На грани миров (джен)

Все оставшиеся дни поездки прошли как в тумане. Я смутно помнила, как мы поднимались на Везувий, который, несмотря на разрушительную силу, спящую внутри, выглядел безобидно. Помнила, что гуляли по Неаполю, точнее, слонялись по городу в поисках пиццы, но все рестораны были закрыты на сиесту. Помню, как приехали в Любляну уже поздно ночью, сонные и уставшие. Но вот что было между всем этим — я выпустила из виду.

Ну а как еще можно было среагировать на слишком уж реалистичное видение? Естественно, я только и делала, что думала и передумывала снова и снова, что же такое выдал мой воспаленный, перегревшийся в Помпеях мозг, и не следовало бы мне записаться на прием к психиатру.

По приезде домой я все-таки отмела эту довольно-таки здравую мысль по той простой причине, что за последние два дня, сколько бы я не пыталась вызвать образ из видения, он не приходил. Одноклассники и учителя немного странно поглядывали на меня, но это было ожидаемо ввиду моего постоянного молчания и затуманенного взгляда в одну точку. Несмотря на некоторую заторможенность, я успела заметить, как классный руководитель облегченно вздохнул, когда за мной приехали.

Я рада была вернуться домой. Выспавшись, обнявшись с семьей и затискав собаку чуть ли не до смерти, я чувствовала небывалый прилив сил, и проблема видения сдвинулась куда-то на периферию сознания. Больше не повторялось, ну и туды его в качель. Правда, грустный Святой Петр преследовал меня во снах всю ночь. Но все-таки сны — это одно, тут не только святые из подсознания выплывут, а реальные видения — это уже совсем другое. Второй Вангой мне точно не стать. Да и не больно-то хотелось.

— Ну давай, рассказывай! — Утро начиналось не с кофе. Звонить мне родители каждый день не звонили, но меня просьбы рассказать о каком-то событии всегда раздражали. Еще слепящей лампы прям в глаз и одностороннего окна для полноты атмосферы допроса не хватало. И главное, и мама, и папа выпучили глаза так, будто я им буду про восставших помпейских мертвецов рассказывать. Хотя, если подумать, так оно и случилось, собственно.

Покрутив в руках кружку с остывшим чаем, я грустно, прямо как Святой Петр, глянула на телевизор, по которому брат смотрел Кунг-Фу Панду. На эпическом «Скыдыщ» я обернулась к родителям и вздохнула.

— Чего рассказывать-то. Рим как Рим, большой. Ватикан — маленький; Папа, совести у него нет, на аудиенцию не вышел. В Помпеях гипсовые формы тел погибших людей лежат. А Везувий невысокий, и не очень-то похоже, что он может быть катастрофически разрушительным. — Кивнув своим мыслям, я решила, что план по охвату всего произошедшего за неделю выполнен. Но родители так не думали. Так же, как и все остальные родственники, почтившие нас своими звонками в Скайпе. Историю с кучей подробностей пришлось повторять раз пять, не меньше.

В общем, радость от возвращения домой пропала еще в первый же день. И это я еще забыла, что мне целый месяц еще учится, ага.

Как и следовало ожидать, никаких странных видений, святых и других прекрасных вещей в моем сознании больше не наблюдалось. Я забросила попытки понять суть их природы и списала все на жару и солнечный удар.

Начало июня выдалось дождливым и прохладным, поэтому сидеть на уроках было не так обидно. Хотя, большинство развлекалось тем, что не слушали учителя, а дописывали эссе по другим предметам. Не учится ради того, чтобы учится — это было про нас. Я же оставила все на последний день перед дэдлайном, чтобы потом с горящей пятой точкой строчить три листа про неудавшуюся революцию в романе «1984». Видимо, не хватало мне адреналина. Ни погода, ни настроение не располагали к выполнению каких-либо работ, поэтому в школе я просто глядела в потолок, а дома — в экран ноута.

