Каменное сердце (джен)

Париж, 1440. Сентябрь.

— Кого ты назвал личинкой?!! — взъярился Жак Корентин, кидаясь вперёд с кулаками, но натыкаясь животом на край стола.

Марк, смеясь, отскочил на другую сторону стола, подальше от брата.

— Тебя конечно!

— Ах ты! Подойди и поступи, как мужчина!

— А ты возьми, да поймай меня, личинка! — и Марк, развернувшись, нырнул в открытую дверь, чуть не сбив с ног маленькую Люси, нёсшую в ручонках большую корзину с бельём.

— Простите-извините!

Люси покачнулась: корзина была, наверное, раза в два больше неё.

Жак не собирался быть столь же обходительным, поэтому ураганом пронёсся мимо несчастной девочки, сбив её с ног. В итоге, когда он вслед за Марком вылетел на порог дома, с кухни раздались вопли обиды и отчаяния.

— А-ну стой, трус!!! — взревел Жак, бросаясь вслед за старшим братом, уже выбегающим за решётчатую калитку в высоком каменном заборе, окружавшем их дом.

За калиткой начиналась жизнь.

Когда-то давно, ещё до войны с Англией, там располагался людный и шумный рынок. Сейчас же, спустя четыре долгих года после того, как англичане были изгнаны из Парижа стараниями Артура де Ришмона, прорвавшего оборону парижских ворот, нынешний рынок оставался бледной тенью былого. Там, где раньше располагались товары и лавки, сейчас виднелись плохо сколоченные скелеты из сырых чёрных досок.

На дворе стояла осень, так что единственными декорациями для этих «скелетов» были огненно-рыжие листья разных оттенков и переливов, опадающие в сточные канавы и на мостовые.

Осень в Париже ещё не была красивым и живописным сезоном в тот далёкий 1440 год, когда прошло всего несколько лет после снятия блокады. Почти тридцать лет до этого у людей так же было много дел, гораздо более важных, чем созерцание парижской флоры и фауны. Одним из приоритетных являлось выживание.

Время блокады было мрачным, и голод не щадил людей, так же как и люди не щадили друг друга. Английские войска, заблокировавшие город, обкрадывали все поставки продовольствия, оставляя миллионам парижан сплошные объедки. Приходилось выкручиваться: кто-то пытался ловить рыбу в Сене и Бьевре. Кто-то отстреливал голубей и жарил их на костре. Особенно отчаянные резали лошадей и собак. В считанные месяцы любое бродячее животное, появившееся на улице, объявлялось неплохой добычей, питавшей истощённый организм немного лучше сухого чёрствого хлеба. По неуловимому злому року именно в годы столь ужасного голода в Париж пришла необычайно холодная зима: природа то ли проверяла людей на прочность, то ли просто нещадно истязала.

И как будто всех этих бед было недостаточно: когда метель и пурга отпускала измученный Париж, любой из домов мог ждать в гости англичан. Стоит ли говорить, что ни один из таких «визитов» не заканчивался хорошо. Вторгшиеся в Париж чужеземцы вели себя нагло и расковано, попросту грабя, насилуя и убивая, и прекрасно осознавая, что им ничего за это не будет.

Искорка надежды зажглась в сердцах людей, когда до Парижа дошли слухи о блистательных победах великолепной Жанны Д’Арк, которая сняла осаду с Орлеана, и теперь войска под её командованием захватывали Луару. Образ спасительницы в сияющих доспехах придал парижан надежды… И насколько непередаваемо было то отчаяние, когда в город пришли вести, что Жанна казнена англичанами. Казалось, сама тьма сгустилась над молчаливым скорбным Парижем.

«Если не Жанна, то кто?» — звучал незаданный вопрос в умах парижан. Кто ещё может отбить Париж у англичан?

Всё кончилось в 1436 году. Французы — не Жанна — пробились к Парижу и заставили англичан бежать. Только спустя несколько лет король соизволил торжественно въехать в город с гордым видом освободителя.

