Бессмертник (гет)

1914 год

Роза жадно втягивала воздух. Ее искусанные губы дрожали, щеки блестели от слез, лоб — от пота. Одной рукой она намертво вцепилась в матрас, другой втиснула руку Джека так, что у него уже давно онемели пальцы. Но он не смел сейчас ей об этом говорить. Такая ерунда, в самом деле. Главное, чтобы...

— Ой, мамочки, опять! Опять!

Роза бессильно разрыдалась. Джек погладил ее по голове — макушка была совершенно мокрая — поцеловал искривившиеся, сжавшиеся в страдании губы.

— Пройдет, милая. Сейчас, потерпи чуть-чуть. Ты же очень сильная, Роза. И я с тобой. Я никуда не уйду.

Роза глухо всхлипнула и пробормотала:

— А врача... не будет?

Джек глухо вздохнул. Мистер Данбар, к которому он прибежал утром, не стоял на ногах. Не помогли ни напоминания, ни угрозы, ни пара попыток на скорую руку протрезвить его, в том числе холодная вода в лицо и смачные пощечины.

— Да зачем тебе врач? — откликнулась миссис Кавендиш, коренастая старуха-соседка. Она да молоденькая Илси — единственные, кто помогал им все это время, и теперь обе были рядом. Илси как раз принесла таз с горячей водой, а миссис Кавендиш нависала над постелью Розы со знающим видом. Слишком уж знающим. Она любила упомянуть, что сама родила пятерых, но Джек не хотел задумываться, все равно ли это, что принять хоть одни роды.

— Справимся и без врача. Ты только давай, не раскисай. А ты бы пошел проветрился, не на что тут тебе пялиться.

Роза умоляюще посмотрела на Джека. Он погладил ее по руке. Никуда уходить, конечно, он не собирался.

Илси встала рядом с ним, молча глядя на огромный живот Розы, сжимавшийся под реденькой, изношенной сорочкой.

— Миссис Кавендиш, а еще долго?

Старуха пожала плечами.

— Сколько надо, столько и будет. Кто-то и целый день мучается, и дольше.

Джек в ужасе сглотнул. У Розы началось утром, когда они делили скудный завтрак, а сейчас уже вечерело. Он не знал, откуда у нее еще брались силы. Много раз она принималась кричать так, что звенело треснутое стекло в окне; срывала голос, кашляла и снова кричала, билась, выгибалась, колотила по постели. Она упала бы, если бы Джек и миссис Кавендиш ее не удерживали. Сколько же ей еще терпеть?

— Надо еще раз дойти до Данбара, — решился он. Роза стиснула его руку, и он добавил:

— Илси, пожалуйста...

— Да разве ж он уже протрезвел? — начала миссис Кавендиш, но быстрая Илси уже исчезла за дверью.

У Розы снова начались эти проклятые схватки. Она мотала головой, выла сквозь зубы, потом опять стала биться. Джек только надеялся, она хотя бы не замечает, что и он давно заливается слезами. Почему он допустил такое: чтобы она так мучилась, а он ничего не мог сделать?

Роза снова затихла, точно прислушиваясь. Вся задрожала.

— Джек, наверное, я умру. У меня внутри порвалось что-то. Кровь идет.

— Как? — Джек вскочил. — Нет-нет, Роза, доктор сейчас придет! Да где же! Миссис Кавендиш, посмотрите, что там такое!

— Да что же я увижу? — проворчала соседка, вставая у ног Розы. — Ну да, кровь есть. Так это роды, всегда кровь. Давай, потужься-ка.

Роза поманила Джека, он наклонился. Она уткнулась ему в грудь. Джек погладил ее по волосам, по спине, чувствуя, как жутко она исхудала, кажется, за один день.

— Джек, я умираю, — пробормотала Роза снова. — Надо спасти ребенка как-то, а мне конец.

— Перестань глупости говорить, — прохрипел Джек, из последних сил сдерживая рыдания. Он в самом деле не верил, не хотел верить, что жизнь Розы заканчивается именно сейчас, и он ничем не может тут помочь.

Ну вот, шаги в коридоре! Илси ворвалась в комнату и обернулась, точно боялась потерять бледного и хмурого Данбара. Он мрачно покосился на Джека — видно, затрещины еще хорошо помнил — но тут же стал возиться в ногах Розы.

— Ну что? — спросил Джек, стараясь, чтобы голос не прыгал.

— Выйдете, — бросил Данбар коротко. — Вы сейчас будете мешать.

— Я хочу, чтобы он остался, — глухо пробормотала Роза. — Джек, не уходи, пожалуйста!

— Он у вас такой нервный, что на меня возьмет да набросится, погубит и вас, и ребенка. Почему вы еще здесь? Только время тянете!

Джек поцеловал Розу в губы.

— Я буду за дверью. Видишь, доктор пришел, сейчас тебе станет легче.

Роза подавила всхлип и впилась в лицо Джека долгим, запоминающим взглядом. Потом кивнула, выпуская его руку:

— Хорошо, иди.

И Джек вышел, хотя от появления Данбара ему ничуть не стало спокойнее.

...Крики снова начались, тонкие, чудовищно-протяжные. Джек навалился на дверь, но ее, видно, заперли изнутри. Последний крик перешел в визг и замолк. Потом Роза прерывисто воскликнула:

— Джек! Джек! Я...

И все стихло на несколько секунд. А после за дверью кто-то заплакал — как-то совсем иначе, чем рыдала Роза, чем плачет взрослый человек. "Это... ребенок? Наш ребенок? Так все закончилось?"

Джек заколотил в дверь, но ему долго не открывали. Наконец миссис Кавендиш резко распахнула ее и встала в проходе.

— Дочь у тебя. Илси ее купает.

Точно с плеч гора свалилась, Джек рванулся вперед, но соседка все не пускала его.

— Роза, я здесь! — крикнул он, но ему почему-то никто не ответил. Джек застыл, похолодев от этого молчания, которое нарушало только повизгивание ребенка да плеск воды.

— Розе плохо? — спросил он почему-то шепотом.

— Да неважно, — ответила она, отворачиваясь. — Погоди, может, доктор чего сделает.

— Ничего я уже не сделаю, — раздался голос Данбара. — Подите, попрощайтесь, только она вряд ли вам что скажет уже.

На негнущихся ногах Джек вошел в комнату. Роза, мраморно бледная, смотрела в пространство затуманенными глазами. При виде Джека она чуть оживилась, слабо улыбнулась, пошевелила головой... И тут же ее пальцы судорожно скомкали простыню, из груди вырвался какой-то свистящий звук, и лицо застыло.

"Прах к праху". Холмик земли, насыпанный на могиле на кладбище для бедных, куда опустили грубо сколоченный гроб — все, что осталось от его Розы. Там будет тлеть ее тело — недавно еще такое полное жизни, а теперь обескровленное, обезображенное последними страданиями.

Ну почему это ей суждено было стать прахом, а не Джеку — песком на океанском дне? Если бы в ту страшную ночь, когда затонул "Титаник", Роза не отдала бы ему спасательный жилет — удивительно, как они умудрились его стянуть с нее, не перевернув деревяшку, на которой она лежала — если бы Джек не принял этот жилет, если бы не был таким эгоистом... "И куда бы она делась потом? Вернулась к матери и этому подонку Хокли? Скиталась бы по Нью-Йорку одна?" Да нет, тогда они правильно поступили. Но вот после...

Роза толком ничего не умела. Джек умел многое, но ни на одной работе не задерживался, ему всё хотелось рисовать, он наделся, что однажды его оценят, он прославится, и тогда они с Розой не будут знать нужды. И так манила эта мечта, что он не мог надолго задержаться ни на одной работе, куда поступал. Порой, когда у них были деньги, он решался рискнуть, надеясь сорвать куш — но видно, на встречу с Розой и спасение с "Титаника" ушла вся его удача.

А Роза была такая гордячка! Перебирая ее вещи, он нашел в кармане старого пальто Хокли тот самый бриллиант, в котором она позировала ему когда-то и из-за которого его сцапали. Видно, Хокли хотел унести побрякушку с собой, да забыл, когда накинул пальто на Розу. А она так и не попыталась этот бриллиант продать, и Джеку ничего не сказала.

Ну и правильно сделала, одни неприятности от этого камня, и с рук-то такой приметный не сбыть. Джек должен был сам что-то придумать. Это он виноват в том, что у них вечно не было денег. Что к Розе, когда настала пора, он не смог привести никого, кроме этого пьяницы Данбара. Это он, Джек, убил ее.

Осознание точно ударило по затылку, и голова опустилась, ноги подкосились. Джек сам не знал, как не упал тут же на холмик, скрывший от него Розу — всего лишь кучку земли, от которой не было сил уйти. Куда ему уходить, для чего? Как он сможет жить, понимая, что Роза умерла по его вине? Почему бы ему просто не провалиться в эту землю, туда, к ее гробу?

— Вы все еще здесь, мистер Доусон? — раздался позади старческий дребезжащий голос. Джек обернулся: рядом стоял преподобный Райли, священник здешнего прихода, совсем недавно читавший погребальную молитву над могилой Розы.

Старик задумчиво смотрел на свежий холмик. Тесный воротничок стискивал его дряблую черепашью шею, что-то черепашье было и в худом лице — наверное, распухшие веки, в щелочки которых пробивался добрый, с лукавинкой взгляд. Кожа старика была вся в пятнах, седые волосы торчали клочьями. "И все-таки он жив, а Роза мертва".

— Я понимаю, о чем вы думаете, — вздохнул преподобный Райли. — Ваша жена была очень молода.

Джек стиснул кулаки, чтобы только сдержать вдруг подступившие слезы. Священник продолжал, точно и не глядя на него:

— Я могу сказать одно: если бы она прожила не девятнадцать лет, а почти семьдесят, и большую часть жизни — полвека — вы были бы вместе, сейчас ее смерть жгла бы вам душу точно так же. Я старик, сердце мое остыло, но каждый раз, думая, что моя жена смертельно больна, я едва удерживаюсь от отчаяния. Я твержу себе, что со мной останутся наши сыновья и внуки — кровь моей жены, ее любовь — и все же понимаю, что это лишь часть ее, а мне нужна она вся. Но смерть неизбежна, приди она в девятнадцать или в семьдесят. Пусть лучше останется хоть часть, хоть воспоминание о человеке, чем не останется ничего.

Джек отвернулся: слезы все же одолели, хлынули, но не облегчили давящей боли в груди. Он помнил, что у него осталась дочь. Он знал, что должен ради Розы позаботится о ней; наверное, он полюбит ее, как единственную память об этом времени, все-таки чудесном, лучшем в его жизни — когда они были вместе с ее матерью. Но сейчас он не мог о ней думать, боль гвоздем входила в мозг.

— Ваша жена, думаю, хотела бы, чтобы вы жили и девочка ваша жила, — Райли, подойдя, потрепал его по руке. — Выполнить такую просьбу — сущий крест иногда. Но ради вашей жены его надо нести.

...Джек долго не мог придумать, как назвать малышку, точно позабыл, какие на свете бывают имена. Только одно и вертелось на языке — Роза — и когда преподобный Райли крестил девочку и спросил, как ее назвать, это имя Джек и хотел произнести. Но глядя, как мокрые волосенки дочери пламенеют в лучах апрельского солнца, отчаянно вспоминая ее мать, он почему-то не мог вслух сказать ее имя.

— Может, Розмари? — предложила миссис Кавендиш, одна из крестных матерей — второй была Илси. — Бессмертник. Вроде как память о покойнице.

— Розмарин и бессмертник — это разные травы, — робко возразила Илси, но Джек уже твердо повторил:

— Розмари.

1924 год

Розмари Доусон тосковала по воде.

Раньше, бывало, они с папой ходили в порт встречать корабли. Папа, обняв Розмари за плечи, рассказывал, какой был дождь в тот день, когда здесь сошли на берег они с мамой — первой мамой Розмари, которая ее родила и которую звали почти так же. Он был близко, теплый, пахнущий красками и табаком, веселый и ласковый, а от темных волн, бившихся о причал и борт, пахло рыбой. Розмари любила все эти запахи — без разбору, и еще ей нравилось, что волны такие злые и упрямые: пусть ничего не могут сделать ни кораблю, ни причалу, но все равно не прекращают драться. Ну хотя как — ничего не могут... Просто причал — не то место, где их власть, где они могут показать свою силу. Это как дом и школа: дома делай, что хочешь, а в школе сколько ни бейся, только сломают. Так что лучше представлять себя шпионкой в тылу врага и стараться, чтобы тебя не раскрыли.

Притворяться паинькой в школе было забавно, но не всегда просто. Очень хотелось иногда врезать идиоту Хьюго — а что, кулаки у Розмари сильные, и папа драться научил — или передразнить, как мисс Уильямс очень уж вдохновенно читает совершенно непонятные и скучные стихи. Раньше хотелось. Но теперь и на это не было сил, а тем более на то, чтобы после школы трамваями добираться до порта.

После того, как зимой Розмари переболела пневмонией, она никак не могла оправиться. Ела много, но только худела, пот прошибал то и дело, задыхалась на ходу. Доктор Блэк, к которому ее водили с детства, в последнее время осматривал ее как-то придирчиво, и его доброе круглое лицо становилось огорченным.

— Как же вы так умудрились, мисс? Вы же всегда были такая молодец, прямо образец здорового ребенка. Испанкой не заболели, как и родители ваши, продержались, и вдруг...

Потом он о чем-то, отойдя, очень тихо говорил с мамой Илси. Розмари, прислушиваясь, успела различить только слово "санаторий". А вечером папа, вернувшись, тоже тревожно шептался с мамой, потом порывисто обнял Розмари — так крепко, что ей дышать стало нечем — и чуть вздрогнул несколько раз, и макушка у нее почему-то намокла.

— Все будет хорошо, — сказал он напряженным, не своим голосом. — Мы справимся.

Розмари вправду скоро стало лучше, она даже вернулась в школу. Она теперь уставала гораздо быстрее, но папа просил потерпеть: говорил, летом ее ждет очень интересная поездка. Они всегда летом куда-нибудь ездили; если мама Илси не могла, Розмари и папа отправлялись вдвоем. Это было здорово: несколько дней в поезде, а потом какое-нибудь невообразимое место: южные болота или пустыня, или густые дебри Севера. Иногда они путешествовали пешком, ночевали под открытым небом; папа учил ее ориентироваться по звездам — от них за городом небо совершенно белое! — и мху, плавать в ледяной воде безымянных речек, бесшумно ходить по лесу, как в романах про индейцев, разводить костер, запекать в золе картофель и играть в покер. У нее все получалось, а вот рисовать она не умела не только, как папа, но и вообще не могла провести ровную линию.

