Каменное сердце (джен)

— Гилберт! — крикнул Карл Войс, выбегая на улицу вслед за сыном. — Не смей, слышишь! Сейчас же вернись!

На улице вовсю хлестал ночной дождь — но опьянённый отчаянием юноша не замечал тяжёлых капель, бивших его по всему телу и просачивающихся сквозь одеяния.

— Я не вернусь без неё! — обернувшись, крикнул он отцу, зажимая под мышкой небольшой кожаный свёрток, из которого торчали края пергамента. — Ты не посмеешь меня остановить, отец. Как ты можешь просто сидеть и…

— Гилберт, глупец, не смей помогать этим бандитам! Ты подвергнешь опасности весь Париж! — настаивал Карл. — Вернись в дом, немедленно.

Глаза Гилберта Войса опасно сверкнули, брови сошлись над переносицей.

— Плевать я хотел на Париж, — холодно бросил он, перекрикивая шум дождя. — Я хочу только спасти Мемфис и вернуться домой вместе с ней.

— Гилберт!!!

Но тот уже рванулся вперёд в темноту, тщательно скрывая под накидкой свою драгоценную ношу, только что украденную из кабинета отца.

Мужчина долго провожал его глазами, будто бы гадая, бежать за ним или нет, затем болезненно поморщился, словно почуяв старую рану, исчез в проёме и закрыл дверь.

Гилберт бежал, пока отдышка не свалила его с ног. Рухнув под какой-то навес, он обессиленно упал на землю, вдыхая ночной воздух.

Он порядком замёрз и промок, но чувствовал, что готов и не такое вынести, чтобы не возвращаться домой, где отец посадит его под арест. Наплевав на собственную дочь.

Разум Гилберта пылал ненавистью к отцу, к его словам и поступкам, к его страху перед англичанами, забравшими Мемфис — а так же решимостью во что бы то ни стало вернуть сестру. Даже если придётся работать на них.

«Мне плевать на Париж, — думал Гилберт, глядя в тёмное небо, затянутое непроницаемое льющейся пеленой. — Плевать на всё. Заберите хоть всю Францию с потрохами — но верните мне мою Мемфис».

— Чего это ты тут уселся?! — раздался скрипучий голос у него над ухом. Подняв голову, Гилберт увидел над собой полноватого пожилого мужчину с седой бородёнкой и лысиной.

— Ты бродяга?

— Мне негде переночевать, мсье, — как можно твёрже проговорил Гилберт, старясь не показывать собственную слабость. — Могу ли я…

— Да ты дрожишь, как ясеневый лист! — изумился хозяин дома, отходя в сторону от двери. — Быстро заходи, да смотри, чтобы пол не замочил! Я только недавно его вымыл.

Пройдя порог, Гилберт оказался в портняжной лавке.

Всюду здесь были разложены, расставлены и развешаны полотна тканей самых разных материалов, оттенков, рисунков и орнаментов. Естественно, кроме самого хозяина дома, здесь больше никого не было.

— С-спасибо, мсье, — поклонившись, Гилберт понял, насколько сильно замёрз.

Хозяин лавки искоса поглядел на него.

— Раздевайся, я дам тебе сухую одежду, — приказал он, уходя куда-то в другую комнату.

…- Как ваше имя, мсье? — спросил Гилберт, облачаясь в просторное чёрное платье, примерно до колен ему, и затягивая тесьмой на поясе.

— Мантия. Так меня и зови: мсье Мантия… Ты будешь суп? Пока не остыл ещё.

— Большое вам спасибо, мсье Мантия, — быстро сказал Гилберт, поклонившись. — Вы спасли меня, и я у вас в долгу. Но я не смею пользоваться вашим гостеприимством…

— Ты что, дурной?! — прикрикнул Мантия. — Я спросил, суп будешь или нет?

— Нет, мсье, благодарю. Эту одежду я верну вам, как только моя высохнет.

— Высохнет она, конечно. Снаружи такой дождь, что она месяц сохнуть будет.

Ворчливый мсье Мантия кряхтя уселся на небольшую лавку, потирая ноги.

— Что смотришь? — спросил он вдруг, взглянув на Гилберта. — Старею, ничего не поделаешь. А одёжку можешь оставить себе, всё равно валяется без дела, не покупает никто. Только своё тряпьё забери, оно мне не нужно.

— С-спасибо, — ещё раз поблагодарил Гилберт. — Но как…

— Это ты лучше мне скажи, пустоголовый, как ты в такое время на улице оказался? А если бы стража тебя поймала? Они бы церемониться не стали… Из дома сбежал, небось?

Гилберту не хотелось прибегать ко вранью, особенно по отношению к тому, кто только что приютил его у себя, но он видел, что другого выхода нет.

— Да, мсье.

— Так прекрати страдать этой чушью, и как только дождь закончится, чтобы я тебя здесь больше не видел, ясно? Нечего рассиживать под моими окнами, только распугаешь клиентов. И так дела туго идут…

Кажется, просить о жилье у него слишком рискованно, подумалось Гилберту. Хорошо, что этот добрый человек вообще решил дать временный приют промокшему юнцу. Но обычно, если бродяги начинают наглеть, им дают по шее, а в последствие больше никогда не верят.

Хоть Гилберт и не был бродягой.

— А тебя как звать? — спросил Мантия.

— Гилберт Войс, мсье. К вашим услугам.

— К услугам, ишь ты… — Мантия лишь по-стариковски хихикнул. — Какие от тебя услуги могут быть.

* * *

— А, это ты… — проговорил статный англичанин человек, восседающий посреди залы на каком-то подобии трона.

У него были мощные руки, скрытые под доспехами даже сейчас, когда носителю ничего не угрожало, длинные и крепкие пальцы. Плотная щетина обрамляла почти что юношеский подбородок, глаза из-под тонких бровей взирали пронзающе-высокомерно. Гилберт сразу узнал его: это он возглавлял небольшой отряд, вломившийся в их дом и похитивший Мемфис.

— Моё имя Ричард, — представился англичанин. — А как твоё?

Гилберт назвал себя.

— Ты пришёл выдать секреты своего отца? Смелое решение, — проговорил Ричард, подперев щёку ладонью. — Отпустите его.

Стражники тут же разошлись в стороны, оставив Гилберта. Тот посмотрел прямо в глаза своему врагу.

— Я сделаю всё, что нужно, — отважно проговорил он без единого намёка на дрожь в голосе. — Но верните мне мою сестру.

Губы Ричарда исказились в зловещей усмешке, не сулившей ничего хорошего.

— Она в целости и сохранности. Будет, пока ты будешь выполнять наши требования.

— И отца вы тогда тоже не тронете? — сразу же спросил Гилберт.

Англичанин на троне долго смотрел ему в глаза.

— И его мы тоже не тронем, — медленно произнёс он, смакуя слова на язык. — Но сможешь ли ты всё сделать в одиночку…

— Сами увидите, — отрезал Гилберт. — Скажите, что требуется.

— То, что нам требуется, уже у тебя есть, — и Ричард показал глазами на свёрток, до сих пор сжимаемый Гилбертом. — Покажи.

…Бумага, что Гилберт украл из кабинета отца, оказалась картой города с множеством пометок, линий, рисунков, подписей на неизвестном языке. То, что это карта, угадывалось по очертанию. То, что это Париж — скорее интуитивно, чем как-то ещё. Но что и где обозначено, не разбирал даже Гилберт.

— Эту карту нарисовал Виктор Войс. Знаешь такого?

— Это мой дед, — кивнул Гилберт.

— Эта карта указывает на тайники, спрятанные по всему Парижу. Твой дед закопал в этих тайниках свои исследования, ещё перед началом войны. Нам нужен лишь один из нескольких сундуков: в нём будет рецепт особого вещества. Впрочем, ты должен отыскать все, и предоставить нам.

— Сколько их всего? — спросил Гилберт, скользя глазами по карте.

— Шесть или семь… Не больше восьми, — англичанин сам был, видимо, не очень уверен. — Нам нужны все: неизвестно, какой из них окажется с начинкой внутри. И не вздумай впутывать стражу, иначе прежде, чем они вломятся сюда, твоей сестре не поздоровится. А мы успеем уйти. Кстати говоря, лучше тебе не медлить. Как только нам покажется, что сундуки приходят к нам чересчур долго, девчонка начнёт испытывать… неудобства.

— Только троньте её, и я сожгу карту, — сквозь зубы процедил Гилберт, совершенно забыв про стражу. — И вы никогда не получите того, что ищете.

Англичанин взглянул на одного из стражников, стоящих около двери с алебардами наперевес.

— Эдмон, можешь пройти, поразвлечься с маленькой. Я слышал, юные девушки тебя привлекают?

— Ещё как, ваше Величество! — с торопливой похотью отозвался тот, разворачиваясь.

— Стойте! — вскрикнул Гилберт, у которого перехватило дыхание от страха.

Стражник замер, недовольно обернувшись, но с места больше не двигался и ждал распоряжений хозяина.

