!). Семейство Давно-уже-не-Звезд списало девственность младшей в обменный фонд, не удастся сегодня махнуть на дом, станут искать варианты.

Распахиваю для нее дверь. Уходит.

И правда, зачем полез мораль читать? Хотел только убрать из приемной сплетниц, а то поднимется суета, целители-хренители... Нечего тут посторонним уши греть. Решим дело келейно: шеф отдохнет в мэноре, польет цветочки, а Департаментом порулит Прозерпина. Рулила же до сих пор... Ой, молчу, это ж какое умаление власти...

* * *

В кабинете две новости, плохая и хорошая. Шеф прилип второй рукой, и он адекватен. Пожалуй, первая новость тоже хорошая, поскольку прилипший шеф в ближайшее время не сможет пользоваться палочкой.

Прозерпина уже пыталась откромсать ножницами пиджак, в результате спереди появился фигурный вырез, в котором угадывается размытый силуэт Дедала. (Прикрывал меня. Насколько тела хватило). Потом у нее прилипли ножницы. Шеф время от времени ими побрякивает или тянет прилипшие руки и разглядывает шелковинки, удивляясь, что такая тонюсенькая малость не рвется, сколько ни дергай. При всем том он внятно диктует заказ на ленч, требует джина для аппетита и с удовольствием опрокидывает стопочку из рук Прозерпины. Разумеется, ему в голову не приходит угостить меня. «Keep Distance» в его кругах — не правило дорожного движения, а принцип жизни. Словом, шеф как шеф, только непривычно благодушный. Подозреваю, что инсульт его все-таки тюкнул и снайперски угодил в гнездо паранойи, не затронув жизненно важные центры.

— А теперь, героический наш Аргус, — требует он, вкусно выдохнув можжевеловкой, — доложи нам, с каких это пор мой управляющий стал мальчиком Дамблдора!

Голос ясный, сочный. Отрядом латников командовать таким голосом под грохот стали по щитам. А глаза хитрые: как я вас развел!

Ответ я обдумал, но для вида мнусь, как будто рожаю на ходу:

— Вы ведь ждете правды, сэр Титус, а у меня ее нет... Может, я и не мальчик Дамблдора, а его девочка или вовсе ездовая собака... Не знаю... Он трижды поил меня зельем забвения.

Шеф молчит, наливаясь дурной кровью. Опять умаление власти! Сегодня Дамблдор чистит мозги его подчиненному, а завтра? Его секретарше мемуары диктовать начнет?! А не то, упаси Мерлин, пойдет на охоту с его собаками?! Не говоря о том, что по головам маленьких людей катят бревно на больших. А в моей голове за восемьдесят лет службы должен был собраться весьма любопытный гарнитур из шкафов со скелетами — самому жалко, что не помню...

— Даты! — рявкает шеф.

Однако... Назови ему даты, когда тебя памяти лишали.

— Сорок третий год, не позже июня — весна или лето, но в школе еще шли занятия. Пятьдесят шестой, когда Дамблдор занял место Диппета. И в нынешнем году, три недели назад, как раз после этого я угодил в Мунго.

— Про нынешний год я тебе сразу скажу: со стороны Хогвартса в нас дерьмо не летело. Можешь не париться, ты ничего ценного супостатам не выдал, а твои утраченные воспоминания о засохших прелестях мадам Пинс, по-моему, невелика потеря, — расплывается улыбкой Чеширского кота шеф. — Остальное сам соображай, а я и знал бы, ничего тебе не сказал. Уязвимый ты, Аргус. Тебя там в глухомани успеют запытать и закопать, а мы спохватимся, когда не сдашь квартальный отчет... Для понимания текущего момента полистай «Пророк». Читать там как всегда нечего, а тенденция, так сказать, модные мысли осеннего сезона....

Вот и нашлась моя любовница, а заодно стало ясно, что в Хогвартсе я у шефа не единственный осведомитель... Что за Пинс-Пипинс? С засохшими прелестями... Для той руины с одиноким раненым гормоном, которую Поппи тащила в Мунго левикорпусом, и Маккошка божий дар. Надеюсь, Пинс хотя бы поумнее.

— В сорок третьем Дамблдор был никто, — замечает шеф в пространство.

— Я начинал работу с акромантулами, он пытался перехватить.

— И проснулся ты без памяти, зато с больной попкой! — веселится шеф.

Не улыбаюсь, это все, что я могу себе позволить. Кто обижался, те уже не работают.

А Дамблдора я тогда сделал, и зелье не помогло!.. Пауки просто не пожелали отдавать Хагриду коконы. Организовать добычу, как в Южной Америке, с зачисткой всех взрослых особей, Дамблдору не позволила собственная репутация защитника сирых и убогих — ну, или тех, кого он желает выдать за таковых. Акромантулы ведь считаются условно разумными, это ж сколько слез можно выжать у домохозяек историями о паучонке, потерявшем маму... Сейчас вспомнил, как Хагрид просил достать самочку для мадам Арагог. Я купил в зоомагазине паука-птицееда и торжественно выпустил у ее норы. Сожрала, конечно, но Хагрид не видел. А осеменяли ее спермой из Бразилии. Дедка потом показывал в эльфятнике жестяную воронку для растительного масла и утверждал, что у нее такая же.

— Насчет пятьдесят шестого года надо подумать, — и шеф замолкает, прикрыв глаза. Вспоминает желающих догнать, повалить и отобрать на предмет их связи с Величайшим Светлым.

— Дамблдора поднял из-под ног министр Спенсер-Мун, — изрекает он, вернувшись в реальность. — Хотелось ему щегольнуть перед Черчиллем нашим вкладом в Победу, а тут подвернулся школьный профессор со сказочной историей, как он сразил Гриндевальда в свободное от работы время. Извини меня!⁽¹⁾ Гриндевальд, теоретик и практик войны всеми видами оружия, от «бомбарды» до авиабомбы, и учителишка трансфиги, не замеченный хотя бы за утренней зарядкой. Да якобы сразил-то не в спину из куста, а на поединке! Верните мои пять лет и бархатные штанишки, может, поверю... Какие, в задницу, поединки при тогдашнем ожесточении, когда уже не армии, а народы рвали друг друга насмерть?! Поединки... А он «Юнкерс» видел, поединщик? А ножку детскую оторванную в сандалике? Убеждаешь себя: «Это всего-навсего маглы», и знаете что? Получается неубедительно!

Шеф взглядом требует налить, выпивает, как воду, и продолжает глухим бесстрастным голосом:

— Вы с Дамблдором в Хоге пересидели бомбежки Лондона, а я дважды спасался только аппарацией. Второпях оставил сапог, вернулся, а там квартал поболее Косого в руинах... А Гриндевальд... Он был демиургом той войны. Уже не человек, нет, а потусторонняя сущность, абсолютно испорченная властью над жизнями и смертями. Еще в Испании было: едем в его панцере... У него смешная такая повозка была, высотой вот, мне по подбородок, командир сидит чуть не на плечах у драйвера. У маглов, конечно — свою Гриндевальд расширил изнутри...

Шеф осекается под нашими взглядами.

— Что смотрите? Ну, бывал я у него на континенте, и не раз. Надо же было присматривать за нашей недвижимостью... Едем, он что-то вычисляет в блокнотике, не сходится, осмотрелся из люка и командует поворачивать к женскому монастырю, мол, проверить кое-то. Проверил. Весь монастырь под нож. Едем дальше, он с такой искренней обидой: «Христовы невесты! Одеты, обуты, виноград кушают, работают мало и в охотку, всего и обязанностей — влагалище на замке держать. Так нет же! Для ритуала надо сорок девственниц, а я двадцати не нашел!»...

Остапа понесло, а часики тикают. Принесут ленч, потом у него прием населения... И не прервешь. Да и не хочется. Вот не знал, что шеф такой боевой.

— ...Думаю, не ошибусь, сказав, что из абсолютно нечеловеческой морали Гриндевальда логично происходила и его нечеловеческая отвага. В Белой Руси partisanen навели девятку бомбардировщиков на деревню, в которой встал на ночевку его карательный батальон. Я проснулся, когда уже бомбы рвались, мундир в охапку и аппарировал на полмили в сторону. А у этого сукина сына принцип: не бросать своих. «Своими» на тот момент были отборные подонки, предатели своего народа, и расходовал их Гриндевальд, как туалетную бумагу. Но, вишь ты, врагу не бросал! Как сейчас вижу: сидит на своей лоханке, ноги в люк свесив — так ему обзор лучше, — в руках машинное ружье,⁽²⁾ и постреливает в небо. На него, уже точно видно, что на него, валится русский бомбер и строчит в ответ. Пули, вот, с большой палец, куда попадет, то и оторвет, и на подвеске четыре бомбы по четверть метрической тонны... Победил его Дамблдор, как же!.. На что он только рассчитывал?

— Когда врал? На орден Мерлина, видимо.

— Действительно, — остывает шеф. — Умеет бородатый оказаться в нужное время в нужном месте. Еще и Крест Виктории отхватил у маглов. Не знал?

— Я о победе Дамблдора знаю только по карточке от лягушки. В Мунго один мальчишка собирал, я и взял у него почитать.

Шеф хохочет до слез, порываясь утереться рукой с прилипшим пиджаком. Прозерпина, кусая губы, чтобы самой не смеяться, удерживает его и промокает начальственные слезы платочком.

— Взял почитать карточки от лягушек! Это я сыну расскажу! Аргус, тебя ничего не берет! Попал в больницу без памяти, почитал карточки, и к гоблинам, бюджет утверждать... Как тебе шампиньоны по-королевски?

Ответа шеф не ждет, он щегольнул осведомленностью. А мне гадать, откуда протекло. Не от эльфов же и не от гоблинов... Я собирался зайти к Фортескью, наверное, и зашел после банка, заесть слизнячковый «особый секрет». Небось, болтал напропалую. Знаменитость с портретом на первой полосе...

Пытаюсь вернуть разговор к пятьдесят шестому году, но шеф потерял настрой и отделывается кратким изложением. К волшебной победе Дамблдора со временем привыкли (Раз Гриндевальд в тюрьме, то кто-то его победил, ведь так?). Спустя десять лет поблекший герой все еще преподавал трансфигурацию, а Спенсер-Мун копал под действующего министра Вильгельмину Тафт, пытаясь вернуть себе потерянный пост. Вербовал старика Диппета, чтобы через него влиять на родителей учеников, не сумел договориться и вспомнил о своем герое. Дамблдора при живом директоре стали пропихивать в его кресло, была какая-то некрасивая история, о которой я докладывал одно, потом стал докладывать другое. Шеф интересовался делами Хога постольку поскольку и не среагировал должным образом. А Дамблдор заполучил под задницу золоченый трон и гвоздем засел в замке, запретив пускать Спенсер-Муна.

Ситуация разобрана, опасности для себя шеф не видит и приступает к показательной порке. (Не «за что?», а для тонуса).

— Долго мне так ходить? — показывает руки с прилипшим пиджаком.

Он знает достаточно, чтобы ждать ответа «Пока само не отвалится». Ну, еще можно оторвать с кожей и залечить, для экстремалов — сжечь, но тогда сразу в Мунго. Портняжки не умеют работать с паучьим клеем — коконы не липкие.

Это что же получается?! Сейчас шеф меня вздрючит и отправит восвояси с чувством вины и горячим желанием реабилитироваться. Например, добыв Живую воду.

Эй, я так не играю!

Восвоясях Дамблдор с утра добивается мальчика своего. И вопрос о покойнике не решен, я даже не уверен, что Прозерпина о нем доложила. Ломаюсь с раннего утра, а стало только хуже, потому что время утекло. С минуты на минуту доставят ленч, и ступай, Аргус, не смею задерживать!

Соберись, Ворюга! Вид лихой и придурковатый... Работаем!

— Сэр Титус, прикажете отклеить?

— Ну-ну, — усмехается шеф, — Приказываю! Посмотрим, как ты вывернешься!

— Не собираюсь я выворачиваться! — говорю с чувством оскорбленного достоинства. — Я в Департаменте с одиннадцатого года, и корпоративная репутация для меня не пустой звук. Недвижимец сказал — недвижимец сделал!

— Вот же сукин сын! И говорит, как пишет! — восхищается шеф. — Ставлю десятку, что не отклеишь.

— Не могу принять, сэр Титус.

— А, уже на попятную!

— Отнюдь. Я подумал, а ну кто узнает, что директор Департамента держал пари на десятку, как лавочник. Умаление достоинства налицо.

— Как лавочник, говоришь... — Тон шефа преодолевает температуру замерзания и летит к абсолютному нулю. Ох, перегнул я палку! — Тебе же хуже, сквибяра. Ставлю десять тысяч галеонов!

— Невместно мне держать пари на равных с лордом. Пускай десять тысяч будет с моей стороны. А с вашей услуга.

— А что? Мне нравится! — быстро ориентируется шеф. — Достойная оценка моей... Моего места на политическом Олимпе! И моему управляющему не стыдно будет проиграть такую сумму! Только мое условие: Дамблдора валить не стану.

— Он такой влиятельный?

— Он такой безвредный. Три голоса в одной фракции, пять в другой, и нигде не имеет большинства. Свои законы не протолкнет, твои не забаллотирует.⁽³⁾ Идеальная компромиссная фигура. Его только тронь, все на дыбы встанут: почто клоуна обидел, кого хочешь вместо него?!

— Это в Визенгамоте. А в школе?

— Школа твоя вотчина, — пожимает плечами шеф.

Что ж, это меньше, чем я хотел, но больше, чем ожидал. Проиграть ему, что ли, десять кусков? Нет. Не оценит. Уверен, как все, что раз шелк акромантулов не берет сталь, то его ничто не возьмет.

Сказать по правде, я тоже в этом уверен. Был.

* * *

Таттинг осторожно ставит на пол брякнувший костями мешок, Твилфитт непочтительно бросает на стол коробку с тем, что осталось от вещей покойника. (А коробка от детского питания, вот и верь, что сделка с принцем у него была единственная по ту сторону барьера!). Хранили в примерочной кабинке. Там табуретка с ящичком, вот в ней. Бедолаги, каждый квадратный фут у них на счету. С нижних этажей подступает разрастающийся бизнес, сверху жизненное пространство ограничено олимпийским шмотьем.

Зато сегодня у них праздник избавления сразу от двух головняков. Проклятые знаком Бафомета подарки принца улетают из мансарды мешками из-под муки («Муку продают стофунтовыми мешками, это короткий хандредвейт или центал, он же центнер», — на смертном одре буду помнить). Весь эльфятник впрягся, кто устает аппарировать, раскладывает одежду по стеллажам в Хоге. А я тут принимаю останки человека из кокона.

Сидим в отгороженном ширмами углу мастерской, рядом стучат невидимые «Зингеры» да время от времени скороговоркой вступает оверлок. Торговый дом «Твилфитт и Таттинг» представлен Твилфиттом и Таттингом. Мадам Твилфитт в платье крысиного цвета с воротником под горло, с ножницами в кармашке портняжного передника и с подушечкой для булавок на запястье, подпирает стену, изображая, что зашла на минуточку. На горизонте курсирует юная мисс Твилфитт, посвятившая день переноске туда и обратно грудастого манекена. Иногда манекен переодевается для конспирации. Вторую договаривающуюся сторону представляю я в неплохо сохранившей вид белой рубашке (лавсан рулит!) и в экс-белых штанах, как будто снятых с притаившегося в засаде снайпера. Ниже линии пиджака они сплошь в паутине и не липнут потому, что собрали на себя разнообразный гербарий с вкраплениями раздавленных грибов и насекомых. Разинувшие рты туфли мне починила Прозерпина и даже навела на них лоск теми же чарами, которыми полирует обувь шефа.

Ах, да. Шефа отклеили так быстро и буднично, что вспомнить нечего. Звякнуло мне из прошлой жизни, что какой шелк ни прочный, а он белок, стало быть, должен распадаться в кислоте. Решил, пускай это будет цеховая тайна. Покупка кислоты в здешних аптеках таким образом исключалась, и послал я Дедала на большую дорогу. Шефа отвели в туалет, завязали глаза. Мол, я под Непреложным, посмотрит — убьет своего управляющего. Тем временем Дедка спер аккумулятор из первой же машины с поднятым капотом. Покапали с перышка кислотой из банки, паутинки и скукожились. Аккум вернулся в машину, шеф вымыл руки и приступил к доставленному ленчу. Прозерпина под мою диктовку издала приказ: «В связи с некриминальным характером гибели Джона Доу служебное расследование прекратить, труп захоронить», а шеф подмахнул, даже не попытавшись засчитать это как проигранную мне услугу, настолько был под впечатлением «цеховой тайны». Услугу я тоже назначил, пока шеф не замотал.

На сегодня у меня остался Гринготс, но, видно, придется отправлять Чуме сову с извинениями. Нет у меня ни сил, ни свежих мыслей насчет бюджета. Вижу, что ту же мыльную стружку стоит заменить специализированными детергентами, а какими?.. Да и устал от впечатлений, как ребенок в магазине игрушек. Хочется лечь на пол и побиться затылочком, а все чтоб утешали.

Осматриваю вещи покойного, гоняя карандашом по дну коробки. Ржавый брусочек, в котором угадывается поддельная «Зиппо». Останки берцев. Поясной ремень выживанца, сплетенный из грязного, но совершенно не испорченного желудочным соком паракорда, с хитровыделанной пряжкой... Ага, сюда нажимаем... С помощью второго карандаша открываю застежку, показываю галантерейщикам. Те не впечатлены: куцый клинок, изогнутый в плоскости, как арбузная корка, чтобы прилегал к телу. Волшебник бы нанес на пряжку уменьшающие руны, и прячь хоть турнирное копье.

— Мерлин великодушный, неужели это все?! — смахивает слезу миссис Твилфитт.

— Не все! — поправляю голосом пенсионера-общественника, заставляя ее вскинуться. — А где куртка с покойника?!

Спрашиваю наугад: может, валяется куртка в лесу или еще найдется в палатке, я там специально не искал.

Твилфитт и Таттинг переглядываются с видом малолетних расхитителей варенья.

Ну, разве не придурки?!

Я с шести утра на ногах. Я поставил на место самую опасную тварь Запретного Леса и поладил с одним из самых безбашенных гопников магического мира. Мы с Дедкой попадали в болота и в ловчую паутину, дважды видели вплотную уже приоткрытые для укуса хелицеры с каплями яда. Я, в конце концов, от шефа вышел без потерь для кошелька и репутации, а такие случаи в Департаменте считают по пальцам. Я с утра не жрал! В моей груди трепещет сердце молодой свиньи, и это не смешно ни хрена, поскольку сегодня я осознал, что могу умереть не только от недотраха. Может, в сердце уже оторвался сосуд, и с каждым толчком в грудную клетку изливается струйка крови. В отпуск надо после таких лечебных воздействий, валяться на нежарком пляже и прессом играть, чтоб телки сами слетались. А у меня он был, отпуск? Был он у меня вообще за восемьдесят лет? Учебный год, бюджет, ремонт. На Рождество можно соскочить на неделю. Теоретически. И ЭТИ... ДВА... НИФ-НИФ С НАФ-НАФОМ... БУДУТ СО МНОЙ ШУТКИ ШУТИТЬ?!

Таттинг перехватывает мой взгляд, бледнеет пятнами и начинает икать.

— Аргус! Ты чего, Аргус! — пятится Твилфитт. — Там строчка интересная, мы и взяли изучить...

Повинуясь взгляду миссис Твилфитт, он пулей вылетает за ширму. А я оказываюсь в сдобных объятьях у груди, которую сразу хочется освободить из неволи и приласкать. Теплый шепот щекочет ухо:

— Ты молодец. Ты им всем показал. Ты герой, как из сказки...

— ...А ты, факеншит, хрен ли пялишься? Бренди, живо! — Это Таттингу.

Ниф-Ниф вылетает пулей, а к нам за ширму всовывается безголовый манекен в пурпурной мантии, поворачивается по сторонам, как будто осматриваясь, и протискивается весь вместе с обнимающей его за талию юницей Твилфитт.

— Мама, я так рада, что у вас наконец-то вспыхнуло сильно запоздалое чувство! Хотите, постою на шухере?

Становится весело, и впрямь настроение шарахается, как у подростка. Высовываюсь из-под сдобной руки в холодный мир. Женщина слабо пытается удержать:

— Тебя правда отпустило, Аргус? Так быстро?

— Хорошенького понемножку. Спасибо, Линда.

— И это всё?! — разочарована юница Твилфитт.— Мистер Ворюга, не соблаговолите ли пояснить, что наблюдали мои наивные девичьи глаза? Если это была попытка соблазнения, то почему такая вялая? Где ваша решительность? Где задор? Мне же совершенно нечего будет рассказать девочкам в Хоге!

— Медея, мой сахарный олененок! — с бесконечной нежностью начинает миссис Твилфитт. — Отфакни от Аргуса! Он за сегодня сделал для нашего счастья больше, чем весь твой отец за десять лет! А ты же знаешь, как много делает твой отец! Естественно, Аргус надорвался!

— И вы решили восполнить его иссякшие силы из бесконечного кладезя вашей материнской любви? Я в восхищении, мамуля! Давайте, давайте же сделаем это вместе! Я могла бы омыть героические раны мистера Ворюги... Или что-нибудь еще. В таком могучем теле невинная девушка всегда найдет что омыть!

— Меди, мой нежный цветочек! Неужели трудно выучить простую последовательность?! Сначала ты даришь мужу свою невинность. Потом даришь семейному бизнесу наследника. И только после этого омываешь, что тебе захочется, у кого тебе захочется и как тебе захочется!

Завершив эту тираду, миссис Твилфитт с ожиданием смотрит на меня. На язык просится сосем не подходящее к моменту: «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю»!

— Сначала образование! — говорю твердо. Всем родителям нравится, когда у детей образование. Потому что в случае чего можно сказать: «Мы тебе образование дали!».

— Значит, по остальным пунктам возражений нет?! — подхватывает юница Твилфитт. — Ворюга, ты душка! Первый же адюльтер с тобой и только с тобой! А пока можно я буду звать тебя Аргус?

Теперь я вопросительно смотрю на миссис Твилфитт. Та пожимает плечами.

— Мне даже лестно, — говорю, — но видите ли, юная леди, нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Поэтому решим так: в замке подчиняемся этикету, а дома — как мама разрешит.

— Мама разрешит, Аргус! Ты не смотри, что она совершенно без декольте и с булавками! Это лишь защитная раковина, под которой скрывается...

— Меди! — тон миссис Твилфитт вызывает порыв встать по стойке смирно. — Человек из Запретного Леса пошел не домой, он пошел к нам, решать наши проблемы. Прояви немного такта и понимания, как это делает мама...

Моя шея оказывается в стальном зажиме, и мне остается лишь поудобнее умоститься щекой на дарящей покой груди.

— Прости, Аргус! — вспыхивает юница Твилфитт. — Я правда благодарна, просто не знала, как сказать...

— Брысь! И оставь леди Малфой! Она тебе не игрушка!

Юница фыркает и убегает, напоследок зазывно качнув бедром. Задетый ею манекен шатается и стучит по полу тяжелой подставкой. У «леди Малфой» гренадерский рост и цилиндрическое туловище Маккошки. Или мантия скроена свободно, тогда леди худа, как прут из метлы.

— Лорд Малфой вернул мантию своей бабушки. Ей, дескать, не понравилась, она только раз надела... Крохобор! — поясняет... нет, называть «миссис» женщину, лежа щекой на нее груди, это изврат какой-то. Пускай будет Линда. Временно. Несмотря на прямые, как двутавровая балка, намеки, мне попросту страшно развивать отношения со стихийницей.

— А почему леди сама не вернула мантию?

— В том-то и дело, Аргус! Леди умерла четыре года назад!

— А тот единственный раз, когда она надела...

— Нет, Малфои хоронят в саванах, в родовом склепе.

— Дядя Джерри! — слышится из-за ширмы голосок неутомимой юницы Твилфитт. — Мама там переживает бабье лето, и вам лучше не входить.

— Это у нее надолго? — глупо интересуется Таттинг.

— Не знаю, смотря каков партнер... У меня, разумеется, чисто теоретические сведения.

— Меди, доченька, если ты не заткнешь свой очаровательный ротик, то не переживешь девичью весну! — томным голосом отзывается миссис Твилфитт, поглаживая меня, как щенка. — Джерри, входи. Надеюсь, ты догадался позаботиться о закусках?

Манеры Таттинга заставляют вспомнить конспиративное пьянство на службе, другое дело, что вместо плавленого сырка он приносит в кармане вазу с фруктами. Главное, в кармане. И выполняет ритуал запирания — в данном случае не двери, а ширмы, и не ключом, а заклинанием, но это местные особенности. Роль поллитры, хранившейся за отопительной батареей, с потрясающим успехом играет грудастая бутылка самого настоящего «Наполеона». Таттинг, встав на цыпочки, достает ее со стеллажа с тканями и невинно улыбается... уже миссис Твилфитт, поскольку я покинул гостеприимную грудь.

Выпиваем под торопливое «Прозит!», не чокаясь, как за покойника, по-плебейски вгрызаюсь в нежнейший плод манго, желудок реагирует звучным «Вау!». Разумеется, при моей-то кривой везучести, именно в этот момент черти приносят Твилфитта с искомой курткой. Лежит она коровьей лепешкой в тазике, распространяя кислую вонь, Твилфитт брезгливо отворачивается и смаргивает слезы. Изучать они взяли... Так бы и валялась, пока не выбросили...

— Сони!

В лицо дышит сквознячок вытесненного тельцем эльфа воздуха. Зачем-то под невидимостью пришел.

— Два пакета от магловской одежды. Побольше.

Хлоп! Аппарировал. Минута, снова сквознячок, и на стол падают пакеты. Надеваю их на руки, беру куртку, выворачиваю на нее один пакет, поверх другой.

— Ты, похоже, часто имеешь дело с этой пленкой, — замечает Твилфитт.

— Первый раз у вас увидел.

— Вот не подумал бы. Так ты ловко упаковал, кончиков ногтей не запачкал!

— Я же с одиннадцати лет при швабре. А в профессии уборщика три этапа совершенствования. На первом ты подходишь к куче дерьма и размазываешь его по окружающей обстановке, за исключением той половины, которую уносишь на себе...

Заставляю себя балагурить, чтобы мой уход не выглядел слишком поспешным. Галантерейщики не должны потом сказать: «Принесли куртку, и Ворюга заторопился».

— ...На втором подходишь к куче дерьма и оставляешь за собой чистоту, а все дерьмо уносишь на себе.

Может, и торопиться нет настоящей причины — мало ли что почудится, когда нащупаешь под осклизлой тканью... Допустим, нож, бывают же ножи с цилиндрической рукояткой.

— А на третьем? — спрашивает заинтригованный Твилфитт.

— Подходишь к куче дерьма, а она говорит: «Чувак, может, договоримся?».

Язык ворочается все труднее, как будто в рот подкладывают камушков, как... Диоклетиану? Нет, Диоклетиан выращивал капусту. Что, в общем, не мешало наложить ему в рот камушков, только зачем?.. Ой, отключаюсь...

— Сони!

Снова сквознячок по лицу.

— Ты почему не показываешься?

— Хозяин звал, Сони явился. Хозяин не приказывал Сони показываться.

Бросаю пакет с курткой в коробку, сверху мешок с костями.

— Отнеси домой, возвращайся за мной.

Хлоп! Коробка исчезает.

Раскланиваюсь, отклоняю предложение остаться на обед, прошу не заходить в мансарду, пока эльфы там не закончат, а то они у меня диковатые.

— Потому что ты их запугал, Ворюга! — голословно обвиняет вновь просочившаяся к нам юница Твилфитт. — Довел маленьких, что они носики высунуть боятся, ходят под невидимостью!

Возвращается мой запуганный, спрашиваю, почему он под невидимостью. А этот засранец начинает юлить, подтверждая худшие подозрения защитницы: хозяин недоволен? Чем Сони провинился? Сони хороший эльф! Сони выполняет все приказы!

Да мать твою за ногу! Сговорились все, что ли, меня до родимчика довести!

— Сони! Приказываю показаться!

Он проявляется медленно, как отпечаток на фотобумаге.⁽⁴⁾ Даже не знал, что эльфы так умеют. Юница Твилфитт сыплет восхищенными факами, Твилфитт-папа рвет бутылку из рук присосавшегося к горлышку партнера, миссис Твилфитт разражается внеплановой молнией, успев направить ее в пол.

Сони испуганно моргает полными слез глазами. На нем леотард⁽⁵⁾ гимнастки в Британских флагах спереди и сзади, со вставками телесного цвета на боках.

ДО ОКОНЧАНИЯ ЧАСТИ "СЫЩИК" ОСТАЛОСЬ НЕМНОГО, ВЫКЛАДЫВАЮ, ЧТОБЫ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЗУДА ПЕРЕДЕЛЫВАНИЯ.

---

1) Excuse me! — крайняя степень возмущения в устах воспитанного британца. А в устах невоспитанного — Excuse the fuck out of me!

На туристическом английском Excuse me — и приглашение к разговору, и единственная форма извинения. Но! Вспомним замечательный фильм «Большая прогулка». Эпизод, где английский летчик обедает в вагоне-ресторане с немецким офицером и палится на том, что рефлекторно извинился, рассыпав соль. «Sorry» он сказал!

Вернуться к тексту

2) Машинное ружье, Machine gun — дословный перевод «пулемета». Пытаюсь передать лексику волшебника, говорящего о чуждом ему мире. Поэтому и драйвер — не такое специализированное слово, как водитель, driver в английском языке может быть, скажем, погонщиком собак.

Вот такая «единичка» могла быть у Гриндевальда. Высота 172 см.

http://ww2tanki.ru/images/tanki/nemeckie-tanki/tank-pz-1/tank-Pz-I.jpg

Вернуться к тексту

3) В самом деле, где справедливые законы верховного законодателя Магической Британии? Как возможно, что вопреки ему Малфой добивается казни гиппогрифа, Фадж игнорирует возрождение Волдеморта, Амбридж в одиночку издает если не законы, то подзаконные акты? Или взять суд над Гарри: перенесли заседание, а Дамблдора не предупредили... Он вообще глава Верховного суда и парламента, или клоун Дамби?

Вернуться к тексту

4) Девяносто первый год! Рулит аналоговый фотопроцесс: проявитель, закрепитель, фотоувеличитель. Спустя четыре года появится Canon EOS DSC 1 с разрешением в 6Мп — уже можно говорить, что цифровая фотография состоялась. Для тех, кто готов выложить за камеру $39 000.

Вернуться к тексту

5) Леотард или Леотар — слитный гимнастический купальник, прототип коего придумал в XIX веке цирковой гимнаст Жюль Леотар. (Помните цирковых борцов из фильмов про дореволюцию? Вот такой). Главная идея, что это единая одежка, которая надевается ногами в вырез для шеи.

Вернуться к тексту

В «Дырявом котле» гуляют эльфы — паукоборцы в ярких легкоатлетических маечках с грозным знаком Бафомета. За стойкой орудует Сони, бойко нацеживает из банок с краником стаканчики мухоморовой и козленочковой. В самой большой банке плавает Хагрид в кротовом пальто, булькает невнятные ругательства. «Чего изволите?» — изгибается передо мной Сони и, озираясь, добавляет торопливым шепотом: «Хагридовку не заказывай». — «А то Хагридом стану?» У Сони опускаются плечики: «Так ты знал?! Что ж, хозяин Ворюга хороший эльф. Хозяин Ворюга знал и все равно пил, чтобы стать маленьким карманным Хагридом Дамблдора!».

Просыпаюсь в поту, голова горит и чешется, как будто три дня в ушанке лес валил. Ушанка в наличии, щекочет висок мехом. Прикоснулся, замурчала. Кошка. Ладно, ладно, и я тебя... Но хамства не прощаю! Ты видела, чтобы я на подушке с ногами валялся?.. Вот! И никто не видел. Потому что я не валяюсь! Так что брысь!

Не брыськает. Наказывать сейчас бесполезно, надо ловить момент, когда станет устраиваться на подушке. А так не поймет: лежала себе, никого не трогала, и вдруг согнали. Произвол!

Как, однако, меня срубило с устатку и стопки коньяка! Заснул не помывшись, не поевши и, кажется, порток не снявши. Мои бывшие белые на полу, одна штанина подозрительно тянется под одеяло, пошевелил ногами — так и есть, запутался... Это в лучшем случае, а то, может, и прилип. Но хоть поспал. Сделал из одного дня два, как Винни-не-Пух.⁽¹⁾ Четверть пятого на часах, еще не вечер. Рассчитаюсь с галантерейщиками, зайду к Чуме, попрошу отсрочку и — в Большой Лондон, восстанавливать контакты с поставщиками. Никого не помню, но есть же старые накладные, визитки... В кабинете, видимо, а где кабинет, можно спросить у эльфов. Вечером загляну к мадам Хуч, но сегодня у нас вряд ли срастется, потому что прогулку при луне я уже обещал кентавру.

Ладно, цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!⁽²⁾

О, счастье молодости — вскочить с постели рывком, зная, что не потемнеет в глазах, не прихватит сердце и не прострелит поясницу... О, кошачий вопль и когти в голове! Тащу ее за шиворот — цепляется, как депутат за мигалку. Кажется, что когти скребут по костям черепа, а может, так и есть. Кровь ручьями, уже в глаза натекло. Да что за хрень! Дернул. Почувствовал себя бароном Мюнхгаузеном, когда тот тащил себя за волосы из болота. Сволочная киса деранула задними лапами, волна липкого ужаса: она ж мне по яремной вене... Крови не добавилось, а должна хлынуть потоком, темная, венозная... Пощупал — тряпка со швами. Наволочка. Прикрыла от когтей. Откуда у меня на голове наволочка? Оттуда же, откуда кошка: прилипла к паутине.

Уф, хотя бы разобрался, что происходит, уже неплохо. Половчее пристраиваю кошку, ну и дурацкий, должно быть, вид: Его Величество милостиво соизволил возложить на себя... Поглаживаю тощую спину (глисты у нее, что ли?), кошка быстро успокаивается и включает мурчалку.

Ох ты ж, киса, морда наглая, кого бы попросить, чтоб долбанул тебя Петрификусом? Надо, киса. Надо! А как еще тебя отклеивать, истеричку?

Заплатив десятком новых царапин, приобретаю уникальный навык действий в сортире с кошкой на голове. Выхожу в гостиную — такая планировка, все двери ведут в гостиную, — прилипшие к ноге частично вывернутые штаны волочатся следом.

И нос к носу сталкиваюсь с Макгонагалл.

* * *

— Ах, вот ты где, Аргус! Чем ты только занимаешься?! — выпаливает достойная ученица Дамблдора, как только я под недвусмысленный шум воды появляюсь из-за двери.

И зависает.

— Минерва?

— Аргус?.. Э-э-э... У тебя на голове Миссис Норрис.

— Я знаю. Что-то еще?

Макгонагалл оценивающе разглядывает мою физиономию. Кровь из царапин уже начала подсыхать и стягивает кожу; судя по ощущениям, у меня не замараны только нос и подбородок. Ниже она взгляд не опускает, но с женским зрением это и не нужно.⁽³⁾ Не сомневаюсь, что плиточки мышц на голом торсе пересчитаны, знаки Бафомета на трусах занесены в память с пометкой разобраться, и недоснятые экс-белые штаны классифицированы как доказательство тяжелейшего пьянства.

Но — прайвеси⁽⁴⁾, леди и джентльмены! Наш простой по идее и полный непостижимых для иностранца нюансов культурный обычай. В частную жизнь — исключительно по приглашению. Макгонагалл, коль уж вломилась незваной, остается помалкивать, пускай я хоть обольюсь зеленкой и начну кидаться на стену. Убьюсь, тогда окажет помощь. А так — только если попрошу. Я у себя дома, а мой дом — моя крепость.

Не дождавшись объяснений, Макгонагалл выкладывает причину своего визита:

— Аргус, директор Дамблдор в меланхолии. Кто-то развеял его патронуса.

— Это стоит сожалений?

— Разумеется! Тебе простительно не знать, но! — Макгонагалл вздымает кверху палец и декларирует с расстановкой, как ученикам под запись: — Насколько патронус является квинтэссенцией самых светлых чувств волшебника, настолько же уничтожение такового оскорбляет означенные чувства!.. Вульгарно выражаясь, это как будто ты наслаждался романтическим свиданием, и вдруг твою даму изнасиловала какая-то шантрапа... Мистер Ворюга! — в голосе Макгонагалл прорезается торжественный звон. — Патронус был отправлен на ваши поиски, вы были свидетелем вопиющего оскорбления директора Дамблдора, и сейчас вы назовете имя негодяя!..

— Позволь спросить, Минерва, тебя директор просил узнать, или...

Разошлась Маккиса: ноздри раздуваются, вот-вот пыхнет дымом.

— Не увиливай, Аргус! Имя! — Она снижает голос, неуклюже пытаясь включить доверительные интонации. — Или их было несколько? Ведь немногие способны в одиночку развеять чары Величайшего Светлого волшебника современности!.. Ну, конечно! Как я сразу не догадалась: Гвардейцы Смерти! Ты, разумеется, не мог им помешать... Где они тебя выследили?!

— Титус, — выдаю шефа, пока уничтожение кое-как скастованной птички не вылилось в сговор мировой закулисы.

— Титус, и все?

— Титус Поллукс второй, Лорд Гринграсс одиннадцатый, директор Департамента недвижимости.

Гибкостью мышления Макгонагалл напоминает бульдозер с уснувшим водителем: способна развернуться на месте, только — не раньше, чем упрется и проспится.

— Но какое отношение он имеет к Гвардии Смерти?

— Никакого. Ты должна знать, что в войну Гринграссы даже не устраивали приемы, чтобы ненароком не пригласить Гвардейца.

— Тогда зачем он тебя выслеживал?

— Минерва! Сэр Титус меня не выслеживал, это твои домыслы! Я сам явился к нему на прием.

Бульдозерист начинает просыпаться, но еще неадекватно воспринимает действительность:

— А почему ты отправился в Лондон, когда был нужен Альбусу здесь?!

— А почему я понадобился Альбусу, когда был в Лондоне?

— Да, в общем, домовики уже все сделали без тебя, — признается Макгонагалл. — Профессура возвращается из отпусков, и Альбус решил, что пора накрывать обеды в Большом зале.

Хватаюсь за голову, то есть за кошку. Столько проблем из-за чертова патронуса, и ведь на абсолютно пустом месте! Дамблдору захотелось посмотреть, каким я вернулся из Мунго, только и всего, а эльфам он и сам отдал распоряжение. Но мы ж Величайшие! Мы не могем в простоте! Нам надо вызвать человека на ковер, без объяснения причин, и непременно патронусом, чтоб напомнить, кто тут ху. Угостить мармеладкой, посверкать очечками, поспрашивать: «Мальчик мой, ты ничего не хочешь мне сказать?»... Узнаю имя лысого целителя из Мунго и пошлю ему бутылку. За точность формулировки: Дамби — природный органический козел!

— Этого нельзя так оставлять! — вещает Макгонагалл. — Аристократия совсем распоясалась! Какое он имел право развеивать патронуса Верховного чародея Визенгамота?!

— Хорошо, Минерва. Я прикую сэра Титуса в пыточной и отшлепаю дощечкой для девочек.⁽⁵⁾

— Мне не до шуток!

— А я и не шучу. Забавная была бы выходка, вполне в духе той репутации, которую создал мне директор Дамблдор своей квинтэссенцией самых светлых чувств.

— Какой репутации? — на что-то надеясь, уточняет Макгонагалл.

— А то ты не знаешь, какие о нем ходят слухи... Так вот, Минерва, не забудь передать мистеру Верховному чародею и протчая, что теперь уже не слухи. Теперь он некоторым образом официальный педераст! А я его любовник.

На лице Макгонагалл дежурное выражение «сосу лимон» сменяется на «отравилась уксусной эссенцией».

— Этот патронус... Он сказал что-то не то?

— Директор Дамблдор через своего патронуса сказал все не то!

— Дословно помнишь?

— По гроб не забуду!

«Если он опять не напоит меня зельем забвения, но это хрен ему в серебряную бороду», — добавляю про себя. А вслух цитирую, стараясь воспроизвести слащавые интонации Дамби:

— Аргус, мальчик мой, ну, где ты? С утра тебя добиваюсь!

Долгую минуту Макгонагалл молчит, прикрыв глаза, маска строгой училки размывается, и сквозь нее проглядывает лицо рано постаревшей под тяжестью жизни вдовы. Ее почти жалко.

— В общем-то ничего однозначного Альбус не сказал, — уговаривает она скорее себя, чем меня. — Как говорится, каждый понимает в меру своей испорченности.

— Сможешь повторить это лорду Гринграссу?.. Минерва, он считает оскорбленной стороной себя, а не Дамблдора с его развеянным фениксом! Мне влетело за попытку сделать дом свиданий из присутственного места.

— Но ты не виноват!

— Важно не кто виноват, а кого назначат виноватым... Скорее всего, меня отзовут из Хогвартса, как только найдут замену. Прошу, Минерва, постарайся, пока я еще здесь, избавить меня от вызовов Дамблдора. Так и для него будет лучше. При людях я сдержусь, а с глазу на глаз обязательно наговорю ему неприятных вещей. Ведь сколько раз просил не называть меня мальчиком! Мне девяносто один год, в конце концов!

Кошка, стерва, почувствовав мое волнение, выпускает когти, хорошо хоть, не дерет. Шиш ей Миссис Норрис, будет Анной Карениной.

— А это долго — найти тебе замену? — интересуется Макгонагалл. Уже списала меня.

— Как уж сложится. Не каждый согласится на Шотландию, не каждый справится с хозяйством замка.

— Так трудно работать завхозом? — с мадам профессора можно писать картину «Высокомерие». Сам не верю, что минуту назад мимолетно пожалел эту мегеру.

— Минерва, я за год меняю в среднем тысячу прокладок...

— В каком смысле? — заливается краской. Тьфу ты!

— В замке пятьсот одиннадцать водопроводных кранов, не считая магистральных, в каждом резиновая прокладка.⁽⁶⁾ В туалетах на первом этаже они стираются за месяц, в остальных реже. А еще дети бьют унитазы и раковины, и даже стальные трубы повреждают время от времени. Эльфы, конечно, чинят, но их магия не всесильна, а ручную работу им поручить нельзя... У меня шесть строительных специальностей, Минерва, и каждая востребована в замке. Это не говоря о закупке расходных материалов и организации трехразового питания, которая отнимает больше всего времени. А вы видите только то, что старик со шваброй ночами шатается по замку, а днем спит до обеда.

— Не знала, — без эмоций признает Макгонагалл и удаляется стучать другу и учителю, одарив прощальным взглядом кошку, а я для нее уже отрезанный ломоть.

Слава Богу. Теперь Дамблдор отвянет, дожидаясь, когда меня уберут из Хогвартса. Не просить же прощения. Не ему и не у сквиба...

---

1) Уинстон Черчилль спал после обеда. В первую мировую войну, когда рулил флотом и дослужился до военного министра. Во вторую мировую, когда рулил уже всей страной. Спал после обеда. По карамельной версии, сон позволял ему сделать два дня из одного и работать по шестнадцать часов в сутки. А злые языки вспоминали, что Винни не завтракал без спиртного, а уж за обедом надирался в хлам. И засыпал.

Вернуться к тексту

2) Слова Н.С. Хрущева на 22-м съезде партии. Сказаны были на фоне хлебных очередей после провала авантюры с подъемом казахстанской целины, поэтому ушли в народ как болванка для шуток. «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!», — говаривал бригадир грузчиков Леня Шурпе, сервируя газету поллитрой и кильками в томате.

Вернуться к тексту

3) У женщин широкоугольное зрение, сладки ягоды собирать, у мужчин — телескопическое, замечать вдали дичь. Другими словами, женщина краем глаза срисовывает соперницу от пучка на затылке до кончиков туфель, а мужику, чтобы все рассмотреть, надо пялиться в упор. За что и огребаем от своих благоверных.

Вернуться к тексту

4) Privacy обычно переводится как «тайна частной жизни»

Вернуться к тексту

5) Дощечка-шлепалка похожа на ракетку для пинг-понга с вытянутой рабочей частью. Применялась к малышам и девочкам, поскольку не оставляла рубцов. Но это для везунчиков. На большинстве старинных иллюстраций детей порют розгами различной толщины и, видимо, жесткости. Старшим девочкам доставалось по плечам или по шее; публичное заголение ягодиц — это уже из порнографических сочинений.

Вернуться к тексту

6) Почти забытые реалии: ночной стук капель в мойке, глухой мат главы семейства, пытающегося затянуть кран со стершейся резинкой. Стоила она пятачок, неофициальная такса сантехнику за визит — рупь. Мужики обзаводились разводными ключами и меняли прокладки сами, женщины экономили. Струйка воды из крана, оставлявшая в мойке несмываемую ржавую дорожку, была своеобразным символом дома без хозяина.

Как-то раз меня угораздило сменить прокладки одинокой поэтессе — без задней мысли, просто гости напились, а у меня неподалеку жили родители, я и сходил за инструментом, чтобы проветриться. И мой телефонный номер стал циркулировать в литературных кругах, видимо, с определенным комментарием, потому всякий раз, когда я менял прокладки, дамы различных возрастов и творческих способностей читали мне свои стихи, а иные и прозу. Примерно у десятой я увидел справочник Союза писателей СССР толщиной в два современных женских романа, и задумался, что ведь есть еще профком литераторов и бессчетное количество литобъединений. Одиннадцатой и последующим пришлось отказать, а звонили потом долго...

Ссылка посвящается Восьмому марта. С праздником, дорогие читательницы!

Вернуться к тексту

* * *

Месяца два я легко продержусь в статусе «не сегодня завтра уеду». Сентиментальные прогулки вокруг замка, сбор местных сувениров... Красиво будет смотреться на каминной полке залитая в стекло веточка терновника с зацепившейся за колючки прядкой единорожьей шерсти: сизые ягоды, вишневые шипы, желтеющие листики, шерсть как светящееся облачко... В сезон линьки ее хоть граблями с кустов собирай... Придумал, буду плести шерстяные ремешки! Ага, с обережными рунами. И дарить профессорам на память об Аргусе Ворюге, роняя одинокую слезу. А Дамби, пидору, не подарю! Еще сделаю большой сундук и попрошу Флитвика зачаровать на расширение — давно собирался...

Пожалуй, так я и полгода смогу протянуть, особенно если шеф подыграет. А что? Выманю его на шашлык из молодой свинки, поднесу очередной моток шелка... На портянки, вертится на языке, потому что все остальное у шефа есть. Разве что домашние эльфы не в шелках, и то потому, что с их кузнечиковыми фигурками выглядели бы, как отощавшие шлюхи-наркоманки в пеньюарах... Подыграет! С Дамблдором поздоровается сквозь губу, меня вздрючит со спецэффектами, как будто магию не сдержал от гнева... А я буду стенать, мол, восемьдесят лет отдал замку, и клясться, что в последний день перед отъездом выскажу директору все, что о нем думаю. Да что в последний день, я хоть сейчас выскажу! Подать мне Дамблдора! Приведите его, я хочу видеть этого человека!..

И пускай побегает от скандала со сквибярой. У Величайшего больше возможностей бегать от меня, чем у меня бегать от него.

Увы, сколько ни тяни, а в конце концов до Дамблдора дойдет, что меня никогда не отзовут из Хогвартса, разве что вынесут вперед ногами. На мне британский шелк, стратегический материал: фильтры для зельеварения, подвижные соединения для ткацких станков. Невыразимцы его зачем-то покупают, а уж на мантии берут все, кто может себе позволить.

Итак, Дамблдор поймет, что я остаюсь, и полезет мне в голову. Это его модус операнди: всех обаять, а уж насколько, зависит от человека. Хагриду, который ему не больно-то нужен, Дамблдор улыбнется мимоходом, и тот готов на амбразуру, размазывая сопли счастья. Макгонагалл, пожалуй, тоже отдаст жизнь за своего Альбуса, но для нее он далеко не бог, а стареющий друг, которого надо предостерегать и опекать. Снейп норовит выскользнуть из-под контроля, прячется за ментальными щитами, и директор его давит административным ресурсом. Я... А я принимал из его рук эликсир забвения.

Стыдиться ли покорности, если начал карьеру с похорон предшественника?.. Конечно, не факт, что кладовщика убил директор Диппет, но, по-моему, так еще страшнее. Помер человек, и никто палочкой над ним не махнул на предмет выявления остаточных эманаций. Понятное отношение пригревшихся на своих местах людей: пока не махнуто палкой, уверенности нет, одни подозрения, а с подозрениями жизнь вполне уютна.

Можно без конца рассуждать, что девяносто первый год не одиннадцатый, Дамблдор не Диппет, а я не кладовщик. Но когда прочувствуешь, что на кону собственная шкурка, остается только сказать себе, что и эликсир забвения не Авада. И выпить.

В Мунго «ляксирчик» выпрашивают депрессивные старухи, он считается безобидным, насколько вообще может быть безобидным вмешательство в высшую нервную деятельность. Вмазал, и опостылевшая жизнь заиграла незнакомыми красками, каждый день узнаешь что-то новенькое.

А у меня одни только мысли об эликсире вызывают паническую атаку. Не хочу! Не буду! Больше никогда! Пусть лучше Дамблдор сразу меня убьет! Ну, или я его. Превентивно.

Я Аргус Гермес Филч, предположительно тысяча девятисотого года рождения (или восемьсот девяносто девятого — мелкий был, а в приюте определили на глазок). Другого имени не знаю, другую жизнь вспоминаю все реже с каждым днем и не жалею о ней. Но я уже не прежний. Сменился тот маленький человечек, который глядит с темного чердака в окошки зрачков. Для него, нового, это тем более не беда, а нечаянная удача. Однако старый-то исчез! Умер незаметно для всех.

В детстве читал рассказ или повесть, как в одной кабинке человека разберут на молекулы, в другой соберут — ура, мгновенный транспорт, межпланетные путешествия. А что с тем, кто на чердаке? С душой, самосознанием, личным «я»? В переданном кабинкой цифровом описании его нет, там про молекулы. Не получается ли, что каждое путешествие убивает личность, а в новом теле возникает другая? И все люди работают, дружат, трахаются с бессчетными копиями тех, кому пожимали руку при первом знакомстве, кому подарили первый поцелуй.

Мне было жутко тогда, в детстве. Представлялось, что кабинки изобрели — конечно, не сразу, я повзрослеть успел. Стою у высокого порога, как в подводной лодке, и должен войти, закрыть за собой дверь, и настанет вечная тьма, а глаза моей копии откроет уже другой.

Или я напрасно паникую? Может, годы в запасе у меня? Как-никак, предпоследней порцией эликсира Дамби одарил меня в пятьдесят шестом, и по серьезной причине: мои доклады в Департамент могли помешать ему свалить директора Диппета... Нет, не могли, а точно помешали бы! Департамент оценивает арендаторов с одной позиции: в какой мере их личные качества способствуют сохранности фонда. Диппет назначал детям розги за беготню по коридорам — хорошо, не будут сшибать с подставок казенные латы. Дамблдор победил Гриндевальда — плохо, амбициозный вояка того и гляди соберет кружок экстремистов, а потом аврорам придется брать замок штурмом, нанося материальный ущерб.

Он еще ангел, Дамблдор с элексирчиком. На его бы месте каждый второй волшебник прикопал меня в лесу! Пока бы прислали нового, пока тот разбирался, претендент уже мял бы директорское кресло. Судьба решалась, а тут какой-то сквиб.

Стоп! Выходит, что и в нынешнем году мне пришлось хлебнуть забвения, потому что я мешал Дамблдору добиться... Чего? Должностей он и так нахватал выше человеческих возможностей, награды не ценятся на его высотах. Это аврору надо кровь пролить за висюльку, а главе Визенгамота дадут в обмен на лояльность министру, только намекни. Удивительно, что не дали за шестьдесят лет на ниве просвещения — в конце двадцатых Дамблдор пришел в Хогвартс профессором, должны были дать. Видно, Фадж остыл к Величайшему, а ведь так его превозносил после гибели Волдеморта.

Так чему я мешал? Эта хрень должна быть для Дамблдора сопоставима по ценности с должностью директора. Пускай не настолько, чтобы решить судьбу на десятилетия вперед, но все же влиятельная хрень.

Нет идей. Шеф советовал почитать «Пророк», стоит внять.

Что-то Анна Каренина вертится, опять запускает когти мне под кожу. Не дай бог, ей приспичило!

— Дедал! Дедка!

* * *

В эльфятнике буйствует высокая мода. Подростки, которые сегодня укрощали семейство мадам Арагог, подносят пакеты с одеждой, девчонки сортируют и записывают в амбарную книгу, добровольные манекенщицы демонстрируют модели лета восьмидесятого года. Энтузиазм невероятный даже для ушастых трудоголиков. Мне из прошлой жизни почему-то вспоминаются люди с бревном, Ленин и Никулин ⁽¹⁾. В носу щекотно от подступающих слез, и хочется говорить с трибуны, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой.

Сказать по правде, я ожидал, что идею униформы придется внедрять в эльфийские массы долго и трудно. Потому и завел разговор с Дедалом, когда мы в ванных отмокали (только сегодня утром, а кажется, что неделя прошла). А Сони слышал и схватил влет! Эльфы одеваются в наволочки, потому что они одинаковые, и ни об одной нельзя сказать: эта вещь моя. У нас теперь целый склад одинаковых вещей. Всяческих видов, но каждого помногу. Наволочки тоже бывают с рюшами, с кружевами — принципиального различия нет, запрещающие инстинкты молчат, стало быть, можно!

Мы с Дедалом застали уже относительно спокойную фазу, когда первый сенсорный голод утолен, и дело прибирает к лапкам распорядительная Жаба. Раскрасневшиеся от важности девчонки-счетоводы в зеленых с серебром леотардах, как будто специально сшитых на слизеринок, тычут в воздух указующими перьями, объясняя, на какой складской стеллаж отнести очередной мешок. Деловито звучат хлопки аппарации, крепкие эльфийские парни больше выносят, чем подтаскивают, и в свалке вещей все яснее видны два центра кристаллизации. В одной горке маленькие пакеты, в другой большие — для меня отложили. Приятно.

Эльфийский Пьер Карден Сони с видом утомленного триумфатора надзирает за происходящим с притащенной из библиотеки высокой табуретки-стремянки. Одет в оранжевую женскую маечку, точно как в моем сне, и это неожиданно царапает душу. «Хозяин Ворюга знал и все равно пил, чтобы стать маленьким карманным Хагридом Дамблдора!». Разумеется, слова не Сонькины, их мое подсознание шепнуло. Но все равно стыдно, что прогибался под Дамблдора.

