Лимбо кошмарных грёз (джен)

Крупные воробьи, зябко надувшись и плотно прижавшись друг к другу, спали, усевшись в рядок на ветке прямо у окна спальни. Одна из птах раскрыла желтоватый клюв в широком зевке и, не размыкая серых век, придвинулась поближе к соседям по ветке. С любопытством наблюдавшая за ними девочка весело усмехнулась и, быстро миновав спящий дом, выскользнула во двор.

Как назло, поблизости не было ни одного куста, и ей пришлось углубиться дальше в зеленоватый полумрак сада, зябко кутаясь в длинный махровый халат. По дороге она остановилась у старого сарая и привычно нашарила на стене выключатель. Рука повернула его и тут же брезгливо отдернулась от липкого прикосновения густой паутины. Среди темных, лохматых кустов зажегся маленький желтый огонек. Девочка пошла на него, осторожно ступая по сырой после дождя земле. Узкая и извилистая садовая дорожка повела её ночными переулками мимо спящих домов и мертвых, никогда не зажигавшихся фонарей.

Девочка шла уже так долго, что в какой-то момент передумала, решила повернуть назад и застыла на месте, растерянно крутя кудрявой головой. Она не могла вспомнить, откуда пришла и как вернуться назад. Одна из городских арок казалась ей знакомой — под ней они с мамой проходили каждый день по пути в школу. Но вместо дороги там оказалась неожиданно длинная, бетонная лестница, упиравшаяся в железную дверь.

Услышав чьи-то шаги, девочка поспешно спряталась за стеной соседнего дома. Оттуда она наблюдала, как какие-то люди, подозрительно оглядываясь по сторонам, подходят к арке и, один за другим, спускаются вниз в темноту. У каждого на спине висело по одинаковому черному рюкзаку.

— Любопытно, что они там забыли, да, котёнок? — раздавшийся за спиной бодрый голос едва не заставил её подпрыгнуть от испуга.

— Папа? — девочка обернулась, с радостным удивлением глядя на возвышавшегося над ней отца. Вопреки её опасениям, на его лице не было и тени недовольства: он улыбался и весело смотрел на неё сверху-вниз.

— Только не ругайся, я не хотела никуда убегать! Я просто в туалет вышла и… — она начала тараторить и запнулась на полуслове, не зная, как объяснить, что это тропинка с огоньком на конце привела её сюда, а не опасное любопытство, — Наверное, я перепутала его с горящим окошком в городе...

— Ничего, конечно, я не буду ругаться. Я просто расскажу всё маме, и пусть ей за тебя будет стыдно, — с шутливым нравоучением ответил отец. А потом вдруг вышел из их укрытия и уверенно направился к злополучной арке. Девочка метнулась вслед за ним, громко, испуганно шепча:

— Папа, ты куда?! Давай пойдём домой!

Словно не слыша её, отец быстро спустился по лестнице, превратившись в полумраке в высокую тень, и взялся за ручку двери. Отворяясь, та громко застонала, засвистела ржавыми петлями.

— Папа, ну, пожалуйста! — она застыла у лестницы на пару секунд, а потом, чуть не плача, ринулась вниз, — Не ходи туда! Ну, папа!

Она едва успела проскочить в черный прямоугольник проема, и дверь захлопнулась за её спиной с глухим металлическим стуком.

Сложно было назвать это место подвалом: его неровные, округлые своды уходили ввысь и исчезали в темноте. Аспидно-чёрные, влажно, глянцевито поблескивавшие, хотя в воздухе не чувствовалось привычной для старых подземелий промозглой влажности. Никаких ламп и фонарей здесь не было, но девочке казалось, будто из трещин в изгибающихся стенах исходит мертвенное, зеленовато-голубое свечение.

Впереди, в одном из похожих на туннели проходов мелькнул высокий силуэт, и она тут же бросилась за ним.

— Папа? — оказавшись в узком коридоре, она побоялась бежать дальше и теперь осторожно семенила вперед, прижав к груди стиснутые в кулачки ладони. Трещины в стенах становились всё более плавными и широкими, превращаясь в изогнутые линии, узоры, письмена на неведомом языке. Холодный вздох сквозняка колыхнул волосы девочки. Она тут же отпрянула и обернулась: за спиной никого не было. Но затылок снова и снова щекотало давящее ощущение чужого пристального взгляда.