Ричард приблизился к нему и прошептал на ухо в полнейшей тишине.

— Теперь ты понял, мальчишка, что не ты диктуешь нам правила? Мы диктуем их тебе. Расшифруй эту карту и принеси нам клад Виктора Войса. И твоя драгоценная сестрёнка не пострадает.

Гилберт тяжело дышал, чувствуя, как в душу закрадывается страх и стыд. Его гордость, всегда бывшая его неотъемлемым спутником, была посрамлена.

— Я всё сделаю, — обречённо прошептал он.

Париж, 1440. Сентябрь.

— Кого ты назвал личинкой?!! — взъярился Жак Корентин, кидаясь вперёд с кулаками, но натыкаясь животом на край стола.

Марк, смеясь, отскочил на другую сторону стола, подальше от брата.

— Тебя конечно!

— Ах ты! Подойди и поступи, как мужчина!

— А ты возьми, да поймай меня, личинка! — и Марк, развернувшись, нырнул в открытую дверь, чуть не сбив с ног маленькую Люси, нёсшую в ручонках большую корзину с бельём.

— Простите-извините!

Люси покачнулась: корзина была, наверное, раза в два больше неё.

Жак не собирался быть столь же обходительным, поэтому ураганом пронёсся мимо несчастной девочки, сбив её с ног. В итоге, когда он вслед за Марком вылетел на порог дома, с кухни раздались вопли обиды и отчаяния.

— А-ну стой, трус!!! — взревел Жак, бросаясь вслед за старшим братом, уже выбегающим за решётчатую калитку в высоком каменном заборе, окружавшем их дом.

За калиткой начиналась жизнь.

Когда-то давно, ещё до войны с Англией, там располагался людный и шумный рынок. Сейчас же, спустя четыре долгих года после того, как англичане были изгнаны из Парижа стараниями Артура де Ришмона, прорвавшего оборону парижских ворот, нынешний рынок оставался бледной тенью былого. Там, где раньше располагались товары и лавки, сейчас виднелись плохо сколоченные скелеты из сырых чёрных досок.

На дворе стояла осень, так что единственными декорациями для этих «скелетов» были огненно-рыжие листья разных оттенков и переливов, опадающие в сточные канавы и на мостовые.

Осень в Париже ещё не была красивым и живописным сезоном в тот далёкий 1440 год, когда прошло всего несколько лет после снятия блокады. Почти тридцать лет до этого у людей так же было много дел, гораздо более важных, чем созерцание парижской флоры и фауны. Одним из приоритетных являлось выживание.

Время блокады было мрачным, и голод не щадил людей, так же как и люди не щадили друг друга. Английские войска, заблокировавшие город, обкрадывали все поставки продовольствия, оставляя миллионам парижан сплошные объедки. Приходилось выкручиваться: кто-то пытался ловить рыбу в Сене и Бьевре. Кто-то отстреливал голубей и жарил их на костре. Особенно отчаянные резали лошадей и собак. В считанные месяцы любое бродячее животное, появившееся на улице, объявлялось неплохой добычей, питавшей истощённый организм немного лучше сухого чёрствого хлеба. По неуловимому злому року именно в годы столь ужасного голода в Париж пришла необычайно холодная зима: природа то ли проверяла людей на прочность, то ли просто нещадно истязала.

И как будто всех этих бед было недостаточно: когда метель и пурга отпускала измученный Париж, любой из домов мог ждать в гости англичан. Стоит ли говорить, что ни один из таких «визитов» не заканчивался хорошо. Вторгшиеся в Париж чужеземцы вели себя нагло и расковано, попросту грабя, насилуя и убивая, и прекрасно осознавая, что им ничего за это не будет.

Искорка надежды зажглась в сердцах людей, когда до Парижа дошли слухи о блистательных победах великолепной Жанны Д’Арк, которая сняла осаду с Орлеана, и теперь войска под её командованием захватывали Луару. Образ спасительницы в сияющих доспехах придал парижан надежды… И насколько непередаваемо было то отчаяние, когда в город пришли вести, что Жанна казнена англичанами. Казалось, сама тьма сгустилась над молчаливым скорбным Парижем.

«Если не Жанна, то кто?» — звучал незаданный вопрос в умах парижан. Кто ещё может отбить Париж у англичан?

Всё кончилось в 1436 году. Французы — не Жанна — пробились к Парижу и заставили англичан бежать. Только спустя несколько лет король соизволил торжественно въехать в город с гордым видом освободителя.

Родившийся в годы блокады, Жак Корентин долго и молчаливо злился. Что себе думает этот жалкий политикан, вставший во главе Франции, и почему вообще он там до сих пор стоит? Он не ведёт в бой войск, он просто приезжает туда, где его войска умудрились не умереть, и выпячивает грудь колесом: смотрите, я выиграл. Разве таков настоящий король? Разве правдивы россказни святош про то, что любое высокое лицо получило свой титул из-за какого-нибудь благословения?

Ненадолго возвращающийся с фронта отец семьи, Жозе Корентин, лишь усмехался, видя гневный пыл маленького мальчика, совершенно ничего не понимающего в политике. Жозе, усадив младшего сына на колени, с грустью говорил, что порой совсем не обязательно драться, что король не обязан собой рисковать и идти в бой. Что он — фигура поважнее, чем многие французские армии и даже сильнее, чем сама Жанна.

Очень злился Жак от непонимания этой бездушной злой политики, от этого бездушного толстого человека на троне. Но не в его силах было что-то менять: пока что младший Корентин был слабым маленьким, но злым человеком.

Когда голод в Париже стал сходить на нет, многие решили: раз нам дали шанс, то мы будем бить англичан. И многие выжившие во время голода мужчины подались в войска.

Спустя два года после освобождения в их дом пришло письмо в чёрном конверте. По неизвестным причинам мать запретила читать его Жаку и Люси. Когда же она сама его прочла, глаза её будто бы окаменели.

Жозе Корентин больше никогда не появлялся в их доме.

Что за несправедливость, думал Жак, сидя в тёмной комнате. За окном лил дождь, затапливая тротуары и улицы, наполняя русла рек, делая дороги непроходимыми для конских копыт. Такой же дождь из мыслей нескончаемым градом сыпался на маленького Жака. Кто вообще такие эти злые англичане, и откуда они взялись? И почему они так нещадно убивают незнакомых им людей? Ведь не только Жозе Корентин погиб на этой проклятой войне — миллионы других людей тоже умирали, защищая свой дом. И Жанна, непобедимая Жанна Д’Арк, на которую надеялись, и в святую силу которой верили. Почему англичане так любят приносить людям вред?

Жак долго над этим думал, пока не пришёл к закономерному и единственному выводу: раз англичане убили его отца, значит, когда-нибудь, они могут убить и его, и всю его семью. И множество других семей. А значит, нужно идти на войну и убивать англичан, чтобы не убивали они.

От каких-то чокнутых католиков-проповедников Жак часто слышал слова вроде «не убей», «возлюби врага своего», «если ударят в правую щёку, подставь левую» и всё в этом роде — и ему хотелось просто плюнуть им под ноги. Пусть идут на фронт, и там, под штыками, мечами и огненными ядрами англичан, читают про то, как нужно возлюбить врага.

Жаку Корентину было пятнадцать. В шестнадцать он хотел идти на войну.

* * *

— Ну где ты?! — вскричал Жак во всё горло, выбежав на тесный пустырь и озираясь в поисках спрятавшегося брата. — Выходи и дерись!

Помимо этого пустыря, Марк мог ещё свернуть в какой-нибудь узкий тёмный проулок между домами, однако что-то непреодолимо вело Жака именно сюда: ему казалось, что будь он на месте Марка, именно сюда бы он и направился. Хотя логически объяснить это самому себе Жак не мог.

Пустырь был не слишком большой: примерно через шесть шагов от единственного входа начинались сухие заросли из крапивы и репья, за которыми виднелась задняя стена старого дома. Слева был решётчатый забор, ограждающий колокольню, справа — свалка разного хлама примерно в метр высотой.

Хорошенько осмотрев пустырь, Жак пришёл к выводу, что, приди Марк сюда, прятаться ему было бы негде, развернулся… и встретился лицом к лицу с худощавым юношей, на плечи которого была накинута длинная чёрная мантия. Смешанные черты лица не позволяли отнести его к французам, хотя Жак не был до конца уверен, что может определить национальность по лицу. Тонкие брови, бледно-серые глаза, длинные, не слишком аккуратно, но всё же подстриженные чёрные волосы. Под глазами синяки, над губой засохшая кровь.

— Что тебе здесь нужно? — холодно спросил юноша, и у Жака пропали все сомнения: речь без акцента, на чистейшем французском. — Убирайся отсюда.

— А тебе-то что здесь нужно? — поинтересовался Жак, отходя в сторону и жестом пропуская незнакомца на пустырь, мол, заходи, раз уж пришёл, я не стану мешать.

Тот сверкнул глазами, сведя брови вместе.

