Боль с привкусом дикой рябины  (джен)

Я полагаю, холодно бывает везде. Готов спорить, снег выпадает даже в аду, хотя и сомневаюсь, что он долго там лежит.

© Стивен Кинг

Огни танцуют на кончиках пальцев, и юноша заливисто смеется, запрокидывая голову. Золотые локоны волнами скользят по спине, синие глаза сверкают задорными звездочками.

Он застывает на миг, вдыхая полной грудью пряный аромат кислых зеленых яблок, ветра и магии. Так пахнет счастье. Настоящее, блестяще-легкое, неуловимое, приторно-сладкое, его собственное счастье.

Но вдруг оно потухает.

Небо затягивают тяжелые свинцовые тучи, скрывая солнце. Внезапно становится леденяще холодно; мороз пробирает до костей, заставляя вздрогнуть.

А в голове громом разносится равнодушное: «Довольно».

И все пропадает. Леголас вновь падает во тьму, изо всех сил пытаясь удержать, сохранить в памяти светлое чувство, вспыхнувшее на миг в его душе... чтобы затем вновь погаснуть.

* * *

Первое, что Леголас видит, очнувшись, — это холодные зеленые глаза, пронизывающие его насквозь.

— Лаэголас, — отец устало качает головой, прикрывая глаза, и юноша отстранено скользит взором по серебряному каскаду волос прямо пред своим лицом. "Лаэголас". Так отец называет его, только когда очень, очень зол. — О чем ты вообще думал?

— Я не... — робко начинает тот, силясь понять, что же опять случилось и, главное, при чем здесь он сам. — Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Вот как.

Трандуил хмурится, тонкими пальцами крепко сжимая подбородок сына и поднимая его, заставляя глядеть прямо в глаза.

— Хочешь сказать, что не ты несколько часов назад пошел на поводу мимолетной вспышки чувств, отдался во власть магии, дикой, древней магии, подвергая опасности свою собственную жизнь и жизни всего королевства?

О. Так вот что это было. Леголас прикусывает губу, отрешенно замечая, как во рту появляется знакомый железный привкус, и изо всех сил стараясь удержать на лице маску беспристрастия.

— Простите, милорд. Я не подумал, что...

— Хватит, — король обрывает его своим обычным жестом. — Ты никогда не думаешь о последствиях, Лаэголас. Вечно впутываешься в неприятности, подвергая риску чужие жизни, собственную. Ты никогда не думаешь о последствиях, ведешь себя как самый обычный, заурядный ребенок.

— Но я...

— Никаких но. Я не позволял тебе прерывать меня, изволь следовать правилам этикета.

Трандуил действительно страшен в это мгновение. Изумрудные глаза яростно сверкают, брови сурово сдвинуты. Воздух вокруг него напряженно трещит, искрясь темными всполохами.

Леголас выдыхает, чувствуя, как тоненькая струйка крови бежит по подбородку и падает, звонко разбиваясь о начищенный до блеска мрамор. Отвести взгляда он просто не может.

Кажется, когда-то он мечтал вызвать у родителя хоть какую-то яркую, живую эмоцию, пусть даже гнев? Что ж, теперь, похоже, мечты воплощены в реальность. Доигрался.

— Ты ведешь себя неподобающе, недостойно принца и моего сына. Это непозволительно, Лаэголас. Нет, молчи, не желаю в очередной раз слушать твои нелепые оправдания; сейчас говорю я.

Итак, это совершенно точно недопустимо. И так продолжаться не может. Я больше не собираюсь спускать тебе с рук это. Игры закончились.

Помнишь, как я сказал, что даже не разочарован в тебе? Так вот, ситуация изменилась: ты оказался во сто крат хуже, чем мне казалось изначально. И, мой драгоценный наследник, сейчас ты не готов стать кронпринцем. По правде говоря, я сильно сомневаюсь, что ты вообще когда-нибудь станешь достоин.

Леголас непонимающе моргает, пытаясь уложить в голове сказанное. Он ведь всего лишь... Что в этом такого опасного? Настолько опасного? Что вообще происходит?..

— На этом все, — Трандуил поднимается и, больше не взглянув на сына, направляется к двери. — Испытания пройдут своим чередом, ты так же примешь в них участие, огласка произошедшего здесь нам не нужна. Выиграешь — так тому и быть; нет — я не буду сильно удивлен и уж тем более огорчен.

Ах, и кстати, твое наказание начинается с этой секунды. Проведешь два дня в карцере, после — день на все необходимое, и возвращаешься на границу. И я не хочу видеть тебя в ближайший месяц, как минимум.

С этими словами он аккуратно прикрыл дверь, скрываясь в полутьме дворцовых коридоров.

* * *

Горло вновь сдавливает приступ сухого кашля, и Леголас отчаянно зажимает рот ладонями — ничем хорошим громкие звуки бы не обернулись.