...Домой Розмари возвращалась, не зная, радоваться или грустить. Хорошо, что занятия позади и можно будет отдохнуть, но дома одной будет скучно. Мама Илси на работе, а папа говорил, что около двух у него уходит поезд в Питтсбург: его туда послали по работе (он был иллюстратором в издательстве, где работала мама Илси, и судебным художником в одной газете). Розмари, проезжая на трамвае мимо больших часов какого-то банка, посмотрела на них и с досадой вздохнула: они с папой разминулись совсем ненадолго.

Соскочив с подножки трамвая, она, как обычно, поправила шляпку перед зеркальной витриной кондитерского магазина. Все же во дворе может встретиться зазнайка Джози, не хотелось бы перед ней ударить в грязь лицом. Правда, Розмари была уверена, что и так много красивее скучной белобрысой Джози: высокая, длинноногая, глаза переливаются голубым и зеленым, темно-рыжие волосы крупно вьются. Папа говорил, она вылитая мама Роза, только та носила длинные волосы: их когда-то немодно было стричь. Розмари думала, что и сама когда-нибудь отрастит косы — если, конечно, это станет модно.

В витрине отразился какой-то человек, проскользнувший за спиной. Розмари инстинктивно обернулась: как будто кто-то знакомый? Нет, со спины не разберешь, просто высокий мужчина в плаще и шляпе. Да и уходил он быстро.

Во дворе маленькие близнецы, Ллойд и Лили, увлеченно играли с йо-йо. Из распахнутого окна на втором этаже доносился фокстрот — неужто дружок Мойры заявился к ней пораньше? Подхвати мелодию, насвистывая и пританцовывая, Розмари вошла в подъезд. Консьержа, старого Данбара, не было на месте — должно быть, удрал за бутылкой. Розмари усмехнулась. Они с папой почему-то недолюбливали друг друга, а вот к ней самой Данбар всегда был очень добр, угощал сахаром и расспрашивал, как у нее дела. Правда, смотрел виновато.

Розмари принялась было шагать через две ступеньки, но выдохлась. Пришлось остановиться, чтобы передохнуть, а после продолжить путь обычным шагом. Вот и пятый этаж, и площадка, и их дверь... Приоткрытая.

Розмари замерла, соображая. Папа уехал. Мама на работе, да она бы и никогда так дверь не оставила. Значит... К ним забрались воры? Нужно вызвать полицию?

У Розмари от волнения и страха затряслись колени, она не могла заставить себя сдвинуться с места. И тут заметила кое-что еще. Из-под двери сочилась красная жидкость. "Кровь? Это в самом деле кровь?"

Оцепенение спало, Розмари бросилась к двери и рванула ее на себя.

В прихожей, у самого порога, лежал папа. Вокруг его головы растекалась кровавая лужа. Лицо его было бледно, губы и веки дергались, пальцы сжимались.

— Папочка... — Розмари опустилась около него на колени. Впервые в жизни ей было так страшно, потому что папе было плохо, а она не знала, как ему помочь. Наугад распустила галстук, расстегнула воротник рубашки — и отшатнулась: шею отца испещряла, опоясывая, цепь кровоподтеков.

Вдруг отец закашлялся, захрипел, точно силясь что-то сказать. Увы, среди свиста и булькания внятным оказалось только одно слово: "Хокли".

— Кто это, папа? Это он сделал?

Отец будто бы только что ее заметил. Его взгляд остановился на ней, сосредоточился, отец протянул к ней дрожащую руку. Розмари схватила ее, прижала к губам — и тотчас рука обмякла. Отец запрокинул голову, из горла стало рваться сипение, на губах выступила пена.

Розмари вскочила. Сидит тут, как дура, а папе плохо, ему надо помочь! Она выбежала в коридор, стала кричать, колотить во все двери, звать на помощь. Но видно, дома никого не было — первым, кого она встретила, уже спустившись, был старый Данбар. Он сбегал наверх, но быстро вернулся, вызвал полицию и "Скорую помощь", а после позвонил на работу маме.

Покуда Данбар звонил, Розмари вертелась рядом, но ждать всех внизу у нее не хватило терпения. Как ни удерживал ее старик, как ни твердил, что в квартиру нельзя входить и что-нибудь там трогать — там остался папа. Не лежать же ему одному! И Розмари снова побежала наверх, пусть с каждой минутой ее сильнее одолевала одышка.

Папа хрипеть перестал, вытянулся, стал твердый. Что-то в нем изменилось, но что — Розмари не решалась понять. Она сидела рядом, на коврике, и ждала, что папа снова откроет глаза, скажет что-нибудь, пошевельнется. Кроме этого, ничто не имело значения. В квартире, как видно было Розмари с ее места, ужасный беспорядок, книги сброшены с полок, эскизы и рисунки отца расшвыряны, ящики выдвинуты — наплевать. Но почему папа лежит совершенно неподвижно?

...Когда приехали врачи, один из них оттащил ее в сторону. Другой склонился было над папой, но живо встал и бросил полицейским, когда те поднялись:

— Мертв, но еще даже не остыл. Занимайтесь.

Не понимая, что он такое сказал, Розмари пыталась вырваться, броситься к отцу, а врач тянул ее прочь, подталкивал вниз.

— Погодите, — обернулся к ним один из полицейских, кажется, самый старший. — Труп обнаружила девочка? Не уводите ее пока, я с ней поговорю.

Розмари вздрогнула и топнула ножкой.

— Это не труп! Это мой папа!

Мужчины вокруг нее мрачно переглядывались и молчали. И вдруг, разом, остро — Розмари всё поняла. Из нее точно выпустили весь воздух. Осев у ног врача, скорчившись на ступеньке, она разрыдалась.

...Полицейский не смог допросить Розмари: ей стало слишком плохо, она задыхалась. Врачи побыстрее увезли ее в больницу. Там она пробыла долго, потому что, едва становилось лучше, вспоминала, что папа не ждет ее дома, и снова рыдала до одышки, билась, кричала от отчаяния. Ее ругали, стыдили, отчитывали, но она ничего не могла с собой поделать — становилось только хуже, точно она падала в бесконечную пропасть, тонула в море своего горя.

Розмари казалось, она могла бы спасти отца. Если бы не вертелась перед зеркальным стеклом, если бы поднималась побыстрее... Если бы не оставила одного... Каково ему было, когда он умирал, а она убежала! Он, наверное, решил, что она бросила его. При мысли об этом Розмари выла в подушку. Потом стискивала руки и быстро шептала:

— Папочка, прости, милый, я не хотела, я хотела помочь, я люблю тебя. Господи, ну пусть папа узнает, что я его люблю и не хотела бросать...

Тогда, кажется, она помолилась искренне впервые за всю жизнь. До этого ей и о Боге-то говорили только в школе, где она ничего не воспринимала всерьез, да еще давно что-то рассказывал дряхлый священник их прихода — преподобный Райли. Он во время испанки, как говорил папа, "отправился в рай". А теперь папа сам туда отправился, к ее первой маме.

Сейчас, когда Розмари подумала, что папа откуда-то может смотреть на нее вместе с мамой Розой, ей стало чуть полегче. Все-таки можно терпеть, если знать, что он где-то продолжает жить, хотя... все равно нестерпимо хочется поговорить с ним снова, увидеть взаправду перед собой.

Постепенно Розмари стала успокаиваться, успокаивалась и ее болезнь. На смену жгучему горю первых дней пришло отупение. Раньше Розмари жила, кажется, чтобы только радовать папу. Теперь, без него, все стало бессмысленным. Какая ей разница, что арестовали старого Данбара, потому что нашли у него в комнате, в ящике стола, какие-то купюры, которые мама Илси опознала, как те, что ей недавно выдали на работе? Если полицейские такие дураки, что думают, будто Данбар, который часто еле на ногах стоит, мог справиться с папой, молодым и сильным — сами виноваты. Судья засмеет их и отпустит Данбара, а их уволят. И какая разница, что через пару дней после того, как папу похоронили, в квартиру, по словам мамы Илси, снова кто-то влез и перевернул все вверх дном?

И только одно событие ударило по равнодушию к миру, которым она обрастала, как панцирем, так, что пошла трещина.

В тот день ее выписали. Мама Илси привезла Розмари домой. Та сама не знала, хочет или боится снова увидеть папины вещи — одежду, рисунки, карандаши и краски, даже эти противные сигареты. Наверное, лучше бы увидеть, перецеловать их все по одной и снова вдоволь наплакаться... Но от папы не осталось ничего. Ни фотографии, ни наброска, ни кисточки. Мама Илси позаботилась о том, чтобы все спрятать.

А вечером пришел мистер Харрис, мамин начальник, солидный мужчина с седеющими висками. Она потом объясняла Розмари, что делает это ради нее, потому что мистер Харрис обещал отправить ее в санаторий. И ради памяти папы, в конце концов, ведь он хотел бы, чтобы его дочку вылечили, и неважно, какой ценой. И Розмари не спорила. Но когда она вспоминала, как в тот вечер в спальне родителей заскрипела кровать и стали раздаваться утробные стоны, а потом крики, ей уже не было все равно. Ей было противно.

1934 год

Розмари Доусон сидела на подоконнике и наблюдала за потоком машин и пешеходов. Сверху, в золотом освещении летнего вечера, кажется, что жизнь осталась такой же легкой и блестящей даже в бедности, как десять лет назад, пока отец был еще жив. Точно не было этих десяти лет, ночной одышки Розмари и слёз отца над ней, его окровавленной головы и пены на губах. Не было скрипа родительской кровати под грузным телом чужого мужчины и нескольких унизительных лет, когда они стали позволять себе больше, чем при жизни отца — больше платьев, даже украшения, даже поездку на курорт... Тех лет, за которые она отвыкла называть Илси мамой. И других, когда, во всех смыслах оставленные мистером Харрисом — ему не по карману больше была содержанка, да еще с дочерью, и вообще издательство держать стало невыгодно, и Илси осталась без работы — они стояли в очередях за бесплатным супом и рылись в мусорных баках. Это тоже уже в прошлом, к счастью. Обе уже год, как нашли работу: Илси — машинисткой в Администрации чрезвычайной помощи, Розмари — социальным работником. Она должна была приходить к тем, кто обращался в Администрацию, и расспрашивать их подробно о доходах, сбережениях, долгах, родственниках, здоровье и питании.

Они с Илси немного откормились, чуть-чуть приоделись: кое-что получили от благотворительных организаций, а так распороли самые износившиеся старые платья, часть ткани подшили к подолу более крепких, из части выкроили шарфы, чтобы по-модному увеличить плечи. И сегодня Розмари впервые за три года пойдет в кино. Они с отцом когда-то не вылезали из кинотеатров.

В старом граммофоне крутилась пластинка с фокстротом. Та самая мелодия, что играла перед тем, как Розмари нашла отца мертвым. Странно, дико, но когда Розмари слушала эту пластинку, становилось спокойнее на душе. Почти как когда она смотрела на увеличенную фотографию отца — без всякой черной рамки, но всегда с живыми цветами в вазочке под ней.

Отец продолжал жить — в ее сердце, в воспоминаниях многочисленных друзей, в рисунках, которые дочь искала по всему Нью-Йорку. Однажды, когда у нее будет достаточно денег, она устроит его посмертную выставку. Она мечтала об этом с десяти лет. И ей плевать, принесет это доход или нет. Но лучше бы принесло — чтобы мистер Харрис, осмеявший ее тогда, подавился своим скептицизмом.

Он снова появился в их жизни. Снова стал приходить в гости, стал заваливать Илси на родительскую кровать. И при этом... Нет, наверное, Розмари просто мерещилось.

В любом случае, как ни твердила Илси, что они должны быть бесконечно благодарны мистеру Харрису, что он заплатил за санаторий, где Розмари вылечили от туберкулеза, она по отношению к нему не могла отделаться от горечи и неприязни. За то, что посмел взять Илси, когда у отца на могиле еще не осела земля. Как оказалось, мистер Харрис и раньше за ней ухаживал — даром что сам женат, и его дети старше Розмари! — а когда она овдовела, рискнул действовать более решительно. Это тоже царапало Розмари, хотя теперь, глядя сквозь годы, она понимала, что папа не был особенно влюблен в Илси. Он всегда хорошо с ней обращался, заботился, но не мог забыть маму Розу.

Пожалуй, папа отпустил бы Илси, если бы она встретила настоящую любовь. Но что-то подсказывало, что настоящая любовь выглядит иначе, чем влажные взгляды мистера Харриса, которые он бросал на мачеху, чем его жест, когда он потирал руки, покуда Илси отправляла Розмари учить уроки или спать.

И еще одного она не могла простить мистеру Харрису: что он пошел с Илси смотреть, как посадили на электрический стул старого Данбара. Это было совсем не его дело, считала Розмари, и вообще она не верила, что Данбар убил ее отца. Чуть не заплакала, когда, придя давать показания, увидела его на скамье подсудимых: он совсем поседел и сгорбился.

Она рассказала полиции, а потом судье всё: и про человека, которого видела в зеркальной витрине, и про странные следы на шее отца, и про какого-то Хокли, которого он звал перед смертью. Но они почему-то пропустили ее показания мимо ушей, как и показания редактора газеты, где работал папа: тот заявил, что не посылал папу ни в какой Питтсбург. У Розмари только уточнили, в самом ли деле Данбара не было на его рабочем месте, когда она вошла. Будто это что-то доказывало. Но для них, выходит, доказало, а значит, Розмари поучаствовала в убийстве человека, который помог ей появиться на свет. Она уже знала к тому времени: именно Данбар спас ее, когда ее мать умирала. Правда, отец все равно на его сердился, потому что Данбар не пришел раньше: он был пьян, его пришлось притаскивать Илси, которая уже тогда тайно любила отца и была готова ради него на все. Но все-таки отец иногда помогал ему, вот и с последней работой похлопотал. На беду, как оказалось.

Это все рассказывала Илси. Она вроде и тоже не верила, чтобы Данбар был способен так толкнуть отца, чтобы тот упал и разбил голову, даже и жалела старика немного, надеялась, что он умрет до того, как приговор приведут в исполнение... Но Данбар дожил до этого дня, и Илси с мистером Харрисом пошли смотреть, как его казнят.

