Эфир и лондонский туман (гет)

Ключ щёлкнул в двери кабинета. Чуя взглянул через плечо, уже собираясь возмутиться по поводу вторжения в его личное пространство до ужина, и замер.

— …Господи, — выдохнул он.

На пороге стоял… мальчишка.

Ростом чуть выше Чуи. В его тёмных брюках, подпоясанных ремнём и подкатанных до щиколоток, рубашка под старым жилетом сидела свободнее, чем следовало бы, но не критично. Зато спина казалась шире, чем у Акико в платье. На голове — плоская кепка, из‑под которой не выбивалось ни единой пряди. Лицо знакомое до боли, но… другое. Непривычное.

Брови были подрисованы углём шире и прямее, мягкий излом исчез, взгляд стал чуть мрачнее, резче. На одной щеке полосой лёг неаккуратный серо‑чёрный след, будто провели пальцем в сажи от камина и не удосужились смыть. Детали делали выражение лица почти мальчишеским. Такое бывает у юнцов, решивших, что сегодня они официально становятся взрослыми.

— Что скажешь? — голос был её, но Йосано попыталась сделать его на полтона ниже. Получилось странно, однако сойдёт для шумной компании.

Чуя прищурился. И только сейчас заметил под рубашкой плотную перевязку, стягивающую грудь, и то, как ткань чуть неестественно лежит на плечах.

— Что у тебя там? — кивнул он.

— О, это, — беззаботно отозвалась Акико, — сложенное полотенце, бинты и недорогой палантин, который мне всё равно не к лицу.

Он провёл взглядом по ней снизу вверх ещё раз. Чуя видел слишком много беспризорников, чтобы не оценить качество маскировки.

Штаны сидели чуть не по фигуре: если не присматриваться, можно принять за худого подростка периода стремительного роста. Рубашка заправлена неровно, манжеты закатаны коряво, но именно так и делают ребята, если нет маменьки, которая поправит. Даже осанка изменилась. Акико привычно держала спину ровно, будто у неё до сих пор на лопатках лежала невидимая линейка гувернантки, сейчас же она чуть подалась вперёд, утяжелив шаг, и держала руки в карманах.

— Надеюсь, ты помнишь, — раздалось из коридора, — что обещал мне кое‑что вчера.

— Ты серьёзно? — еле выдавил из себя Чуя.

Акико выгнула бровь — теперь она казалась ещё более дерзкой под слоем угля.

— Абсолютно. Ты обещал.

— Я был пьян!

— Ты был достаточно трезв, чтобы вспомнить адрес этого клуба и даже нарисовать мне карту, — она вытащила из кармана смятый листок записной книжки с кривыми линиями и крестиком. — Вот, смотри.

Чуя застонал и потёр лицо ладонями. Да, он помнил. Смутно. Очень смутно. Они допили бутылку виски, потом она спросила про его прошлое в боксе, он разоткровенничался больше, чем следовало, и в какой‑то момент прозвучало громкое «Хочу посмотреть». А он, как идиот, ответил: «Почему бы и нет».

Почему бы и нет? Да потому что плохо это было по тысяче причин!

Плохо, потому что бокс‑клуб — не театр и не маскарад. Пьяные портовые громилы вряд ли отличат молодого парня от женщины в штанах, но если отличат — будет скандал, драка, и в лучшем случае им обоим придётся бежать, пока целы.

Плохо, потому что кто‑нибудь мог начать расспрашивать Чую. В Ярде и так достаточно шепчутся о его странном браке, а если узнают, какого «мальчика» он таскает в джентльменское заведение…

И всё же…

— Чёрт, — сказал Чуя почти ласково. — Ты и правда похожа на пацана.

Акико вскинула подбородок.

— Это было комплиментом?

— Не знаю, — честно признался он. — Слащавого, но пацана. Молоденького гадёныша, который сперва делает глупость, а потом удивляется, почему ему поставили синяк под глазом.

— Прекрасно, — сухо резюмировала она. — Значит, впишусь в окружение.

Акико прошла в комнату, привычно обойдя разбросанные по полу ботинки, и встала, скрестив руки на груди. Хоть догадалась натянуть перчатки без пальцев, чтоб слишком нежные руки не бросались в глаза.

— Ты обещал, — напомнила она без нажима, но твёрдо.

Накахара откинулся на спинку стула, закинул один локоть на письменный стол, уставился в потолок. Там виднелись разводы от протечки ещё со времён прошлых хозяев.

