Осколки здравомыслия (джен)

Утро в Айнештадте всегда начиналось с тишины. В половине седьмого Людвиг спускался по тёмной и узкой лестнице из своей квартиры и выходил на улицу, спустя десять минут он входил в часовую мастерскую — и всё это время его сопровождала тишина. Летом её нарушали шмыгавшие по переулкам собаки, весной и осенью — шагавший по крышам дождь, а зимой — исключительно хруст снега под подошвами. Его на этот раз выпало столько, сколько в иные годы едва наскребалось за всю зиму, и, видимо, должно было выпасть ещё больше.

Декабрь только начался, но уже стремительно двигался к Рождеству. На дверях появлялись еловые венки, которые полагалось вывешивать всем приличным людям, даже если они, как Людвиг, терпеть эти венки не могли. Лавочники к Рождеству становились особенно улыбчивыми, а выпечка — более разнообразной. К счастью, Людвиг оказывался в мастерской, когда город только просыпался, а уж починки часов Рождество не касалось никоим образом. В декабре люди нечасто сдавали часы в ремонт, и, как правило, это время в мастерской господина Дауэра было самым тихим: неспешно доделывались старые заказы, мастерились новые часы… И уж точно в мастерской не было никаких украшений вроде венков или вертепов, этих сценок с яслями и волхвами.

Вертеп Людвиг вообще видел только у Ханса, своего старого приятеля. Тот к вопросам веры относился с разумным сомнением, однако по неизвестной причине (возможно, имя ей было бабушка Гретхен) очень любил всякий рождественский хлам.

Когда Людвиг, стряхивая с волос редкие снежинки, вошёл в мастерскую, господин Дауэр уже был там. Он заводил большие напольные часы с кукушкой, установленные на почётном месте напротив входа.

— Доброе утро, мастер Дауэр! — произнёс Людвиг. В ответ донеслось невнятное бульканье — мастер всегда так его приветствовал.

Скривившись, Людвиг прошёл в заднюю комнату, где находилась собственно мастерская. Со вчерашнего дня его ждали карманные часы доктора Штайна — холодные, в латунном корпусе и с отломанной секундной стрелкой.

Ровно в восемь из передней послышался мерный бой часов, похожий на колокольный перезвон. Отсчитав положенное время, он сменился мерным тиканьем. Ещё через несколько минут в размеренный ход часов вклинился колокольчик над входом.

— Пойди посмотри, — бросил господин Дауэр, не поднимая головы. Он корпел над часиками какой-то светской дамы — работа была почти ювелирная.

Людвиг отложил часы доктора Штайна и вышел в переднюю. Там, сверкая золочёными пуговицами на чёрном пальто, стоял бургомистр.

— Доброе утро, господин Гросс! — Людвиг постарался придать голосу побольше вежливой учтивости. — Чем я могу вам помочь?

— Часы бы починить, — неторопливо произнёс бургомистр, выставив на прилавок большую коробку. — Музыкальные они, да только музыка не играет, что ни делай.

Работа обещала быть сложной, а раз уж принёс часы сам бургомистр, то и подавно. Людвиг записал его часы в книгу приёма и сказал:

— Прошу вас подождать немного — я позову мастера Дауэра.

— Ну что вы, молодой человек, меня служба ждёт! — усмехнулся бургомистр. — Вы сами как-нибудь тут разберитесь, а я через недельку загляну. Спешить мне некуда, часы я вам всецело доверяю.

Он вежливо улыбнулся и ушёл. «До свидания!» Людвига встретила закрывшаяся дверь.

Он тяжело вздохнул и понёс коробку с бургомистровыми часами в мастерскую. Господин Дауэр, узнав, кто сдал часы в ремонт, постановил, что займётся ими сам. Недоделанные часики светской дамы тут же перекочевали к Людвигу.

До половины второго никто не приходил. Господин Дауэр разобрал часы и возился с музыкальным механизмом. Людвиг работал у него уже лет пять, но ни разу с такими не сталкивался. Он иногда отвлекался от работы и посматривал на мастера в надежде, что тот привлечёт его хотя бы подавать инструменты. Музыкальные часы казались намного интереснее дамских часиков и уж тем более латунных часов доктора Штайна.

