Сэр Медолюб и его скакун (джен)

— Чего невесел, путник? Нос повесил? — Хозяин трактира, пронырливая лысеющая землеройка, подошёл, пытливо глядя на него.

Медведь рассеяно посмотрел в его сторону, катая пальцем пробку от вина. Вино здесь было кислым, с отчётливым привкусом спирта и перебродившего винограда. Но медведь был даже рад — отвратный вкус не мешал думать. Да и стоил такой напиток всего один вед — хватило той монетки, которую он отыскал в пыли знойного тракта.

— Думаю, где бы раздобыть эту... упряжу, — произнёс он, что было не совсем правда. Но если бы он сказал правду, трактирщик подумал, что он перегрелся под палящим солнцем, рехнулся или, что хуже, что им обуяли демоны. По пути медведь уже встречал пару повешенных, один из них был вполне себе реальным, и его судьбу повторять не хотелось.

Да и, признаться, упряжь бы не помешала. Лось у него был мелкий, норовистый, да и, признаться, он сам был не шибко опытный ездок. И как он раньше выживал?

Этого медведь не помнил.

Он вообще мало что помнил.

— Упряжа? — трактирщик покрутил усы. — Была у меня какая-то... Мог бы продать, мой то лось давно почил... Это вон тот малыш твой?

Медведь посмотрел в окно — пыльное и тёмное, как и всё в этом трактире. Небольшой золотистый лось сидел возле покосившегося навеса, подразумевающего местную лосяшню, и сосредоточенно что-то чертил на песке обломанной с куста веточкой. Медведь чуть не пробил себе морду лапой.

— Да... Он... тогось... немного не в себе после того нападения... — пробормотал он, стараясь оправдать нетипичное лосиное поведение.

Трактирщик понимающе кивнул.

— Такому малышу, конечно, большое потрясение... Рановато ты его объезжаешь, приятель! Ну да ладно.

— Только... это... у меня денег нет. Мож, услуга за услугу?

Лось поднял голову, направив уши вперёд, и посмотрел на выходящего из трактира медведя с топором в лапах. Тот, не глядя на него, прошёл в пристройку возле трактира, и вскоре оттуда донеслись рубящие звуки. Лось встал, отряхнулся и, крадучись, заглянул внутрь. Медведь сосредоточенно рубил дрова, делая это так профессионально, что лось залюбовался. Он завороженно наблюдал за сильными отточенными движениями, за топором, который входил в брусок дерева, как нож в масло, не встречая сопротивления — и тот же сразу разваливался на части. В воздухе стояли опилки и тот самый, упоенный запах дерева и смолы.

Лось вздрогнул, когда его коснулись горячие когтистые пальцы. Небольшая землеройка, местный трактирщик, потягивая его шерсть, заставила лося склониться, после чего сноровисто накинула на него кожаную узду. Она слабо пахла другим лосём, застарелым потом и старой кожей. Лось недовольно фыркнул, дёрнул ушами, но трактирщик не остановился. Он коснулся лосиного носа и мягко его погладил. Лось замер. Самая чувствительная область его тела отозвалась на поглаживание странным тёплом, и он, прикрыв глаза, послушно прилёг на землю, позволяя себя запрячь.

Трактирщик забрался в седло и погладил лося меж ушей, как кота. Лось хотел бы уметь мурлыкать. К сожалению, если он сейчас откроет рот, им с медведем придётся несладко.

Потому что лоси не разговаривают.

Ну, обычно.

— Вот так, хороший мальчик, — пробормотал трактирщик, почёсывая и потирая его левое ухо. — Такой маленький, а уже ездовой... Как его звать-то, путник? — спросил он медведя, который, закончив дело, вытирал пот со лба.

— Эм... ну... Фердинанд, во!

— Ну и ну. Имя то какое забавное — Фердинанд!

— Фердинандик, — повторил медведь с непонятной нежностью, когда лось, словно придя в себя, сконфуженно прижал уши к затылку и начал вставать.

Трактирщик тотчас спрыгнул на землю и отряхнул лапы.

— Благодарю, путник, за оказанную услугу, — признательно пискнул он. — Куда путь держишь?

— Э-э... — Медведь сдвинул соломенную шляпу на лоб и почесал пушистый затылок. — В город, значица. Надо на лапы вставать, а то хулюганы всё позабирали.

Трактирщик кивнул и произнёс:

— В Левбурге — он в трёх восходах отсюда — живёт мой знакомый. Кузнец. Так он может с ведами подсобить. Вижу, парень ты лапастый, трудиться привык. Такие у нас ценятся.

— О! Эт здорово!

Слово за слово — и вот снова в путь. Медведь, держа лося за уздечку, неспешно вышагивал по тракту. Пояс оттягивала наполненная до краёв фляга, шерсть ласкал приятный полуденный ветерок, а голова наконец-то была забита не туманом, а вполне себе конкретными целями.

— Ну шо, Фердинандик, вот и нашлось нам дельце, — пропыхтел медведь, устав слушать бесконечный треск кузнечиков, сливавшийся в один монотонный гул.

Лось, водящий ушами из стороны в сторону, вдруг недовольно пробормотал:

— Я, конечно, всё понимаю, друг мой милейший... Но нельзя было обойтись без этого всего? Я не жалуюсь, не подумайте, но это как-то... унизительно...

— Ты эт, Фердинандик, прекрати чепуху молоть! — проворчал медведь. — Усе лоси так ходют, а ты чем лучше?

— Ой, ну не скажите, друг мой стереотипно мыслящий! — Фердинанд взмахнул копытцами. — То, что провидение дало мне возможность излагать свои мысли способом, разительно отличающим меня от остальных сородичей — разве это не то, что мы все называем особенностью? Разве это не признак моей уникальности, как лося, способного запоминать и передавать информацию? Не может быть, чтобы это произошло случайно! Возможно, мне уготована какая-то великая миссия, которую я пока, увы, не осознал.

— Ты эт, заканчивай нос задирать, особенный наш, — сурово, но без обидняков припечатал медведь. — Лоси вообще не должны балакать, ну не ваше это! Смотри, прознает о тебе Инквузиция — быстро язык подрежет, шобы, значица, не важничал.

Фердинанд вздохнул.

— Тёмное время, тёмный народ, — пробормотал он, но не стал развивать тему и послушно поплёлся за медведем дальше.

Ночь они провели на одной из бесчисленных лесных полянок. Костёр, наскоро сложенный из найденных веток и подожжённый позаимствованным из таверны трутом, потрескивал, настраивая на задумчивый лад. Медведь расседлал лося, и они оба расположились у костра, греясь — хоть деревья ещё не сбросили листву, а днём солнце было жарким, с наступлением сумерек дыхание осени ощущалось особенно отчётливо.

Фердинанд задумчиво жевал найденную в пожухлой траве свежую травинку. Медведь, лёжа возле костра, положив под голову шляпу, а лапы скрестив на животе, рассматривал мириады мерцающих в небесах звёзд и пытался вспомнить ещё хоть что-то, помимо клички своего лося. Хотя бы своё имя, что дано было ему при рождении. Как-то же его звали, не мог он быть безымянным медведем!

— Эх, сейчас бы колбасы... — вздохнул вдруг в уютной тишине Фердинанд, дожевав травинку.

Медведь скосился на него.

— Колбаса? Шо это?

— Не знаю. Слово на языке вертится, а что означает...

— Фантазёр!.. — беззлобно поддел его медведь с тихим снисходительным смешком. — Иди пасись, дурилка пушистая! Вона там, у кустов, лопух есть, свежий.

— Сами ешьте свой лопух! Он горький! — Фердинанд вздохнул, смочил губы языком, явно вспоминая нежный вкус неведомой колбасы.

Что-то ещё пришло ему на ум — вялое, туманное и очень расплывчатое воспоминание. Как бы лось ни старался, он не мог вспомнить деталей, их мозг не оставил, выбросив наружу только голую суть...

— Может, порыбачим, милейший?

— Ба! — медведь развеселился пуще прежнего. — На шо ты рыбу ловить собрался, дурень? Удочки то нет! Да и не лосиное это дело, рыбачить. Ты и рыбу то не хаваешь.

— Ну знаете ли! — Фердинанд недовольно топнул ногой. — Я, может быть, провожу эксперимент! Раз уж мы ничего не помним, надо что-то делать. Может, занимаясь делом, мы воспоминания вернём!

Медведь вздохнул. У него был шибко болтливый и деятельный лось. Но в его словах, удивительно, ощущалось что-то логичное. Без воспоминаний было тяжко. Словно кто-то не давал им узнать, кем они были и что делали, прежде чем оказаться там — на грязном пустынном тракте, без каких-либо вещей, денег и перспектив. Медведь грешил на разбойников, но ни на нём, ни на лосе не было ни единой царапины, а так не бывает. Нападения всегда плохо кончаются для неопытных путешественников. И ещё эта вспышка... Всё, что помнил медведь — странное голубоватое свечение, перед которым — всё, туман. Проклял их кто-то, что ли?

— Ну лады, давай порыбачим, — проворчал он, с кряхтением вставая. — Ух ты, ягода-малинка, укуси меня пчала... За что мне такое чудо...

Фердинанд нахмурился, но в кои-то веки промолчал. В конце-концов удочку им смастерить удалось — из подобранной ветки, мотка верёвки, которую трактирщик дал в довесок к упряжи, и найденной острой косточки. Её Фердинанд рассматривал с таким неугасающим тревожным интересом, что медведь, в конце концов, не выдержал и, хохотнув, хлопнул своего скакуна по боку, чуть было не уронив на землю.