— Я тогда не думал, что ты всерьёз, — буркнул Чуя.

— Если даёшь слово в состоянии алкогольного опьянения, — она слегка склонила голову, — оно всё равно считается.

Это был их давний спор. Когда‑то, ещё на заре знакомства, он заявил, что обещания под джином не имеют веса. Йосано тогда диагностировала это как «удобное расстройство нравственности» и с тех пор при каждом удобном случае напоминала.

Чуя вновь провёл ладонью по лицу, пытаясь хотя бы жестом собрать в кучу остатки благоразумия.

— Ты понимаешь, что там не просто мужчины, а мужчины после смены? Они приходят туда, чтобы выпустить пар на ринге, а остальное — в пиве. И если кто‑то решит, что у мальчика слишком тонкая талия для мальчика…

— Тогда, — невозмутимо перебила его Акико, — у этого мальчика, к счастью, будет сопровождающий. Уважаемый инспектор Скотланд‑Ярда, который, как я слышала, способен сломать челюсть с одного удара.

— Лесть тебе не идёт, — отрезал Чуя. Но что‑то всё равно дрогнуло.

В голове уже начал выстраиваться план. Плохой, рискованный, но всё же план. Если он не сможет вытравить из её головы эту идею — лучше контролировать последствия.

— Ладно, — сказал он, поднимаясь. Голова глухо отозвалась, но кружиться перестала. — Слушай внимательно.

Он подошёл ближе, окинул её взглядом уже как юнца, которого собираешься представить публике.

— Там тебя будут спрашивать, кто ты такой и откуда взялся.

— Я скажу, что я… Допустим, племянник коллеги, которого ты великодушно пообещал научить драться.

— Уже сносно. Какого коллеги?

Пара секунд — и в глазах отразился знакомый механизм — те самые быстро работающие шестерёнки, что делали из неё отличного врача и смекалистого лжеца, когда требовалось.

— Констебля… Хопкинса, — решила Акико. — У него как раз есть сестра где‑то в Миллуолле.

— Ты его хоть раз видела? — уточнил Чуя. — Помнишь, как выглядит?

— Да, он приносил тебе пирог жены, поздравляя с помолвкой. Ты пожаловался, что от него пахло хлебом и завистью.

Чуя не удержался от короткого смешка. Память у неё была феноменальной.

— Допустим, — кивнул он. — Тогда так.

Он на ходу начал поправлять её наряд. Подтянул ремень, перетянув талию чуть ниже, чтобы сделать ноги визуально короче и скрыть разницу в пропорциях. Снял кепку, вытянул пару чёрных прядей, изображая чёлку, вновь нахлобучил.

— Не улыбайся лишний раз, — добавил он. — Говори мало, кивай много. Просто будь молчаливым юнцом, которого привели на поглазеть на настоящих взрослых.

— Это ты о себе в пятнадцать? — невозмутимо уточнила Йосано.

— В пятнадцать я уже бился за деньги, — отрезал Чуя. — Ты пока что просто…

Он поискал слово, остановился на самом честном:

— Глупая идея, за которую я буду отвечать.

Она шагнула назад, чуть расправила плечи, примеряя на себе новую роль. Свет от газового рожка цеплялся за угольные брови, сажу на щеке, угол рта.

Чуя выдохнул:

— Ладно, племянник Хопкинса. Пошли учиться дурным манерам.

 

* * *

 

Бокс‑клуб располагался в Шордиче, в подвале старого склада, который когда‑то принадлежал табачной компании. Теперь на первом этаже торговали подержанной мебелью, а внизу, за узкой дверью с облупившейся краской, собирались те, кому было мало обычных пабов.

Спустились по узкой лестнице, где ступени были скользкими от влаги и пахло плесенью, табаком и потом. Чем ниже спускались, тем громче становился гул: мужские голоса, смех, глухой удар кулака о плоть, свисток, крики.

Внизу было жарко и душно, словно спустились не в подвал, а в кочегарку. Газовые лампы давали тусклый желтоватый свет, дым от сигар и трубок висел слоями под закопчёнными балками. В центре импровизированный ринг, огороженный верёвками. Вокруг собралась толпа: докеры в испачканных рубахах, грузчики, пара клерков, решивших почувствовать себя опасными, несколько женщин явно не из приличных.

— Накахара, жив ещё? — раздалось сбоку, едва они шагнули в зал.