Так, заметил меня Сонька. Открыл рот. И закрыл. Теперь счетоводки, глядевшие Соньке в рот. Открыли. И закрыли. По эльфятнику как будто расползается Петрификус тоталус замедленного действия. Последними замирают манекенщицы в нейлоновых купальниках, неизобретательно раскрашенных под Юнион Джек. Все молчат глухо, и я опять чувствую стыд перед своими бандитами, хотя давно вышел из возраста, когда важно, что пацаны скажут про новую стрижку.

Ну, обрил меня Дедал. Кошка недвусмысленно так кряхтела, я и рявкнул: «Брей!». Самое обидное, что тут она и обгадилась с перепугу.

— Хозяин, — с непонятной интонацией говорит Сони. — Хозяин...

И — в крик:

— Ура, хозяин Ворюга подстригся под эльфа!

* * *

Вызываю по камину Твилфитта, настраиваясь, что подойдет не сразу — ранний вечер, у него самая торговля. А отвечают немедленно, как ждали. Миссис Твилфитт. Сияет улыбкой, подавшись плечом к зеву камина, делает движение, как будто распахивает декольте (платье на ней прежнее, под горло, чтобы не беспокоясь о приличиях опускаться на корточки перед обшиваемым клиентом). Понимаю, что правда ждала. Торопится завершить сделку и забыть о подарке принца Чарльза, как о кошмарном сне.

— Ворюга! Заходи. Твилфитт клюкнул на радостях, но подпись уже нарисовал.

— Папа напился? А кто в таком случае делает гешефт в лавке?! — ужасаюсь, копируя саму миссис Твилфитт.

— В лавчонке дочурка, оформляет заказик на четыре тысчонки...

Дедал аппарирует со мной в спальню Твилфитта, бурчит: «Буду нужен, позовешь!» и возвращается в замок, ухитрившись показать недовольство бьющим по ушам хлопком аппарации. Устал старичок. Но нам обоим не хотелось перебивать триумф Сони. Пускай пьеркарденствует. Он вписал себя в анналы хогвартских эльфов, глядишь, станет баснословным героем вроде Мерлина.

Забот у меня поменьше, чем утром, любопытства побольше. Осматриваюсь и замечаю, что розетка под люстру уехала в угол потолка, тяги,⁽²⁾ не повернув, исчезают в стенах. Похоже, тут была гостиная или столовая, теперь сурово разгороженная аж с трех сторон.

Миссис Твилфитт оставила игривый тон, поджимает губы, но до Макгонагалл ей далеко.

— Аргус, сегодня был сумасшедший день... Мы растерялись из-за этого скелета...

Ага, снова прайвеси, наше британское всё!

— ...И показали то, что не предназначалось для моих глаз.

— Именно! Рассчитываю на твое понимание, Аргус. Те фривольности, которые ты наблюдал, только игра. Мы десять лет толкались боками в этом доме. Старшая дочь с мужем жили в детской, Меди, приезжая на каникулы, была вынуждена ночевать в мастерской, и все равно то и дело становилась свидетелем... взрослых отношений. И мы решили относиться к этому легко.

— Потому что иначе разругались бы в прах, — киваю. Эх, не жили они в коммуналке! Вот где толкаются и боками, и кулаками, и предметами кухонной утвари. — Линда, я все понял, и, поверь, вы только прибавили в моих глазах: ты, твой супруг, ваша очаровательная дочь и вы все вместе как семья.

— И Джерри.

— И Джерри. Я видел партнеров, которые ссорились по куда менее значительным поводам, начинали бизнес делить. Вы молодцы.

Миссис Твилфитт облегченно выдыхает и готовится выслушать меня. Я ведь тоже пожертвовал своим прайвеси, когда позволил увести себя в кальсонах на чердак с бельем Бафомета.

— Линда, я был в растерянности не меньше, чем вы! Получил вызов в Департамент, а надеть совершенно нечего! Хорошо, твой супруг согласился выручить и принял меня в неподобающем виде в неурочное время.

— А мы вместо примерочной потащили тебя в мансарду смотреть трусы! Сами в ночных рубашках! — миссис Твилфитт обезоруживающе улыбается. — Аргус, именно в такие моменты особенно заметна разница между воспитанным человеком и джентльменом до мозга костей! Воспитанный следует правилам приличия. Но только истинный джентльмен ни при каких обстоятельствах не нарушит приличий, потому что сам назначает правила!

Определенно, в этих взаимных расшаркиваниях есть практический смысл. Принесли уверения в почтении, и камень с души.

— Аргус, это не выйдет из нашего семейного круга, обещаю. Но уж в семейном кругу я внукам расскажу! — добавляет миссис Твилфитт, и мы смеемся, потому что правда ведь смешно, и наше безумное дефиле уже самим кажется сильно приукрашенной байкой.

Миссис Твилфитт вытаскивает из-под балдахина пьяненького мужа, который, оказывается, мирно спал в своей постели. Торжественно вручаю ему галлеон и расписываюсь в двух экземплярах торгового соглашения. На запястье Твилфитта вспыхивает зеленая ниточка и как будто втягивается под кожу, а не истаивает, как я ожидал.

— Надо поощрить спорт, — напоминает миссис Твилфитт, — но это уже без тебя.

Честный Твилфитт порывается идти в торговый зал, чтобы набрать мне сдачу с галлеона, ведь сторговались на двух кнатах. Жертвую причитающийся мне четыреста девяносто один кнат на спорт, удовлетворенный Твилфитт сразу сдувается и уползает в логово.

— Подарки! — объявляет миссис Твилфитт.

Натасканный угождать клиентам эльф с подобострастием на продувной мордашке приносит торбочку из шелка, такие можно получить как «комплимент от фирмы», если оставишь в салоне Твилфитта и Таттинга несколько тысяч золотых. Или купить за полсотни и пускать пыль в глаза знакомым.

— Начнем, пожалуй! — миссис Твилфитт распускает тесьму торбочки.

В следующие полчаса я узнаю... Что чулки — не всякие, а именно шелковые от Твилфитта и Таттинга — удобно подносить людям среднего достатка, когда есть повод для дорогого подарка: на свадьбу или на совершеннолетие девушки. Те же чулки на некруглую днюху будут восприняты как недвусмысленная попытка сблизиться (очаровательная в своей непосредственности или хамская — это как дама отнесется). А для состоятельной леди чулки при любых обстоятельствах оскорбление. Леди сами покупают себе чулки, а в подарок принимают бриллианты. Самый универсальный подарок это носовые платки. Подносить можно женщинам и мужчинам, не забыть напомнить, что приложенная карточка дает право бесплатно вышить на платках монограмму владельца. Мне их упаковали по дюжине и по паре, всего десяток пакетиков. И поясные ремни из драконьей кожи, и тончайшие перчатки из кого-то волшебного, и кошельки, и портмоне, в которых волшебники хранят визитки, поскольку бумажные «моне» не имеют хождения.

Прикидываю общую сумму и понимаю, что попал. Заплатить не жалко, однако миссис Твилфитт дала понять, что не возьмет денег. А халявничать совесть не позволяет, особенно после того, как набил склад олимпийскими шмотками.

— Линда, — прошу, — а покажи-ка мне еще раз мантию леди Малфой!

По лицу миссис Твилфитт пробегает тень и быстро сменяется механический улыбкой для клиентов. Тот же продувной эльф притаскивает знакомый манекен на подставке, встаю рядом, прикидываю рост, фигуру — сшито как по мерке! Главное, цвет! Во времена, когда варварская яркость нарядов выделяла господ среди сермяжного мужичья, за эту мантию вполне могли развязать войну какие-нибудь карликовые королевства Европы.

— Беру!

Миссис Твилфитт откровенно морщится:

— Видел бы ты фасончик, когда леди Малфой принесла ее на переделку! Эпоха наполеоновских войн, не позже.

— Но сейчас нормально?

— Ничего так. Для старушки... Тут вот в чем дело. Обыватели считают, что акрошелк вечен, а на самом деле он вроде жемчуга: живет сотню лет, потом тускнеет и теряет прочность. Блеск мы подновляем уксусом, ванночкой с ланолином — есть приемы, но прочность они не возвращают. Единственная ценность этой мантии — в окраске: настоящий королевский пурпур. Его добывали из моллюсков, которых уж сто лет как сожрали другие моллюски, завезенные на днищах кораблей теми, кто добывал первых моллюсков. В общем, очень печальная история... А мантия уже на пределе, можно зацепиться и порвать, как обычную. Подруге я бы такое не подарила.

— Так я и покупаю не для подруги.

— Для друга?!

— И не для друга. Но перелицевать на мужскую сторону попрошу.

С минуту молчим и переглядываемся. В магической Британии не один любитель ярких мантий (помнится, у Флориш и Блотс красовался на плакате какой-то блондинчик в голубом). Но первым на ум приходит известно кто!

Миссис Твилфитт закрывает лицо ладонью и глухо говорит, глядя сквозь растопыренные пальцы:

— Представляю реакцию Малфоя, когда он узнает мамину мантию...

— А разве Малфою вернули право заседать в Визенгамоте?

— Его и не отнимали.... Но это еще что! Угадай, на кого мы сейчас шьем маленькую, но уже дорогую парадную мантию со слизеринской отделкой!

— На юного Малфоя?

— Бинго! И можешь не сомневаться, что лорд Люциус сделает благотворительный взнос в фонд школы и войдет в попечительский совет. Так что, Аргус, у тебя есть шанс стать свидетелем первой встречи Малфоя с бородатым призраком своей мамы!

Однако, денек задался, леди и джентльмены!

Пытаюсь расплатиться за мантию — опять за рыбу деньги! Миссис Твилфитт машет руками: забудь, мы свое уже отбили! Не понимаю. Малфой вернул мантию, ему вернули деньги. Где тут «отбили»?

— Старая леди Малфой с возрастом стала изрядной скупердяйкой, — начинает миссис Твилфитт. — А скупердяйка-аристократка это живой абсурд. Мантия целиком из ее сырья: принесла пурпурное убожество с рюшами, две горсти камней разной огранки и обрезки с золотым шитьем. Шитье мы, конечно сделали своими нитками — не спорить же, там золота на десять «галек». Одни камушки вернули, к другим добавили стразиков для симметрии и выставили счет на полторы тысячи, в основном за работу. Леди покряхтела и предложила расплатиться камнями, которые мы вернули.

— А камни были ювелирные.

— Вот! Понимаешь!.. Кстати, откуда ты понимаешь в камнях?

— Да я брильянт от оконной стекляшки не отличу. Хотя вру: брильянт должен царапать стекляшку... Просто наслушался, когда шеф строил себе парадные мантии, а он их строит часто... — «Из дармового шелка» не говорю, это очевидно. — Знаю, что отделку «играют» камни ювелирного качества, их нужно всего ничего, а остальное — мелочь для блеска, там все в дело идет. Я и подумал, что лишними оказались крупные камни.

— Да, кабошоны. Пять изумрудов, четыре рубина, все разного оттенка и формы, пары не подберешь. Явно средневековые, сейчас за такую с позволения сказать огранку руки бы из задницы вырвали. Откуда только она их наковыряла?

— Из оружия, раз средневековые. Могла из короны, но оружие встречается чаще.

— А говорил, не разбираешься.

— Я и сейчас говорю. И в историческом оружии, если что, я не разбираюсь. Зато могу отличить хорошую сталь от плохой. Авторитетно тебе говорю, что леди Малфой даже не пришлось выковыривать камушки, они сами выпали из того дерьма, которое в средние века считали оружейной сталью. Она же ржавеет на воздухе! Помню, в детстве рыдал, когда эльфы насквозь протерли турнирный доспех. Он ржавеет, они чистят, а мне хоть с башни бросайся: не уберег имущество Основателей!

— Ну и как, бросился?

— Бросился, не видишь, что ли?! Ладно, шутки в сторону. Я сам оценю эту мантию.

— Погоди, ты еще не услышал всю историю скупердяйства по-малфоевски. Любой из девяти кабошонов старой леди стоил дороже полутора тысяч. Аргус, у нас и в мыслях не было ее обманывать. Такие гешефты с семьей, которая триста лет покупает у нашей семьи, себе дороже. Но леди была не просто довольна сделкой, она торжествовала! Учила нас экономии, обливала высокомерием — дескать, с нашим умением вести дела мы всегда будем на побегушках. Мы еле дождались, когда она уберется, и решили оставить камни у себя и понемногу скомпенсировать леди Малфой их стоимость. Кто ж знал, что мантия окажется ее последним заказом. Она была нестарая для ведьмы, просто сильно сдала после того, как сын отсидел в Азкабане, а муж умер... Проходят годы, и вдруг Люциус Малфой приносит пурпурную мантию и требует вернуть деньги. Показали учетные книги. Вернули, как записано, полторы тысячи. Он добавил пятьсот и расплатился за мантию для наследника. Если бы этот павлин поинтересовался, почему мантия с камнями обошлась его маме в сущие кнаты, мы не стали бы скрывать, что камни на ней малфоевские. Но их милость разговаривает с плебсом исключительно глаголами в повелительном наклонении: «Вернуть!», «Пошить!»... Да и к троллю его на оглоблю! А камни я считаю компенсацией за тех клиентов, которых мы потеряли из-за Гвардейцев Смерти.

У Твилфиттов уютно, еще бы чаю и хоть совсем не уходи. Но я теряю темп, а дел на сегодня полно, и хочется заглянуть к мадам Хуч, поймав момент, когда алкоголь приведет ее в состояние «уже сговорчива, но еще вменяема». Впрочем, визит к ней тоже можно считать деловым. Здравоохранение — это ж первейшее дело!

Отказываться от мантии поздно, принять ее в подарок не могу. Продолжаю упираться:

— Так сколько стоят камешки на мантии?

— Их уже заменили на стразы. Надеялись, что какая-нибудь старушка польстится на королевский пурпур, и снизили цену до предела.

Молча обмениваемся взглядами: «Назови цену, и дело с концом!» — «Говна партнеру не продам, это гнилой гешефт!».

Обстановку разряжает папаша Твилфитт, вынырнув из-под балдахина, как Петрушка из-за ширмы:

— Аргус, а что ты делаешь с моей женой в моей спальне?!

— Помогаю спорту!

— Это как?!

— Терри, я решил пожертвовать три тысячи на образование федерации борьбы нанайских мальчиков!⁽³⁾

— Принято! — с пьяной покладистостью кивает Твилфитт.

На запястье у него вспыхивает и лопается зеленая ниточка. Мать Магия (или кто там следит за соблюдением Непреложного обета?) верит на слово. А я думаю о своей благословенной и проклятой способности ляпать экспромтом перлы, каких и за год не выдумал бы в иных обстоятельствах. Вот где нам в Британии взять нанайских мальчиков?!

Впрочем, за три тысячи золотых...

---

1) Разумеется, Ленин с курсантами кремлевских пулеметных курсов, а Никулин с Шуйдиным. Не такой знаменитый, как его партнер по арене, Михаил Шуйдин был человеком исключительной воли. Танкист, прошедший Сталинград и Курскую битву, представленный к званию Героя Советского Союза, сразу после войны пошел учиться на клоуна, чтобы под гримом не видели ожогов на его лице.

https://www.youtube.com/watch?v=Ri3nAsUpYDo

Вернуться к тексту

2) Тяга — попросту говоря, плинтус на стыке стены и потолка. По одной из старых технологий набрасывали в угол стена-потолок дорожку гипсового раствора и тянули шаблон с фигурным вырезом, придавая лепнине правильную форму. А сейчас просто наклеивают готовые фрагменты из гипса или пенопласта.

Вернуться к тексту

3) https://www.youtube.com/watch?v=ztstTo3dVp4

Вернуться к тексту

В Большом Лондоне жара и духота, асфальт ощутимо печет сквозь подошвы, солнце колышется в мареве горячего воздуха, на него не больно смотреть сквозь ресницы. Иду, бритоголовый, весь в белом: маечка-безрукавка, легкие брюки, на кроссовках найковская галка единственным черным пятном. Брательник Шварца, у обоих рост шесть футов два дюйма. Девчонки оборачиваются вслед и видят на пояснице, в аккурат над треугольником меж рельефных ягодиц, наш славный Юнион Джек. Судя по всему, место над флагом зарезервировано под цифры номера — маечка похожа на баскетбольную, хотя не поручусь. Классная атласная маечка, и старина Джек в аккурат на своем месте, как в жизни: вцепился и завис над жопой. Эх, «империя, над которой не заходит солнце» на американских задворках... Фигли пялитесь, мочалки, вот такой я патриот, Боже милостивый, королеву храни, и вообще правь, Британия, морями!

Киоск прессы как чайный клипер под всеми парусами, до верхнего ряда журналов не меньше десяти футов, киоскер их располагает покрасивее, орудуя специальным крюком. Среди пестрых обложек витринка с двумя десятками солнечных очков, цепляю на нос зеркальные «яйца», смотрись и легилементь свою рожу, гадский Дамблдор! Есть очки почти не затемненные, с желтым оттенком — в кино такие зачем-то надевают копы для тренировочной стрельбы. Спросил. Оказывается, поляризационные, должны избавлять от бликов на полированных поверхностях. Продавец взял две пары, сложил — нормальная прозрачность. Стал поворачивать стекла относительно друг друга, изображение начало темнеть и, когда стекло повернулось под девяносто, пропало совсем. Не знаю, что этим доказано — школьные знания о поляризованном свете у меня позорно смутные, — но показалось интересно, купил обе пары и еще одни зеркальные в золоченой «профессорской» оправе.

Вообще-то я иду на Брик Лейн ⁽¹⁾. Знаю, что поздно и все хорошее раскупили, но мне нужен откровенный металлолом, который найдется в любое время. Для кентавров, ага. Нет, не жаба. Просто помню, что каждый томагавк, расколовший череп бледнолицего, был перед этим выменян на шкурки опять же у бледнолицых.

Поспеваю на блошинку к шапочному разбору: задержавшиеся продавцы складывают навесы и столики, грузятся в обшарпанные семейные пикапы. Мимоходом покупаю рюкзак, неудачно переночевавший у костра — лямки целы, прожженные дыры маленькие и в верхней части, авось не сразу расползется... А вот и мой поставщик, грузит железяки в тележку из супермаркета. Товар что надо, явно со свалки. Сразу откладываю ровно обрезанный кусок рельса, такой и в моем хозяйстве пригодится. Зачем, зачем... Кто не знает, тому и не надо! В тряпочке колюще-режущие предметы: лысые напильники (в сторону, не нужны), половинки ножниц, ржавые кухонные ножи из углеродистой стали. Мне б такую добычу в приютские годы — озолотился бы! Ножницы починить, ножи почистить-наточить, сколы на рукоятках подровнять, пройтись шкуркой-нулевкой... Поручу своим бандитам, пускай кентавры видят товар лицом.

Поставщик молча переминается с ноги на ногу, сербая набежавшими слюнями: оптовый покупатель! Тут пахнет не кружкой пива, а бутылкой крепкого!

Добавляю в коллекцию две арматурины дюймовой толщины и кивком приглашаю поставщика оценить. Увы, не угадал я его мысли. Ошибочно оценил фантазию чмошника, ворующего тележки из супермаркета.

— Сто фунтов! — объявляет он, зажмурившись от наглости.

Ясно, концепция меняется. Я богатый турист, который родился и жил, чтобы сегодня меня кинул сей достойный джентльмен.

Брезгливо подняв грязноватую рельсину двумя пальцами, сую в рюкзак, высыпаю следом ножи-ножницы, тряпочкой вытираю руки и объявляю, пристукивая по ладони сподручной арматуриной:

— Пятьдесят пенни.

— Семисьтри! — отчаянным голосом выпаливает фантазер. Видно, правда надо.

— По рукам!

Не торопясь отсчитываю новенький семиугольный пятидесятипенсовик, два десюнчика и старый шиллинг, который еще принимают по стоимости пять пенни.

— А начал бы с десятки, я бы и пять фунтов дал.

— Маму свою учи, джок!⁽²⁾ — огрызается олух.

Я, что ли, говорю с шотландским акцентом?

* * *

На витрине известной всей Магбритании дровяной лавки все та же палочка черного дерева, что и восемьдесят лет назад. Я давно перестал ее замечать, как мух над Хагридом. Но забвение, смахнув прошедшие годы, склеило одиннадцатый год с девяносто первым, и сейчас взгляд цепляется за сеточку трещин на некогда безупречном лаке, замечает в складках выцветшей пыльной подушечки тонкие полосы прежней ярко-вишневой окраски. Под сердцем щекотно, как будто пришел сюда первый раз в жизни, и сейчас, вот сейчас добьюсь окончательной ясности: маг я или отброс волшебного мира.

Возможно, где-то в олливандеровских закромах до сих пор лежат палочки, давшие на меня отклик. Хотя самая мне подходящая едва ли дожила до нынешних дней: палочка навыворот, кость дракона с сердцевиной из растения — ядовитой тентакулы. Посейчас помню ее кожей.

У старого Джербольда, деда нынешнего хозяина, она была приблудной. Из рук у меня рвал: ошибка, неудачный опыт ученика, отвечать за него не могу и не продам. Но именно с ней я зажег Люмос! Две другие только теплели в руке и выстреливали робкой искрой.

Нас обоих тогда переклинило. Я по-приютски — на пол, хабар к животу, коленки к груди, лицом в коленки. (Еще полезно спиной к стене, чтоб не настучали по почкам, но в тот раз не удалось). И пускай пинает, не такое терпели! Он правда пнул раза. А Тот, с золотыми пуговками, кто рассказывал, как папаша со всей христианской кротостью выбивал меня из матери сапогами, цыкнул зубом, и Джербольд порскнул, как малек, спину согнул по-лакейски. Чувствую, приподымает меня неведомая сила. Встряхнула, я расслабился, чуть в штаны не навалил. Палочка и выпала. А ведь меня двое шестнадцатилетних не могли разогнуть.

Уже через час я получил свою первую палочку: сосна, пять футов, сердцевина отсутствует за ненадобностью, а есть поперечина, тряпку наматывать. А насчет волшебной мистер Золотые Пуговки сказал, баловство. Продержи я Люмос хотя бы минуту, был бы предмет для обсуждения, но мой огонек и пяти секунд не горел ровно: вспыхивал и сразу начинал угасать. Довольствуйся тем, что имеешь, тебе сейчас позавидовал бы весь приют, сказал мистер Золотые Пуговки. И был прав, но детям всегда хочется больше.

Колпаки и пепельницы,

Я был рождён, но не воспитан,

Большое колесо, чёрный космос,

Старался изо всех сил, но этого не оценили.

Ад так близко от рая,

Ад так близко от рая ⁽³⁾.

Гаррик Олливандер давно меня заметил, моргает за пыльной витриной.

Вхожу. Кривит губу:

— Чтэ нада?

Я бываю у него чаще, чем любой волшебник — привожу сломавших палочки учеников. При детях Гаррик старается не собачиться, поддерживая реноме безобидного сумасшедшего. Предложит мне подождать на улице, пока волшебники разбираются с волшебными делами, я отвечу, что не имею права оставлять подопечного с кем попало. При наших отношениях это даже не обмен булавочными уколами, а щекотка перышками.

Сейчас громоотвода нет, и я, не давая Гаррику распалиться, выкладываю на прилавок отмытые останки палочки, найденной в куртке покойника, и требование на экспертизу. По контракту Олливандеров с Министерством писулька обязательна к исполнению, но Гаррик ерепенится:

— Зайди через две недели.

Выхватываю у него из-за уха перо, надписываю: «Cito»⁽⁴⁾.

— Ты только что надписал!

Я и требование только что составил, специально гонял в Хогвартс за бланком и своей печатью управляющего.

— Хочешь оспорить?

Гаррик пыхтит, краснеет... И, сцапав подлежащую экспертизе палочку, удаляется в логово.

Дела у него плохи. Пыльная витрина сообщает всему Косому переулку, что палкодел экономит на мойщике, скатываться ниже — некуда. А моя жалоба автоматически приостановит выплату министерской субсидии за следилки на ученических палочках. Стоит заметить, что до меня это дошло уже после того, как Гаррик сдулся. Он лучше меня знает мои возможности — не все, разумеется, а применительно к вопросу, чем Аргус Ворюга может навредить Гаррику Олливандеру. По тем ощущениям, которые неплохо заменяют мне смытую память, я против него не злоумышляю. А вот папку с его кляузами Дедал раскопал не далее пяти минут назад, когда я писал требование. Беспомощно, леди и джентльмены. «Сквиб, именующий себя Ворюгой... Доколе Администрация будет доверять сопровождение Будущего Магической Британии Сомнительным Личностям» — все с прописной буквы...

Как не сложились у меня отношения с Джербольдом, так неприязнь и передалась по эстафете. Впрочем, отца Гаррика я знал только по именной табличке в зале наград. Ближе к концу Великой войны скупые как монахи выпускники Райвенкло заказали мне дополнить табличку эпитафией, и я выгравировал под списком квиддичных и учебных достижений мелкими теснящимися буквами: «01.XII.1917 Джервейс Джерейнт Олливандер погиб в Бурлонском лесу,⁽⁵⁾ спасая от уничтожения рунную березу». А в лавке Джербольда завелся мелкий организм, цеплявшийся за дедову штанину.

Не имею оснований утверждать, что уже с такого возраста Гаррика специально науськивали против меня. Ведь с тем же результатом он мог просто подражать деду в меру своих возможностей. Факт тот, что из лавки я уходил в оплеванных штанах, и это был не самый великий ущерб. Джербольд Олливандер плевал мне в душу.

Раз в квартал, отвозя отчетность в Департамент, я заглядывал к нему и попусту убивал время, уговаривая подобрать мне палочку. Если бы разговор шел начистоту, то я бы сказал: «Продай мне Палочку Навыворот, и дело с концом. Потому что для меня она несравнимо лучше той сотни твоих поделок, которые я успел попробовать». — «Ты мал и не осознаешь последствий, — ответил бы Джербольд. — Это ведь не просто еще одна сильная палочка. Это идея! Если палочка навыворот сильнее традиционных палочек, то искусство, которому посвятил себя я и поколения моих предков, было одной огромной ошибкой!».

Самый известный артефактор магической Британии боялся мальчишку-сквиба. Я был живой бомбой, шипящей подожженным фитилем под вековой репутаций его семьи.

Крепись, не оглядывайся,

Ты знаешь, что мы выше, мы выше этого.

Потерянные и выброшенные,

Ты знаешь, что мы выше, мы выше этого.

Гаррик возвращается бледный от гнева, седые волосы торчат протуберанцами. Швыряет на прилавок палочку и вкривь и вкось исписанный пергамент с заключением.

— Подавись! Все неймется тебе!

С чего взбеленился?.. Разбираю небрежный почерк.

— Мистер Олливандер, боюсь, я неправильно понимаю. Аксон — это же нерв?

— Ты смеешь притворяться?!

— Держите себя в руках, мистер Олливандер! Я отдал палочку на экспертизу, потому что не знаю о ней ничего! Хотите, принесу Непреложный?

Гаррик недоверчиво пыхтит. Непреложный обет сквиба — это зрелищно. Волшебник платит за нарушение магией, сквиб умирает на месте.

— Обойдемся, — сбавляет тон. — Да, эта палочка — не что иное как аксон, нервное окончание! Причем отрезана от тонкого конца, где аксон начинает ветвиться. Я не представляю размеров монстра с нервами толщиной в дюйм.

— Гигантский кальмар?

— Или кракен... Еще одна Палочка Навыворот. Сердцевина — тентакула, как у ТОЙ.

— Где такие делают?

— Знаю, где не делают. Европу и весь англосаксонский мир исключаю: у нас нет подобных зелий для обработки животного сырья. Заметь, на нее воздействовали какими-то сильными кислотами, а поверхность даже не размягчилась.

— А по моим ощущениям...

— Шлюхам расскажешь про свои ощущения! — рявкает Гаррик. — От кислоты органика рыхлая, склизкая. А тут поверхность упругая и прочная, как обработанная кожа. Так и было задумано... Тентакула давно окультурена, выращивается по всему миру, кроме Африки... Нет, в Северной Африке тоже выращивается. Считай, полмира исключили, осталось поискать мастера в другой половине. Я бы начал с тех народов, которые считают домом океан. Всякие полинезии-микронезии и прочие таити. Или у русских. Терра Инкогнита — побережье Северного Ледовитого океана. Мордред знает, что там творится, но люди живут, и чуть ли не каждый второй шаман.

— Спасибо.

— Обращайся. Требование свое оставь, мне по нему оплатят экспертизу.

— Сколько?

— Как обычно, пять «галек».

Отсчитываю десять и забираю пергамент.

— Тебя тут не было, — резюмирует Гаррик.

— Был, соседи же видели, что я заходил к старому знакомому узнать как дела и посетить сортир.

— Да, с этим в Косом проблемы. Приспичит, добежишь до «Дырявого котла», а Том не пускает, пока не закажешь выпивку... — Гаррик ненадолго задумывается, и его нервное лицо со скорбно опущенными уголками губ озаряет улыбка:

— А ты струхнул, Аргус! Струхну-ул! Испугался, что пошлют искать мастера в этом... Magadane?.. Название, кстати, с намеком на магию.

Покаянно опускаю голову. Гаррик торжествует: нащупал слабое место сквибяры! И тут я, подлец, пользуюсь моментом:

— Та палочка цела?

— Разумеется. Дед ее ненавидел, но разве он мог уничтожить память о сыне?!

Вот и «неудачный опыт ученика». У меня все склеивается, как разбитая чашка под Репаро. Блестящий выпускник факультета умников бросил семейное дело и уехал за Канал. Потому что хотел делать палочки по-своему, а отец запрещал. Сам ли хлопнул дверью, или Джербольд выставил упрямца, теперь уже неважно. Неудобный гений погиб, дело унаследовал воспитанный в повиновении бездарь. «В какой руке держите палочку?». А пох, дяденька, она ж цилиндрическая. «Гибкая», «хлесткая», «жесткая». Эй, мы тут, на минуточку, не рыбу удим, а в воздухе махать — любая палка не прогнется. «Не волшебник выбирает палочку, а палочка выбирает волшебника!». Дяденька, а вы тут зачем? Позовите настоящего артефактора, а то я за..усь ждать, пока палочка меня выберет.

— Гаррик!

— Ну, что еще тебе, сквибяра?!

— А рунная береза, она действительно редкая?

— Очень! Все известные экземпляры встречаются только в сагах и прочих висах. Скандинавский фольклор. Скорее всего, имелись в виду северные карликовые березы, они же крученые, при желании усмотришь хоть руны, хоть иероглифы китайские... Это райвенкловцы придумали, что отец березу спасал. Не писать же: «Олух решил проветриться после работы и прямо с магического Монмартра аппарировал в знакомый тихий лес, где по случаю бились сто тысяч солдат с пушками и танками».

— Мать рассказала?

— Ага... Сплетницы разное говорят, так знай: ни дед меня не отбирал у маглы, ни она меня не подбросила под дверь. Полюбовно договорились: ей тяжело со мной, деду наследник нужен... Она потом вышла за сенегальского стрелка. Черный как вакса, и тоже оказался колдуном.

— Значит, что-то в ней было, на что западали волшебники.

— В ней было всё! — Гаррик задирает лицо со старческими вареными глазами, не давая пролиться слезам, и неожиданно предлагает:

— А хочешь попробовать ЕЁ?

— Конечно!

Он выходит и сразу возвращается с палочкой, не потратив на поиски ни минуты.

Усмехается:

— Попробуй, коль хочешь...

Палочка моей мечты не отзывается. Холодная. Швабра, и то приятнее лежит в руке.

— Она умерла, — со смесью печали и торжества говорит Гаррик. — И все палочки навыворот, которые тайком создавал дед, умерли одна за другой. Пять, много семь лет могущества, потом быстрое угасание... Скажи мне, сквибяра, стоило ли платить за такой результат жизнью моего отца, счастьем моей матери, моим детством и не дожитыми годами деда?

В голове моей ноет гитара, но петь сейчас кажется неуместным, и я читаю, как стихи:

Всю жизнь мне говорили, что я стану никем.

Ну, я уже кое-кто.

И лучше я буду заблудшим,

Чем никем ни для кого.

* * *

Разбередил мне душу старик. Опустившийся старик с каймой под ногтями, которого я помню маленьким ребенком. Иду, задираю голову, в носу щиплет от слез. Мантию я надел еще в «Дырявом котле», чтоб не выделяться, но мимикрировать под прохожих с моей фигурой и полированной башкой — дохлый номер. Колпак не надену. Купить цилиндр? Или котелок, как у Фаджа? Завтра посоветуюсь с миссис Твилфитт, лучше нее никто не подскажет. А сейчас домой, домой! Спрятаться ото всех и смотреть, как солнце ныряет в щетку Запретного леса. Даже знаю, где спрячусь.

На Западной стене замка, в стрелковой башенке с рухнувшими давным-давно перекрытиями, мы с Дедкой на глазок разметили олимпийский склад. Еще не видел, что там парни понастроили, а по проекту авангардно должно получиться: сплошной стеллаж спиралью по стенам, на девять ярдов в высоту, посередине винтовая лестница.

Другое дело, что в этой конструкции с самого начала чувствовалась незавершенность. Лестницы не должны кончаться ничем. Они должны вести и приводить. Но эта лестница, если ее продолжить еще на виток, уперлась бы в коническую крышу башенки.

Сейчас я сообразил, что это просто здорово! Заменю ряд черепичин на стекла, и будет круговой обзор. Как у командира в танке. Каждый попаданец должен приварить командирскую башенку к автомату Калашникова, чтобы перепить Высоцкого. С магией моих бандитов застеклить башенку плевое дело. Насчет автомата стоит пошустрить — будет оружие последнего шанса против палконосцев. А перепью мадам Хуч. Скорее, она меня, но жалеть не буду. В питии с дамой важен процесс, а не кто первый сломается.

Стоп, а почему вообще я иду по Косому вместо того, чтобы позвать Дедала и вернуться домой? Потому что ноги несут в Гринготс, объясняться с Чумой. Лавка Гаррика в сотне шагов от банка, и половину я уже прошел.

За Чумой по ассоциации выдергиваются Кунгурские слизнячки, и к горлу подступает тошнота.

Может, ну его?

С этой мыслью я и вхожу в ворота с назидательным стишком.

* * *

Чуму перехватываю в шаге от выхода: я открыл дверь кабинета, а он тут как тут, ловит ускользнувшую ручку. Деловит, как навозный жук, целеустремлен, как нюхлер.

— Дербаним выморочный сейф, старинный. Хочешь поучаствовать?

По физиономии видно, что предложил из вежливости, ожидая, что я из вежливости откажусь.

— Конечно, хочу!

Я ж приютский, невоспитанный.

Чума перебирает ногами на месте, в мечтах уже грабит пещеру Али-Бабы.

— А-а, муфель тебе в печенку... Но там же наличные нужны! У тебя хоть ключ с собой?

Предъявлять кошель с двумя десятками «галек» глупо, нужны суммы другого порядка. А где ключ, я просто не знаю.

Качаю головой, на Чуму жутко смотреть. Куда там тихо скончавшемуся с голода Буриданову ослу, тут страсти рвут на конфетти простую гоблинскую душу! Старинный сейф! Нажива! Добрые отношения со мной, неоднократная нажива! Должностные обязанности, основа основ для наживы!

С бесконечной тоской на физиономии Чума открывает вмурованный в стену сейф, выдвигает ящичек с плотно лежащими в деревянных гнездах ключами и без заминки выбирает нужный.

— Это твой ключ. Ты с ним пришел. Ты не видел, как я открывал этот ящик!

Интрига в том, что официальная выдача ключа взамен утерянного требует заявления, двух свидетелей, подтверждения личности по крови, и занимает минут сорок.

— А я и не мог видеть. Я... Резьбу рассматривал, — отхожу к столу, приглядываюсь... Ба! А я считал, что здесь орнамент из желудей!

— Старинный обычай, — ухмыляется Чума. — Погремушки врагов съедали, мошонку высушивали горячим песком, она маленькая становилась. Потом набьют сухим мхом, и получается бомбошка. Кто к абажуру их пришивал, кто к шторам. Для уюта.

Вопрос решен, Чума само благодушие. Дергает шнурок звонка (с бомбошкой. Присматриваться у меня нет никакого желания), командует явившемуся клерку:

— Отвезешь клиента к его сейфу, потом к шестьдесят восьмому.

И — мне:

— Поторопись, ждать никто не будет!

Выходим вместе, Чума вскакивает в тележку, и только его и видели. А мой Панч⁽⁶⁾ втыкает первую скорость и наслаждается подземными пейзажами. Показываю намародеренный у Твилфитта и Таттинга шелковый платок:

— Он твой, если успеем.

Шестьдесят восьмой — сейф из первой сотни, с которой начинался Гринготтс, сейчас и пуговица из него раритет.

— Настоящий акромантуловый? Не Китай? — деловито уточняет Панч и врубает пятую.

Встречный поток воздуха вышибает слезу, тележку мотает на поворотах. Сажусь пониже, чтобы сместить центр тяжести, а то с моей массой недолго и улететь. Панч оглядывается с торжествующим видом — привык, что клиентов укачивает уже на четвертой. Машу рукой: давай-давай! Полазил бы он по стропилам замковых башен...

Кстати, не исключено, что сейф наполнен пуговицами или старой мебелью. Идея доверять зубастым серьезные ценности далеко не сразу привилась в умах волшебников, и сейфы использовали как бытовые склады, благо размерами они были с гараж на две машины, а плата составляла десятку в год. Судя по всему, в шестьдесят восьмом сейфе имелась наличность, и гоблины продолжали взимать свою десятку, когда хозяин пропал. Или он внес плату за годы вперед. Так или иначе, сейчас нет ни хозяина, ни галлеонов, и гоблины приступают к самому приятному в банковском деле: сейф вскроют при свидетелях и распродадут часть содержимого по цене лома. Выручку, понятно, в сейф, чтобы честно изымать свою ежегодную десятку...

Приехали. Мой сейф из девятой тысячи, размером с кухоньку в хрущобе (еще одно непонятное слово из прошлого). Открытый сундучище с галлеонами, дубовые доски разошлись под тяжестью золота, у щелей горки просыпавшихся монет. Рыцарский доспех, панцирь и шлем гофрированные, помню, что это круто (почему?). Поперек груди строчка автоматной очереди — похоже, Дедкин трофей из Германии. Что-то неопределенное под мешковиной, смотреть некогда. Требую у Панча кошель на тысячу, тот оценил сундук и заламывает тридцать «галек», предлагаю пятнадцать или в рыло, Панч делает вид, что обиделся и сейчас уедет. Ага. Вот сейчас. Вот еще чуть-чуточку, и.

Пока он выламывается, заглядываю под мешковину. Шпули с шелком, хоть сейчас на ткацкий станок. Много. Пожалуй, стоят сундука с галлеонами, другое дело, что долго придется продавать.

— Ни по-твоему, ни по-моему, двадцать! — предлагает Панч.

— Пятнадцать. Мальчик, ты торгуешься за пять «галек», чтобы опоздать и потерять платок за двадцать?

Молча бросает кошель. Они все по десять «галек», хоть вместимостью в сотню, хоть в тысячу, это написано в договоре на аренду сейфа, но волшебники не читают...

— Ты с какого года, «дяденька»? — спрашивает Панч, когда мчимся к старым сейфам.

— С тысяча девятисотого.

— Надо же! Я на самом деле для тебя сопляк... Хотя мальчиком меня уж давно только мама называет.

Успеваем к шапочному разбору: из распахнутой двери сейфа выходят последние двое гоблинов, слышу:

— Пускай с аукциона.

Еще четверо стоят у тележки, физиономии кислые.

— А вот и покупатель! — с фальшивым оптимизмом провозглашает Чума.

Мир сразу становится не веселее, но забавнее; шесть, нет, Панч присоединяется, семь гоблинских оскалов в сорок два зуба — зрелище редкостное и достопамятное.

— Джентльмены, — представляюсь, — если кто не узнал, я Аргус Ворюга.

Трое скучнеют, садятся в тележку и уматывают. Ни тебе здрасьте, ни до свиданья... Получивший платок Панч догоняет их и вскакивает на ходу.

Чума представляет меня гоблинам, которые вели разговор об аукционе. Опять переводные имена: прадед и правнук Кувалды за номерами Восьмой и Одиннадцатый. Старик — прежний поверенный арендатора, младшенький — действующий. Ни тот, ни другой в глаза не видел своего доверителя, но аккуратно исполнял поручения: вносил плату из оставленных для этого денег и раз в десять лет отправлял письмо в алхимический альманах. Письма были пронумерованы; последнее, пятидесятое, надлежало отправить между тысяча девятьсот семидесятым и восьмидесятым годами. Но во время Тридцатилетней войны на континенте не выходили алхимические альманахи, а писать в британские арендатор сейфа не желал. Из-за этого сбоя деньги кончились раньше, чем письма, и младший Кувалда продлил аренду, толкнув золотой котел из сейфа.

На сегодняшний день там не осталось ликвидного имущества. Только архаичная лаборатория, стоившая немалого состояния полтысячелетия назад. Увы, ее главные сокровища, атанор⁽⁷⁾ и посуда из мутноватого стекла с пузырями, с тех пор совершенно обесценились.

Ах, да, звали арендатора Николя Фламель.

---

1) Brick Lain Market — мало популярный у туристов «внутренний» блошиный рынок с барахлом по барахольным ценам. Работает по воскресеньям, приходить надо рано, как и на любую блошинку в любой стране.

Вернуться к тексту

2) Волжское оканье, практически исчезнувшее с берегов матушки-реки, вовсю юзают скайлендеры. Имя Джек с шотландским акцентом звучит «Джок», а остальные жители Соединенного Королевства дразнят джоками шотландцев.

Вернуться к тексту

3) Песня современная. Текст, имхо, ложится на характер героя, а клип не попадает, потому и не ссылаюсь на него.

http://www.translatedlyrics.ru/sleeping_with_sirens/the_strays.html

Вернуться к тексту

4) Cito (лат) — срочно. Пометка на рецептах в те времена, когда аптеки занимались приготовлением лекарств.

Вернуться к тексту

5) Бурлонский лес — у города Камбре на севере Франции (не путать с Булонским, где с XVIII века прогуливаются и блудят парижане). В битве при Камбре в ноябре-декабре 1917 англичане массированно применили танки, немцы парировали организованной противотанковой обороной и корректировкой артогня с аэростатов, всё — впервые в истории. От Бурлонского леса остались пни с остовами в хлам разбитых танков.

И еще: сюжет потребовал прибавить лет Гаррику: по канону он родился в 1921 году.

Вернуться к тексту

6) Панч — персонаж народного театра кукол, крючконосый горбатый жулик, смахивает на гоблина из киноверсии ГП.

Вернуться к тексту

7) Атанор — алхимическая печь.

Вернуться к тексту

Что ж я за идиот, а?! Я идиот, изготовленный вручную способом подгонки напильником под стандарты Лютного. Среди тамошних синяков считается шиком, если жизнь пихает в петлю, отправляться грабить Гринготс. Конец единый, как сказал классик, зато процесс! Зато вид! Пасть под ударом благородной стали на беломраморные ступени у надраенных до сияния бронзовых дверей — совсем не то, что висеть в грязной каморке, капая из штанин содержимым кишечника.

Вот о чем мне стоило подумать, когда прихватывал сувенир от мэтра Фламеля. А я подумал, что в случае чего меня Чума отмажет за полбанки огденского, на большее мое преступление не потянет в глазах гоблинов. И забыл. Куда важнее было отсрочить работу над бюджетом, и желательно так, чтобы об этом попросил Чума. Тот и сам не пылал трудовым энтузиазмом — прямо в сейфе вытряхнул в пасть карманную фляжку мухоморовой, давая понять, что на сегодня дела закончены. Но мне-то надо было, чтобы он сказал это вслух! Тогда получилось бы, что сегодня работу отложили из-за Чумы, завтра отложим из-за меня, и никто никому не обязан. Увы мне, хитровыделанный гоблин вскочил в тележку к старшему Кувалде, и только его и видели. Младшенький Кувалда задержался, накладывая запиралки на сейф — у гоблинов колдовство долгое, через ритуалы, не то, что волшебнику палочкой махнуть. Зато тележку он гонял в стиле мотоциклистов-колясочников, опасно свешиваясь за борт на виражах, и нагнал неторопливого прадедушку на последних ярдах перед конечной.

Простая, как топор, физиономия Чумы лучилась дружелюбием. Он, конечно же, не собирался смываться, а что подгонял почтенного возницу пинками в зад, так это единственно из желания скорее заняться бюджетом.

— Арджи, — сказал он, растворяя для объятия когтистые лапы. — Арджи! Яп... Япы!..

Я пы-ритисну-ул е-ё-о-о за опокою-ю,

Разливая кипящи-й метал-л,

Сквозь брезент ягодицу-у широкую-ю

Я свободной рукою-ю ласкал!

— Близко не подходи, — предупредил старший Кувалда. — Не дай Рагнук, сблевнет, и тебе попадет на кожу!

— Ликер, что ли? С купоросом? — предположил я.

— Малахитовая!— ответил старик с придыханием, и я понял, что Чума отоварился у него и за большие деньги. — Вам, человечкам, полглотка — верная смерть, а мне целитель прописал для кроветворности!

И вот стою я перед вами, простая русская баба, мужем битая...

Ой!..

Вот стою я перед вами, словно голенький, я с племянницей гулял с тети-Пашиной...

Тьфу! Чуть отпустишь контроль, как лезет словесный мусор, сбивает с панталыку... Что такое панталык?

Стою в тамбуре на выходе из банка, за спиной чуть слышная вибрация, словно костяшками пальцев постучали в огромный колокол, это закрылись серебряные двери. Наставшую на миг абсолютную темноту прорезает волосок света — впереди раскрываются бронзовые... Там стража. Я пока еще не вижу, но там стража. Первая ступенька лестницы зрительно отбита полоской серого мрамора, Чума говорил, по ней выставляют охранные чары. Хвастался, что из Гринготса пера не вынесешь: мол, все банковское имущество помечено гоблинской магией, и человеку такую метку не снять и не спрятать, хоть он глотай это перо....

Интересно, а содержимое выморочного сейфа и, в частности, прихваченный мною сувенирчик — банковское имущество?

Очень своевременный вопрос, потому что двери уже раскрылись достаточно, чтобы выпустить человека средней комплекции. Мне тесновато будет в плечах, жду.

С двух сторон симметрично показались ноги стражников, у гоблинов и так большие ступни, а у этих еще форменные башмаки-долгоносики. Был в средневековье такой стиль милитари, чтоб в стремя попадать, а потом, как водится, кружевные рэмбы стали мериться, у кого длиннее, и опомоили практичную вещь. Двери раздаются медленно, башмаки показываются по дюйму и кажутся бесконечными. Бегать на таких лыжах невозможно, стража Гринготса прославлена тем, что не ловит, а рубит злодеев. Потом, само собой, лично Грингот, по счету шестой от основателя банка, приносит извинения Визенгамоту. Ну, не смогли задержать. Не имели физической возможности. Люди вон какие длинноногие, их разве догонишь?! Достал охранник алебардой, и слава Рагнуку Великому. Опасный был злодей, мог на клиентов наброситься! А так вообще мы завсегда! Следующего непременно задержим и доставим в аврорат. Чтоб его по всей строгости закона! Месяца на три в Азкабан мерзавца, а лучше на все три с половиной!..

Вот поэтому гоблины чуть что, сразу алебардой по шее. В силу гуманности законодательства. Не хотят Гринготсу смешной и печальной участи аптеки Малпеппера, которую шпана из Лютного грабит на спор, за проигрыш в карты или чтобы покидаться в прохожих лягушачьей икрой. С другой стороны, если бы закон не был снисходителен к уголовникам, те пошли бы промышлять к маглам, и плакал Статут о Секретности...

Двери все шире, лыжи закончились, показались лыжники с алебардами, заглядывают сбоку: почему не выхожу. А я смотрю на полоску серого мрамора и прикидываю: позову Дедала, а сам ка-ак выскочу, ка-ак выпрыгну! Что там семь ступенек, перелечу, не коснувшись, а с мостовой уже можно аппарировать. Улыбаюсь подобравшимся стражникам... и поворачиваюсь к серебряным дверям. Нунах, пойду сдамся Кувалдам.

Бронзовые двери начинают закрываться, свет тускнеет.

...Через полчаса здорового гоблинского смеха я нахально останавливаюсь на серой полоске, оборачиваюсь и перечитываю с оптимистичный стишок на серебряных дверях: «...Коль хочешь чужого, то стоит учесть: У нас тут не только сокровища есть».⁽¹⁾

И ведь правы, подлецы!

* * *

Дедал, не дожидаясь указаний, переносит меня в башенку, отведенную под олимпийский склад: выполненная работа должна быть сдана, у эльфов это святое. Но первое, во что мы буквально утыкаемся носами — туго натянутый оранжевый тент. Палатка покойника. Зачем поставили, даже не спрашиваю, Дедка ведь притащил палатку скособоченным узлом, увязав все найденные вещи, и это был непорядок, а теперь — порядок. В глаза бросается алюминиевый колышек растяжки, с великолепным презрением к сопромату вбитый в гранитную стену. Тесновата башенка, но это не повод оставлять складочки на тенте, верно? Оправдание ищет нежелающий сделать, а желающий ищет способ!

— Хорошие эльфы ставили! — говорю Дедалу, тот сдержанно кивает: передаст, кому надо.

В бойницу, на треть высоты заваленную олимпийскими шмотками, видна опушка Запретного леса с хижиной, титанические тыквы в огороде выглядят с высоты как помидорки черри. А вон Хагрид-крысенок, такой же пузатый и узкогрудый, соревнуется с тыквами цветом рожи.

Две другие бойницы смотрят по сторонам, чтобы стрелять вдоль крепостных стен. Штурмующие замок солдаты на лестницах, на веревках — идеальные мишени, малоподвижные и безответные. Решение на века развития фортификации: тот же принцип флангового огня использовали доты второй мировой войны... Другое дело, что волшебникам с палочками не хватит дальнобойности, чтобы устроить противнику огневой мешок. Тут все рассчитано на лучников: и дистанция до соседней башенки, и внутреннее пространство — в аккурат чтобы не цеплялись локтями трое, стреляя в разные стороны.

За стеллажами с олимпийским шмотьем сейчас не видно верхних бойниц, а они в три яруса. Девять лучников нужно только для этой, не самой большой из дюжины стрелковых башенок, прилепленных к стенам замка на высоте, как ласточкины гнезда.

В детстве я играл в защиту Хога: расставлял бойцов по узлам обороны, прикидывал, где разместить гарнизон, чем кормить, сколько платить за службу. Набиралось под три сотни отнюдь не магов, а профессиональных магловских солдат, умеющих обращаться и с презираемым магами шестифутовым луком, и с крепостными пушками, которые так и просятся на площадку Астрономической башни. Только на время боевых действий, конечно. Иначе защитнички сожрали бы годовой бюджет еще до майского праздника,⁽²⁾ а потом вряд ли добровольно покинули замок с золотой посудой и подзащитными ведьмочками. Держать наемников в узде и нести караульную службу в мирное время должен был постоянный гарнизон из двух-трех десятков опытных и лояльных бойцов, сквибов, скорее всего.

Нетрудно представить, почему от них отказались: приняли Статут о Секретности, инквизиторы угомонились, толпы религиозных фанатиков не штурмуют стены, солдаты гарнизона квасят в «Кабаньей башке» и, какие ни лояльные, норовят замутить со старшекурсницами... Но без солдат оборонительная система Хогвартса ничтожна. Остались фрагменты с близким к нулю общим потенциалом, вроде хваленых щитов замка. Ну, поставили, ну, посидели. Все равно придется воевать... Палочки, при всей их мощи, не замена лукам и тем более пушкам. Много маг настреляет с восьмидесятифутовой стены? Точечными заклинаниями промахнется, а станет долбить по площадям, быстро истощит силы. Стоит нападающим выломать ворота, как оборона развалится на череду схваток на добивание защитников. Слаженные боевые пары Гвардейцев Смерти против женщин и школяров с неполным курсом ЗОТИ... Снейп меченый, маленький дуэлянт Флитвик и Дамблдор с его сомнительными боевыми достижениями — всего лишь камешки в бруске масла, сквозь который пройдет гвардейский клинок. Печально.

Увижу в Большом Лондоне церковь, поставлю свечку за упокой четы Поттеров, хотя не верю в Мальчика-отбившего-лбом-аваду. Достаточно того, что Волдеморт развоплотился в их доме. А то бы добрался до Хогвартса, это был вопрос только времени. Какой террорист пройдет мимо возможности взять в заложники будущее всей страны?!

— О чем задумался? — теребит за штанину Дедал.

Задумался я о пулеметах, но ему говорю:

— Бойницы не заделали, чтобы не портить внешний вид?

— Заделали. Там стекла, если ты не заметил.

— Я заметил, что сквозняка нет, а вообще да, не видны стекла, пока чистые. Думаешь, они остановят хулиганов?

— Рыжих, что ли? — сразу конкретизирует Дедал. — Они в бойницу не пролезут. Здоровенные вымахали, мы их видели в Косом, просто ты не обратил внимания.

Память выбрасывает, как чертиков из шкатулки, две одинаковые физиономии с огненными вихрами. Продувные ребята. За ними со степенностью дирижабля всплывает Молли Пятый Номер, ладоням тепло и щекотно, как будто я только что взвешивал на руках ее топкие полушария. Вот и выяснилось, что это за мальчики, за которыми Молли просила присмотреть. Если близнецы унаследовали напористость матери, их не остановит и танковый триплекс, не говоря о простых стеклах.

— Сами не пролезут, а какого-нибудь худенького подобьют. Вмуруйте-ка в бойницы прут стальной, даже два, крест-накрест. В остальном работу принимаю, всем спасибо и четыре фунта орехов, какие кто хочет.

— Балуешь личный состав. Такая необычная работа сама по себе поощрение, — для порядка ворчит Дедал. — Но если ты настаиваешь, гони арахис, да побольше. Будем жарить и девчонкам раздавать.

— Арахиса, — говорю, — возьми два мешка, на всю общину. А к девчонкам лучше подъезжать с кедровыми орешками, их можно часами щелкать, и целоваться вкусно.

— Так давай достанем! — загорается Дедка. — Только в Сибирь за орешками я несогласный. Там холодно и медведи белые, еще не заметишь на снегу, а он как набросится!

«...Как заиграет на балайке», — просится на язык, но я героически молчу.