— Не твоё дело! Сказано — убирайся! — и прошёл на пустырь, нарочно толкнув Жака плечом.

— Слушай ты! — начал вскипать тот. Не вымещенная на Марка злость грозила выплеснуться на этого заносчивого типа. — Кто это тебе дал право решать, какое дело моё, а какое — нет?! Я хожу, где хочу, и ты мне не указ!

— Я тебе не указывал, я тебя предупредил, — мрачно ответствовал наглый незнакомец.

Гневно сморщив нос, Жак сжал кулаки и выставил руки перед собой.

— Ну так выгони меня, если хочешь.

— Сам напросился, недоумок, — процедил нахальный тип, похрустев костяшками для вида.

Они встали друг напротив друга.

— Меня зовут… — но Жак не успел договорить: его оппонент рванул вперёд, мощно врезав ему в щёку, ногой лишил равновесия и в довесок пнул в живот, когда Жак рухнул в жёсткую пыль.

— Да какое мне дело до твоего имени! Я сказал тебе убраться прочь!

Вскочив — и откуда только взялись силы? — с земли Жак громко и зло завопил, повалив незнакомца на землю. Рыча, матерясь и вскрикивая, они катались в пыли и грязи, попеременно нанося удары друг другу. Один раз, оказавшись сверху, Жак уже занёс кулак, когда его противник достал до его челюсти. Опрокинувшись на спину, Жак взвыл, выплюнув в сторону один зуб. Незнакомец же этим не ограничился, ударив его по ноге коленом.

Противники отползли к разным краям пустыря, с ненавистью глядя друг на друга.

— Урод, — тяжело дыша, прошипел Жак, вытирая кровь. — Ш-шкотина поджаборная.

У парня распухла щека и набухал синяк под глазом. Нос кровоточил — впрочем, такого добра у них у обоих было в достатке.

— Сволочь портовая, — не остался он в долгу. — Твоя сестра ночует в конюшне.

— Ты что, из богатеньких? — удивился Жак.

— А ты из плебеев?

— Заткни пасть, инаш-ше я за себя не отвешаю!

— Эй, вы что там делаете?! — раздался со стороны прохода незнакомый мужской бас. Кажется, их заметила городская стража.

Насторожившись, незнакомец с ненавистью посмотрел на Жака, вытер губу тыльной стороной руки и прошипел тише, чем шуршит на ветру трава — но Жак всё равно его услышал:

— Я тебе это припомню.

Развернувшись, он подбежал к забору, отодвинул одну из досок и юркнул в щель. Доска сама собой закрыла проход, качнувшись, а с другой стороны забора послышался шелест разгребаемой листвы.

— Что ты здесь делаешь?! — вскричал стражник, подбежав к лежащему на земле Жаку. — Где второй?

— Я его не знаю! — честно и испуганно признался тот. — Он куда-то в забор убежал!

— Святая Мария, кто ж тебя так отделал? — поразился мужчина, наконец заметив, в каком состоянии находится Жак.

Тот отвёл глаза и поднялся.

— Я тому парню тоже накостылял как следует.

— Как твоё имя? Тебе нужно в лазарет…

Жак быстро замотал головой.

— Отпустите меня домой, моя мама хороший лекарь.

— Ладно… Но чтобы я тебя здесь больше не видел, ясно?! Иди домой!

Выбежав с пустыря, и ужасая прохожих своим окровавленным лицом, Жак, вопреки угрозам стражника, оббежал дома, чтобы заглянуть за забор пустыря и поймать наглеца. Дом будто бы не хотел поддаваться, и несколько долгих минут выстраивал для Жака разные преграды в виде разветвлений, заваленных или обрушенных арок… И когда, наконец, юноша отыскал другую сторону того злополучного забора, его противника и след простыл.

…Жак стремился домой, чтобы избежать возможных опасностей, однако главная опасность — несмотря на его состояние — встретила его внутри родного дома в лице разозлённой матери.

В один вечер обоим братьям влетело по первое число. За то, что такие взрослые балбесы целыми днями ничего не делают, дерутся, носятся по городу, словно дикие обезьяны, приходят в грязной одежде (это уже относилось только к Жаку)… Наконец, мать накричала на них за то, что напугали и расстроили Люси, которая хотела помочь ей с уборкой. И которая, несмотря на возраст, похоже, в разы умнее своих братьев.

— Вы чем вообще думали?! — кричала она на сидящих в гостиной Марка и Жака. Последнему служанка по имени Жанетта мазала синяки и ссадины какой-то вонючей желтоватой мазью. — Носиться друг за другом по улицам, словно вам по пять лет! В сумме! Драться! И это сыновья лекарки! Что теперь обо мне будут думать люди?! Клянусь кровью Господней, вы ведь братья! Марк, ты понимаешь, что сейчас на твоего брата даже смотреть страшно?!

— Это не я! Мы разминулись по дороге. Мам, ты же знаешь, я никогда не стал бы… Ну не настолько сильно точно!

Мадам Корентин устало взглянула ему в глаза.

— Госпожа де Лоне месяц назад нашла под ясенем своего сына Никколо. С перерезанным горлом. Он всего лишь нагрубил какому-то башмачнику и за это поплатился. Какому-то башмачнику, Марк! А что, если в один день из-за ваших глупых шуток я найду под ясенем тебя, или Жака?! — глаза её наполнились слезами, мигом сведя на нет все отговорки Марка.

— Мам… — побледневший Марк попытался её приобнять, но мать отстранилась, развернулась и быстро зашагала из гостиной.

— Видеть вас не хочу, — сердито соврала она, выйдя за порог и хлопнув дверью.

В доме наступила звенящая тишина, плотным и холодным кулаком стиснувшая сердца обоих братьев. Лишь Жанетта, которую, кажется, никто и ничто не могло побеспокоить, с прежним усердием обрабатывала «боевые» раны.

Глубоко вздохнув, Марк какое-то время молча смотрел на Жака, старательно отводящего глаза, а затем вышел из гостиной, не сказав ни слова.

— Дезинфекция закончена, — улыбнулась Жанетта спустя какое-то время, поднимаясь и приглаживая платье.

Жак недовольно морщил нос, который до сих пор немного щипала неприятная жидкость.

— Вот расскажу маме, что вы ругаетесь по-англицки, она вас мигом из дома выгонит, — полушутливо пригрозил он, ворочая под щекой языком. Кажется, выбитый зуб был молочным, так как кровь, кажется, течь уже перестала, а на месте зуба почти ничего не чувствовалось кроме необычайно пустого нежного пространства.

— Как можно, мсье, кто же тогда будет обрабатывать ваши ссадины? — в тон ответствовала служанка, собирая свои снадобья в маленький сундучок. — Позвольте поинтересоваться, откуда у вас их так много за один лишь день?

— Я об стену ударился.

— У этой стены наверняка великолепно поставлен удар правой.

— А потом упал с лестницы.

— И от неё вам тоже порядочно досталось? Расскажите мне, я смогу дать вам совет.

— Да что ты в этом понимаешь, — надулся Жак и тут же осознал, что его конспирация с треском провалилась.

Жанетта улыбнулась краешками губ. Она была уже не молода, но сохранила свою красоту в чертах лица, в причёске, фигуре и даже в нескольких седых волосках, испещривших великолепные чёрные локоны. Улыбкой Жанетта тоже обладала обворожительной.

— Достаточно много, мсье. Видя на вас синяки подобного рода, я понимаю, что у вашей стены защита, должно быть, лучше, чем у вас?

Аккуратно взяв запястья Жака, она согнула его руки так, чтобы кулаки прикрывали щёки.

— Держите локти прямо, и тогда вашу защиту будет сложнее пробить. Вы всегда сможете защитить от удара лицо и контратаковать, чтобы сэкономить немного спирта для других пациентов, — Жанетта кивнула на прозрачную бутылочку, вонючей жидкости в которой осталось по самое донышко.

— Откуда ты это знаешь? — удивился Жак, опуская руки…

— А-ну отойди от него!

В проёме стояла мадам Корентин, сверлящая служанку таким яростным взглядом, будто та собиралась причинить Жаку вред.

— Простите, — смиренно поклонилась Жанетта, привстала и быстро вышла из комнаты.

Грозная хозяйка проводила её злым взглядом… а затем глаза её будто бы стали прежними. Она посмотрела на Жака.

— Ну чего расселся, боец? — мать пыталась быть строгой, и порой у неё это выходило на славу.

— Мама, Жанетта чем-то тебя обидела?

— Это наше, женское, — мадам Корентин мгновенно сменила маску, изобразив беспечную улыбку. — Ступай к себе в комнату.

Вопросов становилось всё больше. Почему мадам Корентин вдруг разозлилась на служанку, которая всего лишь лечила его раны? И откуда Жанетте известны боевые приёмы?..

* * *

Поздним вечером он, было, решил уже ложиться спать, когда в комнату его без спроса вошёл Марк.

Оставив при себе лишние расспросы и предисловия, он прикрыл дверь, уперевшись в неё спиной, и спросил брата:

— Скажешь, кто тебя так?

