Дневник симпатичного привидения (джен)

День первый.

Ой, дневник мой дорогой, как хорошо, что я, Кристина Миллс, тебя купила. Да-да, с утра иду с Белль (ну это девочка такая длинноногая и худая из нашего класса, мы с подружками её Белль зовём, потому как на чудищ всяких волосатых западает постоянно, да), а в витрине магазинчика одного ты красуешься. Ну я и смекнула, вижу: вещь лежит, скучает — настоящий антик. Ну то есть натуральный. А я ужасть как люблю всякую древность моднявую. Ну и, чтоб ты не заскучал, я руку Белль под мышку сунула и как ураган в магазин ворвалась. Двойную цену заплатила за тебя, не торгуясь, представляешь? Эта продавщица, гадина мордатая, еще спорить будет: «Мы отложили это, мисс, для другого покупателя!» Какой другой покупатель! Я куплю это! А если что не по мне, сразу папе своему звоню, он-то вопрос и уладит. Мы с папочкой вдвоём живём, так как мама нас бросила. Папулечка у меня пост важный занимает, в крупной корпорации работает юристом. Мне хоть и пятнадцать лет, но я его прекрасно понимаю. И чего эта дура, мама, нашла в своём любовнике? Видела я его однажды — так ни кожи ни рожи, представляешь? Ну и вот. Короче говоря, сунула я продавщице сто баксов так, чтобы камера этого не увидела, и припугнула, сказала, что я настучу на неё, что она взятки вымогает. А мой папа с шефом полиции на короткой ноге, так что стоило мне только баксы показать, да ножкой своей, обутой в стильные башмачки от "Прада", топнуть, как тут же мне тебя, дневничок, и завернули. Еще и в подарочной упаковке, ха-ха. Ну и что тут такого, подумаешь, захотелось себе внеочередной подарок сделать. Хотя мой папка — молоток, он мне такие подарки каждый месяц дарит — закачаешься. Любит он меня, своей принцессой зовёт. А вообще, ты прикольный, всё у тебя тут по дням расписано, ну чисто как в таблице. Ну всё, мы с Белль в школу побежали, дневничок, дорогой, пока!

День второй

Ура! Сегодня я иду с Биллом на свиданку. Ну я намарафетилась, конечно, носик и щечки свои румяные напудрила. Эх, жалко грудь у меня маловата, зато попа — ничего. А у этой кобылы, старосты нашей классной, Энджи, буфера как у пикапа, аж завидно. Но мой Билл на Энджи даже не смотрят, хотя парни за ней табунами бегают. Так прямо и увиваются вокруг неё. А что увиваться-то! Будущего у неё нет, будет всю жизнь, как её мамаша, подавать еду в кафе проезжим или чинить тачки беднякам, как папаша. Одна у неё надежда, закадрить парня побогаче, ну ноги и раздвигает, шлюха, перед кем попало. Не мне чета, короче. Я девушка умная и образованная, вот. Вернее, буду образованная, в Колледж Творческих исследований в Детройте поступлю, чтоб мне умереть не встать, в лепешку расшибусь, а поступлю. Упрямство — это у нас семейная черта, бабка моя, говорят, за дедом сама бегала. Дед был фермер богатый, сам из себя мужик красивый, видный. Так она, говорят, его прямо за сараем поймала и хе-хе, трахнула! А потом на себе женила. Молодец, бабуля, умела жить! Вот она, над зеркалом моим висит, рядом с портретами Билли Джо Армстронга и Аврильки. Ну этой, Авриль Лавин. Я альтернативу страсть как люблю. Хотя мой папа и говорит, что это, дескать, "музыка для бедных", что я "вырасту из неё". Не, нифига, "Sk8ter boy" навсегда, папочка! И "21 guns"! Обожаю эти песни просто до безумия. А мой Билли даже чем-то на Билли Джо похож, мою первую девичью любовь. Но тсс! Дневничок — это наш с тобой секрет! Не выдавай меня, ну пожалуйста. Всё, я побежала!