...Звонок в дверь. Мистер Харрис явился снова. Ничего, Розмари пора идти. Она соскользнула с подоконника и стала переодеваться, досадуя, что придется все-таки заглянуть в гостиную и поздороваться.

Напудрившись, взяв сумочку, Розмари прошла из своей комнаты к гостиной. Она постучалась и сквозь стеклянную дверь заметила, как тоненькая Илси вскочила с колен мистера Харриса и поправила юбку, блузку и стриженые черные волосы.

— Войдите!

Заглянув внутрь, Розмари встретила взгляд мистера Хариса, развалившегося в кресла напротив двери. Кажется, он-то в эти годы не бедствовал, хоть и сменил род занятий не один раз. Чуть поседевший, зато и слегка раздобревший, он по-прежнему был представителен. И Розмари могла бы поклясться, что когда она вошла, мистер Харрис деловито и цепко, точно конезаводчик, осмотрел ее ноги, чуть обрисованные прильнувшей к ногам длинной юбкой.

Она знала, что у нее ноги длинные, ровные, есть на что полюбоваться, но сейчас ей захотелось смахнуть взгляд Харриса, точно ползающего по коже слизня.

— Как дела, детка? Не надоело возиться с этими ничтожествами? — мистер Харрис почему-то презирал безработных, считая, что они сами виноваты, если не могут обеспечить себя. Они сами, увы, тоже часто так считали. Жены безработных, к которым приходила Розмари, не раз жаловались ей, что неделями уговаривали мужей обратиться за помощью.

— Мы с Илси сами недавно были такими, — ответила Розмари как можно сдержаннее. — Но если надоест, я вам скажу.

Между тем взгляд мистера Харриса оставил сальный след на ее шее и очертаниях щек, спустился ниже — к плечам, к груди. Лицо вспыхнуло от гнева. Розмари закусила губу и с силой вдохнула. Пока она живет с Илси в одном доме, нужно играть по правилам.

— Конечно, скажи! Уж я постараюсь найти такой красавице более подходящее местечко, — он улыбнулся ей по-отечески ласково. Илси подозрительно на него покосилась, но тут же тряхнула головой.

— Так как называется фильм, на который ты идешь, милая?

— "Это случилось однажды ночью".

— Звучит интригующе. Может, и мы выберемся, пока он еще в прокате? — Илси вопросительно взглянула на мистера Харриса. Тот ответил равнодушно:

— Не забывай, дорогая, что я всё еще женат. Кроме того, я слышал об этом фильме не лучшие отзывы. Наивная история о двух юнцах.

— Если все дело в возрасте, мистер Харрис, — не утерпела Розмари, — то вам наверняка понравится "Джейн Эйр". Говорят, скоро выйдет экранизация. Ладно, Илси, мне пора. Не скучайте.

Чмокнув мачеху в щеку, она выскользнула из квартиры.

Внизу реальность жестоко напоминала о себе. Навстречу Розмари, летевшей на маленький праздник жизни, шли изможденные люди с пустыми глазами. Некоторые, совсем исхудавшие, спали прямо на скамейках. Розмари не в первый раз поймала себя на мысли, что привыкнуть к этому невозможно.

Ей вспомнилось, что отец рассказывал про маму — они ведь вместе прошли через знаменитое крушение "Титаника": "Она смотрела вокруг, точно ей было больно за каждого". Сейчас Розмари понимала ее, хотя люди, ей встречавшиеся, не были обречены на быструю, неизбежную смерть. Нет, они умирали медленно, но были так же брошены, как те несчастные посреди океана.

В кинотеатр она вошла с тяжелым сердцем, погруженная в грустные воспоминания. На входе ее толкнули, так что она потеряла равновесие; схватившись за косяк, удержалась от падения, но выронила сумочку.

— Прошу прощения, — раздался рядом мягкий мужской голос — на удивление, принадлежавший парню примерно ее лет, очень красивому, смуглому, с волосами цвета воронова крыла и пронзительными светлыми глазами. Он придержал Розмари за локоть и подал ей сумочку. Она не могла ему не улыбнуться.

У них оказались соседние места.

Розмари точно окунулась в море — ах, как давно она и этого не делала — такой освеженной чувствовала себя. Фильм оказался волшебный, она жадно впивалась в каждый кадр. И все-таки сердце стучало быстрее еще и оттого, что парень в соседнем кресле бросал на нее заинтересованные взгляды.

Розмари и сама украдкой посматривала на него, пытаясь решить, кто же красивее — он или Кларк Гейбл. Наконец признала, что сосед смотрится выигрышнее. Даже бледный свет экрана не мертвил его лицо — таким жаром жизни оно горело. С мужественными чертами и самоуверенной ухмылкой очаровательно контрастировали длинные застенчивые ресницы.

И вот фильм окончен; Розмари не удержалась и зааплодировала, когда в финале упал плед, именуемый "Иерихонской стеной". Виновато оглянулась на соседа: он смеялся, глядя на нее, но так добродушно, что она рассмеялась сама.

С той минуты они уже не отворачивались друг от друга надолго; так и пошли рядышком к выходу, на ходу перебрасываясь фразами, сначала несмело, точно прощупывая почву. Розмари узнала, что ее соседа по кинозалу зовут Фил Картер, что он из Питтсбурга, учится в Гарварде, а в Нью-Йорке ищет развлечений на каникулах.

— Понимаю, что это скверно звучит в такое время, — он слегка смущенно улыбнулся. — Но боюсь, притворяться несчастным безработным у меня бы не вышло.

Розмари окинула его быстрым, оценивающим взглядом. Да, он явно не знает, что такое недоедание, и вещи на нем такие, что мистер Харрис не побрезговал бы надеть.

— Получается, вы что-то вроде героини, Элли, только не сбегали ниоткуда?

— И не состою в браке.

В летнем сумраке горели фонари, витрины, окна. Вечерняя свежесть бодрила, раскалившиеся за день каменные стены и асфальт мостовых выдыхал, чуть ли не испариной покрывшись. Фил, истинный джентльмен, накинул Розмари на плечи пиджак и подал ей руку.

— Значит, как я понял, фильм вам понравился? А многие назвали бы его наивным.

— И вы тоже? — покосилась на него Розмари. — Вокруг меня столько людей, которые готовы назвать такую историю наивной, что если вы из них, пожалуй, я дойду домой одна.

— Вот поэтому я и не тороплюсь высказать свое мнение. Сначала хочу узнать ваше.

— Вы хитрый лис, да? — фыркнула Розмари и задумалась. — Наверное, я бы тоже сказала, что сюжет наивен, но...

Только сейчас она осознала, почему этот фильм так согрел ей душу.

— Видите ли, с моим родителями произошло то же самое. Ну, почти. Моя мама была из богатой семьи, а папа — бедным художником. И она сбежала с ним.

— И их преследовали, как в кино?

— Нет... — Розмари замялась. — Дело в том, что они встретились на "Титанике". Вы ведь про него слышали? Когда случилась беда, родителям удалось спастись, но мама, когда составляли списки выживших, назвалась другой фамилией. И ее посчитали умершей. А потом они с папой затерялись в Нью-Йорке.

— Получается, "Титаник" в некотором роде обвенчал ваших родителей. Тогда им следовало бы назвать вас Титанией.

— Как-как? — Розмари деланно хлопнула глазами. — Такого имени нет!

На самом деле имя она, конечно, слышала, но находила его дурацким.

— Очень даже есть. Королева фей у Шекспира.

Розмари закатила глаза.

— О нет, только не Шекспир! Учительница в школе нас с ним замучила. Из-за неё я терпеть не могу читать.

— Я, если честно, тоже, — признался Фил. — Кино — это совсем другое дело. А история ваших родителей — действительно сюжет, достойный фильма. Для полноты картины не хватает только какого-нибудь противного богача, которого вашей матери навязывали.

— Кажется, был даже он, — засмеялась Розмари снова.

Ей так легко было идти рядом с ним и болтать всякий вздор, и таким естественным показалось, что у них над головами вдруг заиграла музыка. Кто-то, видно, в комнате с распахнутым окном пытался наигрывать джазовую мелодию. В такое-то время... Впрочем, папа точно понял бы этого человека. Он всегда говорил, что сдаваться нельзя, как бы ни было тяжело.

— А играют хорошо, — заметил Фил. — Так и тянет пуститься в пляс, правда?

И правда, тянуло. Розмари посмотрела по сторонам и заметила пустую подворотню. Увлекла Фила за собой, приложив только палец к губам, положила руку ему на плечо, а его ладонь — к себе на талию.

— Ну как, пустимся? Немного. Пока никто нас не видит.

Он подмигнул и уверенно повел в танце.

— Вы всегда такая? Делаете, что вам вздумается?

— Реже, чем мне бы хотелось. Чаще всего приходится играть по правилам. Но отец учил не упускать момент, когда эти правила можно нарушить. И я каждую минуту понимаю, как он был прав.

Фил на миг задумался.

— Пожалуй, да. Всё, кажется, на нас смотрят. Пойдемте отсюда.

До дома, где жили Розмари и Илси, было рукой подать. У подъезда Розмари скинула пиджак на руки Фила и легко взбежала по лестнице. Когда обернулась с площадки, он все еще смотрел на нее и махал рукой. И хотя они не договорились о встрече, почему-то она не сомневалась, что увидит его снова.

Она взлетела ласточкой до своей квартиры, тихонько отперла дверь. В предосторожностях, как оказалось, не было нужды: Илси еще не легла. Сидела в халатике у лампы в гостиной и читала. При появлении Розмари строго посмотрела на нее.

— Мне не нравится, что ты была сегодня груба с мистером Харрисом.

Ну что ж, наедине можно было говорить без обиняков. Розмари уселась в соседнее кресло.

— А мне не нравится, как мистер Харрис смотрит на меня. Ты же видела, он меня как будто раздевает глазами.

Илси застыла, забыв перевернуть страницу. Наконец процедила:

— Видела.

— И что ты скажешь?

Мачеха отложила книжку, закрыла глаза, откинулась на спинку продавленного кресла. Не открывая глаз, раздельно произнесла:

— Я скажу: подумай.

— Что?! — Розмари приподнялась, вцепившись в подлокотники. Она не верила своим ушам.

— Но как же... Ведь ты же...

— Люблю его, хочешь сказать? — мачеха мрачно усмехнулась. — Когда-то любила. Теперь, после того, как он уходил и вот вернулся — сама не знаю. Но женщина всегда должна думать о завтрашнем дне. Рядом с ней должен быть мужчина, на которого можно положиться. Не так уж важно, останется Генри с тобой или со мной, но я не хочу, чтобы он исчезал из нашей жизни.

Розмари раздраженно дернула плечами.

— Мне в моей жизни он ни к чему. Мы не настолько бедствуем, чтобы я раздвигала ноги перед старым, противным мужиком.

— Следи за языком, девочка!

— Может, лучше тебе следить за языком, раз ты мне такое предлагаешь? — Розмари уже не смогла сдержать гнев, она чувствовала, что иначе взорвется. — Ты вырастила меня — и подталкиваешь чуть ли не в проститутки! Илси, у меня сейчас так хорошо было на душе, так легко, так честно — зачем ты все испортила?

Илси в упор посмотрела на нее.

— Вспомни, как мы с тобой рылись в мусорных баках. И тебе еще может быть разница, как у тебя на душе?

Она бросила книжку и вышла. Розмари сидела, прижимая кулак к губам, стараясь не расплакаться.

Ночью Розмари было неспокойно; не полегчало и утром, потому что Илси за завтраком демонстративно не разговаривала с ней. Розмари уже сожалела, что говорила с мачехой так резко. Пусть Илси и предлагала ей ужасные вещи, но в самом деле вырастила ее. После смерти отца не только не отдала в приют чужую девчонку, но и ни разу, как бы ни было тяжело, не попрекнула куском хлеба. Ну так и Розмари была не вправе попрекать мачеху за то, какой та стала после того, что они пережили. Тем более, в завтрашнем дне еще никто не мог быть уверен.

Об этом она лишний раз напомнила себе, когда со списками принялась обходить очередных претендентов на получение помощи. Уже которая по счету квартира, пропахшая бедой, дети с голодными, несчастными глазами, взвинченная, замотанная женщина. И хозяин с приятным умным лицом смотрел так же, как Данбар, сидящий на скамье подсудимых .

— Если я не могу заработать на жизнь себе и детям, зачем я вообще живу?

Розмари показалось, что на запястье у него она заметила рубец от бритвы. У одного папиного знакомого, тоже художника с очень бурной молодостью, были такие же. Но сейчас следовало обращать на это внимания не больше, чем на обычный порез.

— Мы направим сведения о вас священнослужителям, школьным учителям, государственным служащим или любому сообществу, которое могло бы помочь.

— Да кому угодно, только бы помогли нам! — нервно воскликнула хозяйка. — Мы которую неделю на хлебе и воде, а он едва смог признаться мне, что его уволили!

— Господи, какой стыд! — простонал хозяин, закрыв лицо руками. — Какой стыд!

Он был из "белых воротничков", а такие особенно переживали, потеряв все. Особенно винили себя.

Чувство вины... Говорят, хорошо, когда человек испытывает его — значит, есть совесть. Но Розмари ненавидела это чувство. Потому что это из-за него у отца в глазах блестели слезы, когда он говорил о маме, и Розмари было больно за него. Это из-за чувства вины, вероятно, старый Данбар не стал обжаловать смертный приговор, хоть и утверждал на суде, что не убивал папу. Ведь когда-то Данбар был врачом, но жена бросила его ради проезжего красавчика. Он стал пить, и кончилось тем, что он угробил пациентку на операции. Наверное, Данбар решил, когда его приговорили к казни, что пришел час расплаты. Илси рассказывала, когда его привязывали к электрическому стулу, он плакал и молился о прощении грехов, но больше не говорил, что невиновен. И сама Розмари не хотела лечиться от туберкулеза, потому что не могла себе простить, что убежала, когда отец умирал.

Чувство вины заставляет принимать унижения и беды, как должное, как наказание, и не пытаться себе помочь. Даже если от того, выживешь ли ты, зависит, выживут ли и другие. А разные высокопоставленные идиоты в Администрации помощи почему-то считали, что безработных следует заставлять испытывать это чувство как можно сильнее. Розмари вслух не спорила с ними, но сейчас никто из них не видел ее и не слышал.

— Вам нечего стыдиться. Сейчас всем тяжело, работу потеряли очень многие. Вряд ли все они поголовно виноваты в этом. Вы должны взять себя в руки и продержаться ради вашей жены и ваших детей.