Родившийся в годы блокады, Жак Корентин долго и молчаливо злился. Что себе думает этот жалкий политикан, вставший во главе Франции, и почему вообще он там до сих пор стоит? Он не ведёт в бой войск, он просто приезжает туда, где его войска умудрились не умереть, и выпячивает грудь колесом: смотрите, я выиграл. Разве таков настоящий король? Разве правдивы россказни святош про то, что любое высокое лицо получило свой титул из-за какого-нибудь благословения?

Ненадолго возвращающийся с фронта отец семьи, Жозе Корентин, лишь усмехался, видя гневный пыл маленького мальчика, совершенно ничего не понимающего в политике. Жозе, усадив младшего сына на колени, с грустью говорил, что порой совсем не обязательно драться, что король не обязан собой рисковать и идти в бой. Что он — фигура поважнее, чем многие французские армии и даже сильнее, чем сама Жанна.

Очень злился Жак от непонимания этой бездушной злой политики, от этого бездушного толстого человека на троне. Но не в его силах было что-то менять: пока что младший Корентин был слабым маленьким, но злым человеком.

Когда голод в Париже стал сходить на нет, многие решили: раз нам дали шанс, то мы будем бить англичан. И многие выжившие во время голода мужчины подались в войска.

Спустя два года после освобождения в их дом пришло письмо в чёрном конверте. По неизвестным причинам мать запретила читать его Жаку и Люси. Когда же она сама его прочла, глаза её будто бы окаменели.

Жозе Корентин больше никогда не появлялся в их доме.

Что за несправедливость, думал Жак, сидя в тёмной комнате. За окном лил дождь, затапливая тротуары и улицы, наполняя русла рек, делая дороги непроходимыми для конских копыт. Такой же дождь из мыслей нескончаемым градом сыпался на маленького Жака. Кто вообще такие эти злые англичане, и откуда они взялись? И почему они так нещадно убивают незнакомых им людей? Ведь не только Жозе Корентин погиб на этой проклятой войне — миллионы других людей тоже умирали, защищая свой дом. И Жанна, непобедимая Жанна Д’Арк, на которую надеялись, и в святую силу которой верили. Почему англичане так любят приносить людям вред?

Жак долго над этим думал, пока не пришёл к закономерному и единственному выводу: раз англичане убили его отца, значит, когда-нибудь, они могут убить и его, и всю его семью. И множество других семей. А значит, нужно идти на войну и убивать англичан, чтобы не убивали они.

От каких-то чокнутых католиков-проповедников Жак часто слышал слова вроде «не убей», «возлюби врага своего», «если ударят в правую щёку, подставь левую» и всё в этом роде — и ему хотелось просто плюнуть им под ноги. Пусть идут на фронт, и там, под штыками, мечами и огненными ядрами англичан, читают про то, как нужно возлюбить врага.

Жаку Корентину было пятнадцать. В шестнадцать он хотел идти на войну.

* * *

— Ну где ты?! — вскричал Жак во всё горло, выбежав на тесный пустырь и озираясь в поисках спрятавшегося брата. — Выходи и дерись!

Помимо этого пустыря, Марк мог ещё свернуть в какой-нибудь узкий тёмный проулок между домами, однако что-то непреодолимо вело Жака именно сюда: ему казалось, что будь он на месте Марка, именно сюда бы он и направился. Хотя логически объяснить это самому себе Жак не мог.

Пустырь был не слишком большой: примерно через шесть шагов от единственного входа начинались сухие заросли из крапивы и репья, за которыми виднелась задняя стена старого дома. Слева был решётчатый забор, ограждающий колокольню, справа — свалка разного хлама примерно в метр высотой.

Хорошенько осмотрев пустырь, Жак пришёл к выводу, что, приди Марк сюда, прятаться ему было бы негде, развернулся… и встретился лицом к лицу с худощавым юношей, на плечи которого была накинута длинная чёрная мантия. Смешанные черты лица не позволяли отнести его к французам, хотя Жак не был до конца уверен, что может определить национальность по лицу. Тонкие брови, бледно-серые глаза, длинные, не слишком аккуратно, но всё же подстриженные чёрные волосы. Под глазами синяки, над губой засохшая кровь.