День четвёртый

Дневник, милый, сегодня воскресенье, а я — как в раю! Билл мне в любви признался, мы весь день вчера с ним целовались-миловались. А завтра, ну то есть сегодня, он хочет меня по особому приласкать. Ну это самое, короче. Сказала ему, что я девушка еще нетронутая, ну и вот. Он обещал, что будет всё в порядке, он будет делать это медленно и нежно, как в этих, как их, фильмах романтических. Я стану женщиной! Ух ты! Как классно-то! Всю ночь не спала, прямо уж распереживалась вся. Ну что, Энджи, корова ты эдакая, нос больше задирать передо мной не смей. Ты, говорят, с кучей мужиков спишь, между ног что двор проходной, а у меня любимый парень будет! Свой, собственный, дневничок, представляешь! Ну всё, я уже прихорашиваюсь целый час, как бы на свиданку не опоздать. Билл на своей машине шикарной меня повезёт (у него Форд, самого что ни на есть предревнего года, дорогущий аж жуть), в летний домик. Билл парень богатый даже по меркам нашего класса. Непонятно, чего он в частной школе не учится. Мы-то с отцом копим, свою компанию хотим открыть, уже всё готово (страшный секрет, дневничок, не выдавай), а он-то чего? Денег куры не клюют, девки вокруг стаей вьются. Но им ничего от Билла не обломится! Ни кусочечка! Ни на вот такусенький дюйм! Всё я заберу. Я у него не первая, ну и пофиг. Зато стану последней, хе-хе. Билл меня еще не знает. Я его отучу по шмарам-то шляться. Будет по струнке у меня ходить, ножки мои босые целовать. А не то заявлю на него. Скажу, что по насилию у нас было, то есть, ха-ха. Но это я так, шучу. Не буду я его кошмарить, это парень мой. Я буду им любоваться, а он мной. Мы годика через три поженимся с ним, а пока втайне это будем хранить. Я ведь несовершеннолетняя ещё, как бы чего не вышло. Ну ладно, я побежала, держим за меня кулачки, дневничок, пока-пока!