— Та не боись, Фердинандик! Не лосиная она!

— Да хоть мышиная! Это же... часть чьего-то тела, друг мой непонимающий. Она должна быть погребена, иначе... выходит... тут произошло насилие...

— Удивил, тоже! Весь мир — это сплошное насилие.

Потом они пытались выкопать червя. Лесная почва, давно не навещаемая дождём, была рыхлой, но сухой. Впрочем, отойдя от костра значительно глубже в лес, чуть не утонув в роднике, Фердинанд вскоре вернулся, таща извивающегося червяка на вытянутом копыте. Медведь обрадовался, похвалив старательного лося, после чего они сидели на бережке реки, которая, по счастливому совпадению, обнаружилась не так далеко от их импровизированного лагеря. Вода мерно текла под рассеянным светом луны, прохладный ветерок лениво шуршал сухой травой, а медведь и лось, прижавшись друг другу, задумчиво рассматривали плавающий в воде поплавок из камыша. Где-то в лесу глухо покрикивала неизвестная птица, и было так спокойно, будто они находились где-то... где-то в ином месте, безопасном и умиротворяющем.

— Вспомнил! — внезапно крикнул Фердинанд, и медведь, придремавший было, подпрыгнул, а возле их удочки вода пошла рябью. — Ей-богу, вспомнил! Это феноменально!

— Дурень рогатый! Всю ж рыбу перепугаешь! — проворчал медведь и, зевнув, произнёс более спокойным голосом: — Ну шо ты там вспомнил?

— Это просто феноменально, — повторил Фердинанд, смакуя явно понравившееся ему слово. Он перевёл на медведя сияющий в ночном сумраке голубой взгляд и спросил: — Вы же любите мёд, друг мой медвежий?

— Ну... люблю, конечно, — озадаченно протянул тот, не понимая, к чему лось клонит. — Я ж, ну, медведь. А мы, медведи, очень энтот мёд любим.

— Вот именно, милейший, вот именно! Проанализировав этот факт, я могу предположить, что вас могли звать сэром Медолюбом.

— Так ты вспомнил или же предположил? — несколько ехидно уточнил медведь.

Фердинанд смутился, но тотчас взял себя в копыта и слегка надменно произнёс:

— Ну конечно предположил! На миг мне, правда показалось, будто вас и правда где-то так называли...

— Но?

— Но я, как и вы, лишён возможности узнать, что натворил, раз потерял всё своё прошлое. Было ли там что-то ужасное? Или, напротив, я был великим? Увы, голубой свет надёжно скрыл правду.

Имянаречённый Медолюб ободряюще похлопал унывшего лося ро спине.

— Не хандри, Фердинандик, прорвёмся! Усё наладится. Вот скопим ведов и, значица, земельку купим. Будем огород выращивать и жить припеваючи.

— Да, — произнёс Фердинанд и слегка улыбнулся. — Вы как всегда правы, друг мой рассудительный.

Рыбу они, в конце концов, так и не поймали. Оно и не удивительно — удочка их была примитивна даже по меркам этого тёмного времени.

Наконец они добрались до Левбурга. Это оказался маленький пыльный городок.

Кузнеца — массивного слона мрачной внешности — звали Докел. Сначала он не шибко то приветливо встретил друзей, но оттаял, едва узнал о том, что их посоветовал безымянный трактирщик-землеройка.

— Старина Брауни в своём репертуаре, — проворчал он, ведя Медолюба через большой двор, заросший колючками и заставленный большими деревянными ящиками. — Давненько я не получал от него вестей. Тут довольно тихая часть тракта, но даже так он не согласен покидать таверну надолго, особенно с тех пор как подох его лось.

Во дворе была большая лосяшня, явно знававшая лучшие времена. Сейчас она пустовала, лишь одно стойло было занято дремлющим лосём пепельно-коричневого окраса, который проснулся, когда они вошли, и моментально оживился, увидев Фердинанда.

— Можешь оставить своего лося здесь, — предложил Докел, махнув в сторону более-менее целого стойла. — Лоло будет рад компании.

Медолюб и Фердинанд переглянулись. Ещё по пути они уговорились, что лось не будет лишний раз демонстрировать свои... особенности. Болтливого лося могли и камнями забить. Поэтому Фердинанд безропотно позволил себя закрыть, хоть и выглядел недовольным и растерянным, когда медведь и слон уходили.

— Какой стыд, — пробормотал он, оставшись в одиночестве. — Как глупое животное...

Лоло косился на него из соседней лосяшни. Он был куда чище тех лосей, которых Фердинанд видел под всадниками, пока они добирались до кузницы. Докел явно хорошо ухаживал за своим лосём, хоть и без излишней заботы. И правда как о простом животном. И почему-то это осознание больше всего претило Фердинанду.

В отличие от лося, Медолюб ощущал себя куда более значимым героем. Естественно, про голубую вспышку и потерю памяти он рассказывать не стал — всё это звучало слишком странно и непонятно и могло начать вызывать определённые вопросы. Вместо этого медведь рассказал историю, которую, как ему казалось, он читал когда-то в какой-то книжонке. По легенде, он был младшим сыном некоего купца. На смертном одре тот разделил свои богатства между тремя сыновьями: старшему достался дом, средний забрал дело, а младшему пришлось довольствоваться остатками — маленьким домашним лосём. Тогда Медолюб решил попутешествовать, поискать себя в это мире. Но недолго он путешествовал — однажды в лесу на него напали разбойники. Украли последние веды и бросили. К счастью, лось вывел-таки его к ближайшей таверне, где медведю оказали помощь.

Медолюб понимал, что в его истории было много дыр. Понимал это, очевидно, и Докел. Но не спрашивал, лишь глядел хмуро из-под кустистых бровей.

— Разбойники — это, конечно, плохо, — пророкотал он. — Но тебя Брауни не просто так сюда послал. Он хорошо в зверье всяком разбирается. Лады, можешь пока на меня поработать, а там, поди, и на хату накопишь. Вот только предупреждаю сразу — работы немало, а платить много не смогу.

Медолюб согласился с условиями — а что ещё оставалось? Тут хотя бы какие-то перспективы. А просто так шататься по лесу с риском нарваться на разбойников или, что хуже, на колдунство какое-то — тот же голубой огонь, — было малоприятно. Здесь хотя бы у него будет кров и возможность подзаработать.

Жизнь в Левбурге, в целом, была тихой. Этот маленький городок, хоть и находился на тракте, в целом, редко посещался купцами или знатными путешественниками — он просто был скучен, провинциальная глушь, где из развлечений — выпивка в местной таверне да редкие увеселительные потехи, которые местная Инквизиция время от времени вкидывала в народ.

Медолюб трудился в кузнице, выполняя мелкие поручения, как мальчишка на побегушках. Чаще всего он делал домашние дела — рубил дрова, приносил в кузницу воду, раздувал меха, — пока Докел работал. Раз в несколько восходов, когда на обычно пустынной главной площади города начинала теплиться жизнь, Докел брал Лоло, нагружал телегу всякой созданной снедью и направлялся торговать. Фердинанда он запрягать пока отказывался.

— Мелкий у тебя лось, рыжий, — без обидняков, но прямо заявлял он. — Пусть подрощится боле, а то околеет часом.

В такие дни Медолюб и Фердинанд оставались наедине. Медведь нашёл идеальный способ развеиваться и приводить мысли в порядок — прогулки по тихим лесным тропинкам. Далеко он не забредал, чтобы не попасть в беду, для неспешного променада хватало и леса неподалёку от кузницы.

Фердинанд составлял ему компанию. Медолюб закреплял на нём подпругу и собирал хворост, который лось со смирением мученика таскал на себе. Небольшой сараёк возле лосяшни, в который Докел поселил медведя, пока что был достаточно тёплым, но листья уже почти все опали, и Медолюб чувствовал — зима будет по-настоящему холодной.

— Вам то хорошо, друг мой медвежий, — бурчал Фердинанд, пробираясь сквозь палую листву за хозяином. Листва влажно чавкала под ногами, а сверху, проблескивая меж переплетённых ветвей, на них уныло смотрело пасмурное осеннее небо, вызывая меланхолию. Лось нахмурился, посмотрев на эти серые нависшие облака, после чего добавил мрачно: — Вы то скоро уснёте, а что делать мне?

— Не нуди, Фердинандик, — посоветовал Медолюб, собирая более-менее сухие ветки. — Чё-нить придумаем.

Лось открыл было рот, чтобы ответить — резко и недовольно, как всегда в последнее время, — как вдруг что-то привлекло его внимание. Его глаза широко распахнулись. Он резко поднял голову, его длинные уши встали торчком, поводясь из стороны в сторону, словно локаторы. Ноздри задрожали, втягивая воздух. Медолюб тоже насторожился и через секунду уловил тот же запах — резкий, мускусный, смесь пота и грязи. Неподалёку ошивался кто-то ещё.

— Идём отсюдова, — пробормотал Медолюб, беря Фердинанда за поводья.

Лось поспешил послушаться. Он не знал, кто следил за ними, но мог покляться, что этот запах был ему смутно знаком. Но где он мог его чуять? Фердинанд не помнил, и это удручало его даже больше слежки.