К половине второго Людвиг приладил секундную стрелку на место, послушал тихое тиканье для проверки и занялся дамскими часиками, когда в передней вновь зазвенел колокольчик. Отложив работу, Людвиг вышел к посетителю.

Помянешь чёрта… У двери, самозабвенно разматывая шарф, стоял Ханс. Они жили по соседству, выходили из дома примерно одновременно, и поэтому Людвиг часто имел сомнительное удовольствие лицезреть вязаные шарфы, шапки и перчатки, которые Ханс менял так же часто, как бывалый донжуан — красоток. Сейчас вот у него был красный в крупную голубую снежинку шарф, из центра которого торчала полосатая фиолетово-изумрудная шапка.

— Добрый день! — произнёс Людвиг, когда шарф был наконец размотан.

— Добрый-добрый! Ух, какая погода! — Ханс приветственно улыбнулся, пытаясь пристроить шарф под мышкой. Объёмистая коробка, которую он держал в руках, всячески этому мешала.

— Обычная для начала декабря. — Людвиг пожал плечами и, указав на коробку, спросил: — Часы?

— Очень может быть. Наш брат-архивист подолгу носу на улицу не кажет… Часы? Ах да, часы! Вот, полюбуйся! — Он взгромоздил коробку на прилавок и, наконец пристроив шарф, стянул шапку. Желтоватые волосы встали дыбом, но Ханс не обратил на это внимания.

Людвиг открыл коробку. Часы ощетинились бесчисленными финтифлюшками так, что не сразу и поймёшь, с какой стороны к ним подступиться. Высмотрев среди завитков, розеток и птичек место, за которое можно было бы ухватиться, Людвиг осторожно извлёк часы из коробки и поставил на прилавок. Ханс уставился на них, как будто впервые видел. Тяжёлые, из тёмного дерева — в прошлом веке они считались достойным украшением мужского кабинета. В век современный их финтифлюшечная вакханалия годилась разве что для комнаты пожилой дамы.

— Что с ними? — спросил Людвиг, не дождавшись, когда Ханс сам начнёт жаловаться.

— Да чёрт их разберёт! Вроде ходят как надо, но с такими хрипами, будто вот-вот сломаются. Ну вот, опять! Послушай. А им не так много лет. У бабушки моей были, помню, часы, доставшиеся ей ещё от прабабки…

Людвиг бы с радостью выслушал рассказ о Хансовой прабабке… когда-нибудь потом. Сейчас ему, причём по просьбе самого же Ханса, требовалось слушать часы. Жестом попросив тишины, он вслушался в тиканье. Часы действительно хрипели: механизму внутри определённо что-то мешало.

Хансу, видимо, надоело молчать, и он завёл светскую беседу:

— Как мама? Пока не надумала к тебе переехать?

— Нет, — буркнул Людвиг, не отвлекаясь от часов. — Три месяца назад была жива и прекрасно себя чувствовала.

— Вот как. Три месяца назад! — воскликнул Ханс. — Да от нас до Митбурга даже по осеннему бездорожью почта доходит в худшем случае за четыре дня! Дай угадаю: ты ей и не предлагал.

Людвиг покосился на закрытую дверь мастерской. Господин Дауэр очень трепетно относился к вопросам семьи, и восклицания Ханса, случись мастеру их услышать, могли стоить Людвигу места подмастерья. К счастью, господин Дауэр, очевидно, был всецело увлечён часами бургомистра.

— Их с отцом дом в Митбурге всяко лучше моей квартиры.

Людвиг жил в небольшой клетушке почти под самой крышей — выше был только чердак — и никогда не думал о том, чтобы пригласить туда родителей.

— С отцом? — удивился Ханс. — И за столько лет дружбы ты ни разу не обмолвился о нём! Поверить не могу…

— Очевидно, что у каждого человека есть не только мать, но и отец. Исключение было одно — его день рождения через месяц.

— Моя ошибка, признаю. — Ханс неловко хмыкнул и пояснил: — Привык, что люди молчат о своих родственниках только в весьма определённых случаях… Так значит, твой отец жив? Может, вы с ним ещё и в хороших отношениях? Ну, таких, знаешь, когда поздравляешь с Рождеством… раз в три года.

