Прекрасная идея (джен)

Роджер Сивуд не знал места на земле красивее Гельстена. В детстве и юности он мог часами гулять по берегу сердитого моря, горделивой Гринрив и ее притоков, наслаждаться пестротой цветов и тенистой прохладой зарослей. Ему казалось, золотые часы летних полдней и сумрачные ноябрьские дни, когда он завороженно наблюдал за серыми волнами, навсегда останутся в сердце, что это — самая суть его. Но стоило ему подольше пожить в столице, закованной в камень, и вот уже в Гельстен он приезжал, как турист в экзотическую страну: всё ему было ново, всё будто бы менялось, пока он отсутствовал. Точно здания ветшали, поля зарастали... И уж конечно, старели взрослые и вырастали дети.

А все же хорошо, что Гельстен еще был укрыт снегом, не обрядился в роскошные летние одежды. Иначе Роджер не знал бы, как пережить скрутившую сердце тоску и боль: последнее лето, когда Тереза уже ждала ребенка, они провели здесь, сняли коттедж на окраине, чтобы не тревожить семью брата. Жена каждое утро выходила на балкон, слушала веселую перекличку птиц, вдыхала воздух, пропитанный свежестью росы, сладостью нектара и терпкими хвойными нотками. Ближе к августу стало пахнуть яблоками, благо коттедж окружал запущенный яблоневый сад. За ним, над невысоким песчаным обрывом, начинался сосновый бор — их разделяла Рив-оф-Мэри, в этом месте узенькая и совсем заросшая: сквозь пятна ряски и кувшинок едва мерцала черная вода. Из бора порой приходили звери: нахальные белки забирались на балкон и выпрашивали есть, как-то по саду шаталась тощая лиса и что-то вынюхивала, в другой раз Тесси нашла в траве ежика. А однажды явился огромный лось, меланхолично побродил среди яблонь и удалился, прежде чем Роджеру удалось подтащить поближе фотоаппарат, всегда стоявший у них в боевой готовности.

Для жены Роджер собирал в бору чернику и обрывал с яблонь в саду "белый налив" — золотистые яблочки, налитые соком до прозрачности. Вместе они каждый вечер, покуда не выпадет роса, подолгу гуляли в полях и вдоль дороги; Тесси составляла букеты из зверобоя, цикория и ромашек и украшала ими дом. Как прекрасна она была, непривычно спокойная, точно погруженная в тихие размышления о важности своего предназначения. Она раньше говорила, что всегда метала об осмысленной жизни, но теперь смысл как будто открылся ей.

Тереза мечтала, чтобы их малыш вырос красивым, как Гельстен, и свободным, как море.

— За первое отвечаешь ты, — смеялся Роджер, — а свободолюбия, кажется, у него в избытке. Так пинается, точно хочет на волю прямо сейчас. Тебе точно не плохо?

Тесси только загадочно улыбалась и поглаживала живот, все сильнее наливавшийся.

Их мальчик — им сказали потом, должен был родиться мальчик — страстно хотел жить. Но на пороге жизни его встретила смерть.

На сей раз Роджер остановился в гостинице, однако брата не мог не навестить. Сам Сесил, возможно, не обиделся бы, но Айрини потом не дала бы покоя. Да и повидать брата, его жену и младшую дочь, умницу Флору, все же хотелось.

Сесил никогда не интересовался делами ближних своих: карты и интрижки по молодости. а сейчас — чтение романов увлекли его гораздо больше. Порой это ранило, но сейчас казалось благословением: можно было хотя бы на время забыть о боли, а заодно перестать делать вид, что никакая трагедия не способна разрушить их с Терезой брак. За ужином Роджер свободно болтал — в основном с Флорой, осуждая с ней историю Скендии, которой они оба увлекались — а Сесил и Сабина, его жена, изредка вставляли замечания. Спасибо Айрини, она проявила неожиданную тактичность: при родителях и сестре ни словом не коснулась Терезы.

Признаться, уезжая, Роджер уже знал, что места себе не найдет от тревоги за нее. Конечно, за те дни, которые он проведет в Гельстене, она может хотя бы отдохнуть от него... Но ведь она будет без присмотра, и кто знает, что придет ей в голову.

