Французская сарабанда на английский манер (джен)

Когда колокол отбил половину второго, головная боль стала до такой степени нестерпимой, что Ришелье начал всерьёз опасаться самым постыдным образом потерять сознание — или, что значительно хуже, продемонстрировать всем собравшимся содержимое своего желудка.

Ему требовались немного тишины и покоя, иначе встреча, назначенная за час до рассвета, могла сорваться в самый последний момент. Незаметно покинув душный и шумный зал, он оказался в одном из плохо освещённых боковых коридоров, которыми обычно пользовалась прислуга, однако, к его досаде, этот путь отступления выбрал не только он: впереди за поворотом поспешно скрылась увлечённая друг другом пара, и голубое с золотом платье дамы позволило ему безошибочно опознать мадам да Шеврез.

Господин кардинал успел пройти едва ли десяток шагов, строя вполне очевидные предположения о личности её спутника, когда за его спиной зазвучали торопливо приближающиеся шаги, и уже в следующее мгновение кто-то на него налетел, едва не сбив с ног.

— Сударь! — раздражение, тщательно сдерживаемое весь вечер, наконец, прорвалось, и в голосе Ришелье зазвучала та же непримиримая резкость, которую он привык изливать в адрес защитников Ла-Рошели. — Вы помутились рассудком, или намеренно решили нанести мне оскорбление?

— Сударь, — отозвался в тон ему незнакомец, — вы мне изрядно мешаете — и я намерен дать вам это понять в любой доступной для вас форме!

— Ваши почтеннейшие родители не научили вас прежде смотреть туда, куда вы имеете неосторожность направиться? — холодно поинтересовался господин кардинал, испытывая от подобной дерзости скорее уже изумление.

— Разве я обязан смотреть на то, что предпочел никогда бы не видеть? — нахально ответил ему молодой человек, в котором Ришелье наконец узнал того белокурого англичанина, прожигавшего ревнивыми взглядами мадам де Шеврез.

— Есть, однако, те вещи, на которые стоит смотреть, если господь в своей милости одарил вас глазами и головой, на которой им положено находиться, — желчно произнёс кардинал. — Иначе вы рискуете её потерять, — Ришелье вышел на свет, и по лицу молодого человека стало понятно, что он осознал, в какой неловкой и опасной ситуации очутился.

— Примите мои извинения, ваша светлость — покаянно, однако не слишком низко, склонил голову тот. — Я не имел чести знать, с кем говорю.

— Теперь вам это известно, — сурово произнёс господин кардинал, ни на секунду не поверив в его раскаяние. В коридоре, конечно же, было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть столь узнаваемого силуэта.

— Уповаю на прославленное великодушие вашего высокопреосвященства, — ещё раз поклонился молодой человек, бросая быстрый и отчаянный взгляд вглубь уже опустевшего коридора, — и прошу меня извить, но я чрезвычайно спешу, — он удивительно ловко сместился в сторону и с буквально лишившим Ришелье дара речи нахальством кинулся по коридору бегом и стремительно скрылся за поворотом.

Теперь же провидению было угодно столкнуть их вновь: в месте, которое никак нельзя было предугадать и в столь неподходящее время. Господин кардинал мог только догадываться, что привело английского еретика именно в эту церковь, и как ему удалось оставаться до сих пор незамеченным, однако он давно приучился не верить в случайные совпадения. Впрочем, теперь он намеревался свести их знакомство несколько ближе, и, возможно, продолжить его в стенах Бастилии.

— В неурочный час вы здесь оказались, сударь. До утренней мессы еще пара часов, — голос Ришелье эхом отразился от стен и раскатился по церкви. — В прошлый раз нам так и не довелось закончить беседу, а вы так спешили, что даже не потрудились представиться.

В мерцающем свете лампад бледное лицо англичанина выглядело столь потрясённым, что даже самый требовательный судья счел бы это непреложным свидетельством того неоспоримого факта, что молодой человек удивлён неожиданной встречей не меньше самого кардинала.

— Люциус Малфой, виконт Болингброк, к вашим услугам, — сумел он, наконец, совладать с собою и отвесил церемонный поклон, украдкой вглядываясь в сумрак за спиной кардинала в поисках тех, кто мог бы его сопровождать, а затем потянулся к поясу и, как могло показаться со стороны, коснулся узких ножен кинжала.

