Дневник симпатичного привидения (джен)

Задумчивый осенний ветер хозяйничал в парках, сбивал шляпы прохожих, гулял по маленькому кладбищу Детройта, развеивая во все стороны осенние листья. Деревья на кладбище печально кивали оголёнными ветками в ответ, пока под одной из них, рядом с оградой, не появилось маленькое облачко пара. Пара, из которого что-то неожиданно упало на землю, какой-то прямоугольный черный предмет. Соседский мальчик пяти лет, проезжавший мимо на своём велосипеде, по привычке подобрал упавшую вещь и отвёз её к себе домой на окраине города, перенес в подвал дома, после чего немедленно забыл о ней. А когда он вволю наигрался в настолки сам с собой и пересмотрел все свои любимые мультики по старому телеку с потрескавшимся от давнего использования экраном, его наконец позвали наверх, в детскую, спать. Он выключил в подвале свет и поднялся по лестнице, чтобы на время исчезнуть в сладостном мире детских игрушек и сказочных снов.

И тогда пробудился я. Кто я? Да никто. Дух-домовой, который обязан оберегать хозяев и поставлен тут, на страже между миром Живых и Мертвых. Нас, духов-стражей, уже очень мало, о нас никто и не помнит. Мертвые уличные и городские стражи со временем обратились в окостенелые эфирные остовы от черствости людей, которые немилосердно жгли нас светом неоновых ламп и глушили современной "музыкой". Впрочем, для меня тот шум — и не музыка вовсе. А потом люди брали и ставили на месте невидимых останков памятники и статуи, открывали музеи, и никто из них даже не понимал, почему музей, возведенный таким образом, не надо ремонтировать. Последний дар духа-стража, который дарит он от века неблагодарному человечеству — это долговечность и прочность. Кто мы? Суеверные люди считают нас демонами. Но демоны обычно обходят нас стороной. Некоторых домовых стражей демоны подкупили и совратили, превратив навеки в ниисков — жутких чудовищ, охраняющих жилое от людей. В доме, где завёлся нииск, никому не будет никакой удачи, а люди такое жильё со временем покинут. Некоторые нииски даже умудрялись убивать людей (хотя для духа-стража подобное почти недостижимо). Одичалые домовые иногда становились полтергейстами от тоски, начинали бить и крушить собственный дом, только вот... это вело их к безумию, таковой домовой постепенно умирал изнутри, а злой демон входил в дом и принимал его облик.

«Да, мало осталось нас», подумал я, медленно выползая из крысиной норы под лестницей и постепенно обретая в изменчивом свете Матери-Луны вид дряхлого призрачного старика. Люди, демоны, даже неспящие мертвецы-зомби — все они стали нашими врагами. Но мы не были врагами людям и мертвецам. Ангелов мы видели редко, о Боге никто из нас не знал ничего определенного. Если есть ангелы, то и Бог есть, но никто из стражей Его никогда не видел и даже если бы захотел — не увидел. Мы не можем видеть всё. Чем дальше по дороге в мир Мертвых заходит дух, тем больше он видит разных диковинных существ. Мы всего лишь стражи на пороге миров. Кто нас поставил сюда, кто поручил нам эту странную службу, быть хранителями людей от бед и забот? Не знаю. Должно быть, это был кто-то из архангелов. Но и он давно забыл о нас. Для домовых духов всегда существовало три правила (если они не хотят сойти с ума, как полтергейст, или стать нииском), эти правила нам накрепко вбивали в голову домовые духи-родители, породившие и воспитавшие нас. Первое правило: «Не навреди людям». Прячься и скрывайся. Не пугай людей до смерти, не толкай людей, не выхватывай предметы из их рук, не становись то видимым, то невидимым. Не делай этого, иначе сердцевина твоя сгниёт и ты сгинешь как домовой, переродившись в нииска. Второе правило: «Не навреди Дому». Дом (именно так, с большой буквы) — это место, которое любой домовой дух некогда избрал своим пристанищем или в которое заселился уличный дух, захотев стать его первым домовым. Мы не вредим Дому. Мы не рисуем на его обоях знаки, не крушим мебель, не рушим ему крышу и стены. Это — путь в полтергейсты, и сердцевина наша на этом пути не сгниёт, но станет безумной и порченой. Третье правило: «Не уходи далеко от Дома». Уход от Дома грозит нам, домовым, скорой смертью от истощения. Вне Дома мы питаемся светом Луны, мы, стражи, но её свет непостоянен и его не хватает надолго. Стоит только Луне однажды зайти за тучи — наша связь с Домом навеки порвётся и мы станем "бездомными". Бездомный домовой сейчас не живёт долго — в уличные духи дорога нам закрыта. Уличный дух-страж от века рождается на улице, отделяясь от эфирного тела духа-родителя, а домовой — в доме. Без Дома — через три дня неминуемая смерть заберёт домового стража, а посмертия у нас нет.