К ним протиснулся широкоплечий мужчина с цветастым синяком под глазом. Лицо в шрамах, нос пару раз ломали и сложили отнюдь не идеально. Сразу видно — завсегдатай.

— По бумагам — да, — отозвался Чуя. — А ты всё ещё пропускаешь в левый глаз?

Мужчина расхохотался, хлопнул его по плечу так, что чуть не впечатал в косяк, кивнул на Акико и хмыкнул:

— Это кто у нас? Ученик?

— Племянник констебля Хопкинса, — без паузы сказал Чуя. — Обещал дяде хоть чему‑то его научить.

— Ладно, — махнул рукой собеседник. — Пускай смотрит. Но если полезет под ноги — сам потом будешь со шваброй.

На этом интерес иссяк. Мужчина развернулся, заорал кому‑то у ринга: «Правее держи, дурень!» — и исчез в суматохе.

Чуя выдохнул сквозь зубы.

— Пошли, — бросил он через плечо и повёл Акико в дальний угол.

Там, между стеной и стойкой с грушей, висело несколько зеркал в пол. Стекло было в пятнах и мелких трещинах, словно на нём тоже отрабатывали удары, но отражение давало.

— Становись, — велел он. — Смотри, как стою я, и повторяй.

Он встал боком к зеркалу, ногами на ширине плеч. Правая чуть сзади, носок наружу, колени мягко пружинят. Плечи расслаблены, подбородок чуть опущен. Руки подняты: одна защищает голову, другая — корпус.

Акико попыталась изобразить то же самое. «Попыталась» — ключевое слово.

— Стоп, — Чуя сразу подошёл ближе. — Колени не выпрямляй, ты не на параде. Челюсть ниже. Если так будешь стоять, тебе её попросту снесут.

Он носком ботинка пододвинул её ступню чуть вперёд, пятку — внутрь.

Чуя обошёл Акико вокруг, развернул её корпус в бок чуть сильнее, чтобы площадь для удара стала меньше. Пальцами подтолкнул локоть выше.

— Тут прикрой. Рёбра нужно беречь не хуже зубов, — пробормотал он.

Йосано молча слушала, исправлялась. Накахара встал за её спиной, взял предплечья и поднял руки немного выше. Теперь они оба смотрели на себя в зеркало: два силуэта почти одного роста, почти одного телосложения. Лицо Акико казалось странно знакомым и в то же время чужим.

— Левую ближе к подбородку, — сказал Чуя тише обычного. — Вот. Правую не зажимай у живота, она тебе ещё понадобится.

Он чувствовал, как под пальцами напрягаются мышцы — тоньше, чем у большинства парней в зале, но не слабые. Тело под рубашкой было тёплым, живым. От полотенца на плечах исходила чуть иная плотность, но в отражении этого не увидишь, если не знать, куда смотреть.

На секунду он поднял взгляд чуть выше, не на стойку, а на их лица рядом. Его — знакомое, с привычной смесью усталости и раздражения. Её — скрытое под мальчишеским гримом, но по‑прежнему резкое, умное. Расстояние между ними в стекле было столь ничтожным, что казалось, стоит одной из фигур шевельнуться, и отражения сольются.

Что‑то дёрнулось под рёбрами. Не страх, он боялся мало чего. Скорее — странное осознание: за его одеждой и чужой кепкой всё равно Акико. С её привычкой настаивать, задавать неудобные вопросы и влезать туда, куда не просят.

 

* * *

 

Десять минут разогрева и повторная отработка стойки были позади, оставив ладони слегка горячими. Настало время для чего‑то посерьёзнее, и по едва уловимому блеску в глазах Акико видно, что и она это чувствует.

— Так, — Чуя отступил на полшага. — Давай попробуем удар.

Он выставил левую ладонь на уровне её плеча.

— Бей сюда. Не со всей силы, но не щадя.

— Так, словно хочу врезать Мори по лицу? — невинно уточнила Йосано, держа стойку.

— Представь, что это его физиономия, — буркнул Чуя. — Главное — не опускай другую руку.

Она повиновалась. Кулак описал короткую, резкую траекторию и с глухим шлепком врезался в его ладонь. Удар был на удивление плотным и жёстким. По руке Чуи, от запястья до локтя, пробежала короткая, звонкая волна боли.

— Чёрт, — он встряхнул ладонью. — Ты сильнее, чем выглядишь.

— Я три года препарирую людей, — шёпотом ответила Акико, не меняя выражения лица. — Думаешь, вскрыть грудную клетку легко?