Она не знала, помогут ли ее слова этому человеку. Помогли ли кому-то из тех, кто их слышал от нее раньше. Но все же каждый раз, произнося их, радовалась, точно бросая кому-то вызов.

...Выйдя на улицу, Розмари вздрогнула: водитель синей машины, стоящей у самого тротуара, принялся громко ей сигналить. Кажется, она уже видела эту машину утром, у своего дома, когда отправлялась на работу. Стало не по себе, но тут водитель высунулся из окна, и она узнала в нем Фила Картера.

— Привет! Я проезжал мимо, а тут вы. Не откажетесь поесть со мной мороженого?

— Вообще-то я на работе, — ответила Розмари с подчеркнутым сомнением, хотя, конечно, ей хотелось согласиться немедленно. — И если вы проезжали, то определенно медленно. Когда я вышла из дома, вы стояли.

— Вы внимательны! — Фил цокнул языком. — Я заметил, как вы входили в этот дом, и остался вас ждать. Да, ради вас я полчаса торчал в изрядной духоте. Неужели я не могу рассчитывать на компенсацию?

Он посмотрел так просительно, что Розмари не могла не растаять.

— Ее глаза на звезды не похожи...⁽¹⁾

Палец Фила нежно очерчивал брови Розмари, вздернутые к вискам.

— Нельзя уста кораллами назвать...

Его губы касались уголка ее губ.

— Не белоснежна плеч открытых кожа...

Большая ладонь скользила по плечам Розмари, под тонкой алой тканью действительно покрытым бледными веснушками.

— И рыжей проволокой вьется прядь...

— Ну уж и проволокой! — возмутилась Розмари, а он чуть поиграл мягким завитком у нее надо лбом. Потом обвел пальцем контуры ее лица:

— С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щек...

Кончик его носа уткнулся на секунду ей в шею

— И тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток...

Его руки обнимали ее по-хозяйски, губы ласкали настойчиво. Но Розмари умела увернуться, успевала ускользнуть, когда он слишком уж распалялся. Торопиться ей совсем не хотелось.

Последние недели были волшебны. Фил так же внезапно появлялся посреди ее рабочего дня и катал по разным адресам, они вместе угощались то мороженым, то хот-догами и кофе. Однажды, помнится, у Розмари выпала на тротуар сосиска. На нее тут же слетелись голуби и воробьи и принялись клевать, отталкивая друг друга, стремясь выхватить хоть мельчайший кусочек.

— Тебе это не напоминает нашу жизнь? — усмехнулся Фил.

Вечерами, и это бывало часто, они вместе отправлялись в кино, а потом он, как в первый вечер, провожал Розмари до дома в прохладе летних вечеров. В кинозале их руки лежали одна на другой, их пальцы сплетались, играя, а сами они то и дело бросали друг на друга лукавые, зовущие взгляды. Возвращаясь, они забегали в подворотни и там на пару минут припадали друг к другу в поцелуях — покуда не спугнет случайный прохожий. В салоне машины Фила его смуглые холеные пальцы скользили ей под блузку, сминали ткань юбки, тонули в коротких пушистых завитках над затылком Розмари. И все же, едва ощутив, что напряжение становится критическим, что в воздухе начинает искриться желание, Розмари выставляла вперед ладони и твердо качала головой. И он отступал, раздосадованный. Впрочем, быстро успокаивался, так что опасности она никогда не ощущала.

Розмари сама удивлялась, почему ей не хочется полностью довериться ему. Может, она чувствовала, что увлечена, но не влюблена? Хотя сравнить ей было не с чем: в те годы, когда девушки обычно влюбляются в первый раз, она старалась выжить, так что было не до романов. Любопытство ее тоже не мучило, скорее уж воспоминания о том, как скрипела кровать под мистером Харрисом и Илси, об их утробных стонах и вскриках будили брезгливость. Но было кое-что еще в Филе, что беспокоило и настораживало. Так, разные мелочи. Например, он очень старался, чтобы Илси не заметила его, просил поменьше о нем рассказывать ("Ты ведь понимаешь, у нас все не очень-то серьезно"). А как-то, обнимая Фила — было очень жарко, он сидел в салоне машины, распустив галстук и расстегнув воротник — так вот, Розмари заметила с внутренней стороны его воротничка след споротой метки. Он недостаточно тщательно выдернул нитки из дырочек. "Но зачем ему понадобилось убрать с рубашки метку?"

Между тем сам Фил недели через две после знакомства стал напрашиваться в гости — когда Илси не будет, разумеется. Сперва Розмари попыталась обратить всё в шутку.

— А я думала, ты пригласишь меня в гостиничный номер.

Он фыркнул.

— Ты же не девушка легкого поведения, Роз! Я не буду делать то, что для тебя оскорбительно.

— Так ты джентльмен? — подмигнула она задорно. — А говорили, вы не переживете, если нам добавят прав.

— Мы спрятались, — он защекотал ей шею. — А потом вылезли.

— Но я все же думаю, тебе рано пока считать себя джентльменом. Ты должен пройти какую-нибудь проверку. Вот, например, я уверена, что на тонущем корабле ты бы первый рвался к шлюпкам.

Розмари всего лишь дразнила его, но осеклась, заметив, какой у него вдруг стал жесткий и холодный взгляд. Несколько мгновений она растерянно молчала, пытаясь скрыть неловкость, потом сдернула у него с головы шляпу, напялила и принялась изображать, будто курит.

Фил рассмеялся, но смех его звучал натянуто.

В тот день Фил, как обычно, подвез Розмари по очередному адресу. Он остался ждать в машине, а она быстро поднялась по лестнице до квартиры мистера Ковальски. Видимо, польский эмигрант, наверняка потерял работу одним из первых, но за помощью обратился только сейчас.

К ее удивлению, дверь в указанную квартиру была опечатана. Розмари позвонила к соседям, ей открыла коренастая, неряшливая женщина в изношенном платье.

— Ковальски? Поляк-то? Так он вчера отравился с сынишкой вместе. Видно, совсем руки опустил. Он же одним из первых потерял работу, опять нашел и опять потерял. Жена его уж год, как от туберкулеза померла, а недавно он мне пожаловался, что и сынишка кашлять стал.

— Спасибо, — пробормотала Розмари потрясенно. Дверь захлопнулась, а она еще долго стояла, опираясь на перила, бессмысленно глядя перед собой. Розмари знала, что в случившемся нет ровно никакой ее вины, она в глаза не видела несчастного Ковальски и его сына, и все же к горлу подкатывал комок, ресницы стали влажными. "Когда это наконец все кончится... Эта катастрофа..." Вытерев глаза, она наконец спустилась вниз, на улицу.

Там тянуло грозой; порыв ветра, раздув юбку Розмари и едва не сорвав с нее шляпку, дыхнул в лица прохожих пылью. Розмари поспешила к машине.

— Что-то случилось? — заботливо спросил Фил.

— Человек, к которому я шла, убил себя и сына. Вчера. Он просил помощи, но, видимо, у него не хватило сил дождаться ее.

Фил помрачнел. Положил на руль скрещенные руки, оперся на них подбородком. Розмари удивленно на него покосилась: она не думала, что парень вроде него способен принять близко к сердцу подобную историю.

Она положила ему руку на плечо.

— Прости. Я не хотела тебя расстраивать.

— Ты не при чем. Просто неприятное воспоминание, — он опустил веки и вдохнул. — Когда началась вся эта заваруха, мой отец застрелился.

Розмари сглотнула. Как никто, она могла понять боль Фила — и осознавала, насколько бессмысленны здесь сочувственные восклицания и как жестоко молчание. Проведя ладонью по жестким черным завиткам Фила, она поцеловала его в висок.

— Мне жаль. Мне так жаль.

Фил коротко кивнул. Кадык у него дернулся.

— Знаешь... Он умер не сразу. Пуля как-то так прошла... Удачно. Или нет. Врачи надеялись на операцию, но он ее не пережил.

— Как ты выдержал это? Я с ума бы сошла, наверное.

Если уж она чуть не сошла с ума от обрушившегося факта смерти, то терпеть пытку напрасной надеждой, видеть мучения самого дорогого человека — и только для того, чтобы всё равно его потерять...

Фил побарабанил пальцами по рулю. В такт ему по стеклу застучали первые капли дождя.

— Может, мне далось это чуть легче, потому что у нас с отцом были не слишком близкие отношения. Он, знаешь, был настоящим мужчиной, из тех, для кого главное — их дело. Но все-таки его было так жаль... Он мучился, бредил... Такой большой, сильный — и совершенно беспомощный.

У Фила задрожал голос; он моргнул и потер переносицу. Обернулся к Розмари, и они потянулись друг к другу, обнялись, как дети, прильнули — сердце к сердцу, щека к щеке. Розмари невольно опустила взгляд на отогнувшийся воротничок Фила.

На сей раз, видимо, спороть метки он забыл. И если буква Ф. вполне соответствовала его имени, то вместо К. почему-то было Х. "Хаксли? Хемп? — машинально подумала Розмари и замерла — Или Хокли?" Фил говорил, что он из Питтсбурга. Именно из того проклятого города, куда собирался ехать перед смертью отец — якобы в командировку. А редактор газеты отрицал, будто посылал его туда. И почему же Филу понадобилось скрывать свою настоящую фамилию?

Розмари отстранилась, откинулась на сидении. Она думала, ее взволнованный вид сейчас никого бы не удивил, но Фил все-таки что-то заметил.

— Роз, все в порядке?

— Насколько это может быть, — она слабо улыбнулась. — По сравнению с Ковальски так точно. Знаешь, я подумала... По средам Илси иногда навещает родственницу, возвращается поздно. Можешь зайти.

Она была уверена, что если можешь, лучше идти ва-банк.

1) Здесь и далее Фил цитирует Шекспира, сонет 130, пер. С.Я. Маршака

Вернуться к тексту

Розмари провела рукой по фотографии отца. Он, как всегда, смотрел на нее веселыми, ласковыми глазами. На фотографии он походил скорее на ее старшего брата. Наверное, будь он жив, их и принимали бы за брата и сестру. Постаревшим Розмари его не могла представить. Но какое было бы счастье, если бы сейчас он сидел в соседней комнате — может, в очках, с залысинами или сединой в волосах, ставший чуть ворчливее, чуть капризней, но все так же любящий жизнь. И живой.

Ей не хотелось сейчас бороться с Филом, хитрить, обманывать. Она видела, что он чувствовал искреннюю боль, когда рассказывал ей о смерти отца. Может быть, он никому раньше не открывал душу. Но он же ей и лгал. И был, вероятно, как-то связан с тем самым Хокли. Розмари должна была узнать, как — ради отца, ради Данбара. Ради правды.

Ей почудилось, что отец с фотографии ободряюще улыбается. Она кивнула ему, и тут позвонили в дверь.

Фил появился на пороге — в отличном костюме, прекрасно пахнущий, с букетом алых роз. В руках он держал небольшой чемоданчик.

— Ты ко мне насовсем, с вещами? — рассмеялась Розмари, наблюдая, как Фил оглядывает квартиру явно с большим интересом, чем стоило бы.

— Ну, планы у меня не столь далеко идущие, но уверен, они тебе понравятся.

Он достал из чемоданчика кусок сыра, а следом большую темно-зеленую бутылку с горлышком, обклеенным серебристой фольгой.

— Пробовала когда-нибудь шампанское?

— Интересно, где бы я могла его попробовать? — хихикнула Розмари. — Такого чаю в забегаловках не наливают⁽¹⁾.

— Что верно, то верно. В этом доме есть что-то, куда я мог бы налить сей нектар?

Ничего, кроме стаканов, конечно, не было, и Фил тяжело вздохнул. Розмари вышла поставить букет в чудом пережившую все беды их семьи вазочку, потом нарезала сыр. Когда наконец уселась, Фил протянул ей стакан.

— Прошу. Ну что, за наше лето?

Розмари кивнула и чокнулась с ним. Отхлебнула немного. Вкус был приятный, чуть горький, пузырьки забавно ударили в нос.

— Неплохо, правда? — подмигнул Фил.

Она спешно поднялась, не выпуская стакан.

— О, кажется, я забыла закрыть кран, когда наливала воду для букета. Сейчас вернусь.

Прямо со стаканом Розмари пробежала в ванную и там аккуратно, стараясь не шуметь, вылила шампанское в раковину. Она заранее продумала этот трюк, поскольку подозревала, что Филу может понадобиться для чего-нибудь усыпить ее. Если ему нужно обыскать квартиру — а зачем ему еще понадобилось напрашиваться в гости — то ему придется или подмешать Розмари снотворное, или под любым предлогом ее выслать. Итак, она вернулась в комнату, прикладывая стакан к губам — делая вид, будто допивает.

— Ого, ты уже все? — удивился Фил. — Закуси хотя бы сыром. Слишком быстро. С непривычки может закружиться голова.

Розмари последовала его совету насчет сыра: она не была уверена, но все же ей казалось, что еда может как-то отсрочить или ослабить действие снотворного. Если, конечно, в шампанском оно было.

...Снотворное было. В этом Розмари смогла убедиться через полчаса, когда, вдоволь наболтавшись с Филом, как следует насмеявшись — впрочем, он будто бы немного нервничал — принялась с ним танцевать под граммофон. После первого же круга по тесной гостиной Розмари почувствовала, как непреодолимо слипаются у нее глаза, наливаются тяжестью виски, веки и лоб. Захотелось зевать, но когда она позволила это себе, легче не стало. "Предатель", — разозлилась она, но очень вяло.

— Давай присядем, — наконец попросила она. — Меня что-то клонит в сон. Это все шампанское, да?

— Я же говорил, не пей так быстро, — согласился Фил, усаживаясь с ней на диван. Она прильнула к его широкой груди, сладко вздохнула и перестала осознавать происходящее.

...Первое, что стала воспринимать Розмари, постепенно просыпаясь — звуки хлопавших ящиков. Кто-то, должно быть, обыскивать шкафчики и бюро, обыскивал торопливо и побыстрее захлопывал, не заботясь о том, чтобы не шуметь. Она еще не могла разлепить веки, когда услышала шаги: кто-то вышел из комнаты. "Я его упустила?"

Розмари заставила себя подняться с дивана, на котором лежала, вытянувшись во весь рост; кто-то, укладывая ее, снял с нее домашние туфли и расстегнул воротничок. Так, ящик хлопнул снова, на сей раз в родительской спальне. Не обуваясь, Розмари проскользнула туда на цыпочках. Испугаться она даже не успела, сердце стучало лишь от азарта.

