Книга в бутылке (гет)

Я проснулась ещё до восхода солнца, с болью в шее, но почему-то отдохнувшей. Привела себя в порядок, выглянула в окно и, восхитившись пёстрым ковром диковинных растений, почему-то сразу вспомнила, что эта красота требует полива и ухода. Заодно в памяти всплыли слова «хозяйственная пристройка».

Думала, что буду путаться в ключах, но первый же, который достала, подошёл. Итак, ножницы, шляпа, лейка. Достаточно для первого дня. Ах, нет: ещё перчатки. И… вдруг надо будет где-нибудь взрыхлить землю! Пока разгоралась заря, я знакомилась с бабушкиными «друзьями»: так она всегда называла цветы, кусты и деревья — «мои зелёные друзья». Не дать им засохнуть и прийти в упадок казалось единственно важным и верным. Правильным. Одуряюще пахли пряные травы, цвёл вереск, переливались на ветру серебристыми листьями рябины. Постепенно я начала вполголоса петь, а заметив цветущий гибискус, едва подавила желание сорвать один из красных, неправдоподобно экзотичных цветов — и заткнуть за ухо, на манер таитянок Гогена.

Бабушка словно была в этих цветах. И особенно в лилиях. Лилия ведь будет «Сусанна», верно? Вчерашние события понемногу оживали в моей голове, но не то чтобы от этого становились понятнее. Скорее наоборот: при ярком свете дня всё, произошедшее вчера, постепенно начало казаться каким-то карнавальным абсурдом, сюрреалистическим водевилем, где персонажи подают реплики почти без смысла… Священник, пришепётывавший и глотавший слова так, что слышно было даже мне, ничего не понимавшей в латыни. Городок, где над кафе не было комнат для постояльцев. Вообще не было. Странное утверждение рыжего Сэма, что, дескать, экономка прихода всё равно не пустила бы меня обратно, «потому что вы с нами». С кем это «с нами»?! А чего стоило чуть более раннее сбивчивое заявление какой-то маленькой хрупкой женщины с огромными и будто испуганными глазами, что, дескать, своего кладбища у городка нет, «потому что это много раз неосвящённая земля». Я бы поняла «много раз освящённая», как в каком-нибудь Иерусалиме, краснозём святее Папы Римского. Но «много раз неосвящённая»? Что это должно было значить? Возможно, конечно, всё следовало списать на «странный австралийский язык», о котором часто болтали мои лондонские коллеги, потешно изображая акцент. Но вот что странно: как раз акцента у жителей городка не было. У персонала аэропорта — да, у водителя — да, даже у удостоившей меня всего парой скупых фраз экономки акцент был. А вот жители Бодеркрика разговаривали на правильном лондонском английском, который мог бы сделать честь любому диктору Би-Би-Си, — но при этом иногда они так складывали слова в фразы, что я не понимала ровным счётом ничего, ясно слыша каждое слово в отдельности.

Мне срочно надо было поговорить с кем-то, кто не посчитал бы меня параноиком, а может — и помог бы объяснить самой себе, что здесь происходит. Я решительно поднялась с колен, отряхнула руки и пошла в дом — искать модем.

* * *

— Том?

— Привет, солнце. Ты как?

Том выглядел таким милым в своей трогательной озабоченности моим состоянием, что я не могла не улыбнуться. Пожала плечами и поёжилась.

— Потихоньку. Меня всё время качает. То кажется, что всё в порядке и бабушка всё ещё где-то здесь… Ну, ты знаешь, я не верю в духов… — смутилась я.

И правда: не верила. Но дом и особенно сад почему-то настраивали меня на особый лад, будто все воспоминания, все души, все… пласты реальности — неужели я подумала нечто подобное? — были совсем близко, буквально рукой подать. Такие же реальные, хоть и неуловимые, как солнечные зайчики.

— Ничего-ничего, — закивал Том. — Я понимаю.

Может, он и не понимал (я сама не понимала!), но очень старался. Этим он мне и нравился: своим искренним желанием помочь.

