Бессмертник (гет)

1924 год

Розмари Доусон тосковала по воде.

Раньше, бывало, они с папой ходили в порт встречать корабли. Папа, обняв Розмари за плечи, рассказывал, какой был дождь в тот день, когда здесь сошли на берег они с мамой — первой мамой Розмари, которая ее родила и которую звали почти так же. Он был близко, теплый, пахнущий красками и табаком, веселый и ласковый, а от темных волн, бившихся о причал и борт, пахло рыбой. Розмари любила все эти запахи — без разбору, и еще ей нравилось, что волны такие злые и упрямые: пусть ничего не могут сделать ни кораблю, ни причалу, но все равно не прекращают драться. Ну хотя как — ничего не могут... Просто причал — не то место, где их власть, где они могут показать свою силу. Это как дом и школа: дома делай, что хочешь, а в школе сколько ни бейся, только сломают. Так что лучше представлять себя шпионкой в тылу врага и стараться, чтобы тебя не раскрыли.

Притворяться паинькой в школе было забавно, но не всегда просто. Очень хотелось иногда врезать идиоту Хьюго — а что, кулаки у Розмари сильные, и папа драться научил — или передразнить, как мисс Уильямс очень уж вдохновенно читает совершенно непонятные и скучные стихи. Раньше хотелось. Но теперь и на это не было сил, а тем более на то, чтобы после школы трамваями добираться до порта.

После того, как зимой Розмари переболела пневмонией, она никак не могла оправиться. Ела много, но только худела, пот прошибал то и дело, задыхалась на ходу. Доктор Блэк, к которому ее водили с детства, в последнее время осматривал ее как-то придирчиво, и его доброе круглое лицо становилось огорченным.

— Как же вы так умудрились, мисс? Вы же всегда были такая молодец, прямо образец здорового ребенка. Испанкой не заболели, как и родители ваши, продержались, и вдруг...

Потом он о чем-то, отойдя, очень тихо говорил с мамой Илси. Розмари, прислушиваясь, успела различить только слово "санаторий". А вечером папа, вернувшись, тоже тревожно шептался с мамой, потом порывисто обнял Розмари — так крепко, что ей дышать стало нечем — и чуть вздрогнул несколько раз, и макушка у нее почему-то намокла.

— Все будет хорошо, — сказал он напряженным, не своим голосом. — Мы справимся.

Розмари вправду скоро стало лучше, она даже вернулась в школу. Она теперь уставала гораздо быстрее, но папа просил потерпеть: говорил, летом ее ждет очень интересная поездка. Они всегда летом куда-нибудь ездили; если мама Илси не могла, Розмари и папа отправлялись вдвоем. Это было здорово: несколько дней в поезде, а потом какое-нибудь невообразимое место: южные болота или пустыня, или густые дебри Севера. Иногда они путешествовали пешком, ночевали под открытым небом; папа учил ее ориентироваться по звездам — от них за городом небо совершенно белое! — и мху, плавать в ледяной воде безымянных речек, бесшумно ходить по лесу, как в романах про индейцев, разводить костер, запекать в золе картофель и играть в покер. У нее все получалось, а вот рисовать она не умела не только, как папа, но и вообще не могла провести ровную линию.

...Домой Розмари возвращалась, не зная, радоваться или грустить. Хорошо, что занятия позади и можно будет отдохнуть, но дома одной будет скучно. Мама Илси на работе, а папа говорил, что около двух у него уходит поезд в Питтсбург: его туда послали по работе (он был иллюстратором в издательстве, где работала мама Илси, и судебным художником в одной газете). Розмари, проезжая на трамвае мимо больших часов какого-то банка, посмотрела на них и с досадой вздохнула: они с папой разминулись совсем ненадолго.

Соскочив с подножки трамвая, она, как обычно, поправила шляпку перед зеркальной витриной кондитерского магазина. Все же во дворе может встретиться зазнайка Джози, не хотелось бы перед ней ударить в грязь лицом. Правда, Розмари была уверена, что и так много красивее скучной белобрысой Джози: высокая, длинноногая, глаза переливаются голубым и зеленым, темно-рыжие волосы крупно вьются. Папа говорил, она вылитая мама Роза, только та носила длинные волосы: их когда-то немодно было стричь. Розмари думала, что и сама когда-нибудь отрастит косы — если, конечно, это станет модно.

