Лимбо кошмарных грёз (джен)

В тот день вернувшись домой из школы, она хлопнула дверью устало сбросила на пол тяжёлый, раздутый рюкзак и тут же сморщилась, испугавшись громкого звука. Из кухни выглянул отец, с укором посмотрел на неё, мотнул головой в сторону лестницы на второй этаж и быстро исчез за дверью. Она досадливо прикусила губу, и принялась торопливо разуваться, стараясь не издать ни звука. Из кухни уже слышались спорившие голоса: высокий, встревоженный и мягкий, успокаивающий. Маму в последнее время ужасно раздражали громкие звуки. Она начинала нервничать и долго не могла прийти в себя, поэтому они с отцом шмыгали по дому, как мыши.

Она быстро повесила на крючок у двери ключи от дома и плеер с наушниками (мама жаловалась, что до неё невозможно дозваться, и требовала всегда оставлять их в коридоре) и, перешагивая через две ступени, поднялась в свою комнату. Комната была идеально выдраенной и почти пустой: у окна стоял письменный стол с настольной лампой, рядом — кровать и небольшой гардероб.

«Надеюсь, мама не сильно разнервничалась», — она обеспокоенно прислушалась, но к её облегчению, в доме воцарилась тишина.

В последнее время ей всё чаще вспоминался тот странный сон из детства. Память о всей прошлой жизни казалась сплошным набором белых пятен, но сон так надежно поселился в её голове, что она в любую секунду могла вспомнить его со всеми подробностями.

Она до сих пор помнила тех зевающих воробьёв, тёмные лабиринты, их светящиеся тусклым, зеленовато-голубым светом своды, страшную гримасу на отцовском лице и «рюкзаков». Вот их главарь, нервный и взъерошенный, ругается на непонятном языке, а девушка с рыжими волосами пишет какие-то цифры на её руке.

Её мысли непрерывно возвращались к этим цифрам. Это явно был телефонный номер. Девушка велела заучить его, но она со стыдом понимала, что не может вспомнить ни одной цифры. Только то, что все они были округлые — не то пятерки, не то шестерки с тройками, не то восьмерки, девятки или нули. Набрать номер наудачу она так и не решилась. Да и что сказать человеку, который возьмёт трубку на другом конце провода? “Здравствуйте, вы дали мне свой номер во сне?” Или: «Позовите, пожалуйста, к телефону девушку с рыжими волосами?» Нелепость, да и только.

На самом деле, она могла угадать, пусть, только лишь чудом. И тогда на другом конце провода у неё со смехом спросили бы: «Какую именно?» В том доме их жило пятеро. Кудрявых, длинноволосых, очень похожих друг на друга, почти как близнецы. Но девушки, которую нужно было позвать к телефону не было. Она не ответила бы на звонок ни через час, ни через день, ни через неделю, потому что уже давно, одним тихим, спокойным утром она не проснулась. Она умерла, впав в кому во сне.

— А может быть позвонить? В конце концов, что я теряю?

Она потихоньку вышла из комнаты и, спустившись вниз, осторожно заглянула в гостиную. Там никого не было, а из кухни доносились приглушенные звуки обычной бытовой возни. Она подошла к телефону, набрала наугад несколько цифр и, почти дрожа от любопытства и напряжения, поднесла трубку к уху. Но та вместо гудков отозвалась гробовым молчанием. В недоумении покрутив старенький аппарат, она увидела перерезанный у самого корпуса провод.

«Как странно…»

На кухне что-то зашумело. Она вздрогнула, поспешно поставила телефон на место, вышла в коридор и шмыгнула к лестнице. Крючки у двери были пусты — ни плеера, ни ключей.

В этот вечер она отказалась от ужина и пошла спать. Ей не хотелось разговаривать с мамой. Общение с ней в последнее время было сплошной прогулкой по минному полю: одно неверное слово могло повлечь за собой целую цепную реакцию из вспышек гнева и истерик. Так из комнаты исчезли компьютер, бумбокс и книжный стеллаж, карманные деньги на обеды сменились домашней едой в контейнерах, а плеер переехал на крючок у входной двери.

Она чувствовала себя немного виноватой перед отцом, хотя он ничего ей не сказал, и ей показалось, будто на его скуле появился небольшой желтоватый синяк. Ему приходилось тяжелее всего, и только из-за него она мирилась с причудами матери и соглашалась быть тихой и послушной.

Что-то разбудило её среди ночи. Прислушавшись, она различила стеклянный звон бьющейся посуды и громкие, перекрикивавшиеся голоса. Один из них становился все выше и выше, едва не доходя до визга. Некоторое время она просто слушала, сжавшись в комок под одеялом, но в конце конкоц, не выдержав, осторожно встала с кровати. Ей казалось, что скрип внезапно одряхлевших половиц выдаёт каждый её шаг. Уже на последних ступеньках лестницы она чуть не упала, дернувшись от внезапного грохота. На кухне что-то рухнуло на пол, потом — звук, будто кто-то отбивал мясо с костями кухонным молотком.