Этот некто провожал их до самого города, после чего отстал. Зато пристал другой — сосед Докела, стареющий дятел, спешащий на площадь, окликнул Медолюба и поинтересовался, идёт ли тот смотреть на казнь.

— На казнь? — повторил Медолюб, пытаясь понять, что ощущал по отношению к этому слову.

— Ага! — Дятел выглядел взволнованным. — Местного колдуна, слава те, Господи, наконец-то схватили! Как пить дать, голову рубить будут. Идём же, а то всё пропустим! — и он, подпрыгивая, бросился в сторону многоголосого шелеста.

Медолюб последовал было за ним, но остановился, почувствовав, как натянулись поводья в его лапе. Оглянувшись, он увидел, что Фердинанд упёрся копытами в землю и стоял, слегка взъерошившись.

— Вы и правда пойдёте смотреть на это варварство? — с трудоопределимым выражением морды уточнил лось, нелюдимо шевеля ушами.

— Ну... да?

— Но зачем? Неужели вам это нравится? Смотреть, как кому-то рубят голову?

— Не знаю, — Медолюб вздохнул. — Мы ж усё забыли, Фердинандик. Как могу сказать, шо это мне нравится или не нравится, ежели не помню? Усе вон ходют, мож, и я ходил. Сам же говорил — надо пробовать, авось шо припомним.

Фердинанд прижал уши к голове, вздохнул, но признал доводы логичными. Они направились на площадь, где уже собрались, кажется, все жители Левбурга. Стояла оживлённая лихорадочная атмосфера. Взрослые, в основном самцы, собирались кучками и возбуждённо переговаривались, делясь сплетнями и слухами. Дети стайками бегали меж взрослых, кричали, смеялись, тряся купленными погремушками. Местные ремесленники, пользуясь внеплановым оживлением, распродавали свои товары.

Когда на помост посреди площади медленно забрался крупный барсук в чёрной рясе, разговоры стихли. Жители хлынули к помосту, навостря уши. Медолюб влился в толпу и оказался посреди сопящего и фыркающего скопления тел. Ему пришлось отпустить поводья, чтобы лося не затоптали, и Фердинанд оказался отрезан от своего хозяина. Играя роль неразумного лося, он замер, стараясь не привлекать к себе внимание — что было сложно, ведь он был единственным лосём в толпе. На него смотрели недоуменно, обходили стороной, но не трогали, чему Фердинанд был рад.

— Братья и сёстры! — патетично воскликнул барсук в рясе, подняв вверх лапы, будто пытаясь привлечь к себе и без того всеобщее внимание. — Дорогие гости Левбурга! Сегодня мы собрались здесь...

— Чу! Лосина, ты что здесь забыл? — громко шепнул над ухом Фердинанда знакомый голос, заставив подпрыгнуть. Поводья натянулись, утаскивая лося из ворчащей толпы, смотрящей на оратора-барсука. Фердинанд оглянулся и увидел Докела, который тянул его прочь, бурча что-то про недогляд и безответственного медведя. Кузнец оттащил лося к ограде ближайшей таверны, где привязал рядом с что-то жующим Лоло и вернулся обратно на площадь. Отсюда слова барсука было не разобрать, но Фердинанд уже и так понимал, о чём тот говорил — колдуна поймали на "мерзкой ворожбе" и приговорили к смерти. Вот в такое время они жили, ёлки-иголки!

Постой. Ёлки-иголки?

Фердинанд сел на пожухлую траву и наморщил лоб. Выражение, спонтанно возникшее в голове, не хотело его отпускать. Откуда он его знал? Конечно, Фердинанд знал, что такое ёлки, и что такое, простите, иголки. Но он никогда так не говорил! А кто, извините, говорил?

На данный вопрос не было ответа. Фердинанд задумчиво постучал копытом по лбу, но память осталась девственно-чистой, словно лист бумаги, который так и не был замаран чернилами. Кого-то такая ситуация удручала. Фердинанда удручало лишь то, что он не помнил, кого.

Из мыслей его вырвало молниеносно — звук опустившегося топора громко пронзил осенний день, вспугнув птиц с деревьев. Фердинанд дёрнулся, поднял голову. Возмездие свершилось, колдун был мёртв. Неприятно засосало под ложечкой, и лось поёжился. Он на миг представил, что и сам мог оказаться в такой ситуации — единственный в мире говорящий лось, ведущий себя так, словно его тело захватили демоны. О, решение Инквизиции было бы суровым и быстрым. Фердинанд прижал копыто к шее, потёр её, как наяву чувствуя холод стали, пронзающий плоть. Фантазия его была столь бурной и безграничной, что лось содрогнулся и попятился, врезавшись крупом в ограду.

Лоло протяжно фыркнул, косясь на него любопытно. Фердинанд мотнул головой, пытаясь взять себя в лапы. Толпа на площади громко смеялась, рукоплескала, словно участвовала в каком-то забавном шоу. Но Фердинанд не считал казнь чем-то весёлым. Видимо, он и правда был не от мира сего.

— Лосяш!

Фердинанд застыл. Он повёл ушами в сторону звука и услышал тихие хлюпающие шаги. Небольшой крольчонок подошёл к нему, вглядываясь в морду с такой отчаянной надеждой, что даже лося проняло. Он чуть склонил голову набок, разглядывая малыша. Это было... странное ощущение. Дежавю.

— Лосяш! — Голубые глаза крольчонка заблестели. Он схватился за уздечку, отчего Фердинанд отдёрнулся назад, почти вжимаясь в ограду, и отчаянно зашептал: — Ёлки-иголки, неужели я нашёл тебя?! Как ты? Где Ко...

— Эй! Оборванец!

На крольчонка упала огромная чёрная тень. Докел и так был достаточно угрожающим, из-за своего роста и хмурого вида, но сейчас, разозлённый, представлял собой жуткое зрелище. Он схватил крольчонка за уши, приподняв над землёй. Голубой комок шерсти заизвивался в его хватке, пища от боли. Фердинанд хотел крикнуть, чтобы Докел оставил малыша в покое, но его язык будто примёрз, и лось не мог издать ни одного членораздельного звука. Хотя, может, это и лучшему.

Докел отшвырнул крольчонка — тот покатился по грязи, — и прогудел:

— Пшёл прочь, пока ушей не лишился!

Крольчонка тотчас след простыл. Докел посмотрел на лосей — те глядели на него испуганно, прижав уши. В этот момент из толпы, что стала медленно перебираться с площади к тавернам, выскользнул Медолюб.

— Докел! — он подошёл, придирчиво оглядывая своего взъерошенного лося. — Что здесь происходит, укуси меня пчала?

— Да какой-то оборванец твоего лося трогал, — пробурчал кузнец, отвязывая Лоло. — Смотри, рыжий, здесь скотину так просто оставлять нельзя. Сопрут, как пить дать.

"Я не скотина!" — хотел заорать Фердинанд, чувствуя себя взвинченным донельзя. Но лапа Медолюба пригладила его нахохлившуюся холку, и лось поник так же быстро, как и взорвался.

Они молча возвращались в кузницу. Лоло легко тащил нераспроданные кузнечные поделки, Фердинанд тащил связку хвороста. Медолюб и Докел придерживали их за поводья.

— Листья быстро слетели, — пробормотал Докел, нарушив неуютную тишину.

Медолюб вздохнул.

— Агась. Зима рано прибудет.

— Да. Ручьи все льдом покрыло. Как пить дать рано похолодает.

Фердинанд лишь вздохнул.

Он никогда не думал, что будет скучать по разговорам. Из-за постоянной работы Медолюб редко посещал его в лосяшне, и Фердинанд откровенно скучал. Лоло его не понимал; да и он сам не понимал других лосей, поэтому даже не имел возможности развеяться, узнать последние лосиные сплетни, если таковые существовали.

Зима и правда пришла рано. Дожди отошли, но на их смену почти сразу пришёл снег — холодный, липкий и мокрый. Дороги развезло, грязь покрывала, казалось, всё и всех вокруг. Фердинанд наконец-то понял, почему Лоло так любил перекладину посреди лосяшни — чесаться об неё было таким удивительным удовольствием, что лось даже загнал глубже всю свою гордость.

А потом случилось то, что он ожидал, но втайне надеялся, что этого не произойдёт.

Однажды, проснувшись, Фердинанд почувствовал лёгкость, которую давно не ощущал. Шея буквально наслаждалась этой лёгкостью, а вот сам лось — нет, когда, оглядевшись, увидел свои рога, валяющиеся в сене. Хотя это было естественно, приятного в этом было мало. Без рогов Фердинанд ощущал себя ещё более мелким и беспомощным, чем раньше, и закутался сильнее в подстилку, когда в лосяшню зашёл Медолюб.

— Ну ты што, дурень? — беззлобно пожурил его медведь, выковыряв из сена. — Это ш природа, ну што ты как маленький.

— Вам-то легко говорить, любезнейший! Вы не знаете, что это такое — потерять рога!

— Как потерял, так и вернёшь. — Медолюб осторожно постучал когтём по одному из "пеньков". — Вырастут, ещё побольше и краше.

Пришлось Фердинанду признать неизбежное — медведь так-то был прав. Против природы не попрёшь. Кстати, о природе...

— А вы...

— Пока не тянет шо-то, — вздохнул Медолюб.

Зашедший в лосяшню Докел прервал их разговор. Увидев рога Фердинанда, он оживился и спросил, хотел ли бы Медолюб продать их. Оказалось, друг кузнеца, местный резчик по кости платил за лосьи рога по три веда за штуку. Ответ Медолюба, когда он об этом узнал, был однозначный.