В конце концов, он откидывается назад, чувствуя холод камней, уже давно ставший привычным, и закрывает глаза. Руки испачканы в чем-то мокром и теплом, и ему не нужно смотреть, чтобы понять, что это.

Кровь. Ну, конечно. Ребра ведь так толком и не срослись...

Кажется, говорят, в какой-то момент становится так плохо, что боль уже и не ощущается.

Ложь.

Наглая ложь, уж он-то знает.

Леголас чувствует, как сердце бешено бьется в груди, норовя вот-вот вырваться, выпрыгнуть, как глухо ноют сломанные кости, острой вспышкой отзываются разорванные связки, а в голове набатом стучит одно лишь слово: «Недостоин».

Недо. Недостаточно идеальный, недостойный, недокапитан, недопринц. Недосын. Просто одно большое разочарование.

И отчего-то признать это было неожиданно больно. Больно до мутной пелены пред глазами и странного гудения в ушах.

Руки предательски дрожат, и Леголас замирает, хрипло вдыхая колкий воздух подземелий, насквозь пронизанный тяжелым запахом гнили и запекшейся крови.

Он смотрит на собственные пальцы, стертые о тетиву подушечки, узкие, все в шрамах ладони, запястья с багровыми синяками. Отчего-то становится дурно.

В миг кажется, что руки вспыхивают алым, и он готов поклясться, что чувствует до ужаса знакомую липкую, горячую кровь. Чужую, собственную.

Всех тех, кто умер из-за него, за него, по его вине, из-за его ошибок, ради него, ради туманного странного будущего и красной полосы чужих смертей, что он с собой несёт.

И они будут умирать и дальше. Потому что он, Леголас, не в состоянии оправдать чужих надежд и данных когда-то давно порывистых, хриплых обещаний и робких клятв. Потому что стать идеальным он так и не сумел.

Слишком многие уже умерли из-за этого.

О, Леголас помнил их всех. Каждого без исключения. Стоит лишь на мгновение закрыть глаза, окунаясь в спасительную тьму собственного сознания, перед его мысленным взором вновь вставали они.

Мальчик со стрелой в груди, женщина с перерезанным горлом, девушка с удивленно распахнутыми глазами и кинжалом в голове... Сотни, тысячи: незнакомцы и те, что когда-то был дороже жизни. Те, кого спасти он не смог.

Он знает, что забыть их никогда не сможет.

Не имеет права.

Потому что он должен знать цену каждой невидимой капли крови на руках, должен помнить, во сколько обошлась им его жизнь.

Потому что все те жертвы не должны быть впустую.

Потому что помнить — это удел выживших.

И Леголас хрипло выдыхает, прижимая колени к груди и опуская голову. Он будет помнить все. Каждую деталь, каждую мелочь, каждую секунду.

Как бы ужасающе больно ни было.

Будет помнить, пока не сможет вернуть долг.

* * *

Он с глухим рыком поднимает голову. Сверкают алые глаза, вспыхивает серебром чистым белоснежный мех.

Он встряхивается и поднимается на лапы, застывая каменным изваянием.

Он громко рычит, хрустят ветки под тяжелыми шагами, жалобно кричат птицы, испуганно улетая прочь.

Он спал долго, слишком долго. Но теперь вновь был пробужден — тем, кто делать того не должен был никогда. А значит, время пришло.

Сияет магия, плотным коконом окутывая Его, услужливо стелется тьма под могучими лапами.

Светятся диковинным огнем алые глаза, на миг вспыхивают в лунном свете острые клыки.

Виновные будет наказаны.

Момент настал.

Они заплатят за все.

Недостойный должен умереть.

* * *

Король идет с идеально прямой спиной, подняв подбородок и громко чеканя шаг.

Он хмурится, раздражённо поводя плечом, и, в одно мгновение будто решив что-то для себя, резко останавливается, сворачивая в один из темных тоннелей дворца.

Мальчишка вновь подвел его, показав собственную неприспособленность, поразительную наивность и доверчивость.

И это не могло не обескураживать. Потому что... так ведь нельзя.

Он не понимал этого, не мог понять; не представлял себя на месте сына; он просто не был таким. Никогда. А значит, и понять не мог.

Неужто так сложно просто подчиняться, беспрекословно, не сомневаясь и не тратя время понапрасну на совершенно лишние раздумья?

Неужто так сложно просто быть похожим на него? Слушаться, не бросаться в омут с головой, напрочь позабыв о том, что за всякую ошибку рано или поздно придется платить?

Неужто так сложно не быть собой, не смотреть этими невозможно знакомыми-чужими глазами, не говорить чужим голосом, не вести себя так, как... Она?

Почему?..

Почему он? Почему так, почему сейчас, почему именно с их семьей, его семьей? Почему, почему, почему...

Все слишком сложно, странно до жути и так запутанно.

Мириады вопросов пульсируют в голове, не давая ни на мгновение отвлечься, забыться.