Жак засопел. Мама и Жанетта — одно дело, а вот Марку можно было доверять, хоть он и часто обзывался. Он Жака никогда не подводил, и всегда был на его стороне… Почти всегда. Несмотря на все их ссоры, драки и конфликты, между Марком и Жаком, пережившими вместе голод, холод и другие ужасы Парижской блокады, существовали крепкие узы как братской, так и мужской солидарности.

— Я не спросил его имени.

— Он был взрослый?

— Чуть старше меня.

Выдохнув носом воздух, Марк подошёл к Жаку и немного наклонился.

— Как сам думаешь, это повторится?

— Откуда я знаю?

— А ты подумай, — Марк был непреклонен.

— Я хочу найти его и накостылять по самое «не хочу».

— Совсем как я в твои годы.

— Ты же ещё не старик, чтобы так говорить.

— Всё равно… В общем, ради мамы, я должен кое-что сделать.

Он сунул руку в карман платья и выудил оттуда длинный зелёный шнурок с серебристым свистком на конце. Свисток был красивый, и вообще больше походил на чей-нибудь ювелирный шедевр, чем на пастушью безделушку.

— Возьми это.

— Зачем он мне? — удивился Жак, не спеша принимать подарок. — Стражников на помощь звать? Спасибо, обойдусь.

Марк улыбнулся.

— Этот свисток вызывает защитников посильнее обычной стражи. Я бы даже сказал, опаснее. Он поможет тебе, если засвистишь в минуту опасности. Но запомни: не прикасайся к нему, если не уверен, что это нужно, так как ты можешь и убить ненароком. Одно дело мелкие драки, и совсем другое, когда тебе грозит смерть. Свисти, если тебе что-то очень сильно угрожает, понял?

Порядком напуганный и обескураженный Жак взял свисток пальцами с ладони брата.

— Что это? Что он делает? Ты меня разыграть решил?

Марк выпрямился, покачал головой и зашагал прочь из гостиницы.

— И ещё, — тихо произнёс он на пороге комнаты. — Не проверяй его просто так, мол, работает ли. Серьёзно, тогда ты действительно рискнёшь жизнью.

— Бабушка, я вернулась! Ой-ой-ой, п-п-по-о-ОЙ!

Молодая девушка покачнулась, едва не уронив громоздкую и красивую жёлтую вазу с красными линиями в виде драконов, испускающих языки пламени.

— Что это ты принесла, Адель? — строго спросила Жозефина Бланшар, пожилая женщина с седыми волосами, завязанными на затылке в тугой клубок. Жозефина была уже стара, но активно отказывалась признавать это даже самой себе, всегда старалась быть деятельной и строгой по отношению к сироте-внучке.

Адель она приютила, похоронив свою дочь с её мужем. Отец девочки был священником, взятым в плен и убитым англичанами; мать, ткачиха, не пережила его гибели, и умерла через несколько дней от удара в сердце.

Адель в то время было всего семь, и гибель обоих родителей сказалась на ней, но не так, как опасалась Жозефина. Вопреки её ожиданиям, сиротство не наложило на Адель печать вечного траура, а скорее, наоборот, побудило жить так, чтобы родители одобрили, если бы были живы. В характере Адель Бланшар удивительным образом сочетались милосердие и лукавство, активность и нелюбовь к мелкой и кропотливой работе. Она всегда была добра и приветлива к окружающим, однако порой проявляла удивительную твёрдость по отношению к людям. И несмотря на то, что такой внучкой можно было только гордиться, Жозефина содержала её в строгости, считая, что только так можно воспитать в Адель благовоспитанную девушку.

— Это стояло на пороге, бабушка! — доложила девушка, улыбаясь до ушей. — Смотрите, как красиво! Давайте оставим!

— Бог мой, почему ты так любишь тащить в дом всяческий хлам?

— Но это не хлам, бабушка! Эта ваза очень красивая, и почти как новая! Мы можем поставить в неё цветы, и будет очень красиво, ведь правда, правда?

— Боже мой, за какие грехи ты дал мне вместо внучки такую непоседу… — не всерьёз ворчала Жозефина, с лёгкостью поднимая вазу двумя руками и таща её в зал.

Ваза действительно была весьма красивой, без царапин и видимых повреждений. Неизвестно, кому понадобилось запросто дарить им такую вещь…

— Бабушка, а что если нам это послал Бог? — спросила Адель, входя вслед за Жозефиной. — Ты ведь говорила, что…

— Сколько раз тебе повторять, — Жозефина обернулась, строго нахмурив брови. — Бог не дарит людям подарков… и уж тем более таких странных, как эта ваза. Ну что ты опять загрустила?

— А чем же он тогда занимается, бабушка? — Адель, поправив полы одеяния, присела на край кресла. — Бог, в которого верила мама, и которому служил папа, всё-таки что он делает для нас, для своих сыновей?

Жозефина тяжело вздохнула.

— Адель, я много раз повторяла тебе…

— Но я так и не поняла, бабушка.

— Со временем поймёшь.

— Ты всё время говоришь, что, что бы ни делал Бог — это во благо. Но ради чьего блага он совершает злодеяния? Неужели, ради блага злодеев? Что это за Бог тогда такой?

— Возблагодари небеса за то, что никто из наших святых отцов сейчас тебя не слышит, — Жозефина сжала губы. — Впрочем, ты всего лишь дитя, Адель, и тебе простительно твоё невежество.

Она села на скамью рядом с внучкой, сложив ладони между коленями.

— Пойми, Бог хоть и создал человека по своему образу и подобию, но он даровал ему свободу действия. И люди — не Бог — устраивают войны, потому что они так решили.

— Но он же может помешать им! — возразила Адель простодушно. — Он же может…

— Он не может, Адель, — с улыбкой покачала головой Жозефина. — Ты ещё слишком мала, чтобы понять это.

— Я мала?! — удивилась девушка. — Мне уже пятнадцать, бабушка! Мне скоро уже замуж выходить!

— Найди себе сначала принца с богатым приданным, а потом уже выходи! — расхохоталась Жозефина, отвесив Адель шуточную оплеуху. — Беги гулять, чертовка, но от дома далеко не убегай!

Схватившись за голову, Адель, надула щёки и выбежала за дверь. Выскочив на улицу, она закрыла двери, прислонившись к ним спиной, и огорчённо посмотрела в землю.

— Я уже взрослая! — крикнула она недовольно, топнув ногой для уверенности. Осторожно огляделась по сторонам, она с ужасом увидела, что её вопль не остался незамеченным. Рядом с домом скрючился юноша в чёрном одеянии, сжимающий в руках лист какой-то бумаги.

Поглядев на Адель, как на глупую, он снова принялся рассматривать лист.

Девушка осторожно подобралась к нему, заглянув через плечо.

— Прости, а… А что ты делаешь?

— Не твоё дело.

«Наверняка что-то важное!».

— Ну скажи пожалуйста. Мне любопытно.

— Я… Я ищу сестру, — произнёс юноша, не отрываясь от листа бумаги.

— А, так это карта! — обрадовалась Адель, и тут же огорчилась. — Твоя сестра потерялась, и ты ищешь её по карте?

— Вроде того, — и очень таинственный незнакомец снова замолчал.

— Не могу! — выдал он спустя время. — Что за чёрт, это ведь просто бессмыслица! — он поднял голову и вскрикнул от испуга: девушка присела перед ним, разглядывая карту, а он и не заметил.

— Что ты тут смотришь?! — воскликнул он недовольно. — Убирайся!

Но Адель не пошевелилась, уставившись в схему.

Она медленно подняла тонкий палец и тыкнула в одно место на карте.

— Это мой дом, — сказала она и подняла глаза, встретившись взглядом с юношей.

Глаза у него были чёрные и блестящие. И усталые — это Адель увидела сразу.

— Что? То есть? — удивился он. — Где?

— Вот этот. Он буковку «L» напоминает. Я часто лазила на нашей крыше, поэтому запомнила, какой формы наш дом.

— Тогда получается… — юноша вперился взглядом в дом-уголок, действительно напоминающий литеру. — Оно где-то тут! Точно! Спасибо!

Вскочив, он сграбастал карту и бросился бежать.

— Обязательно найди свою сестру! — крикнула ему вслед Адель.

Юноша с благодарностью обернулся и махнул рукой.

Тайны боевых навыков Жанетты Жак вполне мог заставить себя забыть. В конце концов, может, она в молодости научилась драться у отца, или подглядела где пару боевых приёмов, чтобы отбиваться от насильников, дело частое. Загадка свистка Марка оказалась куда привлекательнее… но проверять её Жак пока что побаивался. Марк редко шутил, и почти никогда — столь изощрённо, чтобы смысл шутки не доходил до «жертвы» спустя минут пять после розыгрыша. Пока что Жак решил, что вполне разумно будет просто надеть свисток на шею, и при удобном случае испробовать, что за защитников он призовёт…

Но более всего Жака интересовало то, зачем тот худощавый выскочка пришёл на пустырь, и почему так сильно хотел, чтобы кроме него там никого не было. Назначил свидание? Небось, есть места попривлекательнее заброшенного глухого пустыря для таких дел. Заключить какую-то незаконную сделку? Но вроде бы, у него при себе ничего не было, и на пустыре его никто не ждал, чтобы предложить товар. Тогда зачем?