— Что не так? — заглядывает в глаза Дедал.

— Деда, а давай махнем в Сибирь! Там сейчас лето как у нас в Шотландии, без всякого снега, и совсем скоро, в конце августа, как раз начнут бить шишку...

— За что?!

— Так говорят, а на самом деле бьют сосны, чтоб шишки падали.

— А орехи когда?

— Орехи в шишках.

— На соснах?

— Они же сибирские.

— Действительно, как я сразу не догадался... А белые медведи?

— В Заполярье, на северных морях.

— Прямо на морях? Плавают?

— Еще как! Их по латыни называют морские медведи, Ursus maritimus. Могут плыть неделю, на сотни миль. Хотя чаще путешествуют на дрейфующих льдинах.

У Дедки рушится картина мира: орехи на соснах, морские медведи...

— А мёд?! Откуда у них мёд на дрейфующих льдинах?! А малинники?! А овсы?! Сколько себя помню, мы сажали овес для мишек, чтоб не шастали на замковую помойку, хотя все равно шастают...

— Нет у белых медведей ни меда, ни малинников, ни овсов, они на нерп охотятся и на моржей. Ну и по помойкам промышляют, это любят все животные.

— Помойки на льдинах?! Скажешь, на них и люди путешествуют?

— Конечно. Надо же изучать океанские течения и всякую флору с фауной, особенно деятельность американских подлодок... Это очень большие льдины, Дедал, на них грузовые самолеты садятся. Зимовщики живут в сборных домиках и могут не экономить воду в душе и не бояться уличных грабителей, как наши затурканные горожане.

— Русские?

— В Арктике по большей части русские, а в Антарктиде и Америка, и пол-Европы отметилось, правда, не все задержались. Там же материк со всеми ресурсами, хоть и холодный, вот разные страны и стерегут, кто сколько успел отхватить.

— Сильно холодный?

— Где как. На побережье летом бывают даже плюсовые температуры, один-два градуса. Но сейчас в Антарктиде разгар зимы, на материке морозы под семьдесят градусов, рекорд наблюдений — за минус девяносто. По Цельсию, по Фаренгейту это сто тридцать градусов.

— Если есть рекорд наблюдений, то есть наблюдатели... — замечает Дедал.

— Выходит, есть.

С минуту Дедал смотрит сквозь меня и аппарирует, не сказав ни слова. Накрыло друга моего. Осознал, что всюду жизнь, и это жизнь простецов. В подобное состояние впал Сметвик, когда я обмолвился, что за годы «войны с Гриндевальдом» только у русских и только в армии врачи спасли четырнадцать миллионов раненых.

Это шок пастушка перед паровозом.

Он, может быть, весьма продвинутый пастушок. Гениально играет на свирели, читает в подлиннике Гомера, отважно бьет из пращи волков, покусившихся на его овечек, и любим лучшей девушкой на пять деревень вокруг. А паровоз весит сто тридцать метрических тонн и прет по колее. Неодолимая сила с несопоставимыми ценностями и непостижимыми целями.

Полагаю, что магическая Британия не докатилась бы до волдемортовщины, если бы в детях не взлелеивали сомнительное превосходство перед маглами. Объясняли бы как есть: разошлись наши цивилизации, и не стоит ни мерить маглов мерками волшебников, ни самим подстраиваться под их мерки. Так нет, детям внушают, что человек без палки — инвалид, а техника — его протезы.

Потом пастушки с залитыми чувством абсолютного превосходства глазами встречают паровоз, и начинается клоунада. Дураки из пращей палят, а считающие себя трезвомыслящими играют на свирельке и даже девушку любимую показывают, надеясь, что силища неукротимая притормозит и найдет им место хотя бы на подножке.

А паровоз все ближе. Я ощущаю дрожь земли и слышу, как стонут рельсы под неимоверной тяжестью.

* * *

Дедка удалился жарить девчонок и раздавать арахис. Пускай мои бандиты порадуются, сегодня все были на высоте. Сумбурный выдался день и трудный, зато результативный на удивление: решил все проблемы да еще нашел, что не терял... Опять же, мадам Хуч. Под рубашку мне лазила, ценные советы дала насчет мышечной массы. Выпить приглашала! Хотя и предупредила, что вечером будет уже никакая. Но зайти-то можно! Вдруг она будет в самый раз?!

По винтовой лестнице поднимаюсь к верхним бойницам, Хагрид присел у тыквы, сверкает голым задом, а из боковых бойниц открылся вид сверху на крепостную стену. Целая улица там — пожалуй, разъехались бы две микролитражки. «Изетты», выпускали такие тачки после войны, когда Европа вконец обнищала. У них единственная дверца открывалась вперед, говорили, гибрид двух скутеров и холодильника... А может, и два «Виллиса» разъедутся, их специально делали тощими, чтобы побольше напихать в десантные баржи. Два «Виллиса» с пулеметами, очень желательно калибра двенадцать и семь. А почему нет? Вполне реально спереть с американской военной базы браунинги. Энергия пули под двадцать тысяч джоулей, вес около пятидесяти граммов. Дракона свалит с десятка попаданий, а в череп и с одного.

Приземлим полет фантазии. Внедорожники тут избыточны, тем более «Виллисы» — дорогой и ненадежный антиквариат. Дойдет до дела, куплю хоть тележку для гольфа, с ней ребенок справится. Дедку за руль, сам к пулемету — один экипаж, считай, есть... А дойдет до дела? Черт его знает. Про Волдеморта говорят «развоплотился», а не «умер». Тела не нашли... Так что лучше пускай пулемет у меня будет и не понадобится, чем понадобится, а его не будет. А если запахнет жареным, я и второй экипаж подберу. У меня ж не заняты две отличные сквибские должности, старшего уборщика и старшего кладовщика. Сколько раз открывал вакансии, и приходили опытные и вроде обаятельные люди, а копнешь, начинали плеваться тем же говном: «У меня не забалуют! Хороший эльф должен знать свое место!». Я теперь поищу за Барьером, в хосписах для ветеранов. Отращу им руки-ноги, в Мунго это стоит, как аппендикс удалить. Будут мои.

В башне душновато, от близких черепичин крыши ощутимо веет жаром. Нагрелись за день, как печка. О своем подвале думаю с отвращением: ни тепла, ни свежего воздуха. Почему я там жил? Сперва робел. Устроился на топчане покойного кладовщика, не гонят, и ладно, потом привык. А кладовщик, похоже, не ладил с эльфами, вот и нашел себе жилье поближе к кухне. Мне-то ноги не топтать, Сонька хоть из Лондона доставит, ему только в радость. Возьму и поселюсь в башенке, их еще одиннадцать бесхозных. Буду выше башни Дамблдора. Утречком гляну в окно, а Величайший как на ладони, в постельке разметался... Бу-э-э!

Забираюсь в палатку, как бы вещи осмотреть, а на самом деле просто не хочется уходить. Оранжевый тент просвечивает, истома, уют, покой вселенский, даже море не шумнет волной... Какое море?! Это у меня ассоциация выдернулась. Жил я в оранжевой палатке, подолгу, отпуска у моря проводил. Один, и воров не боялся. Самыми виртуозными ворами там были ежики, шашлык уводили — только отвернись. Хоть сырой из ведерка, хоть готовый с углей, вместе с шампуром. А так спрячу в камнях примус и ласты, деньги и документы с собой в напузной сумке, единственная приличная рубашка на мне, и поехал в Керчь пить в прохладном подвальчике квас с хреном и смотреть «Пиратов двадцатого века». Нечего у меня красть, кроме палатки, а местным она не нужна...

Преодолевая лень, ворошу имущество покойника. Эльфы все сложили по ранжиру, жалко нарушать порядок. Потому что я сам эльф. Разменять десятый десяток и ни разу не жениться — это по-человечески? Эльф и есть, первым делом работа и вторым делом работа. Но третьим Хуч!.. Или хучь кто.

Почему оранжевый цвет считается тревожным? Расслабуха же. Вот и море того же мнения, гладит песочек волной: ш-шу, ш-шу, отдохни, хорунжий. Я не хорунжий, я Ворюга. Нашел, чем хвастаться!.. Ладно, все равно отдохни.

А у покойника-то рубашка под запонки!

* * *

— И бесстрашно табун поскакал на врага,

Завязалась кровавая схватка,

И кентавр молодой

Вдруг поник головой,

Получивши стрелу под лопатку!

По-русски, с ума сойти! Горланят где-то вдалеке, но разобрать можно — тишина вокруг абсолютная. И темень, рук не вижу. Душно. Пахнет лесом, пружинит надувной матрас. Я в палатке, палатка в башенке, просто напиталась лесными запахами.

Нашариваю выход и, еще стоя на четвереньках, втыкаюсь носом в стеллаж. Зато теперь точно сориентировался. Встаю, цепляясь за полки, и вижу в черной рамке бойницы «галку» Гончих Псов. Все проспал! И консультацию у мадам Хуч, и встречу с Магорианом. Суюсь поближе к бойнице, раскидывая олимпийские пакеты — вон он, кентавр молодой, на крылечке с Хагридом. Это ж надо так реветь, сидя рядом с человеком!.. Хотя о чем я, людей там нет.

— Да не «уотерлок», Руби, такого слова вообще нету, а «возленог»! Собака по-нашему.

— П-чему?

— П-нашему. Near the legs в дословном переводе. Бежит возле ног, вот его так и назвали. Смысл второго куплета в том, что со стрелой под лопаткой кентавр не жилец, и верный возленог падает рядом, готовый умереть вместе с хозяином. Вороного кляня. Вороной — кентавр, который подстрелил в спину Кентавра Молодого. Сука краснопузая.

— Умеешь ты растолковать, Марик! Я его, ета, как тебя вижу. Лежит, помирает. Ета... Нирзелег.

— Воз-ле-но-г! И это не он. Это Клык твой, свинины обожрался.

— А Клык у меня такой же: за хозяином в огонь и в воду... ссыт, по правде говоря. Он характером, ета, робкий. Но в душе завсегда готов!.. Марик, а давай за верных псов!

— А наливай, Руби!

Марик-Магориан, не видать тебе ножей и овсянки для детишек. Во всяком случае, не при Хагриде.

Спать не тянет, но у меня полно занятий на любое время суток. Обойти замок, подергать для порядка двери. Если повезет, можно войти и сказать: «Роланда, у тебя дверь не заперта», а она скажет: «Знаю!».

Пока Сонька бреет меня, ночным кошмаром вваливается Макгонагалл с васильковыми кружавчиками из-под мантии. От кого я содержу в порядке шесть сотен замков?! От себя, и то условно, у меня же эльфы вездеходные.

Дежа вю: опять лежу в ванне, и пена плавает где хочет, не считаясь с цензурой. Рука инстинктивно тянется прикрыть пах, а я вцепился в борт и не пускаю. Прикрыться — бестактно, этим я подчеркну, что гостья без приглашения вторглась в мое личное пространство. Джентльмен не заметит, что сосед пролил соус на скатерть, а соседка пялится на его муди. Тонкая штука прайвеси.

А Маккошка нет-нет да и сквозанет взглядом. Лицо горит, скоро достигнет температуры свечения. Однако не уходит, пока не изложит все, что требует служебный долг.

Что по берегу озера с полуночи носился кентавр с недвусмысленно позвякивающим мешком и звал Ворюгу.

Что Величайший волшебник современности не мог заснуть и разбудил своего заместителя — ее, Минерву Макгонагалл.

Что она, Минерва Макгонагалл, которой, между прочим, предстоит составлять расписание занятий на грядущий учебный год, разбудила профессора Снейпа, которому, в свою очередь, предстоит наполнять зельями аптеку больничного крыла на грядущий учебный год.

Что профессор Снейп не пожелал вставать, отговорившись большим объемом предстоящей работы, и послал ее к профессору Флитвику.

Что профессор Флитвик шуганул кентавраса, но тот не убежал совсем, а отправился к Хагриду жаловаться.

И теперь они нажрались и горланят песни, а Величайший волшебник современности все не может заснуть.

А виновник переполоха Аргус Ворюга тем временем нежится в ванне да еще и затеял бриться! Интересно, с какой целью?!

Напугала. Вещает, а у меня побежал кровоток по пещеристым телам. Я эксгибиционист?! Ужаснулся, давление упало. У-ф-ф...

Придерживаю Сонькину лапку с бритвой.

— Сони, будь добр, передай Хагриду, что его с кентавром песни мешают спать директору Дамблдору.

Молчаливый кивок, хлопок аппарации. Ждем. Пена в ванне совсем рассосалась, Маккошка багровеет, но от меня ни на шаг, вуайеристка... Может, мы нашли друг друга?

— Минерва, удовлетвори мое любопытство, — завожу нейтральный разговор. — Программа школы не меняется годами, профессорский состав в целом стабильный, так почему ты каждый год составляешь новое расписание?

— Потому что невозможно составить расписание, которое удовлетворило бы всех! — с готовностью подхватывает больную тему Маккошка. — Скажем, пока был жив мой супруг, меня совершенно не удовлетворяли окна между уроками, я спешила отчитать свои часы подряд и освободиться. С другой стороны, не каждый выдержит такие нагрузки на горло. И на язык. Во рту пересыхает, облизываешься, облизываешься... А ноги! Ноги к третьей паре как тумбы. Дома рухнешь в постель, сбросишь туфли, и сил не остается. Клянусь, Аргус, это не фигура речи! Лежишь и копишь силы снять чулки. Один чулочек скатала, ме-едленно, в два приема, и откинулась на подушки. Гладишь себя по бедрам, кровь разгоняешь. Передохнула, взялась за второй чулочек...

Сони возвращается, не дав профессору снять панталоны. Забытую в лапке бритву держит над головой, чтобы никого не ткнуть по нечаянности.

— Передал?

— Все как велел мистер Ворюга.

— А они?

— Мистер Хагрид и мистер Лошадь поют колыбельную великому человеку директору Дамблдору, сэру!

Маккошка светится торжеством. Вот он какой беспощадный идиот, Хагрид. Волшебники не справились, а ты, сквибяра, самым умным себя возомнил? Думаешь, хватит эльфа послать, лежа в ванночке?!

Я думаю, что, стоит мне на десяток ярдов приблизиться к веселому дуэту, как в Департамент уйдет кляуза, что я пьянствую с кентавром и полувеликаном. При нашем расизме это конец карьере, и шеф не спасет. Так что — да, буду эльфа посылать, лежа в ванночке. И я действительно считаю, что этого хватит. Если не помешает представитель отряда парнокопытных, семейства полорогих.

— Сони, — прошу, — передай джентльменам, что великий человек Дамблдор растроган, однако просит больше не петь, чтобы ничто не мешало ему, засыпая, думать о Хагриде.

— И о лошади? — доверчиво уточняет Сонька.

— Да. Только не называй его лошадью — обидишь. Магориан его имя. Директор Дамблдор будет думать о достойном преставителе своей расы Магориане, так и передай.

Кивок, хлопок.

— Вот уж не предполагала, что Аргус Ворюга станет сюсюкаться с пьянчугами! — фыркает Маккошка.

Ох ты ж гриффиндорская душа! Ну, лови ответку:

— Дело твое Минерва, но, по-моему, ты чересчур строга к себе. Подумаешь, приложишься иной раз к национальному напитку. Так ведь не каждый же день и не в ущерб работе... Это еще не повод называть себя... как ты назвала.

— А как я себя назвала?

— Как назвала.

Морщит лоб, пошел мыслительный процесс...

— Так ты решил, что я СЕБЯ так назвала?

— А кого еще? Я, по твоим словам, сюсюкался с пьянчугами, а тут были ты да эльф. Эльф не пьет.

— Да ты издеваешься!

Догадалась. Что значит профессор!

— Мерзавец! Мы всю ночь не спим...

— Остыньте, мэм! Вы врываетесь ко мне с нелепыми претензиями... Не возражайте, с нелепейшими! Не спите вы... Мне рассказать вам сказку на ночь или обучить пологу тишины?.. Вообще, из-за чего переполох? Хагрид напился, эка невидаль. Хагрид на первый курс прибыл надравшись, знакомства в поезде заводил. Выпал из лодочки, укусил Распределяющую Шляпу...

— Зачем?! — шокирована Макги.

— Спроси, за что! Она распределила его на скотный двор... Потом разобрались, не настолько он животное. Хотел жрать и думал о свиньях. О живых, великаны их рвут руками, требуху лопают сырьем, мясо жарят.⁽³⁾

— Не знала...

Ну конечно! Хагрид большой и добрый. Мухи не обидит.

— А что касается Хагридова пьянства, великаны своим грудничкам дают сосать хлебный мякиш с самогоном в тряпочке, чтоб не орали...⁽⁴⁾ Полагаешь, что я прямо сейчас быстренько его перевоспитаю?.. Так зачем ты пришла, Минерва? Ты ведь не первый раз пришла, ты караулила и явилась через четверть часа после того, как я вернулся домой! В какие игры тебя втянул Дамблдор? Может быть, он считает, что мне мало полученной из-за него репутации педераста, и пытается возложить на меня вину за гулянку двух неадекватов?

Стоит, глаза в пол. Помолчала и — робко:

— Аргус, но зачем это Дамблдору?

— Сам гадаю, чем ему не угодил. Не хватает информации, он же опоил меня эликсиром забвения.

— В каком смысле опоил?

— В таком, что я не просил, а в какие слова он это облек, мне даже не любопытно. «Мальчик мой, позволь дать тебе дружеский совет», или «Пей, сука, пока жив!» — никакой ведь разницы.

Не возражает — ей ли не знать, как убедительны «дружеские советы» Дамблдора.

— Может быть, ты совершил нечто ужасное, и Альбус дал тебе второй шанс?

— Или я застал его с мальчиком.

— Аргус!

— Я только предположил. Согласись, на это есть не меньше оснований, чем на твою версию.

— Это кошмар, Аргус! Сколько я помню Хогвартс, здесь всегда были профессор Дамблдор и Ворюга. Неотделимо и вечно, как замковые башни. Он часто приводил в пример твое ревностное отношение к работе...

Вода в ванне остыла, сажусь, обняв коленки. Давно бы так.

— Аргус, а как оно, после эликсира?

— Если ты про избавление от груза воспоминаний, то для потерявших семью это благо. Скорее всего. У меня же близких не было, а потеря хороших знакомых воспринимается как естественная часть жизни: проводил одних, другие проводят меня... В остальном — профессиональные знания при мне, воспоминания — островками, детские в основном.

— А меня помнишь?

— Школьницей — смутно. Помню, как Дамблдор представлял школе нового профессора трансфигурации...

— ... Сразу после того, как госпожа министр представила самого Альбуса в роли нового директора, — с тенью улыбки подхватывает Макгонагалл.

— Да, Вильгельмина Тафт.

Вообще-то сразу после того, как Дамблдора представила министр, он отрепетированными взмахами палочки превратил кресло Диппета в пресловутый золотой трон. Воздвигся, аж коленки не поместились под столешницей — потом уже тишком укоротил ножки. Представление Макгонагалл прошло фоном, как выход официантов с пятой переменой блюд. Уже тогда она отыгрывала воблу, с цветущим-то личиком. Мантия темно-зеленая, в черноту, широкий пояс под ребра, утянутые сиськи.

— Я во всем разберусь, — говорит Макгонагалл. — Спрошу у Альбуса.

— Спроси. Не настаиваю, чтоб ты сообщила мне результаты, разберись для себя. Как совесть подскажет.

— Разберусь, не сомневайся.

— Вот и разберись!

— Раз-бе-русь!

Набралась решительности и ушла, хлопнув дверью. Теперь душу вынет из Дамби.

Конек Макгонагалл — беспристрастность, раскормленная во вздорную бульдожку, которая хватает за ноги своих и виляет задом перед чужими. Миссис декан Гриффиндора с легкостью награждает «троллями» целые классы, при условии, что это ее грифы. Остальных она просто отправляет на пересдачу. А чтоб не говорили, что Минерва Макгонагалл потакает любимчикам!

Дамблдор в этом смысле не исключение: возмущенное «Альбус!» и собранный в гузку рот Макгонагалл — картина такая же привычная, как драконьи перчатки на руках у Помоны Спраут. Почему Дамблдор позволяет возражать себе? Да кто ж его разберет, Величайшего и такого Светлого. Может, считает, что у трона положено иметь шута, говорящего правду. Или недалекая правдорубка служит барометром общественного мнения.

Она разберется, не сомневаюсь. И пойдет ради учителя на все, пускай он будет тысячу раз неправ.

* * *

Опа, тепленькая пошла. Растираю окоченевшие плечи, блаженно вытягиваюсь. Сонька выходит из невидимости, бритва по-прежнему в лапке. Кладет ее на край ванны, начинает заново сбивать пену в стаканчике.

— А скажи мне, хороший эльф Сони, бритву ты брал, чтобы от Хагрида обороняться, или мне оставлять не хотел?

— От греха, — лаконично формулирует хороший эльф. — Хозяин Ворюга ничего не хочет спросить у Сони?

Ага, показался край бороды: «Мальчик мой, ты ничего не хочешь мне сказать»?

— Ты был у директора Дамблдора?

Кивает. Повязан приказом, но у меня приоритет выше.

— И директор приказал за мной следить?

Опять кивает.

— Тогда не брей, я остаюсь. Не хватало мне соглядатая на свиданке.

Продолжая взбивать пену, Сони показывает глазищами на часы, все равно скоро вставать и бриться.

— Хозяин Ворюга может приказать, чтобы Сони не следил.

— А директор Дамблдор прикажет следить другому эльфу, и вычисляй его... Эльф Сони! Назначаю тебя двойным агентом!

Подобрался мой бандит. Пятки вместе, уши врозь, отсалютовал помазком.

— Следи, доноси. Про что не надо говорить, я предупрежу. Ты успел сказать, что мы были у Твилфитта и Таттинга?

— Сони сказал, что мы купили в магазине много нарядной одежды.

Удачно получилось! Представляю, как Дамблдор сделал стойку на Сонькину маечку: эльф в одежде! Как бы его прибрать к рукам!.. Может, считает, что уже прибрал. Главное, не прозвучали имена Твилфитта и Таттинга. Дамблдору только дай намек — припрется, обаяет, и гламурщики наперегонки выложат ему наши тайны.

— Так и отвечай всем. «Где взял?» — «Купили в магазине», «Как называется?» — «Магазин». Потребует перенести, тащи в большой Лондон, на проезжую часть, а сам сразу назад. Потом скажешь, малец я бестолковый, ошибся.

— Сони не малец, у Сони Чикади!

— Чикади, синичка-гаичка. Красивое имя! Только директору Дамблдору лучше не знать, что у тебя есть девушка.

— Почему?

— Спроси у Дедала, может, он сумеет понятно объяснить. А я запрещаю говорить Дамблдору о Чикади и вообще о жизни общины.

— Аргус, я растроган! — выдает Сонька.

От изумления я включаю эльфа:

— Сони учится говорить правильно?

— Сони разучил пока одну фразу.

— Достойное начало. И чем же ты растроган?

— Хозяин Ворюга не хочет, чтобы директор Дамблдор приказывал Чикади.

Киваю — в общем, так и есть, — но Сонька еще не закончил:

— Тогда бы у Чикади оставалось меньше времени на Сони, Густава и Мятлика.

— Хм... Гордишься, что у вас популярная девушка?

Сонька прикрывает глазищи и блаженно улыбается.

— А Густав и Мятлик хорошие друзья?

— Лучшие!

Когда-нибудь я к этому привыкну.

* * *

Спать не хочется, да и что там осталось до шести. Глянул на топчан — ни-за-что! Сегодня же куплю кровать.

Потребовал у Соньки в кабинет и газету. Бац! Под задом мягко, под крестцом валик, под лопатками ямка, под головой подголовник — анатомическое кресло. Передо мной аэродром зеленого сукна с бронзовым чернильным прибором, в деталях копирующим четыре башни Хогвартса. Так бы и не вставал, строчил резолюции. Синими чернилами: «На рассмотрение», «На усмотрение». Зелеными: «Утверждаю», «В приказ!». Красные, понятно, для «Запрещаю!», «Отказать!». А лиловые в миниатюрной Дамби-башне зарезервирую для «В жопу Дамблдора! В хорошем смысле».

В дверь (!) входит Сони с кожаной папочкой, в папочке газеточка. У Прозерпины нахватался, в Департаменте?

Обыватель ищет в газете новости, чиновник — мессиджи. Нарушение алфавитного порядка в списке фамилий, поза на снимке, информационный вброс или молчание вокруг темы... Когда в Германии пришел к власти Гитлер, шеф заявил, что пора нам засвидетельствовать лояльность Спенсер-Муну. С моей, мол, стороны пикничок с кабанятиной, с его — полезные для карьеры гости. И еще час втолковывал мне, что против левого нацика Гитлера Британия выставит правого нацика Черчилля, а поскольку тот из ветви Спенсеров, наш Спенсер-Мун получит подавляющий бонус на выборах в Министры магии... А был тогда шеф не шеф, а сопляк с квиддичной метлой в заднице. Служил секретарем без должности, чинил перья столоначальникам и трахал их просительниц. («Бесподобно, дорогая! Ступай, повтори это для Дженкинса, твоим вопросом занимается он»).

Мне и сейчас не достичь его тогдашнего умения читать между строк. Другое дело, что для шефа газеты были не главным источником информации. Он за ужином в доме отца-лорда узнавал больше, чем все обозреватели «Пророка» за неделю, а сейчас сам лорд.

Листаю «Пророк». Для понимания текущего момента, как шеф советовал — тенденции, модные мысли осеннего сезона.

В сезоне по-прежнему моден Аргус Ворюга, вернее, лям, потраченный на лечение сквиба. Факты, мнения, воспоминания. Нарастить мышцы тощему обходится дешевле, чем толстому избавиться от жира, а вернуть цвет седым волосам дороже, чем заменить сустав с прилегающими костями. Вчера я вместе с кошкой сбрил с головы свой месячный оклад, а по щетинке на черепе пока не скажешь, седые волосы растут или просто светлые. Не помню, какие они были в детстве, кажется, что всю жизнь ходил седой. Поискать, что ли, старые колдографии? Так они черно-белые.

Письма читателей. «Оказался свидетелем вопиющего... целители суетились у ложа визгливой сквибки, а в двух шагах тихо умирал юный красавец аврор»... Подписано «м-р. Пиквик». Шарада. Пафос заметки порадует чистокровных ортодоксов, а подпись кричит о магловских корнях автора. Женщины, конечно. Умненькой стервочки, которая и заказ выполнила, и толсто намекнула, что работает из-под палки. Ситуация в ее опусе надуманная, целители же «суетятся» с теми, кому при первичном осмотре прикололи красную карточку, а не кто громче визжит... В Мунго, да и в авротате посмеются, а Молли Пятый Номер скажет соседке, что сквибы совсем распоясались, вот и в газете... Газета врать не станет!

Общественное мнение — это Молли и соседка, компетентные всегда в меньшинстве. Голос единицы тоньше писка.

А ведь я уже читал такие «письма трудящихся» лет двадцать назад. Ни имен, ни дат, и шиш опровергнешь, а впечатлительные молли уже строчат в редакцию, как их оттолкнули от прилавка с драконьей печенью, и по наглости той сучки было видать, что она самая сквибярская сквибка... Поговаривали о законодательном ограничении сквибов в правах, но Гвардейцы Волдеморта начали убивать нашего брата, и Визенгамотские старцы решили, что прижимать смертничков законом будет уже перебор.

Новый виток?.. Почитаю другие номера, соберу материал, тогда будет о чем подумать. А эту заметку вырежу и спрячу. Только гляну, что на обороте.

На обороте портрет давешнего красавчика с плаката в книжном магазине: рукой откидывает волосы со лба, кудряшки скачут, запонка пускает бриллиантовый блик в объектив. Златопуст Локонс, «Лицом к лицу с Ворюгой».

«Ключ к сердцу нелюдимого сквиба я подобрал, закляв на нержавеемость его любимые кандалы».

Ну и зверь я! Надо взять кандалы в ночной обход. И звенеть.

«Случилось это в непростой период моей жизни в Хогвартсе, когда меня настигла волна нелепейших придирок со стороны профессоров. Мой незлобивый и открытый характер долгое время не позволял мне смириться с тем, что наставники банально завидуют моей молодости и обаянию. Особенно свирепствовала декан Макгонагалл, чья рано увядшая мордашка без следов былой красоты не имела ни единого шанса привлечь внимание учеников, когда в классе блистал я».

Смотрю на портрет. Этот блистал! Кудряшки скачут, запонка...

— Сони, а принеси-ка мне вещи из палатки!

Приносит, мордочка недовольная: так все аккуратно лежало, а тут и места нет. С трагической миной раскладывает на полу: три футболки, трое трусов, три рубашки. Белые! В лес! Так и есть, под запонки! Я сонный был, запомнил, а обдумать не успел. Ярлычки срезаны, даже с режимами стирки. Срезы не замахрились, поскольку в стирке-то вещи и не были. Носки, ненадеванные, сшиты попарно фабричными стежками, было тоже три пары, одну я реквизировал.

Ого, девайс выживальщика: лопатомотыгопилотопор.⁽⁵⁾ Судя по всему, Магориан испугался присвоить зловещий инструмент. Пользоваться в защитной одежде под присмотром врача, машину «скорой» держать с прогретым двигателем... Ба, в рукоятке пластинка, искры высекать. Вот любо! Вот повыживаем! Попреодолеваем себя! А лохам, которые в походе распихают по карманам полдюжины дешевых зажигалок и пользуются, никогда не достигнуть вершин самопреодоления!

Посуды нет, кроме затрофеенного мной котелка. Допустим, ее взял Магориан. Но едва ли кентаврам понадобилась запасная обувь, сидушка, треники, фонарик, какая-нибудь убивалка времени на дождливый день...

Муляж. Декорация к сказке о магле, который в одиночку прошел Запретный Лес. Сработано топорно, так ведь создатель далек от туризма, да и от магловской жизни, и рассчитывает на таких же зрителей.

Зато соображает в добыче коконов.

В логове акромантулов их тысячи — утепляются арахниды, ходят по костям, забрасывают костями просочившиеся грунтовые воды. Эльфы стараются схватить кокон побольше, но выбирать особо не приходится, и так возвращаются в обрывках ловчей паутины. То, что покойник попал в ткацкую мастерскую Твилфитта и Таттинга — чистая случайность. Пойдут осенние дожди, и коконы в логове будут втоптаны в грязь, поверх лягут новые.

Пустая палатка должна была заставить меня или авроров искать ее хозяина, для того и была поставлена у патрулируемой кентаврами границы. Другое дело, что подсказка не понадобилась.

* * *

Просидел я над старыми газетами до шести, позавтракал и пошел в «Три метлы» расплачиваться с мадам Розмертой за муку, которую мои бандиты своровали, пока я лежал в Мунго. Отдал галлеон четыре сикля, извинился, Розмерта сказала, не стоит.

Вручаю шелковый платочек и откланиваюсь.

— Да-да, — рассеянно кивает Розмерта, не поднимая глаз от вензеля T&T на подарочном пакетике.

Обидка. А поцеловать?! Есть же порядок, традиции... С другой стороны, не очень и хотелось. И без меня хватает оленей, готовых годами бодаться из-за прелестей хозяйки доходного паба или из-за доходного паба прелестной хозяйки. Один суровый выпускник Дурмстранга даже вызов мне прислал, а я взял и пришел. Со шваброй, во всей красе и мощи разбитого артритом девяностолетнего сквиба. Выпили, он допытывался, почему я помогаю Розмерте. По-моему, так и не понял, но милостиво согласился, что я ему не соперник.

А у меня слабость к лягушатам, сбивающим свое масло, когда другие и в лучших обстоятельствах идут на дно жизни. Если нетрудно, отчего не помочь? К примеру, к своим семидесяти пяти мешкам сахара, которые замок съедает за учебный год, закупаю еще два на деньги Розмерты. Так бы они достались ей с пятнадцатипроцентной скидкой на опт, а на хвосте у меня она выгадывает все сорок процентов. Или эльфов попрошу помочь даме с ремонтом, и все довольны. Моим бандитам особенно нравится, что человеческая женщина специально для них варит кашу с изюмом... Розмерта принимала помощь. Тыкалась губами в мои морщины. А в глазах: ну, теперь-то потребуешь своего? Отсосать, бизнес на тебя отписать? Или подождешь, пока глубже увязну?

Мне нужно то, чего у тебя нет, мог бы сказать я. Чтоб ты была моей не родившейся дочерью, и я читал тебе сказки на ночь и дарил плюшевых драконов. Чтобы в школе тебя научили стыдиться папаши-сквиба, и ты отворачивалась, проходя мимо, и мое сердце обливалось кровью от любви и сочувствия. Чтоб ты удрала с прыщавым «мадамом Розмертом» только для того, чтобы не оставаться дома. И вернулась без мужа, без детей, со своим прошлым и своей жизнью, в которой мне отведен уголок давно, когда я читал тебе сказки на ночь и дарил плюшевых драконов.

А без сказок и драконов у нас не получалось. Дура, она, что ли — верить добрым старичкам. Я им и сам не верю.

Розмерта между тем глядит на платочек, как будто получила Черную Метку. Вот и дождалась: старичок предъявляет векселя к оплате.

Осторожнее надо с подарками. Для меня этот платочек — товар низкой себестоимости и ограниченного спроса. Для Розмерты — солидная сумма, выброшенная на ветер не иначе как в доказательство кредитоспособности и серьезности намерений. Мадам и пришипилась. Стоит, не дышит, ждет предложения, от которого нельзя отказаться.

За витриной мелькают нетерпеливые, пришли яичницу кушать. Парад холостяков от тридцати до семидесяти. К некоторым Розмерта подсядет за столик, расспросит насчет урожая картошки и здоровья кабанчика. Не обещая ничего, получит все, на что расщедрится размякшая жаба поклонника. Самостоятельна, обаятельна, общительна. В старичковском состоянии я гордился тем, как она виртуозно держит мужчин на жесткой сцепке: и далеко не отпускает, и приблизиться не дает. А сейчас неприятно. Как там у Толстого про Элен: глянец, блеск... Вспомнил! «На ней как будто лак от тысяч взглядов, скользивших по ее телу». Наверное, гормоны пробудили мой мужской шовинизм.

— Счастливо оставаться, — говорю.

Меня устраивала непутевая дочь, но та пьеса сыграна. А роль воздыхателя лакированной красотки я перерос еще до рождения Розмерты.

Мадам, успевшая сделать лицо «Все это так неожиданно, мне надо подумать», некрасиво разевает рот.

— Вам пора открывать заведение, мэм. Клиенты ждут.

— Гости. В нашем бизнесе говорят «гости».

— Тем более надо открывать. Кто же держит гостей на улице.

— Так и уйдешь?

— А у тебя есть другое предложение?

— Ну... Мы могли бы поговорить.

Явственно слышу, как жесткая сцепка с лязгом набрасывается на крюк. Две минуты назад она мечтала, чтобы я свалил... Феномен мадам Розмерты: каждого она искренне отвергает и столь же искренне пытается удержать. Бедолаге кажется, что успех был близок, просто он поторопился. Надо еще полгодика покушать яичницу, дать Розмерте привыкнуть к себе, и тогда... Его снова отвергнут.

— О чем говорить, Рози?! Лет уж пятнадцать ты крутишь вселенское динамо, первое поколение твоих женихов уже переженилось и детей в школу отвело. И ты нашла бы себе мужа, если бы не боялась потерять самостоятельность. Что тут неясно?

— Что такое динамо...

* * *

Выхожу из «Трех метел», лелея обидку: думал, что заслужил хотя бы банальное «Прощай» без попытки загнать меня в колесо к остальным крутильщикам Розмертиной динамо-машины. Пожиратели яичницы сгрудились у входа. Зачуяли конкурента, бычатся, норовят столкнуться плечами. Обхожу, лавирую... И сбиваю с ног что-то мелкое. Оно падает на попку, кривится, смаргивает слезы, но реветь на публику и не думает. Еще один бьющий лапками лягушонок, только молоко в ее крынке снятое до синевы. Девчонка (Лиззи? Дэзи?) помогает Розмерте в дни школярских десантов за сикль в час, и это главный ручеек живых денег в семье. Живут с матерью натуральным хозяйством, каких продуктов не хватает, выменивают на яйца от своих кур. Впрочем, как и половина Хогсмида.

Подаю руку, она легко вскакивает, символически подержавшись за мой палец.

— Мистер Ворюга!

— Мисс...

— Просто Салли.

— Пришла подработать?

— А! — машет рукой. — Сама не знаю, на что надеялась, просто ноги принесли... Мистер Ворюга, а вы правда дружите со Златопустом Локонсом?

— Конечно! Шестьдесят лет разницы — разве это препятствие, если человек хороший?!

— Шестьдесят четыре или шестьдесят пять. Он родился двадцать шестого января шестьдесят четвертого, а про вас пишут разно: то вы девятисотого года, то восемьсот девяносто девятого. А на самом деле?

— Понятия не имею. Для меня самый важный документ — приказ о зачислении в штатные уборщики Минмагии от пятнадцатого июня одна тысяча девятьсот одиннадцатого года. А день рождения я не отмечал никогда и не знал, я ж приютский.

— Мистер Ворюга, но как можно не знать собственный ГОД рождения?!

Очень просто, девочка: убегаешь, попадаешься, врешь. За побег лично тебе как злостному корячится работный дом, обычные розги и карцер сочтешь за счастье, поэтому врешь вдохновенно. «Налетел ураган, нашу лодку гнало на камни, папа привязал меня к пустому бочонку. Мистер констебль, их спасли?!». Ну и анкетные данные заранее подберешь и разучишь. Имена на свежих могилах становились моими родителями, сгоревшие дома — моими адресами. «Нет, сэр, церковь на соседней улице, и не святого Александра Македонского, а святого Фомы»... Сомневаюсь, что хоть один полисмен мне поверил, зато ни один и не старался установить, из какого я приюта. Отправят в первый попавшийся, там подерешься за место в стае, и все.

Девочке выдаю облегченную версию: маленький был, напуганный, мямлил, в приюте и записали возраст по внешнему виду. А в школе я и старших ребят обгонял по учебе. Вот и пойми: то ли я сам старше, просто не вырос, то ли способнее других.

— Да, в приюте — это не пирожки с ревенем у мамы трескать, — вздыхает Салли. — Теперь ясно, почему вы сочувствовали мистеру Локонсу!

Смотрю на нее — щиколотки из-под коротковатого подола, как у цыпленка, рукава мантии подвернуты и подшиты вручную — видно, замахрились до неприличия. Я не вижу причин сочувствовать самовлюбленному засранцу, жившему в школе на всем готовом. А она видит. Может, в книжках Пустозвонса имеется какая-то слезливая история?

— Его ведь так травили в Хогвартсе! Так травили! — добавляет Салли.

— «Богатые тоже плачут», — осеняет меня.

— Что, простите?

— Есть такой... Такая пьеса, — говорю, чтобы не объяснять про телевидение. — Там интрига разворачивается вокруг крупного наследства, целого мэнора. Пропавшее завещание и всякое такое, наследница работает служанкой в богатой семье и принимает ухаживания хозяйского сына... Так самые фанатичные поклонники этой истории — люди, которым иной раз на еду не хватает. Своих проблем выше крыши, а они рыдают над судьбой богачки, вынужденной немного поработать по дому.

— Я бы тоже посмотрела и поплакала, наверное. А кому еще сочувствовать? Соседке, у которой муж взял моду блевать на наши георгины? Тогда уж впору над своей судьбою рыдать беспросветной. Нет, мистер Ворюга, что ни говорите, а сочинил эту пьесу мудрый человек. Та девушка, она служанка, но с надеждой, даже с двумя: может, наследства добьется, может, хозяйский сынок замуж возьмет. И мантии у нее должны быть отпадные, в таком-то доме прислуживая... Настоящие служанки смотрят и воображают себя на ее месте.

Подходим к перекрестку. Мне в замок налево по мощеной как бы не римлянами дороге с проросшей меж булыжников травой, Салли живет где-то дальше по единственной улице Хогсмида.

— Мистер Ворюга! — она делает движение, как будто хочет удержать меня, и вцепляется в потертый подол своей мантии. — Так он врет, что вы дружили?

— Златопуст? Преувеличивает. Он же сочинитель, а не историк, вот и рассказывает, как интереснее, а не как на самом деле.

— И много он преувеличил? — Салли подгадывает с вопросом так, чтоб мы остановились на перекрестке.

— В замке действительно сохранились кандалы, ими при Основателях приковывали к стене буйных школяров. Может, Златопуст свято уверен, что заклял их на нержавеемость. Да только заклятие продержалось от силы полчаса.

— А почему? Это особенные кандалы? — выстреливает вопросы Салли. (Какой хитрой она себе кажется, аж завидно). — Ой, мистер Ворюга, я ж вас задерживаю! А давайте провожу до замка, очень хочется послушать про Златопуста Локонса!

— А давай не портить друг другу репутацию, на нас же из всех окон смотрят. Лучше я тебя провожу. У тебя же мама дома?

— Мама не помешает! — ошарашивает меня Салли.

— И давно мама тебя... э-э-э, благословила?

— Она не благословила, а только встать не может. А я не очень давно, я вообще-то первый раз, мистер Ворюга, Мерлином Великодушным прошу, я много не возьму, сколько дадите, столько и ладно, вы ж не обидите, я знаю, сил же нет смотреть, как она угасает!

Иду с ней, Салли висит на руке, продолжает уговаривать, даже когда входим в дом. Женщина на постели укрыта периной, сверху наброшен плед и облысевшая беличья шубка. Докапываюсь до лица и как на осколок бутылки под водой напарываюсь на острый и бессмысленный взгляд черных глаз. Шарахаюсь — еще проклянет ненароком!

Вызываю транспортные средства. Кутюрье Сонька (а скорее его ветреная девица) придумал завязывать длинноватые бретельки маечки бантиками. Дедал поглядывает неодобрительно, на нем классическая наволочка с гербом.

Через минуту мы в приемном покое, через две на меня орет Сметвик, собирая толпу медиведьм и случайных посетителей. Запустила болезнь дура баба. Все лечение могло обойтись пузырьком Бодроперцового, но это ж десять сиклей! В мертвый сезон, когда до ближайшего десанта денежной школоты почти месяц, а урожай созревает! Тут на сахар и соль для заготовок сколько ни потрать, все мало!

Ищу взглядом Салли, я ведь даже имени больной не знаю. Девчонка у меня за спиной торопливо накусывает губы. Ага, импровизированная «помада» младшекурсниц. Кого будем покорять?

Салли виновато улыбается и с воплем «Мамочка!» бросается на колени перед больничной каталкой. Зеваки прыскают в стороны, как наевшись арбузов, обрывает свою филиппику Сметвик, не желая перекрикивать рев убитой горем дочери. Его то ли стажер, то ли новый помощник бросает в спину Салли диагностическое и, привстав на цыпочки к моему уху, громко сообщает:

— Ребенка надо мясом кормить, папаша!

А Сметвик, почеркав в блокноте, отрывает листок и вручает мне:

— Что встал, Аргус?! Иди в финчасть, плати!

Какая все же сука этот Златопуст Локонс!

---

1) Канон:

So if you seek beneath our floors

A treasure that was never yours,

Thief, you have been warned, beware

Of finding more than treasure there.

Сравните с Росмэновским:

Если пришел за чужим ты сюда,

Отсюда тебе не уйти никогда.

Совсем же мимо!

Вернуться к тексту

2) Майский праздник, как и во всей Европе — гуляния в честь окончательной победы весны и всяческие выражения надежд на урожайное лето. Разве что современные британцы отмечают его не первого числа, а в первый понедельник мая, и майское дерево у них стало шестом с ленточками. Есть поговорка: длинный, как майский шест, по-английки звучит в рифму: As tall as a maypole.

Вернуться к тексту

3) Фишка всех хищников, от белого медведя, который выедает у нерпы требуху и жир, обычно не трогая мясо на радость песцам, до домашних собачек. Той-терьера представляете? Ага, олененок Бэмби ручной носки. Пошли мы с товарищем после охоты в баню, а битых уток неосторожно бросили в сенях. Вгрызшегося «Бэмби» пришлось тащить из утки за задние лапы. Полузадохшегося, жалестного, ни в чем не виноватого.

Вернуться к тексту

4) Цыганки дают. А иной раз и опийный мак.

Вернуться к тексту

5) Комбинированные инструменты для выживания четко делятся на непригодные и невостребованные.

Идея первых — «Что бы такое сделать на имеющихся технологиях, чтоб не сильно потратиться и продать». Вещи брутальные, смотрятся на ковре, при попытке применить вылезают конструктивные и технологические недостатки: рукоятка вам мала, подвижные части защемляют кожу, перекаленая сталь ломается в неожиданном месте. Не от коварства создателей, а потому что дейвайс не испытывали. Делали для прибыли, а не для работы.

Идея вторых — совместить максимум функций в минимальном весе и объеме. Добротная продукция оборонки, предназначенная годами летать в вертолете и не мешаться под ногами, с ничтожным шансом помочь экипажу выжить при аварии. Можете бросить в багажник, вдруг пригодится. Но если специально собираетесь, скажем, рубить дрова в походе, берите топор. Специализированный инструмент всегда лучше.

Вернуться к тексту

Внес плату за пять дней, иду к Сметвику. В фойе отделения за фикусом довольная собой Салли играет в ладошки с Сонькой. Дедал шныряет под невидимостью. Пропадал куда-то, теперь опять рядом. Я чувствую направление на него в десятке ярдов, иногда больше, хотя ни в одной книжке не сказано, что люди на такое способны.

Сметвик все еще бурлит негодованием. Говорю, что тоже уважаю его безмерно, удивляюсь большому сроку госпитализации: обычно в Мунго исцеляют за часы. Если есть, что исцелять.

— От легких одни лоскутки, — бурчит Сметвик. — Будем удалять, больную подержим на жаборослях.

— Проклятье?

— Необязательно. Бывает ураганное развитие воспалительного процесса, именно в жару — я в Конго видел... Кто она тебе?

— Мама девочки, которая помогает у мадам Розмерты. Как звать, не знаю.

— Келли Томазина Маккуин. Вот ей и вдуешь, когда выпишем. Это рекомендация целителя. Повторять утром и вечером. Днем по необходимости.

— Обязательно с ней?

Сметвик глядит с таким глубоким энтомологическим интересом, что хочется дать ему лупу.

— Аргус, ты знаешь, что за сутки проработал восемнадцать часов?

Нашел табельщика — часы считать... Ого! Я только что сочинил хокку:

Кто тут наябедничал?

Ответ подсказала

Сопящая пустота.

— Так не подряд же восемнадцать часов. Я спал, даже два раза!

Сметвик не отстает:

— А сколько раз ты ел?

— Сегодня я завтракал. И вчера.

— Скотина, — заключает Сметвик. — Корявый старый хрен! Получил здоровье и решил, что можно не беречь?! Тебе плевать, что два десятка лучших специалистов Британии вложили в твою тушку знания, умения, души! Уплочено!..

Покаянно вздыхаю и пытаюсь сделать эльфячьи глазки. С моей-то внешностью качка-скинхэда... Сметвик не удерживается от смешка.

— Вижу, что до совести не достучаться за отсутствием таковой. Приступаю к санкциям! — Грозное лицо у него получается на твердое «выше ожидаемого», сестричек должно в трепет вгонять. — Проект не закончен. Что сердце нужно беречь как минимум год, ты знаешь. Помимо этого у тебя кости черепа и позвоночника еще старческие, хрупкие. Идет замещение костной ткани, процесс займет месяцы, а точнее мы не знаем сами. Аргус, мы очень хотим посмотреть, что в конце концов получится. Если по твоей безалаберности проект сорвется, страховщики дали мне право отобрать у тебя платиновый сертификат. Долечиваться придется на свои, и суммы будут на порядок выше обычных!

Сметвик замолкает с победным видом: достал! Приструнил!.. Молодо-зелено. Даже не осознает, что сунулся играть на моем поле. Я ли не бюрократ, я ли не сутяга?!

— Поправь, Гиппократ, если ошибаюсь. На мне испытали непроверенные методики. В приличных заведениях для этого привлекают добровольцев, платят им и страхуют ущерб здоровью. Госпиталь Мунго в сговоре со страховщиками пытается сделать ровно наоборот. Поскольку страховщик — Гринготс, ты уверен, что я не осмелюсь бодаться с гоблинами...

Красный Сметвик в лимонной мантии... Гармонично. Попытаюсь дожать:

— Но Гринготс — не монолит, а рыхлый концерн, в котором каждое подразделение тянет одеяло на себя. Одни гоблины предоставили мне страховку. Другие защищают мои финансовые интересы. Владельцу банка все равно, кто выиграет тяжбу, и те и другие — только разные карманы его сюртука.

Щеки Сметвика приобретают сизый оттенок созревшего буряка. Пожалуй, на винегрет рубить не буду. Хороший же человек, за дело болеет.

— Гиппократ, начнем сначала. Ты ж не стряпчий, а целитель, вот и пугай меня, как профессия велит. Про кости черепа и позвоночника очень проникновенно было. Усугуби, детализируй: что будет, если, допустим, кентавр по башке копытом.

— Кентавр и здоровые черепа раскраивает, а в твой наступит, как в лужу под ледком.

Б-р-р, и впрямь проняло.

— Убедил, буду беречься. Теперь о женщине: почему именно эта. Келли Томазина. Ты ее знаешь?

— Типаж знаю, да и ты знаешь Хогсмидских мамочек.

— Слышал, но пользоваться услугами не доводилось.

— Вот не надо так! — смотрит исподлобья Сметвик. — К тем, кто услуги оказывает, отношение другое, а мамочки, они ищут опору в жизни. Кто ж виноват, что соседский парень уехал батрачить на юг. Она пригреет старшекурсника, обиходит да потратит на него половину тех денег, что он принесет. Моя эссе мне писала по ЗОТИ! Она вообще уникум, сейчас в родилке работает. А большинство сдаст самоучкой минимальные пять СОВ, вот и закончила образование. Зато все сплошь домовладельцы! Там ведь юридическая ловушка: чем больше площадь дома, тем ниже пособие на учебу ребенка в Хоге, а если у тебя два этажа, то вообще ничего не дадут.

— В Хогсмиде все дома не ниже двух этажей.

— Вот-вот. На хрена так строили — места в лесу не хватало?

— Зверья хватало. Цокольные этажи были вообще без окон, с малюсенькими бойницами под арбалет.

— Ну разве что... Так я могу рассчитывать, что ты нормально устроишь свой быт?

— Да все у меня нормально! Эльфы обихаживают...

— Хреново обихаживают! — рявкает Сметвик, сопящая пустота за моим плечом смущенно прочищает горло. — Они в тебя силком бутер пихать станут? В постель за руку отведут?! Аргус, я ж понимаю, что тебе сейчас вздохнуть некогда, потому и говорю: поставим твою Келли Томазину на ноги, забирай и живи, как будто так и было. Тебе без женщины плохо, а ей без тебя еще хуже. Она ведь, толком не поправившись, начнет колотиться, чтобы долг тебе вернуть, и до чего доколотится, сама не знает. Может, в эти подастся, которые услуги оказывают у старого Аба в «Кабаньей башке».

Хлоп! Развернулся целый блок воспоминаний, как парашют за вытяжным «пузырем». Мрачный кабак с охотничьими трофеями в простенках меж немытых окон. Почетное место над камином занимает клыкастая голова кабана, обгрызенная клещами до островков лишаистой кожи. Вошедшего с улицы встречает ударом в нос вонь табачного перегара и пивной кислятины.

Мелкой школоте этого хватает, чтобы развернуться и пойти к Розмерте или в карамельно-ванильное заведение мадам Паддифут. К шкодливому пятикурснику, который краем уха слышал Большую Писечную Тайну и решился на разведку, выйдет неопрятный хозяин с седыми волосами из носа. Обмахнет тряпкой липкий стол, брякнет перед гостем бутылку сливочного пива с грубо затертой датой и, вернувшись за тусклую цинковую стойку, станет полировать кружки той же тряпкой, которой смахивал объедки со стола.

Стандартный посетитель заведения — местный никчема с дневной добычей из Леса. Стандартное вознаграждение добытчику — стопка огневиски или кружка пива, по выбору. Стандартная тема разговоров — что в Лютном заплатили бы втрое, да нет денег на каминный порох.

Ничего интересного.

Как вдруг за спиной хозяина приоткроется дверь, разбавляя кабацкую вонь вкусными запахами кухни. Шмыгнет с подносом девчонка в низко надвинутой шляпке, пять раз проскрипят рассохшиеся ступеньки, звуки заглохнут под пологом тишины и через полминуты вернутся: скрип, скрип, скрип, скрип, скрип. Любопытный недоросль обомрет: он видел! Он убедился!

В будущем году он отметит в «Кабаньей башке» семнадцатилетие, и знакомый семикурсник подведет его к старому Абу... Мордред знает, как попадают ТУДА. Может, надо купить у Аба портлюч? Или ключ будет обычный, с номером комнаты на бирке. Через зал в номера не ходят, значит, должна быть лестница с заднего двора. А женщина, это же главное, женщина — вдруг знакомая? Мерлин всемогущий, да в этой деревне все знакомые в лицо, и как тут быть? А и тролль с ней, не в лицо же пришел смотреть. Это джентльмены предпочитают блондинок, а тинам подайте сиськи и особенно письки. Лица в их фантазиях размыты, прямой взгляд женщины, с которой предстоит сделать ЭТО, вгоняет в панику и отбивает желание.

Хозяин «Кабаньей башки» Аберфорт Дамблдор далек от образа торговца сладким мясцом, кочующего по женским детективам. Где дорогие костюмы, жирные губы, сальный взгляд, перстень мафиози на пальце-сосиске? Где, наконец, ничтожное либидо, которое сей персонаж взвинчивает пытками невинных дев? Неопрятный сухопарый старик, одетый чуть получше своих безденежных завсегдатаев. Раз в месяц старый Аб заглядывает в зеркало и с оскалом мрачного торжества уничтожает обнаруженного там двойника старшего брата, соскребая начавшую формироваться бороду. После этого еще дня два его можно назвать пожилым джентльменом. Насчет либидо Аба достоверных свидетельств нет, если не считать за таковые сплетни о козочках. Нет, в буквальном смысле — об ангорских. Аб с ними нянчится, как старуха с кошками, в морозы держит у себя в одной из двух хозяйских комнат, как тут не поточить злые языки...