Фил, без пиджака, но в перчатках, стоял на коленях перед комодом и рылся среди постельного белья. Очевидно, ничего не найдя, с досадой захлопнул ящик и попытался вытащить другой, но не смог. Розмари усмехнулась про себя: этот ящик мачеха всегда держала на замке. Тут были немногие вещи, оставшиеся после отца и мамы.

— Если ты не заметил, ящик заперт. А ключ висит сбоку, на гвоздике.

Фил подскочил и чуть не упал. Потрясен он был так, будто она восстала из гроба. Розмари рассмеялась бы, но после замечательного коктейля из шампанского и снотворного ее подташнивало. И это после одного глотка!

"Ладно, потом разберемся". Розмари открыла ящик ключиком и выдвинула.

— Ищи. Что тебя интересует?

Фил, все еще бледный, явно не знающий, куда деть глаза, дрожащими руками стал перебирать содержимое ящика. Стопка рисунков отца — все они изображали маму, свадебная фотография, прядь маминых длинных волос бронзового оттенка. Кусочек пробкового жилета, вырезанный в форме сердца: папа спасся с "Титаника" благодаря ему; жилет дали маме, но она заставила папу надеть его, чтобы папу хоть что-нибудь согревало, покуда они ждут шлюпки. Шифоновое платье, еще сохранявшее едва заметный оттенок лаванды: в нем мама была в ту ночь, когда они с папой соединились, пока не разлучит смерть.

Фил ощупал и кусочек пробки, и платье самым тщательным образом, но лишь скривился от досады. Розмари позволила себе злорадную усмешку.

— Думаю, вопросов у нас друг к другу накопилось достаточно. Может, начнем их уже задавать? Кто первый?

Фил мрачно на нее посмотрел, но ответил ровным тоном:

— Уступаю даме.

— Спасибо. Твоя настоящая фамилия — Хокли?

Он пожал плечами.

— Нет смысла скрывать, это так. А чем я себя выдал и откуда ты ее знаешь?

— Это уже два вопроса, но я отвечу на оба, так будет быстрее. Ты не слишком тщательно убрал метки с белья, а кое-где и вовсе оставил. Забыл, наверное. Так что я решила не пить до дна то, что ты мне наливаешь. А твоя фамилия — хотя, думаю, речь скорее шла о твоем отце — последнее, что сказал пред смертью мой. Интересно, знаешь ли ты, что его убили?

Она вперила взгляд в его лицо — но оно было уже куда спокойнее.

— Что твоего отца убили, я знаю, но понятия не имею, кто именно. Знаю одно: это был не мой отец и не те, кому он мог поручить подобное. И доказательство тому очень простое: если бы это был он, меня бы здесь не было.

Розмари немного подумала.

— Потому что он бы уже давно завладел вещью, которую ты ищешь теперь, верно? Но что это за вещь?

Фил выдохнул.

— Это непростая история. С твоего позволения, давай вернемся в гостиную, к шампанскому. Мне, если честно, нужно выпить чего-нибудь. Ты меня изрядно напугала.

— Прошу прощения, — саркастически процедила Розмари и знаком велела ему идти вперед. Она сама удивлялась, куда подевались все ее чувства, кроме злого веселья. Должно быть, годы жестокой нужды заставили ее сердце одеревенеть, и она не могла сожалеть о зарождавшейся любви и радужных девичьих мечтах. Она всего лишь хотела наконец приблизиться к разгадке страшной тайны, разрушившей ее детство.

В гостиной Фил плеснул себе шампанского, дождался, покуда осядет пена, и проглотил, как глотают лекарство. Молча прожевал кусок сыра. Наконец заговорил, часто останавливаясь, будто пытаясь точнее подобрать слова.

— Когда ты рассказывала историю своих родителей, ты упомянула, что до встречи с твоим отцом у твоей матери был жених — нелюбимый, навязанный. Им как раз был мой отец. Они вместе путешествовали по Европе. В Париже, незадолго до отплытия "Титаника", мой отец купил для твоей матери подарок — ожерелье с огромным синим бриллиантом. "Сердце океана".

— Синий бриллиант? А разве такие бывают?

— Как видишь. При эвакуации отец, как человек разумный и хладнокровный, не забыл взять с собой самую большую ценность — это ожерелье. Он положил его в карман своего пальто. Но твоя мать к тому времени уже встретила твоего отца и решила остаться на корабле с ним. Отец отдал ей свое пальто и сел в последнюю шлюпку. Вот только...

— Не проверил карманы, — закончила Розмари. На секунду ей показалось, будто тайна проясняется, но тут же она спохватилась:

— Но родители жили в бедности! Мама умерла, потому что у папы не было денег найти ей хорошего врача. А если этот бриллиант стоил так дорого...

— Почему они его не продали? Может, не знали, кому. Или боялись выдать себя, они же скрывались. Тебе их лучше знать, в конце концов. Что касается отца, он считал погибшими их обоих и бриллиант — вместе с ними. Но двенадцать лет спустя после катастрофы твой отец неожиданно позвонил моему. Он сообщил, что сохранил "Сердце океана" и готов вернуть — не безвозмездно, конечно.

Розмари открыла было рот, чтобы возразить с негодованием, но промолчала, потому что вспомнила: именно тогда отец искал деньги, чтобы вылечить ее от туберкулеза. Да, ради этого он был бы готов пойти и на унижение... И на преступление, пожалуй. Зато получала объяснение странная цепочка синяков у отца на шее — должно быть, он хотел провезти ожерелье под рубашкой, убийца застал его перед выходом и в борьбе схватил за воротник, так что ожерелье сдавило горло. Объяснялась и поездка в Питтсбург. Ведь Хокли жил в Питтсбурге? Она уточнила, и Фил ответил утвердительно.

— Ни в чем, кроме фамилии, я тебе не солгал. Так вот, мой отец напрасно прождал твоего дня три. Наконец вместе со стариком Лавджоем — его камердинер, преданнейший человек, тоже был на "Титанике" и чудом выжил — отец сам отправился в Нью-Йорк...

— И там узнал, что моего отца убили, — заключила Розмари с горечью.

— Именно. Отец с Лавджоем пытались выяснить, что же стало с бриллиантом; они обыскали вашу квартиру...

Вот откуда разгром, напугавший тогда Илси!

— Так что я всего лишь решил удостовериться сам. Они тогда ничего не нашли. Благодаря деньгам и связям отца он договорился со следователем, чтобы отца держали в курсе процесса над предполагаемым убийцей. Но, веришь ли — ничего, ни единой зацепки. Отец в итоге махнул рукой на эту историю. Однако, когда он умирал, то вспомнил в бреду и бриллиант, и твоих родителей. Я как раз был при нем. Расспросил потом Лавджоя... У меня младшие брат и сестра; после отца кое-что осталось, и немало, но все же хотелось бы нам всем покрепче встать на ноги. Не сразу удалось выбрать время, придумать план; пришлось нанять частного детектива, чтобы собрать сведения о вас с мачехой. Но вот наконец я здесь.

1) Намек на действовавший тогда в США "сухой закон", когда алкогольные напитки наливали в забегаловках под видом "крепкого чая".

Вернуться к тексту

Розмари подавила жгучую досаду. Рассказ Фила, хотя и прояснил многое, не помог в главном. Теперь она знала, что некий Хокли не имеет к смерти отца отношения. Но как же найти настоящего убийцу?

— Бриллианта у нас нет. Тебе было необязательно устраивать обыск, чтобы убеждаться в этом. Илси, когда отца убили, была на работе, а я... Мне было десять. Если бы ты в десять лет нашел отца умирающим, ты озаботился бы тем, чтобы снять с его шеи какую-то побрякушку?

— Ничего себе побрякушка, — фыркнул Фил. — Но ты права, конечно. Только где мне тогда искать бриллиант?

— Думаю, у настоящего убийцы. И это не бедняга Данбар. И я не знаю, кто, хотя, кажется, я видела его...

Розмари взглянула на часы: близилось время, когда должна была вернуться Илси.

— Давай-ка перейдем в мою комнату. И перенесем все твои вещи. Нам с тобой ведь не нужны лишние вопросы? А когда Илси ляжет спать, я тебя выпущу.

Вдвоем они перетащили чемодан и бутылку шампанского, тарелку с сыром и букет, даже шляпу. Лишь после этого Розмари начала рассказывать о том дне, когда нашла отца мертвым.

Конечно, ей непросто это далось. Очень скоро слезы потекли сами собой. Фил не прерывал ее, только накрыл ее ладонь своей. Когда Розмари закончила, поцеловал ее в висок — как она его недавно.

— Мы должны найти того, кто это сделал, Роз. Даже не из-за камня — от камня он, скорее всего, давно избавился. Но он погубил и твоего отца, и моего. Если бы мой отец получил тогда камень и пустил в оборот, может, он бы продержался в кризис... По крайней мере, у него была бы надежда.

— Но я не представляю, кто мог бы это сделать, — вздохнула Розмари. — У моего отца не было врагов. Ну, таких, какие готовы убить. Он никому не мешал. Жил себе, рисовал, любил меня и уважал Илси.

— Именно уважал? — уточнил Фил странным тоном.

Розмари проводила Фила из квартиры ночью, когда вернувшаяся Илси уже легла спать. Сама она не думала, что уснет: слишком многое пережила за вечер, слишком многое вспомнила — и услышала. Особенно ей не давал покоя последний опрос Фила.

Он сначала даже заподозрил, что в смерти отца замешана Илси: его насторожило, что отец ее именно "уважал". Розмари убедила его, что Илси не может быть замешана: мачеха слишком любила отца и была потрясена его смертью абсолютно искренне.

— Хорошо, — сказал Фил. — Но ты упоминала, что ее любовник стал за ней ухаживать еще до того, как твой отец погиб?

Это-то и грызло Розмари теперь, заставляя ворочаться с боку на бок и мять подушку в раздражающей бессоннице. Конечно, она терпеть не могла мистера Харриса — но нельзя же представить, чтобы у него настолько не было совести.

"Нельзя представить? Ты это говоришь после всего, что навидалась за последние годы?" Если люди могут от отчаяния убивать или продавать собственных детей, если можно спекулировать в голодные годы или стыдить тех, кто и без того в отчаянии... Тем более, скорее всего, убийство отца не было умышленным. Случилась драка, и его сильно толкнули.

"Но разве мистер Харрис в это время не был на работе?" Десять лет прошло. Кто мог бы вспомнить, кто бы рассказал? Илси, пожалуй — но как спросить у нее?

Завтракать Розмари вышла вялая, с тяжелой головой. Благодарно кивнула Илси, посмотревшей на нее обеспокоенно. И тут ей кое-что пришло в голову.

— Неприятный сон снился. Снова тот день, когда папу убили. Тебе снится такое когда-нибудь?

Илси грустно вздохнула.

— Иногда. Я так переживаю, что толком не попрощалась с ним.

— Мистер Харрис легко тебя тогда отпустил? Ну, когда позвонил Данбар?

Илси моргнула.

— А... Но я ведь не у него отпрашивалась, а у старшей машинистки. Его я могла и не застать, он как раз уходил на ланч.

Розмари заставила себя продолжать спокойно пить кофе, хотя сердце у нее колотилось, как сумасшедшее. "У Харриса нет алиби!" Точнее, Илси не может его подтвердить. Но кто знает, может, он вправду в тот день спокойно отправился на ланч в любимое кафе?

Или поехал поговорить с мужем сотрудницы, которую давно добивался. Ничего очень уж дурного он не планировал и не озаботился тем, чтобы его отсутствия не заметили. Но его спасло то, что они с Илси пока не были в связи — да то, что полиции оказалось достаточно арестованного Данбара. Никому и в голову не пришло, что Харрис может иметь к смерти папы какое-то отношение.

"А если он действительно никакого отношения не имеет?" Но кто тогда? Только он мог желать папе зла — он да еще отец Фила. Но отцу Фила смерть папы была невыгодна — или выгодна не раньше, чем папа отдал бы ему бриллиант.

Но против мистера Харриса лишь мотив да неясность с алиби, да еще то, что он достаточно крепок, чтобы нанести удар — а ведь прошло уже десять лет! Да и допустим, Розмари узнает правду — что же потом? Чего она хочет для убийцы? Будет добиваться, чтобы он разделил судьбу Данбара? Действительно ли ей это нужно?

...Фил сегодня не появился. Розмари его, конечно, страшно не хватало сейчас, она нуждалась в поддержке, в откровенном разговоре с тем, кто мог бы ее понять. Но с другой стороны, она чувствовала себя больной, разбитой из-за бессонной ночи и не прекращавшихся сомнений, так вряд ли смогла бы толком поговорить с ним.

"Ему самому, конечно, нужен по большей части камень. Мне эта побрякушка безразлична... Или я все же рассчитываю на какую-то благодарность? Нет, вот уж это глупо. И вообще это последнее, о чем стоит думать". Если уж искать правду, то не ради денег. И даже не ради наказания для убийцы — поняла Розмари, покуда пила кофе перед тем, как отправиться по очередному адресу. Правда ей нужна только потому, что Розмари сама хочет ее знать.

...Вечером, вернувшись домой, Розмари увидела на крючке модную шляпу мистера Харриса, сразу услышала его голос. Первым желанием было незаметно проскользнуть к себе в комнату. Но если Розмари хотела узнать правду, она должна перестать избегать его. Так что еще до того, как Илси позвала бы ее, она сама вошла в гостиную и поздоровалась настолько приветливо, насколько могла. Мистер Харрис улыбнулся сытой улыбкой, глаза у него маслено блеснули. Илси, сидевшая в кресле напротив, почему-то напряглась, так что поднялись ее острые плечи.

— А мы как раз говорили о тебе, — выдавила мачеха и смущенно опустила глаза.

Розмари вопросительно на нее посмотрела, перевела взгляд на мистера Харриса. Его толстые пальцы чуть шевельнулись.

— Я хотел бы сделать тебе подарок, детка, но не знаю, как ты к этому отнесешься. Ты когда-нибудь слышала про круизы в Гавану?

Розмари коротко кивнула. Фил успел упомянуть при ней про "пьяные рейсы" на шикарных лайнерах, про дешевый ром Гаваны, про страстных и доступных женщин. Мистер Харрис действительно считает, что это хороший подарок для нее?

— Мне кажется, тебе было бы полезно встряхнуться, освежиться. Возьмешь отпуск за свой счет и порадуешься жизни!

Мистер Харрис рассмеялся так добродушно, так лукаво на нее посмотрел, что Розмари сглотнула комок тошноты. Ее пробрала оторопь от внезапной догадки, откуда вдруг такая щедрость — и судя по угрюмому лицу Илси, подобная догадка пришла в голову и ей.