Первое время он и на кладбище ходил за ней. Их сына схоронили за оградой церкви, с убийцами и самоубийцами, совсем рядом с лесом — мало ли, кто там шатается. Но однажды Тереза заметила его и пригрозила, что нарочно сбежит в самую чащу, если он еще раз за ней "увяжется". Пришлось прекратить.

И сейчас позвонить бы — но ведь она бросит трубку, как только услышит его голос. Разве не звать ее, а только уточнить у горничной, Лотти, все ли в порядке...

Лотти доложила, что Тереза уезжала на прогулку, но вернулась довольно быстро, слушала граммофон и читала. В общем-то, подавленной не выглядела. Этого и следовало ожидать. Терезе без него было легче, и если бы всё только от него зависело, он уже освободил бы ее. Если бы еще был уверен, что в одиночку она справится...

Она так хотела быть сильной — и всегда была, сколько он ее знал. Хотя официально женщинам разрешили изучать юриспруденцию еще десять лет назад, студентки у них в университете были редким явлением. Первых из них встречали дикими выходками. вроде впущенных в аудиторию овец. Но находились те, кого было не запугать. В тот год пришло сразу три девушки. Тереза, конечно, выделялась среди них: самая красивая и самая дерзкая. Если ее подруги добросовестно конспектировали лекции и пикнуть боялись без спроса, она держалась так, точно была с радостью готова дать бой всему миру.

— Скажите, — помнится, звонко спросила она однажды, — почему, изучая Законы двенадцати таблиц, мы не осуждаем римлян за грубость по отношению к женщинам? Разве не пора открыто сказать, что римляне, пусть и внесли огромный вклад в культуру и в ту же юриспруденцию, к женщинам относились преступно?

Он тогда в задумчивости остановился у окна, загляделся на толстую ворону, под которой раскачивалась ветка рябины с пышными огненными кистями.

— А вам не кажется, мисс Джилрой, что это слишком очевидный факт, чтобы заострять на нем внимание? В конце концов, отношение к женщинам сейчас меняется в лучшую сторону, вы имеете больше возможностей, чем ваши бабушки и матери...

— Подачка с барского плеча, — Тереза сам повела плечом, красиво обрисованным складками фисташковой блузки, откидывая каштановую шелковистую косу. — Нас всего три, так что рано говорить о том, что мы далеко ушли от древних римлян. Большинство людей даже не понимает, что от них следует уходить. Посмотрите вокруг: сейчас все мои однокурсники смотрят на меня с презрением, а почему? Потому что я, женщина, посмела открыть рот! И я думаю, так и будет продолжаться, покуда все делают вид, что те, кто раньше открыто выражал презрение к женщинам, не были неправы. И потом, это просто несправедливо: тех, умерших давно, женщин, оскорбили, но мы этого не признаем...

Наверное, было неправильно, что, пока она говорила, Роджер невольно отмечал, какие у нее алые губы, точно она ела землянику, и какой фарфоровый румянец заливает ее нежные щеки. Должно быть, она надеялась, что он воспримет ее более серьезно: так ищуще она вперилась ему в лицо своими смелыми черными глазами. Да, стыдно признавать, что его чувство к ней началось с грубой страсти. Может быть, и справедливо, что в конце концов Тереза возненавидела его?

Они с Айрини договорились встретиться на следующее утро; в девять она ждала его в вестибюле гостиницы. Лицо ее было необычайно серьезным и сосредоточенным.

— Если ты согласишься, то, пока всё оформляется, девочка поживет у нас. Отец и мама не против, Флора тем более. Это, знаешь ли, она и предложила. Ты уже сказал Терезе, чтобы она подготовила детскую?

К крайней досаде Роджера, он не подумал об этом. Предусмотрительность никогда не была его сильной стороной. Но вообще, конечно, заставлять Терезу сейчас подготавливать детскую — ничего более жестокого невозможно себе вообразить. Стоит ли им вообще брать эту девочку, не ранит ли Терезу само ее появление?

Айрини подозрительно посмотрела на него.