Все эти мысли крутились у меня в голове, пока я смотрел на принесенное в подвал Мальчиком-Хозяином. Обычно, если домовой дух выбирает себе Хозяина, им становится невинное творение — мальчик или детеныш животного. Постепенно Хозяин растёт и утрачивает связь с домовым. Это ничего, лишь бы он не утратил связь с Домом, лишь бы сердце Хозяина не стало черным от злобы. Тогда домовой меняет Хозяина. Если же в Доме все творят черные и страшные дела, то домовой или уходит наружу, к смерти, или станет нииском. Мне пока везло. Как сказал бы мой дух-родитель: «Сынок, ты вытянул счастливый билет». Дом был бедным, старым. Но семья здесь жила дружная. Вот только у Мальчика с малолетства была нехорошая привычка таскать всякую невещь с кладбища. Что такое невещь? Невещь — это предмет из мира мертвых, перенесённый в мир живых. Один раз Мальчик, нет, тогда еще Малыш трёх лет, притащил с кладбища какой-то амулет. Я добился от него того, чтобы он свернул в подвал и оставил мне амулет, пришлось попотеть, применить мыслемагию. Предчувствия меня не обманули — амулет прямо-таки фонил злой, черной ворожбой, и в прошлой жизни его носил какой-то чернокнижник несколько веков назад. Такая вещь была дурной, злой. Сама по себе она, конечно, не могла навредить человеку. Но вот привлечь демона была способна. Одно дело демон-предстоятель, которого каждый человек получал вместе с рождением. Это был "подарок" от князя тьмы, чтобы ему провалиться, наглой рогатой морде. Такой демон, однако, вряд ли имел возможность прорваться через защиту ангела-хранителя. Во всяком случае, младенцы и дети до десяти лет редко содевают настоящее Зло. А вот демон-пришлец — дело другое. Демон-пришлец — это уже моя, хранителя, забота. Сколько бедных детей сходило с ума в психушках от воздействия на их разум наглых пришлецов. Но это у них не было хороших домовых духов. Так что я просто окружил злую невещь полем отрицания. Пришлось частью эктоплазмы пожертвовать, сиречь эфирным телом. Но Дом хороший, поставлен на хорошем месте, энергии у Дома хоть залейся, да и люди добрые. Так что моё тело быстро зарастёт. Не впервой. Поле отрицания привело к тому, что мальчик перестал обращать внимание на предмет. А я стал ждать демона. Но, видно, у нас и Дом под какой-то особой ангельской защитой, потому как демон не пришёл. Но если бы пришёл, получил больно — на своей территории мы, астральные стражи, сильнее иных архидемонов. Нет, конечно, он мог бы силой взломать эфирную защиту Дома и этим убить меня. Но к чему? Чтобы убить домового стража нужна прорва сил, так и в Ад можно провалиться. За демонами-пришлецами ведь не только мы следим, но и эти, ангелы. А если несколько ангелов нападут на пришлеца, они его в ад точно низвергнут. Ну вот. Второй предмет — это вообще был какой-то ножик с запекшейся кровью. На прошлой неделе Хозяин притащил. Оказалось, им убили человека, девушку. Вот это было уже серьезнее. Демон-убийца — худший вид демона-пришлеца. Он, конечно, не такой уж сильный ментальник, но на чувства воздействовать может. Стал бы бедный мой Хозяин бить собак, мучить кошек, издеваться над другими детьми, а демон-убийца только подогревал бы его ненависть к окружающим. Он ведь воздействует на дурные чувства, обиду и злобу раздувает, как горящие угли, в такое пожарище! Опять пришлось невещь у Мальчика отобрать. Я даже попробовал внушить ему, что нельзя, не надо ходить возле того кладбища. Я знаю его, там много уличных стражей сгинуло. Там и мертвецы есть неупокоенные, зомби их зовут, правда, мало их, и дарпиры. Дарпир — это такой недо-вампир. Он пирует даром человека, потому и дарпир. А даром человека от Всевышнего является радость. Вот дарпир — мерзкое, плешивое, мелкое созданье, внушает людям страх, пожирая радость. Для взрослых вреда от них мало, но Мальчик мог навсегда печальным заикой остаться, увидев дарпира. Вообще-то, люди редко могут видеть зомби и дарпиров, хотя те, кто увидел, как правило, всю жизнь это помнят. Но нечисть эта в целом смирная. Зомби и дарпиры — это в прошлом люди, осужденные на Мрачное Посмертие. И не надо меня даже спрашивать, что это такое. Не знаю, и всё тут.

Вот так-то по-стариковски неспешно текли мои мысли. Я ведь дух старый, почитай лет двести стукнуло. В прошлом году люди вон праздновали свой "миллениум", хрен их разберет, что это такое. А я застал еще времена, когда белые с индейцами воевали и чернокожих в рабстве держали. Тогда много духов по земле бродило. Нам, стражам, приходилось туго. Войны стражей, слыхали небось? У индейцев и черных свои стражи были, собственные. Иногда на нас нападали, ну и мы в ответ. Потом плюнули на это и мы, и они. Мы что, люди, чтобы друг друга со свету сживать? Ну и заключили мы мир. До сих пор тот мир стоит, только мало нас осталось.

Так за мыслями и мечтами прошло полночи, когда я опомнился. Негоже это. Вознеся благодарственную молитву Создателю и помянув Матушку-Луну, я принялся за работу. Срам какой, чуть в собственных глазах бездельником не стал. Для начала я подошёл к невещи, которую принёс мой шкодливый Хозяин, чтоб его. Обследовал со всех сторон. Вытянул астральные щупы, потрогал. Вроде огнём астральным не плюётся, не артефакт древних богов. Гнилостью болотной не тянет — не зомби оставил. Яростью адской не пышет — не демон обронил. Страхом не фонит — значит, не дарпир. Но что-то слегка полупрозрачное, невесомое и какой-то лёгкой печалью, грустью веет. И меня осенило. Это оставило привидение! Привидения, они же духи-призраки — это неупокоенные души, застрявшие между мирами. Обычно душа уходит через астрал сразу... ну, куда она уходит, я не знаю, врать не стану, но туда куда-то в демонический, либо в ангельский мир или что там еще по ту сторону этих миров. А что у демонов и ангелов свои миры есть — об том все стражи ведают. Догадались — приходят же ангелы с демонами откуда-то. Только ходу нам туда нет. А души людей туда уходят, бывает. Ну или к Создателю — тут разные стражи по-разному думают, смекаешь? Ну так вот. На обложке была полустёртая надпись. Мальчик и не видел её, это была эфирная надпись. Когда невещь появляется в мире живых, часть её черт утрачивается. Закон астрального переноса, так сказать. На украшенной древней готической росписью обложке было написано "Дневник озорной Кристинки". Вот тебе и здрасьте. Не хватало еще мне, старику, девичьи дневники читать. А придётся, никуда от службы не деться, чтоб её. Ну я и открыл первую страницу, и погрузился в чтение...