Словом, не вылепляется из Аба зловещий сутенер, поднявшийся на страданиях белых рабынь. Он банальный кабатчик, не забывший со школьных годов чудесных, что помимо дружбы, книг и песен в комплект входит полсотни официально достигших совершеннолетия самцов. Треть сих небезобидных организмов — мажоры, избалованные деньгами и властью отцов поганцы с чисто теоретическими представлениями о слове «нельзя». Кошмар родителей, доверивших своих дев различной спелости защите десятка профессоров и охранных чар на спальнях. Аб увидел в нем золотую жилку и сумел не упустить.

По воскресеньям он сдает на весь день второй этаж с номерами и обеспечивает алкоголем и закусью недолгих постояльцев, коих в глаза не видит. Деньги получает со школьных старост, они же при участии деканов устанавливают очередность посещений Хогсмида (а уж куда там кто пошел, его дело, верно?).

В дни школярских десантов никого не удивляет вид столичной дамы, плывущей по деревне, как яхта олигарха среди джонок, и это все, что можно сказать о посетительницах номеров. Местные шифруются почище агентов с двумя нулями: за них круговая порука, невеликие размеры деревни и доскональное знание обстановки. Суп кипит на плите, фартук брошен на стул, хозяйка выскочила к соседке за луковкой. Вернулась, надела фартук, луковку крошит, а что щеки горят, так ведь все бегом, все бегом! Пикантное приключение с денежным призом.

Описанный еще Куприным конвейер с десятками поршней на каждую работницу физиологического труда — не про них, тут скорее наоборот. Поршней столько не набирается. Их ведь отпускают из школы не всякую неделю, и половина растекается по Хогсмидским «мамочкам», на домашние пирожки с ягодой из Леса.

Умиляет меня высокая нравственность местного разврата. Иная дама столичного полусвета за вечер сменит больше партнеров, чем здешняя домохозяйка за месяц, и при этом первая мнит себя свободной и независимой, а вторая падшей. Это ж Скотландия, понимать надо! Родина Вечной Воблы Макгонагалл.

* * *

С кровельным звоном бьет вода то ли в дешевую ванну из тонкого железа, то ли вовсе в ведро. Яростный плеск и шлепки по мокрому сделали бы честь дрессированному морскому льву.

— Еще чуть-чуточку, мистер Ворюга! — кричит из-за двери Салли. — Я счас! Только не уходите!

Тьфу ты!

В ванную она кинулась, едва поймав равновесие после непривычной аппарации с эльфом. Я и сказать ничего не успел, а надо. Задним умом понимаю, что к «Трем метлам» девчонка ходила искать не работу, которой у Розмерты не будет до ближайшего школьного десанта. Судя по рывку на подмывку, готовится окончательное решение финансовой проблемы.

Само собой, меня спрашивать не нужно. Ведь все мужики хотят одного.

Сижу на кухне и сутулюсь, чтобы не сверкать лысиной над занавесками. Окна выходят прямо на мостовую, палисадник не предусмотрен, и прохожие заглядывают в соседскую жизнь.

Попросил Соньку поставить чайник. Тот разжег дровяную плиту музейного вида, мимоходом поковырял чугунную завитушку, обнаружил осадок жира и выпал из реальности. Завитушек много, рисунок литья глубокий, осадок толстый и застарелый, можно долго чистить!

— Ты б Густава позвал с Мятликом, — советую. — А то как за Синичкой волочиться, они друзья, а как рабо...

Хлоп, исчез. Сколько раз я зарекался шутить с эльфами! Дедка, тот понимает и сам подкалывает меня в швейковском стиле — не разберешь, кто из нас начальник, кто дурак. Но Дедка один.

Салли выходит, кутаясь в облепившую тельце простыню. Синюшная от холодной воды, отважная и довольная собой.

— М-мистер В-ворюга!

— Грейся, — киваю на плиту. — Знойная женщина, мечта поэта.

— П-правда?

Крутится у огненного жерла, принимая эротичные позы. Брачный танец кузнечика.

Появление эльфов напоминает наивный кинотрюк: не было, а в следующем кадре есть. Сонька в обнимку с Чикади-Синичкой и два парня, не помню, кто Густав, кто Мятлик.

Салли взвизгивает, шарахается и вылетает из простыни, зацепившейся за печную дверцу.

Потрясенные парни благоговейно взирают на Рубенсовскую Мадонну эльфов.

— Тетушка Берта посолиднее будет, — ревниво замечает Чикади и дергает захлестнувшийся вокруг засова угол простыни. — Вы б оделись, красивая мисс. Простудитесь!

Отворачиваюсь, парни смотрят — у эльфов свои представления о приличиях. В глазищах отражаются две бледные фигурки, присевшие на корточки у злосчастной дверцы. Подергали простыню. Попытались подергать засов, одна схватилась обожженными пальцами за ухо, другая послюнила и стала дуть.

— А я правда красивая?

— Мечта!

— А ты умненькая! Первый раз вижу, чтобы эльф говорил правильно.

— Да ну, мы все так говорим.

— Все Хогвартские?

— Все дедушкины. А дедушку знаешь, кто учил?

Прокашливаюсь, фигурки ойкают, та, что побольше, накидывает на плечи край простыни и безмятежно продолжает:

— Кто?

Явственно несет паленой тряпкой. Мое воспаленное материальной ответственностью воображение дорисовывает сценку: Салли визжит и убегает, мертвой хваткой вцепившись в простыню на плечах, горящий угол развевается, как флаг за кормой, пламя довольно разбегается по вязаным половичкам...

— Густав! Простынку залить! (Заодно узнаю, кто Густав). Чикади! Хозяйку проводить к себе, помочь одется! Сони! Помощников привел, а инструменты? Мятлик! Раз ты мятлик, чаю завари!

Порскнули по сторонам. Густав, завершив борьбу с огнем, хотел увязаться за девчонками, нарвался на два одновременно показанных через плечо фака и вернулся к плите. Поставил греться самую большую кастрюлю воды — пригодится.

Личный состав занят, и командиру на душе покойно. Синичка жарит пирожки с повидлом, замесив скороспелое тесто на кислом молоке. Очередное дежавю: пирожок должен быть не веретенцем, как у нее, а лопушком, раза в полтора больше и стоить пятачок... Парни поснимали с плиты чугунные финтифлюшки, мелкие кипятят с содой, крупные наяривают железными щетками. Затянутые отложениями барельефы как будто всплывают из глубины, на пресловутой дверце глаз уже соединяет невнятные выпуклости в композицию... Хм... Буду считать ее плодом расшалившегося воображения. Пока не отчистят до полной ясности.

Салли потчует меня травяным чаем с размякшими сушеными земляничинами, соблазнительно выложив на стол то, что напихала под материну мантию.

— Уж не знаю, как вас отблагодарить... — Она красноречиво опускает взгляд на грудь и багровеет: что-то там соскочило, и тряпочная сиська уехала на ключицу.

— Придумаем, — обещаю.

Салли тянет к губам чашку и быстрым движением локтя осаживает сиську.

— Если вы боитесь, так мне еще в марте исполнилось семнадцать.

— Я не боюсь семнадцатилетних девочек.

Боковым зрением замечаю, что парни бросили работу и стукаются лбами над дверцей. Тоже уловили суть композиции.

Веселое прошлое было у Хогсмида. В юные годы директора Диппета — а это середина тысяча шестисотых — отпущенных из замка школяров у самых ворот встречали шлюхи, прозванные арбалетчицами. Первый залп давали стоя и отправлялись по злачным местам сообразно финансовым и физиологическим возможностям гуляк. Повествуя о тех трудных временах, Диппет жаловался, что целый семестр копил серебряный сикль, чтобы приобщиться к взрослой жизни в приличном заведении с проверенным целителями персоналом, и до самого Рождества оставался последним девственником третьего курса.

«Трудные времена» до сих пор напоминают о себе то надколотой статуэткой Леды и лебедя в лавке сувениров, то розовой ягодицей, проступившей из-под отсыревшей побелки на потолке у мадам Паддифут. Вот и плита эта... Простодушные эльфийские парни измеряют пальчиками нечто на расчищенном барельефе и масштабируют раздвинутыми руками.

А я в дурацком положении. Ясно, что фривольный сюжетец специально замазали, а тут явился добрый дяденька, подкинул ребенку информацию к размышлению о прошлом его семьи.

Зову Дедала, шепчу: «Убрать!», и парни в ту же секунду исчезают вместе с чугунием, только Чикади дожаривает пирожки на полуразобранной плите. Что бы я делал без Дедки?!

Салли не реагирует на пропажу собственности, она сейчас как бомбардировщик на боевом курсе: свернуть не заставишь, разве что сбить из зенитки.

— Мистер Ворюга! Я хочу вас отблагодарить. Вы меня не боитесь. Так чего мы ждем?

— Мисс Маккуин, я и Хагрида не боюсь. А жду пирожков. Тысячу лет не ел таких — жареных, из кисленького упругого теста, повидло внутри горячее, как лава — не удержишься, куснешь и сидишь, язык вывалив.

— Мистер Ворюга! Я с вами по-взрослому, а вы...

— Вы перепутали, мисс Маккуин, — подпускаю в голос чиновной сухости. — По¬взрослому — это необязательно когда трахаются. По-взрослому — это когда соразмеряют цели и средства. У вас была достойная цель: спасти мать. Вы отвели на нее все доступные средства. Реализация прошла на «выше ожидаемого», учитывая ваш скромный опыт: выбрали место, где с утра собираются почти все платежеспособные холостяки, потом увидели меня и мгновенно сменили ориентир — известно, Хогсмид живет выручкой с богатеньких людей из замка. Заболтали, надавили на жалость, и вот мы уже в Мунго... Но сейчас я вас не понимаю, мисс Маккуин. Цели вы достигли. Я заплатил за лечение мамы без всяких условий. Где моя чмока в щечку, опущенный взгляд и приглашение заходить как-нибудь в следующий раз?

Опущенный взгляд в наличии, вместе с багровыми щеками и машинально теребящей тряпочную сиську рукой. Другой рукой Салли дергает себя за волосы.

Воздух сиз от перегретого масла; Чикади замерла над сковородкой, мелко дрожат от любопытства сложенные воронкой уши.

— Когда вы меня раскусили? — пустым голосом спрашивает Салли.

— Не раньше, чем ты сказала, что мама больна. До этого думал, что тебе охота пройтись с Ворюгой-на-миллион-галлеонов. Я сейчас в тренде, у Тома в «Дырявом котле» мне даже овацию устроили.

— Злитесь на меня?

— Завидую.

— Чему?! Бедности этой? Плите порнушной? Вы так забавно переживали, что я увижу... От нее замазка отваливается время от времени, чем ни залепи. А на чердаке у нас ореховые доски с вырезанными сценками сатурналий. Размечены: «Зап. стена, 3-й ряд», чтобы все смонтировать, как было. Я лет с пяти знала, что пра-пра-три-раза бабка была бордель-мадам... Или прадедка бордель-месье? Со мной не обсуждали, но обстановочка подсказывает. Тогда это был уважаемый бизнес, из Индии завозили специальных женщин со знанием Кама-сутры, а два раза пра— окончил Слизерин и заседал в Визенгамоте. Они и сейчас заседают: Маккойны, подправили фамилию, а мы, типа, захиревшая побочная ветвь...

— А почему к ним не обратилась? Настолько испорчены отношения?

— Их просто нет. Нечего портить. Кстати, с мадам Розмертой аналогично. Мы ей галлеон полгода отдавали, на фиг ей такие должники... Так я не поняла, чему вы завидуете, мистер Ворюга?

— Искренности, цельности... Так сразу и не объяснишь. Ты вот краснеешь оттого, что обманула чужого человека, чтобы маме помочь, а я бы развел руками: «Ну, извини». Без малейших угрызений... Один магловский писатель сказал: «У вас на носу очки, а в душе осень», так от очков меня избавили в Мунго, а осень...

Салли глядит в стол:

— Я. Не. Обманула. Я. Должна. Заплатить.

Теряюсь. Я перед ней теряюсь и ору:

— Чикади!

— Хозяин!

— Удушить нас хочешь?!

Движение ладошки, по комнате носится смерч, втягивая дым от горелого масла. Чикади вяжет сложный узор из пальчиков, как будто получивших по лишней паре суставов, заблестевшая сковорода подскакивает и нанизывается отверстием в ручке на крючок, пирожки совершают сложные перестроения в воздухе и оседают на блюде, образуя цветочек: румяные по краям, побледнее в центре, а два пережаренных эльфийка с невозмутимым видом проглатывает, не жуя. Вш-шух! — смерч втянулся в топку, воздух свеж и пахнет лесом. Блюдо с пирожками зависает над столом, медлительное и торжественное, как киношный НЛО, и без звука опускается на скатерть.

— Чикади, теперь я понимаю, почему за тобой волочатся трое парней!

— Волочатся двенадцать. А троих я к себе допускаю, — с достоинством уточняет Синичка. — Я могу быть свободна?

— Конечно. Пирожка своим возьми.

Хлоп! Вместе с половиной пирожков! Нет, я не жадный... Но жалко. Правда давно не ел жареных пирожков, кажется, умял бы все блюдо.

У Салли горят глаза:

— Мистер Ворюга, а они действительно...

— Втроем? Они эльфы, другой биологический вид. Не думай об этом, и все. А то, если подходить с человеческими мерками, у львов гарем, у гиен тоже, только навыворот, из самцов, а у рыб вовсе свальный грех и безотцовщина... Теперь о наших делах. Маму выпишут во вторник. Вот тебе на порох, связывайся с приемным покоем, узнавай о здоровье, сама не лезь — целители не любят, когда родственники болтаются под ногами и особенно приносят домашнюю еду в баночке.

Кладу на стол два сикля, Салли отодвигает монетки:

— Я и так вам должна... Мордред гнилокровный, я даже боюсь спросить, сколько вам должна!

— Отработаешь, не переживай. Я сам только на днях из Мунго, не знаю, за что хвататься. Разберусь и тебе найду поручение.

— Найдите сейчас!

— Сейчас у меня нет работы, которую не могли бы сделать эльфы. Через час — может быть. Завтра к утру — наверняка. Но только при условии, что ты не станешь мотать на карандаш мои истрепанные нервы!

У Салли на лбу бегущей строкой написано: «Еще неизвестно, кто кому нервы мотает. Предлагала же честь честью перепихнуться. Была бы ясность! А он мутит: сейчас нет, через час есть... Неизвестно, что делать заставит».

Единственная причина, по которой я теряю с ней время — то, что она признала за собой долг. И краснеет просто замечательно. Небезнадежна.

— Салли Маккуин!

— Мистер Ворюга?

— У тебя какое образование?

— Три СОВы: заклы, трансфига, зелья. Подкоплю денежек на экзамен, сдам астрономию, она в зельях нужна, и, наверное, арифмантику. Или какую-нибудь фигню, если на арифмантике будут валить. Истормаг, УЗМС — я вообще все по учебникам прошла. Хотя толку от этого в нашей дыре...

— А как у тебя с магловедением?

— Сдать сдам, а реально меня первая же машина переедет. Пег О’Доннован вышла за маглокровку, такие ужасы рассказывала! Они в большом мире живут, где-то на побережье, торгуют с грузовичка хот-догами, а вы точно меня не хотите?

— Легко отделаться желаешь, Салли Маккуин! Ты мне все до кната отработаешь сообразно уму и образованию. А ножки раздвигать образования не требуется, это легкий заработок, но уже не твой. Переросла.

— Так бы сразу и сказали, а то «Найду тебе поручение», и думай, Салли, что хочешь... Вы не пожалеете, точно вам говорю, мистер Ворюга. Я у мадам Розмерты счета проверяла, защиту ставила от мурашей... Вот как они вывелись — не лесные, а малюсенькие, которые только у людей живут? Муравьи же на миллионы лет старше людей! — Салли откидывается на спинку стула, цапает пирожок и вгрызается в хрустящую горбушку. — М-м, вкусно, у меня никогда так не получалось! Тоже интересный вопрос: мука наша, повидло наше, а пирожки, как в замке!

Болтает ногами, довольный жизнью домашний ребенок. Надо будет подогнать ей олимпийских шмоток, только попозже, когда работать начнет, а то опять напугаю.

— Салли, про наши дела никому...

Опять напряглась:

— Почему это?

— Потому что у меня нет работы на весь Хогсмид. А будут просить, будут к тебе приставать, чтоб замолвила словечко...

— ... А не выйдет, начнут сплетничать... Хотя и так начнут, все же видели, как вы к нам в дом зашли...

— А ты скажи, что яичек мне продала из-под курочки, и я ушел с эльфом. Спросят про маму, отвечай, что заплатила в Мунго из денег, которые откладывали тебе на экзамены.

— Угу, — кивает с набитым ртом, еще дальше отодвигает оставленные на порох сикли.

— Когда будет работа, пришлю эльфа, а сама к замку не ходи. И, Салли, я буду очень разочарован, если ты все же надумаешь заработать не головой, а...

Закашлялась, возмущенно машет руками. Хлебнула чаю, отдышалась:

— Все, мистер Ворюга, головой, так головой, вы босс. Сказать по правде, я не то, что идейная целка, но и не мечтаю, чтоб меня распечатали хором в подворотне, а к тому шло. Я ж от полной безнадеги подалась к ухажерам мадам Розмерты, думала, обслужу, сколько смогу терпеть, дадут хоть по десять сиклей, и ладно, авось маме хватит. Мало сейчас живых денег в Хогсмиде, народ морковку на репку меняет, у кого что уродилось. Я уже сто раз пожалела, что послала Ётыкера!

— Кого?

— А, вы же в Мунго лежали, не знаете. Был у старого Аба денежный постоялец, ни одной блондинки не пропустил: «Ё тэ керро», «Ё тэ керро»...

— Дней десять назад?

— Раньше! Первого августа, точно. Днюха Пег О’Доннован, я ей посылаю волшебные сласти, а она отдаривается магловскими. А тут как назло мадам Розмерта дала за десяток яиц двадцать восемь кнатов вместо сикля. Яичко, видите ли, треснутое. У нее и треснуло, я целые клала. Ей лишь бы медяк сэкономить, скупердяйке!

Не лежал я в Мунго первого августа. Я вообще не знаю, где тогда был. А вот второго проснулся в своей постели без памяти и с такой болью в суставах, что на четвереньки вставал через крик. Похоже, что накануне мне пришлось поваляться на холодном полу. Или на холодной земле?

Штирлиц — штандартенфюрер, и это окончательно запутывает мою прошлую жизнь. Эсэсовский полковник, и не враг мне, даже не шапочный знакомый, а свой, родное сердце! Это что же, я получаюсь нацист из «Галичины»?!* У них в дивизии помимо эсэсовских званий ходили незалежные, хорунжий соответствовал унтерштурмфюреру.

Капля меда в этой цистерне дегтя — кедровые орешки. Не магазинные, я их выбивал из полежавших у печи растопыренных шишек — какой ни простой навык, а он у меня есть. Стало быть, я не нагрешил на петлю. Видимо, отбыл шесть лет на спецпоселении — стандартная кара пособникам, — лес валил, орешки кушал.

Жаль. Мне нравилось считать, что я этнический поляк и воевал у Берлинга.**

Однако, Штирлица я вспомнил очень кстати. Люди запоминают начало и конец разговора, я и подкинул Салли идею продать ореховые доски со сценками сатурналий. Мол, антикварная клубничка в цене у маглов, улетят за милую душу, а я помогу устроить аукцион... Пускай девочка разбирается с наследством и забудет, что я расспрашивал о Ётыкере.

Это он, человек из кокона. Салли запомнила плетеный поясной ремень без обережного узора — для волшебников это все равно что горнолыжные ботинки без лыж. Лежит он у меня, отмытый от паучьих кислот и просушенный. Магии в нем ни на кнат, зато, если развязать замочный узел, то плетение распустится легко, как с катушки. Даст восемь-девять ярдов крепчайшего паракорда, который на мой сквибский взгляд в лесу полезнее самых продвинутых оберегов.

*«Галичина» — еще одна национальная дивизия в составе ваффен-СС. Полмиллиона иностранцев через них прошло, почти весь алфавит от Албании до Чехословакии. Одних французов больше, чем во всем их Сопротивлении. Советский Союз победил не Германию, а Еврорейх.

Галичина, она же Галиция, когда-то именовалась Червонной Русью. Потом долго входила в состав Австро-Венгрии, тамошних славян специально накачивали против русских. Янычары западного мира, палачи безжалостные. И «герои» современной Украины.

**В армии Берлинга воевали четыре танкиста и собака. В современной Польше фильм запрещен как искажающий историю.

А ведь я гостил в Польше еще мальчиком. Люди, которые были моложе меня нынешнего, не сводили татуировок с лагерными номерами и не по обязанности носили цветы к могилам освободителей, русских и польских.

* * *

От Салли направляюсь к Джамесине Макнил, жертве средневековой архитектуры. Из ее окна до «Кабаньей башки» можно дострелить вишневой косточкой, и какая женщина откажется посмотреть шоу за стеклом из самого злачного заведения Хогсмида? Джамесина и смотрит, почти не отвлекаясь на собственную жизнь.

Вообще, можно ли отнести к проявлениям разумной жизни поедание шестнадцатитысячной тарелки утренней овсянки?.. А между тем в «Башке» Мердок Макдаффи, ранняя пташка, сдает добычу из Леса, и это каждый раз маленький сюрприз, а когда знаешь цены, очень интересно посмотреть, сколько нальет Мердоку старый Аб за прыгающую поганку... По вечерам женщины, пришедшие за своими ослабевшими половинками, сперва уточняют диспозицию у Джамесины. Та доложит Мэри, что видит со своих высот: ее, мол, Пит, судя по положению сапог, спит на левом боку, а Тимоти Гибб поставил на него ноги, однако не со зла, а в силу крепости местного джина... Донне и Кэт будет сообщено, что их благоверные свалили полчаса назад, при этом Майк произнес: «Вот такенная!» и обрисовал руками задницу, но в том конце деревни «такенных» нет, одни «такие» и «такусенькие». Чисто предположительно Майк показал размеры Клер Фергюсон, сильно ей польстив.

Джамесина Макнил наблюдательна, как нанайский охотник Дерсу Узала, и безошибочна, как железный Феликс.* В детстве ее безжалостно сек розгами за вранье отец, пожилой болезненный невыразимец, и вырастил мегасплетницу. Ей не нужно выдумывать, чтобы щегольнуть осведомленностью — она и так осведомлена. Каждое слово как под веритасерумом. Разрушительница репутаций и домашних очагов.

Я ее побаиваюсь.

Рядом со мной шлепают по брусчатке невидимые босые лапки.

Дедал расстроен. Сперва Сметвик недвусмысленно заявил, что эльфы меня хреново обихаживают, теперь выяснилось, что покойник из кокона по крайней мере был в Хогсмиде, а Дедка уверял, что люди отсюда не пропадали... Вдобавок ко всему он при аппарации угодил пяткой на винную пробку, ноги разъехались, но я успел подхватить его за что попало, а попало ухо. Мелкий конфуз окончательно вверг Дедку в угрюмство. Отброшенный с его пути магией мелкий мусор зло разлетается в стороны, огрызки и фантики шлепаются в оконные стекла, как припечатанные ладонью, и не все отваливаются. За окнами происходит движение, из одного высовывается харя и в невежливой форме интересуется, я чё.

— А ты чё? — возвращаю вопрос.

— Так я ща! — оценив мою накачанную в больничной койке мускулатуру, обещает харя. Ныряет за занавеску и, опасливо высунувшись одним глазом, начинает чистить мостовую скромными по площади Эскуро.

В Хогсмиде со средних веков действует решение мэрии: каждый домовладелец содержит в порядке участок улицы перед своим фасадом. Поэтому на мостовой среди уложенной вскладчину серой брусчатки есть прямоугольники черной, бордовой и грязно-розовой, а кое-где и композиции со сложным рисунком. Случались эпидемии украшательства, когда улица выглядела, как лоскутное одеяло, долго продержалась мода на световые дорожки, бегущие перед ночным пешеходом, как ближний свет фар, а вот музыкальные камни, покорив сердца всего за неделю, спустя месяц вызывали одни проклятья в адрес упрямцев, не желавших отключить мордредову шарманку. Но грязь, как сейчас, была только во время интенсивных авианалетов, пафосно названных «Битвой за Англию». Говорили об ужасных разрушениях в Лондоне, ожидали, что вскоре по Хогвартсу отбомбится напророченный кем-то из Трелонят тяжелый самолет, управляемый поднятыми самим Гриндевальдом мертвыми гитлеровскими пилотами, и деревне обязательно достанется... Но у мертвецов что-то не задалось, а для магловских бомберов не было целей, и хогсмидцы снова стали надраивать каждый свой участок мостовой, и не насухо, а со щелоком, окатывая настоями на цветочных лепестках. Живем в дыре, так надо жить красиво!

Что сейчас-то происходит?! На войну с Волдемортом не сошлешься, о нем уж десять лет ни слуху ни духу...

Время от времени ощущаю мягкие толчки воздуха, вытесненного невидимым тельцем, или раздаются нешумные хлопки дезаппарации; кто-то шлепает ногами рядом с Дедалом, кто-то пыхтит, не поспевая, один раз точно распознаю звук подзатыльника, но разговоры эльфов, если они не хотят быть услышанными, не вопринимаются человеческим ухом. Хотя и без слов ясно, что старейшина общины раздает люлей за то, что не донесли об иностранце, и пытается выяснить подробности. Не вмешиваюсь, пускай Дедка правит, хотя вряд ли все вместе взятые деревенские эльфы разузнали больше, чем Джамесина Макнил. Как ей не разузнать, если каждая Хогсмидская девчонка еще в школьные годы переписывает в дневник: «Же ву зем», «Ти амо», «Ё тэ керро», «Иа тэбиа лублу», «Их либэ дих» и еще три десятка разноязычных синонимов. В списке есть даже «Ка-та-уур-дь» племени навахо, ибо с кем бы ни свалить, лишь бы свалить... И ждут с полсотни трепетных ассолей своего капитана Грея, можно без алых парусов, а если Ассоли за сорок, то хоть без глаза сойдет...

Опросив душ пять, Дедал хватает меня за руку, мгновение дезориентации... Стою на той же пестрой мостовой, только дома другие: слева «Кабанья башка», справа наблюдательный пункт Джамесины, та с оханьем шарахается от окна.

— Деда, — тихо спрашиваю, — мисс Макнил нам должна, или, может, мы с артритом ее грязно домогались?

— Забыл? У нее наша фрау Грета, — непонятно объясняет Дедка и, пренебрегая дверным молотком, по-хозяйски распахивает дверь.

Через порог выплескиваются запахи пергамента, костного клея и прелой кожи древних переплетов. Мордред гнилокровный, я помню сотни книг из этого дома! Помню, какая рядом с какой стояла лет сорок назад... И румяную попку в разрезе панталон викторианского покроя... Ага, это мадам Пинс проклюнулась. Библиотекарь замка. В запретной секции так же пахнет старинными фолиантами, а мы с ней, значит, среди премудростей тайных... Нет, чтоб поужинать даму в ресторане, препроводить в номер с шелковыми простынками — опорочить ее боялся. От незамужней ведьмы за тридцать не ждут целомудренных бдений над вышиванием приданого. Однако есть связи и связи. Про нашу сказали бы: «Бедняжка спуталась со сквибом. Видать, нормальный на такую не позарился»... Но почему я ее в попку не целовал — не позволяла или сам стеснялся? Не помню. Хотелось, это помню, а теперь уж не захочется — завяли прелести мадам Пинс, как справедливо заметил шеф. Обделил я женщину. Но уж Роланду расцелую в нижние щечки — за нее саму и за Пинс.

— Понаглее, — советует Дедал, утягивая меня на скрипучую лестницу. — Фрау Грета привязана к тебе по старому ритуалу, так что никуда Макнилиха от нас не денется. Если, конечно, не хочет остаться без прислуги.

*Железный Феликс — прозвище не только Дзержинского, но и названного в его честь арифмометра «Феликс». Эта аналоговая счетная машина, созданная в 1929 году, выпускалась без года полвека. Только представьте: атомную бомбу и орбиту Гагарина рассчитывали, двигая рычажки и крутя ручку.

* * *

— Аргус Гермес Ворюга! Вас здесь не ждут!.. Не бойся, деточка, мама тебя никому не отдаст!

В лицо мне бьет зеленое пламя, и это в ответ на «Доброе утро»! Сердце замирает, слепящий поток заполняет все видимое пространство и стекает по выставленному Дедалом щиту.

Джамесина Макнил не показывает какой-либо заметной реакции: прокляла и прокляла, отбил и отбил. Вот если бы я упал замертво, то всей деревне был бы повод для пересудов о вконец обнаглевших сквибярах, в грош не ставящих порядочных ведьм. Я, что ли, совсем не соображал, к кому вперся, задницу не прикрыв?

Причина конфликта умильно хлопает глазищами. Для меня эльфы не на одно лицо, как для большинства людей, но эту не помню. Худенькая, ломкая, коленки шишковатые, уши жалобно повисли. А мне кажется, что фрау Грета должна обладать статями прикроватной тумбочки. Фрау же, а не фройляйн.

Медленно раскрываю ладонь, как будто хочу удивить Джамесину чем-то спрятанным в кулаке. И удивляю, поймав ее палочку и три амулета. (Детство. Не беззаботное, но оно у меня было. С играми в мага и могучей волшебной силой мощностью в один эльф).

— Значит, правду говорили, что в Мунго могут... — охает Джамесина.

— Пересадить магическое ядро?.. — Еще одна недоучка. Что, впрочем, объяснимо: я долбил теорию, волшебники творили волшбу. — Нет его, мисс Макнил. Или можно сказать, что его слишком много, чтобы пересадить. Весь волшебник — источник магии, а ядро лишь абстракция для простоты объяснений.

— Но как же... — кивает на волшебные приблуды в моих руках.

— Фокусы. В принципе любой сквиб может, если поработает в замке с моё.

Бросаю палочку и амулеты на стол, отворачиваюсь к окну, у которого прошла жизнь Джамесины Макнил. Идеальная точка наблюдения: зал «Кабаньей башки» виден сверху насквозь; посетителей по раннему времени всего двое, оба у стойки, но ясно, что когда в зале будет битком, пьяницы у витрины не помешают наблюдать за пьяницами у дальней стены. Вечером. Тогда и блики на стеклах не будут мешать... А ну-ка! Поляризационные очки у меня с собой с тех пор, как купил их в Большом Лондоне. Собираюсь заглянуть через них в глубины Черного озера, но случай пока не выпадал. Надеваю. Бинго! Витрина стала как будто чище, ясно вижу шевелящиеся губы Аба Дамблдора за стойкой.

— Провоцируешь? — подает голос Джамесина Макнил. Она сидит, как девочка с картинки о хорошем воспитании, с прямой спиной, руки на коленях, и пожирает взглядом свои игрушки.

— Больно надо! Забирай.

Цап! И опять девочка с картинки. Завидная скорость.

— Что тебе нужно, Аргус? Что тебе нужно на самом деле?!

— Вы, мисс Макнил. Таланты ваши.

— А конкретнее?

— Для начала вы мне расскажете об иностранце. Все, что видели, о чем догадались и что лишь предполагаете.

— А в жопу тебе не подудеть?

Грубо. И непонятно. С самого начала непонятно. Старый обряд привязки, о котором говорил Дедал — эльфийский, из тех, что не вырубишь топором. Если Джамесина хочет сохранить «деточку», ей со мной договариваться надо.

— Не торопите события, мисс Макнил. Надо будет, задудите марш Собственного Его Величества шотландского пограничного полка на три рожка.

Во как мы хватаемся за палку. Во как крепко держим. Ой, как больно, когда пальцы выламываются, а подлечить нечем, палка уже у меня.

Фрау Грета (и.о. деточки Греточки) совсем приуныла. Понимает ситуацию лучше Джамесины: полноправной хозяйкой той не стать даже через мой труп. Ума не приложу, зачем я привязал означенную фрау по эльфийскому обряду, факт тот, что когда я умру, ее потянет служить моему ближайшему родственнику по крови, как Акку Кнебекайзе в Лапландию.

— Что ж, — развожу руками, — это ваше решение, мисс Макнил. Палочку сможете забрать в Департаменте магического правопорядка после уплаты штрафа за неспровоцированное нападение на сотрудника Министерства. Если захотите оспорить, придется принять веритасерум. Поэтому вы не захотите.

Джамесина вскидывает голову, на лице отчаянье и... облегчение?

Обвинение прозвучало, мой эльф более не может оставаться у Джамесины. Фрау Грета, взрыднув, вкладывает лапку в мою руку, и мы исчезаем.

* * *

Солнце жарит с библейской немилосердностью, иссушенные трупы акромантулов на пограничных столбах дрожат в знойном мареве, словно их сжигают на невидимых в дневном свете кострах. А в тени гигантской кроны вечный полумрак, наблюдаю действительность, как из кинозала. Лежу под дубом вековым, жаль, не могу питаться желудями, а жрать хочется. Запил голод водой из родника, аж холодно в животе. Дедала тревожить не стоит, он колет фрау Грету. Вон они сидят в позе возбужденных сусликов, лапки перед собой, рты буквой «О».

Не совсем понятно, почему Дедка притащил нас сюда, а не домой — то ли место ему нравится, то ли встрепенулась паранойя, разбуженная снайперской несвоевременностью визитов Макгонагалл. Моя так давно встрепенулась, бегает по углам. Встрепенутая. Уж очень специфический у нас с Маккошкой юморок положений (или ситуаций? Всегда их путал). С бородой юморок.

Между тем фрау Грета совершенно раскисла, ее плаксивая гримаска теперь кажется шаржем на кого-то давно знакомого. Из мути забвения всплывает вечно хнычущая толстуха, комкающая в лапках замызганный ночной чепец. Дедка клялся Мерлином и Морганой, что не хотел брать ее в Хогвартс, но дрогнул перед мольбами спасти несчастную от русских, которые рвали немцев тяжелыми танками, не разбирая на эльфов и людей. «Герру зандкастлфюреру», то есть мне Грета как само собой разумеющееся сдала справку, что не является человеком. Терпеливо разъяснила, что таким образом с меня как хозяина официально снимаются все подозрения в том, что прислуга с нетипичной внешностью является расово неполноценной или, независимо от расы, ребенком с врожденной болезнью.*

Хогвартская община с ее крепкоухими парнями — мечта любой домашней эльфы, которой хозяева прикупят помощницу, и делай с ней что хочешь. А берлинское пополнение угодило в мечту из-под бомбежки, похоронив под руинами все, о чем стоило жалеть. Замок тонул в сгущенном до приторности счастье. Рутинные работы выполнялись в ритме чарльстона, подростки увлеклись гимнастикой по системе Мюллера, женщины заездили Дедку: эту подлечи, ту возьми прямо сейчас, как это «не хочу», когда у почтенной фрау, может, последняя овуляция!.. И все вместе, новожилы и старожилы, как черт от ладана шарахались от фрау Греты.

Тишайшая эльфа отравляла нашу жизнь уже тем, что была где-то поблизости. Как змея в траве. Эльфы, прирожденные эмпаты, ощущали исходящую от нее жуть и обходили непонятную бабу стороной, а я то и дело нарывался. Полный скорби взгляд, по-кошачьи прижатые уши — это я имел неосторожность приблизиться. Деваться некуда, желаю доброго дня. Безмолвное «За что?», глазищи переполняются слезами, вот уже из носа потекло... На вопрос, в чем дело — рыдания, на уговоры показаться целителю — истерика, Грета полезный, Грета нихт унтерменш...

Осенью у Пола Макнила пропала в горах жена, и он пришел к нам за нянькой для малышки Джамесины. Это шанс, понял я и оторвал от сердца эльфу с великолепным берлинским произношением, на диво вышколенную в семье из высшего общества. Не ручаюсь за произношение, тут я исходил из простой логики: не с эльзасским же прононсом говорить жительнице Берлина. А насчет высшего общества сомнений нет: жили Гретины добрые хозяева на Унтер-Ден-Линден, где разве что кошки не имели золотого партийного значка, справку для прислуги заверили аж в Рейхсканцелярии. Куда уж выше, самые сливки с дерьма.

Стоит ли описывать угрызения моей мохнатой совести, мучимой тем, что я безвинно подставил бедолагу Пола, разрывавшегося между теряющими перспективу поисками жены и опасной службой в Отделе тайн? Или не переводить бумагу на такую неважность? Угрызения были мощны, но коротки, как долетавшие до замка пуки Хагрида, собственнозадно удобрявшего огород, а счастье избавления от дурехи — тихим и постоянным, как ожидание желанного ребенка. Я наслаждался каждой минутой, удивляясь, что до сих пор не вижу у ворот разгневанного Пола за руку с несостоявшейся нянькой.

Через месяц — или через два? — то ли счастье приелось, то ли угрызения окрепли, я собрался с духом и навестил Макнилов. Грета смылась при моем появлении, однако Джамесина выглядела ухоженной и довольной, Пол с аппетитом уплетал сосиски с капустой и похваливал берлинское произношение дочери, по-моему, вообще не слушая, что с этим произношением лопочется.

— Аргус, тебе не помешает быть построже с эльфами, — дал он ценный совет. — А то взяла моду рыдать. Хозяин сдал ее в аренду, значит, «Йес, сэр!» и никаких рыданий, верно я говорю? Ребенок же смотрит. Ребенок учится. А она рыдает! Я заклял ее слегка: чуть взрыднет, сразу жалящее в булки! Веришь ли, птичкой запорхала, марши поет, мазохистка!.. Это ничего, я твои права не нарушил?

Я ответил как есть: букву контракта нарушил, но раз марши поет, то ничего.

А спустя лет десять директор Диппет, уже по ноздри погруженный в пучину маразма, раскрыл тайную секту младшекурсников, колдовавших на неизвестном языке. Заклинания у них были неопасные, бытовые, однако ни словом, ни жестом не совпадавшие с преподаваемыми в Хогвартсе. Иной раз сопляки колдовали беспалочково, жестикулируя пальцами! Учиненное профессурой расследование не дало особых результатов. Сектанты все оказались родом из Хогсмида, а на расспросы, кто научил колдовать, отвечали: «Никто, мы так с детства играем!».

Я узнал их тайный язык: германо-английский суржик в эльфийской грамматике и с берлинским произношением. Но кто же станет спрашивать о магии сквибяру...

*Хочется поморализировать, мол, а знают ли нынешние кожаные головы с белыми шнурками, что нацисты «санировали» собственные, великогерманские, дома инвалидов и психушки? В поисках экономичного способа умерщвления остановились на уколе бензина в сердце... Исполнителей для таких дел не могло быть много, значит, есть большая вероятность, что в число жертв «санитара» попадала собственная бабушка или больной ребенок, и черт его знает, какие эмоции он испытывал. Видимо, прежде всего страх, что коллеги узнают о его родстве с «генетическим мусором»...

* * *

Ага, мои эльфы до чего-то договорились. Фрау Грета с покаянным видом пытается намотать уши на кулаки, длины не хватает; Дедал отворачивается, давая понять, что разговор окончен. Тогда фрау с видом уже дерзким изображает «бабочку», как это любят делать хозяева вислоухих собак, и с хлопком исчезает. Дедал идет ко мне, мимоходом нагибается к роднику и зачерпывает — кажется, что ладонью, но выпрямляется он уже с большим тонкостенным стаканом в руке. Подходит, садится, смотрит на свет, как по быстро запотевающему стеклу сбегают капли конденсата, оставляя за собой прозрачные дорожки.

— Красота... Это тебе не кубок из крысы!

— Да, — соглашаюсь, — красота не нуждается в украшениях.

Дедка тяжко вздыхает и пьет — вкусная вода, но холодная, а домовики с их тщедушным телосложением к этому очень чувствительны.

— Табакерка из мыши... — бурчит Дедка между глотками. — Чайник из улитки... Дамблдорство в трансфигурации!

— Дамблдоровщина, — поддакиваю.

— Угу-м. «Дамблдоровщина» точнее, — признает Дедка. — Однозначнее. «Ство» чаще всего разновекторно, например, мессионерство: с одной стороны, учит аборигенов носить штаны и мыть руки. А с другой стороны, взять Бокассу: в штанах, с мытыми руками сожрал своего министра и остальной совмин угостил. Выходит, не тому его учили... В свою очередь «щина» в лучшем случае нейтральна, а чаще заряжена негативом. Похабщина, деревенщина, безотцовщина...

— Мальчик мой, «щина» ведет во тьму!

От души хохочем, Дедка упал на спину и дрыгает ногами, я тоже дрыгнул за компанию. Потом Дедка хохочет один, а я смотрю. Я смотрю долго. Для эльфов чужие эмоции — открытая книга с картинками и цветомузыкой, поэтому они не понимают, в чем идея притворства. Дедка меня доставал на похоронах директора Диппета:* зачем эта леди плачет, ведь ей все равно, а ее дочка даже рада? Теперь показывает, как усвоил тогдашний урок.

— Ха-ха! — сообщает он тоном «Осторожно, двери закрываются». — Ой, не могу.

И глазом косит, снимая мою реакцию.

Понимаю, что шоу связано с фрау Гретой — то ли она выложила на допросе какую-то мегакаку, и Дедка не знает, как мне об этом сказать, то ли сказать ему нечего, и это вместе с чередой сегодняшних неудач рвет его самолюбие в конфетти.

Вот, решился. Сейчас ляпнет.

И Дедка ляпает:

— Аргус, зачем тебе дом Джамесины Макнил?

Однако!

— Деда, зачем мне дом Джамесины Макнил? Я в замке живу.

— Мало ли... — упорствует Дедал. — Может, у тебя были планы, только ты забыл после эликсира?

— Тут нечего забывать, Деда. Хогсмид — холодная задница Соединенного Королевства, один урожай в год выгоняют с магией. Это приговор местной экономике и рынку недвижимости в частности. Его просто нет. Нулевой спрос на единственное предложение: Макгонагалл продает свой хогсмидский дом с тех пор, как овдовела. При такой с позволения сказать ликвидности я лучше вложусь в федерацию борьбы нанайских мальчиков, это хотя бы весело. А хоронить капитал в недвижимости, которую невозможно продать — благодарю покорно!

— Ты, главное, не нервничай, — говорит Дедал, — с твоим-то сердцем. А то, знаешь, дикие вепри так легко возбуждаются...

Подколол, Швейк ушастый.

— Аргус, а если не покупать? Если — даром? Видишь ли, фрау Грета УВЕРЕНА, что ты хочешь отобрать дом у Джамесины Макнил.

М-да. Крепко затылки чесали они, как сказал классик. Отобрать-то я могу — в смысле, знаю схемы. Я не могу представить, что рейдерским захватом отжимаю ненужный мне домик у деревенской ведьмы. Но фрау Грета уверена, что тут будешь делать! Разумеется, она отзеркаливает эмоции Джамесины.

— Макнилиха была в истерике, — добавляет Дедал. — Ты помнишь, что мы не брали с ее отца денег за няньку?

Киваю. Я вообще хорошо помню Пола Макнила, он ведь в замке помогал, не чинясь, из хоговского патриотизма. Там непонятно было, кто кому должен, Пол нам за няньку или мы Полу за совет искать проклятую ложку, когда у детей стали выпадать зубы...

— А теперь кто-то внушил Макнилихе, что ты потребуешь оплатить найм домовика за все прошедшие годы!

— И как бы за долги отберу ее дом? Не сходится. Одной книжки из библиотеки Пола Макнила хватит, чтобы оплатить домовуху до конца века. Нет повода для истерики.

— Такие дорогие книги?! — не верит Дедал.

— Редкие.

— Да ну! В замке полно книг, как у Пола. По гербологии я у него все названия сверял по списку, так у нас то же самое и еще в сто раз больше.

— В замке дешевые репринты, и на многих указано: «Последний известный экземпляр авторского издания уничтожен как носитель неснимаемого проклятия». А он в библиотеке Пола, и от проклятья ни следа. Смекаешь?

— Угу! Это как с вещами директора Диппета. Тот чудил под конец жизни, даже зубную щетку заклял на кровь, чтоб не сперли...

— Я не совсем о том, Деда. Возьми любую антикварную книгу — она заклята на кровь еще с тех времен, когда маги бодались с отцами инквизиторами. Только в одном случае есть живой носитель той самой крови, а в другом его нет, и заклятая книга слепо хреначит всякого, кто прикоснется. Ее уже не прочесть, не продать и даже хранить запрещено. Новому владельцу книги остается либо потратиться на очистку с большой вероятностью получить старый школьный учебник, либо сдать опасный артефакт невыразимцам за десять сиклей призовых. Так вот, Пол Макнил умел находить конфетки среди макулатуры по десять сиклей. Букинистом он был непревзойденным, по внешнему виду определял, из чьей библиотеки книга и какой мастер ее переплел триста лет назад.** Ошибался, конечно, а главное, расплачивался здоровьем, бывало, по десятку проклятий таскал на себе... Он оставил очень дорогую библиотеку. Никакому аристокату не собрать за одну жизнь. На многие книги просто нет цены, ее только аукцион определит. А есть еще инкунабулы в банковском сейфе, я сам видел у Пола гримуар Герпия Злостного... К чему веду: не странно ли, Деда, что Джамесина Макнил, сидя на алмазной горе, истерит из-за домика кума Тыквы?

— Чьего кума?

— Забудь. Это из детской книжки, персонаж с говенным домиком.

Ох, не нравится мне Дедкин взгляд... Он знает все мои детские книжки — сам же их подбирал из оставленных школярами. Как здесь относятся к переселению душ?

Отмазываюсь:

— Я еще в детдоме читал.

— Где?!

— В приюте.

Второй раз подряд я прокололся. Ладно, детдом-приют еще семечки, мало ли как дети называли свое узилище.

— Менталист! — воздев тонкий палец, со значением произносит Дедал.

Не сразу понимаю, что кум Тыква похоронен под реально важной темой: кто-то покопался в мозгах Джамесины Макнил.

В тот же миг, как жемчужное зерно в навозной куче, мелькает: какая, на хрен, «Галичина»?! Рулит «Чипполино», я ж его читал с фонариком под одеялом, обложку помню, словно только что держал в руках: «Детгиз», пятьдесят шестой год. Не успел я на ту войну, на других геройствовал в своей службе тыла. А Штирлиц? Теперь мне почему-то представляется, что стал он учителем в простой советской школе. А что? Принял деятельное раскаянье, решил сеять разумное, доброе, вечное... Абсолютно невероятного нет, есть статистика, а двадцатый век набирал ее в экстемальных экспериментах над миллионами людей. Был сбитый летчик, упавший на заснеженный склон. Пробил в снегу стометровый тоннель, встал и вернулся в свою часть с опломбированным парашютом. Да что там! Прямо сейчас президент сверхдержавы предает свою страну, причем почти бесплатно. Это похлеще штандартенфюрера в советской школе...

* Где-то в первых выкладках я отметил противоречие канона, зафиксированное в Поттер-Вики: по одной версии, Дамблдор сменил на посту директора Армандо Диппета, умершего в 1956, по другой Дамби стал директором в 1970-71. Сейчас Поттер-Вики отсчитывает директорский стаж Величайшего с 1971, а Диппета перезахоронила в 1992.

Я в «Аргусе» оставляю 1956 год.

** Каких-нибудь сто лет назад больше половины книг продавалось в папках, неразрезанными типографскими листами по 16 или 32 страницы. Одни покупали, потому что дешево, другие — чтобы отдать в переплет (или переплести самому, популярное было хобби). Таким образом домашние библиотеки были оформлены в едином стиле.

* * *

Менталист — ключевой кусочек пазла, сильно меняющий картину. А я-то не понимал, каких грибов объелась крошка Джамесина, которая писала мне на коленки...

— Деда, — спрашиваю, — догадки насчет личности менталиста есть?

— Дай подумаю... — морщит лоб Дедал. — У нас ведь не протолнуться от менталистов. В башне Величайший, в подвале его ручной Гвардеец. Сложный выбор! Дамблдор или Снейп? Светлый или темный? Пнем по сове или сову об пень?

— Напрасно иронизируешь. Я в последние дни бегаю от Дамблдора, как пикси от кота — не хочу, чтобы в голову ко мне лез. Бегаю и думаю: а ведь сильному легилименту не нужен эликсир забвения, он и так тебе сотрет память и напишет, что захочет. Снейпа это, кстати, тоже касается. Макгонагал сказала, он зелья варит для Поппи, такой занятой, такой занятой. И тем не менее, потратил на эликсир, считай, день: он варится восемь часов с перерывами на отстаивание. А мог бы воспользоваться легилеменцией. Если мог.

— Удивил, — признает Дедал. — Все знают, что Снейп учился у Волдеморта, а Дамблдор... просто сильный менталист, и все.

— Ага, и с Фламелем он алхимичил, и Гриндевальда превзошел в боевке, и удостоен премии Варнавы Финкли за чары. Вот за трансфигу ничего не дали, хотя Дамблдор преподавал ее шестьдесят лет. Может, потому и не дали, что свидетелей сотни?

— Все политики раздувают свой авторитет, это входит в правила игры. Нам сейчас надо решить: останавливаемся на Дамблдоре и Снейпе или ищем третьего менталиста?

— Для начала прикинем, что ему надо.

— Чтоб ты не общался с Джамесиной.

— Я с ней двадцать лет не общался, с похорон Пола. Уточняю: менталисту надо отсечь меня от информации об иностранце, которую может знать Джамесина.

— Принимается, — кивает Дедал. — Еще какие соображения?

— Сильный, наглый, про Джамесину практически ничего не знает...

— Позволь! — Дедал принимает роль адвоката дьявола. — Он знает, что фрау Грета не продана, а взята на условиях найма, знает даже, что Джамесина не платит за нее!

— Эта информация больше о фрау Грете. Из замка протекло.

— Похоже, — соглашается Дедал. — У нас любой эльф тебе расскажет, кто где служит, на каких условиях, и как оно там. Интересуются. А людей что в замке, что в Хогсмиде бесполезно расспрашивать о таких вещах... Хотя сама Джамесина могла сказать.

— Права собственности на эльфа не обсуждают посреди улицы. А в дом к ней менталист не заходил, иначе увидел бы книжки и внушил, что я за ними охочусь. Такая установка легла бы, как родная! Но ему лень было поинтересоваться. Заметь: дом выглядит не богаче других, вот он и вбил Джамесине стандартный страх большинства деревенских увязнуть в долгах, а потом придет злой дядька и отберет родовое гнездо. До затылочной кости вбил! Сукин сын привык не церемониться — знает, что любая нелогичность ментальной установки перекроется ее силой.

— Вряд ли он ожидал, что его установка окажется настолько нелогичной, — ради справедливости вставляет Дедка.

— Награди его за это почетной колдографией у знамени Хога...

Говорить становится не о чем, валяемся под дубом и вздыхаем. У меня не утвержденный бюджет, и я обещал работу для девочки Салли и ножи для кентавра, и собирался купить матрас, а лучше кровать, и подсчитать мощность котельной, чтобы, если можно, установить нормальные смесители, но это подождет, а вот потрахаться мне совершенно необходимо по медицинским показаниям. Наконец, я до сих пор не понял, почему шеф посоветовал мне читать старые газеты, а это может оказаться самым важным — после бюджета, конечно. Ну и как второстепенные дела, считай развлечение — подсунуть Дамблдору мантию бабульки Малфой и присвоить лабораторию Фламеля.

Увы, в ближайшее время я себе не принадлежу, поскольку обязан сегодня же сдать в ДМП палочку Джамесины Макнил. Саму Джамесину придется тащить к мозгоправам, пока совсем не рехнулась. Я уже начинаю бояться авады из-за угла. На дом посягнул, деточку Греточку отобрал — как тут не убить мерзавца!

— Взятки можно платочками, — подсказывает Дедал. Тоже думает о Джамесине. Она ж сама не сдастся, да и вообще дело щекотливое, ведь это я пришел в ее дом...

— Конгениально! Напомни — цветов миссис Твилфитт, каких-нибудь особенных, от Помоны, и «Курвуазье» Твилфитту, чтоб не ревновал.

— С чего начнем?

— Пошлем все на хрен! Полчаса отдыхаем, о делах не говорим!

Сгребаю на себя шуршащие сухие листья, кидаю охапку на живот. Не беспокоить, я в домике. Или в могиле.

Голода уже не чувствую, из-под ложечки по телу растекается бодрость, как после неутомительной пробежки в осеннем парке. Ага, водичка из родника и впрямь непростая! Обитатели Леса об этом точно знают, не случайно здесь Магориан службу несет, и по крайней мере один волшебник тоже знал, давно. Ветка надо мной — шедевр высшей магии: листики как заготовки «пламенеющих мечей» для какого-то мелкого народца вроде лепреконов. Узкие, заостренные к концу, с мощным черешком — оплети кожей, и готова рукоятка. На животе у меня и на земле вокруг такие же, только засохшие листья в форме фламберга — тут не трансфигурация, тут давнее устойчивое изменение генетики. Долгий труд, только зачем? Скорее всего, магия ради магии, работа какого-то предтечи Мичурина.

— Видел? — показываю Дедалу на генномодифицированные листья.

— И ты видел. Это работа Помоны на СОВ, сорок восьмой год. Ей нужно было «Превосходно», а директор Диппет сам знаешь, как относился к полукровкам. Ты и помог: показал ей родничок, дал немца-садовника...

— Все забыл, — признаюсь. — Лежу тут, радуюсь, что открыл волшебный источник.

— Позволь, — не верит Дедка, — но Прозерпину ты вчера угощал водой! С боем добытой.

— Я считал, что источник обычный, а Прозерпину взял на арапа. Подумал, вместо шоколадки угощу ее водичкой, вреда всяко не будет.

Дедка примеривается и аккуратно бьется затылком о дуб вековой.

— Дзынь! Дзынь! Дзынь!*

— Это что такое?

— Это я скорблю... Альфред.

— Я Альфред?!

— Ты. Альфред Джингль,** проходимец, исполненный самоуверенности и неописуемого нахальства... Врешь, как дышишь! Даже я не почувствовал, что ты врешь!.. Это еще не говоря о твоем изобретательном и многозадачном хамстве. Вот зачем ты Макгонагалл свой уд казал? Профессору, наставнику молодежи. Вдове, наконец!

— Вдову удом не испортишь. Я тебе больше скажу, Деда. В таких сложных случаях, как у Макгонагалл, нужно в приказном порядке назначать удотерапию. Учитель, засушивший в себе страсти, не способен пробудить страсть к своему предмету в учениках. Уж лучше бы розгами драла, как ты меня в детстве.

— Насколько же проще было с тобой маленьким... — вздыхает Дедал.