Трандуил чувствует, как они отпечатываются на обратной стороне век, пылают ровными буквами на груди, кровоточат на сердце вот уже сколько тысячелетий...

И он знает, отчетливо понимает, что всей своей темной, прогнившей насквозь душой ненавидит это.

Ненавидит эти проклятые серо-голубые, слишком усталые, глядящие с молчаливой обреченностью глаза, вызывающе твердый взор из-под пушистых ресниц, крепко сжатый в тонких пальцах лук, который так быстро стал продолжением самой сути...

Ненавидит до алой пелены пред глазами багровые капли крови на фарфоровой коже, хриплый голос и хрупкую фигуру, которую, кажется, ничего не стоит сломать — вот так просто, лишь немного надавив, приложив каплю силы...

Ненавидит того, кто был лишь один воспоминанием, его личным проклятием.

Ненавидит, потому что понимает где-то там, в глубине подсознания, что жизнь свою без него не представляет.

Король зло фыркает, проводя рукой по волосам.

Леголас. Зеленый Лист. Как же много всего было в этом имени. Самом обыкновенном, совершенно типичном имени обычного лесного эльфа. Не принца из рода синдар. Но как же много оно значило для него, для них.

Когда-то значило.

Уверенно он тянет за железную ручку, и, когда дверь открывается с тихим щелчком, обдавая его запахом сырости, пыли и забытья, Трандуил, задумавшись на мгновение, делает шаг вперед, позволяя двери захлопнуться за его спиной.

Пламя свечи, что он сжимает в руке, на миг взвивается вверх, чтобы спустя секунду погаснуть, тлея едва заметным огоньком.

Он осторожно ступает, рассеянно хмурясь от протяжного скрипа деревянных и явно прогнивших половиц, прежде чем остановиться прямо в центре темной комнаты.

Скользит взглядом по серебряному кружеву паутины, покрывающему все вокруг, и на мгновение устало прикрывает глаза, пытаясь взять себя в руки.

Слишком уж много воспоминаний, слишком много того, что столь сильно он пытался забыть, связанно с этим местом.

Осознать то, что прошлое и по сей день имеет над ним такую сильную власть, оказывается неприятно. Застаревшая боль отзывается глухим гудением где-то в груди, а мысли в голове отчего-то путаются, пускаясь в дикий пляс.

Невольно Трандуил делает шаг вперёд, а после ещё один, сам не зная зачем вглядываясь в старую, полинявшую картину на одной из стен, пока глаза не начинают слезиться от напряжения.

Он ее помнит.

Помнит легкие росчерки кисточки, порхающей над полотном, яркую улыбку, играющую на пухлых и столь желанных когда-то губах; помнит заливистый смех и перепачканные в акварели пальцы; помнит разноцветные пятна краски на белом платье и сияющие диковинным, неземным светом серо-голубые глаза.

Он помнит, он чувствует, он видит. И оттого ему ужасно больно.

Яростно вспыхивают малахитовые глаза, ярким пламенем полыхает потухшая было свеча, отбрасывая странные тени, старательно обрисовывая мельчайшую деталь в комнате, чтобы после исказить ее в собственной причудливо-уродливой манере.

Он равнодушно глядит, как горит темным огнем старая бумага, чернеют и выцветают когда-то яркие и живые краски, исчезают веселые, будто насмешливые штрихи, сделанные небрежной рукой.

В пыльной комнатке отчетливо пахнет гарью, сажей и гневным спокойствием, издевательским удовлетворением.

Трандуил насмешливо усмехается, приподнимая уголки губ и довольно прикрывает глаза, вдыхая полной грудью странную смесь ароматов и вслушиваясь в тихое похрустывание пламени, сжигающего все на своем пути.

Огонь следов не оставляет, забирая с собой все то, что видеть нельзя, покрывая прах воспоминаний свежим пеплом.

Он, наконец, сделал то, что должен был совершить очень давно.

От прошлого необходимо избавляться, ошибки — скрывать, а боль — уничтожать.

Только так, и никак иначе. Ведь король обязан быть идеальным.

И он, Трандуил Ороферион, всегда был и останется идеалом.

Примечания:

А что такого особенного натворил Леголас, чем до смерти разозлил своего и так психически неустойчивого папашу, вы узнаете позже ;) Я тут думаю, может даже отдельную интерлюдию про это написать?

#заставь персонажей говорить своими словами, то, что никогда не осмелишься высказать в слух.

P. S. Простите, ужасно затянула с главой. Сначала, когда время было, я вся ушла в написание пятой главы Ста Ступеней, а это, знаете ли, та ещё морока. Та работа подчистую высасывает из меня силы, моральные и физические; просто опустошает, и я чувствую, как она постепенно становится продолжением меня самой, самой важной частью. Думаю, вы поняли, что после подобного сил на главу для этой работы у меня банально не было. После начался ад под названием «учеба», и времени у меня уже просто не стало. И вот теперь я снова вернулась! Надеюсь, вы меня не проклянете...