День первый.

Ой, дневник мой дорогой, как хорошо, что я, Кристина Миллс, тебя купила. Да-да, с утра иду с Белль (ну это девочка такая длинноногая и худая из нашего класса, мы с подружками её Белль зовём, потому как на чудищ всяких волосатых западает постоянно, да), а в витрине магазинчика одного ты красуешься. Ну я и смекнула, вижу: вещь лежит, скучает — настоящий антик. Ну то есть натуральный. А я ужасть как люблю всякую древность моднявую. Ну и, чтоб ты не заскучал, я руку Белль под мышку сунула и как ураган в магазин ворвалась. Двойную цену заплатила за тебя, не торгуясь, представляешь? Эта продавщица, гадина мордатая, еще спорить будет: «Мы отложили это, мисс, для другого покупателя!» Какой другой покупатель! Я куплю это! А если что не по мне, сразу папе своему звоню, он-то вопрос и уладит. Мы с папочкой вдвоём живём, так как мама нас бросила. Папулечка у меня пост важный занимает, в крупной корпорации работает юристом. Мне хоть и пятнадцать лет, но я его прекрасно понимаю. И чего эта дура, мама, нашла в своём любовнике? Видела я его однажды — так ни кожи ни рожи, представляешь? Ну и вот. Короче говоря, сунула я продавщице сто баксов так, чтобы камера этого не увидела, и припугнула, сказала, что я настучу на неё, что она взятки вымогает. А мой папа с шефом полиции на короткой ноге, так что стоило мне только баксы показать, да ножкой своей, обутой в стильные башмачки от "Прада", топнуть, как тут же мне тебя, дневничок, и завернули. Еще и в подарочной упаковке, ха-ха. Ну и что тут такого, подумаешь, захотелось себе внеочередной подарок сделать. Хотя мой папка — молоток, он мне такие подарки каждый месяц дарит — закачаешься. Любит он меня, своей принцессой зовёт. А вообще, ты прикольный, всё у тебя тут по дням расписано, ну чисто как в таблице. Ну всё, мы с Белль в школу побежали, дневничок, дорогой, пока!

День второй

Ура! Сегодня я иду с Биллом на свиданку. Ну я намарафетилась, конечно, носик и щечки свои румяные напудрила. Эх, жалко грудь у меня маловата, зато попа — ничего. А у этой кобылы, старосты нашей классной, Энджи, буфера как у пикапа, аж завидно. Но мой Билл на Энджи даже не смотрят, хотя парни за ней табунами бегают. Так прямо и увиваются вокруг неё. А что увиваться-то! Будущего у неё нет, будет всю жизнь, как её мамаша, подавать еду в кафе проезжим или чинить тачки беднякам, как папаша. Одна у неё надежда, закадрить парня побогаче, ну ноги и раздвигает, шлюха, перед кем попало. Не мне чета, короче. Я девушка умная и образованная, вот. Вернее, буду образованная, в Колледж Творческих исследований в Детройте поступлю, чтоб мне умереть не встать, в лепешку расшибусь, а поступлю. Упрямство — это у нас семейная черта, бабка моя, говорят, за дедом сама бегала. Дед был фермер богатый, сам из себя мужик красивый, видный. Так она, говорят, его прямо за сараем поймала и хе-хе, трахнула! А потом на себе женила. Молодец, бабуля, умела жить! Вот она, над зеркалом моим висит, рядом с портретами Билли Джо Армстронга и Аврильки. Ну этой, Авриль Лавин. Я альтернативу страсть как люблю. Хотя мой папа и говорит, что это, дескать, "музыка для бедных", что я "вырасту из неё". Не, нифига, "Sk8ter boy" навсегда, папочка! И "21 guns"! Обожаю эти песни просто до безумия. А мой Билли даже чем-то на Билли Джо похож, мою первую девичью любовь. Но тсс! Дневничок — это наш с тобой секрет! Не выдавай меня, ну пожалуйста. Всё, я побежала!

День четвёртый

Дневник, милый, сегодня воскресенье, а я — как в раю! Билл мне в любви признался, мы весь день вчера с ним целовались-миловались. А завтра, ну то есть сегодня, он хочет меня по особому приласкать. Ну это самое, короче. Сказала ему, что я девушка еще нетронутая, ну и вот. Он обещал, что будет всё в порядке, он будет делать это медленно и нежно, как в этих, как их, фильмах романтических. Я стану женщиной! Ух ты! Как классно-то! Всю ночь не спала, прямо уж распереживалась вся. Ну что, Энджи, корова ты эдакая, нос больше задирать передо мной не смей. Ты, говорят, с кучей мужиков спишь, между ног что двор проходной, а у меня любимый парень будет! Свой, собственный, дневничок, представляешь! Ну всё, я уже прихорашиваюсь целый час, как бы на свиданку не опоздать. Билл на своей машине шикарной меня повезёт (у него Форд, самого что ни на есть предревнего года, дорогущий аж жуть), в летний домик. Билл парень богатый даже по меркам нашего класса. Непонятно, чего он в частной школе не учится. Мы-то с отцом копим, свою компанию хотим открыть, уже всё готово (страшный секрет, дневничок, не выдавай), а он-то чего? Денег куры не клюют, девки вокруг стаей вьются. Но им ничего от Билла не обломится! Ни кусочечка! Ни на вот такусенький дюйм! Всё я заберу. Я у него не первая, ну и пофиг. Зато стану последней, хе-хе. Билл меня еще не знает. Я его отучу по шмарам-то шляться. Будет по струнке у меня ходить, ножки мои босые целовать. А не то заявлю на него. Скажу, что по насилию у нас было, то есть, ха-ха. Но это я так, шучу. Не буду я его кошмарить, это парень мой. Я буду им любоваться, а он мной. Мы годика через три поженимся с ним, а пока втайне это будем хранить. Я ведь несовершеннолетняя ещё, как бы чего не вышло. Ну ладно, я побежала, держим за меня кулачки, дневничок, пока-пока!