Память, пропустив утонувшие в забвении десятилетия, рисует картинку из детства. Бегу по коридору, прикрывая ладонями задницу от пинков босой ножки. Следом Дедка в воспитательном порыве, не отпускает ни на шаг: «Хозяин Ворюга, сэр! — пинок. — Куда же вы?! — пинок. — Мы... еще... не закончили... — три пинка, — ...изучение метрической системы мер!». Миг, и Дедал уже стоит на моем пути. Я еще пытаюсь бежать, но увязаю в сгустившемся воздухе, как оса в меду. Лоб мне промокают носовым платком, по волосам проходят расческой, в руки суют швабру. Выравниваю дыхание, с натугой выдувая воздух в кулак, и когда через полминуты из бокового коридора выруливает компания старшекурсников, ее встречает младший смотритель замка Ворюга-Зверюга, заранее красный от гнева (ну, не оттого же, что ему эльф напинал).

«Well, well, well,*(3) — гнусавлю в стиле приютской гадины мисс Крыс. — Снова Слизендор! Вид победный, запах навозный, коленки в траве. Стало быть, гоняли «земляных червяков»... Мистер Прюэтт, если делаете покаянное лицо, то хотя бы спрячьте зубы. Мистер Малфой, чем выше вы задираете нос, тем виднее сопли. Объясните своему будущему начальнику охраны, что вы накостыляли людям, от которых во многом зависит ваше благополучие... Правда не понимаете?.. Из нынешнего выпуска барсуков, которых вы так увлеченно гоняли, только четверо выбрали гербологию для сдачи ЖАБА, что дает повод называть их земляными червяками. Из них трое — дети крупнейших арендаторов вашего деда, и только один никак не связан с Малфоями. Остальных выпускников Пуффендуя ждут места на семейном производстве или в Министерстве. Первые — ваши будущие поставщики, вторые — ваша головная боль. Мельчайшему клерку достаточно переложить пергамент в другую папочку, чтобы высокий лорд проиграл многотысячную тяжбу... Пора взрослеть, джентльмены! Доложите о своих похождениях деканам, с моей стороны наказаний не будет. Вы уже наказали себя так, как мне в жизни не выдумать!».

Да, так и было какие-то восемьдесят лет назад. Слизеринцы — дети крупных собственников, и гриффиндорцы с их культом боевки, взаимный интерес капитала и силы, способной его защитить. Собирательное «Слизендор», или «Гриффирин» — это когда речь шла о совместных выходках, ломавших все разумные пределы, вроде попытки скрестить кентавра с фестралом.

Как развалился этот казавшийся вечным альянс, я не понимаю. Роль Волдеморта и Дамблдора очевидна, но это роль деревянных клиньев, которыми раскалывают камень. Раз их вбили, значит, было куда вбить. Трещина была. А так бы и пытаться не стали — с деревяшкой против гранитного монолита.

* По-английски, разумеется, то есть Jingle (звон).

** Пройдоха-неудачник из «Записок Пиквикского клуба».

* (3) Написал по-английски, поскольку не смог произнести «Так, так, так» с гнусавой интонацией.

* * *

Приемная аврората, пишу измочаленным казенным пером заявление на Джамесину Макнил. В приоткрытую дверь несет носками, слышится самоуверенный баритон:

— И после всего она встает, одергивает мантию и этак мечтательно говорит: «Не спорь, ты точно Санта-Клаус!».

Взрыв хохота, лбов десять там коротает время, ожидая вызова.

— Не мешает? — спрашивает дежурный.

— Пускай, ты же слушаешь.

Дежурный — тот аврор, которого я поил зельем в приемном покое Мунго. Сидит как ни в чем не бывало, даже без косынки для больной руки, а рана была жуткая... На столе табличка «Джей Сэвидж», украшенная скатившимся на стол и засохшим потеком кофе. Как пролили, так ее и не сдвигали с места.

Перехватив мой взгляд, дежурный с усмешкой подтверждает:

— Одна фамилия на всех. Для жалобщиц.* А я Питер Праудфут,** можно без «мистера».

— Тоже круто... Меня тем более можно без «мистера».

— Скромничаешь. Вообще-то правильно, высунувшийся гвоздь бьют по шляпке... Сказать по правде, я был в шоке: старый Аргус со шваброй — заместитель главы Департамента Недвижимости!

— Заглянул в мое досье?

— Полюбопытствовал. Для тебя там ничего интересного: одни анкетные данные, ты ж не привлекался. Да и странно было бы, если б привлекался — с белой-то меткой!

— Что за метка?

— А вот! — Праудфут кивает на плотно стоящие в шкафу папки. — Коричневые наклейки на корешке — наши поднадзорные, в основном кто срок отсидел. Если коричневый трое суток подряд не появляется по месту жительства, метка краснеет. Объявляем его в розыск и обычно находим, хотя иной раз под землей. Живых передаем в следствие, оттуда два пути: назад к нам в коричневые или с черной меткой в архив осужденных. В следственном архиве есть еще оранжевые — подозреваются — и желтые — без определенных занятий, группа риска. Общий архив: зеленые — лояльные граждане, наши основные подзащитные, синие — мелкие чиновники, голубые — столоначальники, тем и другим оказываем силовую поддержку в предусмотренных Уставом случаях... Таких, как у тебя, белых меток меньше двух десятков. Не подлежишь уголовному преследованию без санкции министра или главы ДМП, ну и прочий фарш. Можешь хоть личного телохранителя потребовать, только я тебе этого не говорил.

Ага, не будем говорить человеку о его правах, а то еще воспользуется. До чего же знакомо!

— А какая метка у Дамблдора?

Праудфут взмахом руки захлопывает дверь и поправляет высунувшийся из рукава конец палочки.

— Не угадаешь... оранжевая!

И замолкает. Уже сказал больше, чем имеет право... Но меньше, чем готов. Что-то ему нужно от меня, какая-то услуга (не «галька» же в потный кулак), и он показал товар, вдруг заинтересуюсь. Подталкиваю его:

— Ибо...

— Ибо отец Дамблдора умер в тюрьме, сам он подозревался в убийстве сестры, якшался с Гриндевальдом, да и в победе его знаменитой есть сомнения.

— А как же...

— Пост Верховного чародея Визенгамота? — усмехается Праудфут. — Пахана этих престарелых взяточников, которые мешали нам покончить с Гвардией? Исключительно в силу презумпции невиновности я бы приравнял его, скажем, к городскому ассенизатору: имеет постоянный доход, стало быть, вряд ли станет белье с веревок воровать. Достоин зеленой метки, если нет иных грехов.

Развеселил он меня. Сидит вождь Гордая Нога, ни черта не боится. На груди маленькая до кокетства розетка ордена Мерлина, на рукаве нашивки за двадцать лет выслуги и больше никаких знаков различия. Пенсию заслужил, служебного роста нет и уже вряд ли будет, чего бояться?

— А как же Дамблдоров орден Мерлина? — спрашиваю с видом провокатора. — Нужели не влияет на цвет метки?

— Может и повлиять, — хмыкает Праудфут, — если исправить формулировку в наградном листе. Напишут «За спасение подельника от виселицы», я присобачу Дамблдору красную метку и сам пойду на задержание... Только не напишут никогда. Послевоенную судьбу Гриндевальда решил британец, и это уже факт мировой истории. В наших общих интересах, чтобы британец выглядел милосердным победителем.

— Где тут повод для сомнений?

— Милосердие так и прет. Вроде крема из трубочки: сверху приторно и жирно, а снизу каплет на штаны и уже не похоже на крем... Ах, томится Гриндевальд в мрачном Нурменгарде... В Альпах. Горный воздух, нежаркое лето, здоровая зима с легким морозцем, элитная жратва — молоко, сыры и прочая говядина с альпийских лугов. Рай Европы! Откуда взялось, что Гриндевальд там дохнет в каменном мешке, с сорок пятого года не стриженый, если Нурменгард с тех пор охраняется СНАРУЖИ, внутри только эльфы шустрят? Удержит его мешок в замке, который сам Гриндевальд и построил? Мерлин всемогущий, да меня брось голым и связанным в подвал отцовского дома, и я через полчаса буду на перинах соседкины сиськи мять. А у меня там ничего особенного, обычные школярские лазейки. Вот в собственном доме я бы такое забабахал!

— Намек понял, — говорю. — Мог бы и не заходить настолько издалека. Планируешь строиться или купить готовый дом?

Праудфут багровеет под цвет своей мантии:

— Аргус... Мордред гнилокровый, я не собирался тебя просить! Тут другое... Я ведь после тебя лежал у Сметвика, буквально на твоей койке... Короче, я знаю, что тебя опоили забвением, а кто именно, догадаться несложно. В общем, я сказал то, что сказал, вдруг тебе пригодится. А про свой дом просто думаю постоянно, вот он и лезет на язык.

— И что же ты думаешь про свой дом?

— Что хрен его купишь за три с половиной тысячи, — признается Праудфут.

Между прочим, единовременная выплата за его Мерлина третьей степени — две двести.

— Начинал в годы волдемортовщины, а тогда копить было не модно, все жили одним днем, — говорю.

Праудфут кивает:

— Снял квартиру в Косом, мог поужинать в ресторане после трудной смены, сапоги под форму шил на заказ... В общем, маленькие простительные излишества. Непростительно то, что я упустил время от них отказаться.

— В Шотландию поедешь?

Глаза Праудфута загораются: мигом сообразил, что спрашиваю не просто так.

— Какие будут приказания, сэр?!

*Savage — дикарь, свирепый, жестокий.

** Proudfoot — фамилия, позаимствованная Роулинг из «Властелина колец». У нас переводится как Большеног или Шерстолап, тогда как на самом деле Праудфут — Гордая или даже Надменная Нога. Теперь ясно, почему на днюхе Бильбо хоббит Праудфут задрал ноги на праздничный стол.

* * *

Старые служаки точь-в-точь как эльфы, только воюют. Получил Праудфут задачу и забурился — любо-дорого посмотреть! Перо скрипит, пергаментные голубки разлетаются по адресатам, сунувшую нос посетительницу вышибло в коридор рыком: «В очередь!».

В щель под дверью с натугой протискивается голубь, распрямляет крылышки, исписанные красными руководящими чернилами поверх зеленых, и планирует на стол Праудфуту.

— Вот же Скримджер гоблов сын! — комментирует он, развернув пергамент.

— Не подписал?

— Подписал, а толку? Все равно перебеливать, а он тем временем уйдет на ланч.

Вселенская безнадега в голосе Праудфута дает понять, что распорядок дня у шефа аврората не отличается от такового у столоначальников моего родного Департамента Недвижимости. Поест в ресторане своего клуба и вперед! Стойко переносить тяготы и лишения службы в гостиной со стаканчиком огденского. (С одним-единственным! Сиротским! И пусть попробуют возразить, что это не лишение, когда в зубах гавана, на руках фулл хаус, и банк дошел до тысячи. Зато случись проверка, он через минуту за рабочим столом, вменяемый и бодрый).

Праудфут между тем складывает пергамент в голубка и переправляет мне, мол, ты это затеял, ты и разбирайся. Красных чернил как бы не больше, чем зеленых, это неожиданно царапает самолюбие, хотя строчил я абы поскорей, в стиле кочующего оленевода: есть у Праудфута орден — пишу «способен на геройский поступок», руки-ноги не растерял на службе — «осмотрителен»...

Подпись Скримджера — произведение каллиграфического искусства с забытыми в мире простецов нажимами и волосяными линиями, последняя «R» заглавная, лихой росчерк из ее ножки вверх и назад заключает всю композицию в овальную рамку. Это ж какое наслаждение испытывал человек, выводя свою фамилию. Амбиции какие. Будь у министра Фаджа получше развит инстинкт самосохранения, он бы сожрал такого подчиненного с потрохами, выгадил в горшок, залил бетоном и утопил в Марианской впадине.

Кончиками пальцев оглаживаю подпись, волшебники эту способность не тренируют, а я натаскал свою птенечью магию чувствовать малейший отклик, и сейчас он есть. То ли Скримджер действовал по привычке, то ли таким образом утвердил свою правку, факт тот, что скрупула магии, индивидуальной, как отпечаток пальца, превратила черновик в документ, пускай и неряшливый. Остальное смотрю по диагонали, правки много, но вся непринципиальная: мои канцеляризмы заменены принятыми у мракоборцев. В заголовке «Характеристика-рекомендация» зачеркнута «характеристика», что не меняет сути. Главный аврор всея магической Британии рекомендует ветерана и орденоносца Питера Праудфута на должность профессора ЗОТИ в Хогвартсе.

Фанфары, Величайший мечется, пытаясь нащупать тайные нити к недоброжелателям из Министерства. В самом пессимистическом варианте ему просто будет не до сквиба со шваброй, в оптимистическом еще и Праудфут заработает свой дом, а я получу благодарного человека. Такие умеют быть благодарными.

— Собирайся, — говорю, — домовладелец.

— Куда? — не понимает Праудфут, в него вбиты нормы министерского делопроизводства: поставит шеф запятую красными чернилами, и переписывай документ набело.

— Навстречу твоему счастью!

На ум почему-то приходят роскошные термы с ангелочком у бассейна и некрасивый, но обаятельный мужик в простом хитоне, а скорее в банной простыне.

* * *

Начинаю понимать, почему Праудфут не вырос по службе. Он как не британец. Как герой моего второго детства, которого ищут пожарные, ищет милиция, а он снял старушку с дерева, перевел котенка через дорогу и свалил в туман.

Стол с табличкой «Джей Сэвидж» занял настоящий Сэвидж, а Праудфута я провожаю до Атриума (там помимо каминов есть аппарационная площадка для сотрудников), даю последнюю накачку. А он вдруг:

— Наверное, Рыжий удивился, когда вместе с ордерами на арест получил мою характеристику...

— Не ждать же было приема по личным вопросам... А почему Рыжий?

— Так Руфус же! По латыни «Рыжий», а мы его звали Джинджер. Или Морковная башка, если совсем доставал. Говнист был, как, впрочем, и все чистокровные. Но службу понимал. Скорее всего, я жив, потому что сразу после курсов попал в его пятерку. Тогда половина выпускников погибала в первый год, а мне только раз прилетело в спину каменной крошкой от Бомбарды. Умел Рыжий организовать бой применительно к рельефу местности.

— И все же ты испортил с ним отношения.

— Упаси Мерлин! — Праудфут отмахивается двумя руками. — Нормальные у нас отношения! Он меня и на крестины позвал — не крестным, конечно, — и на юбилей...

— ...Не юбиляром?

Смеемся.

— А если ты про нашивки, так я не жалею. Рыжий дал, Рыжий снял, — легко признается Праудфут. — Сказал, для войны и мира разные командиры, и знаешь, я согласен! Вот представь, погиб аврор, и ты обязан сдать на склад его боевые сапоги с акромантуловыми вкладышами и получить взамен похоронные, из лакированного дерьма. А труп окоченел, надо ждать, когда отмякнет. А вдова требует его сейчас же, ритуалы проводить... Я отдал в сапогах и внес в кассу полтысячи из своего кармана. Так еще и выговор вкатили за утрату имущества и ущерб боеспособности подразделения... В войну списал бы эти сапоги, складские бы и хрюкнуть не посмели. И пополнение было другое в войну. Парни приходили мстить, а нынешние — делать карьеру.

Мы уже стоим у края аппарационной площадки, ходят люди, цепляются глазами, узнают. Неуютно. А Праудфут разностальгировался, оглядывается с видом «Что я тут делаю и почему не на службе».

— Дом хочешь? — напоминаю. — Повтори порядок действий!

Он подтягивается и послушно тылдычит:

— У барьера меня встретит эльф и перенесет к дверям в Большой зал... Аргус, а эльф обязательно? Я бы и сам дошел.

— Мимо Хагрида не пройдешь. Пока откажешься выпить, пока выслушаешь «великий человек Дамблдор», время уйдет, а ты уже в цейтноте... Встретил ты эльфа, и...

— ...И жду, чтобы оказаться у дверей в двенадцать тридцать пять, плюс-минус минута.

— Можешь в щелку подсмотреть. Надо поймать момент, когда профессура рассядется по местам и эльфы начнут подавать на стол. Пустят они слюну, а тут аврор! Не может быть, чтобы тебя не пригласили. Садишься... С кем?

— С Флитвиком или Спраут.

— Может, еще кто из профессоров уже прибыл. Главное, не с того края, где Макгонагалл и Снейп... Поели, поговорили о погоде, пора к делу...

Картина «Праудфут переходит к делу» накатывает зримо, как свежее воспоминание. Мощным ударом вилки пришпиливает к столу бороду с колокольчиками, тычок стального аврорского пальца в запястье, куда врачи бьют молоточком, Величайший роняет выхваченную было Старшую палочку, Праудфут подхватывает на лету и, нацелив в глаз победителю Гриндевальда, констатирует: «Однако, неважно преподают в Хогвартсе Защиту от темных искусств!».

— Я говорю, что Попечительский совет хочет видеть меня профессором ЗОТИ, — развеивает мечты золотые голос Праудфута. — Аргус, а не слишком ли нагло? Ведь проверяется на раз!

— Не слишком, — говорю, — а в самый раз, мистер Праудфут. Попечительский совет много лет хочет видеть адекватного профессора ЗОТИ, а к моменту, когда вы будете подавать свою характеристику, по крайней мере несколько членов Совета захотят именно вас. Скримджер уже наверняка в своем клубе, кушает пулярку, а потом за десертом поделится новостью, ведь всем интересно про Хогвартс. Вы же не сомневаетесь, что среди людей его круга обязательно найдутся попечители?!

Праудфут некрасиво ржет, показывая кукурузные зубы, перешагивает через ограждение площадки и аппарирует.

А я тянусь к голове рвать сбритые волосы. Олух! Не сказал, что характеристику надо пускать по рукам развернутой, чтобы как можно больше людей запустило глаз. А то знаю я этого деда-душеведа. Заныкает документ и концов не найдешь!

* * *

Лифты возносят из Атриума спрессованные группки чиновников, вниз идут пустые. В одиночестве спускаюсь на девятый уровень, уже понимая, что опоздал. Надежда, что кто-то из невыразимцев в научном оргазме забудет поесть, разбивается о средневекового вида амбарный замок на дверях. Отдел закрыт, все ушли на ланч.

Что ж, я выполнил формальные действия по делу Джамесины Макнил. Палочку сдал под расписку, заяву в Аврорат накатал, и Праудфут при мне составил на ее основании запросы в Мунго и в Отдел тайн: провести экспертизу состояния здоровья по поводу неспровоцированной агрессии, проявленной ведьмой Джамесиной при следующих обстоятельствах и так далее. Веселись, Ворюга, ты снова прикрыл свою задницу, да еще подтянул в сообщники целый Аврорат. С того момента, как послания Праудфута будут зарегистрированы у получаталей, ни я, ни мракоборцы не отвечаем за Джамесину, хоть она Министерство взорви. Я сигнализировал, Аврорат запросил специалистов... Мунго отмажется тем, что у Джамесины нет страховки, а если есть, то пускай больная сама обращается, целители не целят насильно. Отдел тайн загадочно промолчит, и Аврорату придется сделать вид, будто никто и не ждал ответа. В заговоренных хранилищах невыразимцев накоплено убойных артефактов на десяток гоблинских войн, при том, что хозяева этого арсенала смотрят на мир как на клетку с лабораторными мышами. Если человек проводит опыты на себе, то кто для него ты?

Ни одна собака в магической Британии, ни бог, ни царь и ни герой не станет связываться с бандой сумасшедших ученых, чтобы помочь сумасшедшей ведьме, которая не хочет, чтобы ей помогали. Точнее, хочет, но чтобы помогали в том, что надо ей, а именно загасить обнаглевшего сквибяру, посягающего на деточку Греточку и отчий дом несчастной.

Так что разруливать ситуацию придется самому. Чисто для самосохранения, даже не учитывая того, что Джамесина писала мне на коленки, а это накладывает определенные обязательства.

* * *

Возвращаюсь в Атриум, фонтан фонтанирует, дежурный дежурит. Меня то ли не желает узнавать, то ли не знал никогда. На вид ему лет тридцать, оканчивал школу в разгар волдемортовщины, а тогда многие учили детей за границей.

Спрашиваю адрес «Холихедских гарпий», он через губу:

— Здесь тебе не справочная!

Без «сэра», я же в футболке под мантией и не предъявил палочку. Самая поганая разновидность поганого сквиба.

Запускаю глаз в раскрытый журнал, в графе «посетитель» записано «Билли Бонс», в графе «палочка» — «палочка Билли Бонса». Интеллектуал!

— Извините, — говорю, — мистер старший делопроизводитель, сэр, я с неофициальным визитом и потому в статской мантии.

И показываю колдографию, где Фадж мне вешает орден. А мантия у меня! Кремлевская елка, а не мантия, бабушка Малфоя вертится в склепе. И момент удачно пойман: Фадж шагнет, нацепит знак, отойдет — и все сначала. Штук пять успел повесить.

— Это ваш дедушка? — подпускает уважительности в голос «интеллектуал».

— Это наш министр. А награждают меня, только я с тех пор прошел омоложение.

Он сгибается, сморщивается, как скомканный пергамент. Не беда, что я чиновник — из чужого же департамента. Полбеды, что рукопожатый. Беда, что я богат, раз оплатил такую процедуру, а стало быть, говнист, злопамятен и обладаю связями.

— Про... стите. Я... не... знал... — рожает, хватая ртом воздух.

Никакого удовольствия от мести, словно какашку растоптал.

— Пиши уже адрес! — требую, и, пока он строчит, плюща перо торопливым нажимом, клюю ногтем «Билли Бонса». — Это литературный персонаж. Стоит доложить дежурному по Аврорату.

Он охает и ставит в пергаменте с адресом финальную кляксу, окончательно домочалив перо.

— Беда с этими заграничными палочками, — жалуется, выводя кляксу. — Нашу сунешь в прибор и знаешь, кто сделал, кому продал и когда. А в других странах свои магические метки, прибор их не читает... Но это точно, сэр? Персонаж?

— Может, и есть волшебник Билли Бонс, но в Министерстве он бы назвался полными именем. Уильям, Биллиус... А Билли для собутыльников.

— Я тоже так подумал. А потом решил, что он родственник мисс Боунс, вот и позволяет себе...

— У мисс Боунс в живых только племянница, остальная родня убита Волдемортом.

— Я не знал...

На язык просится «Понаберут по объявлению». Протягиваю руку за адресом, он отшатывается.

— Еще минуту, сэр. Откуда, вы говорите, этот персонаж?

— Из «Острова сокровищ».

— А кто автор?

Вырываю у него пергамент и, уходя, бросаю через плечо:

— Магл автор. Не стоит твоего внимания, читай «Зайчиху Шутиху».

Какая, однако, самоубийственная лень! Служить в Министерстве и не узнать анкетных данных Амелии Боунс, одного из ведущих игроков на здешней ярмарке тщеславия... То-то карьера у него не идет. В его бы возрасте заведовать хоть каким крохотным сектором шнурков для спортивной обуви, не дежурил бы в Атриуме... И завершающий штрих к портрету — чистокровное хамство, встретил он меня, как хохол при шлагбауме.

А ведь это я описал кандидата в мои убийцы. Вернется Волдеморт, и, скажем, Долохов с его репутацией хладнокровного ликвидатора не пойдет мочить меня без приказа. А такой петушком побежит. Проявит инициативу. Я вкусная цель для желающих выслужиться при фашистах. Подтверждаю высосанную из пальца идейку о засилье унтерменшей у власти.

Почему я подумал не «Если бы вернулся Волдеморт» и даже не «Если вернется Волдеморт», а определенно: «Вернется Волдеморт»? Да витает что-то этакое в информационном поле, а у меня интуиция взбодрилась от мунговского антинакипина в сосудах. Фактик к фактику. Появился в Хогсмиде иностранец и пропал. Менталист слазил в мозги к Джамесине, а гад он сильный и бесцеремонный, наверняка ударил с мостовой, когда она сидела у окошка, на глазах у выпивох в «Кабаньей башке». Деревенские пришипились и перестали убирать улицы, как в войну.

Билли Бонс в Министерстве встает рядом со слаженной боевой парой, которая загнала меня в книжный магазин. (О, Молли! Тебе б мозгов хоть в четверть от сисек, и был бы у нас карнавал. А без мозгов начинают сравнивать любовника с мужем, а там и новаторская идея сделать карнавал вечным. Возненавидеть своего пузана, унизить, обокрасть. Свить из утащенных обломков новое гнездышко, чтобы однажды понять, что карнавал всегда кончается). Мотивы Билли очевидны: маглорожденный или полукровка указал министерским на дыру в защите. Любопытный перс, далеко не так лояльный к властям, как хотелось бы Фаджу. Действия боевиков напоминают его дружественное хамство, ведь не навредили, а предупредили: «Не расслабляйся, Ворюга!». Хотя рано исключать и версию с Гвардейцами: натаскивали молодежь, да просто резвились — мало ли...

Но Билли-то, Билли хорош! И вряд ли один на льдине, это редкость даже при известном эгоизме волшебников. Любопытный вопрос тут наклюнулся: КУДА ДЕВАЮТСЯ ОТСТАВНЫЕ АВРОРЫ?

* * *

Выхожу из телефонной будки. (Чебурашка, блин. Министерство чебурахнутых Чебурашек). На улице пекло, в лицо пышет жаром, как из топки хоговского котла, по спине мурашки от маглоотталкивающих чар. С лихвой накастовали, раз даже меня пробирает. Постою, привыкну.

Вонь размякшего асфальта кроет бензиновый выхлоп автомобилей и доносящийся с Темзы солярный дух катеров. Большой Лондон ярдах в двухстах. В проеме улицы меж двух заброшенных пятиэтажек катит пестрое автостадо, разомлевшие прохожие редки и неторопливы, как бедуины в пустыне.

В мою сторону сворачивает женщина с комплекцией младшей сестры Молли. Милли Третий Номер. Не ведьма — платье выше колен, просвечивает в тени на фоне залитой солнцем улицы. Почему в таких случаях говорят «не оставляя пространства воображению»? Как раз с этого места воображение разгуливается до невозможности.

Опаньки, вуайерист! Я вроде тоже, но я на страже, я блюду Статут и должен выяснить, почему ее антимагловские чары не берут. А этот пошел за леди, свернувшей в заброшенный тупик, и на уме у него явно недоброе. Надеюсь, он не вуайерист, а насильник. Серийный. Ух, я б ее спас! Эх, проводил бы! И-их, утешил!.. Ох, жидковатый нынче насильник. Десяти шагов не прошел и назад, обломал мне геройский подвиг. А чары там еще слабенькие... Ба, да он меня испугался! Мантию я снял еще в будке, стою весь в белом, пускаю зайчики бритым черепом, а кругом закопченные смогом краснокирпичные стены, заколоченные окна. Постер к неснятому боевику со Шварцем.

Леди достает зеркальце, поправляет локон и... Все, что ли? Для этого пряталась?

Идет ко мне. Я навстречу, увожу ее от будки, как перепелка от гнезда. Она еще издалека показывает полицейский значок:

— Мистер...

— Ворюга. Это фамилия, а не род занятий.

— Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете?

— Хотел позвонить.

Голос полицейледи обретает Маккошачью скрипучесть:

— У аппарата в этой будке оборвана трубка, мистер Ворюга. Подыщите объяснение, которому я поверю, или вам придется пройти со мной!

— Мэм, я собирался звонить по сотовому. Просто эта игрушка у меня недавно, я не вполне разобрался, что к чему, и боялся стать посмешищем для людей на улице. Да и разговор конфиденциальный...

Она с сомнением смотрит на сумочку-кенгуру у меня на поясе. Мобильники большие, хотя, конечно не сравнить с уоки-токи времен Корейской войны.

— Мэм, две минуты! Стойте где стоите, я переговорю и буду в вашем распоряжении.

Она кивает, расстегиваю молнию на сумочке и отворачиваюсь. Дедал является на зов тихо, как дыхание, описываю ему серийного вуайериста. Догонит, еще трех минут не прошло. Поворачиваюсь к полицейледи. В живот мне нацелен револьвер с куцым стволом и большим барабаном.

Вот это поворот сюжета!

Английские бобби разоружены. Я помню их с дубинками, в клоунских каскетках системы «здравствуй и прощай» с козырьками спереди и сзади. Сейчас на поясе наручники да кобурка для газового баллончика, который то носят, то не носят по непонятной мне системе. Защитные свойства полицейской фуражки — отрицательная величина: макушка рельефно выделяется под натянутым сукном словно для того, чтобы не промахнуться по ней тупыми тяжелыми предметами. У каскетки там была металлическая накладка, отводившая удар в сторону.

Толерантность во всей красе. Преступник не преступник, пока суд не постановил, что он преступник. Его нельзя дубинкой. А полисмена за милую душу! Таков его собственный выбор. Пошел бы в клоуны, его бы лупили надувной кувалдой.

Если власти, переступив через себя, снабдили полицейледи пукалкой с аж шестью патронами, то явно не для того, чтобы гонять вуайеристов. Ее дичь посерьезнее. А я сорвал охоту.

Пустые ладони я показал сразу, теперь отступаю на три шага и жестом приглашаю убедиться, что ничего не скинул на землю. Оба молчим. У меня нет причин оправдываться, она подозревает подвох, но пока не сформулировала своих претензий... Вот, созрела:

— У вас там нет телефона!

— Нет, — соглашаюсь.

— А зачем вы делали вид, что говорите? Отвлекали внима...

Она киношным кувырком уходит от сообщника, который подкрался, пока я отвлекал внимание, принимает стойку для стрельбы с колена, водит стволом, сообщника почему-то нет.

Непонятка! Не мог же я разыграть ее, как подросток, только чтобы досадить полицайке!

Револьвер опять смотрит на меня.

— Мэм, я действительно разговаривал, только у меня свое средство связи, не телефон. Вам, извините, не покажу, а сами вы не найдете без рентгена ни здесь, ни в участке.

Представляю Дедала под рентгеном. Душераздирающее зрелище.

— Могу я спросить, с кем вы разговаривали?

— Без комментариев.

— О чем, тоже не скажете?

— Отчего же. Я, хоть и нечаянно, сорвал вам выполнение задачи. Теперь ваш объект ведут и будут вести, пока он себя не проявит. Лавры, разумеется, вам.

— Погодите вы с лаврами...

Она чешет потный лоб стволом револьвера, сердце екает. Слава богу, спрятала пугач в сумочку.

— Странно... Вы не лжете, я чувствую такие вещи. Хотя слишком это похоже на дилетантскую похвальбу. Не представляю, как в шестимиллионном городе за две минуты найти человека и установить за ним «наружку».

— Камеры на перекрестках, люди подтягиваются по готовности.

— Так уже делают?

— Не сомневайтесь. — (Сам видел в кино. Правда, в американском). — Простите, мэм, как я могу к вам обращаться?

— Детектив О’Лири.

— А имя?

— Можно просто О’Лири, без «детектива» и «мэм».

Ирландочка. С не успевшим смазаться акцентом и кельтским именем, подарком оригинальничающих родителей, забывших подумать, что ребенку с ним жить.

— С пылу, с жару, в Лондон прямо из недружеских объятий ИРА.

Ляпнул, а она опять хватается за сумочку с револьвером. Значит, угадал насчет ИРА.

— Знаешь, Кадхла...

— Я не Кадхла!

— Значит, Мавоернин!

— Так и будешь перебирать?.. Черт с тобой, я Асси.

— Астор или Ассампта?

— Асси и больше никак!

Она оттягивает марлевку на дивном третьем номере, помахивает тканью, хочу быть проворным сквознячком.

— Асси, только честно: как тебе здесь?

— В Лондоне?

— Нет, на этом самом месте. Нет чувства тревожности?

— Сейчас уже нет.

Сейчас и я не ощущаю антимагловских чар, адаптировался. А она приняла первый, самый неприятный удар, когда за ней шел маньяк. Ее безо всяких чар трясло, вот и не почувствовала необычности этого места.

— А пойдем-ка, Асси, посидим под вентилятором и чего-нибудь съедим. Только чур, плачу я!

Колеблется. С самого начала она примеряет на меня роль сообщника: маньяк загнал ее в тупик, я принял. Детали не сходятся, потому револьвер и убран в сумочку. Главное, она сама сюда свернула. И злодей скрылся вместо того, чтобы вместе со мной терзать ее тело. С другой стороны, всему можно найти объяснения. Скажем, злодей распознал в ней подсадную утку и созвонился с сообщником. Само собой разумелось, что утка поведет охотника в безлюдное место, чтобы спровоцировать нападение. А много ли таких мест здесь, поблизости от центра с его дорогущей землей? Может, этот тупик вовсе единственный, или ближайший по маршруту. Сообщник подскочил сюда на машине и стал ждать... Почему не набросился? Так у него другая задача. Заговаривает зубы полицайке, а злодей тем временем уходит. Потом сообщник отмажется: виноват, прикинулся Джеймсбондом, хотел понравиться симпатичной леди...

— Я согласна, — кивает Асси. Решила не отпускать подозрительного меня. — Но платит каждый за себя! Мы еще недостаточно близко знакомы...

Ты ж моя прелесть! Отказалась идти на сближение и сразу же подбросила надежду.

— Договорились, но с шотландским коэффициентом.

— А это что такое?

— Узнаешь! Я многое должен тебе рассказать...

* * *

Давно я так не рассыпался перед женщиной. Слова не толпятся и не теряются, а выскакивают каждое в свой черед, как патрончики, масляно блестящие, аккуратные. Сам не знаю, какой будет следующий, пристрелочный или бронебойный, зато уверен, что магазин у меня бесконечный, как в Голливуде. Так бы плел языком и плел, ловя любопытные и немного настороженные взгляды Асси.

— С незапамятных времен в холодных горах Шотландии женщин оценивали по теплотворной способности. Если жена горячая, можно сэкономить дрова, а холодная хозяйка в доме — беда, из-за таких целые семьи вымерзали. С тех пор пошел обычай: горячим — самая большая миска «кокки-лики», лучший кусок хаггиса и, разумеется, обновки вне очереди.

— Ненавижу «кокки-ликки», там разваренный лук плавает, — вставляет Асси. — А лучший кусок хаггиса — все равно что лучшая ложка каши, они все одинаковые... Ладно, ври дальше. Что там за шотландский коэффициент?

— Так холодные женщины позамерзали или перебрались где потеплее. Остались одни горячие... За редким исключением, — добавляю, вспомнив Макгонагалл. — А если все горячие, то как определить, кому самая большая миска «кокки-лики», лучший кусок хаггиса и, главное, обновки?

— Поставить им градусник? — подхватывает игру Асси.

— Это же холодные горы Шотландии! До ближайшего градусника неделя пути через заснеженный перевал.

— Тогда сдаюсь!

— А шотландцы не сдались, они вообще стойкий народ. Созвали со всех гор аксакалов...

— А это еще кто?

— Я имел в виду старейшин. А вообще аксакал — в переводе «седая борода», тоже старейшина, только восточный.

— И старейшины дали совет?

— Разумеется. На что еще годны старейшины. Но сначала они провели опыты и эмпирически установили, что теплотворная способность женщины прямо пропорциональна размеру сисек!

— Аргус, если я стукну тебя сумочкой, револьвер может выстрелить!

— Я так и знал, что дерьмо твой револьвер... Ладно, тебя устроит формулировка «объем бюста»?

На улице хоть какой-то ветерок, переносить жару немного легче, чем в раскаленной духовке тупика. Автомобили катятся не намного быстрее кэбов моего детства (вот был продукт чисто британского мышления: джентльмену невместно смотреть в задницу вознице, поэтому мы взгромоздим его на жердочку позади экипажа и будем любоваться задницей лошади). Среди наших машин, окрашенных в сдержанные тона, стреляет в глаза красный до свечения итальянский спорткар, неуместный, как серфингист в офисе. Китом проплывает туристический автобус, отразив полированным боком наш с Асси парный портрет. Мы здорово смотримся вместе: изящество и мощь, красота и мужественность. Мне приятно просто идти рядом с Асси, а ей приятно идти со мной, я же заметил, как она скашивала глаза на отражение и шаги ускорила, чтобы продлить кино на лишнюю секунду, пока автобус нас не обогнал.

Лирика. А у нас маньяк или кто он там.

Лондон, моя первая любовь. Чем ближе узнаю тебя, тем ясней различаю под крахмальной манишкой твои язвы и припрятанные заточки.

В предпоследнем приюте у меня был набор видов, отпечатанный контактным способом с фотопластинок. Черно-белый, по тем-то временам, зато разрешение изумительное: всматриваешься и различаешь геральдических зверей на циферблате Биг Бена, а погодя и минутные риски, и листики на венце под крестом. Кажется, еще чуть, и тебя втянет в лишенную красок, но все равно праздничную картинку. Я прятал Лондон под черепичиной на крыше, но парень, который продал мне открытки, выследил и сдал мой тайник старшкам-горшкам. Он тоже любил Лондон, продавал — плакал, а деваться некуда, старшки записали ему надуманный долг... Так он взревновал меня, обмылок! Знал, что старшки не вернут открытки, но лишь бы не мне! Они обменяли Лондон на плитку жевательного табака и забыли, а я любил, как будто девчонку свел у него... Набил я морду Отелле и ушел в побег. Бодрящая морская прогулка в угольных трюмах, из Флитвуда в Лондон с заходом в зарубежные порты (господь знает какие, я выбирал пароходы по надписи «Порт приписки Лондон», но их заносило не туда. Помню, команда говорила «Гудзон, Гудзон», хотел посмотреть на статую Свободы, но вырубился — я в плаванье переболел то ли гриппом, то ли обычной простудой). Добрался-таки до Лондона, увидел взаправдашний Биг Бен, но лето кончилось и пришлось сдаваться. А спустя полгода в приюте на окраине Ист-Энда мистер Золотые Пуговки купил меня за две гинеи. Родственник или душеприказчик мамы. Сейчас я понимаю, что сделал он для меня гораздо больше, чем требовали правила приличия, а тогда... Боялся его и презирал, рвался к нему душой и был обижен насмерть. Такое ирландское рагу с керосином.

Флитвуд был моим пятым или шестым приютом. Откуда начался мой анабазис, сам не знаю. Приют каких-то сестер Христовых, титанических, как голландские коровы. Камины, натопленные едва-едва, чтобы только не замерзала вода в тазике для умывания. Меня брали в постель, я бултыхался в жирных складках, зато было тепло, и пускай Христос разбирается в их мотивах и воздает по заслугам... Словом, замел я следы, как Иван Бабушкин, агент газеты «Искра»,⁽¹⁾ и вряд ли мистер Золотые Пуговки разыскал бы меня, если б я не влюбился в Лондон.

Я бы давно умер среди простецов, если бы не этот безжалостный и все-таки любимый город.

— Аргус! Алло! Хьюстон вызывает «Аполлон»! — тычет меня в бицепс Асси.

Мы прошли мимо одного ресторана, полюбовались придурком в черном костюме, поглощавшим какой-то суп за столиком у окна, и молча решили, что в нашей одежде надо искать более демократичное заведение.

— «Аполлон» на связи. Наблюдаю подходящую точку общепита на той стороне улицы, но остаюсь в сомнении: внутри не вижу свободных мест, а под зонтиками на улице жарко.

— Общепит это лондонский сленг?

— Мой собственный. Общественное питание.

— А бывает антиобщественное?

— Сплошь да рядом! Но маскируется. По-твоему, что делают в магазинах с нераспроданным парным мясом?

— Пускают на собачьи консервы.

— В Британии столько собак не наберется... В двух словах, поданной к твоему столу котлете может быть несколько лет, и при этом ее уже кто-то не доел. И давай сменим тему, чтобы не портить себе аппетит.

— Ха! Мой аппетит испортится не раньше, чем я съем три котлеты... Аргус, а ты в этом разбираешься?

— По крайней мере могу распознать большинство улучшителей вкуса и отдушек, которыми обрабатывают несвежие продукты.

— Это где же дают такие специфические знания?

— В Хогвартсе.

— Хогвартс, Хогвартс, Свинский Двор... Нет, даже не слышала. Аргус, я не знаю лондонского сленга. Ты из четвертого управления?

Отключаюсь от действительности, потому что на витрине моя мечта. Я помнил, что этот магазин где-то поблизости от Министерства, но даже не был уверен, что иду в нужную сторону. Повезло. Вот он. Маленькая витрина, узкая дверь — видно, товар отгружают с заднего двора. Лаконичное название: «МАТРАСЫ». И гора, гора выше моего роста демонстрационных экземпляров, разрезанных, чтобы видеть начинку: пружины цилиндрические, пружины конические и биконические, пружины широкие и пружины узкие, по штуке на квадратный дюйм; набивка из кокосового волокна, набивка из овечьей шерсти, набивка из хлопковой ваты и поролона.

— Аргус, ты сибарит, — констатирует Асси.

Ха, да от моей подстилки Клык откажется. Но перед леди держу марку:

— Да, и не стыжусь.

— Я вижу, как тебе хочется зайти. Но если мы зайдем, нас примут за пару!

— Ну и что? Чужие люди, нам с ними детей не крестить.

— Метко сказано... Аргус, женщины очень легко ведутся на игры в семью. Нас примут за пару, я начну вести себя, как будто мы пара, воображу, что мы пара, а потом станет обидно, что мы НЕ пара!

— А разве мы не пара?

— Увы! Напомню, мистер Ворюга, что мы с вами знакомы полчаса, из них пять минут я держала вас под прицелом и до сих пор не вполне уверена, что вы тот, за кого себя выдаете! Может, вы маньяк! Или, еще хуже, женаты!

— А вы-то, вы, детектив О’Лири! Я даже не знаю, мисс вы или миссис!

Асси сникает:

— Миссис. Есть такой позорный факт в моей биографии.

— А где мистер О’Лири?

— Шлендрает где-то. Борется за независимость Родины, стонущей под британской пятой. Хоть бы его поскорей посадили, я бы смогла развестись.

— Плюнь. Раз ты все для себя решила, то развод — пустая формальность.

— Я и сама так считаю. Но хочется пройти этот перевал и забыть, что осталось за горой. А меня то дергают на допросы по его делам, то собственное начальство заводит мутные разговоры. Формально никто не предъявляет претензий, а реально вокруг меня полоса отчуждения...

— ...Как у железной дороги, чтобы при крушении не оказаться среди жертв.

— Вот именно.

Сердце подступает к горлу от жалости и сочувствия, пускай оно принадлежало свинье, но гонит мою кровь.

— Асси, я приглашаю тебя в магазин матрасов.

— Аргус, это самое оригинальное предложение о свидании в моей жизни. Пожалуй, я...

Предплечье задевает ветерок, как будто рядом пронеслась машина, но машины в другой стороне, это Дедал, тянет за рукав футболки, заставляя нагнуться:

— Готово!

Какая гнида этот маньяк! С Асси не получилось, так он без передыху, на том же адреналине...

— Гоблова отрыжка! Слизнячок Кунгурский!

Асси вертит головой:

— Что случилось?!

— Увидишь. Держись за меня!

Тащу ее в подворотню, укрытие посредственное, нас же видно с другой стороны улицы, ну и пусть. Статут до сих пор держится не столько трудами обливаторов, сколько на том, что нормальный человек сам находит нормальные объяснения аномалиям. Исчезнем — решат, что мы скрылись в нише или в боковой двери.

* * *

И мы оказываемся на черной лестнице какого-то дома. Ступеньки крутые — сейчас так не строят, — от неожиданности оба потеряли равновесие, молотим руками, мне прилетает по коленке сумочкой Асси с тяжелым револьвером... Устояли, вцепились в перила. У наших ног крохотная площадка, скудно освещенная через окошко над входной дверью, тела не поместились на ней, свешиваются головами в черноту угольной ямы. Девушка в таком же платье из марлевки, как у Асси, на шее, чуть наискось, рана с удивительно ровными краями, словно ткани тела не пружинили под клинком. Как бритвой по бумаге. Дедка успел бросить Санентур, крови натекло немного, но артерия перебита, и лицо у жертвы синюшное.

— Деда, ты же можешь!

— Могу, — недовольно скрипит из пустоты, но ЭТА...

— «Эта» сквиб, я все равно собирался сказать.

Он выходит из невидимости, мой друг и по-настоящему великий волшебник. Придерживаю сумочку Асси, но та забыла об оружии. Села на ступеньку, обхватила голову руками и, тоном изумленного ребенка:

— Фак?

— Факеншитфак! — подтверждаю.

— Эй! Вы о чем?! — встревает Дедка. Он опустился на колени перед девушкой, в ладошках переливается сформированное заклинание.

— Этот фак какой надо фак. Никто тебя не подозревает в плохом. Твори! Только начисто не заживляй, оставь царапину.

— Понятно: судмедэкспертиза, — показывает эрудицию Дедка. Он прочел все романы о Мегрэ, а вот Шерлока и Пуаро считает пустопорожними выдумками.

Радужное светящееся облачко обволакивает рану, щеки девушки розовеют на глазах, она судорожно вздыхает, распахивает не понимающие глаза... И погружается в сон, мягко получив по лбу ладошкой.

— А что с этим? — переведя дух, спрашивает Асси.

Злодей лежит бревном. Хитрый, напялил футболку в стиле «завяжи и покрась». Свидетели запомнят винтажную шмотку, а он снимет и опять как все.

— Ничего с этим. Заковывай в железа, вызывай машину.

— А... — она смотрит на Дедку.

— Дедал. Эльф, — представляется тот.

— Эльф?!

— А ты сама не видишь? — вмешиваюсь. — Уши острые, глаза большие... Из лука не стреляет, лес не любит.

— Потому что эльфы не охотятся! — назидательным тоном сообщает Дедал. — Мы городские.

— Ну да, — лепечет Асси. — Город, испорченная экология... А сквиб это...

— Биологический вид, скорее всего. Или подвид. Человек с расширенными возможностями. До телефонной будки, у которой мы с тобой познакомились, не дойдет ни один САСовец. На четверти пути обделается со страху.

— А что в ней особенного, в этой будке?

— Мы в нее водим девчонок. Зачем нам САСовцы? — веселится Дедка.

Он сейчас как пьяненький: спас человека! Высокий труд, абсолютное удовлетворение.

— Да ну вас, парни...

Асси с задумчивым видом щиплет себе предплечье, Дедал не развеивается, тогда она крепкими пальцами крутит кожу изо всех сил, до слез.

— Помочь? — предлагает Дедка.

— Спасибо, я уже поняла, что не сплю.

— Синяк же будет, глупая!

Он проводит ладошкой, снимая с кожи наливающуюся краснотой припухлость.

Асси поднимает на меня сияющие глаза:

— А сквибы так могут?

— Нет, только эльфы! — сообщает Дедал. — Ну и волшебники, но те хуже.

Он прав. По крайней мере, если сравнивать с волшебниками его, Дедала.

* * *

Вот и расстались. Прижимаю в кармане визитку с реквизитами Ольстерского полицейского управления и второпях надписанным лондонским телефоном, кажется, что она заряжена счастьем.

Аппарировать на улицу — наверняка нарушить Статут, а мы и без того грязновато скрылись от магазина матрасов. Выходим через задний двор, Дедал, пятясь, уничтожает наши следы и присыпает пылью. Придерживаю для него калитку, а он, оказывается, уже на улице и то ли столкнулся с прохожим, то ли на ногу ему наступили. Вижу, как прохожий, получив ответного пинка, хватается за задницу и начинает озираться. Единственный подозреваемый — я. Отвечаю удивленным взглядом: есть вопросы, сэр? Сэр моложе меня (знал бы он, насколько!), но сутул и пузат, вопросы отпадают.

— За матрасом или к «Гарпиям»? — спрашивает Дедал.

— Эй, а откуда ты знаешь про «Гарпий»?!

— Так у тебя в кармане адрес.

— Ты еще и рентген изобрел?!

Шутки шутками, а мне хоть разорвись. Надо вернуться в Отдел тайн, разыскать кого-нибудь из сослуживцев Пола Макнила, пускай помогает его дочери, а я простимулирую. Надо узнать, как дела у Праудфута, может, успею вмешаться, если что не так. Надо поесть, и за матрасом, и к «Гарпиям» за метлами для мадам Хуч.

«А бюджет?!» — напоминаю себе голосом Чумы. На самом деле жадный гоблин затих в предвкушении. Еще чуть, и придется подписать старый вариант с неосвоенными тремя с половиной миллионами. Чума одолжит их у меня под пять процентов годовых, разобьет на короткие кредиты и, даже если ему не вернут половину, возьмет под сто процентов прибыли. Найди я время и наберись наглости на такую операцию, со мной бы обошлись по всей строгости закона: ростовщичества у нас нет! А Чуме сходит с рук. Потому что жадный гоблин.

— Она не найдет себя в нашем мире, — ни с того ни с сего заявляет Дедал.

— Я понимаю. Но пускай хотя бы знает, что ее ждет убежище на черный день.

— Херовое убежище, — режет правду-матку Дедал. — Возьмешь ее бригадиром уборщиков? На издевательства оболтусов из мэноров? Или в кладовщицах запрешь?

— Роль домохозяйки ты не рассматриваешь? Уютный домик у волшебного родника, ароматы цветов, пение птиц...

— Ржание кентавров, голодное щелканье паучьих жвал, мужчину затемно приносят эльфы, и он спит, как коней продавши...

Разговаривать на улице с невидимкой — занятие глуповатое и неудобное, хорошо хоть, жара подразогнала прохожих. Дедал должен иметь вескую причину, чтобы именно сейчас лезть со своей критикой... Ба, да он болеет за мадам Хуч!

Меняю тему:

— Про коней от кого слышал?

— От кентавров. Их пословицы не сразу поймешь.

— А по-моему, все понятно. Человек привел коней на ярмарку, не спал, от цыган караулил. Продал, выпил и заснул с чувством полной беззаботности.

— Где тут ярмарка? Где цыгане? Где «выпил»?.. По моей версии, фермер боялся, что его коней мобилизуют в армию, и толкнул их дураку-соседу.

— Где фермер, где армия, где сосед... В этом один из смыслов: я вложил свое содержание, ты свое, но мы друг друга поняли.

— Это головоломка, а не пословица. Пословица — народная мудрость, простая и понятная каждому дураку. Не можешь быть хорошим, будь осторожным. Каждому человеку своя цена. Золото говорит само за себя...

— Где мудрость? Это цитатник Капитана Очевидность.

— Аргус, ты темнишь! — спохватывается Дедал. — Мы совсем о другом говорили!

— Деда, темнишь ты. Я уже понял, что ты лоббируешь интересы мадам Хуч, но зачем так сложно?

Дедал приосанивается. Понравилось, что он, оказывается, лоббирует, да еще сложно, как настоящий политик.

— Это да. Я как начну лоббировать...

— Слушай план, лоббист. У нас остались те розовые махровые полотенца?

---

1) Бабушкин сбежал в Лондон из тюрьмы в Екатеринославе, о чем Аргус, видимо, знал в своем советском прошлом.

Вернуться к тексту

Разведку в логове «Гарпий» Дедал не доверил никому. Забросил меня в замковую кухню, мигнул, как в телевизоре, явился снова уже в свежей наволочке. Это чтоб я одобрил внешний вид. Растрогал, мерзавец.

— С богом, прапорщик! — сказал я.

Напутствие вышло куцым, но обещания считать его коммунистом или не оставить детей без помощи Дедал не понял бы, хотя и по разным причинам.

Исчез. А мне уж столик накрывают, поварята в накрахмаленных полотенцах вереницей несут десертные тарелочки, на каждой листик салата, на листике где свернутый кульком филейчик форели с лимончиком, где поленница толстых стеблей сельдерея, кокетливо украшенная веточкой базилика, где композиция из кружочков вареного яйца и кружочков подобранной под калибр яйца помидорки. В центр столика водружают подносик с одиноким ломтиком отрубного хлеба, заставляющим вспомнить приютскую стряпуху, виртуозно делившую фунтовую буханку на тридцать ртов... Ба, да это мне сэндвичи подали! По рецепту мадам Хуч: одна трапеза — один кусочек хлеба, меньше мяса, больше клетчатки.

Поварята стоят, ждут оценки проделанной работы. Заворачиваю форельку в салатик, употребляю в два укуса и провозглашаю, что хорошие эльфы готовили. Хорошие эльфы в задумчивости крутят уши: слова хозяина не подвергаются сомнению, но и степень моего уныния от эмпатов не скрыть... Так, ушки на макушке, рты буквой «О» — совещаются.

Сколько раз я видел эту картину, за восемьдесят-то лет... Сколько раз, натаскивая Дедала по английскому, слышал угрюмое: «В нашем языке этого нет». Артиклей, дифтонгов, герундия... Составь я полный список, оказалось бы, что у эльфийского нет ничего общего с английским, а может, и языка в общепринятом значении у эльфов нет. Но кто в одиннадцать лет заморачивается такими вопросами? Понимают друг дружку, значит, есть язык, а что мне их не слышно, так это магия. В мирке волшебников все, что не нельзя услышать, увидеть или пощупать руками, это магия, и точка. Покажи нашим профессорам, как собака реагирует на «бесшумный» свисток, они будут искать чары на собаке или пилить свисток в надежде обнаружить внутри руны... В Мунго я был уже другой и раскрыл секрет, не особо ломая голову. Топтался по мне орудийный расчет питающей трубы и отдельная ушезнаменная утконосная бригада. Старший тыкал указующим пальчиком, личный состав шуршал, не хватало звукоряда: «Куда понес, чурка нерусская?!». Я и сопоставил большие уши и вечно приоткрытые рты, делающие эльфов похожими на удивленных детей. Есть звукоряд, просто слишком высокий для человеческого слуха...

Кстати, отсюда нетрудно понять, что «эльфийские» клички, все эти Динки, Пинки, не имеют ничего общего с настоящими именами и больше характеризуют людей, которые видят в эльфах домашних питомцев вроде хомячков. Эльфам по барабану, для них это вроде рабочего псевдонима. Когда я предложил своим бандитам самим выбрать себе имена, меняли в основном неблагозвучные: Навуходоносор стал Юпитером, Буби⁽¹⁾ — Ласточкой. Многие оставили прежние погоняла — привыкли, — а вот новых динки-пинки не появилось.

Ага, до чего-то досовещались поварята. Бережно, под руки приводят задыхающуюся от жира кондитершу, похожую на разъевшуюся бабушку Лошарика. Глобусные груди подвязаны перекрученной посередине наволочкой, лев и змея на гербе недвусмысленно заглядывают в декольте; вторая наволочка стянута узлом на бедре, излишек длины волочится королевским шлейфом, а ширины хватило впритык, при каждом шаге нога выглядывает до ягодицы. Подойдя к столику, красотка решительно отталкивает помощников, шлепает себя по заколыхавшейся ляжке и заводит низким, с трещинкой голосом:

— А я институтка, я дочь камергера,

Я черная моль, я летучая мышь!