Коридор-туннель начал расширяться., В расступившихся стенах теперь зияли грубо вырубленные прямоугольные отверстия. В одном из них кто-то лежал, и, подойдя поближе, девочка в ужасе вздохнула: это был отец. Он лежал на спине, сложив руки на груди, как покойник, его лицо казалось синюшно-белым, под глазами залегли глубокие тени. Не решаясь коснуться его, девочка всхлипнула от ужаса. Отец тут же открыл глаза, спокойно, как ни в чем не бывало, сел на каменном ложе и посмотрел на неё странным пустым взглядом.

— Ты спасла мне жизнь, котёнок, — его голос звучал ровно, абсолютно равнодушно. Девочка должна была обрадоваться, но вместо этого почувствовала только ещё один укол холодного ужаса.

Коридор, из которого она только что вышла, вдруг наполнился хрустом камня и мерзким чавканьем. Она обернулась и увидела, как его стены выпячиваются, выворачиваются наружу, превращаясь в живое извивающееся месиво, разрастающееся, готовое выплеснуться прямо на них. Она с воплем дернула отца за рукав:

— Папа, бежим! Бежим!

Девочка старалась изо всех сил, но каждый шаг давался с таким трудом, словно само пространство вокруг загустело, не давая ей двигаться. Она потеряла отца из виду, но не могла обернуться и только слышала позади нарастающий топот множества чавкающих шагов, клокочущее рычание и взрывы визжащего хохота.

Впереди показался тупик: туннель заканчивался неизвестно откуда взявшейся в нём двойной деревянной дверью. Девочка, не задумываясь, врезалась неё всем телом, и та вдруг без сопротивления распахнулась. В лицо ей ударил яркий свет, она потеряла равновесие и, по инерции пролетев немного вперед, с визгом рухнула на землю. Под руками было что-то мягкое. Девочка подняла голову, щуря заслезившиеся глаза. Комната, в которую она попала, напоминала маленький кинотеатр: огромный черный экран на стене, ряды круглых кресел, обитых красным бархатом, затянутые в темное сукно полы. И в каких-то паре шагов от неё — уже знакомые люди с большими черными рюкзаками. Они испуганно повскакивали из кресел, глядя на распахнутую дверь, в проем которой уже почти вкатилась с отвратительным хлюпаньем и клокотанием жидкая масса, в которой виднелись очертания множества переплетенных, извивающихся тел.

Раздались крики, люди в панике заметались по комнате. Грохотнул выстрел, со стеклянным перезвоном взорвалась лампа, и комната потонула во мраке. Девочка упала лицом в пол, прикрывая голову руками. На мгновение вокруг воцарилась мягкая, глухая тишина, а потом её прорезал звонкий мужской голос, скомандовавший отступление. Кто-то резко дернул её за плечо и поставил на ноги. Девочка в ужасе рванулась, но её цепко ухватили за запястье и потащили.

— Уходим! Быстро!

— Нет! — она изо всех сил дернулась, зажмурив глаза, — Там мой папа!

— Это не твой папа! Да вот же, смотри сама!

Раздался щелчок, голубой луч света разрезал темноту и выхватил из неё застывшую в воздухе массу, превратившуюся в ком аспидно-чёрных тел, омерзительно длинных конечностей, выпученных совиных глаз и острых акульих зубов. И среди них замерла перекошенная фигура отца. Его лицо исказила озлобленная гримаса, а остановившийся взгляд с ненавистью пожирал девочку. Она испуганно вскрикнула и, мгновенно ослабев, сдалась, давая вытащить себя из темного кинотеатра в очередной коридор.

— Давай, шевелись! Надолго это их не задержит! — послышалось уже далеко впереди, и девочка послушно ускорилась, толком не понимая, куда бежит и зачем.

Вскоре до неё донеслись звуки шагов и чьи-то задыхающиеся голоса, потом появились похожие на круглые чёрные валуны рюкзаки. Они ввалились в какую-то просторную, поросшую серой пылью комнату, которую еле-еле освещали несколько старинных подсвечников. Вокруг в беспорядке стояли, валялись и подпирали друг друга ветхие стеллажи, письменные столы и несколько ободранных кресел. «Рюкзаки» устало уселись в рядок посреди комнаты, будто воробьи на ветке, и тихо переговаривались. Девочка робко примостилась рядом, боясь и их самих, и что они снова сорвутся с места, оставив её одну.