День шестой

Ой, дневничок, чего мне теперь делать-то, а? А? Ой жизнь ты моя разнесчастная, что ж ты так ухнула прямо в бездну! Оказывается, мы с тобой, дневничок, того. Откинулись мы с тобой. В ящик сыграли. Ушли за золотые врата. Окочурились. Ох. Говорила ж я этому дурачку-то влюбленному — не гони ты так, не гони. А он: «Посмотри, чего моя машина может, даром что антик!» Ну и досмотрелся... Ох, Билли, как же так. Впендюрились мы прямо в дерево, бампер аж передний в нём застрял, ну меня и шандарахнуло ручником, слёзы из глаз полились, а потом и не помню ничегошеньки. Открыла я глаза, а передо мной Билли сидит. В крови вроде, но живой. Ну мы с ним из машины и попробовали вылезти. Вылезли, а ног-то и не чувствуем, да и тело как ватное. Назад оглянулись — божечки, а мы из машины будто и не вылазили! Ну совсем, клянусь! А лица у нас там мертвые и все в кровище свежей, еще не запекшейся. Тут мы с Билли друг друга и оглядели как следует. Смотрим, а у нас вместо тел людских — туман какой-то сероватый. Во подстава, блин! Чтоб меня приподняло и по башке треснуло, как же это нас угораздило-то с ним, а? А? До сих пор не только от шока всю трясёт, но и оттого, что потом произошло. Стою я, значит, держу тебя в руке, как идиотка самая распоследняя, и всё мысли в одну кучку никак не соберу. Ёксельный долбонавтик! Тут впору и умом двинуться! Вдруг земля задрожала, как будто светопреставленье началось, а сверху неземной луч света какой-то в землю ударил, и красивенький такой звон колоколов я услыхала. Тут нас и расшвыряло в разные стороны со страшной силой, а асфальт на дороге, где мы стояли, трещинами пошёл, того и гляди обвалится. Билли мой, бедный, вроде до этого ради меня храбрился, утешал меня, а тут как-то еще сильнее побелел лицом, а сзади него что-то полыхнуло и, батюшки-светы, такая отвратная штука из трещины в асфальте вылезла, не приведи Господи увидеть на ночь глядя. Меня чуть не вывернуло наизнанку от ужаса и отвращения. Значит, башка, такая черная, огромная, с двумя рогами, вместо туловища что-то вроде бочки, ножки маленькие, чисто как у болонки соседской, которую соседка наша, миссис Эндридж недавно себе завела. А тут мерзкий рогач пасть открыл и как рыкнет: «Мистер Уильям Эдвардс!» (это у Билли такая фамилия дурацкая, Эдвардс, не то что моя, Миллс). Ну вот. «Мистер Уильям Эдвардс, — с гаденькой ухмылкой говорит эта рогатая бочка с ушами, — добро пожаловать в ад, мы там вас уж заждались». А я-то дура под ноги посмотрела ему, чуть в обморок не грохнулась, даром что откинулась уже. А под ногами-то глубокий провал, а там, значит, адский пламень весело играет так, пузырится. Ну а сверху какой-то шум раздался, как от арфы, и вижу, мать ты моя женщина, ангел! Всамделишный такой ангел с небес спускается, я даже помолиться про себя захотела, такой красивый, величественный, и лицо такое одухотворенное, что я, Кристинка, разбивательница сердец, даже влюбиться в него не посмела, представляете! Остановился, руку положил на меч у бедра и строго так говорит: «Прочь ступай, проклятый, в адское пламя!», но тут демон достал откуда-то длиннющий свиток, развернул его и зачитал: «Билл Эдвардс — развратник, гордец и убийца. В прошлом году совратил девушку и бросил, а она покончила с собой, он же, зная это, её не пожалел. Думал только о модных машинах и количестве соблазнённых им девушек. В ваше треклятое (демона аж перекосило!) Царство не кандидат, отдайте его нам!». Ангел молча покачал головой и исчез, а меня такое зло взяло, что я подскочила к наглому монстру и дала ему обеими руками прямо по рогатой его башке! Рогач взревел, обхватил Билли и прыгнул вместе с ним в адскую бездну. Ах, бедный мой Билли. Я так и села, и заплакала прямо там, представляешь, дневничок! И тут услышала за спиной смех. Это смеялся второй ангел, державший крепко в своих руках молодую и симпатичную... меня. Только с огромными козлиными рожками и змеиной ухмылкой на похотливой рогатой морде. От вида этой твари у меня пошёл мороз по коже. «Кристина Миллс, — произнесла она с той же гадостной ухмылочкой, — посмотрим-посмотрим, тщеславие, зависть, злословие, гордыня, пустословие, жестокосердие, гнев! Ты кандидат в ад, девочка. Ты — наша!» — и тут она громко, оглушительно захохотала, пытаясь вырваться из гигантских рук ангела, похожего на моего папу. Ну да-да, вылитый папка! Только с большой белой бородой и лицо строгое-строгое... Я так и присела от страха перед ними. А ангел тихо улыбнулся и сказал голосом шумным и грозным, как воды огромного моря, прям как в Майами: «Самопожертвование!» И тут же девица, похожая как две капли воды на меня, с криком вывернулась из его рук и прыгнула в самый провал, ну там, где была бездна с адским пламенем, а провал с грохотом закрылся. До меня впервые дошло, что я умерла, и я горько-горько заплакала. «Сэр, — спросила я у ангела самым своим умильным и вежливым голосом, — что же со мной будет? Как я поняла только что, у меня нет защиты от этих рогачей, ведь жила я, прямо скажем, не очень хорошо! Что же мне в ад теперь...» Тут голос мой прервался и я зарыдала, как будто я пятилетняя в Макдональдсе в первый раз стою, только тогда я от радости плакала, а теперь от отчаяния. О! Кто же может мне помочь! «Не отчаивайся! — произнёс ангел. — Ты приговорена Небесами пока не к аду, а к Мрачному Посмертию!» Мне не понравилось, как это прозвучало, но ангел мне ужасненько понравился, он был как папа в детстве, строгий и справедливый, мне не хотелось его сердить. Я тихонечко-тихонечко спросила: «А что такое Мрачное Посмертие, сэр?». Ангел с улыбкой отвечал: «Это значит, что ты пробудешь какое-то время на Земле в виде... ну как сейчас. В жизни ты никого не пугала, не шантажировала и не изводила своей злобой, поэтому ты не будешь дарпиром. Ты не была развратной похотливой обольстительницей, поэтому ты не превратишься в никсу. Ты не была наркоманкой или алкоголичкой, не резала себе вен и не морила себя голодом — зомби ты тоже не станешь. Но увы, ты была хвастлива и тщеславна без всякой меры, слишком любила себя и своё тело, красовалась перед своим изображением и распускала гадкие сплетни. Теперь твое тело — сероватый туман, а сама ты превращена в привидение. Но это только внешняя оболочка, душа твоя осталась человеческой. Теперь всё зависит только от тебя», — заключил ангел, улетая ввысь, и скрылся в луче света, который вёл куда-то в лазурно-чистые Небеса, а я заснула. И проспала, наверное, дня два. Проснулась я тут, на кладбище. Тут пусто, страшно, а вокруг вечереет. Рядом — моя могила, видать, меня тут похоронили. Даже собственных похорон не увидела, во жуть-то жуткая. Ну ладно. Будем привыкать, дневничок, ты только не бойся, а то я уже и так боюсь...