Полночи Жак думал об этом, прежде, чем уснуть, и, наконец, подумал, что сегодня, скорее всего, этот мерзавец на пустырь больше не приходил. Во-первых, залечивал, небось, раны, а во-вторых, наверняка опасался, что кто-то отследит его передвижения. Значит, ему нужно будет попасть на пустырь ещё раз. И тут-то Жак его и подкараулит!

…Ранним утром Париж медленно и бесшумно атаковала прохладная белесая дымка, спустившаяся с небес, и одеялом окутала мосты, улицы и перекрёстки. Было пасмурно, и, выйдя за калитку дома, Жак поёжился от морозца, поплотнее запахивая жакет. Серые тучи, плотно заслонившие небеса, обещали хмурый осенний день.

И, тем не менее, даже в такую погоду утренний Париж, лишённый своих обычных шумов, имел особое очарование, и даже тот квартал, в котором жил Жак, становился каким-то другим, сказочным, незнакомым и невероятным.

Юноша решил пойти именно с утра, чтобы вернуться к завтраку с горбушкой хлеба за десятку су из местной лавки. Так он одновременно сможет задобрить мать после вчерашнего скандала, пополнить запасы еды (хлеба, помнится, дома оставалось совсем мало), скрыть истинную цель своей вылазки из дома, и заодно избавить Жанетту от очередного похода на рынок, то есть, своеобразным образом вернуть должок за лечение.

Жак не мог похвастаться сильным телом, каким обладал его брат, унаследовавший кровь отца. Зато порой Корентин-младший очень неплохо соображал, если ему самому это очень хотелось или было выгодно. Сколь бы ни презирал Жак иностранные выражения и словосочетания, которые нагло вторгаются во французский язык и сложно произносятся, но оценка, звучащая как «высокий аналитический интеллект», какой один раз одарил его учитель грамматики в местном училище, в меру ему льстила. Порывшись в старых библиотечных записях и раскопав пару латинских словарей, заинтересованный Жак уяснил для себя, что «интеллектом» называется незримый умственный предел, на который способна человеческая черепная коробка. То есть, если ты умный — значит, интеллект высокий, и наоборот. Слово «аналитический» происходило от древнегреческого «анализ», то есть, разложение на составляющие с целью изучения. Жак был доволен своими изысканиями вплоть до того момента, пока не постарался объединить два в одно. Что означает «аналитический интеллект», он решительно не понимал. Вкупе, конечно, это означает, что Жака назвали умным, однако даже слово «умный» имеет множество значений. «Зануда», «выскочка», «всезнайка», «молодчина» — всех и не перечислишь.

Спросив об этом у того же учителя, Жак только получил порцию розог за излишние вопросы, ненужную вычурность и заносчивость, что, вполне естественно, отбило у него всякое желание задавать вопросы этим надутым пузырям в накрахмаленных платьях. Наверняка, употребляя это словосочетание, толстяк просто сам не знал, что оно значит, но был уверен, что звучит умно…

В таких вот гневных размышлениях о том, кого вообще король Франции назначает обучать детей, Жак проделал весь свой вчерашний маршрут, однако заходить на пустырь не стал, а спрятался за углом дома, осторожно вглядываясь в мрачное пространство.

На пустыре кто-то был.

Несколько угрожающих чёрных фигур странно двигались по территории пустыря: то ли слепцы, разом растерявшие очки, то ли гончие, пытающиеся взять след — они явно что-то искали, и Жак решительно не понимал, что именно группа людей могла потерять в такой ранний час на никому не нужном пустыре…

Подлая капля влаги, скатившаяся, наверное, по стальному желобу наверху, упала прямо за шиворот Жаку, и потекла по спине. Мальчик зашипел, пытаясь рукой достать до столь не вовремя охлаждённого позвоночника, наступил ногой на плоский железный таз, который не преминул оглушительно зазвенеть на всю улицу…

Жак ни слова не понял из раздавшихся криков, но распознал язык быстрее, чем говорящий закончил речь. Это были англичане!

Сердце ушло в пятки: юноша замер на месте и даже пошевелиться не мог от испуга.

Англичане не могут находиться здесь, в Париже, никаким законным способом. Может, это чей-то розыгрыш? Но за такое, если стража узнает, и головой можно поплатиться…

Секунду-две он ещё испуганно медлил, и только потом сообразил, что лучше отсюда бежать и заглянуть на пустырь, когда там никого не будет… но было поздно.

Из прохода между домами, ведущего на пустырь, вышел широкоплечий громила в чёрной мантии до щиколоток. На голову его был накинут капюшон, а верхнюю половину лица скрывала белая маска, такие Жак иногда видел на парижских ярмарках и маскарадах. Сейчас же, тихим и скупым на свет парижским утром, маска казалась угрожающей.

— Что ты здесь дел… делаэшь? — с ужасным акцентом спросил громила по-французски. — Умереть захотель?

Вжавшись спиной в стену дома, трясущийся Жак помотал головой. Страх перед англичанами, которых он всегда презирал и ненавидел лишь на расстоянии, поглотил его полностью и почти не давал нормально дышать. Встретившись лицом к лицу с опасным врагом, Жак Корентин впервые в жизни осознал, что его ненависть совершенно ничего не значила и не могла значить для этого злого и сильного человека.

Немного отшагнув от него, здоровяк заглянул в проход и что-то крикнул своим товарищам. Тут-то что-то и щёлкнуло в сознании Жака: поймав момент, когда англичанин отступит от него хотя бы на шаг, он ринулся в противоположную сторону, оставляя врага позади.

Тот что-то закричал, получил в ответ какой-то приказ и побежал за Жаком. Судя по топоту, спустя какое-то время к нему присоединились ещё два или три человека, из которых как минимум один был весьма быстроногим.

«Вот если бы, — думал Жак, перебегая через деревянный мост, — встретить стражу… Как назло, никого нет…»

«…Свистни, только если тебе что-то угрожает, понял?» — всплыли в голове слова Марка. Воодушевившись, Жак сбежал вниз с моста, развернулся лицом к бегущим на него англичанам, взял в руку свисток, поднёс его к губам…

— Что ты творишь?! Сюда! — чья-то крепкая рука схватила его за запястье и потащила прочь, так и не дав воспользоваться спасительным свистком. Уволакиваемый вглубь переулка кем-то, одетым в рваную белую рубаху с синим жилетом, Жак не знал, радоваться ему, что заступник всё же нашёлся, или огорчаться, что свистком воспользоваться не удалось?

— Сюда. Давай живее.

…Его буквально силой запихнули в тёмную щель открытой двери, а затем раздался щелчок задвигаемой стальной щеколды. И тут Жак осознал, что если он сейчас захочет уйти, ему могут и не дать этого сделать, и задумался, а не попал ли он из одной ужасной передряги в ещё более ужасную?

— Не бойся, — послышался в темноте почти юношеский голос его спасителя. — Ты теперь в безопасности. Хорошо, что не успел свиснуть, иначе плохо бы было…

— Спасибо, что спасли, — поблагодарил Жак, вздохнув с облегчением. — Но кто вы, мсье?

— Меня зовут Филипп Одноглазый. Пойдём, заглянешь в гости. Дело к тебе есть. Интересно тебе, что за люди за тобой гнались?

Жак воодушевлённо кивнул, зная, что в темноте его жест всё равно неразличим.

— Да, мсье. Мне как раз очень любопытно.

* * *

Место, куда Жака сперва завёл Одноглазый, было чем-то вроде пустующего узкого холла. Буквально наощупь отыскав перила лестницы, Филипп поднялся по ней и отодвинул в сторону ставню небольшого окошка, впустив в дом немного утреннего света. Теперь Жак разглядел его молодое лицо: чёрные кудри, перевязанные зелёной косынкой, шрам под левым глазом, а правый закрыт чёрной повязкой (так что Филипп действительно был одноглазым, не придумал), тонкие губы и совсем юношеский подбородок, лишённый обычной округлости, наблюдаемой у взрослых.

— А тебя как звать, малыш? — спросил Филипп Одноглазый.

«Малыш» больно резануло по самолюбию, однако Жак сдержался, напомнив себе, что, возможно, этот человек спас ему жизнь, так что не стоит прицепляться к словам.

— Жак Корентин, мсье.

— Можно просто «Филипп», мне всего-то двадцать три, — отмахнулся Одноглазый. — Не такой уж я и старый, чтобы ты звал меня мсье. А я буду звать тебя просто Жаком, идёт?

— Да, — радостно согласился тот.

— Идём, — он кивнул на дверь второго этажа, находящуюся в конце лестничного пролёта. — В «Гаване» всегда рады гостям.