— Но позвольте, друг мой алчный, — пробурчал Фердинанд, когда довольный Докел ушёл. — Это же мои рога!

— Да на што они тебе, дурень? Што ты с ними делать будешь, в сено закопаешь? — Медолюб хохотнул, и, взглянув в помрачневшие голубые глаза, примирительно добавил: — Да ладно, ну не злися. Накопим на домишко, а там уже будем усё хранить, што захочешь.

Фердинанд лишь вздохнул. Спорить было бесполезно.

Ох, как же он завидовал лосям, головы которых ещё украшали рога! У таверны, возле которой его привязал Медолюб, отправившись пропустить стаканчик-другой медового напитка, было несколько таких — молодых, холёных и надменных. Они фыркали, посматривая свысока на своих более взрослых и уже безрогих собратьев, и, наконец, у Фердинанда сдали нервы.

— Да-да, — проворчал он себе под нос, сложив лапы на груди. — Веселитесь, лицемеры. Скоро и сами оброгеете.

Молодые лоси звонко зафыркали, но, очевидно, не поняли ни слова. Зато его тихий шёпот услышал кто-то другой.

"О нет!" — подумал Фердинанд, когда знакомый ему крольчонок, только более растрёпанный и пыльный, взялся словно из ниоткуда, как чёрт из табакерки. Он голубой энергичной молнией метнулся к лосю и обнял его, словно совсем не боялся, что перепуганный зверь мог лягнуть его копытами.

— Лосяш, — прошептал он, шмыгая носом.

Незнакомая-знакомая кличка вновь больно кольнула Фердинанда где-то внутри. Он слегка подтолкнул крольчонка носом, чтобы тот не пачкал его своей грязной шерстью — и так всё чешется до трясучки! — и малыш отлип от него.

— Лосяш, — повторил он, дёргая уздечку, словно пытался снять её. — Ёлки-иголки, как же я по вам скучаю! Вспомни меня, прошу, вспомни!

"Я вас знаю?" — Фердинанд растерянно смотрел на него. Так и подмывало что-то спросить, узнать, кто такой этот маленький кролик, так сильно вызывающий что-то тёплое в груди... Но лось не решался заговорить с посторонними. Единственный, кто знал о его способности к общению — Медолюб, но он был таким же — попавшим в таинственный голубой свет, потерявшим память, его товарищем по несчастью. Мог ли этот кролик знать о том, что с ними произошло? Мог. Мог ли он быть тем, кто сдаст его, говорящего лося, в лапы Инквизиции? Тоже мог.

— Пожалуйста! Ну прошу!

— Да шо ш такое?!

Из таверны вылетел Медолюб. Крольчонок дёрнулся в его сторону, радостно встопорщив уши, но тотчас отпрыгнул, когда следом за Медолюбом выскочил и Докел. Воспоминания, как этот большой разозлённый слон тряс его за уши, грозясь оторвать их, видно, ещё хорошо сохранилось в кроличьем мозгу. Кинув на Фердинанда отчаянный взгляд, крольчонок стартанул в сторону подворотни. Мгновение — и он исчез, лишь мелькнул вдалеке его белёсый хвостик.

Медолюб не стал догонять его. Остановившись возле Фердинанда, он кинул на лося внимательный цепкий взгляд, после чего расслабил напряжённые плечи. Докел застыл у него за спиной, звонко сопя хоботом.

— Какой-то блаженный, — буркнул он. — Второй раз уже твоего лося цепляет. Рыжий, внемли совету — не привязывай его вот так. Украдут!

— Да понял я, понял, — проворчал Медолюб. И, когда Докел вновь вернулся в таверну, склонился над Фердинандом. — Шо ты, дурень рогатый, не пнёшь этого хлопчика?

— Друг любезный, — шепнул Фердинанд, который всё ещё поглядывал в ту сторону, в которую убежал крольчонок. Сердце его билось быстро и тревожно. — У меня... странное... чувство.

— Да-а? И какое?

— Этот... этот ребёнок... Клянусь, мне кажется, я где-то видел его. Но, хоть режьте, не могу припомнить, где. — Медолюб хмыкнул, и Фердинанд добавил: — Он хотел, чтобы я вспомнил его. Называл каким-то "Лосяшем".

— Дак он так тебя называл, потому што ты лось! — Медолюб покачал головой, не доверяя невесть откуда вылезшим кроликам. — Выбрось из головы! Наверняка какой-то дуралей местный, помогает лосей тырить. Отныне не буду тебя так оставлять.

— Но позвольте, мне что теперь, в стойле вечность стоять?! — взорвался Фердинанд, когда его потащили к выходу из двора таверны. — Друг мой заботливый, это... это чрезмерная опека!

Медолюб хмуро глянул на него.

— Знаешь, шо тут цыганки местные на ярмарке продавали, покуда их не турнули прочь? — Фердинанд мотнул головой, и медведь хмуро добавил: — Лосятину. Свежую.

— По... Постойте. — Фердинанд резко затормозил, его голубые глаза в шоке распахнулись. — Они... они продавали... освежёванного лося?!

— Да. Усё ещё думаешь, што чрезмерно опекаю? — Голубо-серые глаза вспыхнули. Лось стыдливо опустил взгляд, и голос Медолюба смягчился. — Не грусти, Фердинандик. Найдём способ, чтобы, значица, и ты мог отдыхать в безопасности.

Так Фердинанд оказался заперт в лосяшне. Нет, конечно, он и гулял — но только в компании Медолюба и недалеко от кузницы. При учёте, что холода становились продолжительнее, а снег гуще, назревала новая проблема. Рано или поздно медведь, как и все другие его сородичи, впадёт в спячку. Оказаться запертым в лосяшне на несколько долгих зимних месяцев — это звучало очень грустно и уныло. Настроение лося, и без того нерадостное, стабильно опускалось всё ниже. А что Медолюб? Он мог только подбадривать его словами и редкими поглаживаниями, которые Фердинанда не успокаивали, а, напротив, злили, по неясной причине, скрытой где-то за голубым сиянием.

Стояла звонкая снежная ночь. Лоло спал, слегка похрапывая во сне. Фердинанд же, сидя на пороге лосяшни, скучающе разглядывал медленно падающие снежинки. Сон не шёл; мысли тоже никак не могли собраться в кучку и реяли в голове неясной тёмной тучей.

Внезапно хруст снега за оградой привлёк его внимание. Уши лося навострились, ловя звуки в стылом воздухе. Фердинанд осмотрелся, глянул поверх ограды — и вздрогнул, увидев крольчонка в очередной раз. Видит всё вездесущее, это был самый упорный зверёк из тех, кого Фердинанд когда-либо знал! Заметив, что лось пристально наблюдает за ним, крольчонок оживился и помахал ему лапкой.

Фердинанд огляделся. Вокруг было тихо, все спали. Убедившись, что свидетелей нет, лось встал и сделал несколько шагов к ограде, внимательно следя за действиями крольчонка. Ушки того взволнованно задрожали.

— Лосяш! — тихо позвал он, подманивая его лапкой. — Лосяш, ёлки-иголки! Неужели тебя здесь безмолвным сделали?

Подозрительно щурясь, Фердинанд добрался до калитки и, на миг застопорившись, медленно вышел со двора. Крольчонок тотчас спрыгнул с ограды и прыжками приблизился. Он беспокойно вглядывался в глаза Фердинанда, словно пытался в них что-то прочесть. Потом, всхлипнув, обнял его, заставив лося замереть в непонимании.

— Лосяш, — прошептал он, его маленькие голубые лапки подрагивали. — Я так виноват! Если бы не я...

"Точно блаженный", — подумал Фердинанд со вздохом. Видимо, кролик путал его с каким-то другим знакомым лосём. Но отслоняться не стал — жалко, что ли, пусть ребёнок успокоится. В его жизни, поди, ничего хорошего и нет, раз бродяжничает. Вон, даже старше и растрёпанней выглядит, хотя в последний раз его Фердинанд видел не так уж давно.

— Лосяш, — произнёс крольчонок, чуть успокоившись. — Вам надо идти со мной. Не знаю, как всё изменить, но если бы мы могли вернуться... Может... получилось бы...

"Вернуться? Куда?" — Фердинанд настороженно посмотрел на него.

— Идём, я... я покажу тебе... — добавил крольчонок, маня его лапкой. — Может, это поможет тебе вспомнить? Ёлки-иголки, Средневековье! Как бы было легко, если бы вы ничего не забыли...

Фердинанд вскинулся. Робкий луч надежды осветил его душу. Может, кролик блаженный — но вдруг он и правда послан чем-нибудь, какими-нибудь высшими силами, чтобы помочь? Потому что, признаться честно, Фердинанд устал от навязчивых мыслей о забытом прошлом, которые не покидали его голову.

Он направился следом за воодушевлённым крольчонком. Тот, не замолкая, болтал, словно пытался успокоить себя и лося нескончаемым лепетом. Это было по-своему ребячески, и Фердинанд невольно улыбнулся. Крольчонок увидел его улыбку и подпрыгнул.

— Да! Да! Ёлки-иголки!

Он забежал за дерево, звонко выдохнул: — "Давай, тут немного!.." — и затих. Заинтригованный, Фердинанд последовал за ним. Он обошёл огромный раскидистый дуб, запорошенный сугробами, и улыбка медленно увяла. Крольчонок исчез, будто его никто и не было. Лишь снег продолжал безмолвно падать, делая картину ещё более сюрреалистичной и жуткой.