Чуя фыркнул от того, как дико это прозвучало в зале. Образ тела, аккуратно разрезанного под её руками, не назовёшь безобидным даже на фоне ринга.

— Напомни мне никогда не злить тебя в стенах больницы, — пробормотал он. — Ещё. И в этот раз — не подламывай кисть, держи её в одну линию с предплечьем.

Акико ударила снова. И ещё. И ещё. Каждый раз чётче, увереннее, более хлёстко. Если аппетит приходит во время еды, то азарт — в игре. Ничем, кроме игры или танца, происходящее между ними не получалось назвать. Движения становились быстрее, глаза загорались ярче, а Чуя уже почти не жалел, что привёл свою фиктивную жену в мужской спортивный клуб.

 

* * *

 

— Эй, Накахара! — окликнули его от ринга. — Хозяин тебя зовёт, хочет узнать, где ты столько пропадал!

Голос принадлежал бритому парню с повязкой на носу. Чуя узнал в нём вечного должника букмекера и боксера, любящего предложить «на этот раз точно последний реванш».

— Скажи ему, что я занят, — отозвался Чуя, не оборачиваясь.

— Он сказал, что в его клубе занят может быть только он! — посланник доброй воли уже махал руками, всеми силами указывая в сторону раздевалки. — Срочно.

Чуя скрипнул зубами. Встал чуть ближе к Акико.

— Я на минуту, — сказал он тихо. — Не разговаривай ни с кем. Если к тебе кто‑то сунется — молчи и кивай. Поняла?

— Я не ребёнок, — напомнила она.

— Вот именно. Ребёнку здесь голову не оторвут из жалости, — отрезал он.

Йосано кивнула. Он задержался на долю секунды, ещё раз оценил её маскировку и всё же пошёл.

Зал шумел. Кто‑то ругался у груши, кто‑то ржал над очередной байкой. Пол слегка дрожал от ударов по рингу. В этой каше голосов и запахов исчезнуть было проще простого.

Едва он свернул к раздевалке, его перехватил хозяин — старик с лицом, словно вырезанным из дерева топором. Пришлось разъяснять, как Накахара и его коллеги зашивались во времена переезда Скотланд‑Ярда. Там не то что не до бокса было, там достижением стало не свихнуться.

Разговор занял больше, чем Чуя рассчитывал. Пять минут. Может, семь. Но в таких местах счёт времени всегда сбивается.

Когда он вернулся к зеркалу, первой мыслью была нецензурная.

Возле Акико стояли двое. Один — тот самый бритый, второй — плечистый, с огромным лиловым синяком на челюсти. Оба широко ухмылялись.

— …Да ладно тебе, шкет, — уговаривал один. — Одна затяжка никого не убила.

Он протягивал толстую дешёвую сигару.

— Смотри, какой скромный, — усмехнулся второй. — Мама, видно, строго держит.

На миг у Чуи всё внутри сжалось. Он уже видел, как это может закончиться, если кто‑то из них почует неладное.

Акико взяла сигару спокойно, без колебаний. Подняла её к губам, зубами откусила кончик — резко, точно, как это делал Чуя тысячу раз, — и сплюнула в сторону. Папиросная бумага не раскрутилась, всё осталось аккуратно, для чего на самом деле нужна была определённая сноровка. Бритый протянул ей спичку. Акико подняла ногу и чиркнула ею о подошву ботинка. Пламя вспыхнуло. Она поднесла сигару, затянулась.

— Не первый раз, что ли? — разочарованно проворчал здоровяк, явно рассчитывая на зрелище.

— Было дело, — оценила она, стряхивая пепел с кончика. — Но мне нравится табак покрепче.

Второй здоровяк напротив загоготал и остался в восторге.

— Слышь, — сказал он, хлопнув её по лопатке, — парень с характером. Не такой уж и хлюпик, полицейский щенок, а?

Чуя почти физически почувствовал, как Акико с трудом удержалась, чтобы не полететь вперёд кубарем. К этому моменту даже она начала нервничать, благо Накахара уже стоял рядом.

— Курите и без меня? — спросил он ровно.

Один из верзил дёрнулся, спрятал сигару за спину, словно застуканный школьник. Чуя, конечно, не отличался габаритами, но часть клуба откровенно побаивалась его полицейского звания.

— Да мы так… мальчонку проверяли, — пробормотал он. — Ничего, нормальный у тебя, Накахара. Не сопливый.