И в этот момент нелегкая приносит Праудфута...

* * *

— А у тебя весело, — не дрогнув лицом, констатирует Праудфут, нелегкая лупает глазищами: «Ведь Сони хороший эльф, ведь правда?! Не молчи, хозяин!».

— Вино и мущщины моя атмосфэ-эра, — жеманно сообщает бабушка Лошарика.

— Это по-какому, по-сербски? — щурится аврор, и видно, что знает: не по-сербски.

— Хозяин Ворюга, сэр, приказал Сони, эльфу, доставить мистера Праудфута, сэра, как только мистер Праудфут, сэр, освободится, — аргументирует нелегкая.

Поварята молчат. За них говорит муза.

Муза говорит:

— ...Я сказала полковнику: нате, берите...

— Хозяин Ворюга, сэр, должен сказать Сони, эльфу, что Сони сделал не так...

— ...Вы мне фунтами, сэр, за любовь заплатите...

— ...Потому что если Сони не будет знать свою ошибку...

Заставляю себя вспомнить, как мы с Асси шли по Лондону, белые, ослепительные, отражаясь в полированном боку автобуса. Настроение взмывает свечой! Как вольно дышит грудь, как бодро движутся члены...⁽²⁾ Аж оторопь взяла. Ощущение, словно меня разжаловали в граммофоны — сменил пластинку и запел по-другому. А где мой богатый внутренний мир? Рефлексия где?.. А главное-то, главное, я ли сменил пластинку?! Насколько помню, весь мой арсенал управления эмоциями состоит из одного приема: считаю до десяти, а уже потом бью морды, если охота не прошла. Насколько помню.

Между тем поварята расправляют поникшие уши, Сонька перестает ныть, бабушка Лошарика по-цыгански трясет бюстом, явно выказывая одобрение. Осознаю, что за восемьдесят лет среди эмпатов я научился сам менять свои пластинки. Наверняка помог Дедал, куда ж без него. Но меняю сам.

Объявляю общее спасибо и отдельную благодарность мадам Брийош за душевное исполнение песни. Имя кондитерши само падает на язык, как только возникает необходимость, я уже привык и не удивляюсь. Жалко ее, но эльфам не объяснишь, среди них жирная баба уникальная редкость, любуются, как богиней.

— А мадам Брийош, — осеняет меня, — поручаю подготовить себе помощников и в интересах производства запрещаю ей пробовать сырое тесто и готовую выпечку. Пускай сами барахтаются!

Мадам напоминает щенка овчарки: одно ухо поникло (как же без мучного?!), второе торчком (в интересах производства! Помощники!).

— Все будет хорошо, — подбадриваю ее. — До заезда две недели, они успеют набить руку.

— С живых не слезу, — обещает кондитерша и аппарирует.

Забытый Праудфут стоит, как памятник Муравьеву-Амурскому — гордый взор и руки на груди. Обижается, что не приглашаю за стол.

— А ты чего не садишься? — удивляюсь.

Догадливый Сонька исчезает, Праудфут, нарушив монументальную неподвижность, поводит рукой, мол, куда садиться-то?.. И натыкается на спинку стула, беззвучно подставленного Сонькой. Кровь ударяет в аврорскую головушку, на покрасневшем лице проявляются белесые следы заживших шрамов.

— Смеш-шно, — шипит Праудфут сквозь зубы, — я почти повелся.

Седлает стул, повернув его задом наперед, и щурится на меня поверх высокой спинки, как из-за щитка пулемета.

— А скажите мне, мистер Ворюга, в каких отношениях вы состояли с осужденным Долоховым?!

* * *

Раз, два, три, четыре, пять... Нет, зайчик не выйдет, это я считаю про себя, чтобы не сорваться на Праудфута. ...Шесть, семь, восемь... Не отпускает ни хрена, так бы и перетянул шваброй поперек неблагодарной рожи. Переключаться на умиротворяющую прогулку с Асси не хочу, мне нужен нынешний злой адреналин, чтобы соображать ясно и быстро... Повторяю, раз, два, три, четыре... Как все запуталось в последние пять минут. Было прозрачно: сорокалетний военный пенсионер, ни кола ни двора — стереотип со времен Римской империи, я сам его чуть ли не за уши притащил в замок. А теперь сомневаюсь, вдруг его ко мне подвели? Технически это было несложно: о моей выписке из Мунго писали в газете, уточни время и сажай раненого аврора...

Зачем?

По крайней мере часть ответа у меня есть: пора уже министерству хотя бы формально проявить озабоченность тем, что молодежь не идет в мракоборцы. После войны это всех устраивало — Аврорат сокращали до штатов мирного времени, конкуренция шла меж бойцами лишь ненамного старше выпускников Хога, куда тут набирать пополнение. А сейчас уходят по возрасту праудфуты, слишком огрузневшие для уличных схваток и не дослужившиеся до личных кабинетов. Где их смена молодая гибкая? А смена зелья не сдала или ЗОТИ завалила... Натуральный саботаж в Хогвартсе, а Дамблдору не предъявишь: посверкает очечками, погудит шмелем про всеобщее благо. Отбрешется. Уровень преподавания вообще дело туманное. У Диппета магловедение вел чистокровный волшебник, знавший предмет в рамках учебников, по которым сам сдавал ЖАБА в начале девятнадцатого века. На Лондон падали Фау-два, а он талдычил про смертоносные ракеты Конгрива в наполеоновских войнах. И никаких нареканий, старичье из министерской комиссии только хвалило его учников за детальное знание предмета.

Ладно. Вроде улеглись мои подростковые гормоны, с ходу в драку не полезу. Праудфут, вон, пучит глаза, ждет ответа. Работаем.

— Мистер Праудфут, если вы меня допрашиваете как аврор, то сообщите, по какому делу, а также свидетель я или обвиняемый, в последнем случае предъявите обвинение. А если спрашивает Питер Праудфут, с которым я пока еще надеюсь сохранить добрые отношения, то иди ты в задницу, Пит! Ведь знаешь, что Дамби опоил меня Забвением, так зачем спрашиваешь?! Или услышал русскую песню, и крышу снесло от ненависти к Долохову?

— Снесло, — легко признается Праудфут. — Сколько лет прошло, а я жалею, что не мне он попался. Была б ему не камера в Азкабане, а ямка в навозной куче.

— Или тебе. Он же первейший боевик был у Лорда.

— Ты называешь эту тварь Лордом, как Гвардеец.

— Сам не знаю, почему. По ощущениям, я им жопы не лизал.

Праудфут брезгливо топырит губу:

— Это как — по ощущениям?

— К примеру, сейчас у меня нет планов на афедрон Люциуса Малфоя. Хотя он с этого года войдет в Попечительский совет и мог бы облегчить мне решение кое-каких проблем в замке. Смею предположить, что и перед меченым старшекурсником Малфоем я не прогибался.

— Не факт. За меченым старшекурсником Малфоем стоял его Лорд.

— Вот и ты называешь эту тварь Лордом, как Гвардеец... Ладно, вернется Дедал, спросим.

— Но ты прикажешь ему говорить правду, — добавляет условие Праудфут. Личность Дедки у него вопросов не вызывает. Барсук! Подальше от начальства, поближе к кухне.

— Разумеется, правду, только правду и ничего, кроме правды. Мне самому интересно, почему меня не заавадили.

— Да, — вздыхает Праудфут, — времечко было такое, что хоть носа не высовывай из гостиной. В коридорах — бух, бух, слизни толпой, бух, бух, грифы, наставили палочки, разошлись на встречных курсах... Когда у них обострение, мы под кроватями спали. Цокольный же этаж, могли Бомбардой в окно зафитилить. А слизней, кто принял метку, сразу было видно: их в лагерях поили зельями для мышечной массы... Мы все ждали, понимаешь, барсучьё безродное, что вот Дамблдор что-то сделает. Профессор Спраут с ее росточком ночевала в гостиной на диване, чтобы нас защитить, а этот пидер светлых сил красовался на троне... И мы поняли: никто нас не собирается спасать. Либо мы разъедемся по домам и будем спать под кроватью, а меченые убивать нас по одному, либо мы сами их зароем. И — в мракоборцы всем выпуском... Троих девчонок потом отчислили по беременности, мы ведь жили одним днем, кого подгребешь... И не было чувства, что тешим похоть. Мы не падали, а воспаряли. Дарили себя другу другу... Девчонок наших накрыли в кафе в семьдесят шестом году. Они решили все вместе отметить двадцатипятилетие, вот всех и... Командовал Долохов.

Молчу, сказать нечего. Хотя...

— Водки нашему гостю!

Сони, как ждал, появляется со стаканом и огурчиком на вилке. Стакан граненый, водка почему-то зеленая.

— На смородиновых почках!⁽³⁾ — с видом гурмана объявляет Сони.

Ой, палимся! Сейчас Праудфут спросит, кто научил... Но Праудфут спрашивает:

— А себе?

— Вечером. Я ведь после Мунго банку не держу, а мне еще работать.

Праудфут пожимает плечами и отпивает глоток. Без поминальных слов — у англичан не принято, что ли?

— Так не годится, — говорю. — Выдохнул и до дна, залпом.

Послушался, пьет.

— Занюхал огурцом, задержал дыхание и закусывай.

Праудфут выполняет инструкцию и прислушивается к себе.

— А хорошо зашла. Хотя объем пугает... Так пьют русские?

— Русские пьют по-всякому. Когда душа болит, главное ужраться в дрова, чтобы с утра болела голова.

— А душа?

— А душа в летаргии. Ты будешь чисто одноклеточный организм, без души и даже без половой принадлежности.

— В этом что-то есть, — Праудфут кивает и, теряя равновесие, хватается за спинку стула. — Расскажи о русских.

— У нас каменная цивилизация, у них деревянная. Мы двести семьдесят два года строили Йорк Минстер, русские за месяцы поднимали сожженные города. А жгли их регулярно и со всех сторон. С запада европейцы, с востока монголы, с юга то крымские татары, то их покровители турки. Вот с севера их не жгли, потому что севернее русских живут только маленькие племена далеко на востоке.

— Жгли, да не дожгли, — бурчит Праудфут, пытаясь удержать на мне поплывший взгляд.

— Они старались. Во время Второй мировой, которую наши недоумки называют войной с Гриндевальдом, русских целыми деревнями загоняли в сараи побольше и сжигали живьем. Женщин, детей, стариков — комбатантов там практически не было... А русские, когда взяли Берлин, стали кормить мирное население из солдатских кухонь.

— Гонишь! Берлин взяли наши!

— Вернется Дедал, сам спросишь, он там был.

Праудфут, наконец, собрал в кучку разбегавшиеся глаза. Теперь молчит и дышит через раз, боясь порушить свое достижение... Опа, не удержал, разбежались.

— Эльф-фы невъ... не въюют!

— А Дедал и не воевал, он девчонок набирал себе в общину. У эльфов не встает на родную кровь.

— Дык... Ды какого колена?

— Спроси, я не интересовался. До нужного, чтоб уродов не плодить.

Договариваю я уже в макушку Праудфуту: аврор тихо спит, уронив голову на руки. Сони является без зова, я же поручил ему приглядывать за гостем. Деловито осматривает объект, прикидывая, со стулом его аппарировать или так.

— Сони, — спрашиваю, — мистера Праудфута приняли на работу?

— О, да! Миссис и мисс профессоры очень обрадовались! А директор Дамблдор, сэр, не очень. Но принял... Зачем люди улыбаются, когда не рады?

— Чтобы не поссориться.

— Значит, профессор Снейп хотел поссориться, — заключает Сонька. — И профессор Праудфут хотел поссориться с профессором Снейпом. А профессор Макгонагалл угостила всех скотчем и велела целоваться, называется похоже на бутерброд.

— На брудершафт, это по-немецки братство.

Однако, досталось вождю Гордая Нога. Тут есть предмет для спора, что противнее — братание со Снейпом или Маккошкин скотч. Она привозит национальное бухло с каникул от отца-проповедника, а того снабжает какой-то любящий каяться грешник. Сивухой от его продукции не просто разит, она плавает пленкой с нефтяными переливами и оседает на стенках опустошенного стакана. Старые хоговцы пьют и не морщатся, украдкой от Макгонагалл бросая очищающее, но вряд ли они предупредили новичка, скорее наоборот, смаковали его реакцию. Отчетливо представляю скотское послевкусие во рту и тянущиеся ко мне тонкие губы Снейпа, и рухнувшее было уважение к Праудфуту начинает восстанавливаться.

— Сони отнесет профессора Праудфута, сэра, в гостевые покои? — напоминает о себе хороший эльф.

Не помню таковых, но вряд ли они без ущерба перенесут ночевку аврора, надравшегося дрянного виски с водкой.

— Сэр перебьется. Уложи его на мой матрас и присматривай, чтобы не захлебнулся рвотой.

Сонька мнется, глазищи блестят, еще чуть и заплачет.

— Что не так?

— Чикади, Густав и Мятлик в гостях у человеческой девочки Салли. И мы там плиту разобрали, надо собрать, работу не бросают.

— Ну так установи дежурство! Ты эльф хозяина или кто?! Держи шишку!

Сонька оглядывается — шишки не видать, но доверчиво протягивает лапку: хозяин сказал, значит, даст.

— Это фигуральное выражение. Кто держит шишку, тот главный. Уложишь мистера Праудфута, позовешь Густава или Мятлика, и можешь отправляться в гости.

— Густава или Мятлика?

— Решай сам, ты босс. Если трудно решить, назначай по алфавиту. Или брось монетку, только не при них. Подчиненные не должны видеть твоих сомнений, это главное, когда держишь шишку. Сони сказал, значит, всё! Без вариантов! Густав и Мятлик могут только исполнять!

Сонька впитывает, глазищи горят. Мерлин всемогущий, не создаю ли я УшастНого Властелина?!

* * *

Ланч по рецепту квиддичистки оставил космическое ощущение: бесконечный вакуум в желудке с редкими точками чего-то сразу забытого. Плевать бы на запреты мадам Хуч, но для эльфов они исходят от Дедки. Если по таким пустяковым поводам разрушать авторитет старейшины, это по мне же и ударит. Делать нечего, прошу чаю, надеясь, что хоть выпечку подадут, но куда там! Исполнительные бандиты и чай приносят без сахара, мне он тоже запрещен.

Заливаю вакуум подкрашенным кипятком, не чувствуя букета, который должен ценить каждый истинный англичанин. Настроение при всем том благостное, только сейчас осознаю, какое великое дело — пропихнуть под бок директору Дамблдору, сэру, аврора из очень злых на него барсуков. Был бы он гриффиндорцем... Пожалуй, нет, «гриффиндорец» не синоним «Дамблдорец». Подозреваю, что и людей Макгонагалл среди львят раз-два и обчелся, при ее-то характере и занятости делами директора. Управленческая ситуация требует, чтобы эти «раз-два» были на каждом курсе — любимчики, которым уделяется время, отнятое у других детей, само собой, стукачки, через них Макги контролирует факультет. Что-то я читал утром о такой компании, но бросил, показалось обычной трескотней по поводу...

Дергаю Соньку, он является в пыли и саже, по пояс голый, с подвязанными тряпкой чреслами (вот так эльфы ходят в гости). Приносит газеты и смывается, весь в делах. Статью помню визуально, там в шапке гравюрка — редкость для «Пророка», видно, не нашли колдографию. Неплохо нарисовано, с драйвом: смазанные движением тени бойцов, молнии заклинаний и на первом плане, резко, личико ребенка. «Последние жертвы Неназываемого». О котором десять лет ни слуху ни духу, потому я и не дочитал утром, мне б сегодняшние проблемы разгрести... Ищу место, на котором остановился, и натыкаюсь: «...с юношеским задором называвшие свою компанию Мародеры».

Накатывает из прошлой жизни: развороченная осколком грудь, видны опавшие легкие, трепещущие в попытках вдохнуть воздуха, а в лицо я не смотрю. Он мой сослуживец, по звездочкам — капитан, может, сосед справа, и мы вчера болтали перед сном через брезентовую занавеску. Я не хочу это знать. Не сейчас. Сказать он все равно ничего не скажет, умереть все равно умрет, а мне нужно достать документы из пропитанной кровью афганки, чтоб не «без вести». Оторвать вместе с внутренним карманом и ходу, ходу, потому что обстрел продолжается. Стоп, какой обстрел, я же тыловик? Так тылы и обстреливали. С гор, из минометов китайского производства, а вот нефиг было лысому ссориться с Мао.

Кухню накрывает тишина, и только тогда замечаю, что стучали ножи по разделочным доскам, звякала посуда, плескалась вода в мойке. Удрали поварята от моих эмоций. Сердце колотится в горле, заталкиваю его на место, глотая пустой чай.

Да уж, мародеры. Только с юношеским задором и можно так назваться. Но Макгонагал, что, не знала? Не могла объяснить, дочка пастора?!

Читаю дальше — до чего ж предсказуемо: «выдумщики искрометных розыгрышей». А также огнеметных и драконьенавозометных, мне ли не знать. Не помню автора болотометного розыгрыша (или его не раскрыли?), но сам факт записан у меня на подкорку с пометкой «вызывать колдомедиков и авроров». У входа в подземелья гранитный камень в полу был превращен в портал, и каждый ступивший на него забрасывал под дверь слизеринцев тридцать кубических футов жижи из кишащего гадами болота в Запретном лесу. Шуточка воняла провокацией сильнее, чем сероводородом. Слизеринцы во все времена неласковые существа, а тогда был разгар волдемортовщины, половина парней получала метку еще до выпуска из школы. Если бы сорвались, то в Хогвартсе не стало бы факультета Гриффиндор. Вместе с башней. Никакие бы Мародеры...

Так, а кто у нас Мародеры?.. Петтигрю, Люпин... Не помню. Сириус Блэк... предатель?! Кого он предал, Блэки всегда были за темных... И душа компании Джеймс Поттер!? Я мог бы сразу сообразить: он с Лилли и есть последние жертвы Неназываемого. Но в моем представлении Поттеры были тихие мирные молодожены. Карамельный образ. Прочный, даже Забвение не взяло. Видно, крепко его втирали тогда, в восемьдесят первом: голубки воркуют, ребеночек топочет пухлыми ножонками, и вдруг на эту милоту Черный Властелин, враг всего Светлого на земле... А в реальности акценты расставлены иначе, поскольку Мародеры еще в школе «бросили вызов Тьме» и «встали в ряды пламенных борцов». Бросили, Волдеморт принял, и в глазах многих волшебников он далеко не воплощение Абсолютного Зла ради Зла. Фашист как фашист. Как все. Не хуже тех джентльменов, которые в Бенгалии собирали налоги, пытая детей на глазах у родителей. Ну, заморили голодом десяток миллионов в один прием, в переводе на наши реалии «они же только маглы», Его Величество шлепает мечом новоявленных сэров, Волдеморт — дитя, как, впрочем, и все волшебники перед мощью и цинизмом простецов.

Так, а зачем я полез в эти дебри? Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона!.. Ох, моя головушка замусоренная.

* * *

Дедал возвращается из логова «Гарпий» с домовиками, братом и сестрой. Девочка Винки — пет, игрушка для тисканья и наряжания, относится к этому как к работе, и я ее понимаю. Навались на меня команда квиддичисток, счастье было бы недолгим... Парень, естественно, Вилли.⁽⁴⁾ Уникум, единственный в Британии, а скорее в мире эльф — мастер метел.

К моему столику ставят маленький, под рост гостей. Поварята несут чай и выпечку, с любопытством поглядывая на новеньких, Винки стреляет глазками, мои бандиты прядают ушами. Нацеливаюсь стащить кренделек, но рывком с моего места не взять, а Дедка бдит.

Освоившись, Винки демонстрирует милоту: перемазывается джемом, болтает ногами и с детской непосредственностью пищит:

— От нас с Вилькой ждут приплода!

— Метел хоть забор городи, — добавляет Вилька. — Но детям они не подойдут.

Проблемы обозначены, решаем. Винки обещаю поговорить с «Гарпиями», чтобы отпустили ее на время в нашу общину, у Вилли прошу объяснений. Тот начинает чертить пальцем на столе, мне и не видно, и непонятно. Разошедшийся мастер забирается ко мне на колени и требует перо и пергамент.

— Это «Блиц», — рисует. — Не наша ублюдочная «Молния», а германо-швейцарская конфетка, триста километров в час. Я дорабатываю ее вот так и получаю еще сорок кэмэ. На таких скоростях энергозатраты возрастают по экспоненте, чар хватает от силы на десять минут, потом игрок подзаряжает их от себя. На самом деле десять минут форсажа это много, хватает кому на час игры, кому на три, в зависимости от места в команде и личного темперамента. Но есть опасность, что игрок увлечется, истощит силы, и тогда первыми упадут защитные чары как самые энергозатратные. Остаточная энергия щитов уйдет в полетные чары, и будет вот что...

Перо в мягких пальчиках рисует летящего кувырком человечка, сбитого с метлы встречным потоком воздуха, решительно перечеркивает картинку, и Вилли заключает:

— Все это не годится для любителей и тем более для детей.

Беру перо и рисую тормозные решетки. Мастер схватывает идею раньше, чем я провожу последнюю линию, и ровным тоном сообщает:

— Аргус гений.

— Юнкерс гений. А может, и раньше него были изобретатели. Такие решетки ставили на пикирующие бомбардировщики, чтоб не слишком быстро пикировали. Скорость можно регулировать отклонением.

— Решетки расположить ромашкой вокруг древка, угол отклонения и, соответственно, предел скорости установить чарами...

— И сирену.

— Зачем?

На язык просится: «Чтобы летчик мог не отвлекаться на спидометр», пропускаю этот момент и резюмирую:

— Контролировать скорость. А решетки должны работать в двух режимах: для учебных полетов и для игры. Без чар, на чистой механике, и чтобы ключ был у тренера.

— Все-таки Аргус гений.

— Вилли тоже гений. Хочешь, посадим между нами Винки?

— Ей не поможет!

Хохочем, неунывающая Винки показывает нам язык.

* * *

Без предупреждения вваливаемся в кабинет Гвеног Джонс — Вилли-Винки сказали, что у них запросто. Кабинет оказывается по совместительству раздевалкой, капитан «Гарпий» стоит в панталонах и, заламывая руку, ковыряет на спине завязку игрового доспеха. Первое, что слышу от несконфуженной дамы:

— Аргус, не уходи! Тесемка оборвалась, развяжи.

Действительно, у них запросто!

Воспаряю. Я пет несравненной Гвеног, я кисель в ее кружке и несокрушимое древко ее трехсотсорокакилометровой метлы. Узел с оборванными кончиками тесемки вылущиваю ногтями, как занозу, приподнимаю доспех за негнущиеся наплечники (тяжелые. Из чего их делают?). Дама сердца моего выскальзывает и поворачивается ко мне лицом, но что там лицо, когда стоит опустить взгляд, и... Снова увидеть спину. Ей бы повернуться секундой позже, а так только растравила воображение. Но я пытлив. Я опускаю взгляд еще ниже! Увы, панталоны кроил мастер, обшивающий фольклорный ансамбль запорожских казаков. Шаровары шароварами, только покороче. Несравненная нагибается... Нагибается. Несравненная-а!!! А у меня руки заняты, держу доспех.

Оглядываюсь, куда бы положить, эльфы пялятся, будто колхозники на статую Давида, а сами-то! Община их большая и очень горячо любящая семья.

Теперь Гвен разгибается — куда, зачем?! У нас еще столько всего впереди... И вдруг словно кинжал в сердце! Она ловко продергивает в дырочку новую тесемку, подныривает в доспех и высовывает голову между наплечников.

— Помогай, Аргус! До игры восемнадцать минут, а я еще хочу посмотреть на твои мышцы!

Завязываю тесемку, Гвен в темпе ткачихи-ударницы завязывает остальные пять и влезает в уродливые, жесткие, как мокрая простыня на морозе, квиддичные портки.

— Майку сними! Что ты как старая дева у целителя... Повернись кругом.

Помня острую коленку мадам Хуч, прикрываю руками солнечное сплетение, а Гвен бьет раскрытой ладонью и на два фута ниже.

— Ниче так... Ты что хотел-то? Не стой, не стой, идем, по пути расскажешь.

Рука у нее — сталь в каучуке, выталкивает могучего меня за дверь мягким пасом, как волейбольный мяч. Идем по узкому и высокому коридору без окон, освещенному магическими факелами, со всех строн доносится невнятный шум, словно мы на плоту посреди неспокойного океана. Ба, мы под трибунами! Гвен балансирует метлой, поставив ее на ладонь кверху прутьями, озабоченно бросает:

— Эксцентриситет.

— Четверть фунта всего, — выскакивает вперед Вилли. — Надо было сразу перебрать метлу, но ты сказала сточить прутья. Теперь и перебрать нельзя, всё подогнано по месту, и стачивать дальше опасно. Принести новую?

— На тренировку принесешь, а этот матч отыграю на старой, я к ней привыкла.

Нас обгоняют квиддичистки, задевая жесткими плечами. Оборачиваются, узнают меня и требуют снять майку. В конце концов я перестаю ее надевать. Тогда меня начинают шлепать по голой спине, чтобы обернулся. Мордред гнилокровный, да сколько их?! По правилам в команде семь игроков, а прошло не меньше десятка.

Миниатюрная ловчиха, вертлявая, как макака резус, промыливается у меня под мышкой и дальше идет задом наперед, лупая глазами в стиле Винки.

— МужЪчина, я б вам отдалась на метле! — выносит вердикт и запускает палец в рот, поганка.

— А уж я бы как тебе отдался! — мечтаю. — Но не судьба. Я сквиб, нас метлы не держат.

— Профессиональная удержит, — интригует макака резус. — У нее допустимая нагрузка сто десять при двух «же». Килограммов, не фунтов.

— А вот я Колину скажу! — пугает мелочь Гвен.

— Так я этого и добиваюсь!

И макака уносится вперед, маленькая со своей метлой, как ежик под фонарным столбом.

— Не принимай всерьез, она бережет себя для жениха, — говорит Гвен.

— Который узнает о ее болтовне и уйдет к другой.

— Пускай. Лучше сейчас, чем после свадьбы. Если ревнивый, женись на фермерше и держи ее в маслобойне. А супруг звезды должен жить, осознавая, что в эту самую минуту сотня юнцов онанирует на ее колдографию, и, мало того, она должна время от времени давать им пищу для фантазий... Так ты что хотел-то?

— Отпусти Винки ко мне в общину.

— Не могу, она талисман команды, — отрезает Гвен. — Дальше.

— А жить талисману надо? Детей надо?

— Для детей у нее муж. Только старается плохо.

— Он хорошо старается. С метлами. Потому что он ее брат!

— Фортцеаршбешиссен! — останавливается главгарпия (заметно, что загонщица Гвеног Джонс училась у загонщицы Роланды Хуч). — Ну, не знала я! Нам их подарили болельщики, а в команде никто не разводил эльфов и не знает, как за ними ухаживать. Живут и живут.

— У эльфов не бывает мужей и жен, у них ячейка общества — община. Эльфов не разводят. Их дети остаются в общине, и хозяева о них чаще всего даже не знают. За эльфами не ухаживают, это они ухаживают за нами. Если тебе что-то непонятно насчет эльфов, спрашивай у эльфов и ни в коем случае не читай книг про уход и разведение.

— Вилька! А ты сам не мог сказать, что Винки твоя сестра? — пытается перевести стрелки Гвен.

Мастер метел сопит и чертит ножкой по полу.

— Не мог, — вмешиваюсь. — Условия жизни не обсуждают с хозяевами. У разных волшебников разные финансовые возможности и закидоны. Одна ведьма устроит «своей деточке» детскую с игрушками, другая будет эльфа в ноги класть для тепла, а у большинства эльф вроде кошки на ферме: где-то ночует, что-то ест — не мое дело, лишь бы мышей ловил. Ты, когда поселила Вилли вместе с сестрой, сказала: «Будете жить здесь» или «Вот ваша комната». Для прислуги из людей это момент, когда можно высказывать встречные пожелания, а для эльфов — приказ!

— Будуар, — с убитым видом уточняет Гвен. — Мы им будуарчик обставили с атласными подушечками.

— Так отпустишь Винки? На весь срок — полгода, а то вы ее затискаете, беременную.

— Вот так вот ровно на полгода? А выбрать жениха, проверить чувства...

— Добавь месяц на конфетно-букетный период, — говорю, чтобы окончательно не рвать поехавшие шаблоны. — Я вам двух девчонок пришлю на замену. А Винки научим, чему ей захочется. Стрижки делать, печенье печь...

— Стрижки, печенье и торт «Наполеон»! — заключает сделку Гвен и устремляется вперед.

Океанский шум накатывает волнами, там игроки уже выходят, то открывая, то закрывая дверь на стадион. Этак я останусь без метел! Вот проиграют «Гарпии», Гвен будет в дурном настроении...

— А мы вам полотенца привезли с гербом Хога, — подлизываюсь. — Махровые! Банные, можно вдвоем закутаться!

— За какие заслуги?

А вот не скажу, что у меня их еще полторы тысячи. Одна из дурацких историй нашего мира: они же магловские, о ужас! Целый лорд возбудился, когда внучка похвасталась полотенчиком, и протащил запрет через Попечительский совет.

— Так любим вас, Гвеног! Болеем!

— Закиньте ко мне. Девочки будут рады, что школа их помнит, — равнодушно говорит Гвен, она уже в игре. — Извини, Аргус, мне надо собраться. Проводишь меня?

— На руках отнесу.

— А давай!

Несу. В доспехе несравненная Гвеног становится сравненной с деревянным болваном, который таскала за собой юница Твилфитт. Нарядная форма цвета бильярдного сукна с золотыми птичьими лапками напоминает вблизи театральный костюм для массовки, сшитый вкривь и вкось из крашеной дерюжки. Ткань протерлась по углам, а углы всюду, как будто твердую основу доспеха тяпал топором сельский мастер на все кривые руки. Мои подростковые гормоны рыщут, на что бы сделать стойку. Соглашусь на щечку в том месте под ухом, где почти у всех женщин персиковый пушок, но у Гвен там боцманская обветренная шкура.

Меня накрывает жалость, сочувствие, уважение, сопли в сиропе и перец в горчице. Похожий коктейль я испытывал, когда помогал мадам Розмерте, и считал его отцовским инстинктом. Но это было легко с артритом, а с гормонами фокус не проходит.

— Гвен, — говорю, — а давай как-нибудь при случае сходим в магазин матрасов.

— Лучше я тебе так дам, — отвечает деревянный боцман. — А серьезные отношения со сквибом я себе позволить не могу. С одной стороны, интересно было бы посмотреть, как это поднимет рейтинг команды среди протестной части общества. Но там в основном маглорожденные, а они не любят квиддич. А с другой стороны, мы с гарантией потеряли бы пять-шесть постоянных спонсоров, которые сочтут сквиба в моей койке личным оскорблением. Не то, чтобы все они фанаты чистокровности, а просто подбивают клинья к моим девочкам, а мы решили — но пасаран!⁽⁵⁾ Показательно, чтоб никто не путал команду с борделем. Помощь спорту отдельно, любовь отдельно, как-то так. Но ты заходи. Разок можно, если тихо, как герильерос в засаде. Был в Латинской Америке?

— Я вообще не был в отпуске с одиннадцатого года.

— Ах, да, ты же старичок. Старый ворчун Аргус... Знаешь, от тебя тепло под ложечкой. Человек из детства...

До выхода на стадион два шага; двустворчатая дверь, обведенная слепящей рамкой солнечного света, легко пропустит две шеренги с метлами на плечах, и они уже вышли, не дожидаясь капитана. Комментатор представляет игроков, человеческий океан встречает каждое имя ревом.

— ...И капитан очаровательных «Гарпий»... — тянет комментатор, Гвен соскальзывает с моих рук и поудобнее перехватывает метлу.

— Несравненная...

Надо же как совпадают мысли незнакомых людей.

— Гвеног...

Гвен толкает дверные створки и делает шаг на свет.

— Джонс! — выкрикивает комментатор, стадион беснуется.

Поворачиваюсь, чтобы уйти, как вдруг меня хватают за пояс и с поворотом, как спортивный молот, выбрасывают под тысячи жадных взглядов. Полуголого, с майкой в руке.

* * *

В первый свой хогвартский год я установил, что если подпрыгнуть с метлой между ног, то вернешься за землю чуть позже, чем если подпрыгнуть без метлы. Хотя не могу ручаться, что миг полета дарила моя цыплячья магия, а не воображение.

Продолжая стремиться в небо, я за бутылку огденского нанял извозчиком старшекурсника с Райвенкло. Едва мы оторвались от земли, как выяснилось, что парень даже не собирается сохранять равновесие. Мы были как два придурка, решивших поплавать верхом на бревне, только ему не давали опрокинуться чары, а я пребывал во власти законов Ньютоновой механики. Некоторое время мне удавалось балансировать, как на велосипеде, но извозчик почувствовал, что метла непонятно ерзает, и заложил вираж. Наверное, это замечательный способ стабилизировать полет, но только без мешка картошки за спиной. Нас положило набок. Обеспокоенный пилотяга решил посмотреть, как поживает мелочь. Повертел головой, не увидел, я ж только-только до лопаток доставал ему макушкой. Тогда пытливый ворон не нашел ничего лучше, чем заглянуть себе под мышку, скрючившись и перегнувшись в сторону заваливания. Метла завершила переворот, и дальше мы летели вверх тормашками.

Вообще, полный оборот вокруг оси — первый из трюков, разучиваемых квиддичистами. Извозчик владел им в совершенстве, я ж не кого попало взял, я мог выбирать за ту немаленькую цену, которую приобретает в замке спиртное с надбавкой за контрабанду. Но трюк выполняется без мешка и с использованием инерции, а мы ее потеряли.

Система пришла в устойчивое равновесие: центр масс ниже точки опоры. Недолго думая — стандартная же ситуация, — пилотяга стал раскачиваться, как маятник. На метле он сидел, будто приклеенный, даром что вверх ногами (а может, и впрямь бросил приклеивающее — мне было не видно). А я еще в момент переворота вылетел из седла, если так можно назвать врезающуюся в самые укромные места палку. Успел скрестить ноги и не свалился, но чувствовал себя охотничьим трофеем, несомым на шесте. Ворон раскачивается, висящий я гашу колебания. Он снова, а я и не прекращал. Спохватился — ба, мы давно над Лесом! Ельник внизу вековой, черный, и мчится за нами, раскачивая ветки, какая-то хищная мелочь (не белки же, те шишки грызут, а не метлопилотов). Кричу: «Поворачивай!», а ворон не слышит. Наверное, расчеты делает с применением высшей арифмантики, сволочь. Пришлось оторвать руку от древка, чтобы толкнуть его в спину. А ладони потные от ужаса, вторая рука и соскользнула. Дальше я летел, держась одними ногами. Зацепился коленными сгибами, надежно и даже не очень утомительно. Извозчик опомнился и повернул к замку, я перекрестился по приютской привычке — считай, спаслись! Долетим до стадиона, а там он зависнет на месте и мягонько нас опустит.

Но ворон был не таков, чтобы возвращатся в позе колбасы в коптильне. Он спортсмен! Он звезда факультета! Ему невместно! Перехватил древко, занес ногу и попытался сделать подъем переворотом, как на турнике. Хищная мелюзга возбудилась до крайности. Твари из Леса вообще обладают даром предвиденья насчет пожрать. Может, они через комаров получили по эритроцитику из крови Трелони?.. Насколько хватало глаз, по вершинам деревьев пошли волны, как пущенная задом наперед запись кругов от брошенного в воду камня. Центр кругов смещался следом за нами. Ворон кряхтел, метлу мотало то вниз, то вверх, то поперек.

Тогда я и свалился. Волны в вершинах разбились на серые точки, точки увеличились в блошек, блошки в мышек, мышки раззявили крокодильи пасти, я заорал «Деда-а!!!», успев понадеяться, что эльфы хотя бы косточки соберут и прихоронят в могилу старшего кладовщика. Дедал материализовался прямо в воздухе, голый, Мерлин знает, откуда или с кого я его выдернул. Поймал, вернул на квиддичное поле, сунул в руки швабру и пропал.

Все заняло секунды, у меня еще не прошло ощущение врезавшегося древка метлы под коленками. Ворон мельтешил над лесом бешеным комариком. Подъем переворотом ему не удался, так и прилетел, раскачиваясь на одной ноге. Плюхнулся на траву, облегченно раскинул руки и сказал: «Вот ты где! А я не могу понять, куда ты запропастился!».

Не сказать, что с тех пор я боюсь метел. Я могу даже остаться с ними наедине, хоть с десятком, но для душевного комфорта лучше, чтобы это было в закрытом помещении с низкими потолками. Открытые пространства я просто люблю, было б время, мог бы часами валяться на тех немногоих полянках в окрестностях замка, где только ты и небо без лезущих в глаза подробностей пейзажа. Но метла и открытое пространство — сочетание тревожное, как подросток и пустая квартира. По отдельности их можно оставлять, а если вместе, то неизвестно, к чему вернешься.

— Хай, Британия! — включает сонорус Гвен.

Подставила меня, деревянный боцман. Делать нечего, буду держать лицо. Толпа ревет, но капитанше «Гарпий» мало.

— А ну, вместе: хай, Гвен!

Глас толпы тянется, как тормозящая запись:

— У-у-уа, у-у-уэ!

— Еще раз!

— А-ай, Хээн!

Оглядываюсь — ух ты, интересный жизненный опыт!⁽⁶⁾ Толпа не пугает, это просто еще один зверь из Леса, если не сумею поладить, успею смыться на Дедке. А метлы — это серьезно. Четырнадцать угроз! (Зачем-то вывели на поле второй состав, хотя он даже на замену не сыграет — не предусмотрена она правилами). Да семь метелок у соперников, те сравнительно далеко, но упускать из виду не стоит.

Божечки, как Гвен разжигает толпу! Бензин в костер!

— Ones more!

— Hi, Gven!!!

— Ребята, а кого я сегодня привела! Настройте свои омнинокли! Это же... Ну!

Неуверенный ропот, одинокий свист...

— Кошмар нашего детства... АРГУС ВОРЮГА!

Теперь свистят все. А Гвен седлает метлу и этак пальчиком манит, улыбаясь. А я что, я тоже скалюсь до судорог в губах, чтоб улыбка была заметна с трибун.

— Еня етла не дейжит, — говорю, стараясь не шевелить губами.

— Знаю.

— Надо дейжать яйноесие.

— Знаю, садись!

В глазах стоят мышки с крокодильими пастями. Я потом видел их скелетики в коконах акромантулов — по всему белки-летяги, только хайло один в один щучье, с подвижными зубами. В бестиарии их нет, вывел какой-то параноик — Лес, он ведь помимо прочего засечная полоса от маглов.

Сажусь. Что главное в танке?⁽⁷⁾ Сейчас, вот сейчас метла врежется в пах, не прищемить бы важное... Маленькие какие, макака резус смешная, плечи доспехов шириной в ее рост... Это что, уже летим?! И не врезается ничего, под задницей мягко и упруго. Поерзал, Гвен оборачивается со злым оскалом, на лбу капли пота. Не все так просто, как выглядит.

Летим по коробочке, как первые авиаторы, не наклоняясь на виражах. Толпа беснуется, вокруг нас порхают трансфигурированные канарейки, попугайчики, фейри в откровенных платьицах. Ворон! Большой, клювастый, Гвен сбивает его заклинанием, метла рыскает... Удержались. Вот и кольца другой команды, впервые вижу их так близко. Разворот... Мягкое под задницей — фишка профессиональной метлы или забота Гвен? А может, подушка возникает по умолчанию, только извозчик убрал заднюю половинку, желая постебаться над сквибярой? А-а, восемьдесят лет прошло, пора забыть.

Сели. Камень с души. Улыбаемся и машем.

— Я тя поцелую. Потом. Если захочешь, — обещаю Гвен, копируя какую-то пухлощекую тетку из прошлой жизни.

— И я. Потом. Не при спонсорах же.

— Да, это не при папе с мамой... Дай на меня сонорус.

— Я тебя для того и вытащила. Скажи, что мне говорил, мол, Хог болеет за «Гарпий», только покрасивее.

Палочка Гвен целится мне в горло, трясу над головой сцепленными руками:

— Хай, «старые галстуки» вечного Хога!

Ух, заревели! Засвистали ух!

— Ребята, а в Шотландии уж листики желтеют на терновнике, и единороги счесывают о колючки летнюю шерсть.

Умолкают. Свистнул какой-то неадекват и подавился — дали по шеям. Вот так легко я их утихомирил одной фразой! Хотя фраза-то о Хоге, он такой.

— Вчера всплывал Кальмар, — привираю, не вчера, — и птицы склевывали с него ракушки. Толпа была, как в курятнике, галдеж, свары...

— А Хагрид? — кричит кто-то.

— Хагрид надрался с кентавром и пел с ним хором, директор Дамблдор заслушался...

Смеются. Верчу ими не хуже, чем Гвен, и это нетрудно! Говори о близком и понятном, тогда нетрудно же совсем.

— Я чего напросился в гости к «Гарпиям»? На вас посмотреть, какие вы стали, ну и себя показать.

Смех добродушный, никогда я не был любимцем публики, это наш Хог их растрогал.

— А главное, старый замок помнит о своих птенцах, об изящных и могучих, прекрасных и непобедимых «Холихедских гарпиях»!

— Ух, заревели!

— Хогвартс не знал и не знает питомцев более благодарных, чем эти задорные и милые девчонки! Ну какая еще команда думает об успехе не только в текущем сезоне, а с неиссякаемым оптимизмом заглядывает далеко вперед! Кто, кроме «Гарпий» направил свою лучшую загонщицу на тренерскую работу в Хогвартс, готовить будущих Гвендолин Морган и Гвеног Джонс?! — В пояс кланяюсь Гвен, стадион отзывается таким акустическим ударом, что хочется присесть. — Какая еще спортсменка на пике карьеры великодушно сменяет вашу любовь и признание на далеко не всегда благодарную работу с детьми?! Да-да, я говорю о тренере, у которого многие из вас брали уроки полетов, вечно молодой Роланде Хуч!

— ...И вечно пьяной! — добавляет сонорус с трибуны.

Вступать в перепалку нельзя, кто-то поддержит меня, кто-то тролля, и рассыплется прекрасное, хотя и заведомо недолгое единство трибун.

— Роланда работает над собой, — говорю, а в ответ:

— Ну и дурак! Это ты должен поработать над Роландой!

Ржут и болельщики, и «Гарпии», и их соперники, какие-то фиолетовые в сиреневую каемочку, голландцы? Я еще собирался сказать, что ученики «гарпии» тоже могут считать себя «гарпиями» (ну, или гарпунами), но тему пора менять, а то тролль уже перетягивает одеяло на себя.

— Скажу вам по секрету... — разумеется, стадион болельщиков — идеальный хранитель секретов, — что буквально только что, перед выходом на поле, несравненный стратег воздушных битв, великодушнейшая из великодушных, Гвеног Джонс сделала беспрецедентное вложение в будущее «Холихэдских гарпий». Она подарила Хогу великолепные метлы! — успеваю поймать дернувшуюся было руку с палочкой и заканчиваю: — С автографами всех игроков!

Стадион взрывается, хотя казалось, что громче уже некуда. Есть куда! Врубай сонорус и ори! Гвен во все стороны делает реверансы в негнущихся доспешных портках.

— Скотина! — кричит, нагнув голову, чтоб не прочитали по губам. — Ты хоть представляешь, сколько стоит десяток метел ручной сборки?!

Упс! Об этом я и не подумал, Вилли тем более.

— Два десятка, — кричу. — Продашь пару своих, купишь двадцать обычных.

— Все равно дорого!

— Не дороже рекламы! И необязательно продавать новые. Толкнешь свою, с эксцентриситетом.

— Кому она нужна?!

— Кому нужна метла Гвеног Джонс?! Молчи, несчастная! Мужчина все сделает сам, а ты иди, гоняй мячики!

Гвеног одаряет меня суровым взглядом деревянного боцмана и оправляется гонять мячики. А я, раскланиваясь, пячусь назад, в полумрак коридора.

Жди меня, Роланда. Мойся в турецкий бане и разминайся у массажиста. За эти метлы я тебя замучаю, как Пол Пот Кампучию!

* * *

Просыпаюсь, и кажется, что сон только начался. Прямо напротив меня витражное окно с плосколицыми пейзанками, собирающими персики. На улице темень, витраж в свете ночника выглядит бледным, так что, может быть, персики утром окажутся апельсинами. Рядом со сборщицами крестьянские парни забивают цепами дракона с куцыми крылышками. Пейзанкам хоть бы хны.

Поворачиваюсь на спину, матрас подо мной послушно принимает форму тела, чуть хрустнув необмятыми волокнами кокосовой копры. А запах! Я вспомнил его, так пахло в магазине матрасов. Выходит, я побывал в этом раю незадолго до того, как принял Забвение! И спальня — моя, не настолько же я мазохист, чтобы купить матрас неизвестно для кого и не взять второй для себя. Старая спальня с покойницким топчаном кладовщика просто заброшена... А тот, кто положил меня туда, об этом не знал! Потом обдумаю, сейчас — вперед! В чертоги!

Гостиная не задевает струн. Мягкие кресла удобнее викторианских пыточных аппаратов, а так она мне вообще не нужна — если придется, приму гостя в кабинете, а компаний у меня не бывает. Столовой не было и нет, я не столуюсь, а снимаю пробы на кухне. Гардеробная — пустая, не успел перенести барахло из старой и уже не перенесу, у меня теперь другой размерчик. Унылое зеркало с облупленной амальгамой, под стать субъекту, который в нем отражался... Поставлю сюда тренажеры — мышцы обязывают.

С замиранием сердца вхожу в святая святых. Я, помнится, сравнивал свой старый унитаз с «поршем». Так вот, новый — шаттл!

Первая треть моей жизни прошла в страданиях из-за невозможности избавиться от ночного горшка под кроватью и мыться в ванне, а не в тазике из кувшина. Все вокруг не замечали никаких неудобств, горшок мисс Крыс отличался от моего только цветочками. Может, я провел в комфорте забытые ранние годы?

Осознаю, что такие вещи не должны становиться содержанием жизни. Сэр Исаак Ньютон ходил на горшок и не жаловался. Сунь Цзы вообще на грядки гадил, как Хагрид, а трактат написал на все времена! А я?! Вытащил из грязи несколько поколений девочек и мальчиков. Не Всеобщее Благо, но по мне, если хоть один мужчина из пяти вместо того, чтобы увеличивать продажи, обеспечивать избирательные кампании, случать ручных собачек, неспособных по немощности попасть пипиркой, проведет водопровод, построит дорогу, даст по зубам агрессору, то Всеобщее Благо приблизится, насколько вообще достижимо на практике. Его из окон будет видать. Что там валяется, пьяное, сытое, с баблом и петушками на палочке в каждом кармане? Это же Всеобщее Благо! Хватай мешки, тащи ведра, звони соседям — его всем хватит, Всеобщее же!

А какая ванная у меня! За матовой перегородкой притулился шаттленок, душевая кабина блестит форсунками для гидромассажа, беломраморная глыба с чашей внутри — Грааль Мойдодыра, а не ванна! Встаю в кабину, на стекле загораются пиктограммы, Дедка гений! (А то неудобно: я гений, Вилли гений, а старейшина погулять вышел?). Синяя стрелка, красная стрелка — очевидно, а вот рядом целый ряд движков вверх-вниз, как пульт эквалайзера. Пускаю тепленькую, эквалайзер на высокие тона... Уй! Правда, высокие, до визга. Резануло струями со всех сторон, в том числе снизу, как только хозяйство уберег... Отрегулировал напор, дал горяченькой, прибавил, и, когда стало невмочь терпеть, шарахнул ледяной. Хо-ро-шшо! Хорошо же, и жалко тех, кто не понимает.

Возвращаюсь в спальню, искря физиологическим счастьем, без единой заботы в голове. Пока меня не было, в углу появилась метла с тормозными решетками, сейчас они сложены розеткой вдоль прутьев и выглядят как элемент декора. Вилли сделал свою часть работы и передал летательный аппарат моим бандитам для тонкой отделки. Вижу, они закончили: метла теперь в цветах «Гарпий», зеленая с золотом, на древке инструкции с картинками, как на военной технике, и взрыв красоты — навершие с портретами макаки резус. Мальвина Морган, не внучка ли знаменитой капитанши. Взяли для отработки технологии ее позапрошлогоднюю метелку, игроку первого состава летать на такой уже невместно, так что ни одна макака не пострадала.

Вообще, с профессиональными метлами строго, как с самолетами: ведут учет ресурса, каждый вылет записан в паспорт. По записям установили матчи, в которых применялась метла, и тоже нанесли на древко с забавными комментариями, которыми фонтанировала Винки: «12 мая 1989, матч с «Пушки Педдлз». Красавица Мальвина поймала снитч на второй минуте. И для этого надо было смывать макияж?». Не будь я Аргус Ворюга, если метелка не уйдет с аукциона дороже, чем стоила новой!

Падаю на кровать поверх одеяла, от окна тянет ночным холодом, но я горяч! И могуч. При мысли о шустрой макаке щекочет в паху... И мне это не нравится. Мое профессиональное табу на школьниц зацепило и миниатюрных женщин. Не далее как сегодня, нет, уже вчера утром мои подростковые гормоны не заметили девочку Салли, как морская мина плоскодонку, и дело не в том, что я старше на семьдесят с хвостиком лет. Гормон ровесников не ищет. Но мой стариковский хромой обучил пополнение, что маленькие вертлявые — некомбатанты. Реакция на макаку говорит, что пополнение отлынивало от учебы. А у меня через две недели заезд. Разумеется, нет и речи, что подросток во мне сломает управляющего замком и начнет мутить со старшекурсницами. Опасность в том, что если на каждую пару сисек я начну реагировать выбросом тестостерона, то сбудется предупреждение целителя Сметвика — сгорю, как лампочка.

Увы, подростковые гормоны игнорируют мои благоразумные рассуждения с упорством, достойным премии Дарвина. Результат их подрывной деятельности вздымается, как минарет над посрамленной Айя Софией.

И это — на метлу?!

Мерлин всемогущий, Господи Иисусе, Великое Синее Небо Тенгри, пошлите мне бабу, а то ведь так и сдохну с не утвержденным бюджетом!

Дверь отворяется и входит Макгонагалл со знакомыми кружавчиками из-под мантии.

---

1) Boobie — дурочка, но можно понимать и как сисястая.

Вернуться к тексту

2) «...как крепнет весь человек, охваченный свежим дыханием весны». Эту смахивающую на описание групповухи цитату из не самого класного классика Дитмар Эльмарович Розенталь впихнул в учебник, да для пубертатного периода, да надо не тупо прочесть, а разобрать по членам предложения. Сколько не лет уже, а десятилетий помню: мальчишки хихикают, девочки целомудренно алеют ушами... Сейчас погуглил — все дословно процитировал, не ошибся. Только попало это упражнение в 10-11 классы. А мы заканчивали изучение русского в восьмом.

Вернуться к тексту

3) Почки брать с куста, живые, настаивать в темноте. Тогда хлорофилл в настойке даст красивый зеленый цвет. На свету он быстро окисляется до легкого палевого оттенка, смородиновый привкус остается.

Вернуться к тексту

4) Вилли Винки — английский Оле Лукойе. Крошка Вилли Винки ходит и глядит: кто не снял ботинки, кто еще не спит?

Вернуться к тексту

5) «Не пройдут!» — девиз республиканцев во время гражданской войны в Испании, ставший крылатыми словами в европейских языках. Но пасаран! — говорила мне гордая полячка. А я и не особо посягал — за ручку бы подержаться. Пятнадцать лет, советское воспитание...

Вернуться к тексту

6) Напомню, что Аргус по характеру службы не публичный человек. Хозработы выполняются ночью, не гонять же детей из туалетов, чтобы заменить прокладки в кранах и прочистить толчки. Кстати, отсюда школярский миф, будто Ворюга-Зверюга караулит нарушителей режима, причем наводчиком работает кошка (попасться ночному мини-хищнику все ж не так обидно, как больному старику). Делать ему больше нечего. Следилки в коридорах разбрасывают эльфы, опять же не с целью выследить, а чтобы дети не сунулись туда, где меняют подгнившую балку или вскрыт канализационный колодец — вы представьте, ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ жилой фонд! Какие ни чары, а мелкий ремонт нужен постоянно. С пяти утра до четырех пополудни Аргус отпускает продукты для завтрака, обеда и ужина, в промежутках пытается выспаться. (Однако не забудем о Дамблдоре, с детской простотой требующем внимания, и желчном Снейпе, которого сводит с ума мысль, что жалкий сквибяра дрыхнет, когда великий и ужасный он вынужден кривляться перед стадом баранов в школьных мантиях. Аргус, выдай, Аргус, прибери, Аргус, подотри мне сопли). При таком режиме он чаще видит эльфов, чем людей. Идеальный школьник (сферический в вакууме), не нарушающий режим, имеет шанс лицезреть Ворюгу-Зверюгу разве что на Рождественских каникулах, когда работы у Аргуса поменьше, и он выходит погулять по снежку.

Вернуться к тексту

7) — Бойцы, кто мне скажет, что главное в танке?

— Пушка, тащ прапорщик!

— Нет!

— Броня, тащ прапорщик!

— Нет. Главное в танке — не бздеть!

Нюанс: сентенцию прапорщика надо понимать в буквальном смысле. Тесно в танке и душно, а если еще и экипаж начнет газовать...

Вернуться к тексту

Интерес к моему новому телу я решил считать условно здоровым. Охота людям поглядеть, что наваяли на миллион лепилы из Мунго, что в этом плохого? Меня вчера четырнадцать спортсменок и оглядели, и пошлепали, а одна ущипнула (не знаю, кто именно — их двое шло на обгон). И все целомудренно до обиды, я ж для них персонаж из детства, вроде Кальмара... А хотя бы и не целомудренно, разве это нездоровый интерес? «Мне приятно и тебе приятно, значит, не извращение», — внушала моя первая, соломенная вдовушка хогсмидского коммивояжера. Не знаю ученых трудов, которые проще и вернее описывают рамки допустимого в отношениях мужчины и женщины.

Ночнушка из-под мантии Макгонагалл и волосы, торопливо скрученные в какашку на затылке, оставляют мало места для догадок. Факт, сорвалась с постели. Что за беда у тебя, Минерва, не дитя ли капризничает, серебряной тряся бородой? Какого черта в ступе ему надо на этот раз? Колыбельную от Хагрида с кентавром? Он ведь любит хоровое пение. По крайней мере так утверждают вкладыши от шоколадных лягушек, а я пока не замечал ошибок за этим источником.