День девятый

Обживаюсь помаленьку, времени нет писать, дневничок. Радостей мало. Сразу как проснулась, я бродила дня два по кладбищу серой тенью, а сегодня, на третий день, попробовала было (во дурища-то!) днём выйти за ворота. Внезапно меня что-то сильно обожгло. Я посмотрела и — о, ужас! — рученька моя серенькая отвалилась и лежит на земле, а потом растаяла. Я присела (вернее, в землю ушла наполовину, как тут без ног-то присядешь, мать его) — и ну плакать. Наплакавшись вволю, смотрю, а рука моя уже начинает потихоньку отрастать. Тут мне кто-то дотронулся до плеча. Не успела я испугаться, как повернулась и увидела высокую строгую женщину, которая была почти прозрачная, красивая и совсем не серая. «Новенькая?» — спросила она меня, смерив взглядом. «Да», — робко ответила я. Мне было не по себе, дневничок, каждый мог меня тут обидеть. Я всхлипнула. «Не реви, — смягчаясь, сказала женщина, — из какого ты года?» Вопрос сильно озадачил меня, вот честно. Никогда я по жизни тупой не была, просто дико мне нравилось дурочку наивную из себя изображать, а тут — затупила, причем по полной. Мерзкое ощущение. «Что вы имеете в виду?» — тихо спросила я. Женщина объяснила, что она тут из 1996 года, умерла оттого, что задохнулась в воде, на пляже, а тело перевезли сюда. Я с радостью сказала, что из 2009 года. Ну мы еще немного поговорили (божечки, я пересказала ей всю ту кошмарную историю с рогачами и Билли), и я всё же осмелилась спросить (любопытство меня так и терзало): «А можно узнать, миссис, за какие грехи вас приговорили к Мрачному Посмертию?» Я не ожидала того, что потом произошло, честно-пречестно! «Меня не приговорили, — с затаённой грустью произнесла женщина, — меня избрали. Я сама напросилась, погибли мы вместе с дочерью, так вот её в ад забрали, а я долго ангелов умоляла, чтобы её помиловали. Они и сказали, что мне надо молиться, надеяться на то, что на Земле обо мне вспоминают, и уповать на Создателя. Тогда-то я и предложила сама стать местным духом кладбища, навроде хранителя. Бывали на кладбище и стражи, те вроде как и не люди, но их убили демоны. И вот теперь ангелы помогли мне своей силой, и я хожу по кладбищу, ставлю эфирные кресты и помогаю душам, а сама молюсь за доченьку мою...» — тут женщина зарыдала в голос. Ну и мне, дневничок, пришлось её утешать, а я-то никогда в жизни никого и не утешила. Вспомнив ненароком о том, что мертва — я и сама заревела как раненый слон (аж вспомнить противно, ну и позор, человеку помощь нужна, а тут сопливка какая-то мокроту разводит). Так мы поплакали вместе, а потом я ей помогать стала. Ходила с ней, эфирные кресты научилась ставить: выращиваешь их прямо из себя и ставишь на могилу, тогда демоны не могут сразу душу захватить. Некоторые ведь в могилах очухиваются после смерти, не все же переходят на тот свет как я, с подушкой безопасности в животе и рукоятью от ручного тормоза в дурной башке. Дарпиров мы с ней гоняли, поначалу я боялась их, а потом, когда вспомнила, что тоже люди — жалко их стало. Бегают, всех пугают, плачут, сами плешивые, мохнатые, что хоббиты из той киношки классной. Только еще ниже хоббита, уродливые карлики и злобные. Но с ними не поговоришь. Вечно у них "демоны с тобой разберутся", "провались-ка ты к демонам" и другие их мерзкие присказки да шуточки. Брр, воротит даже.