Она замерла, раздумывая, не повернуть ли назад, но все же осмелилась тихонько подкрасться к кухонной двери. Та бесшумно распахнулась.

На полу у обеденного стола ничком лежал отец. Его голова превратилась в красное бесформенное месиво, густо расплесканное по белому кафелю.

— Почему ты не в постели? Ты говорила, что пойдёшь спать, — голос матери, высокий, опасно дрожавший, вывел её из ступора.

Она резко вздохнула, в ужасе зажала рот ладонями и вскинула глаза на мать. Та стояла у окна и смотрела перед собой дикими, выпученными глазами. Её мягкие розовые тапочки пачкало кровью со скалки, которую она в рассеянности прижимала к животу.

— М-мама…

Женщина аккуратно вытерла скалку белым вафельным полотенцем и положила на стол.

— Ты никогда меня не слушаешь… — мать начала нервно мерить шагами кухню, сверля стены бессмысленным взглядом и заламывая перепачканные пальцы, — Тебе плевать на всё, что я говорю.

— Н-нет. Нет… это неправда, — она пыталась что-то лепетать в ответ, но мать словно не слышала.

— Разве я так многого прошу? — женщина наконец остановилась и подняла глаза на стоявшую в дверях кухни дочь. Её губы растянулись в жалобной улыбке, — Я такая плохая мать?

— Мама, прости меня. Я не хотела… я прямо сейчас пойду спать, только не нервничай… ты совсем не плохая, — она попятилась, дрожащим голосом пытаясь выдавить из себя хоть какое-то оправдание, что угодно, чтобы успокоить мать, и тщетно искала на её застывшем в мучительной гримасе лице малейшие следы просветления.

На секунду их взгляды встретились. Выражение глаз матери тут же вогнало её в слепую, животную панику, и она бросилась в коридор, истошно вопя:

— Мама, прости! Я больше не буду! Я буду слушаться!

За спиной прогремело яростное: «ВЕРНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ! Я ЕЩЁ НЕ ДОГОВОРИЛА!» Потом раздалось неуклюжее шарканье тапочек, а следом — металлический шелест извлекаемого из подставки ножа.

Едва не споткнувшись на лестнице, она пулей влетела в свою комнату, захлопнула дверь и, еле шевеля трясущимися руками, подперла ручку стулом, крича:

— Прости! ПРОСТИ! Я больше не буду, только перестань! Мама! Пожалуйста, успокойся!

Крик сорвался в отчаянное рыдание — она ревела в голос, пока дверь тряслась от пинков и ударов кулаками. Из коридора разъяренный голос матери требовал, угрожал, заходился в истерике:

— Открой! Открой немедленно! Я не потерплю такого хамского обращения, ясно тебе?! Ты не будешь запирать двери у меня перед носом в своём собственном доме! Я такая плохая мать?!

— Ты хорошая! Только перестань! Пожалуйста! — в ответ из коридора зарычали, и дверь с грохотом прогнулась внутрь, едва не уронив стоявший под ручкой стул. Она сдавалась ненормально быстро, проминаясь, словно картон. Оказавшаяся в ловушке девушка, словно загнанный зверек металась по полупустой комнате, не зная, куда бежать, и где спрятаться.

Зазвенел телефон. В воздухе тут же повисла стеклянная тишина.

Она удивленно обернулась: телефон из гостиной стоял на столе. Шнур был по-прежнему обрезан, но аппарат продолжал громко, требовательно дребезжать.

— Ты, что взяла телефон? Кто тебе разрешил, дрянь?! Я спрашиваю, кто тебе разрешил красть мои вещи?! — мать снова принялась истерично колотить в дверь.

Она подошла к телефону и сняла трубку.

— Д-да? Алло?

— Если не видишь другого выхода — выходи в окно, — сказал из трубки знакомый женский голос.

Она повернула голову. В темном, вытянутом прямоугольнике лишённого штор окна сияли сотни городских огней.

— Но тут очень высоко.

— Лети. И расскажи о нас, если в этот раз долетишь.

Дверь за её спиной трещала по швам, но она почему-то больше не слышала ни грохота, ни криков. Она влезла на письменный стол, потом на подоконник, нажала на ручку. Из открывшейся рамы в комнату ворвался свежий ночной холод. И в момент, когда дверь рухнула вместе с подпиравшим её стулом, она ласточкой прыгнула вниз, в темноту, чувствуя, как ветер мягко подхватывает её и несет, словно невесомое птичье перо.

Она открыла глаза. И увидела нависающее прямо над ней усталое, почти плачущее, но одновременно бесконечно радостное лицо матери.