Страшная сказка (джен)

Над рекой Великой стелился туман, сизо-сиреневыми прядями льнул к воде, скрывал попадавшие в него предметы — и внезапно расступался около деревьев на берегу. Луна — почти полная, большая, яркая — скатилась к горизонту на западе; птицы стали подавать голоса всё смелее, всё громче становился их звонкий хор. Небо на востоке понемногу светлело, розовело, золотилось; вначале совсем слабый ветерок постепенно крепчал, а к рассвету стал свежим. День приближался, заставляя тьму отступать, и всё тёмное, вся нечисть пряталась от солнечных лучей глубже в тень, под камни, в щели, под землю.

В доме на Окраинной негромко тикали ходики на стене. Все спали, Лёка — ничком, подтянув повыше ногу, только светло-русую лохматую макушку было видно из-под одеяла. Ада так и заснула, не раздеваясь, только ночью озябла и забралась под плед с головой. Даже Азеф разлёгся рядом с Лёкой на половину кровати, вытянув передние лапы во всю длину и пристроив между ними лобастую голову с насторожёнными ушами.

Было очень рано — и очень тихо, только с улицы доносился едва различимый крик стрижей. Азеф приоткрыл глаза, затем поднял голову — но не резко, а словно заслышав знакомые шаги. Поднялся, бесшумно спрыгнул с кровати, с удовольствием потянулся и принялся умываться, повернувшись боком к входной двери. Через пару минут кто-то попробовал открыть дверь ключом снаружи; когда это не получилось — в дверь постучали, затем Ба — это она пыталась открыть дверь — позвала:

— Ада! Открой! Спите, цо ль?

Ада была так вымотана, как будто и не спала вовсе. Слабость пригибала к дивану. Даже говорить было трудно.

— Сейчас, Ба, — хрипло откликнулась она.

До двери добралась с трудом — голова кружилась.

Отодвинула засов — и сразу встретила внимательный, даже суровый взгляд Ба. Конечно, та заметила и то, что Ада держится за дверь от слабости, и что спала в одежде, той же, что была на ней вчера. Баба Пана вошла в дом — на подоконнике дорожка соли, полынь на полу; закрыла дверь, посмотрела на Яровик-огневик. Стала ещё серьёзнее, поджала губы. Прошла к столу, включила чайник, стала вынимать из шкафчика травки в баночках и мешочках, готовить сбор. Травяной дух поплыл по дому, терпкий, горьковатый, солнечный.

— Ада, детка, умойся пока, одежду смени, потом всё мне расскажешь.

Пока Ада умывалась — сразу стало гораздо легче — под проточной водой и меняла одежду, Ба покормила Азефа и заварила травяной сбор в большой чашке, накрыв её крышкой, а сверху махровым полотенцем. Когда травки слегка настоялись, Ба процедила часть настоя в три бокала, один дала Аде, второй выпила сама, третий отставила. Сходила проверить, как там Лёка: мальчик спал. Всё же было ещё очень рано.

Затем усадила Аду на кухне за стол, сама присела напротив:

— Рассказывай.

Пока Ада пыталась описать события вчерашнего вечера, не перескакивая с одного на другое и не повторяясь, Ба сидела почти неподвижно, сложив руки на столешнице и пряча от Ады глаза. Когда Ада замолчала, Ба взглянула на неё мрачно:

— Правду гость твой говорил, на пустом месте не бывает такого. Только Лёка — поцто? Если бы за тобой пришёл или за мной — понятно бы было, мы можем и проклясть. А Лёка? И скажи-ка, внучка, цо ж ты не умылась, не переоделась, как защиту сотворила? Сотворено хорошо, прочно, а себя не сберегла. А ведь вечерком гость твой вернётся, тебе же с ним говорить придётся. Тебе Лёку отбивать, ты мать, твоя сила.

Ада виновато опустила глаза. Сейчас ей было уже гораздо легче, слабость отпускала, захотелось есть.

— Да теперь уже что ж, — сказала Ба, — теперь к ночи надо готовиться. А пока — поесть надо, потом уж остатьняе всё!

Ба быстренько распорядилась: отправила Аду затопить баню, сама собрала на стол. После еды Ада пошла в баню первой, сама Ба собиралась позже.

— Возьми сбор — в ковшике заварен, на каменку плеснёшь. И как помоешься, перед выходом в воду добавь, окатись!

Заваренные в ковшике травы пахли горечью полыни, девясила и тысячелистника. Ба всегда добавляла в сбор чабрец, душицу, спорыш. Сегодня в ковшике плавали ещё и листья берёзы: Ба взяла их, похоже, с троичного венка.