В весьма определённых случаях… Да, часы обычно начинают хрипеть, если ход механизма нарушает что-то мелкое — щепка, к примеру.

— Как правило, я отправляю им открытки, — сообщил Людвиг, не совсем понимавший, почему Хансу так важно это знать.

— И чем они отвечают на этот… безусловно, трогательный жест сыновней привязанности?

— Пространными письмами и хроникой Митбурга за прошедший год.

Щепка! Маленькая деревянная щепка, отколовшаяся от внутренней части корпуса. Часы нужно будет разобрать и почистить. Возможно, придётся немного повернуть сам механизм.

— Совершенно тебе не интересной, понимаю. Хоть проси тебя их мне завещать! Впрочем, с местной зимой и моими бронхами… — Ханс демонстративно кашлянул. — Рождественский подарок?

Как бы разобрать часы, не повредив украшения? Тот, кто их делал, должен был это предусмотреть.

— Завещаю, их уже сейчас на целый архив накопилось.

— Что ж, значит, подарка ждать не приходится. Ну да я не в обиде: если уж мать получает от тебя лишь открытки… Постой-ка. — Он вдруг прервался и спросил: — А братья у тебя есть, сёстры? Уж им-то ты точно посылаешь хоть сладости к празднику!

— Ты бы ещё про невесту спросил! — фыркнул Людвиг. — Нет у меня их.

— Погоди! Какую невесту? — опешил Ханс.

Людвиг поднял голову и посмотрел ему в лицо. Ханс со своими взъерошенными волосами выглядел настолько изумлённым, словно ему о втором пришествии объявили.

— Никакую. Отсутствующую, — отчеканил Людвиг, чтобы не допускать двойных толкований.

— А, ясно. Тут я тебе не судья, сам знаешь: кольцо на пальце знаменует брак, и из колец выковывают цепи… — продекламировал Ханс, по-видимому, кого-то цитируя, и негромко рассмеялся. — Мне в архиве руки нужны свободные, да и голова тоже. Нет, конечно, если я когда-нибудь встречу девушку, готовую каждый день ждать, пока я вернусь из архива, умеющую саму себя занять… Только не вязанием! Бабушка моя — настоящая мастерица, таких шапок я больше ни у кого не видел. Только ведь их все носить надо, иначе — огорчится. А если и моя невеста…

Вот оно! Людвиг тщательно осмотрел часы и всё-таки отыскал, где открывается крышка корпуса. Он уже собирался заглянуть внутрь, когда в мастерской раздался лязг. Что-то стукнуло, зазвенело, а затем послышалась ругань мастера.

Оставив Ханса и часы в компании друг друга, Людвиг выскочил из передней.

— Мастер Дауэр, что случилось?

Часовщик собирал с пола разлетевшиеся инструменты и блестящие серебристые пластины. Первые он не глядя бросал в ящик, вторые раскладывал на столе. Заметив Людвига, мастер скривился и вопросил:

— Где тебя черти носят?

— Часы принимаю. Вам нужна помощь?

— Нет, сам соберу. Заканчивай там и возвращайся к работе.

— Будет сделано, мастер.

Вернувшись в переднюю, Людвиг сообщил:

— Часы требуют чистки. Оставь их здесь на несколько дней.

Ханс обрадовался.

— О, так ты разобрался, что с ними не так! Я знал, что ты поможешь. Тогда я…

— Часы можно будет забрать через три дня. Хорошего вечера.

Людвиг убрал часы в коробку и уже открыл дверь в мастерскую, чтобы уйти, когда Ханс снова заговорил:

— А. Конечно-конечно, не смею больше тебя задерживать. Хорошего вечера. И заходи как-нибудь! Бабушка будет рада.

— Как-нибудь, — повторил Людвиг.

Ханс тщательно обмотался шарфом и наконец-то ушёл. Интересно, как в архиве относятся к тому, что их сотрудник шатается где попало посреди рабочего дня?

Людвиг вернулся в мастерскую. Не то чтобы у него было очень много работы, но её всё равно надо было делать. Его ждали дамские часики, финтифлюшечная вакханалия Ханса и ещё несколько механизмов. Господин Дауэр же продолжал колдовать над часами бургомистра, подслеповато щурясь и бормоча себе под нос:

— Музыка, музыка… Придумают тоже! Часы с музыкой, будто им кукушек мало! И подмастерье невесть где шляется… а работа стоит!