Мистер Харрис делает подарок не Розмари, а самому себе. Он, конечно, до поры не сообщит, что поплывет в Гавану тем же рейсом — но с корабля Розмари будет деться уже некуда.

В другое время Розмари отказалась бы резко, не раздумывая, не выбирая выражений. Но если сейчас эта поездка как-то поможет выяснить правду...

— Спасибо, мистер Харрис. Я согласна.

— Я лечу! — Розмари раскинула руки, покуда фигурка пони на карусели летела вперед. — Я птица, Фил!

Папа смеялся, кода она так делала — и Фил рассмеялся тоже.

— Убьешься, сумасшедшая!

А ветер бил в лицо, обдувал руки, точно крылья в стремительном полете, и душа рвалась вперед.

Спрыгнув с пони, Розмари и Фил побежали к продавцам стрит-фуда. Купили по стаканчику крем-содовой и с упоением, залпом выпили.

Глядя друг на друга, они не могли не улыбаться, и даже грядущее испытание казалось не таким уж страшным.

— Значит, он выбрал "Морро Касл"?

— Да. Третьего сентября отправимся.

— Тоже куплю билет. Я не оставлю тебя с ним одну.

Лицо Фила стало жестким, ему точно на миг прибавился десяток лет — и именно это почему-то внушало Розмари уверенность. Она благодарно кивнула и пожала ему руку.

— Надеюсь, мы сможем придумать, как добиться правды, — вот это все-таки не давало Розмари покоя.

— Думаю, сможем. Ты умна, я тоже неглуп, а теперь мы объединим усилия. Но Роз... — тут он усмехнулся. — Пусть ты не любишь Шекспира, признай: мы ведь чертовски напоминаем Ромео и Джульетту, а? Да и отец, судя по тому, как он поминал в бреду твоих родителей, пожалуй, проклял бы меня за роман с тобой.

Розмари вызывающе вскинула голову.

— А мой, если так, благословил бы хотя бы назло твоему.

Фил приобнял ее.

— Может, сейчас они смотрят на нас и понимают, какими оба были дураками.

Розмари представила это и усмехнулась.

— Ну не такими уж. Если бы моя мама и твой отец не расстались, мы сейчас могли бы быть братом и сестрой.

— Да уж, спасибо им, что не подвели нас! — Фил пригладил волосы и посмотрел в небо — светлый купол над парком.

— Но все же что такое любовь, Роз? Мир или меч? Вражду она несет или соединяет?

Розмари, не думавшей об этом прежде, показалось, что ответ очевиден.

— Думаю, если любовь посылает Бог, она такая, какой нам нужна именно сейчас.

Накануне отправления "Морро Касл" Розмари забрала из запертого ящика родительской спальни "семейные реликвии" и сложила их все у себя — под фотографией папы. В день отплытия, перед тем, как покинуть дом, со странным чувством грусти перебрала и поцеловала каждую — рисунки и мамин локон, платье и пробковое сердце — точно расставалась с родными, сомневаясь, что вернется. "Защитите меня, если можете". Напоследок поцеловала фотографию отца. "Я еду, чтобы узнать, кто виноват, почему я не могу целовать на прощание тебя самого". Взяла чемодан и тихим шагом — как щемило сердце от молчания квартиры, ведь Илси была на работе! — прошла в переднюю. Что-то дрогнуло внутри: она подумала, что, наверное, так же готовился уйти из квартиры отец, когда в дверь позвонил его убийца. Розмари, преодолевая горечь и тревогу, все же открыла дверь и вышла.

...Лайнер был залит солнечным светом, отражавшихся в стеклах галереи, казавшейся бесконечной. Черно-белый, высящийся перед собравшейся в порту толпой, он выглядел давяще огромным. "А ведь "Титаник", кажется, был еще больше", — подумала Розмари и попыталась представить себе подобного монстра. Как только родители решились приблизиться к нему? "Ну, он был поменьше небоскреба", — зазвучал в голове веселый папин голос. Розмари выше подняла голову и бодро зашагала по сходням. "По крайней мере, айсберги нам не грозят".

Не грозило ей и традиционное путешествие в третьем классе — в каюте на несколько человек, тесной и без иллюминаторов. Пусть мистер Харрис и купил ей дешевый билет, но иллюминатор в каюте был, соседка оказалась всего одна — пышнотелая, размалеванная и разряженная болтушка Пэм, и вообще каюта выглядела приятно. Белые стены, чистое покрывало и белье, довольно новая мебель.

— Показать тебе тут все? — хихикнула Пэм. — Я могу, не в первый раз еду.

В обычном путешествии так было бы разумнее, но сейчас Пэм, пожалуй, отпугнула бы мистера Харриса: ведь Розмари подозревала, что, если он поднялся на борт, то вскоре отправится ее искать.

— Спасибо. Я хочу осмотреться сама, иначе ничего не запомню.

Пэм скривила сочный, лоснящийся от помады рот.

— Запомни главное. Во-первых, капитан — грубая скотина. Во-вторых, обслуга понимает по-английски хорошо, если через раз, но чаевых очень ждет. В-третьих, танцзалы, бассейн, бары — всё общее, и встретиться можно с кем угодно, так что, сестренка, лови момент.

— Пойду — может, поймаю, — с этими словами Розмари покинула каюту и отправилась ловить мистера Харриса.

Сперва, конечно, она не удержалась и вышла на палубу — посмотреть на отплытие корабля. Она едва успела: берег уже стал отдаляться, отдельные фигурки в толпе различить удавалось все хуже. Сначала Розмари вытягивала шею или чуть приседала, ей то закрывала обзор чья-то широкополая шляпа (немодная, между прочим!), то какое-нибудь семейство стояло, слишком уж тесно прижавшись друг к другу. Наконец она проскользнула в чудом найденный просвет.

Провожающие махали вслед, посылали поцелуи, зеваки просто радовались зрелищу — но были и те, и их было много, кто посылал вдогонку лайнеру проклятия и взгляды, полные ненависти. Справедливой и заслуженной, в общем-то. За то, что, пока богачи и их любовницы отправлялись на этом чуде техники пить и развратничать, где-то пухли с голоду дети шахтеров, Центральный парк Нью-Йорк превратился в ночлежку для бродяг, во многих штатах бастовали рабочие, и полиция жестоко разгоняла их демонстрации.

Розмари вдруг стало тревожно и грустно за тех, к кому вместо нее пойдут другие социальные работники. Сумеют ли те говорить с людьми так, чтобы не унизить еще пуще, а дать надежду? Только сейчас Розмари поняла, что вопреки всему любит свою работу — именно за лучик надежды, который может подарить людям.

"Я вернусь к ним. Узнаю правду и вернусь". Но сейчас ей следовало отыскать мистера Харриса и... допустим, втереться в доверие, чтобы он расслабился, в какой-то мере перестал держать лицо. Тогда удар будет внезапным. Она дойдет только до определенных пределов, конечно. Фил обещал, что подстрахует, не допустит, чтобы их поиски обернулись для нее чем-то неприятным.

Он же предположил, что мистер Харрис, скорее всего, займет дорогой номер с ванной. Даже объяснил, как найти туда дорогу, но Розмари, конечно, не могла не заблудиться в едва знакомом месте. Уточнять дорогу у стюардов — видимо, мексиканцев — она боялась: слишком уж плотоядно они осматривали ее фигуру, точно ощупывали смуглыми потными руками. Пару раз свернула не туда, и пожалуйста: вместо коридора с каютами вышла в просторный застекленный зал, украшенный колоннами.

Невольно она потянулась вперед: такая величественная красота ей открылась. Колонны отливали перламутром, а у потолка были украшены сложными узорами из позолоченных завитков. "Видел бы это папа!" Розмари остановилась посреди зала, не замечая других пассажиров, чувствуя себя совсем простушкой в поношенном цветастом платьице и жалкой шляпке. Она совершенно не подходила этому месту — и все-таки оказалась здесь. "Пожалуй, в этом есть что-то волшебное". Папа рассказывал, что на "Титанике" однажды умудрился явиться на обед в первый класс. Интересно, чувствовал ли он то же самое — что случилось маленькое чудо? И было ли там так красиво, как здесь?

— Розмари, детка!

Она невольно стиснула сумочку. Разумеется, это удача, что он сам ее нашел, и гораздо лучше, что они столкнулись здесь, а не в коридоре, близ дорогих кают, где ей нечего делать. Но как же отвратительно снова его видеть — и еще мерзее, что он появился именно в такой момент.

"Надо преодолеть себя. Я должна изобразить, что удивлена, но не против его компании". Розмари обернулась, стараясь, чтобы уголки ее губ, растянутых в улыбке, не дрожали.

Ей показалось, мистер Харрис загораживает весь проход, заполняет весь зал, в котором резко кончился воздух. А он стоял, сунув руки в карманы, и ка будто тянул носом, принюхиваясь к вкусным запахам обеда.

— Вы тоже здесь, мистер Харрис? Какая приятная неожиданность! Здравствуйте!

Удалось продолжать улыбаться, даже когда его толстая потная рука стиснула ее ладонь.

Розмари покачивала под столом ножкой в такт регтайму. Узорные решетки, приглушенный свет, блестящее в хрустале вино — путешествие можно было бы назвать приятным. Если бы только не чувствовать, как мистер Харрис смотрит на ее декольте — точно уже ладонь просунул. Он сам дал Розмари денег на новое вечернее платье, а он денег на ветер не швыряет никогда. А Фила все нигде не было видно.

Розмари заставляла себя казаться беззаботной. Вслух она весело вспоминала, какую замечательную игру им сегодня устроили. Вскоре после отплытия по корабельной трансляции мистер Смит, директор круиза, объявил пассажирам, что начинаются учения по спасению с лайнера. Вскоре Розмари уже бежала в каюту, там вместе с Пэм лихорадочно искала спасательные жилеты, а потом они вместе отправились на шлюпочную палубу, чтобы найти шлюпку, где за ними были закреплены места. Мистер Харрис тогда заявил, что для пробежек он староват, дождался Розмари на шлюпочной палубе и встал у той же шлюпки, где остановилась и она. Дальше им объявили было, что сейчас начнутся также учения на случай пожара, но трансляцию вдруг отключили. Среди пассажиров быстро пронесся слух, будто это сделал сам капитан.

— Редкий зануда нам достался в соседи по шлюпке, — припомнила Розмари человека, который особенно возмущался отмене учений. — Как жена его терпит?

— Если она терпит. Мда, она итальянка, а он, судя по выговору, ирландец. Представляю, какие там страсти кипят за закрытыми дверями.

Розмари пожала плечами. Их соседи — щуплый человек в очках, нестарый, но с седыми усами, и его жена, эффектная, но скромная, производили впечатление людей глубоко интеллигентных. Правда, для отдыхающих оба были уж чересчур серьезны⁽¹⁾.

— Главное, чтобы он не отправился убеждать капитана, что на корабле слишком много горючих материалов. Иначе, пожалуй, расширит свои познания насчет портовой брани. Уилмотт мастер по этой части. Помнишь, как он сегодня прогнал директора рейса? Я слышал, чуть ли не взашей!

Мистер Харрис расхохотался, радуясь чужому унижению. Со стороны, возможно, это действительно было забавно. Если не вспоминать, как пассажир с седыми усами процедил сквозь зубы: "Что ж, будем надеяться, аварийная сигнализация работает исправно". И добавил, вперив в Розари яркие голубые глаза:

— Если придется прыгать за борт, мисс, советую не снимать обувь.

Сам он прихрамывал, ходил, опираясь на трость. В другое время Розмари задумалась бы, что с ним произошло такое, но сейчас ее волновало, куда пропал Фил. И вот уже наступил вечер, а он всё не появлялся.

"Скоро надо отпроситься спать, сказать, что устала. Вряд ли даже мистер Харрис будет... будет на чем-то настаивать в первый же день. И если Фил не появится, придется мне самой...." Их план требовал участия двоих, но, наверное, можно рискнуть и провернуть всё в одиночку.

— Добрый вечер, — раздался за спиной голос, от которого она едва не уронила бокал. — Приношу глубокие извинения, что вмешиваюсь в беседу, но может, ваша дама согласится составить мне компанию на танцполе?

Чего Розмари стоило не кинуться ему на шею! А заодно не стукнуть за то, что заставил ее волноваться. Вместо этого она обернулась, окинула Фила взглядом, точно впервые видела — в таком роскошном костюме уж точно впервые — и просительно посмотрела на мистера Харриса. Тот косился на Фила с неприязнью, с кислым видом жевал губами.

— Пожалуйста, мистер Харрис...

Поморщившись, тот все-таки кивнул.

Идя рядом с Филом, Розмари еле сдерживала ликование — как будто душу, точно птицу, выпустили из клетки. Выйдя на танцпол, она обернулась, бросила Филу в лицо лукавый, вызывающий взгляд, который он встретил самоуверенной усмешкой — и вот уже его рука властно сжала ее пальцы, а другая — талию, и они закружились в ритме фокстрота. Того самого — она забыла поставить пластинку перед отъездом.

— Извини, что задержался. Боялся, будет неестественно, если я подойду раньше.

— Не буду скрывать, я злилась. Но ты так хорошо танцуешь, что я готова тебя простить.

"А еще из-за этой мелодии, хотя, конечно, тут твоей заслуги нет".

— Ты точно меня простишь, если я скажу, что готов отвлекать нашего старика весь вечер. Скажи после танца, что устала, а я тут же предложу ему присоединиться к висту. Мы уже договорились — корабельный врач, еще один пассажир, дантист с немецкой фамилией, и я. Но нам нужен еще один игрок.

— Жаль, я не могу сама. В вист я не умею. А вот в покер папа меня когда-то учил.

— Как-нибудь освежим твои навыки. Но сейчас мне нужно подружиться со стариком, а за игорным столом это нетрудно сделать.

Если бы не навязчивое внимание мистера Харриса, который почти постоянно был рядом и уже не слишком церемонился, то и дело приобнимая за талию или плечи, и не постоянные мысли о том, как придется рискнуть, про следующие дни Розмари могла бы сказать, что они проходят приятно и интересно. Пэм знала кучу забавных историй и вечерами забалтывала до того, что после сложно было уснуть. Днем, чтобы меньше быть с мистером Харрисом наедине, Розмари таскала его в спортзал — раз уж ему нравилось смотреть, как она крутит педали на тренажере-велосипеде, на площадку для мини-гольфа — оба учились играть, или постоянно бродила с ним по прогулочным палубам. К немалой ее радости, к ним постоянно присоединялся Фил.