— Во-от, — протянула я, не зная, как продолжить дальше. — А иногда как накатит… Я не понимаю, как я здесь оказалась. И как бабушка здесь оказалась. Городок какой-то чудной. И скучный, и… какой-то неправильный. Они здесь все такие странные.

Видимо, в последнее слово я вложила слишком много своих неясных опасений, потому что Том нахмурился:

— В смысле? Слушай, это же Австралия. Там… — он брезгливо поморщился, — живут потомки каторжников. Туда до сих пор сбегают от правосудия всякие сомнительные личности. И хакеры там как у себя дома, и секты разные… Не нравится мне это всё… Послушай, бабушку ты похоронила, это главное. Уезжай. Уезжай оттуда немедленно. Я возьму тебе билет до Лондона на завтра.

И он уже начал тыкать в телефон, чтобы проверить, на какой ближайший рейс можно сделать бронь. Даже я не ожидала, что его так проймёт.

— Нет. Том, стой-стой-стой, я не это имела в виду! Спасибо большое, я действительно должна уехать как можно скорее, у меня сдача проекта сквера на понедельник запланирована, но завещание зачитают только сегодня вечером!

— Бог с ним, с завещанием! — отмахнулся он. — Раз они тебе не понравились, значит, ты что-то почувствовала. Подпороговое восприятие нам не лжёт.

Да. Если вы ещё не задавались вопросом, что именно я считаю «странным», то самое время задать его. Тома я «странным» не считаю. Хотя он, по профессии мирный IT-специалист крупной сети онлайн-торговли, на досуге любил зачитаться то мистикой, то нейробиологией — и всё привязать к своим любимым языкам программирования. Хобби у него такое было. Что такое «подпороговое восприятие» я знала довольно приблизительно, хотя слово было красивое. Кажется, нечто наподобие интуиции.

— Может, ты выслушаешь сначала? — психанула я. — Они не в этом смысле странные. Может, мне вообще показалось. Но я не могу ничего понять…

И я начала рассказывать. Про странный язык, про то, что в соседнем городке местных, похоже, сторонились, что сюда никогда не приезжали гости, и здесь не было кладбища. Звучало как дешёвого пошиба мистика про инопланетян. На закуску я приберегла «Общество» и Моргенштерна.

К концу моего сбивчивого диалога Том заметно успокоился: видимо, убедившись, что я преувеличиваю. По крайней мере, к телефону он больше не тянулся.

— Брось, они выращивают орхидеи, или пекут торты по выходным, или ещё что-нибудь. Надо же чем-то развлечь себя, когда вокруг Австралия.

— Я думала, такие вещи ассоциируются с церковным приходом!

— Ну, если у них нет прихода, значит, у них вдвое больше свободного времени, — парировал Том. — А этот дискобол…

— Моргенштерн.

— Какая разница? Так он взял тебя под руку? И ты позволила?

— Нет! Как раз не взял. Поддержал под локоть и сразу бросил, как будто я заразная.

Том потёр переносицу.

— Ты не любишь, когда до тебя дотрагиваются без предупреждения. Помнишь, как ты едва не заорала на всю улицу, когда я положил тебе руку на плечо?

В его голосе сквозило что-то, напоминавшее обиду. Но что поделаешь, если так я когда-то и поступила? Во всём был виноват мой университет. На направлении «Архитектура» девушек почти не было. Зато было много кропотливой работы и ласковых менторов, всегда готовых показать, что во-он та линия немного выходит за границы. Параллельно приобняв тебя за талию. Совершенно рефлекторно, разумеется. Поэтому к пятому курсу я подошла настолько сытой по горло всеми этими штучками, что готова была завизжать даже в ответ на рукопожатие. Вот здесь мне и встретился Том. И его робость (если так называть вежливость и нежелание спугнуть нечто важное, что было между нами) была как глоток чистой воды. Когда мы обменивались смешными картинками, он присылал мне дикобраза, жующего яблоко, с подписью «дьяволы тоже любят фрукты», а я ему — кошку-сфинкса, которая ластится к хозяину со словами «всех ненавижу, но кроме тебя».

