Сэр Медолюб и его скакун (джен)

Наконец они добрались до Левбурга. Это оказался маленький пыльный городок.

Кузнеца — массивного слона мрачной внешности — звали Докел. Сначала он не шибко то приветливо встретил друзей, но оттаял, едва узнал о том, что их посоветовал безымянный трактирщик-землеройка.

— Старина Брауни в своём репертуаре, — проворчал он, ведя Медолюба через большой двор, заросший колючками и заставленный большими деревянными ящиками. — Давненько я не получал от него вестей. Тут довольно тихая часть тракта, но даже так он не согласен покидать таверну надолго, особенно с тех пор как подох его лось.

Во дворе была большая лосяшня, явно знававшая лучшие времена. Сейчас она пустовала, лишь одно стойло было занято дремлющим лосём пепельно-коричневого окраса, который проснулся, когда они вошли, и моментально оживился, увидев Фердинанда.

— Можешь оставить своего лося здесь, — предложил Докел, махнув в сторону более-менее целого стойла. — Лоло будет рад компании.

Медолюб и Фердинанд переглянулись. Ещё по пути они уговорились, что лось не будет лишний раз демонстрировать свои... особенности. Болтливого лося могли и камнями забить. Поэтому Фердинанд безропотно позволил себя закрыть, хоть и выглядел недовольным и растерянным, когда медведь и слон уходили.

— Какой стыд, — пробормотал он, оставшись в одиночестве. — Как глупое животное...

Лоло косился на него из соседней лосяшни. Он был куда чище тех лосей, которых Фердинанд видел под всадниками, пока они добирались до кузницы. Докел явно хорошо ухаживал за своим лосём, хоть и без излишней заботы. И правда как о простом животном. И почему-то это осознание больше всего претило Фердинанду.

В отличие от лося, Медолюб ощущал себя куда более значимым героем. Естественно, про голубую вспышку и потерю памяти он рассказывать не стал — всё это звучало слишком странно и непонятно и могло начать вызывать определённые вопросы. Вместо этого медведь рассказал историю, которую, как ему казалось, он читал когда-то в какой-то книжонке. По легенде, он был младшим сыном некоего купца. На смертном одре тот разделил свои богатства между тремя сыновьями: старшему достался дом, средний забрал дело, а младшему пришлось довольствоваться остатками — маленьким домашним лосём. Тогда Медолюб решил попутешествовать, поискать себя в это мире. Но недолго он путешествовал — однажды в лесу на него напали разбойники. Украли последние веды и бросили. К счастью, лось вывел-таки его к ближайшей таверне, где медведю оказали помощь.

Медолюб понимал, что в его истории было много дыр. Понимал это, очевидно, и Докел. Но не спрашивал, лишь глядел хмуро из-под кустистых бровей.

— Разбойники — это, конечно, плохо, — пророкотал он. — Но тебя Брауни не просто так сюда послал. Он хорошо в зверье всяком разбирается. Лады, можешь пока на меня поработать, а там, поди, и на хату накопишь. Вот только предупреждаю сразу — работы немало, а платить много не смогу.

Медолюб согласился с условиями — а что ещё оставалось? Тут хотя бы какие-то перспективы. А просто так шататься по лесу с риском нарваться на разбойников или, что хуже, на колдунство какое-то — тот же голубой огонь, — было малоприятно. Здесь хотя бы у него будет кров и возможность подзаработать.

Жизнь в Левбурге, в целом, была тихой. Этот маленький городок, хоть и находился на тракте, в целом, редко посещался купцами или знатными путешественниками — он просто был скучен, провинциальная глушь, где из развлечений — выпивка в местной таверне да редкие увеселительные потехи, которые местная Инквизиция время от времени вкидывала в народ.

Медолюб трудился в кузнице, выполняя мелкие поручения, как мальчишка на побегушках. Чаще всего он делал домашние дела — рубил дрова, приносил в кузницу воду, раздувал меха, — пока Докел работал. Раз в несколько восходов, когда на обычно пустынной главной площади города начинала теплиться жизнь, Докел брал Лоло, нагружал телегу всякой созданной снедью и направлялся торговать. Фердинанда он запрягать пока отказывался.

— Мелкий у тебя лось, рыжий, — без обидняков, но прямо заявлял он. — Пусть подрощится боле, а то околеет часом.

В такие дни Медолюб и Фердинанд оставались наедине. Медведь нашёл идеальный способ развеиваться и приводить мысли в порядок — прогулки по тихим лесным тропинкам. Далеко он не забредал, чтобы не попасть в беду, для неспешного променада хватало и леса неподалёку от кузницы.