— Эй! — решившись, тихо позвал Фердинанд, осматриваясь. Из носа вырывались клубы пара, которые таяли в ночном воздухе. — Друг мой голубой, вы где?

Крольчонок не отозвался. Его запах таял в воздухе, как и пар из лосиного носа. Где бы ребёнок не был, рядом его больше не было.

Фердинанд переступил с копыта на копыто. Ситуация ему не нравилась. Шерсть медленно распушилась. Лось ещё раз обошёл дерево кругом, но вынужден был признать, что остался один в ночном лесу. Вот уж точно "ёлки-иголки"!

Чу! Едва только он стал двигаться по направлению к кузнице, как услышал рядом хруст снега. Вскинувшись, он обнюхал воздух, но не учуял ничего, кроме запаха холода, старой коры и навоза. Так, стоп. Навоза?!

— Стой, сохатик!

Несколько тёмных фигур вдруг резко выскочили из кустов. От них несло застаревшими фекалиями и немного землёй. Фердинанд прицельно лягнул одного в живот, бросился было по следам обратно, в город, но тут что-то резко дёрнуло его за пеньки рогов. Боль была такая, что Фердинанд, не сдержавшись, взвизгнул — и закашлялся, когда подоспевшие фигуры, навалившись на него снова, опрокинули в снег. Они сноровисто затянули на его морде мешок, пахнущий не менее мерзко, и накинули на шею столько поводков, что лось не знал, в какую сторону броситься, чтобы спастись. Он замер, прижав уши к затылку, затравленно косясь взглядом по торжествующим, горящим в сумраке ночного леса, зеленоватым глазам.

Чёртов крольчонок! Похоже, он заманил его в ловушку. Запоздалое сожаление сжало сердце лося. А потом всё потопил панический страх.

Он в лесу! В плену! У цыган или ещё невесть у кого! И, что самое худшее, идущий снег скоро скроет все следы.

Ничего не останется.

Никто его не найдёт и не спасёт.

Тому, кто утром проходил мимо кузницы, посчастливилось бы увидеть редкую картину — находящегося в ярости сэра Медолюба. Медведь исходил уже каждый кусочек двора и прилегающей к нему территории, но лось, его своенравный Фердинанд, словно растворился в воздухе.

В поисках сбежавшей скотины ("Ей богу, скотины, чертила рогатый!") медведь дошёл до самого тракта. Устало остановившись, он вытер пот со лба и огляделся. Вокруг равнодушно высился замерзший зимний лес. Солнце слегка поблёскивало между снеговых туч, заставляя сугробы на земле и ветвях искриться, как сахар. Ночной снегопад скрыл все следы.

— Эй, брат, ты чего здесь спешился?

Мимо проезжали несколько медведей-всадников, и голос принадлежал одному из них. В этом мире медведи являлись едва ли не самым главенствующим видом и помочь собрату считали долгом чести. Особенно этого долга придерживались всадники или, как их ещё звали, рыцари-медоеды — самые почитаемые представители медвежьего вида.

Медолюб расстроенно махнул лапой.

— Лося украли. Махонького такого, Фердинандика. Не видели?

Всадники переглянулись.

— Здесь украли? — поинтересовался всё тот же медведь, видно, бывший у группы главарём. — Или где? Покажи, брат, может, поможем чем.

Продолжая всматриваться в снежные кусты, Медолюб сопроводил всадников до кузницы. Увидев процессию, Докел лишь приподнял бровь, но ничего не сказал и вновь зашёл внутрь кузни. Медведи же спешились и всмотрелись в свежевыпавший снег.

— Следов нет, — задумчиво пробормотал один из них, высокий белый детина. Усмехнулся и похлопал по боку своего скакуна. — Но это не проблема, совсем не проблема, брат! Ну-ка, дайте место, сейчас распрягу Иву.

Лосиха, судя по отсутствию "пеньков" на голове, подчиняясь приказу хозяина, обнюхала всё вокруг. Её крупный серый нос так и ходил ходуном. Она тонко замычала, после чего уверенно повела лосей и медведей в лес. Медолюб помрачнел.

— Дурила жёлтый, — пробурчал он, осматриваясь. — Што тебя в лес потянуло, укуси тебя пчала!

— Не злись ты на скотину, брат, — успокаивающе произнёс главарь всадников. — Это ж лось, они вообще достаточно беспокойные. Может, учуял кого или увидел, вот и понёсся, куда глаза глядят.

Ива остановилась возле большого раскидистого дуба и, потоптавшись на месте, принялась ходить кругами, помыкивая. Её хозяин, белый медведь, ходил рядом и всматривался в ветки кустов. Его жёлтые глаза мрачно сощурились.

— Ба! Братья, да тут работка для нас, — заметил он вдруг, приподняв когтём длинный пласт ободранной коры. — Кажись, лосекрады вновь мигрировали.

— Лосекрады? — Медолюб сглотнул. — Это ш те, што лосей... тогось?..

— Не бойся, брат, спасём мы твоего лося, — успокоил его главарь. — Помогать медведю — наш священный долг. Освальд, спешься, Иве нужны помощники.

* * *

Фердинанд проклял всё на свете — свою доверчивость, тупость, кроличью хитрость, скрытую под внешней невинной моськой, снег, скрывший все следы, голубой свет, из-за которого он не помнил, но отчаянно хотел узнать себя... Времени на всё было навалом. Цыгане привязали его к дереву, стреножили, будто скотину какую-то, и теперь переговаривались где-то неподалёку. Фердинанд пробовал развязать узлы, но те были скреплены так хитро, что он никак не мог распутать их. От отчаяния хотелось выть волком, что Фердинанд бы непременно сделал, если бы холщовый мешок на морде давал ему издавать более-менее громкие звуки.

Лоси у цыган были, но совсем другие — крупные, с толстыми передними лапами и густой длинной шерстью. Они паслись неподалёку, обдирая кору с деревьев, и совсем не обращали внимание на своего жёлтого собрата. Их красноватые глаза не отрывались от поиска еды, а скудные умишки, очевидно, не интересовались ничем, что не могло набить их брюхо. Они молчали всё время, и Фердинанд полагал, что эти лоси были ещё более дикими, чем даже лоси из города.

Внезапно смех и пляски у цыган стихли. Фердинанд навострился. Хруст и гул, возникший глубоко в лесу, усилился, и теперь можно было понять его причину — большая ватага неслась сквозь чащу, ломая ветки и раскидывая в сторону снег. Цыгане заволновались. Кто-то свистнул — громко и залихвацки, — и дикие лоси, взревев, бросились к хозяевам. Их рёв, глухой и злой, заставил шерсть Фердинанда подняться дыбом. Он медленно двинулся к стволу дерева, к которому был привязан, кляня стреноженные лапы, из-за которых скорость его перемещения значительно уменьшилась.

Всадники высыпали на поляну, облюбованную цыганами и... Ну, Фердинанд едва ли мог назвать это гордым словом "побоище". Так, небольшая заварушка. Едва только поняв, что нападавшие были медведями, цыгане быстро растеряли боевой настрой и с гиканьем бросились врассыпную. Медведи подбили нескольких из них, парочка всадников бросилась вдогонку, но остальные остались в лагере, быстро подчищая всё брошенное.

"Мародёрство какое-то", — подумал Фердинанд и вздрогнул, когда рядом что-то громко замычало.

Лосиха! Фердинанд потрясённо смотрел на возникшую перед ним серую самку. Та, почувствовав его внимание, придирчиво оглядела маленького лося, фыркнула и отвернулась. Такое пренебрежение быстро вернуло Фердинанда с небес на землю. Он нахохлился и вытянул шею, пытаясь понять свои перспективы.

Что ж, у него были все шансы пойти на мясо. Это Фердинанд сразу понял, когда увидел слезающего с лося из-за спины одного из всадников Медолюба. Взметнувшаяся было радость — он спасён! — тотчас потопилась в смущении и неуверенности, стоило только лосю заглянуть в кипящие гневом голубо-серые глаза. Медолюб был зол, скорее даже, очень зол. И, что самое важное, злился он вполне справедливо.

— Ах ты ж, дурень желтобокий! — прорычал он низким сердитым голосом, подходя к виновато понурившемуся лосю. — Ну шо, понравилось связанным сидеть? Получил удовольствие?

Фердинанд кинул косой взгляд на мародёрствующих всадников и промолчал. Он надеялся, что Медолюб снимет с него мешок, но медведь, видимо, решил немного наказать его — убрав ограничивающую лосиные ноги верёвку, он оставил всё остальное и, подхватив лося за поводок, потащил к притоптанному снегу.

Главарь медвежьих всадников присвистнул, увидев спасённого лося:

— Ух ты ж, какой малыш! Ещё и чистенький! Ну да, за такими пригляд ещё тот нужен. А то твари сразу к лапам приберут.

— Мой совет, брат, — заметил хозяин Ивы, вскакивая на свою лосиху. — Конечно, твоё дело, но "грязных" лосей почти не воруют. Подумай над этим!

— Агась, спасибо за совет, — мрачно произнёс Медолюб.

Возвращались они в город ватагой шумной и весёлой. Даже Медолюб оттаял и травил анекдоты, как сумасшедший. Кажется, всадники не всегда понимали его юмор, но всё-равно гоготали, не позволяя тучам вновь сгуститься.