— Что тебе здесь нужно? — холодно спросил юноша, и у Жака пропали все сомнения: речь без акцента, на чистейшем французском. — Убирайся отсюда.

— А тебе-то что здесь нужно? — поинтересовался Жак, отходя в сторону и жестом пропуская незнакомца на пустырь, мол, заходи, раз уж пришёл, я не стану мешать.

Тот сверкнул глазами, сведя брови вместе.

— Не твоё дело! Сказано — убирайся! — и прошёл на пустырь, нарочно толкнув Жака плечом.

— Слушай ты! — начал вскипать тот. Не вымещенная на Марка злость грозила выплеснуться на этого заносчивого типа. — Кто это тебе дал право решать, какое дело моё, а какое — нет?! Я хожу, где хочу, и ты мне не указ!

— Я тебе не указывал, я тебя предупредил, — мрачно ответствовал наглый незнакомец.

Гневно сморщив нос, Жак сжал кулаки и выставил руки перед собой.

— Ну так выгони меня, если хочешь.

— Сам напросился, недоумок, — процедил нахальный тип, похрустев костяшками для вида.

Они встали друг напротив друга.

— Меня зовут… — но Жак не успел договорить: его оппонент рванул вперёд, мощно врезав ему в щёку, ногой лишил равновесия и в довесок пнул в живот, когда Жак рухнул в жёсткую пыль.

— Да какое мне дело до твоего имени! Я сказал тебе убраться прочь!

Вскочив — и откуда только взялись силы? — с земли Жак громко и зло завопил, повалив незнакомца на землю. Рыча, матерясь и вскрикивая, они катались в пыли и грязи, попеременно нанося удары друг другу. Один раз, оказавшись сверху, Жак уже занёс кулак, когда его противник достал до его челюсти. Опрокинувшись на спину, Жак взвыл, выплюнув в сторону один зуб. Незнакомец же этим не ограничился, ударив его по ноге коленом.

Противники отползли к разным краям пустыря, с ненавистью глядя друг на друга.

— Урод, — тяжело дыша, прошипел Жак, вытирая кровь. — Ш-шкотина поджаборная.

У парня распухла щека и набухал синяк под глазом. Нос кровоточил — впрочем, такого добра у них у обоих было в достатке.

— Сволочь портовая, — не остался он в долгу. — Твоя сестра ночует в конюшне.

— Ты что, из богатеньких? — удивился Жак.

— А ты из плебеев?

— Заткни пасть, инаш-ше я за себя не отвешаю!

— Эй, вы что там делаете?! — раздался со стороны прохода незнакомый мужской бас. Кажется, их заметила городская стража.

Насторожившись, незнакомец с ненавистью посмотрел на Жака, вытер губу тыльной стороной руки и прошипел тише, чем шуршит на ветру трава — но Жак всё равно его услышал:

— Я тебе это припомню.

Развернувшись, он подбежал к забору, отодвинул одну из досок и юркнул в щель. Доска сама собой закрыла проход, качнувшись, а с другой стороны забора послышался шелест разгребаемой листвы.

— Что ты здесь делаешь?! — вскричал стражник, подбежав к лежащему на земле Жаку. — Где второй?

— Я его не знаю! — честно и испуганно признался тот. — Он куда-то в забор убежал!

— Святая Мария, кто ж тебя так отделал? — поразился мужчина, наконец заметив, в каком состоянии находится Жак.

Тот отвёл глаза и поднялся.

— Я тому парню тоже накостылял как следует.

— Как твоё имя? Тебе нужно в лазарет…

Жак быстро замотал головой.

— Отпустите меня домой, моя мама хороший лекарь.

— Ладно… Но чтобы я тебя здесь больше не видел, ясно?! Иди домой!