— Вот именно, — продолжила я, — но ты её положил мне на плечо. Потому что не знал.

— Нет, — Том откинулся на стуле, заложив руки за голову, — знал. Просто ты мне нравилась и я решил рискнуть. Но не хватало ещё, чтобы всякие австралийские хрычи вот так запросто тебя лапали!

Он подмигнул мне, я усмехнулась, но про себя удивилась: действительно, почему я никак не могу об этом забыть, как будто я недовольна? Голова снова шла кругом. Я устало потёрла глаза, внезапно поняв, что спала всё-таки недостаточно.

— Ла-адно, будем считать, что мне всё померещилось. Но ты сам говорил, что в Австралии полно сектантов.

— Скорпионов и пауков там больше, — хмыкнул в ответ Том. — Кстати, не видела?

— Нет, — я недоумённо дёрнула плечом и вдруг поняла: а ведь точно. Скорпионы и пауки. И ящерицы. И змеи. И многоножки. А я копалась в саду. Брр… Нет, я ничего такого не видела, но… — К понедельнику точно уеду в Лондон. Ненавижу пауков!

Он рассмеялся:

— А я думал, по мне соскучилась!

— Не без этого… — я погладила монитор. — Я вернусь так быстро, как только смогу, милый. Улажу дела и вернусь.

* * *

Завещание зачитывали всё в том же здании мэрии. Видимо, других альтернатив просто не было. Идя по узкой асфальтовой улочке, обсаженной магнолиями, чтобы хоть как-то скрыть прохожих в милосердной тени от палящего солнца, я в который раз поражалась, насколько маленьким был этот городок. Даже типичных для его размера зданий недоставало: не было библиотеки и почты, не было паба — только кафе. Сплошь жилые дома, четыре магазинчика, ателье и мэрия, она же ратуша. Автобусной остановки не было, оставалось предположить, что автобусы тормозили где-то за границами городка. Там же, видимо, была и заправка.

Заблудиться было, пожалуй, сложно. Или просто — жилые дома казались копиями друг друга. Моргенштерн вчера туманно сообщил, что у него и бабушки было «общее дело» и они были «коллегами». Но сегодня, оглядывая Бодеркрик свежим взглядом, я окончательно перестала понимать, чем же могла здесь заниматься бабушка. Чем? Жила на ренту? Или — уж больно ухоженным был сад — выращивала органические продукты?

Разумеется, шанс, что всё объяснится, причём самым простым образом, всё ещё существовал. И, возможно, бабушкино завещание как раз и было тем недостающим кусочком мозаики, призванным расставить всё по местам.

В гулком и прохладном холле ратуши меня встречал Моргенштерн — и более никого. Одежда на нём, как и вчера, была чёрной, но был ли это траур или просто обычный цвет его костюмов, — судить сложно. Вместо рукопожатия он слегка наклонил голову и коснулся виска, будто сняв воображаемую шляпу.

— Я вас провожу.

— Вы душеприказчик?

Он еле заметно улыбнулся.

— О нет, я не имею привычки приказывать душам⁽¹⁾. Но вы вряд ли сама разберётесь, куда идти. Наши здания бывают сложны.

— Хорошо, — пробормотала я, мысленно дополняя список местных странностей дурацкой фразой про душеприказчика.

Сначала я решила, что предположение Моргенштерна, будто я могу заблудиться в ратуше — такой же небольшой, как и всё здесь — ещё одна не слишком удачная шутка. Но планировка здания и вправду отличалась какой-то безумной логикой: маленькими лестницами, ведущими куда-то между этажами, кривыми и извилистыми коридорами, комнатами внутри комнат, лифтами рядом с балконами и прочей сомнительной мешаниной. Обычно я легко могу ориентироваться в любом здании, а выйдя — набросать его примерный план. Здесь же попытки разобраться, где я оказалась, не вызвали ничего, кроме головной боли.

Наконец, очередная полированная деревянная дверь с орнаментом впустила нас в светлый и чистый кабинет, где за столом расположился низенький и худой человечек, чьи седые волосы и стальные очки сверкали одинаковым металлическим блеском.

