Французская сарабанда на английский манер (джен)

Часы на башне святого Иоанна⁽¹⁾ пробили три четверти пятого, когда из восточных ворот обессилевшего после ночных увеселений и погрузившегося в утреннюю дремоту Лувра показался небольшой отряд укутанных в тёмные плащи и вооруженных людей.

Двое из них, надвинув поглубже шляпы, освещали дорогу третьему — высокому и худощавому господину, и ещё двое замыкали это странное шествие.

Они быстрым шагом пересекли площадь и оказались у запертых на ночь дверей Сен-Жермен-л'Осеруа⁽²⁾. Господин уверенно постучал в тяжёлую створку три раза, и та распахнулась, пропуская ночного гостя и сопровождающих его лиц под украшенные готическим кружевом своды.

Брат-привратник склонился в поклоне, когда государственный секретарь по военным и иностранным делам Франции, Арман-Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье откинул с лица капюшон.

— Уже прибыли? — спросил он после некоторого молчания, на что привратник отрицательно покачал головой:

— Никак нет, Ваше Высокопреосвященство, кроме меня, здесь никого нет.

Что ж, время еще оставалось. Как вы уже догадались, этой ночью под своды Сен-Жермен-л'Осеруа господина кардинала привело отнюдь не желание помолиться в предутренней тишине, а назначенная здесь встреча. От неё зависело спокойствие католической Франции, судьба которой в очередной раз готова была вершиться под звон тех же колоколов, что в и августе одна тысяча пятьсот семьдесят второго⁽³⁾.

Велев своим людям остаться в притворе, господин кардинал двинулся вглубь один. Тьму разгоняла лишь пара лампад, и это слабое освещение придавало особую торжественность храму, позволяя воображению до бесконечности расширять его пределы, погруженные во мрак.

Неф наполняла гулкая тишина, и господин кардинал не сразу разобрал тихий шепот. Вдруг одна из лампад засияла голубоватым светом, позволив ему различить, что в полумраке у алтаря застыла фигура, в очертаньях которой было что-то зловещее и неправильное.

Ришелье не был подвержен большинству суеверий своей эпохи, однако всё же осенил себя крестным знаменем и прошептал «Vade retro, Satanas»⁽⁴⁾, но таинственный свет не погас, как не преминул бы сделать огонь преисподней, а загадочный незнакомец не двинулся с места.

Однако, словно почувствовав чужое присутствие, тот неожиданно обернулся, и в свете таинственного голубого огня господину кардиналу предстал самый что ни на есть настоящий посланец дьявола, однако принадлежавший вовсе не к тем, кому по должности полагаются рога и раздвоенные копыта — нет, это был некто куда более злокозненный и коварный.

У алтаря стоял один из английских дворян, принадлежащих к свите маркиза Бэкингема⁽⁵⁾. Этот разодетый в шелка наглец с подкрученными усами, как и положено чёрту, крутился этим вечером за левым плечом своего хозяина и оставил о себе самое неприятное впечатление, которое позже только усугубил.

Чтобы понять всю глубину неприязни, которую испытал в тот миг Ришелье, стоит перенестись в начало этого судьбоносного дня и проследить всё по порядку.

Мигрень донимала его с утра, и в такие дни он старался остаться в постели — порой это ему вполне удавалось, но сегодня такая роскошь была просто непозволительна. Что ж, Господь посылает нам лишь те испытания, которые мы в силах преодолеть — так рассуждал господин кардинал, давно привыкнув к подобному проявлению божьей милости, и лишь иногда позволяя себе нет, не сожаление, но слабую его тень.

С самого своего рождения он был тщедушным и слабым ребёнком, но привык с этим жить, и даже вначале, по настоянью семьи, выбрал стезю военного. Однако, достигнув семнадцати лет, был вынужден сменить мундир на сутану, но это лишь укрепило его в привычке не позволять себе лишних слабостей и не давать своему телу поблажек.

Так что, поднявшись с постели, он прочел пятидесятый псалом, и, закончив с утренним туалетом, привычно принялся за дела, смиренно надеясь, что хотя бы к полудню почувствует себя лучше.

Увы, даже самые искренние молитвы не всегда достигают небес, и его многострадальная голова, гудящая в правом виске словно после залпа мортиры, вместе со всей бренною оболочкой должна была присутствовать в Лувре при прибытии английской делегации, а вечером сопровождать Его величество на балу.

Приготовления к торжеству начались еще за неделю: зал был украшен сотней свечей белого воска, что являлось неслыханной роскошью по тем временам, были приглашены полторы дюжины скрипачей, а повара готовились поразить иностранных гостей на королевском обеде.

Приглашенные начали прибывать к шести, по мере прибытия наполняя зал и усиливая многоголосый гомон. Царственная чета изволила пожаловать к половине одиннадцатого, и за спиной Людовика XIII мрачной тенью возвышался его первый министр. К нашему сожалению, недомогание, настигшее Ришелье в этот день, сделало его излишне нервным и, определённо, более желчным, что, пожалуй, и повлекло за собой цепь невероятных событий, лишь часть из которых попала на страницы исторических хроник.