— «Гавана»? — Жак осторожно ступил на первую ступеньку. — Это так место это называется?

— Ага. Наш приют, — подойдя к двери, Филипп взялся за резную деревянную ручку, по форме напоминающую стрелку компаса. — Добро пожаловать. Господа, это Жак, на сегодня он наш гость, и причины его визита понятны скорее нам, чем ему…

За дверью находилось нечто смешанное: то ли гостиная, то ли жилая комната. То ли рабочий кабинет, то ли некая загадочная галерея… Здесь стоял широкий деревянный стол с разложенной на нём картой, несколько лавок со спинками, какие-то разноцветные знамёна на стенах с неизвестной Жаку символикой. В этой комнате их с Филиппом и встретили обитатели «Гаваны».

— Надо же, какое совпадение, — приятным басом произнёс мужчина в длинной пыльной накидке, под которой блестели узорные, давно не чищеные доспехи. Большую часть его головы даже здесь, в помещении скрывал капюшон, а лицо, видневшееся на свету, было не юношеским, и не стариковским: не слишком густая чёрная бородка уже покрывала щёки, а морщины ещё не появились. Руки были укрыты перчатками из толстой чёрной кожи. Мужчина был широк в плечах, настоящий великан.

Жак прошёл и настороженно сел напротив него.

«Великан» склонил голову.

— Когда-то давно мы с тобой уже встречались, Жак. Возможно, ты этого не помнишь, ты тогда был ещё слишком мал.

— А меня звать Бальт, — на плечо Жаку упала ладонь в кожаных рукавицах. Подняв голову, он встретился взглядом с ещё один мужчиной, менее широкоплечим, чем Аделард, и одетого, как простолюдин. Разве что сейчас мало кто носил зелёные накидки с капюшонами. У Бальта было изящное скуластое лицо, пересечённое кривым шрамом, крючковатый нос и длинные чёрные волосы, стянутые на затылке в пучок.

— Бальтазар Жерар Жан д’Арманьяк. К вашим услугам.

— Жак Жозе Корентин. Рад знакомству, мсье.

— А ты знаешь толк в манерах! — Бальта представление Жака почему-то развеселило. — Мне это нравится! Ну-ка взгляни на нашу птичку! Что скажешь? Видел таких когда-нибудь?

Рядом с лавкой, где присел Жак, действительно сидела в небольшой клетке маленькая птичка в ярко-жёлтом оперении. Она чистила перья, а, отрываясь от этого занятия, важно прохаживалась из стороны в сторону по жёрдочке, порой издавая звуки, чрезвычайно похожие на человеческую речь, что Жака порядком напугало. Подумав, что в бедную птичку вселился нечистый, мальчик поспешил отсесть подальше от клетки…

— Это Преске, — с улыбкой объяснил Филипп. — Попугай. Слышал о таких птицах?

— Никогда, — удивлённо покачал головой Жак, взглянув на Одноглазого. — Она почтовая? Это такой голубь?

— Что-то вроде, — хмыкнул Филипп, просовывая палец между тонкими прутьями. — Преске?

Птичка повернула неряшливую голову с хохолком, раскрыла клюв и извергла из себя:

— Пр-р-роклятье!

Жак предпочёл отсесть ещё дальше, чтобы не накликать беды. Бальт засмеялся и с задором поглядел на Преске: точно хулиган, научивший маленького ребёнка ругательству.

— Пока что только это говорит, но мы не сдаёмся. Такие голуби, как он, могут звуки, а то и целые слова повторять… Эй, Лисс, может, поздороваешься хотя бы для приличия? — вдруг нарочито громко осведомился он, метнув взгляд куда-то в угол.

Повернув голову, Жак вздрогнул: на полу около самой стены притаилась девушка в чёрном платье, с короткой стрижкой и бледной кожей. Худые запястья её при первом взгляде казались мраморными, и Жаку даже захотелось к ним прикоснуться. Наверняка, подумал он, эта кожа нежнее всего, что есть на свете…

— З-здравствуйте, — прошептала Лисс, едва подняв большие глаза.

Этим она и ограничилась.

— Она у нас не очень болтливая, не обращай внимания. А теперь поговорим о деле.

Филипп сел по правую руку от Аделарда, тогда как Бальт занял место слева. Он, кстати, единственный из троицы, кажется, не понимал, о каком деле они собрались говорить. Ну и Жак, разумеется, который до сих пор не очень осознавал, какими ветрами он очутился здесь.

— Итак, сегодня, — начал Филипп Одноглазый, обращаясь к своим товарищам, — я встретил этого юношу, убегающего от толпы английских псов, и посчитал нужным его спасти. Скажи, что ты делал так рано на улице, когда даже стражники предпочитают спать и видеть сны?

Жак посмотрел в пол, словно был в чём-то виноват.

— Долгая история… Я встретил на пустыре одного неприятного типа, с которым мы… не поладили. Сегодня я вернулся, чтобы осмотреть пустырь и найти то, зачем тот парень вообще туда приходил. Но там уже были эти… Англичане. Они как будто бы что-то искали…

— Что меня так же заинтересовало в этом молодом человеке, — Филипп снова обратился к Аделарду и Бальту, — так это то, что у него был свисток, и, если бы я его не остановил, совершил бы Призыв.

Жак не понял значения его слов, однако Аделард и Бальт, кажется, поняли, и многозначительно переглянулись.

— Покажи свисток, Жак, — негромко попросил его Франсуа де Лард.

«Что ты, Марк, за штуку мне отдал…» — с опаской подумал Жак, извлекая свисток в виде птичьего крыла из-под одежды.

— Если этому не положено у меня быть, забирайте, я не возражаю, это не моё, — торопливо оправдался он, отдавая свисток Аделарду, будто бы снимая с себя обвинения.

Филипп, Аделард и Бальт задумчиво воззрились на свисток, даже Лисс, кажется, привстала со своего места.

— Кто тебе его дал? — Аделард первым нарушил молчание.

— Мой брат… — промолвил Жак, совершенно ничего не понимая. — Марк Корентин. Он дал мне это, чтобы я мог уберечь себя…

— О чём Марк только думает, — Бальт неожиданно разозлился, сжав кулаки так, что перчатки заскрипели. — Подвергать нас опасности…

— Согласен. У парня мозги не на месте, — произнёс Филипп словно разочарованно. — Рановато мы с ним возимся.

— «Поверил единожды — верь до конца», — процитировал что-то Аделард, сверля свисток взглядом. — Я думаю, у него были причины так поступить.

— Вы что, про моего брата говорите? Вы его знаете? — удивился Жак. И тут же про себя догадался: люди, которые знали его и Жозе, просто не могли не знать Марка.

— Кр-ряква, — невпопад выдал с места попугай и зарылся клювом в перья.

Кинув на него короткий взгляд, Филипп посмотрел на Жака.

— Знаем, он… наш товарищ. Понимаешь, Жак, мы дали эту вещь ему на хранение, или даже пользование. И то, что он отдал её тебе, весьма красноречиво показывает, что он думает о нас... или же о тебе.

— Не вините его, прошу! Если этот свисток может защитить меня от врагов, не думаю, что Марк дал мне его шутки ради! — поспешил заверить их Жак, порядком напугавшись.

Аделард добродушно скривил губы, словно неудачно попытавшись улыбнуться.

— Не бойся, Жак. Мы не желаем Марку зла, как и всей вашей семье, вовсе даже наоборот.

— Говори за себя, Аделард, — негромко пробормотал Бальт. — В отличие от Жозе, всё, что мы делаем, Марк воспринимает как бредни сумасшедших…

— Не сейчас, Бальт, — с нажимом произнёс Филипп.

— Что именно?

Филипп взял со стола и протянул Жаку короткий карандашик мела, завёрнутый в зелёную обёртку с одного конца.

— Вы что, ещё и учитель? — хмуро спросил Жак, приняв подарок и вертя его в руке. Возможно, Филипп действительно школьный учитель, ибо неизвестно, где ещё можно взять такие карандашики.

Одноглазый захохотал.

— Ну ты даёшь! Разве я похож на зануду?! Я ведь аристократ, помнишь? Если мне что-то нужно, я просто иду и беру это.

Жак подозревал, что то, о чём его попросят, будет не очень законным: уж очень ловко Филипп заменял словом «Аристократ» банальное «вор». Однако просьба его оказалась на удивление простой, и не требующей никаких особенных усилий.

— Я не прошу тебя гулять по ночам, и более того, не советую тебе этого делать. Однако же если ты где-то снова увидишь англичан, оставь на стене ближайшего дома надпись. Что-то вроде «здесь был Жак». Это поможет нам поскорее найти злодеев и выдворить их из Парижа. Самое главное — не смей следить за ними, и вообще лучше отправляйся восвояси, как только увидишь, понял?

Жак судорожно кивнул, завернув мелок поглубже в обёртку, чтобы не пачкался, и засунул в карман.

— Понял.