— Замечательно! Всю нечисть перебудили, да ещё и ни с чем ушли! — один из «рюкзаков» — худой, высокий юноша с черными взъерошенными волосами расхаживал вдоль шеренги, громким уверенным голосом устраивая разнос. Остальные молчали и немного боязливо смотрели на него снизу вверх, и девочка поняла, что он — главарь их группы.

—…ну как еще вам объяснить? Может, на латыни?

И парень всерьез начал так же громко и возмущенно ругаться на непонятном причудливом языке. Девочка слушала с восхищением и одновременно с опаской, ожидая, что, когда он закончит отчитывать своих подчиненных, то доберется и до неё. Кто-то отвлёк её, схватив за руку. Она повернулась, ёжась от щекотки: рядом с ней сидела девушка, по плечам которой жидким пламенем расплескались пряди ярко-рыжих волос, и сосредоточенно писала фломастером какие-то цифры у неё на запястье.

— Запомни их, поняла? Обязательно запомни! Запомни меня! — строго повторяла она, а закончив, пристально заглянула в глаза девочке. Та поспешно кивнула, и тут кто-то пронзительно вскрикнул:

— Полицаи!

— Разбегаемся! — тут же скомандовал главарь, и все «рюкзаки» разом вскочили на ноги и бросились, кто куда, в мгновение ока исчезнув из виду. Девочка с ужасом поняла, что осталась одна — рыжеволосая тоже куда-то делась, и теперь бедолага растерянно и испуганно крутилась на месте, не понимая, где опасность, и куда ей бежать.

— Мелкая, сюда! — она чуть не расплакалась от облегчения, услышав знакомый голос. За одним из стеллажей у раскрытого люка в полу сидел черноволосый, взъерошенный главарь «рюкзаков» и нетерпеливыми жестами звал её спускаться вниз. Девочка, не раздумывая, залезла в люк, железная крышка захлопнулась с глухим стуком, и они поползли вперед по узкому, темному туннелю. Она не понимала, куда и сколько уже ползёт, но не смела остановиться.

Впереди показался квадрат тусклого белого света. Девочка с радостью двинулась ему навстречу, а когда, наконец, вылезла из туннеля через ровное прямоугольное отверстие, с удивлением обнаружила, что оказалась на огромном магазинном складе: вдоль стен с узкими горизонтальными окнами тянулись длинные полки, ровные ряды ящиков и коробок.

Вылезший следом парень жестом велел ей пригнуться и вести себя тихо. Они спрятались у каких-то белых, блестящих мешков. Девочка украдкой наблюдала за ним, пока он осторожно выглядывал наружу через окно. У него были усталые глаза с посеревшими от недосыпа века, и от него пахло кофе, совсем, как от отца после ночной смены. С ним ей уже не было так страшно.

— А кто такие полицаи? Почему мы от них прячемся?

— Да так, следят, чтобы никто не шастал вроде нас, — нехотя отозвался юноша. Потом сел на пол и пристально посмотрел на неё. Как и у той рыжеволосой девушки, у него был странно пронзительный, ясный взгляд.

— Нам нужно разделиться. Я пойду их отвлеку, а ты выходи через черный ход и беги, просто беги вперед, не оглядываясь, — он кивнул на белую дверь, над которой горела зеленая табличка со стрелкой и бегущим человечком.

— Нет! — девочка в ужасе замотала головой, — Я не смогу одна! Я пойду с тобой!

— Не реветь! — строго шикнул парень, заметив опасный блеск в её глазах, — Они для тебя не опасны, больше пугают. Всё почти закончилось, обещаю.

Он резко поднялся на ноги и отстранился, не давая ей вцепиться в себя.

— Всё, я пошел. Ты сразу за мной. Не мешкай, — она не успела сказать ни слова: казалось, он только-только встал и сделал пару шагов, и вот его нет, и вокруг — сплошная безжизненная тишина.

Девочка подошла к двери, неуверенно взялась за ручку. Потом обернулась и посмотрела на отверстие вентиляционной шахты, через которую они попали сюда. Черная, зияющая дыра пугала её. Почему-то она отчетливо поняла, что мешкать нельзя. Дверь отворилась легко и почти бесшумно, выпуская её на залитую светом улицу.