Макгонагалл стоит, доброй ночи не желает, поскольку было бы глупо, однако и наезжать не торопится. Оценивает обстановку. Она еще с порога, на автомате, взмахом палочки включила все осветительные приборы, а их оказалась тьма тьмущая (оксюморон, однако). На стенах факелы, в центре под потолком квазилюстра из парящих свечей, над кроватью матовый шар с дыньку «колхозница». А под шаром я, только что из душа, бодр и распираем гормонами. Полотенца не нашел, так обсыхаю поверх одеяла. При виде дамы накинул край на чресла — не хватает. Отодвинулся, высвободил одеяло и укрылся. Одеяло ватное, такие стегали девочки в приюте Марии Магдалины (малышки, а пальцы будто пассатижи, схватят за нос, и неделю ходишь со «сливой»). Тяжелое. Что вздымалось, то пригнулось, вышел вполне себе скромный холмик. Маккошка заставала меня и не в таком виде, однако решала же административные вопросы. А сейчас глядит с укором, как будто я воспользовался ее лотком с песочком.

Осматриваю себя — вроде все в порядке. Разглаживаю холмик, хотя результата не жду — это демонстративный жест, мол, видишь, ничего не стоит меж двумя должностыми лицами. Жги, Макги, исполняй служебные обязанности! Как вдруг до меня доходит, что самый демонстративный жест я сделал, когда одеяло высвобождал. Отодвинулся к стенке, мол, не наброшусь, но в ее глазах это выглядит как приглашение лечь с краю!

По становящемуся традицией сценарию первую реплику должна бросить она: «Аргус, ты обязан!», «Аргус, по какому праву?!». Однако молчание неприлично затягивается, ужасаюсь: а вдруг ляжет?! Нет, пускай лучше сядет!

— Чаю, кофе?

А мог бы зачитать состав портландцемента — Маккошке требовался спусковой крючок, и он сработал:

— Аргус, я все знаю!

— Самонадеянность не доводит до добра, Минерва! Всего не знает даже Величайший Светлый волшебник современности, рыцарь ордена Мерлина первого класса, председатель...

— Прекрати! Ты прекрасно понимаешь, о чем я!

— Это было давно, и ты сама виновата!

Правда, дети, я хорош? Дальше там не в тему: на большой мешок похож, — но хорош я на самом деле! Влёт подбил кису.

— А ты сейчас о чем? — на два тона ниже спрашивает Маккошка.

Я, вкрадчиво:

— Ты действительно хочешь знать, Минерва?

Маккошка, обескураженно:

— Я обязана знать, коль скоро ты меня винишь в каких-то грехах.

— Грех, в общем, невелик: нетерпеливость, мелкое нарушение правил... А, ладно! Признаюсь. Я все равно собирался тебе рассказать когда-нибудь. Груз души, он, знаешь, с годами только тяжелеет.

— Аргус! Не тяни!

— Засорился слив в душе, эльфы не смогли пробить магией и позвали меня.

— Well, well, well, — включает декана Маккошка. — Душ, голые девочки... Я верно догадываюсь?

— Абсолютно! Другое дело, что я закрылся на задвижку и поставил швабру поперек проема. И вот в момент, когда я достал из слива заколку с обережными чарами и стоял на карачках с перемазанной по плечо рукой, меня стукнуло по хребту моей же шваброй! Это нетерпеливая девочка вскрыла задвижку алохоморой и швабру снесла. Не успел я глазом моргнуть, как швабра улетела в коридор, а нетерпеливая девочка стала голой девочкой и начала плескаться.

Маккошка стыдливо бледнеет и, проскочив розовый порог, краснеет от гнева:

— Не мели чушь, Аргус! Как я могла не заметить человека в душевой кабинке?!

— Так я под невидимостью прошел, чтоб детей не смущать. А когда ты ворвалась и стала раздеваться, я уже висел под потолком, а мне, между прочим, шел пятый десяток!

Пауза, Маккошка ищет нестыковку.

— ...Эльфы?

— Эльф, один. Не сам же я колдовал.

— Ну, да... Ну, да... — вживается в ситуацию Маккошка. — А для аппарации кабинки закрыты даже от хогвартских эльфов...

Блажен, кто верует. Ушастые незамеченными проходят древние щиты замка — их же ставили, когда эльфов еще не было в нашем мире, — что уж о кабинках говорить. Но у меня в контракте с Департаментом прописан запрет аппарировать по душевым и туалетам (а также запрет ставить силки на кроликов во дворе замка и формы строгой отчетности по расходу розог и смазки для кандалов). Прикажи я Дедке унести меня от греха подальше, получился бы конфликт приоритетов, причем откат за нарушение пал бы на эльфа. Вот я и шхерился под потолком, как подросток, разучивший отвод глаз.

— Но это еще не все, Минерва! — иду на добивание. — За нетерпеливой девочкой встала очередь — ну, раз кабинка работает. Я висел и молился, чтобы девчонки не посмотрели вверх, потому что меня порядком забрызгало, и под каплями угадывался силуэт.

— Это увольнение с позором, — признает Макгонагалл.

— Для сквибяры?! Азкабан!

Молчим. Наши законы щадят уголовников, чтоб не ушли промышлять у простецов, наш суд выносит приговоры с поправкой на взятки и родственные связи, и остается не так уж много объектов для показательного заклания мечом Фемиды. Не только людей — магических существ казнят за милую душу, одних гоблинов боятся трогать.

— Аргус... — Макги сняла маски декана и стервы, а другие позабылись за давностью. — Прости, что ли?

— Я и не обижался никогда. Подростки разрушают, как дышат, это имманентное свойство возраста. Ругать необходимо, но бесполезно.

— У тебя лексикон образованного человека.

— Я и есть образованный человек, только в других областях, не магических. Арифмантику мог бы преподавать на уровне, какого маги еще не достигли, вам просто не надо. Зачем в малоэтажном строительстве расчет балки с закрепленным концом?

— Ты человек-сюрприз, Аргус, — резюмирует Макгонагалл, присматриваясь к холму под одеялом.

За время нашей беседы он окреп: с моей точки прицеливания вершина была вровень с драконом на витраже, только крылышки виднелись, а теперь перекрыла крестьянина, замахнувшегося цепом. Воспоминание о душевой кабинке должно было вызвать обратный эффект, это ж ужас был кристальный, жизнь висела над пропастью! Тем не менее, холм вздымается, Маккошка пялится, и я уже жалею, что сбил ведьме наступательный порыв.

— Ты что приходила-то, Минерва?

Декан Макгонагалл, мэм, включается с полоборота, прогазовывая и без малого не ревя:

— Аргус, это не-до-пус-ти-мо! Кто дал тебе право выступать от имени школы?!

— Никто, — каюсь, и, когда она уже готова ринуться и запинать, добавляю: — Но я и не выступал от имени школы.

— Неправда! Мне прислали больше десятка писем...

Одеяльный холм, слава богу, забыт, тут серьезно, тут ни много ни мало — борьба за справедливость!

— Ругают?

— Хвалят, — признает Маккошка. — Но в трех письмах выражают недоумение, что от имени школы выступал не профессор!

— ... А сквиб, — добавляю недосказанное. — Минерва, попроси у выражающих недоумение господ прислать воспоминания, и если найдешь в моей речи слово «школа», то я пожертвую тысячу на закупку чего-нибудь для класса трансфигурации.

— У тебя есть тысяча?!

На языке вертится: «Да, Минерва, это почти все мои сбережения», но разыгрывать ведьму без чувства юмора и невесело, и чревато.

— Хотя за много лет, на всем готовом... — размышляет Маккошка.

Вот ляпнул ради красного словца и попал в больное место. Все учебные пособия в Хоге разделяют печальную и назидательную судьбу Роландиных метелок, поэтому готовая свалиться с неба тысяча золотых возбуждает декана до чрезвычайности. Привычно сложенные в куриную гузку губы растягиваются в подобие улыбки... Даже не представляю, о чем она мечтает. Обреченных на пытки белых мышек разводят эльфы... На ум приходит только тысячегаллеонный монблан спичек для превращения в иголки. Увы, трансфига для меня темный лес, в котором нечего делать с цыплячьей магией.

— Аргус, я растрогана твоим научным энтузиазмом, — в голосе декана слышится безбрежная печаль ослика Иа, — но денег не возьму!

И без задней мысли, единственно чтобы сгладить горечь утраты, Макги Справедливая вознаграждает себя лицезрением холмистого пейзажа.

* * *

Меня не привлекает Минерва Макгонагалл. Она саму себя не привлекает, судя по легкости, с какой спустила в толчок свою личную жизнь ⁽¹⁾ . Собственный муж, и тот взял в жены не Маккошку, а воспоминание молодости, и вскоре исхитрился умереть от укуса тентакулы, за которой у Помоны ухаживают младшекурсники.

Тем не менее, под взглядом Минервы пригнутый тяжестью одеяла гидравлический домкрат горделиво распрямляется, кошачий глаз реагирует на движение расширившимся зрачком.

Я осознаю, я теперь точно вижу, что все происходит помимо нашего сознания. Минерва ведет партию декана Макгонагалл, кошка предвкушает спаривание. Я мечтаю, чтобы она поскорее свалила, а в душе моей мохнатой приоткрыл глаз внутренний зверь.

Через смытые Забвением годы помню его первое пробуждение. Тощие попы купавшихся в реке девочек из приюта Марии Магдалины, прожигающий до пяток стыд, когда старшки вытолкнули меня из кустов под ноги их надзирательнице-монашке. Потом нас драли розгами, попы разнообразных фасонов и оттенков стояли в ряд, задравшись, как гаубицы в артиллерийском парке, но все не такие. Унылая канализация товарищей по несчастью. А правильные попы как будто перышком щекотали трепещущее сердце, и это стало упоительной загадкой детства: почему правильные щекочутся, что в них особенного, чего не понимает разум и навскидку видит поселившийся под ложечкой теплый комок.

Уже когда я работал в замке, комок обернулся нелепым щенком, путавшимся в собственных ногах. Мне было не до него, щенок научился терпению, заматерел и вырос в меланхоличного волкодава, какой и приличествует Аргусу Паноптесу, неусыпному стражу. Последние годы волкодав пребывал в летаргии. Ослабевшие гормоны вели неорганизованные атаки и даже добивались локальных успехов, но перышко не щекотало. Я словно отбывал часы на переставшей нравиться работе.

И вот те здрастьте, он очнуся именно сейчас. Взывание к совести и всякая риторика — бесполезны. Старый волкодав приоткрыл глаз! Усилие предпринято и должно быть вознаграждено. Вообще, он такая ленивая тварь, что не соизволит сделать стойку на Шарон Стоун ⁽²⁾. Он бровью дернет, якобы муху сгоняя, и глядит из-под полуопущенных век, безразличный, как авианосец перед байдаркой. И чем больше женщина избалована вниманием, тем сильнее заводится: да кто он такой?! Как смеет?! А вот я его за уши! Я ноженькой точеной по зубам, по зубам!.. Ой, туфельку новую испортила... А ему хоть бы хны, чудовищу... Он чудовище, я красавица... Знакомый сюжет!

Магнетизм этого мерзавца уже действует на Маккошку, иначе с чего бы ей пялиться на холм. Не ностальгия же заела по родным горным пейзажам... Эй, леди! Там нет ничего интересного, просто ватное одеяло из египетского хлопка, одно из тех, что экономят британцам тысячи тонн Йоркширского угля для каминов.

Еще не поздно ее спугнуть: откину одеяло, она сбежит быстрее лани. А что потом? Редкая дама бальзаковского возраста не похвалится тем, что ее соблазняли в грубой форме. Не могу предугадать реакцию полуразмытых Забвением людей — кто кинет проклятье в спину, а кто прибежит мять мой новый матрас. Зато если следовать авианосной стратегии волкодава, последствия будут предсказуемы до прощальной чмоки в щечку.

И я продолжаю разговор:

— Минерва, услышь меня! Я не говорил от имени школы, я вообще «школа» не произносил. Передал привет от старых стен замка, а дальше в духе заметок фенолога: единороги линяют, Кальмар оброс ракушками. Другое дело, как меня поняли. Но для тебя-то очевидна разница между школой и замком!

Кивает. Для нее — да, очевидна. Еще бы, для нее — и неочевидна. Она же — она!.. Задумывается. Взгляд для лучшей концентрации сосредоточен на холме.

— А какая разница? — обращаясь к холму, спрашивает декан, а кошка защипывает у коленок подол мантии и приподнимает вместе с ночнушкой, по частям открывая белые голени без следа учительского варикоза. — Такая? Такая? Такая?

— Школа — частное учебное заведение, замок — строение, а точнее хозяйство в управлении Департамента недвижимости. В школе главный Альбус Дамблдор, в замке — Аргус Ворюга.

— Фи, как банально! — фыркает кошка и позволяет подолу упасть.

Старый волкодав подбадривает:

— На самом деле это интересно, Минерва!

Подол срабатывает, как шторка фотографического затвора, на миг показав изящные коленки.

— Откровенно говоря, ничего особенного, Аргус.

— Минерва, позволь судить мне! — веско бросает волкодав.

— Аргус, ну как же ты не видишь, что это ба-наль-но?! — Кошка начинает выдвижение для атаки на высоту «Одеяльная». Коленки взлетают, с каждым шагом подбрасывая подол и открывая новые горизонты. Ать, два... — В школе... главный... директор... В хозяйстве... главный... завхоз... А Темза... впадает... в Северное... море!

У рубежа атаки, когда пора свистеть в свистки и пускать сигнальные ракеты, декан перехватывает управление. Занавес падает, Минерва застывает с видом «как я сюда попала и где мой ковровый саквояж?».

— Даже прописные истины время от времени нуждаются в напоминании! — тоном сказочного мудреца провоцирует старый волкодав.

— Ой ли? — сомневается... уже не понимаю, кто. Декан залег в тину, растратив последние силы на то, чтобы остановиться, кошка не спешит развивать успех.

— А как иначе, Минни?! Если не напоминать прописные истины, они станут забытыми истинами!

— Ну, разве что время от времени...

Рывок, и моему взору предстают безупречные бедра с проработанными мышцами под тонким жирком, отличающим спортивную женщину от машины для рекордов, и плоский живот с ложбинкой посередине. Над этим великолепием лицо со сморщенными губами смотрится как монтаж из стенной газеты. «Тебе совсем не сорок пять, а трижды по пятнадцать», чествуемая дама из бухгалтерии украдкой смахивает слезу и уносит монтаж домой «на память», чтобы порвать в клочья и от души нареветься.

Минерва отвечает на мой взгляд понимающей усмешкой. Резкий поворот головы, и какашка на затылке рассыпается конской гривой. Кружева взлетают еще выше, милосердно укрывая морщины, кошачьи глаза глядят с первобытным бесстыдством.

«Гюльчатай, закрой личико», — хихикает волкодав.

«Сволочь! Что ты наделал, сволочь!»

«Я?! А ты вроде ни при чем?.. Нет, родной, я сплю в тебе!.. Не тушуйся, Аргус! На чужой сторонке и старушка божий дар».

Откидываю одеяло. Минерва взмахом палочки тушит свет, и вдруг ее мантия опадает на пол, а мне на грудь прыгает кошка. Я еще чувствую кожей мягкий удар ее лапок, когда в моих объятиях оказывается жаркая, гибкая, первая моя.

Что мы делаем, оба?

* * *

Спит. Видели б сейчас профессора Макгонагалл ученики, трансфига стала бы мегапопулярным предметом... Круглая попа — идеал жизни моей, с детства шептали инстинкты, что она есть, ее не может не быть, но доставались мне лишь унылые продолжения спины с технологической ступенькой, отделяющей ягодицу от бедра. Нет на нашем острове круглых поп, и остается только гадать, то ли все сожгли и перетопили отцы инквизиторы еще в средние века, то ли так и было. Как вдруг — вот она! Идеал. Спаслась в горах Шотландии. Укрылась от инквизиторов, устояла под напором высохших саксонских генов.

«Не твоя, — охолаживает меня волкодав. — Засланная попа. Дамблдорская».

«Попа Макгонагаллская, — уточняю. — А уже Макгонагалл Дамблдорская. Вассал его вассала не его вассал. И знаешь, я доволен. Ясность есть. Просил у небес бабу и получил бабу — быстро и с доставкой, а главное, без этих гнилых заходов, когда лезут в трусы через душу».

«Угу-м, как в Голливуде, — поддакивает волкодав. — Рассказали друг дружке какую-нить фигню про детство, значит, дело к траху».

Ночник в спальне притушен, где-то поблизости горит уличный фонарь, качается тень от ветки, дождь сыплет в окно мелкой крупой. Витраж ожил: капли на стекле прокладывают по лицам пейзанок и драконоборцев дорожки морщин, и вдруг порыв ветра срывает их, возвращая всем молодость. Судя по высоте фонаря, моя новая квартира в цокольном этаже, а так не помню ни витража этого, ни даже как сюда попал. Эльфы принесли, конечно.

Последнее, что выжимаю из памяти — небывалое сборище бездельников в столярке замка. Двое краснодеревщиков полируют метлу, Винки выдает на обсуждение квиддичные перлы, которые будут записаны на древке. (Или не будут, решение за мной, потому что шутки эльфов не всегда понятны человеку. А бывают понятные, но с такой вселенской безнадегой, что лучше бы не понимать). А вокруг роятся типа эксперты — одни по шуткам, другие по квиддичу, и каждый по новенькой девчонке. Принарядились со всем воображением существ, сроду не носивших ничего, кроме полотенец и наволочек, и вдруг получивших целый склад одежды.

— В ходе этого матча «Осы» трижды прихватывали Мальви. Такую красоточку — и каждый раз за метлу!⁽³⁾ — лоли-голоском пищит Винки.

И я просыпаюсь уже здесь.

Может, лампочка моя мигнула, собираясь перегореть? Мигнула, а Дедка меня подлечил и перенес отсыпаться в новую квартиру, о которой вряд ли знают многие. Хотя скрыться в Хоге от хоговской профессуры — утопия. У каждого эльф в услужении, каждый эльф перенесет к Ворюге, только прикажи.

Не спится. Попа мечты лезет на глаза: не теряйся, хватай в две горсти! Минерву жалко — устаёт. Спи, кошка бестолковая. Раз мы тебя поделили с Дамблдором — ему верность и душу, мне тело, — то я свою часть отполирую, как «Роллс-Ройс» Ее Величества. Вот проснешься, а я:

— Минни, я тебе говорил, что ты дура?

Тебя, конечно, заинтригует столь нетривиальное приглашение к разговору, тем более, что попа. Самоценная вещь попа твоя, Минерва Макгонагалл. Ты же понимаешь, что пока она светит мне, как двойная луна неведомой планеты, я не стану искать ссоры с тобой.

— В лицо еще не говорил, но давал понять, — ответишь ты. — Знал бы ты, Аргус, сколько раз я останавливалась за миг до того, как тебя прикончить. Превратила бы в камень и бросила в Хоглейк.

— Я знаю. У тебя в такие моменты сужаются зрачки. На самом деле это я останавливался — не давал тебе последнего повода выхватить палочку.

— Нравилось играть со смертью?

— Ничуть. Хотел пробить твоего декана.

— В каком смысле?

— Маска слишком приросла. Она душит женщину.

— Не задушила же.

— Теперь вижу.

Ты спросишь:

— Так почему я дура, Аргус?

А я:

— Против своей природы идешь, Минерва!

Ты усмехнешься:

— Ах, вот в чем дело! Нет, Аргус, я как раз иду за природой. В моей родне, да и во всей нашей деревне женщины начинают стариться с лица. Холодный климат, сильные ветры...

— ...И отсутствие магии... Минерва! Ты ведьма. Не пытайся бежать от себя. Утром я провожу тебя в Мунго, и вечером ты вернешься с молодым лицом!

«Размечтался... Она была с тобой в последний раз, — хладнокровно замечает волкодав. — Дамблдор не собирается делить ее ни с кем, ты же знаешь, ему плевать на желания своих людей. Да и не желала она тебя, как и ты ее».

«Это да, — признаю, — я чуть Дедала не позвал для срочной эвакуации. Но что-то же бросило нас друг к другу. Просто встретились два одиночества... Потому что одно служит пидору, а другое попало в гормональный шторм».

«Потому что ночь сегодня такая», — констатирует волкодав.

«Что в ней особенного?»

«Я знаю не больше твоего. Такая ночь. Бередящая. Твоему сердцу молодой свиньи хочется ласковых песен и хорошей большой любви».

«Смешно».

Тихо соскальзываю с постели. Двойная луна неведомой планеты печально светится в ночи.

* * *

Брошенную на пол одежду по умолчанию забирают в стирку эльфы. В покоях не осталось ни единой нитки помимо постельного белья. Заглядываю в ванную, может, хоть полотенчик найду. Сюрприз! Халаты — атласные, с капюшоном. Боксерские.

(Почему боксерские? Дырявая память показывает габаритного негритоса, скачущего по рингу, опустив кулачищи, как будто боится получить ногой в развилку. «Порхаю как бабочка, жалю как пчела». Его халат с медвяно-желтой, отдающей в золото подкладкой произвел большее впечатление, чем сам Мухаммед Али. Халат я увидел впервые, а тяжеловес оказался обычный. Слил показательный раунд Заеву, восторгался очевидными вещами: «На улицах нет оружия!». «Ни одного гомика!». «Машины не американские! Самолеты не американские!»... Мы оценили это потом, когда лишились.

Для меня приготовлен темно-синий халат с вишневой оторочкой и белой подкладкой, для Минервы белый с алой оторочкой и голубой подкладкой — все в цветах национального флага, но без фанатизма. Крючок с моим халатом выше, при педантизме эльфов это не может быть случайностью. Мысленно продолжаю ряд: пониже Минервиного халаты для профессуры, еще ниже для «мадам» — Хуч и Поппи...

Встаю под душ, играю нагревом и напором. Техника отзывчива, душа не поет. Я под колпаком у роты ушастых мюллеров... Представляю себя Дедалом: родился, и сразу в эмоции соплеменников, работающих, ссорящихся, трахающихся. Поток жизни.

В обществе эмпатов невозможны секреты. Нет табуированных тем, зато нет и пошлости. Вся община чувствовала наши с Минервой экзерсисы, но я уверен, что никто не будет злословить начсет коня и престарелой лани. Ну и ладно. Прежний Аргус прожил восемьдесят лет как в аквариуме и не заморачивался, Аргус-хорунжий оставил стыдливость в казармах, так что делать трагедию не из чего.

* * *

Планировка Хога непостижима для современных умов. Да и то сказать, куда современным до Основателей?! Вот Основатели, те — да. Соображали. Ух, соображали они! Основатели же. Волшебники вообще хорошо соображают, а маглы — плохо. Но всё же современные волшебники соображают не столь хорошо, как Основатели, поэтому планировка замка непостижима.

Таково мнение (и аргументация — увы!) корифеев истмага, создающих «Историю Хогвартса, записанную со слов современников». В отличие от макулатуры из «Флориш и Блоттс» ее не исправляют в свете последних судьбоносных решений, а дополняют и рассылают новые листы владельцам номерных экземпляров. Базовое издание отпечатано в шестнадцатом веке. (Кем, где, в каком году?.. Времена были темные, сам факт изготовления абсолютно одинаковых книг заставлял подозревать диавольские козни, поэтому все первопечатники не указывали выходных данных). Таким образом, не меньше четырехсот лет планировка Хога остается непостижимой.

С гордостью признаюсь, что летом тысяча девятьсот двадцать девятого года я разгадал эту непостижимость.

К тому времени в созвездии Водопроводчика сошлись две звезды. Великая депрессия убила гражданское строительство и обесценила стройматериалы до уровня дров и металлолома. На этом унылом фоне почти незамеченным осталось появление «новейших гигиенических устройств» фирмы «Унитас» (рекламные гравюрки наивно разъясняли последовательность пользования унитазом). Я осознал: это канючит и просится на ручки моя мечта — первый современный водопровод Магической Британии.

В конце июня все потребное осело в подвалах замка, мы с Дедалом еле дождались отъезда на каникулы директора Диппета и начали… С эльфийской магией строительство приобретает мультяшную скорость. Раз-два — труба просунута в ставшую мягкой как тесто стену. Три-четыре — в соседнем помещении ее нет. Пять-шесть-семь — пихаем… пихаем… уперлись. Появляется повар и сообщает, что какая-то труба своротила с фундамента большой котел. А кухня в подвале другого крыла…

Разумеется, я и раньше знал, что в замке вовсю использовалась пространственная магия. Любил ходить «быстрыми» коридорами, воображая, что сам наколдовал короткий проход… Это не исключало постройки водопровода, ведь сами по себе искажения пространства абсолютно безразличны к тому, что в это пространство попало: стена так стена, труба так труба. Надо было понять алгоритм искажений, чтобы трубы попадали куда надо, а не куда кривая вынесет. Если он вообще был, алгоритм.

Плюнув на заумные арифмантические расчеты, я начал искать ключ в истории фортификации.

Предтечи всех замков — горские оборонительные башни, похожие что у нас в Шотландии, что на Кавказе⁽⁴⁾. В быту это продуктовый склад, а когда из соседнего села придут угонять овец, в башне можно отсидеться, питаясь растертым между камнями зерном и кидая дерьмо в осаждающих. В Хоге Астрономическая башня похожа на эти сооружения, она единственная квадратная в плане. Остальные круглые — морока и для строительства, и для житья, зато от скругленных стен чаще рикошетируют ядра осадной артиллерии.

Только ее, артиллерии, не было тысячу лет назад.

Не было самых последовательных врагов волшебного мира — инквизиторов. Не добирались до горной Шотландии терзавшие равнины викинги и англичане. Наконец, все население Островов было меньше, чем сейчас в одном Лондоне, стало быть, и волшебников рождалось меньше. Впрочем, последнее утверждение спорное, все же с тех пор много «ненормальных» генов было сожжено и утоплено вместе с их носителями. Так или иначе, в конце Десятого века Основатели не имели причин строить замок в его нынешнем виде. Там и одна башня нужна была скорее для статуса — отсель грозить мы будем сельским джигитам, набегающим за овцами. И возвели ее в центре мыса, который сейчас полностью занимает Хогвартс. Астрономическая башня в нем оказалась не посередине, как должна быть, а с краю, над засыпанным ныне крепостным рвом.

Так мы и нашли отправную точку для расчетов.

С тех пор я не терялся в замке. Коридор мог показаться незнакомым, но, зная принцип, по которому все закручено, я выходил куда надо. Но сегодня напиток Забвения от бородатого проказника продолжает играть с моим мозгом. Не помню ванную, которую сам проектировал — больше ведь некому, — не помню витраж с пейзанками и драконоборцами. Даже не знаю, где нахожусь! Вышел в коридор — стандартные светильники-факелы горят через четыре пятый, значит… Ничего не значит, ученики еще не заехали, и все освещение работает в экономическом режиме. Позвать эльфа — как расписаться в беспомощности. Мои бандиты простят мне все, но я себе не прощу. Коридор безлик и бесконечен, как тоннель метро. Решил идти, пока не увижу знакомую дверь или хоть плохо отмытую залетчиками надпись на стене. Бритая голова зябнет, накинул капюшон халата, иду. По ощущениям, ярдов триста прошел, надо было шаги считать.

И тут меня хватают. Со спины. И сразу за самое сокровенное. Миг ужаса и сразу облегчение, поскольку под лопатки мне упираются явно женские груди.

— Ого! — веселый голос.

Не ого, а одно из медицинских воздействий. Я не просил, если что.

— Ко мне нельзя, Маккошка вышла на охоту, — незнакомка энергично взводит трофейное оружие. — Но я подумала, не оставлять же тебя голодным?! А романтический вечер со свечами он нас не уйдет. Если ты захочешь продолжения, конечно. Я люблю португальский портвейн, выдержанный: «Грэмз Тони», «Куинта де терра»… Ну, ты и монстр!

Меня разворачивают кругом, пытаюсь обнять партнершу, но руки хватают пустоту. Шуршит мантия, и в полумраке проявляется попа. Вторая круглая попа в Шотландии!

— Давай! Быстро!

Даю.

— Быстро, — разочарована.

— Сама поторапливала, — впервые подаю голос.

— Аргус?!! Я тебя убью!!!

Ведьма выхватывет палочку и аппарирут. Ни здрасьте, ни до свидания.

Ну, и чей цветочек я сорвал, от кого завтра ждать вызова?

* * *

Новая душевая кабина свободно вместит и третьего (я не размечтался, а оцениваю габариты). Минерва в восторге, играет настройками, успела нас ошпарить и застудить до мурашек. Жду, когда скажет: «Хочу такую! Хочу-хочу-хочу!», а она:

— Аргус, где можно заказать это чудо?

— У маглов, — говорю, мысленно начисляя ей двадцать баллов. Это ее вторая положительная оценка в моем личном рейтинге. Первый плюс — за верность, полсотни, перекрытые двумя сотнями штрафа за то, что верность отдана Дамблдору.

— Понимаю, что не в Косом. Аргус, я...

— Ты и Помона завтра получите приглашение на тест-драйв. Потом напишете мне требование установить кабинки в ваших покоях, и вуаля, как говорят наши бывшие соперники.

— Почему бывшие?

— Потому что и Франция, и Британия проиграли соревнование за мировое лидерство, а возня лузеров никого не интересует... Я думал, ты спросишь, почему ты и Помона.

— Потому что мы деканы и дамы. А остальным на будущий год?

— Остальным за свой счет!

Минерва выключает воду. Сопит.

— Вот не любишь ты Альбуса!

— Главное, что он меня любит. Мальчика своего.

— Мерлин всемогущий! Я и забыла, что тебя увольняют из-за того скандала... Аргус, а переиграть никак?

— Сейчас любые игры только осложнят ситуацию. Надо выждать.

— И всё? Вот так вот посидеть у окошка, глядь, министерская сова: мистер Ворюга, работайте спокойно...

Забавно, Минерва подталкивает меня к действию. И трогательно: беспокоится!

— Мое увольнение не нужно никому... — кроме Дамблдора, как я подозреваю и сейчас пытаюсь это проверить. — Шеф Департамента недвижимости готов замять скандал, да там и скандала не было: влетела птичка, пощебетала, шеф ее развеял. Знали он, я да Прозерпина, его секретарь. Но Дамблдор счел себя оскорбленным и отправил тебя выяснять имя злоумышленника, посягнувшего на его консистенцию...

— Квинтэссенцию! — перебивает декан Макгонагалл, мэм. — Квинтэссенцию самых светлых чувств волшебника! Ирония здесь неуместна.

— Извини, оговорился, — сдаю назад и захожу с фланга: — Минни, почему ты скрываешь от общественности столь совершенные сиськи?

Авторитет Дамблдора в безопасности, декан Макгонагалл готова уступить место женщине, но еще ершится:

— Аргус, тебе обязательно называть грудь вульгарным словом?

— Грудь у меня. Бюст на родине героя. У женщины сиськи. Это слово Мерлиновой мощи, по энергетике «авада» с ним рядом не стояла. Крикини «Сиськи!» во время торжественного выхода Ее Величества, и обернутся все мужчины, не исключая королевских гвардейцев.

— Да ну тебя! — фыркает Минерва, так бы и оттаскал за бороду того, кто засушил в ней женщину. — Аргус, если бы я пришла в класс, не утягивая сисек, то ученики и обсуждали бы сиськи, а не трансфигурацию неживого в живое.

— Аврора не утягивает. И Помона.

Ответ следует незамедлительно, как давно и хорошо обдуманный:

— Аврора ведет уроки ночью, что там у нее разглядят. А Помона вообще особая статья, ее сиськами скорее убъешь подростка, чем возбудишь.

— И все же подумай, Минни, — для убедительности кладу руки на предмет обсуждения, новенькая кожа на ладонях не успела загрубеть, и меня сразу же возносит на воздуся. — Самое простое решение не всегда самое правильное.

— Много б ты понимал! Знаешь, какие попадаются... экземпляры! Сильные. Бесстыжие. Ни в грош не ставящие власть ни декана, ни Самого... — она молитвенно закатывает глаза.

* * *

Вообще-то понимал я много и задолго до ее рождения. На Валентинов день двенадцатого года алознаменные семикурсницы затащили меня в спальню поиграть в купидона. Сильные. Бесстыжие. Насчет власти мальчишки-сквиба у них даже подозрений не возникало. Кстати, девы были утянутые до невозможности: корсеты из китового уса, по две нижние юбки, на попах валики из ваты, и сверху все как полагалось: подолы в пол, воротники под горло, на руках одни кончики пальцев видны из митенок. А вот сорвались, и куда корсеты, куда юбки... Домашний бы мальчик побежал топиться со стыда, но в приюте стыдились трусить, плакать и воровать у своих, а что с нами делали взрослые, было просто частью жизни, которую мы не могли изменить. Ведьмы юные, розовотелые, сверкая тем, что и мужьям было не принято показывать, закормили шоколадом, задарили перышками красивыми и потеребили краник — щекотно, а стыдится тут где, с какого момента начинать?

Потом Дедал меня выкрал и разъяснил всю глубину жо... жуткую. Один раз хозяин Ворюга поддался, теперь ведьмочки станут передавать игрушку с рук на руки, пока не прознают их родители. Тогда множество достойных и в принципе незлых волшебников захочет ухлопать хозяина Ворюгу, оберегая репутацию дочурки или невесты, и несбыточной его мечтой станет должность младшего санитара в морге неопознанных трупов при Аврорате. Разумеется, хозяин, сэр, волен и дальше наслаждаться лафой в шоколаде и перышках, сколько бы ее ни осталось. Но если вдруг его пустую башку посетит намерение жить в замке долго, хотя и не так сладко, то ему придется доказать всем носящим ученическую мантию, что он тут единственный представитель Департамента, а они школота, суть лица, обязанные подчиняться правилам внутреннего распорядка.

Я доказал. Три часа в шоколаде обошлись мне в четыре месяца партизанской войны, но я доказал. Пытавшихся «поставить сквибенка на место» краснознаменных дев пришлось снять с обслуживания, и они в считанные дни захламили свою спальню; потом даже у богатых закончилось сменное белье, и самой востребованной книгой в библиотеке стали «Бытовые чары» Блонкера-Мидоус. В редкие свободные часы умотанные самообслуживанием мстительницы отрабатывали проклятья и вычерчивали тактические схемы отлова меня в коридорах. Родители отмечали, что деточки взялись за ум и всерьез готовятся к замужеству, и присылали совами благодарственные письма, кои польщенный Диппет зачитывал вслух за общим завтраком.

Моим триумфом стал выпускной, где ни одна дева не напилась и не подралась, сводя накопившиеся за годы обучения счеты, а все дружно при поддержке мальчиков стерегли меня в местах наиболее вероятного появления. Я появился в каждом! Я обрастал рогами, коровьими ушами, носами и хвостами различных фасонов, дважды сгорел дотла и один раз взорвался кровавыми брызгами (как это все же неспортивно по отношению к сквибу!). Отличившиеся в этой меганаколке эльфы приготовили для всей общины десерт из призовых орехов, чеснока и селедочьих глаз, точь-в-точь повторяющий вкус их национального блюда из другого мира. Наутро я в мантии с кантом Департамента недвижимости и при парадной отполированной швабре пришел на станцию к отправлению Хогвартс-экспресса. Помятые террористки, успевшие переругаться из-за права засчитать себе победу над паршивцем и сообразить, что победа, задев крылом, пролетела мимо, встретили меня аплодисментами. Волшебники умеют проигрывать, иначе перебили бы друг друга.

Скорее всего, тогда и родилась школярская байка, что Ворюга-зверюга не вполне человек и уж точно не сквиб, а волшебник с нестандартной магией. Колдую как Мерлин, а в двух шагах не видно, хотя результаты налицо.

* * *

Отстояв свое право выглядеть уродкой, декан Макгонагалл уступает место участливой Минни:

— Ты остановился на том, что шеф Департамента недвижимости готов замять скандал, но Альбус рассказал все мне. Разве это что-то меняет?..

— Конечно. Никто теперь не знает, до каких пределов он собирается расширить круг посвященных, вот шеф и занял выжидательную позицию. Даст Мерлин, заглохнут разговоры, тогда все пойдет, как ни в чем не бывало, без всяких министерских сов. Другое дело, если волна докатится до Лондона... За шефом стоит то консервативное большинство, которое не приветствует экстремизм Гвардейцев Смерти, однако и не сближается с маглорожденными. Чистокровность у них не самоцель, а приглашение в клуб Пожирателей пирога...

— Аргус! — Минни стучит мне в грудь кулаком, как в тяжелую дверь. — Я за тобой не успеваю! Какая связь между развеянным патронусом и клубом чистокровных? И, кстати, Уизли чистокровнейшие маги, из числа Двадцати Восьми, а бедны, как церковные крысы.

На «Уизли» дырявая память отвечает знакомым пятым номером и вписанными в него физиономиями двух одинаковых с лица абитуриентов Азкабана. Горделиво чешет пузо глава семьи в мантии ДМП (сертифицирует что-нибудь или учитывает, не всем же темных лордов забарывать). Какой-то живчик на метле. Мутный парень по имени Билл с плохо залеченными шрамами на лице, как у Праудфута, но слишком молодой, чтобы успеть на прошедшую войну... Молли упоминала Принцессу, но в моей дырявой нет ее портрета. Младшенькая, судя по всему, еще в школу не ходит.

— Приглашение в клуб не гарантирует приема в клуб, Минерва. Гостю плеснут стопку и начнут щупать дно: что имеет, что умеет, что хочет взять, что готов отдать. С пустыми руками никого не отпустят, и мистер Уизли получил свой ломтик пирога, раз может содержать большую семью. Но бесплатно только в первый раз, дальше потребуют членский взнос теми штуками, о которых расспрашивали: деньгами, связями, умениями. Видимо, Уизли не сумел заинтересовать сильных мира сего.

— Не захотел, — автоматически уточняет Минерва и осекается: сболтнула чужой секрет.

— Дамблдор запретил.

— Отсоветовал... Артур со школы интересовался культурой простецов. Маглорожденные частенько его разыгрывали, плели такое, что хоть стой, хоть падай, а он верил. Милый, простодушный парень. А люди, которые, как ты выразился, щупали дно — зверье, фанатики чистокровности.

Ну, конечно! Дамблдор мигом разобрался и вывел мерзавцев на чистую воду. Величайший эксперт по вопросам, о которых узнал только что.

— Минерва! Фанатики убивают маглов и готовы на инцест в надежде получить родовую магию. Их ведет идея расовой исключительности. А прощупывали Артура предприниматели из старых семей, его же родня. Их мотив — защититься от капитала и технологий большого мира, которые просачиваются к нам с маглорожденными. Новичков просто не принимают в игру. Предъявите пять поколений предков-волшебников, тогда посмотрим, а пока шикуйте, лопайте Кунгурских слизнячков, заказывайте у Твилфитта и Таттинга портянки из акрошелка. Тратить можете без ограничений, но зарабатывать в магическом мире будут только чистокровные маги... Поскольку чистокровность дает этим игрокам не эфемерное превосходство, а допуск к реальным доходам, отношение к ней весьма серьезное. При всем том, никто не помешал бы Артуру Уизли хоть в десны целоваться с маглами... Возвращаясь к развеянному патронусу — из-за чего шеф взбеленился? Из-за того, что в присутственное место, оплот консерватизма, ворвалась птичка с двусмысленной репликой. А учитывая образ педика, который лелеет твой обожаемый Альбус, двусмысленности никакой не остается. Старый педераст назначил свиданку своему мальчику на глазах у лорда Гринграсса Одиннадцатого. Я молился, чтобы меня пинками не выставили из кабинета!

— Лорду Гринграссу стоило бы проявить терпимость к причудам пожилого человека, — бычится... Маккошка, чего уж. Уже не та женщина, что была со мной.

В такие моменты я не просто верю — я вижу, что Дамблдор сильный менталист. Установка «Альбус непогрешим» накрывает ее с головой, мои доводы скатываются, как с танка, не коснувшись разума даже стуком капели. И «Альбусу все обязаны, потому что — см. пункт первый». Другой вопрос — почему ж он мне-то не вбил лояльность, Забвением поил?.. Сейчас, глядя на Маккошку, понимаю, что я хранил бы лояльность Дамблдору до первой встречи с шефом, а там ступефай, больничная палата и участливые глаза мозгоправа. Силен Величайший. А КПД как у паровоза.

Она смотрит снизу вверх, занавесив морщины полотном мокрых волос, только глаза кошачьи взблескивают в глубине.

— Аргус, я поняла. Разговоры не дойдут до Лондона. По крайней мере, я очень попрошу Альбуса больше не упоминать об этой истории. Нигде и никогда!

Попросит, само собой. Декан Макгонагалл — человек слова. Ух, какого слова она человек! Гвозди б делать из этих людей. Не сомневаюсь, что она спрашивала, зачем Дамблдор опоил меня Забвением — как обещала. А он, как предполагалось, ответил, что, мол, решил дать заблудшему второй шанс, ведь Аргус учудил такое! Та-акое Аргус сотворил! ТА-АКОЕЭ-Э!!! Но тебе, Минни, не стоит об этом знать. Тайна Аргуса Ворюги будет похоронена вместе одним скромным величайшим гуманистом современности, не будем называть его известных всем имен на «А», «П», «В» и «Б», а сам Аргус начнет жизнь с чистого листа!

Получается, она простила мой неведомый грех, раз обещает просить за меня. Участливая. Не моя. Слово железное и верная душа принадлежат Дамблдору.

«Просто встретились два одиночества, и то потому что Дамблдор не по женщинам, — вмешивается мой волкодав. — А скорее он вас и «встретил». Свел с предсказуемыми последствиями. Тебе не странно, что до сих пор не прилетел патронус? По идее, раз Дамблдор послал к тебе ученицу, то должен ждать, беспокоиться».

«Дамблдор послал ее нервы мне мотать, как вчера и позавчера, а сам на боковую. Не приписывай Величайшему человеческие чувства. Ему б мир спасти, где тут беспокоиться об ученице».

Минерва надевает приготовленный эльфами халат и аппарирует, не посмотрев на меня. Чем я провинился?

«Недолечили тебя, — констатирует волкодав. — Надо было мозги пересадить. От Хагрида… Молодой физически совершенный парень переспал с некрасивой и не юной женщиной и сразу после этого обратился к ней с просьбой… Продолжать?»

«Понял уже. В ее глазах я жиголо».

Иду в спальню, бревном валюсь на кровать. Где эта чертова спальня находится? Так и не выснил. В далекой, далекой галактике.

---

1) Канон. Блистательная выпускница Гриффиндора, уже принятая на службу в Минмагии, влюбляется в простеца, сынишку фермера. (Любовь зла). На дворе 1954 год, гриффиндорка — дочь сельского пастора, фермеренок — его прихожанин. Осмелюсь предположить, что гуляли за ручку, и уж точно юноша строил серьезные планы. Вот выплатит тесть приданое, можно овечек прикупить. Или отважиться на свинок? Чай, жена молодая, здоровая да работящая!.. Поплакала ведьмочка и уехала в Лондон, а парень недолго думая женился на дочке соседа. И вот тут начинается бессмысленный и беспощадный авторский произвол. Гриффиндорка втайне лелеет свою любовь к овцеводу-свиноведу, а между тем ее добивается хороший человек. И так двадцать пять лет. Пока свиномен не скончался. Хороший чел уже на пенсию вышел, да и гриффиндорка ягодка опять. Пора пирком да за свадебку. Ух и зажили! Детей то ли бог не дал, то ли в Мунго зажилили, да оно и к лучшему. А то как бы гриффиндорка одна их поднимала, когда муж помер?

Счастья вообще нет. Откуда ему взяться, когда автор в разводе? На всю эпопею одна условно нормальная семья, да и той не хочется завидовать. Ибо — Уизли.

Вернуться к тексту

2) 1991! Шарон Стоун уже сыграла роковую Дону Сол в «Крови и песке» и напинала Шварценеггеру во «Вспомнить все». В будущем году выйдет «Основной инстинкт», и на улицах прибавится блондинок

Вернуться к тексту

3) Напомню, что прихват (метлы, а не прелестей красавицы Мальвины) — запрещенный прием, смысл коего — придержать соперника.

Вернуться к тексту

4) Например, башня Сумуг-Кала, известная по фильму «Не бойся, я с тобой!». Организованной атакой берется на раз и без потерь: обложи горящим хворостом и отойди в сторонку ждать результата. Но организация совместных действий сложнее пьянки претит самому укладу жизни, в которой ближайший родственник является и ближайшим конкурентом на прадедовский огородик размером с плед. Махмуды поджигали вразнобой

Вернуться к тексту

Я дракон. Это меня забивают насмерть ражие парни на витраже.

Человек во мне (судя по всему, я его съел в свое время) скептически относится к этому сюжету. Его б воля — крестьян в поля, к бороне-суковатке. Разить дракона привилегия маркиза в начищенных няшкой оруженосцем доспехах. Разумеется, копьем, не дубьем же. А девы? Куда их понесло апельсины собирать, они ведь жертвы! Обязаны стоять голенькими, готовыми к употреблению хоть драконом перорально, хоть рыцарем наружно, и с трепетом наблюдать за битвой, решающей их судьбу. Прикрывая ладошкой подбритое в зоне бикини лоно, это тронет публику... Но самым слабым звеном картины проглоченный засранец считает меня. Я, видите ли, недостаточно большой. Маркизу с меня никакой славы, один урон репутации. Победит — скажут, запинал подростка. А если просто уйти, заорут, что струсил.

Но как только меня перетянули дрыном поперек ребер, даже моему внутреннему романтику стало ясно, что мы живем не в рыцарском романе. Тут бытовая сценка из жизни средневековых жлобов. Я правда еще маленький, а эти подразнили меня, пока не расплевал в них весь огонь, и теперь утилизируют халяву. Перезарядки не дождусь, раньше меня убьют. Пейзанки не зря с такими глумливыми улыбками собирают апельсины: запекут меня с цитрусовыми, чтобы отбить запах сероводорода. Не выбрасывать же дармовое мясцо. У хорошей хозяйки ничего не пропадает, небось, уже и чешуйки мои пересчитали красивые, и шкуру поделили. Кстати, шкуру замаешься ковырять копьем, в драконоборстве эффективнее дробящее оружие, и крестьянский цеп* вполне подходит. Крыльев уже не чувствую — перебиты, поломаны крылья. Косточки у нас, драконов, по-птичьи тонкие. Для полетов косточки, а не для того, чтобы по ним со всей дури хреначили палками. Да еще и ругаются, гады, по-немецки и почему-то женским голосом:

— Фортцеаршбешиссен! Ромашку он придумал с дырочками! Чтоб детки катались…

И снова бац по ребрам!

Скатываюсь с постели, остатки сна слетают. Я не дракон, я Аргус, в остальном статус кво: меня бьют. Охаживает эксклюзивной метелкой Роланда Хуч, ветеран «Гарпий». Вон как размахалась, а там сердцевина из бальсы, для легкости. Тонкий инструмент. Вилли говорил, сломать почти невозможно, а повредить геометрию — запросто, и профессиональный летательный аппарат станет сувениром для украшения ковра.

— Мэм, в чем дело? Изложите суть претензий!

Роланда останавливается с занесенной для удара метлой.

— Откуда ромашка? Только не смей мне врать, что вы сами придумали! Вилли старательный, но туповатый, а ты не смыслишь в квиддиче.

— Это вариант тормозных решеток с пикировщика. Я подсказал, Вилли приспособил для метлы.

— Давно появились такие решетки?

— С войны в Испании, это конец тридцатых годов. Но я говорю про известный мне пикировщик, «Юнкерс-87». Могли быть и более ранние.

— Не надо ранние. Куда уж раньше… — Оружие возмездия неохотно опускается, Хуч всхлипывает. — Для моего поколения воздушные тормоза были всегда, только мы здесь, а они у маглов… Если бы знать. Если бы только знать! Аргус, вы не понимаете, что натворили — ни ты, ни Вилька. Детишкам кататься… А не хочешь пикировать с четырься «g» против нынешних двух?! Хотя кому я говорю… Вникай, сквибяра: в горизонтальной плоскости игра идет в границах поля, в вертикальной без ограничений, но на практике — на высоте колец плюс-минус двадцать ярдов. Только разгонишься — тормози. Ну, или тебя тормознет земля в случае пикирования. Эта ваша ромашка повышает эффективность торможения вдвое, а то и втрое. А значит — что?

— Можно наращивать скорости, — пожимаю плечами. — Это очевидно.

— Говоришь, очевидно? — голос Хуч становится вкрадчивым, метла медленно поднимается. — И про «Юнкерс» ты знал… И молчал, мерзавец! Аргус, а ничего, если я тебя сейчас убью? Войдешь в историю спорта… Хотя и так войдешь. Юнкерс, как я понимаю — магл, у нас не пляшет, эльфа публика не примет, да и роль у него чисто исполнительская. Цум тойфель, ты вот такими бронзовыми буквами отлит в истории: «Ромашка Филча»! «Изобретатель убит ветераном квиддича!».

— За что, Роланда?!

— За то, что поздно изобрел. Я, может, всю свою спортивную жизнь ждала этих тормозов. Ушла из квиддича, и нате вам! Всё, ведь всё станет другое: новый пилотаж, новая тактика, новые чемпионы, цу бефель! А воспоминания о наших матчах будут продавать с ярлычками «Обхохочешься», «Гонки беременных черепах»…

Метла взлетает, как топор палача. Пуще всего боюсь, что буйная квиддичистка врежет мне в пах. Она уже приглядывается, а мишень как назло высунулась из-под халата. Спал-то я опять поверх одеяла, жаркое оно.

— Х-ха! — Хуч резко выдыхает, древко метлы устремляется к моим битым ребрам.

Успеваю перехватить и удивляюсь: не больно совсем, как будто в ладоши похлопал. Она понарошку, что ли?! «Ролевые игры!» — щерит желтые клыки мой волкодав. Хуч, ожесточенно сопя, дергает метлу, я держу. Клянусь годовым бюджетом, просто держу, ни на дюйм не потянул на себя, но Хуч взлетает выдернутой из грядки морковкой и оказывается на мне верхом.

— М-мерзавец!

— Знаю, ты говорила.

— Я-то говорила, да ты не слышал! Где твоя покаянная рожа? Извинения где?!

— Роланда, я ж не отказываюсь! Я вот-вот начну извиняться… Вот-вот-вот…

Хуч рвет через голову подол мантии и глухо сквозь ткань будничным тоном говорит:

— Помоги.

*Самый известный в ХХI веке цеп — нунчаки. Не знаю, то ли они измельчали, превратившись из сельхозинструмента в оружие, то ли всегда были маленькие, сообразно не богатырскому телосложению японцев. А наш цеп я видел с полвека назад в сарае, где он простоял в углу, может, с царских времен. Это меганунчаки. Древко с человеческий рост, на нем било из двух полуметровых палок, болтающихся на кольцах со следами ручной ковки.

(На всякий случай: цеп — прототип молотилки. Им бьют колосья, чтобы зерно высыпалось).

* * *

В полном чудес волшебном мире банальный сюжет с волосом соперницы на подушке превращается в сюжет с кошачьей шестью на подушке. Зоркий взгляд ловца замечает ее на первых секундах нашего матча, и Хуч легко возвращается в режим стервы. Хоть по ребрам не бьет — уже неплохо. Зато вмиг навербовала союзников в банде моих подростковых гормонов и деловито сыплет вопросами, поощряя каждый ответ незрелищными, но эффективными манипуляциями. Спортсменка… Наивные недоросли повалили из-за каждого забора, самому жутковато, хоть прячься. Хуч методично выводит следствие на одну из двух подозреваемых кошек замка.

Блеклые шерстинки могут принадлежать как полосатой Маккошке, так и Анне Карениной, имеющей покровительственную окраску половой тряпки. Лично я, не зная реальных обстоятельств, уверенно поставил бы на Нюшку. Все домашние кошки валяются на хозяйских постелях. Они сделают сеппуку, если не дать им возможности валяться. С другой стороны, связь засушенной до хруста начальницы с завхозом-сквибом выглядит наркотическим бредом. Но это и разжигает спортивный азарт квиддичистки. Если все-таки… О, это была бы мегасплетня!

Валю все на Анну Каренину. Хуч знает ее как миссис Норрис, неразбериха с именами и стимуляция эрогенных зон следователя позволяет мне петлять лишние пять минут. Открыто посылать оседлавшую тебя женщину было бы филологически неверно… Забыв о Макги (надолго ли?), Хуч интересуется причиной переименования. Сообщаю, что имя говорящее, и говорит оно о печальной судьбе стервы, не желавшей считаться с объективной реальностью. Хуч недоумевает, из слов «роман Льва Николаевича Толстого "Анна Каренина"» ей знакомо только первое,* причем в его сексуально-бытовом значении. Мысленно прокричав троекратное ура, увожу разговор все дальше от Макги. На описании броска под паровоз («Сперва, я надеюсь, она врезалась лбом в рельсу и уже не чувствовала, как девяносто тонн стали и кипятка в муку дробят ее кости»), отчаянная квиддичистка бледнеет и затыкает рот ладонью. Хлопок — аппарировала, оставив мантию и срезанную как бритвой половинку лифчика.

Зато теперь позабудет о кошачьей шерсти. Мне стыдно и весело.

Перетряхиваю постель и снова проваливаюсь в сон. Тяжелый выдался день. Бесконечный. Завтра, наступай!.. Не наступает.

Новое пробуждение — новый сюжет из эротического романа. Под боком голенькая Хуч, но для разнообразия не она в моей постели, а я в ее. Насколько же глубоко я отрубился, что не почувствовал аппарации! Второй раз такой пердимонокль.** Пердибинокль получается.

Моя нечаянная радость обняла ногами скомкавшееся валиком одеяло, язык тела — язык желаний, линия ягодицы и бедра совершенна, как график неведомой мне математической формулы. Изведать? Йес! — орет банда подростковых гормонов.

Нечаянная радость звучно рыгает, отпустив контроль над чарами чистого дыхания. Анисовая поверх скотча от Макгонагалл-папы, его ни с чем не перепутаешь. Повисшая на бретельке половинка бюстгальтера иллюстрирует опасность аппарации в нетрезвом виде.

— Ну и задница ты, Роланда!

— Их бин арш, — не просыпаясь, соглашается Хуч.

Подгребаю ее поближе и засыпаю. По моему внутреннему будильнику, до отпуска продуктов на завтрак целых три часа.

* Строго говоря, Хуч не знает и первого слова. В английском есть short story — рассказ — и story — все, что длиннее. У нас это повесть, роман, роман-эпопея. Тем, кто решит погуглить, шепну, что «Жизнь Клима Самгина», которую Вики относит к эпопее, автор определил как повесть, и был прав. Потому что повесть и роман — литературные формы, а не содержания или объемы. Повесть может быть длиннее романа.