...Когда вскоре Жак покинул «Гавану» (она оказалась мастерской, где чинили подковы, и почему так называлась — неизвестно), было уже светло, но пасмурно. Моросил мелкий осенний дождик, грозящий разойтись в течение дня.

Жак вовремя сообразил, что сильно мочить одежду не стоит, чтобы себя не выдать, поэтому, перебегая от навеса к навесу, заспешил домой, к лекарской лавке Корентин…

Существовал особый способ войти в дом, не пользуясь дверью, но догадывался о нём, пожалуй, только Жак (все остальные домочадцы, на самом деле просто делали вид, что не знают). Около лавки росло могучее древнее дерево, чьи ветви расцветали каждую весну и увядали каждую зиму, что было вполне себе закономерно. Одна из ветвей этого дерева проходила как раз недалеко от комнаты Жака на втором этаже. Прыжок в открытое окно — и вот ты уже дома. Часто он пользовался этим, возвращаясь с учёбы или с прогулки, чтобы удивить мать (которая якобы не знала, как он это делает). Но сегодня всё обстояло сложнее, ибо Жак с утра окна не открывал.

Немного потоптавшись около главного входа — пекарни из-за дождя были закрыты, так что идея про причины утренней прогулки с треском и грохотом проваливалась — Жак решительно взобрался на дерево, ловко переставляя ноги на ветви, уступы и короткие сучки. Взобравшись на ту самую ветку, он прокрался в сторону своего окна, и замер. Что же теперь делать? Если бы только было что-нибудь длинное, чем можно было зацепить раму окна…

Оглядевшись, Жак схватился за тонкую, но прочную на вид ветвь, обломал её, перехватил в руке, наклонился вперёд и вытянул руку. Спустя какое-то время стараний кончик палки всё же пролез в щель, и створка немного отъехала в сторону.

— Есть!

Обрадованный Жак потянул её на себя, и только тут вспомнил о том, что нужно сохранять равновесие, сидя на дереве…

Замахав руками, он выронил палку, накренился и полетел вниз.

— Аааа!!!

Он больно грохнулся прямо в лужу, и тут уже растаяли его надежды на то, что вылазка его окажется незамеченной. Взвыв от боли, Жак выполз из лужи и столкнулся лбом с чьими-то ногами, отплёвываясь, словно искупавшийся пёс.

— Ой… — он поднял голову.

Он стоял на четвереньках перед красивой девушкой, которой на вид было лет семнадцать-восемнадцать. Незнакомка была одета в серое с белой тесьмой платье до самой земли. Не слишком богатое одеяние, но всё же и не нищенское. Над головой она держала небольшой кусок ткани, спасающий от дождя.

— Вы упали, — осторожно констатировала она, не мигая глядя на Жака.

— Да что вы… — саркастично закряхтел тот, поднимаясь и фыркая. — Да, как видите, я упал. С каждым бывает.

Вид в этот момент он имел, наверное, потешный, даже (особенно) при учёте того, что старался выглядеть невозмутимым.

— Лучше вам не падать, тем более, в лужи, — с лёгким упрёком произнесла незнакомка, не изменившись в лице. В красивых глазах её читались любопытство и настороженность. — Вы же могли пораниться. Что вы делали на дереве?

— Ааааа, — протянул Жак, и тут же придумал ответный вопрос, чтобы сменить тему, — что вы сами, собственно, делаете тут, мадам? Я вас здесь раньше не видел.

На его вопрос девушка не ответила, зато, что-то себе подумав, выдала:

— Да вы весь промокли. Я сейчас направляюсь в дом мадам Корентин за лекарством для своей матушки. Идёмте со мной, возможно, она и вам назначит микстуру от простуды.

«Кое-чего другого она мне назначит…» — подумал Жак про себя, а сам сказал.

— Извините, я пойду, пожалуй, живу недалеко…

— Это был не вопрос, — подавшись вперёд, девушка схватила его за запястье (Жак вмиг покраснел до кончиков ушей) и потащила за собой.

«Святые небеса, как неловко…» — думал Жак, приложив одну руку ко лбу, тогда как другая была зажата в тонких, но крепких пальцах незнакомки.

— Да-да? — дверь открылась и на пороге возникла Жанетта, уже в такое время находившаяся при параде. — О, Адель… Кого это ты к нам привела?

— Здравствуйте, — вежливо поклонилась девушка служанке. — Я к мадам Корентин за советом… личного характера. Она уже проснулась?

— Я немедленно её разбужу, — пообещала Жанетта. — А кто этот промокший молодой человек? Что-то я его не узнаю.

В голосе её читалось настолько открытое и насмешливое ехидство, что Жак сверлил её злющими глазами из-под промокших прядей.

— Этот мсье упал с дерева прямо в лужу, — простодушно доложила девушка по имени Адель. — Он может простудиться. Я очень надеюсь, мадам Корентин не откажется помочь и ему.

— Конечно же не откажется. Проходите скорее в дом, пока караул не прошёл.

Жанетта беспокоилась не просто так: деятельность мадам Корентин в Париже официально считалась незаконной.

Мадам Корентин была непростым в общении человеком, так как была неуклонна в собственных убеждениях, понятия не имела, для чего их нужно от кого-то скрывать или менять от случая к случаю. Тверда, как скала, она была совершенно непобедима в любых спорах, даже если была не права, и если сама это понимала. Говорят, в не слишком далёких предках у неё были то ли монголы, то ли ещё какие-то кочевники — в общем, именно от них женщина и унаследовала свой крепкий нрав и горячую кровь. И не только их: от своей матери, которая училась от своей (и так далее, по женской линии), мадам Корентин обучилась древним целительским приёмам. В большинстве случаев эти приёмы помогали куда лучше «модного» нынче кровопускания, которым лечилось практически всё, или пиявок, которые лечили то, что не вылечило кровопускание. То, что не могли вылечить ни пиявками, ни кровопусканием, объявлялось карой божьей, и лечилось лишь костром.

Прослышав о её методах, священники взъярились и потребовали вздёрнуть её на плаху, если она не прекратит свои выходки. В ту пору женщина уже родила Марка и с Божьей помощью вынашивала Жака, а Жозе Корентин отправился на войну. Только ради своих детей лекарка поступилась принципами, и согласилась на условия церкви, понимая, что без неё её отпрыски погибнут. В ночь полнолуния она сожгла все свои травы и выплеснула в костёр все настои на глазах у стражи. Затем ровно год она не принимала никаких пациентов. Среди соседей ходили слухи, что она искала заработок по душе, чтобы прокормить семью. Мадам Корентин нанималась в прядильщики, ткачихи, поварихи, сапожники-подмастерья и даже ювелиры, но нигде особо долго не задерживалась. Её тайну знал только её собственный сын Марк: во время голода женщина изучала древние рукописи, книги и манускрипты, вообще непонятно, как попавшие ей в руки. Всё ради того, чтобы найти, или научиться изготавливать легкодоступные аналоги тех трав и настоек, от которых она избавилась.

И она их нашла.

Достигнув за год поразительных успехов в алхимии и медицине, мадам Корентин занялась незаконным врачеванием, принимая людей под видом «личных визитов», а иногда и наведываясь к ним в дома.

Так как население Парижа после блокады серьёзно поредело, слухи расползались с невероятной скоростью. Стражники явились в дом и предъявили ей обвинение, на что мадам Корентин спокойно ответила: никакими незаконными методами я не пользуюсь, всё покупаю на рынке, претензии не ко мне, а к торговцам, которые Бог пойми что продают. Для всех, кроме одного, стражников аргументов было достаточно, чтобы понять, что доводы этой женщины для них непреодолимы. Последний же, оставшись в доме, тихо проговорил:

— Лечить умеет и имеет право только Католическая церковь. Ты что, возомнила себя богом, ведьма?

Между пальцами его вонзился нож для резки овощей. Мадам Корентин зло ответила в тон:

— Ваша церковь умеет только пускать кровь и полагать при этом, что поступает правильно. Если я смогу спасти жизни людей, пусть я буду богом или ведьмой, как вам будет угодно. Покиньте этот дом, и если на вас падёт лихорадка, не бегите ко мне — бегите к вашим святошам, и пусть они прекратят ваши страдания. Прикончив вас.

Лекарская лавка семейства Корентин была вне закона, и называли её аптекарской лишь те немногие, кому она помогла. Большинство парижан боялись гнева церкви, так что не рисковали пользоваться услугами «ведьмы». Мадам Корентин была на прицеле. Стража только и ждала, пока женщина выкинет что-то незаконное, чтобы можно было отправить её на плаху.

Но пока что Бог, в которого непокорная лекарка не верила ни одной фиброй души, миловал её.

— Ты за лекарством? — без приветствия спросила мадам Корентин, входя в залу в своём привычном одеянии: синее с белым платье, кружева над ладонями, лента в волосах. На сына она даже не смотрела, видимо, в один неразличимый миг решив, что займётся им позже.

— Да, — кивнула Адель. — Бабушка вчера вечером просила вас навестить… Сказала, что сегодня оно должно быть готово.