Снаружи уже сияло бледное утро, но девочка даже не огляделась по сторонам и, помня наказ главаря “рюкзаков”, побежала вперед, чувствуя неожиданную, удивительную легкость в ногах. Позади почти сразу раздался тяжелый топот. Она обернулась и краем глаза увидела, как за ней следом огромными прыжками мчится огромный мужчина в синей форме и с блестящей сетью в руках. Девочка рванулась вперед изо всех сил, не ощущая усталости, чувствуя, как встречный ветер яростно треплет ей волосы. Она бежала мимо домов, отсвечивающих белым витрин, цветочных полей — сиреневых, розовых и нежно голубых. Казалось, она может бежать вечно, и здоровяку в синем комбинезоне никогда её не догнать. Но тот вдруг, размахнувшись, метнул свою сеть. Она взмыла в небо, сверкая, пронеслась у неё над головой далеко вперед и опустилась на землю высоким сетчатым забором, преграждая дорогу во все стороны, насколько хватало взгляда. Эта сеть с каждым шагом становилась все ближе, и девочка в ужасе смотрела на неё огромными от страха глазами, не смея ни остановиться, ни свернуть в сторону.

— Взлетай! Лети! — внезапно прозвенел прямо над ухом строгий голос рыжеволосой девушки. Девочка отчаянно взмахнула руками и, уже почти врезавшись в серебристые ячейки сети, взмыла вверх, пролетая прямо вдоль неё. Город и цветочные поля быстро-быстро удалялись, превращаясь в тусклые пятна где-то далеко внизу. Навстречу неслось бледневшее с каждой секундой, затянутое белыми, пушистыми облаками небо, в глазах стояла мерцающая пелена, и девочка с радостью и облегчением поняла, что просыпается.

В тот день вернувшись домой из школы, она хлопнула дверью устало сбросила на пол тяжёлый, раздутый рюкзак и тут же сморщилась, испугавшись громкого звука. Из кухни выглянул отец, с укором посмотрел на неё, мотнул головой в сторону лестницы на второй этаж и быстро исчез за дверью. Она досадливо прикусила губу, и принялась торопливо разуваться, стараясь не издать ни звука. Из кухни уже слышались спорившие голоса: высокий, встревоженный и мягкий, успокаивающий. Маму в последнее время ужасно раздражали громкие звуки. Она начинала нервничать и долго не могла прийти в себя, поэтому они с отцом шмыгали по дому, как мыши.

Она быстро повесила на крючок у двери ключи от дома и плеер с наушниками (мама жаловалась, что до неё невозможно дозваться, и требовала всегда оставлять их в коридоре) и, перешагивая через две ступени, поднялась в свою комнату. Комната была идеально выдраенной и почти пустой: у окна стоял письменный стол с настольной лампой, рядом — кровать и небольшой гардероб.

«Надеюсь, мама не сильно разнервничалась», — она обеспокоенно прислушалась, но к её облегчению, в доме воцарилась тишина.

В последнее время ей всё чаще вспоминался тот странный сон из детства. Память о всей прошлой жизни казалась сплошным набором белых пятен, но сон так надежно поселился в её голове, что она в любую секунду могла вспомнить его со всеми подробностями.

Она до сих пор помнила тех зевающих воробьёв, тёмные лабиринты, их светящиеся тусклым, зеленовато-голубым светом своды, страшную гримасу на отцовском лице и «рюкзаков». Вот их главарь, нервный и взъерошенный, ругается на непонятном языке, а девушка с рыжими волосами пишет какие-то цифры на её руке.

Её мысли непрерывно возвращались к этим цифрам. Это явно был телефонный номер. Девушка велела заучить его, но она со стыдом понимала, что не может вспомнить ни одной цифры. Только то, что все они были округлые — не то пятерки, не то шестерки с тройками, не то восьмерки, девятки или нули. Набрать номер наудачу она так и не решилась. Да и что сказать человеку, который возьмёт трубку на другом конце провода? “Здравствуйте, вы дали мне свой номер во сне?” Или: «Позовите, пожалуйста, к телефону девушку с рыжими волосами?» Нелепость, да и только.

На самом деле, она могла угадать, пусть, только лишь чудом. И тогда на другом конце провода у неё со смехом спросили бы: «Какую именно?» В том доме их жило пятеро. Кудрявых, длинноволосых, очень похожих друг на друга, почти как близнецы. Но девушки, которую нужно было позвать к телефону не было. Она не ответила бы на звонок ни через час, ни через день, ни через неделю, потому что уже давно, одним тихим, спокойным утром она не проснулась. Она умерла, впав в кому во сне.

— А может быть позвонить? В конце концов, что я теряю?