Впрочем, говоря откровенно, Его величество, и так отличавшийся капризным и вероломным нравом, сегодня также пребывал в особенно меланхоличном настроении, составляя вполне привычный контраст со своей прелестной юной супругой, которая, похоже, получала от царивших вокруг веселья и суеты искреннее наслаждение. Она расточала улыбки и принимала положенные знаки внимания от придворных, потративших на шелка, золотое шитье и драгоценности столько, что господин кардинал не удержался от язвительных мыслей о том, что на них можно было бы, пожалуй, снарядить пару фрегатов или вооружить полк.

Стоит ли говорить о том, что, на его взгляд, в позёрстве и мотовстве англичанам удалось перещеголять всех. И главным событием этого вечера стал возглавлявший английскую делегацию Джордж Вильерс, маркиз Бэкингем. Уверенный в себе, убежденный, что законы, управляющие другими людьми, не имеют к нему отношения, он слыл самым красивым вельможей и самым изысканным кавалером как у себя на родине, так и на французской земле. Его атласный колет украшали более сотни жемчужин, которые будто бы невзначай отрывались от серой ткани и, весело подпрыгивая, катились по паркету к ногам танцующих.

«Ах, бросьте! — беспечно отмахивался маркиз, когда ему любезно пытались вернуть подобранный жемчуг. — Оставьте себе на память эту безделицу!»

Однако мало для кого из собравшихся было тайной, что своим богатством и особым, пожалуй, даже исключительным положением маркиз был обязан лишь щедротам своего короля Якова I, и шлейф непристойных слухов об их отношениях тянулся от Лондона до Парижа, словно облако пыли за отступающей кавалерией.

Не меньшим количеством слухов удалось обрасти и юному графу Холланду, кого недобрые языки уверенно прочили маркизу в преемники, намекая на то, что третий десяток — это уже слишком много для того, чтобы сохранить благосклонность немолодого, но всё еще сластолюбивого короля.

Впрочем, кажется, досужие слухи того вовсе не занимали, и он предпочёл уделить своё внимание женщине, чья красота могла сравниться лишь с её любовью к интригам — герцогине Шеврез, которая этой ночью умудрялась переглядываться не только с ним, но и с белокурым, практически в серебро, молодым человеком в вишнёво-красном камзоле, шитом золотой нитью и украшенным мелкими бриллиантами. Поначалу он весьма скромно держался рядом с маркизом, однако любезности, которыми Холланд одаривал мадам де Шеврез, кажется, заставили его испытать самую неприкрытую ревность, от чего его напускная скромность если и не сошла на нет, то сильно сдала позиции.

Заметим, что в этот момент мысли его высокопреосвященства занимали отнюдь не молодые дворяне, которыми ветреная герцогиня вознамерилась пополнить свою коллекцию — куда больше его интересовал сам английский посланник и те почти неприкрытые знаки внимания, что он чуть ли не с первой встречи стал оказывать её царственной подруге.

Маркиз Бэкингем легким шагом вёл Анну Австрийскую сквозь бальный зал, и их куранта⁽⁶⁾ казалась кардиналу едва ли пристойной — и он готов был поспорить, что его величество вполне разделял это мнение.

1) Имеется в виду часовая башня на острове Сите, которую построил в середине XIV века король Иоанн II Добрый, чтобы наблюдать с высоты за возможным передвижением по Сене английских войск. В 1370 году на ней были установлены первые публичные уличные часы.

Вернуться к тексту

2) Церковь Сен-Жерме́н-л’Осеруа́ (фр. L'église Saint-Germain-l'Auxerrois) — церковь св. Германа (Жермена) Осерского. Расположена в центре Парижа, с восточной стороны Лувра, на Луврской площади. Во времена, когда Лувр был королевским дворцом, Сен-Жермен-л’Осерруа служила приходской церковью для династии Валуа.

Вернуться к тексту

3) 24 августа 1572 года, в день св. Варфоломея, по приказу Екатерины Медичи колокола Сен-Жермен-л'Осеруа подали сигнал к началу истребления гугенотов, которые были приглашены на свадьбу Генриха Наваррского с Маргаритой де Валуа.

Вернуться к тексту

4) Vade retro, Satanas (лат.) — Изыди, Сатана.

Вернуться к тексту

5) Титул герцога Бекингэма Джордж Вильерс получит только в 1623 г., до этого он носил титул маркиза Бэкингэма.

Вернуться к тексту

6) Куранта — Придворный бальный танец XVI-XVII веков. Темп умеренный. Исполняется оживленно, с частой сменой ритмов, с многочисленными реверансами и поклонами. Начиная с середины XVII века куранта стала танцеваться более плавно, в характере торжественного шествия. В середине XVI века в Париже появилась французская разновидность куранты. В описываемый период стала исполняться вторым по очереди танцем. В ту пору она стала очень изысканной и вобрала в себя самую суть манеры исполнения придворных танцев. Это дало основание называть её «танцем манеры» или «докторским танцем», имея в виду то, что человек, постигший танцевальные фигуры Куранты, считался учёным человеком, «доктором танцевальных наук».

Вернуться к тексту