День шестой

Ой, дневничок, чего мне теперь делать-то, а? А? Ой жизнь ты моя разнесчастная, что ж ты так ухнула прямо в бездну! Оказывается, мы с тобой, дневничок, того. Откинулись мы с тобой. В ящик сыграли. Ушли за золотые врата. Окочурились. Ох. Говорила ж я этому дурачку-то влюбленному — не гони ты так, не гони. А он: «Посмотри, чего моя машина может, даром что антик!» Ну и досмотрелся... Ох, Билли, как же так. Впендюрились мы прямо в дерево, бампер аж передний в нём застрял, ну меня и шандарахнуло ручником, слёзы из глаз полились, а потом и не помню ничегошеньки. Открыла я глаза, а передо мной Билли сидит. В крови вроде, но живой. Ну мы с ним из машины и попробовали вылезти. Вылезли, а ног-то и не чувствуем, да и тело как ватное. Назад оглянулись — божечки, а мы из машины будто и не вылазили! Ну совсем, клянусь! А лица у нас там мертвые и все в кровище свежей, еще не запекшейся. Тут мы с Билли друг друга и оглядели как следует. Смотрим, а у нас вместо тел людских — туман какой-то сероватый. Во подстава, блин! Чтоб меня приподняло и по башке треснуло, как же это нас угораздило-то с ним, а? А? До сих пор не только от шока всю трясёт, но и оттого, что потом произошло. Стою я, значит, держу тебя в руке, как идиотка самая распоследняя, и всё мысли в одну кучку никак не соберу. Ёксельный долбонавтик! Тут впору и умом двинуться! Вдруг земля задрожала, как будто светопреставленье началось, а сверху неземной луч света какой-то в землю ударил, и красивенький такой звон колоколов я услыхала. Тут нас и расшвыряло в разные стороны со страшной силой, а асфальт на дороге, где мы стояли, трещинами пошёл, того и гляди обвалится. Билли мой, бедный, вроде до этого ради меня храбрился, утешал меня, а тут как-то еще сильнее побелел лицом, а сзади него что-то полыхнуло и, батюшки-светы, такая отвратная штука из трещины в асфальте вылезла, не приведи Господи увидеть на ночь глядя. Меня чуть не вывернуло наизнанку от ужаса и отвращения. Значит, башка, такая черная, огромная, с двумя рогами, вместо туловища что-то вроде бочки, ножки маленькие, чисто как у болонки соседской, которую соседка наша, миссис Эндридж недавно себе завела. А тут мерзкий рогач пасть открыл и как рыкнет: «Мистер Уильям Эдвардс!» (это у Билли такая фамилия дурацкая, Эдвардс, не то что моя, Миллс). Ну вот. «Мистер Уильям Эдвардс, — с гаденькой ухмылкой говорит эта рогатая бочка с ушами, — добро пожаловать в ад, мы там вас уж заждались». А я-то дура под ноги посмотрела ему, чуть в обморок не грохнулась, даром что откинулась уже. А под ногами-то глубокий провал, а там, значит, адский пламень весело играет так, пузырится. Ну а сверху какой-то шум раздался, как от арфы, и вижу, мать ты моя женщина, ангел! Всамделишный такой ангел с небес спускается, я даже помолиться про себя захотела, такой красивый, величественный, и лицо такое одухотворенное, что я, Кристинка, разбивательница сердец, даже влюбиться в него не посмела, представляете! Остановился, руку положил на меч у бедра и строго так говорит: «Прочь ступай, проклятый, в адское пламя!», но тут демон достал откуда-то длиннющий свиток, развернул его и зачитал: «Билл Эдвардс — развратник, гордец и убийца. В прошлом году совратил девушку и бросил, а она покончила с собой, он же, зная это, её не пожалел. Думал только о модных машинах и количестве соблазнённых им девушек. В ваше треклятое (демона аж перекосило!) Царство не кандидат, отдайте его нам!». Ангел молча покачал головой и исчез, а меня такое зло взяло, что я подскочила к наглому монстру и дала ему обеими руками прямо по рогатой его башке! Рогач взревел, обхватил Билли и прыгнул вместе с ним в адскую бездну. Ах, бедный мой Билли. Я так и села, и заплакала прямо там, представляешь, дневничок! И тут услышала за спиной смех. Это смеялся второй ангел, державший крепко в своих руках молодую и симпатичную... меня. Только с огромными козлиными рожками и змеиной ухмылкой на похотливой рогатой морде. От вида этой твари у меня пошёл мороз по коже. «Кристина Миллс, — произнесла она с той же гадостной ухмылочкой, — посмотрим-посмотрим, тщеславие, зависть, злословие, гордыня, пустословие, жестокосердие, гнев! Ты кандидат в ад, девочка. Ты — наша!» — и тут она громко, оглушительно захохотала, пытаясь вырваться из гигантских рук ангела, похожего на моего папу. Ну да-да, вылитый папка! Только с большой белой бородой и лицо строгое-строгое... Я так и присела от страха перед ними. А ангел тихо улыбнулся и сказал голосом шумным и грозным, как воды огромного моря, прям как в Майами: «Самопожертвование!» И тут же девица, похожая как две капли воды на меня, с криком вывернулась из его рук и прыгнула в самый провал, ну там, где была бездна с адским пламенем, а провал с грохотом закрылся. До меня впервые дошло, что я умерла, и я горько-горько заплакала. «Сэр, — спросила я у ангела самым своим умильным и вежливым голосом, — что же со мной будет? Как я поняла только что, у меня нет защиты от этих рогачей, ведь жила я, прямо скажем, не очень хорошо! Что же мне в ад теперь...» Тут голос мой прервался и я зарыдала, как будто я пятилетняя в Макдональдсе в первый раз стою, только тогда я от радости плакала, а теперь от отчаяния. О! Кто же может мне помочь! «Не отчаивайся! — произнёс ангел. — Ты приговорена Небесами пока не к аду, а к Мрачному Посмертию!» Мне не понравилось, как это прозвучало, но ангел мне ужасненько понравился, он был как папа в детстве, строгий и справедливый, мне не хотелось его сердить. Я тихонечко-тихонечко спросила: «А что такое Мрачное Посмертие, сэр?». Ангел с улыбкой отвечал: «Это значит, что ты пробудешь какое-то время на Земле в виде... ну как сейчас. В жизни ты никого не пугала, не шантажировала и не изводила своей злобой, поэтому ты не будешь дарпиром. Ты не была развратной похотливой обольстительницей, поэтому ты не превратишься в никсу. Ты не была наркоманкой или алкоголичкой, не резала себе вен и не морила себя голодом — зомби ты тоже не станешь. Но увы, ты была хвастлива и тщеславна без всякой меры, слишком любила себя и своё тело, красовалась перед своим изображением и распускала гадкие сплетни. Теперь твое тело — сероватый туман, а сама ты превращена в привидение. Но это только внешняя оболочка, душа твоя осталась человеческой. Теперь всё зависит только от тебя», — заключил ангел, улетая ввысь, и скрылся в луче света, который вёл куда-то в лазурно-чистые Небеса, а я заснула. И проспала, наверное, дня два. Проснулась я тут, на кладбище. Тут пусто, страшно, а вокруг вечереет. Рядом — моя могила, видать, меня тут похоронили. Даже собственных похорон не увидела, во жуть-то жуткая. Ну ладно. Будем привыкать, дневничок, ты только не бойся, а то я уже и так боюсь...