В витрине отразился какой-то человек, проскользнувший за спиной. Розмари инстинктивно обернулась: как будто кто-то знакомый? Нет, со спины не разберешь, просто высокий мужчина в плаще и шляпе. Да и уходил он быстро.

Во дворе маленькие близнецы, Ллойд и Лили, увлеченно играли с йо-йо. Из распахнутого окна на втором этаже доносился фокстрот — неужто дружок Мойры заявился к ней пораньше? Подхвати мелодию, насвистывая и пританцовывая, Розмари вошла в подъезд. Консьержа, старого Данбара, не было на месте — должно быть, удрал за бутылкой. Розмари усмехнулась. Они с папой почему-то недолюбливали друг друга, а вот к ней самой Данбар всегда был очень добр, угощал сахаром и расспрашивал, как у нее дела. Правда, смотрел виновато.

Розмари принялась было шагать через две ступеньки, но выдохлась. Пришлось остановиться, чтобы передохнуть, а после продолжить путь обычным шагом. Вот и пятый этаж, и площадка, и их дверь... Приоткрытая.

Розмари замерла, соображая. Папа уехал. Мама на работе, да она бы и никогда так дверь не оставила. Значит... К ним забрались воры? Нужно вызвать полицию?

У Розмари от волнения и страха затряслись колени, она не могла заставить себя сдвинуться с места. И тут заметила кое-что еще. Из-под двери сочилась красная жидкость. "Кровь? Это в самом деле кровь?"

Оцепенение спало, Розмари бросилась к двери и рванула ее на себя.

В прихожей, у самого порога, лежал папа. Вокруг его головы растекалась кровавая лужа. Лицо его было бледно, губы и веки дергались, пальцы сжимались.

— Папочка... — Розмари опустилась около него на колени. Впервые в жизни ей было так страшно, потому что папе было плохо, а она не знала, как ему помочь. Наугад распустила галстук, расстегнула воротник рубашки — и отшатнулась: шею отца испещряла, опоясывая, цепь кровоподтеков.

Вдруг отец закашлялся, захрипел, точно силясь что-то сказать. Увы, среди свиста и булькания внятным оказалось только одно слово: "Хокли".

— Кто это, папа? Это он сделал?

Отец будто бы только что ее заметил. Его взгляд остановился на ней, сосредоточился, отец протянул к ней дрожащую руку. Розмари схватила ее, прижала к губам — и тотчас рука обмякла. Отец запрокинул голову, из горла стало рваться сипение, на губах выступила пена.

Розмари вскочила. Сидит тут, как дура, а папе плохо, ему надо помочь! Она выбежала в коридор, стала кричать, колотить во все двери, звать на помощь. Но видно, дома никого не было — первым, кого она встретила, уже спустившись, был старый Данбар. Он сбегал наверх, но быстро вернулся, вызвал полицию и "Скорую помощь", а после позвонил на работу маме.

Покуда Данбар звонил, Розмари вертелась рядом, но ждать всех внизу у нее не хватило терпения. Как ни удерживал ее старик, как ни твердил, что в квартиру нельзя входить и что-нибудь там трогать — там остался папа. Не лежать же ему одному! И Розмари снова побежала наверх, пусть с каждой минутой ее сильнее одолевала одышка.

Папа хрипеть перестал, вытянулся, стал твердый. Что-то в нем изменилось, но что — Розмари не решалась понять. Она сидела рядом, на коврике, и ждала, что папа снова откроет глаза, скажет что-нибудь, пошевельнется. Кроме этого, ничто не имело значения. В квартире, как видно было Розмари с ее места, ужасный беспорядок, книги сброшены с полок, эскизы и рисунки отца расшвыряны, ящики выдвинуты — наплевать. Но почему папа лежит совершенно неподвижно?

...Когда приехали врачи, один из них оттащил ее в сторону. Другой склонился было над папой, но живо встал и бросил полицейским, когда те поднялись:

— Мертв, но еще даже не остыл. Занимайтесь.