День шестнадцатый

Забавно, но все мои записи с десятого по пятнадцатый день в дневнике исчезли. Спросила у Гертруды (так зовут ту высокую женщину), что бы это значило. Гертруда впервые при мне рассмеялась и сказала тихо: "Это значит, что их приняли — там!" — она таинственно указала вверх. После она объяснила, что человек всегда просыпается после смерти с листком — пергамента, бумаги и проч. Некоторые даже с призрачными ноутбуками просыпались, это я люблю антик. Что ж делать, не все такие модники и аристократы, как я. Ну так вот, на этих листах обычно дух пишет, что с ним произошло. Что остаётся в записях с ним, то не важно. А что он сделал доброго в Мрачном Посмертии, то изглаживается из этой книги. А когда сама книга целиком истлеет, тогда и душа в рай уходит, ну туда, к ангелам с бородами и юношам прекрасным. Любопытство меня тут до того одолело, милый дневничок, что я совсем забыла про то, какая я крутая соблазнительница. Тут всем до этого нет дела. Да и надоело, если честно, невесть что из себя корчить. Тут работы невпроворот. Голодного зомби недавно видели. Прогнали еле-еле шестью эфирными крестами, выстроенными в ряд. Он грустно чего-то промычал и ушёл. Жалко зомби. В основном это раскаявшиеся перед смертью самоубийцы — да наркоманы всякие, вот у них речь-то и отняли в посмертии и облачили в гниль болотную. Они чувствуют вечный голод и едят всё подряд в надежде, что всё вокруг — сон и что съеденное вернёт им тело и речь. Один такой случайно съел даже материальный предмет. Правда, потом долго кашлял и отплевывался. Не со злобы, но они и часть твоего эфирного тела откусить могут. Бывает, что сжуют и целиком. Потом восстановишься заново, но ощущения будут из не очень приятных. Перерождаться из гниющей плоти зомби обратно в привидение — Создатель упаси. Гораздо хуже — демоны, но я заболталась, госпожа Гертруда зовёт. Мы с ней и Эмми, местной девушкой, которая стала привидением за то, что из мелкой зависти оболгала подругу и та потом спилась, обходим территорию. Эмми, бедняжка, хочет встретить подругу в Посмертии, она верит, что раз та спилась и померла, то потом как пить дать превратилась в зомби, и Эмми надеется вернуть ей речь. Чушь, по-моему, но трогательная. Ну пока, дневничок, до скорого!

... я отложил в сторону дневник, задумался. Вот девушка, думал я, жила обычной пустой жизнью, воображала из себя невесть что, а тут — смерть. Как сильно она изменилась за шестнадцать дней. Хорошо, что мой Хозяин, Мальчик, совсем не такой, как она. Он не воображает невесть что, а по-детски радуется всему, что видит. Он ещё ребёнок, и его душа чиста и светла. Она — как печка. Если бы я брал энергию из неё, она была бы светлее солнца и неисчерпаемой, подобно океану. Но я не смею. Нам не пристало ничего воровать у людей. Дом, милый Дом даёт мне всё нужное. Даже и этот подвал, эта норка в полу таят в себе неисчислимые возможности.

Я пролистнул еще несколько страниц вперед, потом вернулся назад, машинально постукивая астральным щупом по холодной каменной притолоке подвала. Я уже определил — эта невещь безопасна. Мальчик даже не увидит ни одной надписи и может использовать этот дневник, как свой собственный. Я похолодел. Неведомые чувства рождались в моей груди. Нет! Как он смеет забирать моё, моё по праву! Эта девушка и её история почему-то тронули меня. Мне всегда дела не было до чужих людей, тем более привидений. Привидения — самые смирные из людской нежити. Это вам не инферналы и не никсы. Инферналы, бывшие в жизни корыстными убийцами людей, подобны демонам в своём Мрачном Посмертии. Никсы, отвратительные "русалки" с кожей, похожей на рыбью чешую и лицом приторно-сладким заманивают людей в болота, топи и овраги, водят там кругами до изнеможения. Топить людей насмерть им запрещено, конечно. Как и прикасаться к детям и тем, кто не содевает Зла. Но среди человечества таких, увы, всё меньше с каждым столетием.

Я закрыл глаза. Прислушался. Вокруг было тихо, тихо как в старом могильном склепе. Дурное предчувствие сжало моё сердце и я продолжил чтение...

День семнадцатый

Дорогой дневничок, я почти привыкла к жизни на кладбище. Гертруда и Эмма так добры ко мне, несчастненькой. Нам везёт и в том, что на кладбище нет древних — гулей, оборотней, вампиров и прочих перерожденных демонов, изгнанных из старых языческих святилищ, а также архидемонов или богов. Вот с последними хранители тягаться не могут, и даже уличные стражи — могущественные существа по рассказам Гертруды, их обходят. А у нас и против обычных демонов-пришлецов мало оружия. Только освященная земля, но её мало, так мало, как смысла в нашей школьной бейсбольной команде. Не назовёшь же землю с эфирными крестами на ней настоящей освященной землей. Наша вера слаба, мы, посмертники, не можем удерживать кресты сами. Нужно, чтобы кладбище поминали в молитвах люди. Хотя бы и в слабых. А ближайший храм далеко, да и ходит туда от силы полторы старушки. Старая-старая католическая часовня. Вокруг много новомодных храмов, только молитвы в них, как вода — шуму много, толку мало. Хватает часа на два-три, обновляем кресты, а потом раз — и они тают. Сходили люди в такой храм, отсидели службу, вернулись и забыли о Боге, прочненько так забыли, на месяц-другой, а крест хлоп — и нет его. Ну ладно, побежала я. Надо у западной части кладбища защиту поставить. Там, говорят, что-то очень нехорошее деется. Много заброшенных складских помещений, и слух прошёл среди духов, что кто-то.. нет, не хочу даже на эфирной бумаге такой ужас писать. В общем, нииски там собрались, жадные и ненасытные до эфирных тел перерожденные стражи домов. И не только нииски. Там, говорят, есть и пара инферналов, мрачных убийц призрачных духов, а также никсы, пугающие чудовища в чешуе рыб с черными сердцами и умильными личиками. Что-то будет!