Выбежав с пустыря, и ужасая прохожих своим окровавленным лицом, Жак, вопреки угрозам стражника, оббежал дома, чтобы заглянуть за забор пустыря и поймать наглеца. Дом будто бы не хотел поддаваться, и несколько долгих минут выстраивал для Жака разные преграды в виде разветвлений, заваленных или обрушенных арок… И когда, наконец, юноша отыскал другую сторону того злополучного забора, его противника и след простыл.

…Жак стремился домой, чтобы избежать возможных опасностей, однако главная опасность — несмотря на его состояние — встретила его внутри родного дома в лице разозлённой матери.

В один вечер обоим братьям влетело по первое число. За то, что такие взрослые балбесы целыми днями ничего не делают, дерутся, носятся по городу, словно дикие обезьяны, приходят в грязной одежде (это уже относилось только к Жаку)… Наконец, мать накричала на них за то, что напугали и расстроили Люси, которая хотела помочь ей с уборкой. И которая, несмотря на возраст, похоже, в разы умнее своих братьев.

— Вы чем вообще думали?! — кричала она на сидящих в гостиной Марка и Жака. Последнему служанка по имени Жанетта мазала синяки и ссадины какой-то вонючей желтоватой мазью. — Носиться друг за другом по улицам, словно вам по пять лет! В сумме! Драться! И это сыновья лекарки! Что теперь обо мне будут думать люди?! Клянусь кровью Господней, вы ведь братья! Марк, ты понимаешь, что сейчас на твоего брата даже смотреть страшно?!

— Это не я! Мы разминулись по дороге. Мам, ты же знаешь, я никогда не стал бы… Ну не настолько сильно точно!

Мадам Корентин устало взглянула ему в глаза.

— Госпожа де Лоне месяц назад нашла под ясенем своего сына Никколо. С перерезанным горлом. Он всего лишь нагрубил какому-то башмачнику и за это поплатился. Какому-то башмачнику, Марк! А что, если в один день из-за ваших глупых шуток я найду под ясенем тебя, или Жака?! — глаза её наполнились слезами, мигом сведя на нет все отговорки Марка.

— Мам… — побледневший Марк попытался её приобнять, но мать отстранилась, развернулась и быстро зашагала из гостиной.

— Видеть вас не хочу, — сердито соврала она, выйдя за порог и хлопнув дверью.

В доме наступила звенящая тишина, плотным и холодным кулаком стиснувшая сердца обоих братьев. Лишь Жанетта, которую, кажется, никто и ничто не могло побеспокоить, с прежним усердием обрабатывала «боевые» раны.

Глубоко вздохнув, Марк какое-то время молча смотрел на Жака, старательно отводящего глаза, а затем вышел из гостиной, не сказав ни слова.

— Дезинфекция закончена, — улыбнулась Жанетта спустя какое-то время, поднимаясь и приглаживая платье.

Жак недовольно морщил нос, который до сих пор немного щипала неприятная жидкость.

— Вот расскажу маме, что вы ругаетесь по-англицки, она вас мигом из дома выгонит, — полушутливо пригрозил он, ворочая под щекой языком. Кажется, выбитый зуб был молочным, так как кровь, кажется, течь уже перестала, а на месте зуба почти ничего не чувствовалось кроме необычайно пустого нежного пространства.

— Как можно, мсье, кто же тогда будет обрабатывать ваши ссадины? — в тон ответствовала служанка, собирая свои снадобья в маленький сундучок. — Позвольте поинтересоваться, откуда у вас их так много за один лишь день?

— Я об стену ударился.

— У этой стены наверняка великолепно поставлен удар правой.

— А потом упал с лестницы.

— И от неё вам тоже порядочно досталось? Расскажите мне, я смогу дать вам совет.

— Да что ты в этом понимаешь, — надулся Жак и тут же осознал, что его конспирация с треском провалилась.

Жанетта улыбнулась краешками губ. Она была уже не молода, но сохранила свою красоту в чертах лица, в причёске, фигуре и даже в нескольких седых волосках, испещривших великолепные чёрные локоны. Улыбкой Жанетта тоже обладала обворожительной.