— Только не говори, что передумал. Я не верю, чтобы ты бросил ребенка на произвол судьбы.

"Знала бы ты, что я сделал с собственным ребенком..." Их малыша, чтобы вытащить, пришлось разрезать на части — Роджер содрогался при одной мысли об этом. Однако глаза Айрини загорелись таким мрачным огнем, что он поспешил оправдаться:

— Девочка сама может не захотеть куда-то отправиться со мной. Она видит меня в первые в жизни. И может быть, надеется на возвращение брата.

Племянница только фыркнула.

— Его уже искали, он не объявляется! И куда бы он ее потащил? В колонии, чтобы она умерла от лихорадки уже через месяц?

Он любил Айрини, она трогала его горячим неравнодушием, так отличавшим ее от сдержанной Сабины и отстраненного Сесила. Но порой ее настырность и стремление решать за других, как им лучше, утомляли, да и тревожно за нее было: не все ведь будут терпеть, Айрини предстоит немало жестоких уроков.

...Приют недавно переселили в новое здание: Гельстен обрастал такими со всех сторон, кроме, разумеется, той, что выходила к морю. На вкус Роджера, эти здания напоминали корпуса фабрики, разве что уменьшенные; счастье еще, если их кирпичные стены догадывались покрасить в более светлый оттенок. Приют покрасили в светло-желтый, но краска быстро отсырела. Зайдя с Айрини внутрь, Роджер успел заметить, пока они шли к директрисе, что освещение здесь газовое — не безопасно для детей — из щелей отчаянно дует, а по полу шелестят лапками мыши. С другого конца коридора, где, видимо, была столовая, доносился запах кислой капусты.

Директриса, миссис Каттермол, уставшая и тусклая женщина средних лет, видимо, уже была предупреждена Айрини и встретила их во всеоружии: поверила документы Роджера и выложила на стол папку с личным делом девочки — Люси Лоу. Кивнула худенькой секретарше, и та вышла.

— Как видите, она из приличной семьи. И не буду скрывать, ей приходится трудно. Такое потрясение... Отец вынес ее, вернулся за матерью — та незадолго до того сломала ногу и лежала — но его зашибло упавшей балкой. Девочка все это видела, слышала... Ужасно.

— И относятся к ней тоже ужасно, — мрачно заметила Айрини. Миссис Каттермол не покраснела, лишь чуть насупилась.

— Дети жестоки. Люси сильно отличается то них, к тому же она слабая и тихая. Таким... Ничего не позволяется. Взять хоть тот случай, который вы застали... Другие ребята щипали ее, и вот она, не выдержав, толкнула одного из них. За это на нее и напустились.

— Понимаю, — кивнул Роджер. К сожалению, даже среди студентов он нередко наблюдал подобное: встречались среди них ребята, которые почему-то никому не нравились. На них обычно не обращали внимания, даже если они старались понравится, зато не спускали на малейшего промаха, какой другим сошел бы с рук. Чем это объяснить, Роджер не знал, но помнится, одна из девушек, поступивших с Терезой, оказалась как раз такой. Тесси была единственным человеком в университете, кто за нее заступался.

— Могу я увидеть девочку?

Оказалось, секретаршу как раз за ней послали. Пять минут спустя Люси Лоу появилась в кабинете: маленькое, невесомое создание в сером платьице, с длинной русой косой. Зеленоватые глаза смотрели с такой горечью, точно она ждала нового удара. Невольно сжалось сердце.

— Люси, — обратилась к ней миссис Каттермол. — Это мистер Сивуд. Он предлагает тебе пожить у него, хотя бы пока не найдется твой брат. Ты согласна?

По одному виду девочки был понятно, что она не умеет спорить и согласится на что угодно. Так и вышло: немного посопев, Люси кивнула.

— Тогда будем знакомы. Меня зовут Роджер.

Он протянул ей руку, и прошло, наверное, минуты две, прежде чем Люси робко, точно боясь обжечься, вложила свои крошечные пальцы в его ладонь. Он улыбнулся ей, но она не ответила. Может быть, за эти месяцы она забыла, как улыбаться.