И лишь маленький жёлтый лось молчал, опустив голову и исправно везя хозяина. Он-то знал, что буря ещё маячила впереди.

Вернувшись в кузницу, Медолюб наконец-то освободил Фердинанда от душного мешка и узды. Не говоря ни слова и не слушая сбивчивых извинений, он развернулся и быстро вышел из лосяшни, плотно закрыв за собой дверь. Море страстей бушевало внутри него, и медведь боялся случайного прорыва. Страх за Фердинанда смешался со злостью на него же — и на самого себя, за то, что не углядел, из-за чего настроение медведя, немного развеянное было собратьями, стремительно поползло вниз.

Он вошёл в кузню и, взяв метлу, принялся орудовать ею, пытаясь заглушить физической работой невыносимо болезненную работу мозга. За всем этим, потирая хоботом щетинистую щёку, наблюдал разгружающий Лоло Докел.

— Нашёл лосину? — наконец поинтересовался он, скидывая уголь в ведро у печей.

Медолюб угукнул. Потом, помолчав, спросил:

— Што такое "грязный" лось?

— Грязный? — Докел выпрямился и похлопал лапами по бёдрам, выбивая рабочий фартук от угольной пыли. — Рыжий, это то, что тебе просто необходимо, в свете событий, сделать со своим малышом.

— Я уж понял. Но всё же?

Кузнец отстегнул своего лося от телеги и похлопал по упитанному лосиному боку, заставив Лоло флегматично повернуться крупом.

— Видишь? — Докел побарабанил по нему копытом, и Медолюб, приглядевшись, увидел среди тёмной шерсти лося ещё более тёмный шрам. — Знаешь, что это?

— Ну... да. — Медолюб кивнул. — Это ш... клеймо.

— Вот именно, — Докел кивнул с удовлетворённым видом.

Медолюб замер, всё поняв.

— Погодь. Ты што же, предлагаешь... того... Фердинандика клеймить?

— Таков закон. Лось с клеймом — чья-то собственность, воровать себе дороже, за это можно и лапы лишиться. Лось без клейма — лакомая добыча. Можно своё поставить. Или продать, как "чистюлю". С "грязным" сложнее, там ещё доказать надо, что получил его не воровством.

Медолюб крепко сжал метлу и задумался, глядя на гудящий в печи огонь. Нахмурился. Докел хмыкнул и прошёл мимо, задев его боком.

— Это ш... больно, — наконец выдавил медведь. Он попытался представить, каково это, когда тебя клеймуют... И содрогнулся. Что-то не давало ему так спокойно принять этот факт, даже сильнее, чем некогда увиденная казнь — может, то, что объектом клеймения должен был стать его друг, а не незнакомый колдун, которого он никогда не знал?

— Что не убивает, то закаляет, — невозмутимо заметил Докел, застучав молотом. — Посмотри на Лоло. Он разве несчастен?

Медолюб покосился на лося, который, пользуясь тем, что его не выгнали из тёплой кузни, засунул морду в стоявшую у входа торбу с овсом и флегматично хрустел им, временами шевеля длинными ушами. На несчастного Лоло не тянул никак.

— Нет, — вынужден был признать медведь.

— Вот именно. Все лоси через это проходят. Зато потом проблем с ними меньше.

— Эт да...

— Вот и славно. Хочешь посмотреть штемпели?

* * *

Фердинанд открыл глаза, услышав, как хлопнула дверь лосяшни. Он поднял взгляд на зашедшего в его стойло Медолюба — неуверенный, почти робкий. Медведь смотрел на него, уже без злости, но так, что сосущее чувство где-то под ложечкой лося заработало с новой силой. Взгляд Медолюба словно говорил — он пришёл к какому-то непростому, но необходимому выводу и не намерен сворачивать.

— Простите, друг мой любезный, — тихо произнёс Фердинанд, чтобы разбавить замершую тишину.

Медведь вздохнул и махнул лапой.

— Проехали. Сказали мне уже, што хлопчик тот, кроличий, в лесу тоже бывал. Видно, ты за ним попёрся, да, лось ты глупый? — Фердинанд уязвлённо фыркнул, но промолчал, и медведь кивнул, будто и предполагал такую реакцию. — Увижу — точно уши выдеру. А с тобой у меня ща другой разговор будет.

— Что? — Фердинанд приподнял уши, недоуменно глядя на него.

Вместо ответа Медолюб выложил в рядок перед мордой лося несколько металлических штемпелей — узоры на них образовывали листики, цветочки, облака и пчёл.

— Якой нравится? — Медведь сложил лапы на груди и кивнул на крайний справа. — Мне тот. Но твой выбор, значица, тож послушаю.

— Выбор? — Фердинанд поднял штемпель, который приглянулся Медолюбу, и придирчиво осмотрел его. Маленькая круглая пчёлка. — Этот красивый. Но зачем же, друг мой с хорошим вкусом...

— Родовое клеймо, — Медолюб выглядел чуть более довольным, чем раньше. Он собрал остальные штемпели в сумку и оставил.

Фердинанд покивал с рассеянным видом, любуясь тонкой и искусной работой. Смысл сказанного медведем дошёл до него не сразу.

— Простите, что?

— Да.

— Нет.

— Никаких "нет".

— Ни за что! — Лось подскочил, его уши возмущённо встопорщились, а глаза распахнулись в гневе и неверии. — Я — не какая-то, простите, скотина, а цивилизованное животное! Не позволю себя клеймить!

— Тоби шо, блоха куснула? — голос медведя заметно похолоднел. — Ты как с хозяином разговариваешь, чертяка невоспитанный?

— Как хочу, так и говорю! Вседозволенность застлала вам глаза, любезнейший! Вы не видите дальше своего носа, и я не намерен участвовать в этом варварстве!

— Молчать!

Голубо-серые глаза Медолюба свернули, и лось захлопнул рот, озадаченно глянув на него. Видимо, он задел что-то личное, потому что ни разу до этого медведь не повышал на него голос.

— Видно, зря я тебя не воспитывал, — неожиданно холодным колючим голосом произнёс Медолюб. — Вона, считаешь уже, что должон тут командовать. Распустился, ишь, рогатая бестия!

— Позвольте, но я...

— Молчать, я сказал! — рявк был такой силы, что лось отшатнулся, инстинктивно поджав хвост. — Да шо ты за скотина такая болтливая?! С меня достаточно!

Не успел Фердинанд сообразить, что происходило, как медведь решительно двинулся к нему. Неожиданный страх, возникший откуда-то из глубин древних рефлексов, заставил лося отступить и непроизвольно склонить голову, наставляя на Медолюба свои "пеньки". Хотя Фердинанд никогда бы не использовал рога против медведя, даже если бы они ещё не отвалились, он сделал это почти инстинктивно. Вот только это мало помогло.

Медведь бесстрашно схватил рога за нос и с неожиданной силой потянул вниз. Фердинанд взвизгнул от резкого и болезненного спазма. Боль была столь острой и неожиданной, что лося будто парализовало. Он рухнул у лап медведя, униженный и покорённый, и на его левый "пенёк" тотчас наступила лапа, прижимая его к земле с непоколебимой силой.

Не давая ему встать, медведь склонился. Он грозно сопел, голубо-серые глаза ярко светились в полутьме. Он снова цапнул лося за нос и, когда тот от возмущения открыл рот, собираясь высказать ему всё, что о нём думал, всунул в этот рот яблоко. Пожалуй, этого Фердинанд больше всего не ожидал. Как и того, что сверху, на этот своеобразный кляп, на его морду наденут холщовый мешок — тот самый, от которого его освободили совсем недавно.

— Вот так, — пробурчал Медолюб, стреножив лося и привязав к стойлу. — Постоишь, помолчишь — авось смиренья наберёшься. А то ишь, шибко умный стал, уже хозяина своего ни во што ни про што не ставит!

Фердинанд возмущённо промычал что-то сквозь кляп, попробовал освободить копыто, но всё без толку — вязал узлы медведь на совесть. От обиды на глазах выступили слёзы.

Медолюб напоследок пригладил лапой его взъерошенную холку — лось обиженно отвернулся, — и, вздохнув, ушёл. Хлопнула дверь лосяшни — и вокруг наступила тишина, разбавляемая лишь лёгким треском падающего снаружи снега.

Медолюб пожалел о своей вспышке сразу же, как вошёл в кузницу. Но возвращаться назад не стал — не профессионально это.

Докел, выслушав его сбивчивую повинную речь, лишь покачал головой и сказал, что он сделал всё правильно.

— Добрый ты, рыжий, — ворчал он, раскладывая подковы по корзинам. — С лосями надо быть строже. Они те ещё хитрые чертилы. Чуть дашь слабину — сядут на шею и копыта свесят. Будут не они тебя катать, а ты их.

Медолюб согласился с приятелем, но всё равно противное чувство вины грызло его всю ночь.

Наутро он сразу же направился в лосяшню, где застал Фердинанда в той же позе, в которой оставил. Лось стоял, съёжившись, его золотистая шерсть распушилась, а уши печально обвисли. Медолюб понял две вещи, только глянув на его дрожащие лапы: то, что запер лося в пустом стойле без сена и что лось всё равно не смог бы им воспользоваться, ибо, привязанный к стойке, не мог далеко двигаться и тем более нормально лечь. Осознание этого усугубило вину.

— Фердинандик, — тихо произнёс медведь, осторожно приближаясь.