Сегодня, например, решила в тысячный раз пересмотреть «Ищите женщину». Любовь к советскому кинематографу не пропала даже после трех лет в эмиграции. В общем, дни мои проходили скучно и однообразно. Так мне казалось именно до того момента, как на экране прозвучало «У вас что, начались видения, как у Жанны Д’Арк?» Мозг непроизвольно ответил «да» и воскресил в памяти помпейскую улицу: Белые каменные дома, мужчины в тогах, столб дыма из Везувия. Буквально минута — и я снова видела все это наяву.

Подернутая дымкой, странная реальность переплеталась с настоящим, где остались моя комната, ноутбук и застывшая картинка на экране. Я застонала и закрыла лицо руками, считая до десяти и надеясь, что к тому времени все снова станет прежним. Но оно не стало, и, видимо, не собиралось становится прежним даже через десять минут.

— Да, у меня начались видения. Теперь я с уверенностью могу сказать, что я сошла с ума. — Казалось, от такой констатации факта видение пропадет, или же я проснусь. Но дымка с глаз не спадала, а столб дыма все еще стоял перед глазами, так же, как и переполошенные и жутко испуганные люди Помпей.

Собравшись с мыслями и зажмурив глаза, я попыталась вспомнить, что я сделала в прошлый раз, чтобы видение исчезло. Прислушиваясь к своим ощущениям, я чувствовала, будто была на грани, где пространство и время стираются, соединяются воедино и останавливаются. Реальности были будто сотканы из нитей, за которые я могла потянуть и оказаться в любом месте в любое время. Это было прекрасно, и в то же время это пугало, ведь ни один смертный человек не мог обладать такой способностью. Мне казалось, что используй я ее, мне придется заплатить за это непомерную цену.

Открыв глаза, я зацепилась взглядом за ноутбук, как за тростинку в болоте, выныривая из-за грани миров. Видения не было. Фильм продолжился именно на том моменте, на котором замерла реальность. Единственное, что я поняла, это то, что видение не было просто видением; я действительно была на грани своей реальности и давно забытого прошлого. То есть, я могла видеть то, что было давным-давно. Могла ли я туда попасть? Если из-за грани, как я назвала странное задымленное реальностями место, можно было сфокусироваться на моем мире и попасть туда, можно ли было сделать то же самое с другим миром?

Хитро улыбнувшись, я снова попыталась вызвать образ помпейской улицы в голове, замечая, что оказываюсь между двумя реальностями, только в этот раз я решительно потянулась в сторону приглушенных криков и плача, слыша их все отчетливей, что говорило о том, что я на правильном пути. Вот только я не очень вовремя вспомнила о том, что в своей реальности я была в джинсах и футболке, что контрастировало с одеяниями помпейцев, да и вообще я лежала на кровати. Поэтому нечего было удивляться тому, что в Помпеях я оказалась мало того, что в странной одежде, так еще и лежащей на мостовой.

Как конь, не ожидавший такой подлянки в виде меня на дороге, не раздавил мое тельце, осталось загадкой для нас обоих. Я откатилась к бордюру и забежала в первый попавшийся узкий поворот, переводя дыхание.

Я была в прошлом! У меня была своя суперсила!

Попрыгав на месте от радости, я все-таки решила, что извержение извержением, а для местных мой внешний вид должен был быть настоящим шоком. Меня видели некоторые особенно тормозящие личности, но не думаю, что тогда им было до меня дело. Хотя, я не могла точно знать, кто спасется, а кто — нет, и не будет ли история о пришелице в странных одеяниях, упавшей с неба, гулять по всей Римской Империи.

Земля содрогнулась, и я ухватилась за стену, стараясь не упасть. Пора была линять отсюда, но очень уж хотелось прогуляться по городу. Мысленно укорив себя за бессердечность по отношению к без одного дня мертвецам, я приметила синее платье, так кстати висящее на веревке у окна в глубине улочки. Воровать было нехорошо, только вот кому его потом носить? Правильно.