— Рад слышать, — сухо отозвался Чуя. — А теперь я верну его себе.

Нарушители спокойствия исчезли довольно быстро. Кто‑то уже окрикнул одного с ринга, плечистый отвлёкся на спор у стойки. Акико смотрела в зеркало. Щёки у неё чуть порозовели — то ли от дыма, то ли от внимания. Кепка чуть съехала набок.

— Когда я говорил «не надо привлекать внимания», — негромко заметил Чуя, — я не имел в виду, что нужно завоёвывать звание заправского портового хулигана.

— Вариант закашляться, выронить сигару и раскрыть свою маскировку мне нравился меньше, — так же тихо ответила Акико, не поворачивая головы. В зеркале её глаза встретились с его.

Что‑то внутри снова дёрнулось. Неприятно. Или наоборот — слишком приятно, чтобы признаться самому себе.

— Бей, — хрипло сказал он, поднимая ладонь. — Вон тому мешку. Пока я не намял тебе бока за сегодня.

— Есть, инспектор, — с показной покорностью отозвалась Йосано и шагнула к груше.

Чуя встал рядом, на полшага позади, следя за её стойкой, за тем, как напрягаются мышцы под его одеждой на чужом плече. В зале снова гремели удары, кто‑то выкрикивал советы, кто‑то ругался. Снаружи Лондон по‑прежнему благоухал сыростью и делал вид, что не знает их секретов.

 

* * *

 

Замок скрипнул, ключ провернулся, и привычный запах квартиры накрыл их, как одеяло.

— С порога заявляю, — объявил Чуя, даже не снимая ботинок, — раз всё это была твоя идея, то и одежду стираешь ты.

Дверь за его спиной закрылась щелчком. Акико, только что запиравшая замок на два оборота, вскинула бровь. Уже свою, не угольную.

— Справедливо, — кивнула она, не споря. — Я теперь всё равно перестирываю за тобой.

— Один раз, — Чуя поднял указательный палец. — Это было один раз, и там правда не было того пятна.

— Там была кровь.

— Капля крови!

— Когда я в последний раз читала учебник по медицине, кровь в малых количествах всё ещё считалась кровью.

Они прошли в спальню — прямоугольную комнату с единственным окном на улицу и вечной тенью в углу. Почти всю короткую стену занимала кровать: простая железная рама, шерстяное одеяло, сверху покачивался ещё один лавандовый мешочек, прикреплённый булавкой к изголовью. У противоположной расположилось раскладное кресло, которое днём можно было принять за не слишком стильную мебель, но ночью оно вытягивалось в узкое спальное место. Рядом — туалетный столик с овальным зеркалом, несколькими флаконами и неизменным саквояжем.

Когда они только въехали, Чуя предложил оставить вторую спальню. Акико посмотрела на него так, будто он предложил выкинуть её медицинские книги, и отрезала: «Нам обоим нужен кабинет. А спать я могу где угодно». Никто не стал спорить. В итоге вторая комната превратилась в общее рабочее пространство. Стол, книжные полки, анатомические атласы, папки с делами, склянки с непонятными жидкостями и большая карта города на стене — ровно то, что ожидаешь увидеть, поселив вместе медика и полицейского.

Они синхронно развернулись каждый к своей стене и потянулись к пуговицам.

Странное дело: жесты были те же самые, что и десятки вечеров до этого — вытянуть рубашку из брюк, нащупать верхнюю пуговицу, почувствовать под пальцами потускневший перламутр… Но сегодня каждый шорох ткани отдавался в висках, словно комната сжалась вдвое и воздуха стало меньше.

Рубашка скользнула с плеч. Дома казалось жарче, чем должно было быть.

— Клуб прекрасен, — неожиданно сказала Акико, где‑то за его левым плечом. Слышно было, как она возится с пуговицами на манжетах. — Живой, шумный… давно я так хорошо себя не чувствовала вне больницы.

За спиной едва слышный звук: она развязывала тесьму корсета. Нет, не корсет. Тот самый бинт, который утягивал грудь. Тихий вздох облегчения, должно быть, от того, что теперь ничто больше не давит. Лёгкий стук. Опустила что‑то на столешницу.

Чуя сглотнул. Пальцы замерли в миллиметре над одеждой прежде чем продолжить. Нет, что‑то явно не так.

— Прекрасен? — хмыкнул Чуя, роясь одной рукой в комоде в поисках домашней рубашки. — Видела бы ты его года полтора назад, когда там стекло из окон вылетало каждые выходные.