Фердинанд составлял ему компанию. Медолюб закреплял на нём подпругу и собирал хворост, который лось со смирением мученика таскал на себе. Небольшой сараёк возле лосяшни, в который Докел поселил медведя, пока что был достаточно тёплым, но листья уже почти все опали, и Медолюб чувствовал — зима будет по-настоящему холодной.

— Вам то хорошо, друг мой медвежий, — бурчал Фердинанд, пробираясь сквозь палую листву за хозяином. Листва влажно чавкала под ногами, а сверху, проблескивая меж переплетённых ветвей, на них уныло смотрело пасмурное осеннее небо, вызывая меланхолию. Лось нахмурился, посмотрев на эти серые нависшие облака, после чего добавил мрачно: — Вы то скоро уснёте, а что делать мне?

— Не нуди, Фердинандик, — посоветовал Медолюб, собирая более-менее сухие ветки. — Чё-нить придумаем.

Лось открыл было рот, чтобы ответить — редко и недовольно, как всегда в последнее время, — как вдруг что-то привлекло его внимание. Его глаза широко распахнулись. Он резко поднял голову, его длинные уши встали торчком, поводясь из стороны в сторону, словно локаторы. Ноздри задрожали, втягивая воздух. Медолюб тоже насторожился и через секунду уловил тот же запах — резкий, мускусный, смесь пота и грязи. Неподалёку ошивался кто-то ещё.

— Идём отсюдова, — пробормотал Медолюб, беря Фердинанда за поводья.

Лось поспешил послушаться. Он не знал, кто следил за ними, но мог покляться, что этот запах был ему смутно знаком. Но где он мог его чуять? Фердинанд не помнил, и это удручало его даже больше слежки.

Этот некто провожал их до самого города, после чего отстал. Зато пристал другой — сосед Докела, стареющий дятел, спешащий на площадь, окликнул Медолюба и поинтересовался, идёт ли тот смотреть на казнь.

— На казнь? — повторил Медолюб, пытаясь понять, что ощущал по отношению к этому слову.

— Ага! — Дятел выглядел взволнованным. — Местного колдуна, слава те, Господи, наконец-то схватили! Как пить дать, голову рубить будут. Идём же, а то всё пропустим! — и он, подпрыгивая, бросился в сторону многоголосого шелеста.

Медолюб последовал было за ним, но остановился, почувствовав, как натянулись поводья в его лапе. Оглянувшись, он увидел, что Фердинанд упёрся копытами в землю и стоял, слегка взъерошившись.

— Вы и правда пойдёте смотреть на это варварство? — с трудоопределимым выражением морды уточнил лось, нелюдимо шевеля ушами.

— Ну... да?

— Но зачем? Неужели вам это нравится? Смотреть, как кому-то рубят голову?

— Не знаю, — Медолюб вздохнул. — Мы ж усё забыли, Фердинандик. Как могу сказать, шо это мне нравится или не нравится, ежели не помню? Усе вон ходют, мож, и я ходил. Сам же говорил — надо пробовать, авось шо припомним.

Фердинанд прижал уши к голове, вздохнул, но признал доводы логичными. Они направились на площадь, где уже собрались, кажется, все жители Левбурга. Стояла оживлённая лихорадочная атмосфера. Взрослые, в основном самцы, собирались кучками и возбуждённо переговаривались, делясь сплетнями и слухами. Дети стайками бегали меж взрослых, кричали, смеялись, тряся купленными погремушками. Местные ремесленники, пользуясь внеплановым оживлением, распродавали свои товары.

Когда на помост посреди площади медленно забрался крупный барсук в чёрной рясе, разговоры стихли. Жители хлынули к помосту, навостря уши. Медолюб влился в толпу и оказался посреди сопящего и фыркающего скопления тел. Ему пришлось отпустить поводья, чтобы лося не затоптали, и Фердинанд оказался отрезан от своего хозяина. Играя роль неразумного лося, он замер, стараясь не привлекать к себе внимание — что было сложно, ведь он был единственным лосём в толпе. На него смотрели недоуменно, обходили стороной, но не трогали, чему Фердинанд был рад.

— Братья и сёстры! — патетично воскликнул барсук в рясе, подняв вверх лапы, будто пытаясь привлечь к себе и без того всеобщее внимание. — Дорогие гости Левбурга! Сегодня мы собрались здесь...