— Айлиш Кипер? — поднял взгляд от бумаг человечек. — Не могли бы вы дать мне документ, подтверждающий вашу личность?

Он сказал это настолько торжественно, что я, против воли, подыграла: открыла сумочку и бережно, двумя руками, как делают корейцы, выложила перед юристом сначала водительские права, а потом британский паспорт, раскрыв его на второй странице. Что-то после вчерашнего мне подсказало, что мои вещи он предпочтёт не трогать, а изучать на расстоянии — и так оно и оказалось. Юрист сдвинул очки на самый кончик носа, пригляделся к имени, фамилии и печатям, коротко кивнул и пробормотал:

— Спасибо. Садитесь, пожалуйста.

* * *

— …А потом он заявил, что по закону штата я не могу вывезти из Австралии даже пуговицу. Как тебе это нравится?

Я бушевала, заедая ярость огурцом, сорванным на грядке в бабушкином огороде: после абсурдного похода в ратушу посещать местные магазины мне вдруг расхотелось. Итак, всё имущество бабушки, разумеется, отходило мне. Но я не имела права вывезти из Австралии ничего. Абсолютно ничего.

Том задумчиво пожевал губу:

— А продать?

— Продать можно, но…

— Но это память, — кивнул он, — я понимаю.

— Не только, — помотала головой я. — Бабушка поставила условие: я могу продать все остальные вещи, только если найду ту единственную, что предназначена мне, и оставлю её себе. Юрист даже подтвердил, что она заранее договорилась с ним об особом сертификате, который позволит мне вывезти эту вещь из Австралии, если я захочу. Но пока я её не найду…

Том приподнял брови и поёрзал на стуле, размышляя. Я уже понимала, что он сейчас предложит. И, главное, это было логично, но…

— Взять первую попавшуюся вещь, и дело с концом, — одновременно продекламировали мы.

— Прости, но не выйдет, — вздохнула я. — Видишь ли, мне это кажется предательством. Но я очень постараюсь найти её быстро. Несмотря на то, что…

— Что? — насторожился Том.

И я рассказала. Кажется, я приоткрыла завесу тайны над тем, чем жила бабушка все эти годы и что связывало её с Моргенштерном. Общая страсть к… скажем так, антиквариату. Хотя попадались среди вещей и подлинные древности, интересующие скорее археологов (а бабушка ездила когда-то в археологические экспедиции). А были и обычные, пусть и эксцентричные, образцы дизайна 50-х, 70-х и 90-х годов, за которые, насколько я могла судить, много бы не предложили, но как образец для вдохновения или часть коллекции человека с самобытным и экстравагантным вкусом они были более чем уместны.

Странные предметы, от диковинных пуговиц и старинных монет — и до совершенно гигантского буфета, будто созданного по эскизам Сальвадора Дали, — населяли гостиную, верхние комнаты и даже часть полуподвала. Всё аккуратно разложено по полочкам, но… искать среди этих предметов «тот самый» можно было долго.

И всё-таки пойти по лёгкому пути и согласиться на предложенный Томом вариант мне не хотелось. Более того, мне казалось, что если я поступлю так, оборвав молчаливый диалог с бабушкой, который сейчас вела каждую секунду — пропалывая сорняки в саду, проводя пальцем по резным перилам лестницы, перебирая виниловые пластинки — то вот тогда меня и накроет ощущение потери, тоска и одиночество. Сейчас же я была странно свободна от них, гневаясь, болтая о делах, с аппетитом поедая огурцы — будто смерть оказалась чем-то неважным. Будто что-то охраняло меня от понимания, что это навсегда.

Том устало потёр переносицу:

— Если бы я только мог приехать и помочь тебе…

— Ладно, не волнуйся, — махнула рукой я. — Меня ни один блошиный рынок не мог умотать, помнишь? Разберусь. И приеду к тебе.

1) На английском будет другая игра слов: executor, т.е. душеприказчик, судебный пристав или палач. Поэтому Моргенштерн ответил "не думаю, что сегодня придётся кого-то казнить"

Вернуться к тексту