Пользуясь случаем, попиарю Горького. «Клим Самгин» ¬- приговор либеральной интеллигенции на все времена. Читаешь про начало ХХ века как про ХХI-й. Осознаю, что в наши дни нужно сделать усилие над собой, чтобы въехать в неспешный темпоритм. Но кино-то посмотреть можно! Снял гениальный Виктор Титов, сценарист и режиссер «Здравствуйте, я ваша тетя!». В числе главных героев поедаемый на камеру метровый осетр, Титов клялся, что это не муляж.

** Пердимонокль — конфуз и вообще нечто достойное сильных чувств. Таких, что человек утрачивает контроль над мимическими мышцами и теряет монокль из глазной впадины. Слово вполне цензурное, даже светское, ибо перепето с французского. Вспомните хит Адамо «Amour perdu».

* * *

— Кентаварас мо-ло-дой! Бедна …ля твоя! — не в лад ревут две самые луженые глотки замка и окрестностей.

— Стоп, стоп! Руби, почему ты поешь «цапля»?

— Дык! В рифму, Марик.

— Там нет рифмы, Руби. И цапля кентаврасу на хер не сдалась. Он молодой, ему кобылы дают. Запомни: у кентавраса ци-кля. Скрейпер по-вашему.

— А цикля ему сдалась?

— А как же!

— З-чем?

— Циклевать! Это был наш кентаврский традиционный промысел. Силищи-то ого-го! Как пойдем…

— …По бошкам бить.

— Не, зачем инструмент тупить? По бошкам копытом.

— Тады в каком смысле «циклевать»?

— Ну, я тебе не скажу совсем точно… Всё ж старая песня. Американцы с нее свой гимн передрали, а им двести лет.

— ВСЕМ?!

— Нет, только стране.

Купленный на Лондонской барахолке металлолом для кентавров отремонтирован, отчищен и заточен. Знаю, куда эльфы положили, от покоев Хуч дойду с закрытыми глазами. Увы, светлячок «охранки» над дверью ставит крест на идее метнуться и вернуться. Выпустить выпустит, а обратно только по приглашению хозяйки.

Не люблю будить женщин. С них, спящих, слетает остервенение быта и как ядро из колючей косточки является нежность. У каждой. Только они забывают об этом, проснувшись. Кто-то меньше, кто-то, больше, кто-то забывает всё.

Неутомимые алкаши продолжают разучивать кентаврскую народную. Вместо коня, обещанного Хасбулату удалому, кентаврасу молодому сулят наган. Руби такой штуки не знает и упрямо сворачивает на банан, энциклопедист Марик объясняет, что наган железный и надевается на ногу, чтобы увеличить силу удара. Хуч безмятежно спит — привыкла.

Напротив ее кровати, где маглы пристроили бы телевизор, красуются квиддичные постеры. В центре Роланда во всех ракурсах, с золотым снитчем и в лавровом венке, с золотым снитчем и кубком, с золотым снитчем и метлой, украшенной наградной табличкой. Наглядно, как «В сберкассе денег накопил — автомобиль себе купил».

Дальше от центра композиции — афишки сороковых и пятидесятых, массовая полиграфия тогда была понтоватая и отвратительная, все цвета мимо, но ведь не чебе! Тридцатые годы. Британия ждет войны, Британия жаждет войны! Джентльмены поснимали закрытые купальники, мода на голые торсы, квиддичисткам дозволено обнажить икры. Ух, какие мы красивые. Сильные какие. Как вдарим по русским через Иран и захватим бакинскую нефть. Недра должны принадлежать всему миру. В лице его авангарда — промышленно развитых стран… Потом все пошло не так, но это было, было! Уже и завод заложили в Иране для сборки армейских грузовиков. Самим не пригодились, впарили тем же русским по ленд-лизу… Хотя сейчас речь о спортивных афишках.

Двадцатые, молодость моя. Влёт узнаю их по одним только шрифтам, тонким и стремительным, как конструкция шуховских башен, а там еще отчаянно смелая композиция снимков и авангардная верстка. Придет Великая депрессия и отшлепает расшалившийся мир, как комнатную собачку мухобойкой. А пока танцевали шимми и укорачивали юбки. Даже ведьмы. Школяры ходили с блаженными рожами: увидели щиколотки одноклассниц!

Ба, знакомые все лица! Здесь они постарше, в форме «Гарпий», а тогда играли за Слизерин. Году в пятнадцатом или в шестнадцатом лапали меня в чулане для метел, одна повторяла: «Давид! Вылитый Давид!», а другая: «Дался тебе этот Давид! Он хоть с какого факультета?». Я жилистый был и сложен пропорционально, как-никак, вертелся на хозяйстве. Не чета квиддичным давидам, которых метла награждает бабьими ляжками.

* * *

Есть своя прелесть в эликсире забвения: помню тех двух ведьмочек, словно дня не прошло. Натренированные метлой крепкие пальцы, одуряющий запах девичьего пота на чистой коже. Мерлин великодушный, они крутили мне соски, бедром прижимались, а я только хихикал да подначивал: отчего это вы вспотели, молодые леди, ведь не жарко... Тактика сквиба против волшебнопалочников известна: гибкая оборона. Поддаться, поиграть и смыться, ссылаясь на объективные обстоятельства… Во сне излился на свою, приютскую. Не видел ее четыре года, да и воспоминания далеки от эротики: кружевной воротничок под горло, мешковатое платье до каблуков. А просто кто-то мне сказал, что Имоджен даст за шоколадку, и это сделало ее героиней моих мокрых снов. Замок — место работы и жизни, не будет работы и жизни не будет. Сотни созревающих в его стенах грудок и аппетиных поп возбуждали меня не больше, чем латы в коридорах. Не исключаю, что какой-то ревнитель кровной чистоты подправил мне мозги, но скорее всего я сам себя табуировал. Сквибяра знал свое место, вот и все.

Возможно, это спасло мне жизнь. Винда Розье, ведьмочка, которая усмотрела во мне микельанджеловского Давида, потом прославилась как ассистентка Гриндевальда, а ее подружка Ирма Крэбб вышла за Поллукса Блэка и бестрепетно рулила древнейшим и благороднейшим родом, пока увлекающийся муж то мотался за границей в поисках Кетцакоатля, то ваял какие-то убойные артефакты.

Вот я и думаю: а если б мы с ними зашли дальше? Болтать я бы не стал, меня с приютских времен тошнит, когда прыщавый дрищ на ступенях церкви комментирует выход невесты: «Я б ей присунул!». Но если бы я только получил повод для болтовни?! И та самая Винда Розье, которая эмпирически вывела, что при жертвоприношении за одного мага идут три сквиба или шестнадцать простецов, знала, что в Хогвартсе живет-поживает сквибяра, имеющий повод?.. Не могу себя поставить на ее место. Шеф верно сказал о Гриндевальде: уже не человек, а потусторонняя сущность, абсолютно испорченная властью над жизнями и смертями. И Винда где-то рядом со своим учителем, по ту сторону добра и зла. Могла махнуть на меня рукой. Или перебросить через Канал кемпфгруппу Гудериана с приказом намотать на гусеницы меня и, чтоб два раза не ходить, взять Лондон. Человеку не понять нелюдя, а гадать — глупо.

Такая красоточка была — брюнетка испанского типа, волосы тяжелые, с отливом воронова крыла.

* * *

Что-то притих наш хор мальчиков-зайчиков. Приподнявшись на локте, вижу их в окошко. Хагрид развалился на крыльце хижины и почесывает пузо млеющему кверху лапами Клыку, кентаврас молодой что-то бубнит, яростно жестикулируя и подскакивая на дыбки. Слов не разбираю — секретничают?

Кентавр ускакал, Хагрид остался чесать собачье пузо. А Хуч проснулась. Наверное, не может спать без колыбельной.

Озирается, останавливает на мне еще неуверенный со сна взгляд и вдруг подмигивает:

— А с тобой можно иметь дело, Аргус! Молодец, не сдал кису!

Молчу. На такие провокации меня лавливали еще в приютские времена.

— Можно, — скорее себе, чем мне подтверждает Хуч, и…

Недолгая тишина за окном взрывается грохотом.

Из окна Роланды не увидишь место действия, но звуки узнать легко, замок слышит их каждый год первого сентября: Хагрит молотит кулачищем в ворота.

— Профессор Макгонагалл! Минерва!

— Профессор Макгонагалл, вот первокурсники! — хихикает мне под мышку Роланда.

Подыгрываю:

— Спасибо, Хагрид! Я их забираю... Знаешь, Ро, каждый раз я жду, что какой-нибудь первачок спросит: «Мистер Хагрид, а почему бы вам не открыть дверь своим ключом? Вы же Хранитель ключей Хогвартса!

— Хм, а и правда, ни разу не видела его с ключами. Да и не нужны они магам... Выходит, должность Хранителя — фикция?

— Это как взглянуть. Я хоть под веритасерумом скажу, что Хагрид делает все, на что способен, чтобы ключи не потерялись: он к ним не приближается. А ключи у меня — достались вместе со всем хозяйством, когда Хагридов папа пешком ходил под их великанский стол, — и на летних каникулах я смазываю и проворачиваю все замки.

— Зачем Дамблдору платить за ненужную должность?.. А, поняла! Потому что школе не положен лесник. Хагрид ведь лесник, а жалованье получает как хранитель.

Стук великанского кулака сменяется грохотом: судя по всему, Хагрид лягается, развернувшись к двери задом.

Макги не подает признаков жизни.

— Хагрид живет в лесу да скармливает зверью пищевые отходы, — объясняю Роланде, надевая брюки. — А сам жрет в три горла, кабанов повывел на пять миль от замка. За такие, с позволения сказать, труды надо не платить, а с него брать деньги!..

— Ты куда?! — спохватывается Роланда. — Туалет там.

— Пять минут, только прогоню его...

— Я с тобой!

— Ты уверена, что хочешь, чтоб мы появлялись вместе?

— Все равно! Или оставайся здесь. Неужели без тебя не найдется, кому его приструнить?!

— Не находится же... Да не бойся, Роланда! Клянусь, я его пальцем не трону!

— ...Сказал кролик, приглашенный на обед к удаву.

— Ты забыла маленькую подробность: кролик был воспитанником графа Дракулы!.. Засекай время.

Увы, появление Макгонагалл лишает меня славы победителя великана.

Скрип ворот, гневный голос:

— Рубеус, какого черта! Ты на часы смотрел?!

— Ща, профессор!

Топот. Великанский ребенок пошел в замок смотреть на часы. Божечки, как он доучился до четвертого курса?!

Роланда с хохотом валит меня на кровать и возится с застежкой брюк.

— Потяни за ушко, — подсказываю. — Это «молния».

— Знаю, просто давно видела. И ту «молнию» я сломала.

Брюки чистенькие, белые, глаженые. Исчезнувшие несколько часов назад — у себя в покоях я проснулся нагишом. У Роланды были аккуратно сложены на стул, я и взял не задумываясь. Ушастые мюллеры продолжают свою тайную деятельность.

— Где-то три пополуночи, профессор, — сообщает вернувшийся Хагрид.

— Где-то?!

— Большая стрелка отломалась. Она в тени была, я хотел наощупь…

— Скройся с глаз моих, Рубеус! Нет, стой! Ты зачем приходил?

— А вота…

— Что это?

— Не знаю, кентавр принес. Небось, директор Дамблдор разберется. Великий человек Дамблдор!

— Сначала разберусь я! Если сочту, что это важно, то передам директору.

— Оно и верно, профессор. Что там важного может быть у кентавра? Небось, набрал поганок, выменивать на овес.

— Утром за завтраком спросишь, если интересно.

— Спрошу, я Марику обещал.

Макги со скрипом и грохотом захлопывает ворота. Надо распорядиться, чтобы смазали петли.

— Не спросят, — качает головой Роланда, волосы щекочут мне грудь.

— Ты о чем?

— О ключах, которых нет у «хранителя ключей», и новичках. В их состоянии легко принять на веру, что Хагрид Министр магии. Избыток впечатлений… Хогвартс ночью, особенно вид с озера, когда замок отражается в воде — самое потрясающее зрелище в жизни... Для тех, кого не приветствовал пятитысячный стадион.

— Стадион Уэмбли вмещает пятьдесят тысяч.

— А над ним летают?.. Аргус, я прекрасно понимаю, что ты живешь в двух мирах и поневоле сравниваешь, но это как раз не надо. От этого всего шаг до свеженькой мысли взять все лучшее, что есть у нас и у маглов, и рука об руку идти в будущее.

— Не агитируй, я прекрасно понимаю, что магл оставит волшебника на разделочном столе в лаборатории спецслужб и пойдет дальше один.

— Что за спецслужбы?

— Как бы магловский аврорат вместе с невыразимцами и с бюджетом в тысячи раз больше, чем у всей магической Британии.

— Бр-р, жутко. Как ты ходишь на ту сторону?! Я б не смогла.

— Надо.

— Понимаю. Водопровод в замке ведь не гоблины ковали, и я как никто способна его оценить. Когда приползаешь с тренировки в мыле, как кентавриха, и видишь бронзовую ванну, которую надо наполнять из палочки и опустошать Эванеско...

— Снимай номер в любом мотеле и мойся.

— Это ж уметь надо! Что говорить, сколько платить... Деньги менять, одежду шить магловскую.

— Одежду они шьют для торжественных случаев, а так покупают готовую.

— Вот видишь, а я не знала... Постой, а откуда портному знать, что к нему приду я, а не, скажем, Помона?

— Готовую одежду шьет не портной, а целая фабрика. Одни люди кроят ткань стопками, по сотне деталей за раз, другие подрубают края, третьи сшивают, и все на машинах. На тебя, на Помону, на Макги...

— И всё раскупают, все сотни платьев?

— Что не раскупают сразу, уходит на распродажах со скидкой. Самые большие распродажи под Рождество, это как спорт: толпа народу, бросок, хапок... Приносят домой, разбираются, что не понравилось, жертвуют бедным.*

— Вот это и пугает: толпа, рывок, хапок... Шьют больше, чем у них могут купить, покупают больше, чем могут сносить. Размножаются, как саранча, и мрут с голоду... Или врут магловеды?

— Частично. Есть группы населения и целые страны, где люди болеют от переедания. И как раз у них проблемы с рождаемостью. Если все будет продолжаться, как сейчас, то белые останутся разве что в резервациях, как сейчас индейцы, а править миром будут китайцы.

— А негры?

— Если китайцы позволят.

— Треска!

— Не понял!

— Мечет десять миллионов икринок, а сколько детей воспитывает?.. Чем примитивнее организм, тем больше он склонен завоевывать место под солнцем массой, а не разумом.

— Это в смысле, маглы — недочеловеки?

— А то, что ты описывал только что, разве поведение умственно полноценных людей?.. Нет, по отдельности они нормальные. Учатся же у нас маглорожденные — дети как дети, не скажешь, что их воспитали дебилы. Но все вместе маглы, маглы как вид — ни хрена не человеки разумные, а слепая не рассуждающая стихия, и я боюсь их до усрачки... Не подумай, Аргус, я не из тех, кто лизал задницы Гвардейцам. Но по мне, так сочинители мармеладных сказочек о братском союзе с маглами опаснее, чем десяток темных лордов. Сколько он положил народу? В «Пророке» писали, пятьдесят три волшебника, и то если записать на счет Гвардейцев загадочные исчезновения и эпидемию Драконьей оспы... Аргус, ты куда?.. Аргус!!!

— Прости, Роланда. Время вышло. Если я сейчас не отпущу продукты, эльфы опоздают с завтраком.

— Ну, раз так… Ты точно не обиделся? А то я про сквибов не сказала, ты мог обидеться…

— Сквибов убито триста душ только в Магической Британии, и округленность цифры наводит на подозрения. А убитых за Барьером наши не считали. И — да, я обиделся. Нет, я вернусь, у нас еще не закончено дело с метлами для детей. С отношениями давай сделаем паузу. Надо понять, чего мы от них ждем.

Хуч замирает с раскрытым ртом и вдруг взрывается хохотом:

— Ой, не могу! Аргус, да ты романтик! Оргазмов я жду! И, между прочим, еще ни одного не получила!

— Пить меньше надо! И не устраивать допросы в постели! — выпаливаю и хлопаю дверью.

На самом деле я не обиделся. Да и спортивный подход Роланды к вопросу меня вполне устраивает.

Просто я понял, что принес из леса кентавр Марик.

*Кто не помнит, в 1990-е пожертвованную Европой для России одежду продавали контейнерами на вес. (А выручка как бы шла неимущим). Официально вещи считались сэконд хэнд, и, возможно, так и было по западным меркам. Однако больше половины сохранили ярлычки. Видимо, одежки схватили в лихорадке распродаж, вернуть их в магазин было нельзя, вот и отдали как пожертвование. В те же годы мой шапочный знакомый объехал полмира по каналам Христианской Ассоциации молодых мужчин. Уехал с двумя сотнями долларов, вернулся с двумя сотнями долларов, еще и приоделся. В церквях дарили одежду без лишних вопросов, ее для этого и жертвуют прихожане.

И вот я думаю: чего ж Гарик-то ходил в обносках?

* * *

Замороченная сегодняшними событиями Минерва забыла об охранных чарах. Или вообще не привыкла их настраивать. По умолчанию «охранки» включаются в течение минуты после ухода хозяина, а когда он входит в дом, бездействуют полчаса — на случай, если человек возвращался ненадолго. Так экономится ресурс системы, которая теряет часть магии при каждом цикле включения-выключения.

В эти полчаса я и успел. Рюкзак покойника валялся прямо за дверью, я поднял, звякнули честно собранные Магорианом пустые банки, Минерва крикнула «Кто там?!», а я уже мчался по коридорам, выбирая ходы с искривленным пространством. Ноги сами принесли в мой старый подвал с топчаном, на котором заливисто храпел Праудфут. В ногах аврора воняли красные сапоги с повешенными на голенища носками, подушку он спихнул и привычно устроился на подложенном под щеку кулаке, завернув на голову подол мантии, чтобы не мешал спать свет.

Я по-прежнему не знаю, как без эльфа попасть в собственный кабинет, зато помню нужную панель в гостиной и на что нажимать, чтобы открылась дверца в гардеробную. Вошел, думая о содержимом рюкзака, ладонь автоматически хлопнула по стене, и вверху щелкнуло. В таких обстоятельствах опытный строитель не задирает голову, а броском уходит из зоны падения груза. Я и бросился. Сломал вешалку-стойку с чесучовым пиджаком двенадцатилетнего Аргуса. Банки в рюкзаке нехорошо брякнули, одну точно разбил. Сел на пол, гляжу туда, где щелкнуло, а там раскрылась фальшпанель, обнажив систему блоков, тросов, ржавых гирь, и все это крутится, наматывается, поднимается, а сверху величественно, как стартующий космический корабль в обратной перемотке, опускается макет Хога, так и хочется сказать, в натуральную величину. Нет, конечно, хотя он огромен и увеличивается еще, раздвигая стены гардеробной.

У меня сразу мысль — из чего это сделано? Вещь по всему старинная, вряд ли тогда знали пенобетон, не говоря о пластмассах. А система противовесов выглядит скорее декорацией, чем устройством, способным поднимать махину из камня и дерева. В общем, это магия, сквибяра. Вот когда магия выдохнется, и эта роскошная игрушка рухнет оттуда, где прячется, будешь делать ремонт и конструировать научно обоснованный противовес.

Когда движение прекратилось, я оказался в зале примерно с Большой зал замка: потолок пониже, ширина значительно больше. Макет вписался в него, оставляя для прохода дорожку в два ярда в самом узком месте.

Иду в обход, на душе благоговение пополам с разочарованием: огромный труд проделан, а зачем? Нет, выглядит нарядненько, как снимок в туристическом проспекте. С уменьшением масштаба и шалман в китайском квартале будет выглядеть нарядненько, потому что вся дрянь тоже уменьшится.

У Дамби-башни привстаю на цыпочки, заглядываю в окно. Горит волшебный ночничок, спит Фоукс на жердочке, сунув голову подмышку. А вот и предсядатель всего, герой магического труда и поразитель темных лордов. Представлен уложенной поверх одеяла серебряной бородой и ночным колпаком, натянутым до глаз.

Он настоящий. Я чую это яростно забившимся сердцем.

Коленки подкосились, сел, где стоял, под ложечкой трясущийся ком, словно отработал смену с отбойным молотком.

Слева от меня гардеробная: ровно горит факел на стене с дубовыми панелями, валяется мой детский пиджачок из некрашеного узловатого шелка (чи-сун-ча на китайский манер называли этот шелк для бедных). Справа темная глыба замка, скрипит-мотается под ветром фонарь над воротами, в которые недавно бил копытом Хагрид, слезится каплями прошедшего дождя плющ, увивший стену так плотно, что камни не видны. Ветер, мириады дождевых капель, отражающих мятущийся свет фонаря, микроскопические листики… В мире не хватит трансфигураторов, чтобы подделать только то, что я вижу, а макет замка намного больше. Провожу рукой по траве — холодно, сыро. Реально.

Разум отказывается верить: я в подвале замка смотрю на замок, поместившийся в подвале замка. Как будто старательная младшеклассница вклеила в дневник две фотокарточки разного масштаба, а меня вырезала маникюрными ножницами и налепила посередине.

Отщипываю пучок травы, рассматриваю под факелом. Матерый августовский репейник, у замка он вымахал фута на три-четыре, у меня в руке раз в двадцать меньше, лопухи размером с лепесточек незабудки. Помял — пахнет травой. На вкус… трава. Трансфигурация вкусом не занимается вообще, просто нет такого направления — законы Гампа не велят тащить каку в рот.

Давно заметил: если что непонятно, дай этому название, и оно перестанет беспокоить. Понятнее не станет. Но мир вообще малопонятен, и обыденная жизнь не ставит нам задач его понять. Достаточно понять, как пользоваться. (Электричество? Это же очень просто! Нажимаешь, оно и включается). Я сказал себе, что макет связан с замком неким усложненным вариантом протеевых чар. Как парные пергаменты: пишешь на одном, текст появляется на обоих.

И поперли у меня ассоциации. Тридцать тыщ одних ассоциаций на тему, что написать на стенах макета, а люди бы читали в настоящем Хогвартсе. Поучительное и познавательное, увлекательное и назидательное. Дети же будут читать. Афористичное, чтоб с одного взгляда отпечаталось на всю жизнь.

Я нашел такой афоризм. Не сразу, но — нашел.

ДАМБИ — КОЗЁЛ!

Эх, знать бы, где у меня чернила! Сразу бы и намалевал. Бросил бы идею в массы. А так — безыдейно доломал вешалку от пиджачка, воткнул палку на место вырванного репейника. Рядом с макетом замка она выглядит столбом побольше телеграфного. Теперь в караулку, смотреть.

Караулка или, официально, комплекс помещений кордегардии — узкая, как вагон, анфилада казарм в толще крепостной стены. Незавидная жилплощадь. Три комнаты в свое время заняла Роланда, прельстившись возможностью покидать замок через окна, минуя ворота. Она, по-моему, прямо с постели стартует на метле, не каждый раз побеспокоившись одеться — видел ее в ночнушке, задранной встречным ветром до подмышек, целеустремленно пилотирующей свой аппарат к заведению мадам Розмерты (там выпивка приличнее, чем у старого Аба). Была бы возможность, я бы подселил к Роланде остальную команду «Гарпий», обеспечив какой-никакой присмотр за двумя десятками окон на волю. А так захламил комнаты старой мебелью, но уже для третьекурсников это не препятствие, а повод потренироваться в уменьшающих чарах.

Это препятствие для меня.

Помню, что где-то оставил проход через шкафы, знай дверцы открывай. Но сейчас терпения нет искать. Сунулся в первую же комнату — парты, пробьюсь, — и где скоком, где ползком попер к окну, собирая пыль на злополучные белые штаны.

Пробрался, выглянул. Мои издевательства над макетом совершенно не сказались на замке: там я вырвал репейник, воткнул палку, здесь репейник произрастает, палки нет.

Отломал от парты крышку и выбросил в окно. Посмотрю, как макет реагирует на изменения в замке.

Вернулся в подвал. Репейник на старом месте, палка исчезла. А вон и крышка от парты — валяется под окном, крохотная, в половинку пенсовой почтовой марки. Присев на корточки, я подцепил ее наслюненным пальцем и перенес на шелковый пиджачок. Глядь, а крышка начала бледнеть, истаивать и проявляться уже на макете.

Иллюзия. Можно было сразу сообразить: не трансфига, значит — что? Она самая… Просто я давно не видел профессионально выполненных иллюзий, а таких масштабных не видел вообще.

* * *

Когда в августе тринадцатого года замок принимал европейский чемпионат иллюзионистов, я думал, всё, жизнь удалась, помирать будет не обидно. Девяносто работ в номинации «пейзаж», считай, весь мир увидел: и саванну с жирафами и львами, и просвечивающий на солнце айсберг с экипажем из пингвигов. На эротику я заявился со шваброй, чтоб сразу видели: не ребенок, а должностное лицо при исполнении. Смеялись, но пропустили. И горемыкал я на жаре, разглядывая полсотни вариантов танца целлюлитных одалисок в серале (слово-то какое поганое), под бульканье директора Диппета, что раньше одалиски были моложе и задастей. Главное, никто не заставлял повторять этих одалисок, но вот считалось хорошим тоном отдать дань уважения классической работе времен Северной войны, когда наши защищали турок от русских, напавших на Крым (не я один так считал).

Не сказать, что мне понравилось безразличие иллюзионистов к сюжету или я оценил тонкости деталировки: игру развевающейся ткани, капельки пота на усиках одалисок. Но картинки были живые, после них примитивная кукла Кинг-Конга в немом кино вызывала чувство брезгливости, ушел, не досмотрев. Годы шли, одалиски потели, а маглы подбрасывали на экраны свежачка: чудовище из глубин океана, летающие тарелки… К середине века маги, неизмеримо опережая кино в технике иллюзий, вчистую проиграли соревнование фантазий. Великий мастер спецэффектов Харрихаузен в «Седьмом путешествии Синдбада» создал волшебный мир лучше настоящего. Ярче, интереснее, достовернее, черт возьми!

События магловской культуры влияют на волшебников, как самолет в небе. Он есть, он чертит по голубому белым — и всё. Но именно в те годы волшебники, забыв снобизм и страхи, шмыгали за барьер на заработки, на блядки, за пачкой макарон. Перенаселенность в магических анклавах была жуткая: беженцы из Европы не спешили возвращаться к разрушенным домам и вместе с коренными британцами приняли живейшее участие в послевоенном бэби-буме. Не хватало работы, жилья и еды. Между тем простецы, потерявшие за войну триста тысяч мужчин, с радостью принимали даже ту полуграмотную деревенщину, каковой в их глазах были маги. И все смотрели кино если не в кинотеатрах, то по телику в пабе. Иллюзии стали зрелищем для детей и снобов, боявшихся высунуть нос за барьер.

Потом все откатилось назад: понаехавшие уехали, маги снова замкнулись в анклавах, но прежнего интереса к иллюзиям уже нет. Спросом пользуются только заоконные пейзажики впроде того, что был в моей палате в Мунго.

* * *

Сижу на полу перед макетом, отпускать продукты рано, спать негде и уже не очень хочется — перегулял. А голова мутная, в полусне-полуфантазии представляю, как Дамблдор просыпается, а в окошко, не помещаясь в проем, глядит мой гигантский глаз. Я снимаю крышу башни, как с кукольного домика, и кончиками ногтей вылавливаю величайшего ворожуна современности за бороденку.

— Альбус, — сказал бы я. — Мне понятны и отчасти близки твои мотивы. Отец сидит, сестра сошла с ума, мама погибла, мальчишки на улице дразнятся, и надо постоянно доказывать, что ты по крайней мере не хуже их всех. Ладно. Доказал. Вскарабкался на самую верхотуру, рядом уже нет никого. Когда же ты, сволочь, прекратишь интриговать и начнешь исполнять должностные обязанности?!

А Дамби моргал бы голубыми глазками и осмысливал вопрос.

Он меня не поймет даже если от этого будет зависеть его жизнь.

Трансфигуратор.

Непревзойденный созидатель свиней из столов. Фермера звали в эксперты — фермер не смог отличить. Скрипача приглашали с абсолютным слухом — скрипач подтвердил: и хрюкают, и пердят как по нотам. Мало того! Когда превращение завершено, и публика сполна оценила аутентичную внешность, анатомически безупречную пластику движений и хирургическую точность звукоряда; когда восторги достигли пика, за которым, увы, неизбежно падение, в этот тонко пойманный момент свинья откладывает кучу, неотличимую от натурального дерьма! Газетные критики отмечали, что в этом колдунстве Дамблдор достиг вершин не только магии, но и режиссуры. Повторить могут многие, но, увы, без присущего Мастеру артистизма.

Фигурой умолчания остается тот факт, что трансфигурированная свинья несъедобна, а ее помет не примут в ряды честного дерьма, работающего органическим удобрением.

Из ста восьми прожитых лет Дамблдор минимум семьдесят изучал и преподавал имитацию реальности. В его системе ценностей главная функция свиньи — изображать свинью, а главная функция начальства — изображать начальство. Восседать на золотом троне. С мудрым и чуть усталым видом, внушая подданным оптимизм, а врагам трепет.

Профессиональная деформация личности, увы.

Справедливости ради замечу, что таким отношением к работе грешит вся каста чистокровных главнюков, хотя их трудно заподозрить в профессиональной деформации. Нет у них такой профессии, чтобы деформировала. Расписаться, где покажет умный зам-полукровка — не профессия.

* * *

Выудил из свой фантазии конструктивную идею: посмотрю по окнам и найду спальню с витражом. Посмотрел. Похихикал: нашлась пропажа в пяти ярдах от покоев Хуч, только по другую сторону от ворот, так что из двери в дверь не шмыгнешь, нужно добираться через второй этаж гриффиндорской башни. Собрал узел с бельем и пошел заселяться.

В ванной кто-то пробует настройки душа: то слышится шорох тропического ливня из новомодной насадки размером аж в квадратный фут, то напористые струи разбиваются о тело и дробью лупят в стеклянную перегородку. Тут апартаменты или Дом колхозника?* Не злюсь, даже любопытно, кому еще не спится в ночь глухую.

Укоряющей тенью на моей совести маячит мадам Пинс. Шеф иронизировал насчет ее засушенных прелестей, а в моей памяти она упругая и розовая, лица не помню. Подозреваю, что упругое и розовое осталось в прошлом, и отношения с мадам Пинс давно скончались от старости… Ну, не знаю я, кто мы друг другу теперь и как с ней держаться. Обеспамятел. Жду, когда она проявит инициативу. (Или не проявит, то и другое внесет ясность). Может, именно сейчас и проявляет.

Хотя вернее всего в душе плещется Помона Спраут. Узнала от Макги, что я обещал на завтра тест-драйв, и не утерпела. При ее огородно-навозной работе душ на ночь в сто раз актуальнее душа с утра.

От Помоны никаких проблем: она не видела меня с Хуч, даже если видела. Прайвеси! Вторглась в чужую жизнь без приглашения, сделай вид, что тебя тут нет и не было.

А если все же Пинс?

Выждала время после моего возвращения из Мунго и сама сделала первый шаг, раз я не мычал и не телился. Зайти средь бела дня (мало ли что понабилось библиотекарю от управляющего замком) — сюжет не для женского романа. Надо тайком, под покровом ночи! Застукала меня с молоденькой, или позже застала смятую постель с чашкой от лифчика Роланды — так и так сюжет удался. А сейчас? Что она делает у меня в ванной, какие проклятья вспоминает, какие готовит ловушки?! Обиженная ведьма библиотекарь, вот же кошмар! Такую чуму может кинуть, что сама не сумеет отменить.

Стоп, Аргус! Соберись. Поныл, похолил нутряной страх сквиба перед могуществом волшебников, теперь на трудовую вахту! Будем в ванной подглядывать. Хорошо бы там оказалась Помона. Тогда оставлю ее плескаться, а сам вызову эльфа и свалю в башню с олимпийским барахлом. В палатку, там благодать, матрас надувной.

По стеночке подхожу к ванной и, без щелчка отжав дверную ручку, заглядываю в щель. Пар, смутная фигура за стеклом душевой кабинки. Приоткрываю дверь шире, и меня хватают за ухо. Да больно как, за хрящик!

* Дом колхозника — ночлежка, часто при колхозном рынке. Ночь на раскладушке обходилась в полтинник, плата за белье отдельно, но его никто не брал. Кипяток и утюг даром. Дома классом повыше давали возможность помыться, подстричься, постираться, починить обувь, все за скромные деньги.

Сейчас погуглил — «Хостел «Дом колхозника» в Торжке», 13 евро в сутки. Умереть не встать!

* * *

— Хорошо, что ты зашел, Аргус, — светским тоном говорит Поппи, затаскивая меня в ванную.

У медиведьмы крепкие пальцы и профессиональный хват, за самую боль тянет, и я семеню за ее рукой, как телок на веревочке. Вырваться могу, в конце концов, не рука захвачена на излом, а только ухо. Но стоит ли вырываться от двух свежевымытых леди?

— Он уже голенький! — выглянув из кабинки, умиляется Помона. Ее груди, прильнувшие к матовому стеклу, дразнятся розовыми сосками.

— А сами-то! — огрызаюсь.

— На мне кулончик! — отвергает обвинение Поппи и тычет меня носом в золотую блестяшку, уютно разместившуюся в ложбинке. — Я выиграла!

— Мы играли в стрип-покер, — объясняет профессор Спраут.

— Для разогрева, — добавляет дипломированная медиведьма Помфри.

— Потому что было неловко и странно раздеваться безо всякой причины.

— То есть причина имеется, и веская, — Поппи, вряд ли осознавая, что делает, крутит мое многострадальное ухо. Волнуется.

— Но все равно это как-то неправильно. Не солидно, — вздыхает Помона.

Закусывает губу и с отчаянным лицом десантника, совершающего первый в жизни прыжок, наконец-то выходит из душевой кабинки.

Упс! Нет, скорее вау! По известной пропорции ведьма в шестьдесят должна выглядеть как хорошо следящая за собой магла в сорок. Тела толстушек к этому возрасту проигрывают соревнование с гравитацией. А Помоне хоть бы что! Ничего не висит, нигде не трясестся, сиськи торчком. Лицо… Без возраста лицо. Обветренное, с незагорелыми «птичьими лапками» в уголках глаз. Зато под глазами ни намека на мешки. И расплата, и награда за работу на воздухе.

— Ну так оденьтесь! — наступаю на горло собственной песне. — Будете правильные и солидные.

Мотают головами.

— А вот это было бы уже совершенно неправильно. Даже невместно! — комментирует Поппи. — Мы слово дали!

— Ага, — поддакивает Помона. — Не дал слово — крепись, а дал слово — держись. Как-то так… Или не так?

— По логике, если крепит, принимают слабительное, — подсказывает Поппи (а ухо не отпускает).

Помона задумывается:

— Дал слово — прими слабительное?

— Просто расслабься.

— Пытаюсь. Но ситуация все ж не рядовая...

— Я не про тебя. Я про «Дал слово — расслабься».

— А я и дала слово, значит, про меня… Народная мудрость, в рот ей ноги. — Помона в задумчивости взвешивает на ладонях тяжелые груди. Как будто в них и заключается народная мудрость. — Тут надо понимать от обратного: дал слово — шиш расслабишься. Тогда все верно.

Меня осеняет:

— А сколько вы, леди, выпили для храбрости?

— Не-е, — отказывается Помона.

— Мы не для храбрости!

— Мы обмывали назначение нового профессора ЗОТИ.

— Но мы разделись! Значит, расхрабрились. По логике.

— Поп, ты достала своей логикой!

— Пом, жить без логики — значит плыть по течению эмоций и животных инстинктов!

Белая клоунесса и черная клоунесса.

Папу Помоны определенно звали Карло, и ваял он дочурку из березового полена (только у березы такая древесина: ровная, светлая, с розоватым оттенком незагорелой кожи). Топором, без единого гвоздя. Сексуальность в ее рубленом теле с успехом замещена домовитостью. С такой женщиной хорошо бы жить в деревне у реки, растворяясь в простых мелочах быта, и, вернувшись с рыбалки на туманной заре, продрогнув до костей, нырять ей под сдобный бок.

Поппи словно из куплета: они тоненьки, как спички, но зато резвы, как птички. Эх, ма, труляля… Брюнетка. Такая жгучая, что складка отдает в синеву.

— Аргус, ты куда смотришь?! — нервно реагирует она.

Разжимая по одному ее пальцы, освобождаю ухо, отхожу на шаг и докладываю:

— Обнаружил, что ты брюнетка.

— А то раньше не знал!

— Забыл после зелья. А мог и не знать, ты же вечно в своей шапочке.

— Вот и смотри туда, где нет шапочки, а не туда, где нет трусов!

— Мадам Помфри, где ваша логика?! Если б вы хотели показать мне только голову, то и сняли бы только шапочку.

Поппи в задумчивости теребит пальцами и смотрит на изнасилованное ухо.

— Но-но! — говорю. — Предупреждаю: в Мунго мне внедрили знание карате, мастерский уровень.

— Правда, что ли?! — изумляется Помона.

Поппи отмахивается:

— Школярские легенды: а вот в Мунго или у колдунов вуду учат мастерству за пять минут, одними зельями. Или руны наносят прямо на мозг.

— Никакие не легенды, — обижаюсь, — мне же нанесли. — Другое дело, что процедура дорогая, вот ее и не афишируют. Боятся дразнить народные массы.

Поппи возводит глаза к потолоку, Помона ронят челюсть — провокация удалась, и я стучусь в перегруженные мозги вопросом:

— А кому, вы говорите, слово дали?

— Сметвику, — легко признается Поппи. — Ты мог бы не заходить издалека: никто ничего не собирался скрывать.

— И напрасно! — Вот теперь я злюсь. — Я еще поговорю с этим Бонапартием! Поппи, я ведь просил его не втягивать посторонних в мои проблемы, особенно тебя.

— Почему это меня — особенно?

— Потому что ты отнеслась бы к этому как к медицинской процедуре. В час пополудни поставить клизму Дамблдору, в семь удовлетворить Ворюгу.

— Не получается, — встревает Помона. — Мозг — жировая ткань. Если наносить руны масляной краской, она расползется, акварель не ляжет, а другие растворители повредят мозг.

— Пом, расслабься, это ложь. — Поппи нервно дергает щекой. — Аргус, ты не осознаешь всей серьезности проблемы. И Сметвик не осознавал, у него другая специализация. Попросил меня понаблюдать за пациентом, это в рамках профессиональной этики. Я затребовала анализы, посмотрела динамику — ба! — график круче с каждым днем.

— Поняла! — это снова Помона. — Руны надо наносить на внутреннюю поверхность черепа!

— Пом, расслабься! — произносим уже хором.

— Пользуясь простыми аналогиями, — продолжает медиведьма, — сейчас в твой гормональный бассейн вливается больше, чем выливается. Моя задача контролировать наполненность бассейна, для этого дважды в сутки изволь сдавать на анализ кровь и при каждом мочеиспускании отправлять мне с эльфом две-три унции...

Я во сне. Я в более нереальном сне, чем даже когда был драконом. Две Евы собрались сбрасывать гормоны из моего бассейна.

Обе высокие профессионалы. Поппи невозможно сравнить со школьной медсестрой, способной поставить градусник и дать таблетку. Не помню, чтобы она отправляла в Мунго заболевшего школяра (хотя я много не помню, увы). Она сама Мунго, все отделения от вирусологии до медицины катастроф. Помона — лучший декан. (Флитвик блестящий чародей и дуэлянт, Снейп гениальный зельевар, Макги в прыжке обращается в кошку… А Помона ЛУЧШИЙ ДЕКАН). Достаточно вспомнить, как умильно говорил о ней не верящий ни в бога, ни в черта, ни в министра магии Праудфут, сияя улыбкой на шрамированной физиономии.

Они, Поппи и Помона, добились всего, на что может надеяться женщина в нашем консервативном обществе. И по пути потеряли частную жизнь.

Смех и слезы на них смотреть. Стесняются, прячут смущение то за клоунадой, то за серьезным разговором. Но держатся. Слово дали! Голышки.

— Первый забор крови сделаем сейчас, — объявляет Поппи.

Автоматически подставляю запястье, как Чума приучил. Поппи смотрит с удивлением. Берет мой безымянный палец и небольно тычет в подушечку уголком кулона. Замирает, глядя сквозь меня, глаза бегают — что-то видит там.

— Сколько раз ты сбрасывал семя за последние полсуток?

— Пять.

— С женщиной или?..

— С женщинами. Про «или» больше не спрашивай, я этим и в детстве не грешил.

— В детстве этим все грешат, — беззаботно машет рукой Поппи. Натыкается на мой взгляд и отводит глаза. — Извини.

* * *

В приюте дрочили на пухлого мальчика. Заставили спрятать писюн между ног и собрать в горсти кожу на груди, как будто сиськи. И — всем дортуаром вприглядку. Я не участвовал только по малолетству. Мечтал, что вот подрасту и буду, как все, лежать с блаженной рожей, растягивая кайф. Или наперегонки, так тоже любили. А мальчик вышел в уборную и повесился. Он был домашний, еще неделю назад жил с мамой, папой и сестренкой. Вот и ушел к ним на небо.

Наши потом спорили. Кто говорил, дурак, самоубийцу не пустят на небо, а кто — самоубийство несчитово, потому что дети безгрешны, хотя все равно дурак. И ни одна сволочь НЕ УВИДЕЛА, что мы виноваты. Его ведь пальцем не тронули. С тоски он это. Не со стыда.

* * *

Поппи делает в уме какие-то вычисления и сообщает:

— Сейчас у тебя почти норма, поэтому возьмем за основу твой сегодняшний опыт: за полсуток пять раз — в сутки получается десять. Из них шесть раз — с семи пополудни до семи утра, поскольку пик активности у тебя приходится на ночное время. Не спрашиваю о твоих партнершах. Пока ты выдерживаешь график, твоя интимная жизнь меня не касается. Если окажется не с кем выдерживать, сразу к профессору Спраут на фитотерапию, я выпишу направление.

Помона, зардевшись, делает книксен.

— Если профессор ведет урок, то ко мне на процедуры, — завершает инструктаж Поппи и пытается соблазнительно облизнуть губы.

Губы и впрямь соблазнительные. Поппи золотой человек. Облизываться умеет. Но все вместе не монтируется. Похоже на то, как собирают деньги на приют для бездомных животных, посадив в доказательство породистую собаку. Она не своим делом занята, и это стреляет в глаз.

— Леди, — начинаю, — я вам бесконечно благодарен, но…

— Брысь под душ! — рявкает Помона. — От тебя воняет «шанелью» Хуч!

И не поспоришь. Не о чем.

Пока я намываюсь, Поппи читает лекцию «Что будет, если позволить уровню тестостерона расти как ему вздумается». Вкратце: зарасту шерстью, как питекантроп, стану басить, как Хaгрид, и вонять, как матерый кабан, и целью моей бесславной жизни станет всех самок осемениить, всех соперников под лавку, всех врагов на мясо! Службу побоку, школяров из замка вон — что за дурацкая идея кормить чужих детей, когда надо заводить своих?! Я лучший! Я Альфа! Я один достоин продолжить свой род!

— Интересно, на каком этапе Аргуса упекут в Азкабан, — вставляет Помона.

— В Азкабан могут не успеть. Там еще наклевывается интересная тема со старшекурсницами, их разгневанными отцами и заклинанием «Секо».

Осмеливаюсь вякнуть:

— На старшекурсниц у меня табу.

— Это у тебя, — сочувственно вздыхает Поппи. — А у питекантропа?

Откуда мне знать, что у питекантропа. Я им не был. Я был парнем из приюта, ценившим вверенную швабру. Имею опыт подавления бунта гормонов, а также бунта внутреннего жлоба и революционного пролетария. Просто сдерживал свои хотелки, не разбирая, гормоны ли их нашептывают или простая зависть. Сказал себе: они за стеклом. Девчонки, за которыми охота приударить и парни, с которыми охота подружиться. Их игрушки, их красивая одежда, золотые тарелки замка и парадные мантии попечителей ценой с дом в деревне — за хрупким стеклом, которое легко разбить, но вместе с ним разобьешь свою жизнь. Есть профессии, которые стоят на понимании таких вещей: инкассатор возит мешки, кассир считает купюры, а деньги они получают в день зарплаты. Если я достиг понимания раньше многих ровесников, то потому, что приют учит ценить то, что у тебя есть.

— Благодарен он, — ворчит Помона, вытирая меня знакомым банным полотенцем с гербом Хога. — Свинтус. Мы через себя перешагнули, задами тут вертим, а он благодарен!

— Он «благодарен, но»! — уточняет Поппи. — Отказаться хотел.

— А я о чем!.. Тешишь свое душевное благородство? Стыдно вымогать помощь по медицинским показаниям?.. И, конечно, тебе не приходит в голову, что любая женщина почтет за счастье быть с тобой!.. Посмотрись! — Помона подталкивает меня к зеркалу. — Много ты видишь на улице таких мужчин?..

— Боком поверни, — советует Поппи.

Меня поворачивают боком. И спиной. Любуются ямочками на мускулистом заду. На глютеусе, поправляет Поппи Помону. Той нравится: сладкое слово, похоже на «глюкозу».

— Ты уже не Аргус Ворюга, ты мечта! — резюмирует Поппи. — Если объявят чемпионат с призовым поцелуем в эти ямочки, то аристократки будут рвать друг другу волосы наравне со своими горничными.

— Не объявят, и не мечтай, — морщится Помона. — Победили бы все равно крестьянки, а это опасно для властей.

— Почему? — любопытствует Поппи.

— Почему победили бы или почему опасно для властей?

— Второе. Победа работниц физического труда очевидна.

— Потому что это создаст прецедент. Сегодня победили в борьбе за задницу Аргуса, завтра потребуют земли…

— …И воли, — автоматически добавляю я.

Помона смотрит с изумлением:

— Это устаревший лозунг. Лет на сто с лишним. Никогда бы не подумала, что ты интересуешься историей революционных движений.

— Пом, мы раздетые, — напоминает Поппи.

— И что, теперь нельзя о земле поговорить?!

Поппи с раздраженным видом срывает с крючка мантию, и, приобняв меня, аппарирует… не понимаю, куда. Второе за эти сутки незнакомое место в замке, которому я отдал жизнь!

Озираюсь, Поппи тянет меня за руку, но массы несопоставимы, и мы не успеваем отойти, как ворвавшаяся словно шар для боулинга Помона сшибает нас с ног.

Пол подо мной знакомо хрустит набивкой из конского волоса. Фактически это матрас размером с все помещение двадцать на двадцать футов. Стены и даже потолок обиты ватными одеялами разных расветок; сделать красиво и не пытались, лепили подряд розовые атласные, за ними лоскутные, опять атласные, уже в цветочек. Как будто тихие сумасшедшие оформляли палату для буйных. В узких окнах под самым потолком отливают зеленью толстые стекла с пузырьками, отдушины забраны коваными решетками. Дверей нет — сюда аппарируют.

— Изолятор для буйных, — подтверждает мою догадку Поппи, с видимым удовольствием растягиваясь на полу. — По назначению его не использовали никогда. Я тут нашла обойные гвозди в кульке из газеты девятнадцатого века.

— По меркам Диппета тут санаторий, — говорю, — вот и не использовали. Он приковывал буйных в подвале.

— Ща побуяним, — обещает профессор Спраут. Она с благостным видом валяется на животе и болтает ногами. — Поп, надеюсь, ты убрала гвозди?

— Нет, в потолок понатыкала. Чтоб ты не слишком высоко подпрыгивала.

— Поп, я, кажется, созрела.

— Кажется или созрела?

— Не убегу, точно. Хочешь, забери мою палочку.

— Смотри, я могу остаться…

Не дождавшись ответа, Поппи берет в охапку свою мантию, подхватывает две палочки и аппарирует.

Помона переворачивается на спину и глядит мимо меня в потолок. На приглашение это непохоже, ложусь рядом, не прикасаясь, но чувствуя ее тепло и запах.

Молчание затягивается, и я спрашиваю первое, что приходит в голову:

— Помона, а где твоя мантия?

— Дома осталась. У меня нет красивого белья, и я уговорила Поппи встретить тебя в ванной. Сначала-то мы собирались честь честью зайти на чашку чая…

— А почему Поппи взяла с собой мантию?

— Потому что у нее есть красивое белье. Просто сейчас оно завернуто в мантию, ты не видел, Аргус, помнишь наш дуб?

— Конечно, — отвечаю, чтобы ее не обидеть, и только потом до меня доходит, что речь о дубе у волшебного родника. О дубе с листьями, похожими на пламенеющие мечи.

— За ту работу у меня серебряная медаль университета Саламанки и приглашение на место преподавателя из Шармбатона. А директор Диппет занижал оценки грязнокровкам, чтобы, упаси бог, не пролезли в Минмагии, и влепил мне «выше ожидаемого». Потом спохватился, исправил на «превосходно» и взял меня на вакансию профессора. Чтоб конкуренты не сманили.

— Прости, не помню всех обстоятельств.

— Ты и не знал, эликсир забвения тут ни при чем… Ты не интересовался, Аргус! Простой девчонке дал эльфа-садовника, словно профессору, показал волшебный родник, и забыл, как будто так и надо!

— А так не надо?

— Так никто не делает. У всех услуга за услугу.

— И у Поппи?

— Поппи подруга.

— А я управляющий этого замка. Скажем, я решил, что для дела лучше, если родничок будет под присмотром, а в школе появится молодой перспективный препод.

— А что я почти не старюсь, тоже для дела?

— Не знаю, может, особенность организма?

— Зато я знаю. Это особенность родника! Летом сорок девятого я от него кабанов гоняла, а то повадились… Топчут, роют, гадят, а я залезла на ветку и долблю ступефаями. Спала в гамаке, вполглаза, и видела фею. Не поняла ничего, она по-своему лопотала, но с тех пор я вот такая. Утром расчищу родничок от нападавших листьев, наберу воды для чая. Поппи этого чая больше меня пьет и хвастается, что цвет лица как у девушки, а я по-настоящему девушка лет двадцати по всем анализам! И вот я тебя спрашиваю, Аргус Гермес Ворюга: почему мне?!

— А почему нет? Ты карабкалась, я оценил усилия и подсадил. Мне это ничего не стоило, Помона! Садовник меня вообще раздражал: называл герр зандкастлфюрер, и сам Адольф. Про фею я не знал, а о чем не знаешь, то не жалко потерять. И сейчас не жалко. Я вот совсем не уверен, что фея без разбора одаривает пожилых хозяйственников так же, как юных девушек… А теперь ты мне скажи, Помона Спраут. Зачем ты устроила клоунаду с Поппи?

— Одна я бы не отважилась, Аргус. Легко крутить любовь в шестнадцать, со своим поколением, когда все бегом и наперегонки. А я рвалась по учебе и пропустила общий угар. Глядь, уже профессор, и надо рваться вдвое, поскольку звание не заменяет знания. А главное, нет сожалений о потере. Пять тысяч квадратных ярдов теплиц, знаешь ли, такой простор для опытов, на которые не хватит десятка жизней, такой кайф, что мальчик, однажды мявший твои титьки, вспоминается как недоразумение. В общем, девица я. Застряла в этом забавном положении.

О, сколько нам открытий чудных…

* * *

Их четверо: синичка-гаичка Чикади, долговязый Густав, сосредоточенный на чем-то своем Мятлик, похожий на потерявшего очки Знайку, и Сони. Дедал за спинами, подталкивает мнущуюся компанию ко мне. Профессору Спраут все пожелали доброго утра, профессор выдержала стоически. Мы с ней голые и перемазанные, как годовалые дети, дорвавшиеся до акварельных красок, эльфам по барабану. Будь мы в парадных мантиях, тогда обратили бы внимание.

— Хозяин Ворюга! — переходит к повестке дня Дедка. — Эти хорошие эльфы хотят отчитаться о проделанной работе.

Хорошие эльфы мнутся, и Дедка для вдохновения награждает подзатыльником Сони:

— Начинай!

— Эльфы были в гостях у человеческой девочки Салли, перебрали и почистили плиту, потом готовили к продаже доски!

— Подробнее, — требует Дедка. — Какие доски, как готовили.

— Доски резные с картинками сова… сову…

— Совокуплений, — подсказывает Мятлик. — Восемнадцать в хорошем состоянии, обработаны воском и отполированы. Пятнадцать подгнившие, переданы краснодеревщикам, из них тринадцать на реставрацию, две обещают сделать заново.

— Еще подробнее! Интересные картинки?

— Познавательные, — солидно произносит Мятлик.

— Эльфы посмотрели и стали познавать! — бодро ляпает Сонька.

— А там и другая молодежь подтянулась… — добавляет Дедал.

Ирония и молодой эльф — как супрематизм и тракторист, существуют в разных измерениях. Вся компания дружно кивает.

— Столько нового! — с энтузиазмом добавляет Чикади. — Я три раза теряла сознание!

— Теперь следует ждать ребенка, — информирует Мятлик.

Помона, прикусив мякоть ладони, удерживает рвущийся смех.

— Всем спасибо, — принимаю отчет, — бригаде два фунта арахиса за помощь девочке Салли, Чикади отдельно фунт лещины для восстановления сил. Свобод…

Не успеваю договорить, как компания исчезает.

Дедка, расслабившись, плюхается на матрасный пол.

— Через двадцать четыре недели ВСЕМ следует ждать ребенка. А кому работать?

«Такая ночь. Бередящая», — вспоминаю своего волкодава (придуманный друг — признак ребенка с проблемами социализации. Американцы от этого лечат). Точно не знаю, сколько эльфов ночевало сегодня в замке. У кого-то не закрыт контракт на лето, у других контракт на годы, но с эльфийской божественной аппарацией расстояний нет, они поболтать приходят из Лондона… Пожалуй, сотни две эмпатов заводились друг от друга, теряя сознание в мультиоргазмах. Это объясняет всё. Потерянную женщиной-кошкой маску декана, энтузиазм второй круглой попы Магбритании в темном коридоре, решимость Пом и Поп. На Хуч эльфы, судя по всему, не повлияли, для нее секс вроде разогревающего массажа перед матчем.

— Есть и хорошая новость, — напоследок сообщает Дедал. — Мадам Брийош, кондитерша, похудела сразу на четыре фунта!

И он аппарирует из положения лежа, как умеют только эльфы.