Напялив широкое платье поверх своей одежды и сняв с руки часы, я медленно побрела в сторону беготни и криков. Я понимала, что лучшее решение — вернуться в свою реальность, чтобы вдруг не изменить будущее. Но каковы гарантии того, что я уже его не изменила своим неосторожным появлением? Или тем, что забрала чье-то платье. Эффект бабочки мог оказаться правдой, и весь ход событий мог быть нарушен вплоть до того, что я могла не родиться. То, что я еще стояла в платье посреди Помпей, было приятным фактом и успокаивало мою совесть.

А еще у меня жутко чесались руки осмотреть хотя бы небольшую часть города. Вот только выйдя на широкую улицу в суматоху бегущих в разные стороны людей и криков, я потеряла всякое желание гулять. Небо темнело от покрывающего его дыма, земля подрагивала, заставляя людей хвататься за все подряд. Паника и хаос вселились в души тех, кому осталось жить не больше суток. Я чувствовала безысходность, исходившую от каждого человека, страх не пережить этот день. Разве можно было остаться безучастной?

Внимание сфокусировалось на плачущем ребенке, который сидел на ступеньках какого-то дома. Я осмотрелась вокруг, пытаясь найти хоть кого-то, подходящего на роль родителя, но не могла понять что-либо в поднявшейся суматохе. Я подошла к ребенку и попробовала утешить. Что я могла? Увести его? Но куда? Спрятать? Попытаться найти его родителей? В любом случае могли бы они спастись?

Я крепко взяла его за руку, пытаясь представить свой мир и вернуться за грань вместе с ним. В тот момент я даже не думала о логике поступков, об опасности и неправильности своего решения. Я не должна была менять прошлое, и я не должна была спасать кого бы то ни было. Но я делала это, пытаясь вызвать образ своей комнаты. В момент, когда дымка начала появляться, рука ребенка выскользнула, и я вернулась в Помпеи. Мальчик был на руках у женщины, гневно смотрящей на меня и прижимающей ребенка к груди, будто я хотела отнять его у нее. Я поспешно отошла, вскидывая руки в защитном жесте и коря себя за неосторожность.

— Non tangere mea filius! Non tangere eum!* — Она кричала, размахивая свободной рукой и шагая в сторону от меня, прямо к дороге. Плечо что-то обожгло, и я отвлеклась на пепел, падающий с неба. Неужели началось?

Все произошло слишком быстро. Мать с ребенком на руках, все еще крича на меня, не заметила, как вышла на дорогу, по которой ехала телега. Пепел сыпался на всех без исключения, и лошадь, издав непонятный звук, встала на дыбы. Копыто сделало полукруг в воздухе, встречаясь с головой женщины, и я услышала хруст, будто кто-то сломал стержень карандаша.

Ребенок больше не плакал, но никто не обратил внимания, пытаясь спасти собственные

жизни. Пепел жег кожу, а я смотрела на две переплетенные фигуры на дороге, вспоминая то, что говорили когда-то давно одноклассницы. «Это ужасно, выставлять их тела на осмотр», говорили они, а я не соглашалась. Видеть гипсовые пустышки за стеклом, знать, что когда-то давно эти люди умерли, это одно. Но видеть их смерть, знать, что все это было на моей совести — совсем другое.

Я узнала фигуры — видела их у входа в Помпеи еще на экскурсии в мае. Разве могла я подумать тогда, что их смерть была первой? Разве могла я знать, что в их гибели была виновата я? Мне было страшно. Не только от того, что я убила двоих людей, пусть и косвенно. Если гипсовые формы их тел лежали в музее Помпей, это значило, что я не могла менять историю, даже если бы захотела. Каждый мой шаг, каждое мое действие находило отклик в будущем, которое уже свершилось. Будущее включало мое путешествие в прошлое, и это не могло не пугать, потому что тогда никакого смысла пытаться менять что-то не было, вся моя судьба, как и судьба миллиардов людей, была уже написана и не подлежала изменению.