— Чу! Лосина, ты что здесь забыл? — громко шепнул над ухом Фердинанда знакомый голос, заставив подпрыгнуть. Поводья натянулись, утаскивая лося из ворчащей толпы, смотрящей на оратора-барсука. Фердинанд оглянулся и увидел Докела, который тянул его прочь, бурча что-то про недогляд и безответственного медведя. Кузнец оттащил лося к ограде ближайшей таверны, где привязал рядом с что-то жующим Лоло и вернулся обратно на площадь. Отсюда слова барсука было не разобрать, но Фердинанд уже и так понимал, о чём тот говорил — колдуна поймали на "мерзкой ворожбе" и приговорили к смерти. Вот в такое время они жили, ёлки-иголки!

Постой. Ёлки-иголки?

Фердинанд сел на пожухлую траву и наморщил лоб. Выражение, спонтанно возникшее в голове, не хотело его отпускать. Откуда он его знал? Конечно, Фердинанд знал, что такое ёлки, и что такое, простите, иголки. Но он никогда так не говорил! А кто, извините, говорил?

На данный вопрос не было ответа. Фердинанд задумчиво постучал копытом по лбу, но память осталась девственно-чистой, словно лист бумаги, который так и не был замаран чернилами. Кого-то такая ситуация удручала. Фердинанда удручало лишь то, что он не помнил, кого.

Из мыслей его вырвало молниеносно — звук опустившегося топора громко пронзил осенний день, вспугнув птиц с деревьев. Фердинанд дёрнулся, поднял голову. Возмездие свершилось, колдун был мёртв. Неприятно засосало под ложечкой, и лось поёжился. Он на миг представил, что и сам мог оказаться в такой ситуации — единственный в мире говорящий лось, ведущий себя так, словно его тело захватили демоны. О, решение Инквизиции было бы суровым и быстрым. Фердинанд прижал копыто к шее, потёр её, как наяву чувствуя холод стали, пронзающий плоть. Фантазия его была столь бурной и безграничной, что лось содрогнулся и попятился, врезавшись крупом в ограду.

Лоло протяжно фыркнул, косясь на него любопытно. Фердинанд мотнул головой, пытаясь взять себя в лапы. Толпа на площади громко смеялась, рукоплескала, словно участвовала в каком-то забавном шоу. Но Фердинанд не считал казнь чем-то весёлым. Видимо, он и правда был не от мира сего.

— Лосяш!

Фердинанд застыл. Он повёл ушами в сторону звука и услышал тихие хлюпающие шаги. Небольшой крольчонок подошёл к нему, вглядываясь в морду с такой отчаянной надеждой, что даже лося проняло. Он чуть склонил голову набок, разглядывая малыша. Это было... странное ощущение. Дежавю.

— Лосяш! — Голубые глаза крольчонка заблестели. Он схватился за уздечку, отчего Фердинанд отдёрнулся назад, почти вжимаясь в ограду, и отчаянно зашептал: — Ёлки-иголки, неужели я нашёл тебя?! Как ты? Где Ко...

— Эй! Оборванец!

На крольчонка упала огромная чёрная тень. Докел и так был достаточно угрожающим, из-за своего роста и хмурого вида, но сейчас, разозлённый, представлял собой жуткое зрелище. Он схватил крольчонка за уши, приподняв над землёй. Голубой комок шерсти заизвивался в его хватке, пища от боли. Фердинанд хотел крикнуть, чтобы Докел оставил малыша в покое, но его язык будто примёрз, и лось не мог издать ни одного членораздельного звука. Хотя, может, это и лучшему.

Докел отшвырнул крольчонка — тот покатился по грязи, — и прогудел:

— Пшёл прочь, пока ушей не лишился!

Крольчонка тотчас след простыл. Докел посмотрел на лосей — те глядели на него испуганно, прижав уши. В этот момент из толпы, что стала медленно перебираться с площади к тавернам, выскользнул Медолюб.

— Докел! — он подошёл, придирчиво оглядывая своего взъерошенного лося. — Что здесь происходит, укуси меня пчала?

— Да какой-то оборванец твоего лося трогал, — пробурчал кузнец, отвязывая Лоло. — Смотри, рыжий, здесь скотину так просто оставлять нельзя. Сопрут, как пить дать.

"Я не скотина!" — хотел заорать Фердинанд, чувствуя себя взвинченным донельзя. Но лапа Медолюба пригладила его нахохлившуюся холку, и лось поник так же быстро, как и взорвался.

Они молча возвращались в кузницу. Лоло легко тащил нераспроданные кузнечные поделки, Фердинанд тащил связку хвороста. Медолюб и Докел придерживали их за поводья.

— Листья быстро слетели, — пробормотал Докел, нарушив неуютную тишину.

Медолюб вздохнул.

— Агась. Зима рано прибудет.

— Да. Ручьи все льдом покрыло. Как пить дать рано похолодает.

Фердинанд лишь вздохнул.