Видимо, в первый вечер, проведенный за картами, он все же набился к мистеру Харрису в приятели. В основном они с мистером Харрисом обсуждали политику — коммунистов, забастовки — разумеется, Фил поддакивал ему. К Розмари оба обращались в это время редко, так что она могла созерцать бескрайнее, бесконечное море или листать модный журнал, что одолжила у Пэм.

Все равно им рано было делать решительный шаг. Он предстоял после того, как "Морро Касл" покинет Гавану.

Между тем становилось все жарче. В каютах лучше всего было у иллюминаторов, липкий пот прочерчивал дорожки по слою пудры, так что Розмари пришлось на время от нее отказаться. Мистера Харриса разморило, он часами пролеживал в каюте или в шезлонге на палубе и потягивал коктейли. Ему было даже лень смотреть на Розмари, и она радовалась драгоценным часам свободы, пусть без Фила — он старался не оставаться с ней наедине.

Пэм тоже проводила время, раскинувшись на койке. Как сама она жаловалась, у нее не было сил даже шевелить языком. И точно, болтливость ее сошла на нет, только в день прибытия она бросила Розмари:

— От мужиков своих в Гаване на шаг не отходи.

...Порт в Гаване встретил острым запахом рыбы и пота, так что Розмари пожалела, что не может, к примеру, поднести к лицу надушенный платок. Духов у нее никогда и не бывало. Впрочем, скоро запахи сменились, превратившись в смесь ароматов цитруса и сандала, тяжелого духа копченого мяса со злыми специями и вони разлагающихся нечистот.

— Ну и мерзость, — проворчал мистер Харрис.

Розмари согласно поморщилась. Оглушительно синее небо пылало изнуряющим жаром, земля была, кажется, как сковородка. Кучки смуглых, оборванных мальчишек виднелись тут и там; некоторые посматривали на Розмари с обескураживающей откровенностью. Другие, помладше, на ломаном английском просили денег.

Харрис продирался мимо них, озираясь с отвращением. Розмари догадалась, что он не очень-то уверенно себя чувствует. Справедливости ради, как и она сама.

— Как вы быстро ходите, еле догнал! — раздался за спиной голос Фила. — Не составите мне компанию? Я как раз иду в одно проверенное место...

Розмари уловила, как у мистера Харриса вырвался вздох облегчения.

1) Имеются в виду Марк Мюир и София Сильвестри, персонажи сериала "Титаник: кровь и сталь"

Вернуться к тексту

Ах, Гавана! За проведенные там сутки с небольшим Розмари влюбилась в этот город. Пусть он и напугал ее сначала — но она быстро привыкла и к чувству настороженности, и к особому запаху — привыкла и стала наслаждаться чувством опасности, как и жаром, поначалу нестерпимым, и уже не отделяла их от готической красоты соборов, величавых домов, которым так шло обрамление пальм, и быстрых движений танцоров на улицах. Они с Филом даже не удержались и прошлись один раз, кружась, подражая местным пляскам, пусть мистер Харрис и насупился. Впрочем, Фил скоро напоил его так, что в своем номере мистер Харрис прохрапел, едва не проспав отправление.

Обратно к кораблю пассажиры вообще стекались вяло: слишком бурно, видимо, провели вечер и ночь. Однако без приключений не обошлось: на весь порт вдруг раздался голос капитана, кричавшего, видимо, в громкоговоритель, что не позволит пронести на судно контрабанду. Все, кто поднимался по сходням, на миг застыли, а один человек взял и выкинул за борт две бутылки, которые нес с собой.

— Плохо быть подчиненным, — фыркнул Фил. — Приходится терпеть разных самодуров. Это радист. Он с капитаном не ладит.

— Сброд надо держать в узде, — ответил мистер Харрис совершенно спокойно.

Розмари оставалась на палубе, наблюдая за отправлением. Гавана медленно отдалялась, ее роскошь и нищету окутывал туман. "Я еще вернусь сюда, обещаю. Вернусь, чтобы подольше и без забот тобой полюбоваться".

— Когда из твоей Гаваны уплыл я вдаль,

Лишь ты угадать сумела мою печаль.

Заря золотила ясных небес края,

И ты мне в слезах шепнула, любовь моя...⁽¹⁾

Розмари радостно обернулась на бархатный, глубокий голос Фила, нежно коснулась его руки и тоже запела:

— Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,

Я прилечу голубкой сизокрылой.

Парус я твой найду над волной морскою,

Ты мои перья нежно погладь рукою.

Он в самом деле чуть провел ладонью по ее волосам — шляпку Розмари сняла раньше, позволяя ветру обдувать голову.

— Сегодня вечером, Роз. Будь готова.

Розмари выпрямилась, сердце у нее тревожно застучало. Да, ради этого они здесь. И все же она не могла лгать себе: ей было страшно. Она пожалела даже о том, что останется в каюте одна: Пэм собиралась задержаться в Гаване подольше.

...Как привыкли за эти дни, вечером они втроем собрались за столиком в ресторане: мистер Харрис, Розмари и Фил. Фил принес с собой папку вроде той, что была когда-то у отца, и достал несколько рисунков.

— Вот набросал в каюте после отплытия. Немного похоже, по-моему?

Розмари глянула: виды Гаваны — один из соборов, театр... Видимо, дядя Тоби, папин старый приятель, перерисовал их для Фила с открыток, которые тот дал.

Мистер Харрис бросил на наброски равнодушный взгляд:

— Я в этом не разбираюсь. Детка, это ведь ты у нас дочь художника — как тебе?

Неважно, что его слова точно задели шрам. Надо держаться спокойно... Ну или можно чуть задуматься, будто погружаешься в воспоминания.

— Красиво, притом похоже. А вы рисуете только дома?

— Ну почему, и людей тоже.

Беспризорник. Танцующая кубинка. Неужели дядя Тоби тоже побывал в Гаване?

— Вы прекрасный художник, мистер Хокли. Почему бы вам не заниматься этим профессионально?

Фил рассмеялся.

— Зачем же я тогда трачу время в Гарварде, изучая право?

— Но вы могли бы совмещать. Например, стать таким художником, который... Вот знаете, рисует преступников по описаниям свидетелей.

Теперь уже захохотал мистер Харрис:

— Детка, как ты наивна! Ну кто же в положении мистера Хокли опустится до такой, с позволения, работы?

Розмари не сдержалась, гневно сверкнув на него глазами:

— Папа так начинал. И когда его убили... Художник так пригодился бы...

Мистер Харрис насупился. Розмари пылко обратилась в Филу, который явно собирался принести дежурные соболезнования:

— Да, моего отца убили, когда мне было десять. Я нашла его, умирающего, когда вернулась из школы. А перед этим в зеркальной витрине я видела убийцу!

— Почему ты считаешь, что это был был убийца? — спросил мистер Харрис неожиданно глухо.

Розмари обернулась к нему:

— Я видела у него на рукаве кровь.

Он только немного побледнел, немного дрогнула рука, он отодвинулся меньше, чем на дюйм. Но все же — отодвинулся. Розмари снова обратилась к Филу:

— Это был кто-то знакомый, я бы узнала его, наверное. Но я его запомнила только в профиль. Если бы кто-то тогда нарисовал его по моему описанию...

— А давайте сейчас попробуем! — воскликнул Фил. — Ну то есть завтра, конечно, сейчас не тот свет. Встретимся с вами, например, в зале для писем или в библиотеке...

— Пустая трата времени, — мистер Харрис старался говорить спокойно, но голос у него явственно сел. — Прошло столько лет, наверняка ты что-то забыла... Напутаешь еще...

Он снова рассмеялся, на сей раз очень нервно.

— Вот завтра и проверим, — подмигнул Фил. Розмари выдохнула: она ощущала себя измотанной.

— Прошу меня извинить. Я устала. Наверное, мне лучше лечь.

Она поднялась и быстро вышла. Фил, конечно, отвлечет мистера Харриса, тот вряд ли сразу пойдет за ней. Главное — хорошенько запереться в каюте на ночь. Жаль, нельзя сегодня пить снотворное, а то так переволновалась, что в коридоре мерещится мясная, гниющая вонь.

... На удивление, сон в ту ночь пришел сразу, едва Розмари легла — навалился всей тяжестью. И уже чуть светало, когда она проснулась от того, как кто-то толкнул дверь, потом еще раз. Затем несколько раз постучался. Минут через десять послышались крадущиеся, но все равно тяжелые шаги — и все стихло. Розмари даже сумела уснуть снова.

Утро принесло с собой новый прилив надежды и бодрости. Время шло, момент отчаянного риска был всё ближе, но после, быть может, наступит жизнь, в чем-то новая. И ради этого стоит рискнуть. За иллюминатором победительно сверкало море, а вонь, донимавшая вчера, рассеялась — должно быть, Розмари действительно просто показалось.

Днем можно было не бояться — если не оставаться на открытой палубе в одиночестве. И Розмари позавтракала в компании давнишнего ворчуна, недовольного обилием древесины и лака, и его жены, а после ушла в библиотеку — ждать Фила.

Он появился с набросками, которые дядя Тоби тоже заранее для него сделал. Уселся рядом с Ромзари, оглянулся и быстро поцеловал ее в висок. Розмари, не утерпев, игриво провела рукой по его груди. Он покачал головой:

— Поосторожней, ангел Дездемона: нам надобно скрывать свою любовь⁽²⁾.

— Ты меня и в этом обманул, — фыркнула Розмари. — Читать ты любишь. Ну ладно, слушай: ночью ко мне стучались.

Фил удовлетворенно кивнул:

— Если все пойдет по плану, то сегодня постучатся ко мне.

Они понимали, что мистер Харрис может и не пойти искать их, и в таком случае планировали наткнуться на него, будто бы погруженные в процесс рисования, как бы случайно. Но не прошло и получаса с прихода Фила, как он незаметным знаком дал понять Розмари, что мистер Харрис тоже здесь. Пришла пора начать второй акт спектакля.

— Нос... Нос был длинный... Нет, подлиннее... Без горбинки...

Она перечисляла детали внешности мистера Харриса, понизив голос, но не больше, чем обычно нужно в библиотеке. И очень скоро он, очевидно, не выдержал: над ними нависла его грузная фигура.

— Вы с утра пораньше уже трудитесь? Вот уж не ожидал от современной молодежи!

— Ну какой же это труд? — усмехнулся Фил. — Всего лишь развлечение!

— А если так, то, может, составите мне компанию на прогулочной палубе? Розмари, детка, ты пойдешь?

Он все еще улыбался ей, но в глазах его не осталось и следа желания — лишь враждебность и животный страх. "Оригинальный способ я все же выбрала, чтобы остудить его пыл". Розмари пыталась подбодрить себя шутками, но все же чувствовала, что от волнения ее знобит.

— Я оставлю вас на пару минут, — предупредил Фил. — Отнесу папку и пенал к себе в каюту.

Мистер Харрис подобрался.

— А можно взглянуть, что у вас получается?

— Пока еще ничего, — махнул рукой Фил. — Работа идет медленно.

...Он не ошибся: в ту ночь к нему постучались. К Розмари, впрочем тоже, только позднее на полчаса.

1) Фил и Розмари поют песню «La paloma» («Голубка»), написанную около 1860 года С. Ирадьером. Использован русский перевод С. Б. Болотина, Т. С. Сикорской

Вернуться к тексту

2) Фил цитирует строчку из трагедии У. Шекспира "Отелло", пер. Б. Пастернака

Вернуться к тексту

— И все же я не понимаю: почему твой отец, умирая, вспоминал моего отца? — Фил задумчиво крутил с пальцах карандаш. Они с Розмари сидели в шезлонгах на прогулочной палубе. Погода сегодня не радовала, мелкий дождь стучал в стекла. Океан выглядел сумрачно, от него веяло холодом. Впрочем, сегодня в планы Фила и Розмари не входило задерживаться на одном месте.

— Так почему? Вряд ли он сожалел, что увел твою мать. Никто не будет сожалеть об этом.

— Может, он опасался, что твой отец все же явится за бриллиантом, и пытался меня предупредить. А может... Уловил какую-то иронию судьбы, кто знает...

— И судьба, кажется, продолжает иронизировать. Мало того, что мы сошлись, так еще и вынуждены скрываться от человека, на которого охотимся.

Действительно, выглядело, как насмешка. Весь день им не было покоя: они переходили с палубы на палубу, из бара в бар, из зала в зал. Пару раз попались на глаза мистеру Харрису, но не позволили ему догнать себя.

Нужно было, чтобы страх затмил ему разум, заставил потерять осторожность.

В библиотеке наткнулись на усатого ворчуна: он тоже заметил недавнюю вонь, как и то, что теперь она пропала.

— Просто стаю сдохших крыс наконец нашли и выкинули, — попытался отшутиться Фил, но ворчун не оценил юмор. Он долго еще рассуждал про систему вентиляции, проводку и сигнализацию, но Розмари, конечно, ничего не поняла.

В половине восьмого вечера они наконец решились отправиться в ресторан. Оба переоделись, Фил прихватил окончательный вариант портрета мистера Харриса в профиль и шляпе — дядя Тоби сработал чудесно. Был риск, что мистер Харрис сам не появится за ужином, но он уже ждал их за тем из столиков, который все трое предпочитали занимать. Ждал бледный, обрюзгший, помятый, точно давно не спал.

— Как успехи с рисунком? — спросил он с настолько деланным весельем, что Розмари стало бы его жаль — если бы она не помнила про отца и Данбара.

— Как раз хотел сказать, что работа закончена. Наложил последние штрихи. Примите, мисс, — Фил достал из кармана сложенный вчетверо рисунок и протянул Розмари. Она благодарно улыбнулась, перевела взгляд на изображение — и замерла, точно громом пораженная.

— Что там такое, детка? — мистер Харрис приподнялся и перегнулся через ее плечо, опираясь на него. И тут Розмари чуть не вскрикнула — так сильно сжались его пальцы.

— Осторожнее, — невольно прошептала она. Он ослабил хватку, опустился на место. Рассеянно взялся за вилку и нож.

— Сложно сказать, можно ли узнать кого-то на этом рисунке, — выдавил он наконец. — В полицию с таким идти нельзя.

— Я все-таки попробую, — ответила Розмари глухо. Она кожей почувствовала, насколько мистер Харрис не хочет, чтобы она пережила даже эту ночь, но пообещала себе, что назло ему выживет.