Она потихоньку вышла из комнаты и, спустившись вниз, осторожно заглянула в гостиную. Там никого не было, а из кухни доносились приглушенные звуки обычной бытовой возни. Она подошла к телефону, набрала наугад несколько цифр и, почти дрожа от любопытства и напряжения, поднесла трубку к уху. Но та вместо гудков отозвалась гробовым молчанием. В недоумении покрутив старенький аппарат, она увидела перерезанный у самого корпуса провод.

«Как странно…»

На кухне что-то зашумело. Она вздрогнула, поспешно поставила телефон на место, вышла в коридор и шмыгнула к лестнице. Крючки у двери были пусты — ни плеера, ни ключей.

В этот вечер она отказалась от ужина и пошла спать. Ей не хотелось разговаривать с мамой. Общение с ней в последнее время было сплошной прогулкой по минному полю: одно неверное слово могло повлечь за собой целую цепную реакцию из вспышек гнева и истерик. Так из комнаты исчезли компьютер, бумбокс и книжный стеллаж, карманные деньги на обеды сменились домашней едой в контейнерах, а плеер переехал на крючок у входной двери.

Она чувствовала себя немного виноватой перед отцом, хотя он ничего ей не сказал, и ей показалось, будто на его скуле появился небольшой желтоватый синяк. Ему приходилось тяжелее всего, и только из-за него она мирилась с причудами матери и соглашалась быть тихой и послушной.

Что-то разбудило её среди ночи. Прислушавшись, она различила стеклянный звон бьющейся посуды и громкие, перекрикивавшиеся голоса. Один из них становился все выше и выше, едва не доходя до визга. Некоторое время она просто слушала, сжавшись в комок под одеялом, но в конце конкоц, не выдержав, осторожно встала с кровати. Ей казалось, что скрип внезапно одряхлевших половиц выдаёт каждый её шаг. Уже на последних ступеньках лестницы она чуть не упала, дернувшись от внезапного грохота. На кухне что-то рухнуло на пол, потом — звук, будто кто-то отбивал мясо с костями кухонным молотком.

Она замерла, раздумывая, не повернуть ли назад, но все же осмелилась тихонько подкрасться к кухонной двери. Та бесшумно распахнулась.

На полу у обеденного стола ничком лежал отец. Его голова превратилась в красное бесформенное месиво, густо расплесканное по белому кафелю.

— Почему ты не в постели? Ты говорила, что пойдёшь спать, — голос матери, высокий, опасно дрожавший, вывел её из ступора.

Она резко вздохнула, в ужасе зажала рот ладонями и вскинула глаза на мать. Та стояла у окна и смотрела перед собой дикими, выпученными глазами. Её мягкие розовые тапочки пачкало кровью со скалки, которую она в рассеянности прижимала к животу.

— М-мама…

Женщина аккуратно вытерла скалку белым вафельным полотенцем и положила на стол.

— Ты никогда меня не слушаешь… — мать начала нервно мерить шагами кухню, сверля стены бессмысленным взглядом и заламывая перепачканные пальцы, — Тебе плевать на всё, что я говорю.

— Н-нет. Нет… это неправда, — она пыталась что-то лепетать в ответ, но мать словно не слышала.

— Разве я так многого прошу? — женщина наконец остановилась и подняла глаза на стоявшую в дверях кухни дочь. Её губы растянулись в жалобной улыбке, — Я такая плохая мать?

— Мама, прости меня. Я не хотела… я прямо сейчас пойду спать, только не нервничай… ты совсем не плохая, — она попятилась, дрожащим голосом пытаясь выдавить из себя хоть какое-то оправдание, что угодно, чтобы успокоить мать, и тщетно искала на её застывшем в мучительной гримасе лице малейшие следы просветления.

На секунду их взгляды встретились. Выражение глаз матери тут же вогнало её в слепую, животную панику, и она бросилась в коридор, истошно вопя:

— Мама, прости! Я больше не буду! Я буду слушаться!

За спиной прогремело яростное: «ВЕРНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ! Я ЕЩЁ НЕ ДОГОВОРИЛА!» Потом раздалось неуклюжее шарканье тапочек, а следом — металлический шелест извлекаемого из подставки ножа.

Едва не споткнувшись на лестнице, она пулей влетела в свою комнату, захлопнула дверь и, еле шевеля трясущимися руками, подперла ручку стулом, крича:

— Прости! ПРОСТИ! Я больше не буду, только перестань! Мама! Пожалуйста, успокойся!