Людвиг скрипнул зубами: это не работа стоит, это чёртов Ханс болтает без умолку. Впрочем, господин Дауэр бурчал постоянно… Следовало давно привыкнуть.

— Чёрт бы побрал эту музыку! — продолжал мастер, лязгая разложенными по столу пластинами. — Фрау Миннезанг придёт сегодня в шесть. Ты закончил?

Людвиг придирчиво осмотрел часики. Все блестящие стёклышки были приклеены на положенные места, стрелки — отполированы, претенциозная гравировка «Луноликой Диане от преданного поклонника» — очищена. Клей должен был подсохнуть, но к шести успеется.

— Закончил. Есть ли какие-то срочные работы?

Господин Дауэр мрачно осмотрел вывернутые внутренности бургомистровых часов и поинтересовался:

— В каком, по-твоему, порядке должны лежать эти пластины? Однажды тебе тоже придётся чинить что-то этакое.

Людвиг заподозрил, что мастер просто перепутал все детали, когда они разлетелись, но всё-таки приблизился к его столу и склонился над пластинами. Казалось правильным, что их необходимо разложить по размеру.

— От меньшей к большей либо наоборот, — предположил Людвиг.

— Пожалуй, пожалуй… Свободен.

До самого вечера Людвиг разбирал финтифлюшечную вакханалию под недовольное бухтение мастера. Догадка подтвердилась: от внутренней части корпуса откололась щепка, и механизм жадно её заглотил. Отдавать изжёванную гадость он ни в коем случае не хотел, так что часы пришлось разбирать полностью. Украшательства едва уместились на столе, а на нумерацию истратился недельный запас бумажек.

Фрау Миннезанг — дородная дама, некогда блиставшая в опере, кажется, в качестве контральто, — почтила часовую мастерскую своим присутствием в четверть седьмого. Отдав ей часы, Людвиг засобирался домой: начиналась метель и он рисковал остаться ночевать в мастерской. Не хотелось бы — спать Людвиг предпочитал у себя дома, а не на скрипучей кушетке в окружении поломанных будильников.

— До свидания, мастер Дауэр! — сказал Людвиг и, не получив ответа, вышел в белую мглу.

Метель накрыла город основательно, как тяжёлое ватное одеяло. Оно, как подобает старой вате, забивалось в нос и кололо, не давая дышать. Ветер постоянно срывал капюшон, и его приходилось придерживать руками. Помогало слабо — хищный свист всё равно отгибал края капюшона и ввинчивался в уши. От холода становилось даже немного больно: уже у дома порыв ветра налетел с такой силой, что Людвигу показалось, будто его ударили.

Поднявшись в свою квартиру, Людвиг сбросил заснеженное пальто, завесил окно поплотнее и поставил чайник. Где-то в недрах шкафа хранилось немного заварки для редких чаепитий. Чтобы её найти, пришлось перебрать весь кухонный шкаф, выставить треснувшую тарелку, которую всё руки не доходили выбросить, отогнать паука от банки с джемом, если это вообще был джем… Да, пожалуй, заварку уже давно стоило переставить на полку над столом, так было бы удобнее. Чайник вскипел быстрее, чем Людвиг успел навести порядок.

Свежезаваренный чай немного отдавал пылью, но исправно грел, а большего от него и не требовалось. Холод отступил, только левое ухо продолжало болеть, и краснота с него не сходила. Может, действительно ушиб? Утром Людвиг видел на карнизах свежие сосульки: такому ветру было бы вполне под силу сбросить одну из них.

Остаток вечера Людвиг провёл над книгой, присланной родителями вместе с последним письмом. На самом деле, большая часть его чтения состояла из вдумчивого изучения потолка — стихи, составлявшие всю суть этой книги, читались хоть и с интересом, но медленно. Их требовалось обдумать.

Улёгшись наконец спать, Людвиг с головой завернулся в одеяло. Обычно этого хватало, чтобы наутро о вечернем холоде ничего не напоминало. Хотя обычно и уши так сильно не замерзали.

Увы…