День восемнадцатый

Милый дневничок, как мне страшно! Мы с Гертрудой остались одни. Эмма пропала. Она была с нами, а потом отошла куда-то и исчезла. Потом мы услышали крики, ужас! Голодные зомби набросились на Эмму толпой и съели. Мы не успели их вовремя отогнать. Бедная Эмма, она сейчас раздроблена на части в их телах, чтобы переродиться обратно ей потребуется много времени. Будем молиться, будем надеяться, что ситуация изменится к лучшему. Возле западной границы кладбища сегодня собралось много дарпиров. Они злобно ухмылялись в нашу сторону и тыкали своими скрюченными пальцами куда-то за ограду. Конечно, я и Гертруда их прогнали, причем Гертруда воспользовалась ангельским светом — заёмной силой. Потом я её спросила, что она отдала в обмен на эту силу, и она показала. Она отдала свой дневник! Теперь, если она что-то хочет записать, буквы врезаются в её эфирную плоть, и она терпит боль. Я ещё спросила у Гертруды, почему бывших домовых, обращенных ко Злу, называют ниисками. Она сказала, что это потому, что они "не ищут" света. Холод, могильный холод коснулся меня в эту минуту, и я впервые вспомнила о своих родных, о маме. Господи, помилуй их! Как много им пришлось пережить от меня! Может, если бы не я, они бы и не развелись, это ведь я нажаловалась отцу, я, я, будь я проклята... Но ладно, дневничок, я пошла...

День девятнадцатый

Горе мне! Они схватили Гертруду. Огромная толпа ниисков, никс, инферналов и демонов-пришельцев сегодня вторглась на территорию кладбища. Гертруда пыталась им помешать, но они её схватили. О, она оттолкнула меня, защитила, велела мне бежать, искать помощь. «Помни, Кристина, — сказала мне она вечером, — ты должна материализовать одну невещь в мире живых, позвать на помощь духов-стражей из другого времени. Эта невещь станет маяком и порталом, хотя ты и отдашь за её материализацию три четверти своих сил. После ты долго будешь почти бесплотной тенью, не имея языка и рук, скользить по кладбищу. Ведь выйти за его пределы при свете Солнца привидения не могут». И, лишь только она закончила говорить, мы увидели их, увидели эту безжалостную толпу. Мы собрали вокруг себя множество эфирных крестов, и те поражали ниисков и инферналов, держа их на расстоянии, а никсы не вмешивались, копя силы. Но в разгар битвы вдруг закончилась вера живых... И тут на поле боя вступили демоны-пришлецы — большие и рогатые, я никогда таких не видела, даже в кино. Даже тот, что утащил бедного Билли, был малышом по сравнению с ними. Они напали на Гертруду, а я спряталась и наблюдала из-под земли. Трижды она отражала их светом небес, и шесть демонов провалились прямо в преисподнюю, вопя в ужасе. Но затем сила ангелов, заёмная сила, кончилась, а своей у посмертников нет, наши молитвы тысячекратно слабее молитв живых. Вперед выступило огромное существо, подобное угольно-чёрной башне, увенчанное тремя головами с девятью рогами. Это был архидемон. «Я — Баал, владыка ада, повелитель перерожденных! — громко воскликнул он. — Вперед, мои верные воины, сокрушите жалких посмертников, ибо они вам не соперники! Грядёт день, когда мы отнимем небеса у архангелов! Верьте в это!» И с рёвом он устремился на Гертруду. Она пыталась противостоять, обхватила его, обожгла своим эфирным прикосновением, но тут еще двенадцать демонов схватили её и утащили куда-то прочь. Тут я не выдержала и побежала. В ушах стояли её пронзительные крики, скоро к ним прибавились стоны пытаемых и мучимых прямо в могилах посмертников. «Воины мои, — неслись мне вслед глумливые слова жуткого чудовища, — покажите им Ад на Земле!» И только дружный хохот демонов был ему ответом...

День двадцатый

Я спряталась на краю кладбища. Тут есть одна могила, Гертруда ещё раньше рассказала мне о ней на всякий случай. В могиле лежит девушка-католичка, которая была убита бандой сатанистов. Мы много обсуждали с Гертрудой её судьбу. Она мне сказала, что в среде духов бытует поверье, что якобы она умерла мученицей, отвергнув предложение отказаться от Христа. И, следовательно, эта могила может быть той самой настоящей освященной землей. До часовни я всё равно не успею добежать — схватят по дороге. Демоны-пришлецы рыскают по всему кладбищу, как Терминатор в том самом первом фильме. Да, вероятно, то, что говорят про эту могилу, правда, ведь кругом одни нииски, инферналы и никсы, ведомые демонами, а тут — никого. Весь этот день я потратила на материализацию дневничка. Теперь надо тихо выскользнуть из могилы при свете дня (ведь обращенные ко злу посмертники боятся света Солнца даже на территории кладбища, а демонов не так уж и много). Надо успеть добежать до границы и выбросить невещь в мир живых. Куда-то она попадёт, в какое время. Кто бы ты ни был, дух-посмертник или ангел, читающий это — помоги, ради Бога, умоляю! Спаси! Вот я приближаюсь к границе кладбища, кончаю дописывать, скорее, скорее...