— Право, сударь, не стоит, — Ришелье отступил назад, — мои люди ожидают снаружи, и стоит мне лишь позвать, они тотчас же будут здесь. Вы же не станете проливать кровь под сводами церкви?

— У меня даже в мыслях не было! — покачал головой виконт, показывая, что держит в руках всего лишь деревянные чётки. — Я предпочёл бы изгладить из памяти вашей светлости любые воспоминания, — он на мгновение отвёл глаза, в которых блеснул колдовской отсвет пламени, — о тех неприятностях, которые я имел неосторожность доставить.

— Увы, подобное чудо возможно лишь волею Господа, — господин кардинал вновь приблизился, не отводя взгляда от чёток, и в его голове зародилось ещё не до конца оформившееся подозрение, способное пролить свет на истинные причины происходящего. — Однако искренне раскаяние, идущее из глубины сердца, смягчает любую вину, ибо Библия учит нас, прежде всего, прощать.

— А разве не побивать камнями? — Болингброк задумчиво поднял бровь.

— Лишь тех, кто упорствует в своих заблужденьях и отвергает Святой Престол. Впрочем, мне показалось, когда вы молились, я отчетливо слышал латынь. Неужели в свите маркиза Бэкингема скрывается тайный католик? — озвучил господин кардинал внезапную и весьма интригующую догадку, которая могла принести неожиданные плоды.

Виконт раздраженно дернул плечом — видимо, тема была для него неприятной.

— Credo in Deum Patrem omnipoténtem, Creatorem cæli et terræ, et in Iesum Christum, Filium Eius unicum⁽¹⁾, — не только не стал отпираться он, но и посмотрел в глаза Ришелье с вызовом. — И хоть я далёк от богословия, ваша светлось, но с некоторыми доктринами решительно не могу согласиться. Смею предположить, что святой Иероним, ужившийся в пещере со львом, был бы поражён временами, которые наступили. На этом берегу Ла-Манша преследуют тех, кто молится на французском, а на соседнем — тех, кто всё еще предпочитает латынь.

— Допускаю, он был бы исполнен печали, что, словно во времена Калигулы и Нерона, добрым чадам матери нашей церкви приходится скрывать свою веру при дворе язычников и содомитов, — с глубокой горечью произнёс Ришелье. — Я буду молиться о том, чтобы ваш секрет не покинул этих священных стен.

— Вы предлагаете мне уповать на силу вашей молитвы? — усмехнулся в ответ виконт.

— И милость Господа, — кардинал выдержал паузу, а потом снова заговорил: — Бытует расхожее мнение, что все в этом мире делятся на два типа людей — тех, кто готов плясать и тех, кому дано дергать за ниточки. Неужели, виконт, вы готовы до конца жизни подобно вору скрываться, пока бессовестные марионетки бросают на растерзание львам ваших братьев?

— Вы мне предлагаете сметить кукловода? — лицо Болингброка вновь исказила усмешка. — Простите меня, ваше высокопреосвященство, однако я верю не только в Господа, но и в Британию. Я верен, прежде всего, её интересам, и предпочту танцевать на родной мотив. Кроме того, вам нечего мне предложить взамен.

— Даже если я предложу вам жизнь и свободу? Впрочем, у вас будет время на размышление в тихом месте, — холодно произнёс кардинал, уже предвкушая, как этот наглец поумерит спесь в камере, и повысил голос, призывая своих людей.

— Увы, я вынужден пренебречь вашим гостеприимством, — с достоинством поклонился виконт, заслышав приближающиеся шаги и лязг оружия — а затем, не гнушаясь совершить святотатство, скрылся за алтарём. Но бежать ему было некуда — так рассудил господин кардинал, однако, когда его люди обыскали алтарный предел, там никого не было.

1) Credo in Deum Patrem omnipoténtem, Creatorem cæli et terræ, et in Iesum Christum, Filium Eius unicum (лат.) — «Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли. И в Иисуса Христа, Единственного Его Сына…» Виконт Болингброк цитирует начало латинского текста Апостольского Символа веры, используемого в богослужении Римско-католической церкви.

Вернуться к тексту