Крик сорвался в отчаянное рыдание — она ревела в голос, пока дверь тряслась от пинков и ударов кулаками. Из коридора разъяренный голос матери требовал, угрожал, заходился в истерике:

— Открой! Открой немедленно! Я не потерплю такого хамского обращения, ясно тебе?! Ты не будешь запирать двери у меня перед носом в своём собственном доме! Я такая плохая мать?!

— Ты хорошая! Только перестань! Пожалуйста! — в ответ из коридора зарычали, и дверь с грохотом прогнулась внутрь, едва не уронив стоявший под ручкой стул. Она сдавалась ненормально быстро, проминаясь, словно картон. Оказавшаяся в ловушке девушка, словно загнанный зверек металась по полупустой комнате, не зная, куда бежать, и где спрятаться.

Зазвенел телефон. В воздухе тут же повисла стеклянная тишина.

Она удивленно обернулась: телефон из гостиной стоял на столе. Шнур был по-прежнему обрезан, но аппарат продолжал громко, требовательно дребезжать.

— Ты, что взяла телефон? Кто тебе разрешил, дрянь?! Я спрашиваю, кто тебе разрешил красть мои вещи?! — мать снова принялась истерично колотить в дверь.

Она подошла к телефону и сняла трубку.

— Д-да? Алло?

— Если не видишь другого выхода — выходи в окно, — сказал из трубки знакомый женский голос.

Она повернула голову. В темном, вытянутом прямоугольнике лишённого штор окна сияли сотни городских огней.

— Но тут очень высоко.

— Лети. И расскажи о нас, если в этот раз долетишь.

Дверь за её спиной трещала по швам, но она почему-то больше не слышала ни грохота, ни криков. Она влезла на письменный стол, потом на подоконник, нажала на ручку. Из открывшейся рамы в комнату ворвался свежий ночной холод. И в момент, когда дверь рухнула вместе с подпиравшим её стулом, она ласточкой прыгнула вниз, в темноту, чувствуя, как ветер мягко подхватывает её и несет, словно невесомое птичье перо.

Она открыла глаза. И увидела нависающее прямо над ней усталое, почти плачущее, но одновременно бесконечно радостное лицо матери.

Сначала она долго не могла понять, почему ей не надо идти в школу, куда делась её длинная темная шевелюра, и что за мужчина приехал с букетом цветов после звонка отца. Фотографии из альбома с школьного выпускного ввели её в ступор. Самоубийственный прыжок из окна недостроенной высотки вычеркнул из её жизни целых пять лет и наградил пожизненными мигренями. Но все вокруг были счастливы, что она отделалась так легко.

Родители и жених, которого она не помнила, забрали её в летний домик, который начали переделывать в постоянное жилье, пока она еще лежала в больнице. Больше никто не осмеливался её беспокоить напоминаниями о том, чем должна заниматься по жизни перспективная молодая девушка двадцати четырех лет. У неё было время поразмыслить о своих желаниях, но мир за пределами деревянных стен летнего домика больше её не интересовал. Книжные полки в её комнате заняли книги о сновидениях и эзотерике. Она хотела отыскать тех, кто становился её спасением в моменты отчаяния и безнадежности. В моменты, когда всё самое родное и знакомое обращалось против неё, становясь порождением кошмара.

Пока семья заботливо лелеяла её здоровье, оберегая от всего, что могло хоть немного его подорвать, она начала курить. Чувство вины за каждый день, что она проживала недостаточно правильно, больше не мучило её.

Пока семья терпеливо ждала реабилитации, она записывала сны. Скрупулезно, во всех подробностях, какие только могла вспомнить, но без любопытства. Обычные сны ей были не нужны: она ждала того, который вернул бы её на ночные улицы, к арке, ведущей в подвал-лабиринт, к чёрным монстрам и чёрным «рюкзакам».

Сон, пришедший к ней в ту ночь, поначалу казался ей одним из «тренировочных» видений-пустышек. Улицы безлюдного городка, затянутые дымкой туманного утра казались ей совершенно незнакомыми, пока в белом смоге не показалось длинное трехэтажное здание из оранжево-красного кирпича.

Она сразу узнала его: эти мертвые, темные окна с остатками толстых стёкол и выгнутых проржавевших решёток, облезлые деревянные двери на огромных тяжёлых замках. В этом заброшенном доме она играла в детстве. Она излазила его вдоль и поперёк вместе с соедскими детьми. Они совершенно не боялись повстречать бомжей или пьяниц в грязных, душно воняющих мочой коридорах, зато с радостной дрожью в голосе рассказывали друг другу истории о блуждающих по ним ночами призраках.