... я отложил дневник в сторону. Эфирное средоточие, заменяющее духам сердце, во мне колыхалось как бешеное. Два чувства соревновались во мне — гнев и печаль. Я знал, что должно быть сделано. И я это сделаю, во что бы то ни стало. Вот как!? Демоны в 2009 году дерзают открыто нападать на кладбища? Уличные стражи полностью повержены? Люди настолько потеряли веру, что не могут даже отстоять своих посмертников? Нет-нет, этак не годится, никак не годится.

Я перевел дыхание, вокруг была мертвая тишина. Еще никогда я не принимал такого решения, никогда не делал того, что вскоре сделаю. Мне будет тяжело, но я смогу. Крадучись, я вышел из подвала и прошёл через дверь без шума, без единого звука, как и завещали мне духи-родители. Я быстро подпрыгнул и проплыл через потолок и чердак на крышу, нарисовав там эфирный знак, понятный всем духам-стражам, уличным или домовым, и стал ждать. Три, нет, пять теней появилось и беззвучно приземлилось на крышу моего Дома. Это были знакомые мне духи — Визирь, Крестный, Оборванец, Бродяга и Мечник. Назвал я так их из-за любимого ими внешнего вида. Один напоминал визиря какого-то восточного дивана⁽¹⁾ — был он в призрачной чалме, а в руках держал кривой ятаган османов. Второй напоминал епископа средних веков, он держал огромный крест в правой руке, а в левой большое эфирное кадило. Третий был полон каких-то странных, острых лоскутов, которые резали, как бритва, из-за них он казался оборванцем. Четвертый сжимал в каждой руке по ножу, а глаза горели лихим огнём битвы и победы. И последним был пеший воин в тяжелых средневековых латах. Мечник.

Они спросили меня, зачем я, домовой, собрал их, уличных духов, и я, задыхаясь от горя и гнева, поведал им будущее. Они сразу поняли, что к чему. Осознали, что в будущем погибнут от рук демонов-пришлецов, иначе пришлецы никогда не посмели бы занять кладбище и мучить посмертников. "Да, и еще они привели с собой высшего перерождённого", — прерывающимся от гнева голосом сказал я.

Мы молчали. Всё было ясно и так. Ангелов ждать незачем, да и не было у нас никогда связи с ними. Они покорно ждут, надеясь на людскую волю и приказ Создателя. Мы — не они, мы — междумирцы, стражи границ. Вся наша жизнь — приказ.

Я дал знак моим друзьям, и они медленно, с моего позволения преодолевая защиту Дома, прошли через потолок и пол вниз, в подвал. Мне же нужно было сделать еще кое-что.

Я прошёл вниз в спальню, где спал мой Хозяин, нагнулся и поцеловал его руку, свесившуюся с детской кровати. Эфирные слезы оросили руку Мальчика, и я прошептал: "Прощайте, мой дорогой Хозяин, и простите меня. Я должен идти, и мы больше не увидимся с вами. Вспоминайте иногда меня, Вождя, вашего верного домового стража".

Я выпрямился и с усилием прикоснулся к висевшему над кроватью распятию. "Если Ты есть, помоги мне", шёпотом сказал я и применил обратную материализацию. Ничего не произошло. Распятие не стало эфирным. Тогда, холодея от собственной дерзости, я обернул эфирную руку вокруг деревянного материального распятия, и оно легко, словно эфирный пух, отделилось от стены. Проходя мимо огромного старинного зеркала в прихожей, я оглядел себя придирчивым взглядом. На месте какого-то дряхлого старика, еле выползшего из крысиной норы, в зеркале отразился мой любимый облик. Я был абсолютно нагим, исключая набедренную повязку, и страшные знаки смертной битвы были вытатуированы на моей коже. В правой руке я держал распятие, которое поблескивало в лунном свете. В левой руке я держал огромное копье, глаза мои были узки. Я был Вождём, древним вождём североамериканских индейских племен. Именно таким я пойду в эту битву.

Я всё понимал. Ночь, прежде полная обманчивого света с небес, становилась безлунной, всё небо заволокли тяжелые тучи.

Я сделаю шаг в портал, и моя связь с Домом распадётся навсегда. Остатки этой связи как острые осколки стекла ранят меня в самое сердце.

Я стану бездомным. И жить отныне мне останется три дня.

Я улыбнулся своему отражению. Было немного жаль Мальчика и его родителей, но, надеюсь, они поймут, когда окажутся за пределами земной юдоли. Кто знает?

Я плыл вниз, и воздух тяжело колыхался подо мной. Я иду, Кристина, девушка, которая пробудила во мне память. Я иду, исцелившая мою душу. Я иду к тебе на помощь.

Ибо я был индейцем, гордым вождём племени ирокезов, и в войнах французов с англичанами, я резал их женщин и убивал их детей. Я не смирился с посмертным приговором. Я посмел бросить вызов Создателю. Я утверждал, что был полностью прав, что белолицые захватчики все как один достойны смерти и их кровь должна пролиться на Землю дождём. Моя память была стёрта, и я был приговорен к самому страшному Мрачному Посмертию. Я стал духом-стражем, прислужником белолицых. Гордый, несгибаемый, я столетиями нёс своё забвение, как отличительный знак. Я просто не хотел, не желал вспоминать.

А теперь я хочу. Я иду к вам, Кристина, Гетруда, Эмма.

Жди меня, адское отродье. Жди меня, Баал. Некогда мы поклонялись таким как ты, по незнанию. Но не теперь, нет, не теперь, когда все мы обрели память и уже никогда не утратим её.

Я оглядел моих спутников, и каждый из нас сделал шаг навстречу неумолимой судьбе, один за другим исчезнув внутри дневника девушки-духа.

Жизнь продолжалась, как и битва, и была бесконечной. Я не жалел ни о чём.

1) Диван — название кабинета министров в средневековых исламских государствах

Вернуться к тексту