Лось дёрнул ухом в его сторону, явно услышав негромкий зов, но не обернулся, продолжая мрачно пялиться на пол. Даже когда Медолюб подошёл и примирительно погладил его по голове, лишь прижал уши.

Медведь вздохнул и снял мешок. Когда он потянул за яблоко, с лёгким чпоком вытащив его изо рта лося, Фердинанд шумно сглотнул и облизнул губы языком. Медолюб поспешно притащил ведро воды, и лось припал к живительной влаге. Он втягивал губами воду, как настоящий лось, не пользуясь копытами, как обычно, и Медолюба это напрягло. Не сломал он ему там ничего случайно, с обиженной злобой стягивая узлы?

— Не болит, Фердинандик? — поинтересовался он, касаясь поочерёдно его лап.

Лось не ответил. Напившись, он прошёл мимо Медолюба, завалился со вздохом на сено в соседнем свободном стойле и, подгребя его под себя, устроившись, словно в гнезде, почти сразу уснул.

* * *

Говорящий лось — это беда. Но внезапно замолчавший лось — не беда уже, а целая трагедия.

С момента последней ссоры Фердинанд не произнёс ни слова. И Медолюб в полной мере осознал значимость фразы "Что имеем — не храним, потерявши — плачем".

Зима, тем временем, полностью вступила в свои права. Докел, ходя на продажи в центр города, стал приносить медведю орехи и грибы.

— Лакомься, рыжий, тебе нужно, — басил он, буквально вталкивая в лапы Медолюба очередной тряпичный свёрток.

Медолюб не злоупотреблял. Он отлично знал, на что намекал кузнец. С приходом постоянных холодов приближающееся дыхание зимней спячки звучало всё более настойчиво. Но Медолюб не хотел пока спать. Не сейчас, когда у них кризис отношений с Фердинандиком! А то до весны много что произойти могло, в спячку медведь собирался лечь с чистой совестью и, по возможности, "грязным" лосем. Во избежание, так сказать.

Он съездил на Лоло в местную администрацию и зарегистрировал свой знак. Клеймить Фердинанда он пока не решался, собираясь сначала с ним помириться. Но упрямый лось, как говорится, закусил удила и не собирался прощать медведю то, как тот бесцеремонно поступил с его носом. Нос у лосей, как узнал позже Медолюб, был самым чувствительным и нежным местом и они берегли его пуще, чем зеницу ока.

— Если лось не боится свой нос подставлять — доверяет, значит, — пояснил Докел, поглаживая балдеющего Лоло по этому самому "чувствительному" месту, и в сердце медведя скреблась вина.

Однажды они с Докелом поехали за водой. Лоло и мрачный Фердинанд тащили санки, на которых расположили вёдра. Река застыла, и кузнец направился к лунке с ведром. Медолюб остался, чтобы подтянуть подпруги у лосей.

— Фердинандик, — позвал он, и лось, не глядя на него, приподнял копыта, чтобы медведю было легче дотянуться до ремней. — Слухай, ты што теперь, всю жизнь молчать будешь, забодай тебя пчала?!

Фердинанд косо глянул на него, поджал губы, как недовольная жизнью старушка, но не ответил. Медолюб вздохнул.

— Лады. Как хочешь. Но знай — я хотел этого только потому, што боюсь потерять тебя. Понимаешь, дурень? Боюсь!

Фердинанд фыркнул, нелюдимо прижав уши к затылку. Лоло недоуменно посматривал на них, моргая. Неожиданно он насторожился. Высоко подняв уши, он обернулся и посмотрел в сторону реки, после чего пронзительно хрюкнул. Медолюб перевёл на него взгляд.

— Што такое, хлопчик? — он повернул голову, тоже посмотрев на реку. С этого расстояния он не видел, что там так встревожило лося, но Лоло принялся беспокойно переступать с копыта на копыто, и медведь со вздохом поднялся. — Лады, понял. Пойду посмотрю, што там с кузнецом нашим.

Он спустился вниз по тропинке, осторожно переступая лапами по скользящему стоптанному снегу и придерживаясь за выступающие из-под сугробов корни. Лес вокруг был тихим, лишь слегка потрескивал от мороза. Картины вокруг навевали зевоту, и Медолюб встрепенулся. А ну не спать!

— Докел! — крикнул он, придя на берег реки. — Там твой лось што-то лосяшится... в смысле, тревожится. Докел?

Река шелестела. Медведь замер, глядя на плещущуюся воду, и до него медленно дошло. Лёд треснул. Видимо, он был не столь прочным, чтобы удержать массивного слона. И тогда тот...

Не медля, Медолюб бросился вперёд. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть слона, но того нигде не было видно.

Хотя нет, вон он! Медолюб бросился было на помощь, но тут же что-то резко дёрнуло его назад, да так, что медведь чуть не упал. Резко обернувшись, он увидел Фердинанда, который схватил его за хвост и рванул назад.

— Нет! — крикнул лось, пытаясь перекричать шум воды. — Утонете! Слишком тяжёл!

— Надо спасти!

— Рычаг! Сейчас!

Лось всунул в лапы медведя верёвку, которой были обвязаны вёдра. Не медля, Медолюб вновь рванул в воду. Река оказалась неожиданно бурной — словно демон, разбуженный из спячки, она шумела и плескалась, а её холод промораживал тело до самой последней косточки. Медолюб добрался до слона, который пытался бороться с течением. Тот, увидев Медолюба махнул было копытом, отгоняя его, ясно намекая, что медведю не хватит сил его вытащить. Но, увидев верёвку, изменился в морде и быстро схватил конец. Медолюб рванул к берегу со всей возможной прытью. Он отлично плавал, но холод сковывал движения.

— Ну што? — выдохнул он, оказавшись на суше, где моментально продрог.

— Тяните! — Фердинанд уже налёг на свободный конец верёвки, которую обкрутил вокруг ближайшего к реке каменного валуна.

Медведь бросился на выручку. Вдвоём они, шипя, тянули верёвку, как только могли. Та скрипела, обтираясь об скользкий ото льда камень, и Медолюб серьёзно подумал, что как бы верёвка не порвалась, часом. Но их труды давали плоды — слон приближался к берегу, придерживаясь за верёвку и мощно разгребая воду копытами. Он тяжело дышал и дрожал от холода.

— Почти! — прохрипел Фердинанд, глаза которого остекленели от натуги. — Почти... Давайте, Копатыч, друг мой...

Медолюб налёг с возросшей силой — и слон, наконец-то, оказался на берегу. Отплёвываясь от воды, он прополз чуть дальше и без сил упал на снег, хватая воздух мощными вдохами. Медведь и лось бросились к нему.

— Не лежи, Докел, надо греться! — пропыхтел Медолюб и встряхнулся, разбрызгивая вокруг обледеневшие капли.

Слон вздохнул, но грузно поднялся. Он крупно дрожал.

— Костёр, — прохрипел он. — Нужен костёр.

— Сейчас! — Медолюб повернулся к тропинке, но увидел, что Лоло с санками уже бежал вниз, тревожно мыча. — Сюда, родимый. Нужен трут!

Лось, очевидно, не знал, что такое трут, но затормозил прямо перед медведем. Тот, не теряя времени, достал необходимое и повернулся. Фердинанд уже тащил найденные им где-то более-менее сухие ветки.

— Сходили, блин, за водичкой, — буркнул Докел, когда они через время, сняв мокрую одежду, сидели у трещащего костра. С одной стороны их грела нависающая скала, постепенно уходящая вверх, в горы. С другой — огонь, постепенно сушащий шерсть и согревающий продрогшую кожу. Лоси расположились рядом с дрожащими хозяевами и, распушившись, грели их своими горячими телами.

Медолюб согласно угукнул, рассеянно поглаживая Фердинанда по боку. Лось молча лежал, прикрыв глаза. Когда лапа медведя скользнула по его носу, он напрягся, но не отслонился, и Медолюб посчитал это своей личной маленькой победой.

Треск костра и тепло навевали сонливость. Медведь встрепенулся, мотнул головой, отчаянно моргая.

"Не спать!" — сурово напомнил он сам себе, и почувствовал на себе долгий изучающий взгляд. Скосившись, он увидел, как голубые глаза Фердинанда подёрнулись задумчивой дымкой.

— Я согласен! — выпалил лось, когда они, высохнув и натянув более-менее подсохшую одежду, вернулись в кузницу и медведь отправился ставить лосей в лосяшню.

— Ась? — Медолюб оглянулся.

Фердинанд нервно сморщил нос. Глаза его беспокойно замерцали, но голос почти твёрдым.

— Я согласен... на клеймо, — тихо произнёс он.

Медолюб оставил санки и медленно подошёл к нему. Лось не шевелился, лишь нервно сложил копыта на груди. Медведь коснулся его плеча, и лось дрогнул, но не отступил.

— Родимый, — вздохнул медведь. — Ты ведь понимаешь, што это, значица, для твоего блага?

— Понимаю. — Лось поморщился. — Но вы же не обещаете, друг мой настойчивый, что это будет не больно?

— Увы. Не обещаю.

— Тогда я не обещаю, что буду вести себя тихо. Кузнец узнает.

— Кузнец давно знает, — глухо пробасили от двери.

Друзья дёрнулись и резко обернулись. Пока они говорили, слон тихо вошёл и замер на пороге, опёршись о косяк двери. На плечи он накинул тёплую шаль, а копыта, как и Фердинанд, сложил на груди.