— Достаточно много, мсье. Видя на вас синяки подобного рода, я понимаю, что у вашей стены защита, должно быть, лучше, чем у вас?

Аккуратно взяв запястья Жака, она согнула его руки так, чтобы кулаки прикрывали щёки.

— Держите локти прямо, и тогда вашу защиту будет сложнее пробить. Вы всегда сможете защитить от удара лицо и контратаковать, чтобы сэкономить немного спирта для других пациентов, — Жанетта кивнула на прозрачную бутылочку, вонючей жидкости в которой осталось по самое донышко.

— Откуда ты это знаешь? — удивился Жак, опуская руки…

— А-ну отойди от него!

В проёме стояла мадам Корентин, сверлящая служанку таким яростным взглядом, будто та собиралась причинить Жаку вред.

— Простите, — смиренно поклонилась Жанетта, привстала и быстро вышла из комнаты.

Грозная хозяйка проводила её злым взглядом… а затем глаза её будто бы стали прежними. Она посмотрела на Жака.

— Ну чего расселся, боец? — мать пыталась быть строгой, и порой у неё это выходило на славу.

— Мама, Жанетта чем-то тебя обидела?

— Это наше, женское, — мадам Корентин мгновенно сменила маску, изобразив беспечную улыбку. — Ступай к себе в комнату.

Вопросов становилось всё больше. Почему мадам Корентин вдруг разозлилась на служанку, которая всего лишь лечила его раны? И откуда Жанетте известны боевые приёмы?..

* * *

Поздним вечером он, было, решил уже ложиться спать, когда в комнату его без спроса вошёл Марк.

Оставив при себе лишние расспросы и предисловия, он прикрыл дверь, уперевшись в неё спиной, и спросил брата:

— Скажешь, кто тебя так?

Жак засопел. Мама и Жанетта — одно дело, а вот Марку можно было доверять, хоть он и часто обзывался. Он Жака никогда не подводил, и всегда был на его стороне… Почти всегда. Несмотря на все их ссоры, драки и конфликты, между Марком и Жаком, пережившими вместе голод, холод и другие ужасы Парижской блокады, существовали крепкие узы как братской, так и мужской солидарности.

— Я не спросил его имени.

— Он был взрослый?

— Чуть старше меня.

Выдохнув носом воздух, Марк подошёл к Жаку и немного наклонился.

— Как сам думаешь, это повторится?

— Откуда я знаю?

— А ты подумай, — Марк был непреклонен.

— Я хочу найти его и накостылять по самое «не хочу».

— Совсем как я в твои годы.

— Ты же ещё не старик, чтобы так говорить.

— Всё равно… В общем, ради мамы, я должен кое-что сделать.

Он сунул руку в карман платья и выудил оттуда длинный зелёный шнурок с серебристым свистком на конце. Свисток был красивый, и вообще больше походил на чей-нибудь ювелирный шедевр, чем на пастушью безделушку.

— Возьми это.

— Зачем он мне? — удивился Жак, не спеша принимать подарок. — Стражников на помощь звать? Спасибо, обойдусь.

Марк улыбнулся.

— Этот свисток вызывает защитников посильнее обычной стражи. Я бы даже сказал, опаснее. Он поможет тебе, если засвистишь в минуту опасности. Но запомни: не прикасайся к нему, если не уверен, что это нужно, так как ты можешь и убить ненароком. Одно дело мелкие драки, и совсем другое, когда тебе грозит смерть. Свисти, если тебе что-то очень сильно угрожает, понял?

Порядком напуганный и обескураженный Жак взял свисток пальцами с ладони брата.

— Что это? Что он делает? Ты меня разыграть решил?

Марк выпрямился, покачал головой и зашагал прочь из гостиницы.

— И ещё, — тихо произнёс он на пороге комнаты. — Не проверяй его просто так, мол, работает ли. Серьёзно, тогда ты действительно рискнёшь жизнью.