Потом, в одно лето дом заколотили наглухо, а ещё чуть позже он сгорел дотла. А сейчас стоял перед ней целый и невредимый, улыбаясь кривыми зубами сгнивших оконных решеток

Она без колебаний влезла через разбитое окно у входа и пошла вдоль выкрашенных облезлой зеленой краской стен, раскидывая носками ботинок куски осыпавшейся с потолка штукатурки. Снаружи доносился собачий лай — дворняги в этом районе бродили целыми стаями. Взрослые почему-то до ужаса их боялись. Ей было всё равно, как и в детстве.

Остановившись у окна на втором этаже, она вдруг почувствовала острое желание уйти. Это был не зябкий страх, который, как и в детстве, внушало ей грязное нутро заброшенного дома. Это было что-то другое, беспричинная тревога, инстинктивное чувство опасности, нередко преследовавшее её в детских кошмарах. Она поспешно подошла к ближайшему окну и высунулась наружу, собираясь уже привычно оторваться от земли и взлететь.

Ботинки не оторвались от пола ни на сантиметр.

Собаки за окном, одна за другой, начали поднимать вой, которому вторило тоскливое завывание ветра. Она отшатнулась от окна и, едва не падая на сколотых ступеньках, сбежала вниз по ближайшей лестнице, силой давя закипавшую внутри панику.

«Это мой сон! Я могу им управлять!»

Она вылезла через то же окно на первом этаже, огляделась вокруг в поисках лаявших и рычавших во весь голос невидимых собак и поспешно пошла прочь по улице, усилием воли пытаясь взлететь, превратить город в кучу разноцветных облаков и хотя бы проснуться. Выход на площадь впереди оказался завален гнилыми досками. Она свернула в сторону: в конце улицы тут же замаячили крупные зловещие тени. Она попыталась нырнуть в заросшее поле, на котором когда-то давно велась стройка: заросли наводнили стаи лохматых псов. Они выли, скулили, дрались и шумно чесались, сверкая круглыми молочно-белыми глазами в мгновенно сгустившихся сумерках.

Загнанная в угол, с колотящимся от ужаса сердцем, она метнулась в узкий переулок, молясь, чтобы он оказался пустым, пулей проскочила его и вылетела на взявшуюся из неоткуда набережную.

Распахнувшееся перед глазами огромное пространство на мгновение оглушило её. Она резко затормозила, едва не свалившись в темную, покрытую поблескивающей рябью реку. Здесь было тихо, с воды веяло приятной прохладой. На темном небе с нежной оранжевой полосой на горизонте застыли сумрачные завитки предвещавших непогоду облаков.

Она недоуменно огляделась по сторонам и замерла. В стороне, всего в нескольких шагах стоял взъерошенный черноволосый юноша и смотрел на неё с немым изумлением в округлившихся темных глазах.

Ей вдруг вспомнилось, как они с родителями каждый год ездили в летний домик, сосновые леса вдоль дороги и одинокие венки жертвам аварий на обочинах. К одному из них, самому свежему, кто-то прикрепил фотографию юноши с непослушными чёрными вихрами.

«Какой молодой! Какая нелепая смерть — уснуть за рулём!»

Она внимательно всмотрелась в обрамленное черными вихрами лицо, как оно вдруг резко исказилось. Парень бешено рявкнул, бросаясь к ней:

— Что ты здесь делаешь?! Тебе нельзя здесь быть!

— Что?.. Но почему? Это ведь мой сон? — вздрогнув, залепетала, она, совсем как маленькая испуганная девочка, какой впервые повстречала его в детстве.

— Дура! Идиотка! Они не могли тронуть тебя, пока ты не знала, что спишь! А теперь чёрт знает, как тебя отсюда вытаскивать! — он схватил её за запястье, нервно озираясь. Каждое его слово обдавало её сильным запахом кофе.

Внезапный порыв ветра с силой ударил ей в лицо и рванул за волосы. Облака сгрудились и почернели, окутывая набережную сумраком. Стало жарко, воздух заполнил душный запах дыма, черный облака клоками вырывались из под брусчатки под ногами.

— Пожалуйста, помоги, — прошептала она почти одними губами.

Юноша с укором покачал головой и ответил:

— Просыпайся.