День девятый

Обживаюсь помаленьку, времени нет писать, дневничок. Радостей мало. Сразу как проснулась, я бродила дня два по кладбищу серой тенью, а сегодня, на третий день, попробовала было (во дурища-то!) днём выйти за ворота. Внезапно меня что-то сильно обожгло. Я посмотрела и — о, ужас! — рученька моя серенькая отвалилась и лежит на земле, а потом растаяла. Я присела (вернее, в землю ушла наполовину, как тут без ног-то присядешь, мать его) — и ну плакать. Наплакавшись вволю, смотрю, а рука моя уже начинает потихоньку отрастать. Тут мне кто-то дотронулся до плеча. Не успела я испугаться, как повернулась и увидела высокую строгую женщину, которая была почти прозрачная, красивая и совсем не серая. «Новенькая?» — спросила она меня, смерив взглядом. «Да», — робко ответила я. Мне было не по себе, дневничок, каждый мог меня тут обидеть. Я всхлипнула. «Не реви, — смягчаясь, сказала женщина, — из какого ты года?» Вопрос сильно озадачил меня, вот честно. Никогда я по жизни тупой не была, просто дико мне нравилось дурочку наивную из себя изображать, а тут — затупила, причем по полной. Мерзкое ощущение. «Что вы имеете в виду?» — тихо спросила я. Женщина объяснила, что она тут из 1996 года, умерла оттого, что задохнулась в воде, на пляже, а тело перевезли сюда. Я с радостью сказала, что из 2009 года. Ну мы еще немного поговорили (божечки, я пересказала ей всю ту кошмарную историю с рогачами и Билли), и я всё же осмелилась спросить (любопытство меня так и терзало): «А можно узнать, миссис, за какие грехи вас приговорили к Мрачному Посмертию?» Я не ожидала того, что потом произошло, честно-пречестно! «Меня не приговорили, — с затаённой грустью произнесла женщина, — меня избрали. Я сама напросилась, погибли мы вместе с дочерью, так вот её в ад забрали, а я долго ангелов умоляла, чтобы её помиловали. Они и сказали, что мне надо молиться, надеяться на то, что на Земле обо мне вспоминают, и уповать на Создателя. Тогда-то я и предложила сама стать местным духом кладбища, навроде хранителя. Бывали на кладбище и стражи, те вроде как и не люди, но их убили демоны. И вот теперь ангелы помогли мне своей силой, и я хожу по кладбищу, ставлю эфирные кресты и помогаю душам, а сама молюсь за доченьку мою...» — тут женщина зарыдала в голос. Ну и мне, дневничок, пришлось её утешать, а я-то никогда в жизни никого и не утешила. Вспомнив ненароком о том, что мертва — я и сама заревела как раненый слон (аж вспомнить противно, ну и позор, человеку помощь нужна, а тут сопливка какая-то мокроту разводит). Так мы поплакали вместе, а потом я ей помогать стала. Ходила с ней, эфирные кресты научилась ставить: выращиваешь их прямо из себя и ставишь на могилу, тогда демоны не могут сразу душу захватить. Некоторые ведь в могилах очухиваются после смерти, не все же переходят на тот свет как я, с подушкой безопасности в животе и рукоятью от ручного тормоза в дурной башке. Дарпиров мы с ней гоняли, поначалу я боялась их, а потом, когда вспомнила, что тоже люди — жалко их стало. Бегают, всех пугают, плачут, сами плешивые, мохнатые, что хоббиты из той киношки классной. Только еще ниже хоббита, уродливые карлики и злобные. Но с ними не поговоришь. Вечно у них "демоны с тобой разберутся", "провались-ка ты к демонам" и другие их мерзкие присказки да шуточки. Брр, воротит даже.