— Но запах, — продолжила Йосано, словно не расслышав. — Запах — это пытка.

Накахара не удержался от смешка. Всё‑таки благородную даму из Акико до конца не вытравить.

— Насколько я помню, — невозмутимо заметил он, потянувшись к подтяжкам, — твоя больница тоже не розовым маслом благоухает.

— Карболка, спирт и кровь — это рабочие запахи. Они ассоциируются с пользой, — отчеканила она. — А смесь дешёвого табака, пива и пота десятков мужчин… Хуже, чем в конюшне.

Чуя вскинул бровь, влез в домашние штаны и накинул на плечи домашнюю рубашку.

— Бедолага, — сказал он тоном искреннего сочувствия. — Мне рассказывали, ты живёшь с одним из этих мерзких мужчин.

Повисла пауза. Короткая, но очень плотная.

Шорох ткани за спиной стих. Становилось слышно даже, как капает где‑то в кухне кран.

— Чуя, — осторожно подала голос Йосано. — Я могу повернуться?

Он уже успел застегнуть несколько верхних пуговиц. По крайней мере, от его голой спины уже никто в обморок не упадёт. Хотя… Она столько раз его латала, что вряд ли Акико шокировало бы хоть что‑то.

— Можешь, — кивнул он, хотя она этого не видела.

Буквально тут же что‑то мягкое решительно впечаталось ему в затылок.

Чуя рефлекторно выругался, хватаясь за макушку. На пол возле кровати плюхнулась декоративная подушка — та самая, которую подарила им на свадьбу какая‑то сестра милосердия.

Чуя уже перехватил подушку поудобнее, прикидывая траекторию ответного броска, но Акико, словно предчувствуя, рывком выдернула у него из рук грязную рубашку.

— Вещи, — напомнила она. — Мои, твои, все. Пока они не прожгли мне нос окончательно.

— Эй, я не… — протест Чуи захлебнулся, не успев родиться полностью.

Йосано уже подхватила штаны, запахнула на ходу накинутый халат и направилась в коридор на кухню, босая и довольная собой, как кошка, стащившая со стола мясо.

Дверь спальни качнулась и мягко прикрылась за ней.

Чуя остался один.

Тишина в комнате была не абсолютной: где‑то в стенах поскрипывали доски, на улице проехал поздний кэб, но всё это на мгновение отступило на второй план.

Он поднял с пола подушку, машинально встряхнул. Пахло от неё тем же, чем уже начал пахнуть дом: ею. Йод, мыло, лавандовое саше, и теперь ещё — слабый шлейф табака дешёвой сигары.

Чуя опустился на край кровати. Пружины скрипнули в ответ. Он провёл пальцами по затылку, где только что прилетела подушка. Боли, по правде, не было, только удивление. И что‑то ещё, что он не спешил формулировать.

Они жили так уже четыре месяца. Один дом, один распорядок. Его кровать, её раскладное кресло возле зеркала, общие ужины и секреты. Они делали это сотню раз. Переодевались в одной комнате — «ведь не дети уже, чтоб подглядывать», — перекидывались колкостями, стирали и убирались по очереди.

Но сегодня…

Сегодня у него в ладони ещё помнилась тяжесть её руки, сжатой в кулак. Внутри — картинка, как она в мальчишеской кепке ловко откусывает конец сигары. В ушах — её весёлое «Было дело» под ржание портовых громил. А на затылке — мягкий удар подушки.

Чуя откинулся назад, упёршись руками в матрас, и уставился в потолок. Разводы от протечки показались менее раздражающими, чем обычно.

«Возможно, — подумал он с некоторой, почти научной отстранённостью, как бы пытаясь взглянуть на ситуацию со стороны, — мне нравится моя жена».

Не как друг. Не как товарищ. Не как врач, который зашивал его раны, или соучастник, с которым делили тайны.

Именно нравилась.

Ему нравилось, как Йосано настаивает на своём. Как врёт, не моргнув глазом. Как бьёт. Как ходит босиком по их квартире. Как пахнет лавандой и йодом. Как швыряется подушками и крадёт его рубашки.

Чуя молчал, прислушиваясь к себе, к далёкому плеску воды в тазу, к её приглушённому напеванию где‑то в кухне.

Чёрт, похоже, так и было.

Он застонал беззвучно, перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку.

Дьявол бы побрал эту женщину… И его самого за то, что он только сейчас это осознал.