— Оно настоялось уже три дня назад, и если бы твоя бабушка прождала дольше, мне пришлось бы всё настаивать заново. Сейчас, только возьму всё необходимое.

Она вернулась спустя несколько минут с небольшой кожаной сумочкой на поясе.

— Идём, я готова.

Адель с готовностью поднялась с лавки, двинувшись за лекаркой к дверям.

— Жанетта!!! — громогласно провозгласила мадам Корентин около самой двери. — Приготовь детям завтрак! И вымети пыль из комнат! Если понадобится, дай оболтусам работу!

— Да, мадам, будет исполнено, — покорно — и почти незамедлительно — ответствовала служанка, появившись в коридоре из соседней комнаты. — Будьте осторожнее, мадам, вы же знаете, как к этому относится церковь.

Жанетта не была католичкой, и вообще к церкви относилась почти нейтрально, что среди женщин её возраста было крайней редкостью. Но иных мадам Корентин не пустила бы в свой дом.

— Твоё дело — следить за порядком в доме, а не давать мне советов, — прохладно ответила женщина, развернулась и взялась за ручку. — Плевать я хотела на то, что себе думают эти святоши.

И только затем она открыла дверь.

— Ваша матушка непростой человек, — с улыбкой вздохнула Жанетта, затапливая очаг.

«И что я должен на это ответить?» — с досадой подумал Жак, уже переодевшийся в сухую одежду после своей неудачной утренней вылазки. Хотел найти того парня, и что получил в итоге? Напуган до чёртиков, да кусок мела теперь подсумок пачкает…

Он смотрел в окно, на мать и Адель, выходящих через калитку.

— Вы не желаете прогуляться, мсье? — спокойно осведомилась Жанетта, не глядя на него.

Жак удивился.

— Что-нибудь нужно купить?

— Скорее составить эскорт вашей матушке. Ей может понадобиться помощь… и если что, вы сможете оправдать это тем, что пошли на рынок.

Вздохнув — помогать с готовкой не хотелось, а сквозь хмурые облака начало проглядывать солнце — Жак поднялся.

— Так и сделаю.

* * *

Проход к главному входу загораживали четверо нищих в оборванной одежде. У одного в руках имелась недопитая зелёная бутылка, а крепкой выпивкой, казалось, пропах весь дворик.

— Вот и к-ключики наши п-пришли, — заикаясь, пробурчал один из бродяг, и, пошатываясь, двинулся к Адель. — Открой дверку, дев-щ-щка.

— Это не ваш дом! — твёрдо вскинулась та. — Убирайтесь!

— Ну вот ты ключи дашь, и будет наш… — другой пьяно захохотал, утирая губы.

Адель и мадам Корентин встали спина к спине в окружении.

«Что делать…» — думал перепуганный до дрожи Жак, не способный в этот момент даже пошевелиться. Один он ничего не сделает, а если вызовет стражников? Адель они, может, и отпустят, а вот к лекарке могут и придраться, ей со стражей дел иметь вообще не положено.

Во второй раз за день Жак решился использовать свисток, данный Марком, долго не раздумывая: этих пьяниц жалеть не стоит, раз на чужое повадились… Схватив свисток вспотевшими пальцами, Жак поднёс его к губам, набрал воздуха в лёгкие…

— Не стоит.

На плечо его легла широкая ладонь в перчатке из толстой кожи. Поперхнувшись, Жак выплюнул свисток изо рта, поднял голову и увидел Аделарда, гордо входящего под сень арки навстречу бродягам.

— Э… — один обернулся, выронив бутыль из руки, — А ты ещё кто? А ну проваливай!

— Так попробуй меня выгнать.

— Ах ты, нары-ик!-ваешься!!!

Стоило нищему оказаться близ Аделарда, как крепкий кулак врезал ему в лицо, сломав нос и зубы. Брызнула кровь. Нищий взвыл, схватившись за лицо. Второй подался было вперёд, когда перчатка Аделарда схватила за голову первого беднягу, с силой сжала и повалила под ноги пьянице. Тот споткнулся и угодил прямо под удар сапога; череп угрожающе хрустнул.

Аделард лениво посмотрел на двоих оставшихся бродяг и кивком головы указал им на выход.

Но то ли выпивка придала им храбрости, то ли гордость (если она у них вообще имелась) не позволила трусливо сбежать — переглянувшись, подвыпившие мужики обошли девушку с лекаркой, отпихнув их в стороны, и угрожающе пошли на противника…

…- Вы в порядке? — учтиво спросил Аделард, ногами отпихивая в стороны стонущих бродяг. — Они не успели вам навредить?

— Вы вовремя, Франсуа, — негромко проговорила мадам Корентин, немного шокированная, но сохранившая достоинство. — До сих пор поражаюсь, как вам удаётся везде и всюду успевать.

Аделард приложил ладонь к доспеху и склонил голову.

— Просто удача, мадам. Я всего лишь шёл мимо.

— Как нам отблагодарить вас? — осведомилась Адель. — Вы спасли нам жизнь…

На секунду Жак, прячущийся за углом, пожалел, что это не он остановил бандитов, а затем вспомнил, что он бы и не смог… Но всё равно, слишком много чести для одного Аделарда. А вот если бы он, Жак, врезал бы хоть кому-нибудь, Адель бы им непременно восхитилась…

— Не нужно никаких благодарностей, я просто выполнял… обещание, — коротко ответил Аделард, разворачиваясь. — Лучше поспешите в дом. Вас не должны видеть рядом с телами, валяющимися на земле.

Видя, что Аделард направился обратно туда же, откуда и пришёл, Жак решил, что пора делать ноги: наверняка будет снова спрашивать что-то про свисток, или того хуже, раскроет его нахождение…

Но, выбежав из-за угла, Жак на скорости столкнулся с кем-то своим многострадальным больным лбом и взвыл.

— Ты вообще смотришь, куда идёшь, остолоп?! — хором спросили Жак, и тот, с кем он столкнулся.

Открыв глаза, юноша узрел перед собой того самого типа, с которым подрался на пустыре. Всё в той же чёрной накидке, как у монаха, с теми же мешками под глазами…

— Ты!!! — вскрикнул он, сжимая кулаки. Тело не знало, что делать, неожиданно встретив противника.

Глаза незнакомца наполнились ненавистью… но он, почему-то, развернулся и бросился прочь, распихивая людей.

— Эй, а ну стой!!! — крикнул ему Жак, кидаясь следом.

Синяки и ушибы давали о себе знать, но все недовольства побитого тела заглушала злость и желание показать этому выскочке, кто главный. Убегая, тот, кстати, расчищал дорогу от людей, которой успешно пользовался Жак. Он почему-то знал: раз вчера этот тип мог драться, а сегодня убегает, значит, он либо боится новых побоев, либо ведёт Жака в более уединённое место, чтобы там «обсудить» все их разногласия. Разум подумал, что, может быть, стоит бросить это дело и не бежать со всех ног в очевидную ловушку, а тело уже забегало в тот же безлюдный закуток между домами, где исчез кончик чёрной накидки.

— Прячешься?! — торжествующе вопросил Жак, оказавшись в полумраке.

Сзади на него накинулись, повалив на землю, а к лицу прижали влажную тряпицу, пахнущую какой-то дурманной горечью. Жак завертелся и забрыкался, но ему удалось лишь скосить глаза в сторону и увидеть победное выражение лица его врага.

В глазах всё плыло. Жак чихал, кашлял, но не мог отстранить лицо от тряпицы с неизвестным веществом. Веки его потяжелели, голова будто бы налилась свинцом.

— Получилось… Оно работает! — было последнее, что услышал Жак. Проходимец уставился на мокрую тряпицу как на великое чудо.

— У…род… — одними губами прошептал Жак, засыпая.

Он не знал, сколько времени провалялся в беспамятстве, но когда открыл глаза, долго привыкал к окружающей темноте, к плавающим в глазах туманным образам, к немного гудящей голове и к ослабшим конечностям.

— Вот чёрт… — прошептал он, поднимаясь на трясущихся руках. Вокруг никого не было, однако на мостовой улицы, видной из проулка, плясали языки яркого света. Слишком яркого для обычной парижской ночи.

Иногда хватаясь за стены, Жак вышел из проулка, и чуть не ослеп от слепящего света пламени, взметнувшегося в ночные небеса над каким-то домом. Если пожар настолько сильный, то опасность грозит всему кварталу… Забывший про все свои предыдущие злоключения, юноша побежал к горящему строению. К ослабшим ногам постепенно приливала кровь. Неужели, он проспал в том проулке целый день, до самой ночи? Тогда это даже больше, чем очень плохо, и неизвестно, как теперь рассказать об этом матери…

По мере его приближения к огню, воздух становился жарче, людские крики громче, а догадки Жака всё страшнее, ибо на бегу ему становилось ясно, что именно горит. Но Корентин младший до последнего отказывался верить в это, пока не забежал под арку каменного забора.

Дом Адель был объят пламенем до самой крыши.