Не понимая, что он такое сказал, Розмари пыталась вырваться, броситься к отцу, а врач тянул ее прочь, подталкивал вниз.

— Погодите, — обернулся к ним один из полицейских, кажется, самый старший. — Труп обнаружила девочка? Не уводите ее пока, я с ней поговорю.

Розмари вздрогнула и топнула ножкой.

— Это не труп! Это мой папа!

Мужчины вокруг нее мрачно переглядывались и молчали. И вдруг, разом, остро — Розмари всё поняла. Из нее точно выпустили весь воздух. Осев у ног врача, скорчившись на ступеньке, она разрыдалась.

...Полицейский не смог допросить Розмари: ей стало слишком плохо, она задыхалась. Врачи побыстрее увезли ее в больницу. Там она пробыла долго, потому что, едва становилось лучше, вспоминала, что папа не ждет ее дома, и снова рыдала до одышки, билась, кричала от отчаяния. Ее ругали, стыдили, отчитывали, но она ничего не могла с собой поделать — становилось только хуже, точно она падала в бесконечную пропасть, тонула в море своего горя.

Розмари казалось, она могла бы спасти отца. Если бы не вертелась перед зеркальным стеклом, если бы поднималась побыстрее... Если бы не оставила одного... Каково ему было, когда он умирал, а она убежала! Он, наверное, решил, что она бросила его. При мысли об этом Розмари выла в подушку. Потом стискивала руки и быстро шептала:

— Папочка, прости, милый, я не хотела, я хотела помочь, я люблю тебя. Господи, ну пусть папа узнает, что я его люблю и не хотела бросать...

Тогда, кажется, она помолилась искренне впервые за всю жизнь. До этого ей и о Боге-то говорили только в школе, где она ничего не воспринимала всерьез, да еще давно что-то рассказывал дряхлый священник их прихода — преподобный Райли. Он во время испанки, как говорил папа, "отправился в рай". А теперь папа сам туда отправился, к ее первой маме.

Сейчас, когда Розмари подумала, что папа откуда-то может смотреть на нее вместе с мамой Розой, ей стало чуть полегче. Все-таки можно терпеть, если знать, что он где-то продолжает жить, хотя... все равно нестерпимо хочется поговорить с ним снова, увидеть взаправду перед собой.

Постепенно Розмари стала успокаиваться, успокаивалась и ее болезнь. На смену жгучему горю первых дней пришло отупение. Раньше Розмари жила, кажется, чтобы только радовать папу. Теперь, без него, все стало бессмысленным. Какая ей разница, что арестовали старого Данбара, потому что нашли у него в комнате, в ящике стола, какие-то купюры, которые мама Илси опознала, как те, что ей недавно выдали на работе? Если полицейские такие дураки, что думают, будто Данбар, который часто еле на ногах стоит, мог справиться с папой, молодым и сильным — сами виноваты. Судья засмеет их и отпустит Данбара, а их уволят. И какая разница, что через пару дней после того, как папу похоронили, в квартиру, по словам мамы Илси, снова кто-то влез и перевернул все вверх дном?

И только одно событие ударило по равнодушию к миру, которым она обрастала, как панцирем, так, что пошла трещина.

В тот день ее выписали. Мама Илси привезла Розмари домой. Та сама не знала, хочет или боится снова увидеть папины вещи — одежду, рисунки, карандаши и краски, даже эти противные сигареты. Наверное, лучше бы увидеть, перецеловать их все по одной и снова вдоволь наплакаться... Но от папы не осталось ничего. Ни фотографии, ни наброска, ни кисточки. Мама Илси позаботилась о том, чтобы все спрятать.

А вечером пришел мистер Харрис, мамин начальник, солидный мужчина с седеющими висками. Она потом объясняла Розмари, что делает это ради нее, потому что мистер Харрис обещал отправить ее в санаторий. И ради памяти папы, в конце концов, ведь он хотел бы, чтобы его дочку вылечили, и неважно, какой ценой. И Розмари не спорила. Но когда она вспоминала, как в тот вечер в спальне родителей заскрипела кровать и стали раздаваться утробные стоны, а потом крики, ей уже не было все равно. Ей было противно.