Впрочем, смерть в ту ночь явно витала над "Морро Касл". Прошло совсем немного времени после того, как мистер Харрис увидел рисунок, когда в ресторан вошел старший помощник капитана и попросил музыкантов прекратить играть. Следом он обратился и к пассажирам с просьбой воздержаться сегодня от развлечений. Оказывается, капитан скончался буквально только что.

Помощник ушел, а пассажиры продолжали сидеть в оцепенении. Не по себе стало всем — и мистер Харрис, как ни странно, чуть ли не первым выдавил улыбку.

— Старина Уилмотт, однако, здорово всех подвел. Мог бы дотерпеть до берега, к чему такая спешка? Ну что ж, помянем?

В искренне мрачном молчании Фил и Розмари подняли бокалы.

За столом они провели еще около полутора часов, кое-как поддерживая тягостный для каждого из них разговор. Наконец разошлись по каютам — впрочем, Фил заметил, что еще подышит на палубе свежим воздухом. Розмари знала, что сегодняшнюю ночь он в любом случае проведет к ее каюте — за ширмами. И еще — что ей предстоит не запираться.

...Она не поняла точно, который был час, когда мистер Харрис вошел в ее каюту. Ей удалось задремать, и она проснулась от того, что кто-то легонько тряс ее за плечо. Открыла глаза: мистер Харрис сидел на краю ее постели. В слабом свете, лившемся из иллюминатора, мерцал направленный на нее револьвер. Мистер Харрис приложил палец к губам.

— Не надо шуметь, детка. Будь умницей. Просто отдай мне рисунок, и забудем всё это.

Розмари села на постели, еле выравнивая дыхание. Час пробил.

— Что забыть? Что вы убили моего отца? Не отрицайте. Вы себя выдали.

Мистер Харрис поморщился.

— Детка, тебе ведь все равно не поверят. С твоим рисунком тебя в лучшем случае подымут на смех, в худшем — ты сама пойдешь под суд за клевету. И я не убивал твоего отца. Произошел несчастный случай.

— Хотите сказать, мой отец сам виноват?

— Ну да. Он полез на меня с кулаками, мне пришлось защищаться.

— Вы складно врете, — жестко усмехнулась Розмари. — Вот только мой отец драчуном никогда не был. Что же вы ему сказали такое? Это по поводу Илси, да? Вы ведь нарочно пришли в свой перерыв на ланч, чтобы поговорить о ней?

Мистер Харирс на секунду замялся.

— Да, но тем более ты должна меня понять. Я всего лишь просил отпустить Илси... Я даже пообещал, что за это дам денег, чтобы он смог вылечить тебя! А он плюнул мне в лицо и попытался вытолкать из квартиры! Я всего лишь защищался... Сам не помню, как он очутился на полу.

— И как устраивали в квартире разгром, создавая видимость ограбления, конечно, вы тоже не помните, — ядовитый голос Фила, раздавшийся из-за ширмы, показался Розмари победным горном. Фил между тем шагнул к мистеру Харрису, направляя револьвер уже на него. Мистер Харрис булькнул и отодвинулся.

— А также вы не помните, как подкидывали найденные купюры консьержу... — продолжал Фил ласково. — А особенно — как сняли с убитого вами человека колье с бриллиантом... Должно быть, нащупали в борьбе или оно слегка выехало из-за воротничка, когда он упал. Но колье вы консьержу не подкинули — должно быть, в беспамятстве унесли с собой.

Мистер Харрис встал, сжимая револьвер.

— Я смотрю, у вас тут сговор. Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы.

— Однако, придется ответить, — Фил говорил мягко, дружелюбно. — Это единственный для вас способ заставить нас отдать рисунок и забыть обо всем. Против вас не так уж мало, и в случае нашей насильственной смерти или даже подозрительного происшествия надежные люди передадут все материалы по вашему делу в руки полиции. Поверьте, наследника стальных магнатов в клевете не обвинят.

— Но это именно клевета! — мистер Харрис явно терял терпение. — Я не запачкался тогда! Не мог!

— Это не очень-то значимо. Но ответьте на один мой вопрос, только ответьте честно, и мы забудем обо всей этой истории. Где камень?

Мистер Харрис пару минут раздумывал, по-старчески жуя губами, потом резко сказал:

— В Гудзоне. Не скрою, я хотел пустить его в оборот, но побоялся: он слишком приметный. Пришлось выбросить его в реку неподалеку от дома, где я живу.

— Годится, — кивнул Фил. — Покажете мне потом это место. Ладно, держите рисунок.

Он достал из-под подушки Розмари лист, сложенный самолетиком, и бросил Харрису. Тот лихорадочно схватил рисунок и выбежал вон. Фил тут же запер дверь на ключ.

— Боюсь, придется мне сегодня тебя скомпрометировать. Позволишь, я возьму полотенца и покрывало?

— Ложись здесь, — Розмари подвинулась на своей койке. — Я же знаю, что ты меня не тронешь, джентльмен.

Он улыбнулся и, только разувшись, но не раздеваясь, не накрываясь одеялом, лег к ней. Розмари обняла его и приникла головой к его груди. Она недоумевала, что всё так скоро закончилось, и даже ощущала странный привкус разочарования — но все-таки ей стало легче, гораздо легче и спокойнее. По крайней мере, испытания для них подошли к концу.

...Их разбудил сильный запах гари.

Они не подумали, что загнанная в угол крыса будет ошалело нападать. Что кому-то может прийти в голову сжечь рисунок, а не просто разорвать его — хотя, кто знает, не рассчитывал ли Харрис в самом деле, что огонь, быстро спустившийся к каюте Розмари, заставит ненужных свидетелей его давнего преступления замолчать? Впрочем, вряд ли и он сам знал, что аварийную сигнализацию еще раньше отключили по приказу капитана, который стремился разобщить вентиляцию, чтобы скрыть запах контрабандных шкур в трюме, как и о том, что в пожарных шлангах не окажется воды. Так или иначе, в 02.15 в шкафу в комнате для письменных принадлежностей на "Морро Касл" обнаружили возгорание, и потушить его никак не удавалось.

...Розмари и Фил проснулись от сильного запаха гари. В каюте было дымно.

— Что за черт? — Фил вскочил и обулся. — Оденься побыстрее, а я пока посмотрю.

Розмари не пришлось просить дважды, тем более, что, когда Фил распахнул дверь, дым в каюту повалил куда сильнее. Розмари намочила в умывальнике два носовых платка, один прижала к лицу сама, другой сунула Филу, когда он вернулся.

— Кажется, горит повыше, но уже спустилось к нам. Требуют, чтобы пассажиры шли на корму.

Розмари вздрогнула от неуместного, жуткого воспоминания. Стоит надеяться, что в их случае всё обойдется... По крайней мере, не придется прыгать. "И по крайней мере, сейчас мы там, где вода потеплее".

Коридор заполнялся пассажирами, наспех одетыми, кашлявшими, возбужденного переговаривавшимися.

— Зачем нам идти на корму, если нам нужно на шлюпочную палубу?

— Там огонь, наверх не доберешься.

— Мамочка, мне страшно!

— Интересно, где мы? В иллюминатор ничего не видно.

— Должны быть близ Нью-Джерси.

— Ну и дождь! Нет, в шлюпку я точно не полезу, нашли дурака мокнуть.

— Да уж, приятель, лучше стать барбекю.

Толпа не давала сбавить шаг, но Розмари оглядывалась по сторонами кое-что заметила.

— Фил, они все в жилетах.

Он на секунду остановился — тут же толкнули в спину, — выругался и побледнел. Розмари потянула его дальше.

— Что такое? Может, нам вернуться?

— Ни в коем случае! Мы задохнемся в дыму. Но... Роз, я не умею плавать.

Кто-то плеснул в душу ледяной водой. Розмари сжала руку Фила.

— Ну... Ничего. Я умею. Я тебя вытащу.

Он рассмеялся, видимо, представив это.

— Ладно, надеюсь, прыгать нам все-таки не придется.

Но они оба, как и все вокруг, уже понимали, что с кораблем большая беда. Платки подсохли и спасали от дыма хуже, он щипал глаза и заставлял задыхаться, как когда-то туберкулез. Когда толпа вынесла Розмари и Фила на корму, ненадолго стало легче: они поскорее устремились к балконам, высунули головы и оба стали жадно вдыхать соленый воздух. Их волосы сразу намокли от дождя. Впереди слабо виднелись какие-то огни — как понадеялась Ромзари, берег или другой корабль.

"Папа, мама, попросите, чтобы мы выбрались отсюда..." Она почувствовала себя маленькой, слабой, несчастной. Фил не мог ей помочь, и никто не мог. И тут вдруг она поняла, что огни уплывают в сторону.

— Мы что, поворачиваем?

Запах дыма снова стал сильнее. Рядом возник давнишний зануда с женой.

— Кажется, этот идиот, который теперь вместо капитана, разворачивает корабль подветренной стороной. Теперь ветер раздует огонь, да еще весь дым повалит к нам. Знаете, с меня хватит. Здесь больше оставаться нельзя.

— Нам придется прыгать? — его жена сильно побледнела.

— Придется, милая. Только давай-ка поищем другое место, здесь слишком близко к винтам.

Он потянул жену за собой, и Розмари с Филом, быстро переглянувшись, последовали за ним. Розмари чувствовала, как рука Фила, сжимавшая ее локоть, чуть дрожит. Между тем дым вправду все густел, валил им в лицо, заставляя тереть глаза и кашлять. Люди вокруг ложились на палубу, надеясь, видимо, что внизу дыма меньше; вот пара человек встала на ограждение и прыгнула, но слишком близко к винтам.

— О Господи! Их разрубит! — истерически вскрикнула какая-то женщина.

Мороз пробежал по коже, Розмари приказала себе просто не думать об этом и следовать за занудой — он хотя бы демонстрировал, будто что-то понимает там, где не понимал никто.

— Вот здесь будет безопаснее, — зануда остановился, осмотрелся и вдруг обратился к Филу. — Помогите-ка мне, сэр.

Он кивнул на несколько шезлонгов, стоявших на палубе рядом. Фил с ним и еще парой мужчин стали поднимать шезлонги за ножки и бросать вниз. Жена зануды обняла Розмари за плечи.

— Не бойтесь, под винты никого не затянуло. Я видела.

Конечно, она лгала, но Розмари была ей благодарна за это. Ужас рос в душе, глаза наполнялись слезами уже не от дыма.

— Ну вот, теперь можно, — зануда приобнял жену за плечи и подвел к леерам. Потом оглянулся на Розмари и стянул с себя спасательный жилет.

— Возьмите-ка, мисс.

Розмари растерялась, хотела отказаться — она же умеет плавать! — но покосилась на Фила и только поблагодарила, пожелала удачи. Когда новые знакомые прыгали, она отвернулась: ей все же было до тоски страшно.

— Ну что, теперь мы?

Пусть Фил и пытался держаться бодро, но Розмари видела: он едва шевелил пластилиновыми губами. Она протянула ему жилет:

— Сначала надень.

— Роз, — Фил сурово посмотрел на нее. — Нет.

Она разозлилась, и это встряхнуло.

— Ты мне сам только что жаловался, что не умеешь плавать. Получается, выбор у тебя — утонуть или поджариться. Или все-таки надеть этот чертов жилет. Знаешь, мертвый джентльмен в случае чего мне не поможет, в отличие от живого невежи.

Фил, по счастью, колебался недолго: в дыму становилось невозможно дышать. Быстро надев жилет, он перелез через ограждение и прыгнул вниз. Розмари осталась одна — в дыму, в поту от подступающего жара, среди криков и всплесков: в воду ныряли все чаще.

"Надо и мне". Она должна была это сделать, чтобы продолжать жить. Чтобы дальше помогать людям. Ради Илси и Фила. Ради родителей, старого Данбара, даже преподобного Райли. Ей казалось, все они, живые и умершие, окружили ее и подбадривают. Перекрестившись и стараясь дальше ни о чем не думать, Розмари перелезла через леера и прыгнула вниз, стараясь держаться прямо.

...Ей показалось, она отшибла ноги — таким сильным был удар о воду. Но все-таки тело, сильное и послушное, точно само вспомнило, что делать, и вот Розмари забилась, выныривая, прорвалась на поверхность и поплыла прочь от корабля, от товарищей по несчастью, летящих в воду следом за ней, от стульев и шезлонгов, которые все еще бросали в воду, где-то находя, и от осколков стекла, треснувшего от жара.

Наконец она ощутила, что выдохлась. Да и слишком далеко от корабля отплывать все же не стоило — ведь где-то рядом шлюпки. Хотелось отдохнуть, а для этого опереться бы на что-то... И где же Фил?

Огонь развеял тьму вокруг, и то и дело слышалось, как плещется вода от движений очередного пловца. Люди рвались к жизни.

— Фил! — крикнула Розмари что есть мочи. Раздышаться после этого удалось не сразу, но он все же позвала его снова. И почти сразу его звонкий голос ответил ей:

— Роз!

— Фил, где ты?

— Направо, Роз! И прямо! Я тут кое-что нашел!

Розмари поплыла направо и вскоре увидела Фила; он держался за шезлонг.

— Полезай сюда.

Продолжая одной рукой держаться за шезлонг, другую Фил протянул Розмари и помог ей взобраться. Она устало припала к мокрому дереву, но скоро стала ежиться: дождь не прекращал лить, лежать под ним в пропитанной водой одежде было очень холодно. Однако делать нечего: Розмари принялась выжимать платье, Фил стал помогать ей.

— Я видел Харриса, кстати.

Розмари оцепенела, но Фил спокойно продолжал:

— Он мертв. Кто-то ему голову проломил — видно, в шлюпку очень ретиво лез. Вон там плавает, видишь?

Фил показал направление, но Розмари не решилась приглядываться. Перед ними полыхал гигантским костром корабль, вода казалась оранжевой. Чудо, что они живы, а с Харриса спросят папа и Данбар. Розмари выполнила свой долг.

— Когда выберемся отсюда и придем в себя, я обшарю Гудзон, — продолжал Фил. — И в день нашей свадьбы этот бриллиант будет у тебя на шее.

Розмари слабо улыбнулась. Он не делал ей предложения и не слышал ее согласия, но сейчас обоим казалось, что не стоит тратить силы на лишние слова. И она просто ответила:

— Я не против. Но если собрался обшаривать Гудзон, придется все-таки научить тебя плавать.

...Шлюпка с корабля, который первым откликнулся на сигнал бедствия, подобрала обоих живыми.