И с силой толкнул её, швыряя в воду.

Река проглотила её почти бесшумно, с мягким, приглушённым всплеском. Глядя на становившуюся всё дальше поверхность воды, она ждала знакомого ощущения, когда тело становится лёгким, а сознание начинает пробиваться сквозь завесу сна. Но вместо этого чувствовала, что не может вдохнуть. Дышать становилось всё труднее, отчаянно хотелось кашлять, в носу стоял запах гари.

«Какой гари? Я же в воде!» — она пыталась барахтаться, но тело больше её не слушалось. Она тонула и задыхалась дымом непотушенной сигареты, глядя, как всё вокруг погружается во мрак и все еще отчаянно надеясь проснуться.

Она была фиолетовой вязаной кошечкой с перламутровыми глазами-пуговицами и сидела в большой красной коробке из-под обуви. Коробка стояла у бетонной стены, густо зарисованной кривыми, разноцветными росчерками граффити, а вокруг гнили куски мусора из скомканной, отсыревшей бумаги, сигаретных окурков, белых комочков жвачки и осколков бутылочного стекла.

У противоположной стены стоял пыльный кусок зеркала. Она качнула головой и махнула ему. Отражение в зеркале грустно уронило голову с повисшими треугольными ушами на бок и помахало мягкой, бесформенной лапой. Да, это была она. И в этом не было ничего удивительного.

Боковым зрением она видела ночной город. Несколько старых домов с тускло светящимися окнами и арка переулка. Из которой появилась неожиданно яркая, словно подсвеченная изнутри, человеческая фигурка. Маленький мальчик в синей пижаме и со светлыми, почти белокурыми волосами. Оглядываясь по сторонам и вздрагивая от каждого шороха, он шёл в сторону огромной, проржавевшей насквозь двери в бетонной стене, рядом с которой стояла красная коробка.

Почему-то она вдруг поняла, что мальчик войдет в эту дверь, как бы ему ни было страшно, потому что больше идти некуда, а оставаться на месте никак нельзя. Почему-то она знала, что за этой дверью его ждет голова гигантского страшного клоуна с искаженным механическим смехом и лабиринт узких, грязных коридоров с множеством ответвлений, тупиков и дверей. И каждый шаг в этом проклятом лабиринте будет выжимать из одинокого беспомощного мальчика все отчаяние и ужас, на которые он только был способен.

— Ты не сможешь пройти лабиринт. Эта игра — смертельная ловушка. Должен быть другой путь, — зачем-то сказала она, с некоторым удивлением слушая свой глубокий, взрослый голос, так не подходивший смешному игрушечному телу. Мальчик остановился и посмотрел на неё глазами, полными мольбы и надежды.

— Помоги мне, — неожиданно громко и требовательно попросил он.

— Мы поможем, — раздался звонкий женский голос прямо у неё из-за спины, — Но тебе придётся войти в лабиринт. Когда Смотритель объяснит тебе правила игры, скажи, что со всем согласен, и иди по левой стороне. Мы будем ждать тебя в комнате с заколоченным окном. Оттуда мы убежим вместе.

— Но я не хочу идти туда один… Мне страшно! Пожалуйста, можно мне взять одного из вас с собой?

— Нельзя. Не мешкай, заходи, пока там ни о чем не догадались. Мы будем ждать тебя, — уверенно ответил другой голос, такой же уверенный и звенящий, но низкий, мужской.

Мальчик замялся, потом всё же кивнул и схватился дрожащими ручонками за железную ручку. Дверь поддалась, тяжело отворилась с омерзительным громким скрипом и, едва дав ему протиснуться в образовавшуюся щель, тут же захлопнулась, отрезая путь назад.

«Нам нужно принести эту коробку. И что-то, чтобы отодрать доски от окна. Тогда мы съедем в ней по водостоку и отправимся в хорошее, безопасное место на берегу реки», — подумала она и медленно повернула назад свою круглую, набитую вылезавшим сквозь растянутые нитки синтепоном голову. Позади неё сидели потрепанная, грязно-рыжая мягкая лисичка и чёрный плюшевый медвежонок с тёмными и глубокими стеклянными глазами.

— Пора идти, — сказала лисичка.

— Надо поскорее пробраться внутрь, — кивнул в ответ медвежонок. От него исходил легкий запах кофе.

Она посмотрела ему в глаза. И необъяснимое острое чувство вины вдруг пронзило её до кончика вязаного, светло-фиолетового хвоста.