День шестнадцатый

Забавно, но все мои записи с десятого по пятнадцатый день в дневнике исчезли. Спросила у Гертруды (так зовут ту высокую женщину), что бы это значило. Гертруда впервые при мне рассмеялась и сказала тихо: "Это значит, что их приняли — там!" — она таинственно указала вверх. После она объяснила, что человек всегда просыпается после смерти с листком — пергамента, бумаги и проч. Некоторые даже с призрачными ноутбуками просыпались, это я люблю антик. Что ж делать, не все такие модники и аристократы, как я. Ну так вот, на этих листах обычно дух пишет, что с ним произошло. Что остаётся в записях с ним, то не важно. А что он сделал доброго в Мрачном Посмертии, то изглаживается из этой книги. А когда сама книга целиком истлеет, тогда и душа в рай уходит, ну туда, к ангелам с бородами и юношам прекрасным. Любопытство меня тут до того одолело, милый дневничок, что я совсем забыла про то, какая я крутая соблазнительница. Тут всем до этого нет дела. Да и надоело, если честно, невесть что из себя корчить. Тут работы невпроворот. Голодного зомби недавно видели. Прогнали еле-еле шестью эфирными крестами, выстроенными в ряд. Он грустно чего-то промычал и ушёл. Жалко зомби. В основном это раскаявшиеся перед смертью самоубийцы — да наркоманы всякие, вот у них речь-то и отняли в посмертии и облачили в гниль болотную. Они чувствуют вечный голод и едят всё подряд в надежде, что всё вокруг — сон и что съеденное вернёт им тело и речь. Один такой случайно съел даже материальный предмет. Правда, потом долго кашлял и отплевывался. Не со злобы, но они и часть твоего эфирного тела откусить могут. Бывает, что сжуют и целиком. Потом восстановишься заново, но ощущения будут из не очень приятных. Перерождаться из гниющей плоти зомби обратно в привидение — Создатель упаси. Гораздо хуже — демоны, но я заболталась, госпожа Гертруда зовёт. Мы с ней и Эмми, местной девушкой, которая стала привидением за то, что из мелкой зависти оболгала подругу и та потом спилась, обходим территорию. Эмми, бедняжка, хочет встретить подругу в Посмертии, она верит, что раз та спилась и померла, то потом как пить дать превратилась в зомби, и Эмми надеется вернуть ей речь. Чушь, по-моему, но трогательная. Ну пока, дневничок, до скорого!