Банька стояла в глубине огорода, её ставил дед Андрей лет за семь до того, как пропал. Дед был красавец: каштановые кудри, яркие голубые глаза, балагур, весельчак, душа любой компании — вокруг него очень быстро собирались такие же неугомонные, как он. Был он на все руки мастер, любое дело было по плечу: что баньку построить, что нож изготовить. А как он пел! И как они с Ба любили друг друга. Но ругались при этом — просто искры летели! Пана, в обычной жизни человек спокойный, выдержанный, терпеливый — на своего Андрея реагировала, как сода на уксус или как йод на аммиак. В соединении получалась взрывоопасная смесь. И неважно было, что в супружестве они жили уже долго. Дед ходил электромехаником на малых судах, на Балтике. Пока был в рейсе — Пана скучала, ждала; когда приходил домой — по малейшему поводу разгорался бурный скандал. Андрей долготерпением тоже не отличался, любил водочки выпить под настроение, с друзьями погулять.

Женщины заглядывались на него: яркий, весёлый, разбитной! Он в долгу не оставался: сказать ласковое слово, сплясать, спеть, подмигнуть, а дальше — кто знает? Хотя Пане всегда говорил, что любит только её и с ней рядом ни одна не встанет. Пана ревновала, крестила мужа ёкарным бабаем, кричала: «Уходи!» Бывало, он и уходил — к дочери, Марине, на пару дней. Но всегда возвращался, пенял Пане, что зря скандалит на пустом месте. Пана принимала мужа, и жизнь снова текла у них душа в душу — до следующей размолвки.

Ада вымылась наперво, плеснула из ковшика настой на каменку, присела на нижний полок.

В последний раз дед Андрей был дома, когда Лёке исполнился год. Тогда Пана застала его полуодетым в доме Полины, приезжей дачницы, яркой, общительной девушки средних лет. Она некоторое время крутилась вокруг Андрея, а тут — вечером к Пане прибежал соседский мальчишка, сказал, что Полина зайти зовёт. Ну, Пана и пошла. На крылечко взошла, постучалась: а навстречу ей выскочил её Андрей, в расстёгнутой рубахе, со следом ярко-красной помады на шее — такой помадой Полина пользовалась. А за ним вышла и сама Полина, подбоченилась с гордым видом и свысока этак на Пану с крылечка глянула. Скандал был — куда всем прочим. После того дед Андрей уехал, Марине и Аде сказал, что в рейс пойдёт, позвонит, как сможет. Да и пропал. Не звонил, не писал, никак не давал знать о себе. Полина эта, видно, надеялась отбить нестарого ещё мужичка для себя, да не то вышло. Пану и Марину вся Опочка знала, так что многие косо стали смотреть на Полину. Через небольшое время дом свой она продала за бесценок — да и уехала.

Перед тем, как вытираться, Ада глотнула из ковшика травяного настоя, развела в чистой воде остаток, окатилась.

Ба уже ждала её.

— Я в летней кухне огонь разожгла. Обсохнешь маненькя, соль заговори, да не жалей — побольше, на защиту чтоб хватило. Сковороду тебе достала, и ножик дедов там лежит. Я пойду тра́вы истолку.

Около летней кухни, под навесом, Ба растопила мангал; на столе была приготовлена старинная тяжёлая чугунная сковорода с длинной ручкой, мешочек соли и нож с рукоятью из кленового капа, сделанный давненько уже дедом Андреем из сапёрной лопатки. Ада положила на мангал решётку, взяла в левую руку двенадцать спичек, поставила сковороду на решётку, насыпала в сковороду соли и стала мешать соль ножом, как бы разрезая её крестом.

— Соль солена́я, соль земна́я, защити меня и кровь мою от злобного врага, от злого искушения, от морока нечистого. Отведи от крови моей злобу́ и порчу, развей обман и ложь, встань стеной высокой перед искусителями, преградой неодолимой перед врагами! Не во зло другим, своей крови на защиту заговариваю, не беды другим прошу, себе обороны!

Прочитала заговор двенадцать раз, после каждого прочтения бросая одну спичку из левой руки в огонь. Сняла сковороду с огня и отставила на подставку — в летней кухне, на столе, чтобы остыла.

Ба была в кухне, кормила Лёку завтраком.

— Доброе утро! Как спалось, сынок?

— Нормально. Мам, кто приходил вчера? Я спал, а потом проснулся, кто-то шептал громко.

— Тебе приснилось, Лёка, — торопливо влезла Ба, — травки вот выпей лучше, — и подсунула Лёке бокал, в который отливала заваренный сбор.

— Я точно слышал! И он опять прийти обещал!

— Лёка, я потом тебе расскажу, — сказала Ада, — сейчас мы с Ба готовиться будем, надо успеть всё. Ты почитай пока.

Лёка начал читать в четыре года. Ба как-то показала ему буквы — и как они складываются в слова. Ему так понравилось, что он начал приставать к Ба: покажи да объясни — и очень быстро прочитал свои первые слова. Вывески читал первое время на всех магазинах, громко и чётко, на всю улицу, вызывая умиление у всех встречных женщин.

— Спасибо, Ба, — сказал Лёка, спустился со стула и пошёл в залу: там, на столе, лежала книга, которую он читал, — «Маугли».

— Мам! — позвал чуть позже Лёка из залы. — А если говорят: мы с тобой одной крови, ты и я — это значит, они родные?

— Да, Лёка, конечно, — ответила Ада.

— Соль заговорила? — понизив голос, спросила Ба, — я тра́вы перетёрла, добавила чабрец тро́ичный и ясенец.

И, немного замявшись, всё же решилась:

— Ада, не знаешь, откуда он? Не было у тебя злобы, обиды нечаянной?

— Нет, Ба, не помню я такого. В последние месяцы всё спокойно, хорошо даже. А у тебя?

— И у меня. Давно уж не злилась ни на кого. Смотрела в воду — не пойму: пятно мутное за левым плечом. Был бы человек — лицо увидела бы, так ведь не вижу! Придёт сегодня он — ты дверь-то не вздумай открыть. Сам он не пройдёт: ножом проведём, соли с травами насыплем, обереги на доме подновим. Через дверь и спросишь, чего надобно, там подумаем. Полнолуние сегодня, а после — Луна на убыль пойдёт, разбить наваждение проще станет.

Ба весь день суетилась.

Выбирала семь трав из своих немалых запасов, чтобы положить в пояса, которые непременно хотела надеть не только на Аду, но и на Лёку. Выбирала подходящий нож, чтобы обвести защитным кругом дом. В конце концов, остановилась на том самом ноже с ручкой из кленового капа, который был сделан дедом Андреем. И весь день Ба была странно погружена в себя, напряжённо думала о чём-то. Ада еле заставила её поесть, всё ей некогда было.

К Лёке пришёл приятель, соседский мальчишка Мишка, они выпросились у Ады поиграть на улице — и она отпустила, с условием, чтобы парни были на глазах и не уходили далеко. Ада постоянно слышала голоса мальчишек, пока обновляла краской на доме снаружи знаки Лады-Богородицы. Дорисовав последний значок, прикрыла глаза, сосредоточилась и попросила сохранить дом от зла и уберечь живущих в доме от всякого лиха. Почувствовала тепло: дом откликался на просьбу.

Мальчишки играли совсем рядом, и Ада услышала, как Лёка говорит Мишке:

— Мы с тобой одной крови, ты — и я.

В Маугли они играют, что ли? Ада забрала баночку с краской и пошла в дом.

Было уже два часа дня. Ада собирала на стол, кормила мальчишек, снова заставляла поесть Ба, сама жевала что-то — и постоянно пыталась понять, что она упустила. Но мысль не давалась, ускользала.

Звонила мать, сказала, что завтра собирается вернуться, утром заедет за ключами от дома. Спрашивала, всё ли в порядке; Ада недрогнувшим голосом сказала:

— Конечно, мам. У нас тут всегда спокойно, ты же знаешь. А почему спрашиваешь?

— Да так, просто, — ответила Марина, — сон тревожный видела, приеду — расскажу.

До заката приготовили соль: смешали заговорённую Адой соль с истолчёнными Ба семью травами, добавили немного четверговой соли, приготовленной Ба в Чистый четверг, и немного Купальской, заговоренной на Иванову ночь — неполных три ночи назад.

Ба приготовила красные пояса, положила в них полынь, одолень-траву, листья троичной берёзы, пион, корень аира, сон-траву. Сверху пришила крестом корешки плакун-травы — её всякая нечисть, как огня, боится.

Ближе к вечеру Ба взяла хорошо наточенную тяпку, пометив её знаком Велеса, а Ада — дедов нож, и вдвоём они очертили дом полностью, аккуратно замкнув защитную линию, чтобы нигде не было малейшего промежутка. Потом прошли вокруг дома ещё раз, Ба сыпала маком, а Ада — заговоренной солью с семью травами, перетёртыми Ба. Ада читала тот же заговор, которым соль заговаривала. Всё это нужно было делать, пока солнце не село, — но не слишком рано, чтобы защитную линию ничто случайное не нарушило. Защита прошла в паре метров от крыльца, нечисть не сможет приблизиться к дому.

— Ну, внучка, — сказала Ба, убрав тяпку в кладовку на веранде, — что могли, мы с тобой сделали. Теперь будем ждать, когда стемняець.

Вялившийся на подоконнике веранды Азеф вздохнул удовлетворённо и вытянул вперёд лапы, растопыривая пальцы с острыми когтями: расправил-сложил.