Фердинанд почувствовал, как шерсть на холке встала дыбом. Он медленно попятился, не сводя взгляда с невозмутимого слона. Тот лишь хмыкнул.

— Расслабься, малыш, — фыркнул он. — Пока ведёшь себя как лось, камнями бить не буду.

— Но почему ты... в Инквузицию?.. — Медолюб решительно не понимал. Он неосознанно загородил своего лося, словно защищал от кузнеца, но тот даже не пошевелился.

— Делать мне нечего, кроме как кляузничать. А вы бы поменьше на зверях разговаривали, дамы, а то так и глухой скоро поймёт, что что-то не так.

Медолюб и Фердинанд смущённо потупились, синхронно, чем вызвали сиплый смешок кузнеца.

— А теперь — спать, — властно произнёс он, отсмеявшись.

— Нет, — качнул головой Медолюб. — Холодно. Могу, тогось, уснуть и уже не проснуться. Надобно сделать это сейчас.

— Уверен? — Медведь кивнул, и кузнец вздохнул, проворчав: — Ладно. Идёмте тогда в кузню.

Фердинанд, не отрываясь, смотрел на греющийся в печи штемпель. Он нервно мял в копытах кусок холщового мешка, чтобы хоть чем-то занять себя. Он наблюдал, как металл медленно менял цвет, завораживающе становясь из тёмно-коричневого красно-вишнёвым, персиково-жёлтым, а после и обжигающе-белым, как самый светлый снег.

— Готово. — Докел кивнул, тоже смотря на штемпель.

Фердинанд сглотнул. Медолюб отслонился от лося и провёл лапой по гладко выстриженному участку на крупе. Лось изогнулся, чтобы тоже посмотреть, над чем там друг работал всё это время. Увидев участок сухой голой кожи, он поморщился.

— Какое унижение, — пробормотал он едва слышно, и кузнец хмыкнул.

— Все лоси через это проходят. Ты и так чересчур особенный, лосина.

И, не размениваясь на любезности, он схватил лося, прижав к стене с такой силой, что пошевелиться было невозможно. Недаром же кузнецы славятся своими мышцами. Фердинанд хрипло выдохнул, а потом обжигающая, парализующая боль сковала его — но вовсе не там, где он ожидал. Прижимая его к стене телом и копытом, слон свободным копытом с силой сжал его нос. Эта боль была мерзкой, сильной, неприятной — но знакомой. Конечности лося словно окаменели. Перед глазами вспыхнули белые мушки, и Фердинанд подумал, что на миг ослеп. Но всё закончилось быстро — уже через несколько мгновений, показавшихся лосю вечностью, кузнец разжал копыто и с силой помассировал его нос, заставляя тело покрыться мурашками.

Фердинанд хрипло выдохнул, только сейчас поняв, что не проронил ни звука. Он укоризненно глянул на кузнеца, не понимая, зачем тот схватил его нос — и тут его догнала запоздалая боль от поставленного клейма. Он взвизгнул — не громко, но болезненно и даже как-то обиженно, — после чего, дрожа, обернулся. Медолюб аккуратно смазывал салом выжженое место, подушечки его пальцев и сальная прохлада приносили недолгое облегчение, после чего вновь приходила боль, хоть уже и не такая ослепительная, но злая и щиплющая. Лось, тяжело дыша, опустился на пол, ноги не держали дрожащее тело. Он свернулся в комок, пытаясь отдышаться, но болезненное подёргивание от ожога вновь и вновь возвращало его в реальный мир.

Докел опустил штемпель в заготовленное ведро с водой, и он зашипел, как разозлённый котёнок, поднимая вверх клубы пара.

— Вот и всё, — произнёс он и, словно ни в чём не бывало, прошёл вглубь кузницы, хрустя подсушенным грибом. Хотя ему, конечно, было не в новинку — наверняка Фердинанд был не первым лосём, которого он клеймил.

Медолюб отошёл, чтобы отмыть лапу от сала. Фердинанд покосился на свой круп. Он одновременно испытывал весьма противоречивые чувства: хотел посмотреть, как, в итоге, получилось — он же не двигался, пчела должна была быть чёткой, — и страшился увидеть, как вмиг стал чем-то... кем-то другим. Вещью. Собственностью медведя, пусть и друга, но хозяина. Что-то из глубин его восприятия противилось этой мысли, вызывая тошноту. Так и не разобравшись в ощущениях, лось прикрыл глаза, его уши печально обвисли.

Мягкая медвежья лапа осторожно опустилась на его затылок.

— Не плачь, Фердинандик, — произнёс Медолюб тихим печальным голосом. — Это усё — для твоего блага. Шоб никакой хулюган не похитил. Помнишь же лосятину на ярмарке?

Фердинанд глухо вздохнул и невнятно пробормотал очевидное:

— От этой мысли не становится менее больно, друг мой заботливый.

— Копать... Копать...

Медолюб приоткрыл слезящиеся глаза и звонко зевнул. Кажется, они оба с Фердинандом, утомлённые сверх меры, задремали прямо в кузне. Как бы то ни было, Докел их не разбудил, позволив остаться — лишь накинул на Медолюба свою шаль перед тем, как уйти в спальню.

— Копать... Копа... — невнятно бормотал сквозь сон Фердинанд, свернувшись калачиком возле догорающей печки.

Медолюб сел на лавке и вновь зевнул.

— Шо ты там копаешь? — сонно произнёс он и, покачиваясь, приблизился к лосю.

Тот не отозвался. Его левое ухо подёргивалось, а лапы подрагивали — лось был во власти снов. Однако, несмотря на это, при приближении медведя вектор его снов несколько сместился.

— Тыкать... Тыч... Ко... тыч...

Медолюб в очередной раз зевнул. Протянув коготь, он неловко тыкнул в бок лося, но почти сразу пожалел об этом — сонливость и концентрация были плохими товарищами, и медведь, промахнувшись, ткнул прямо в свежее клеймо. Фердинанд мгновенно проснулся и взвился, застонав от боли.

— Ай! Зачем вы в меня тыкаете?!

— Так ты сам говорил... — растерянно пожал плечом Медолюб.

— Я не просил в меня тыкать! Держите свои лапы при себе, милейший! — проворчал лось, морщась.

Медолюб присел перед лосём и, развернув его к себе крупом, внимательно рассмотрел клеймо. То припухло, но выглядело аккуратно. Медолюб подавил в себе желание провести когтём по прожжённым контурам, потому что лосю точно будет больно. Лучше дождаться полного заживления, а лишь потом трогать.

— Что вы делаете, милейший? — заволновался Фердинанд, словно почувствовав его задумчивость.

— Смотрю, как получилось. Хочешь?..

— Нет, — тотчас отрезал Фердинанд. Медолюб приподнял бровь, и лось, вздохнув, признался: — Это... слишком. Нужно время... чтобы осознать.

— Ладно, — проворчал Медолюб, отступая.

Он развернул грибной свёрток и предложил Фердинанду. Тот отказываться от угощения не стал, и следующий час медведь и лось провели, поедая запасы и с задумчивым видом глядя на догорающее пламя. В его апельсиновых всполохах каждый из них видел своё, но одна мысль у них всё же была общая: откуда они? Где их настоящий дом?

Увы, огонь не мог дать ответа.

* * *

А наутро Медолюб уснул.

С наступлением рассвета Докел, проходивший мимо кузницы к большой бочке для умывания, обнаружил друзей в объятиях друг друга. Медведь и лось спали, свернувшись в общий тугой комок. Кузнец покачал головой, слегка постукал лося по боку. Тот поднял голову, сонно моргая. Осознав, где находится, лось несколько смутился и, выбравшись из крепкой хватки Медолюба, потянулся, встряхиваясь. Докел потребушил медведя, но тот продолжил спать, лишь слегка дёрнул ухом. Докел опустил хобот.

— Вот и уснул наш сэр медведь, — заметил он.

Аккуратно подняв его, Докел перетащил медведя — не в сарай, где поселил ранее, а в гостевой домик у кузни, — после чего для обитателей двора потекла обычная размеренная жизнь.

Ну, пожалуй, кроме как для Фердинанда. Когда Докел говорил, что будет равнодушен к выкрутасам лося, пока тот ведёт себя как лось, он также имел в виду и, собственно, речь необычного сохатого. О чём он, конечно, без обидняков сообщил Фердинанду.

— Пойми, малыш, лоси не говорят, как разумные звери, — пояснил он и кивнул в сторону лосяшни. — Общайся с сородичами. На вашем лосином языке.

Это было обидно. Фердинанд понятия не имел, как говорить с другими лосями. И дело даже было не в том, что он не смог бы найти общие темы. Он вообще не понимал так называемый лосиный язык. Для него он был бессмысленным набором звуков, и оставалось загадкой, как он вообще довёл себя до такого. Не знать родной язык! Что за позор!

Увы, единственная причина, которую Фердинанд мог принять за рабочую, заключалась в том, что он просто слишком развился для несовершенного лосиного говора. А раз так, то ему нужно было, скажем так, деградировать.

Легко сказать, нелегко сделать! Как стать более "примитивным", Фердинанд понятия не имел. Разве что заняться привычным лосиными занятиями, но какими? Запрягать его Докел не желал, считая хилым. Возить на себе слона? Тут уже хилым его считал не только Докел, но и сам Фердинанд. Больше, по его мнению, местные лоси ничем особенным не занимались — лишь ели, дрыхли и лениво чесали блохастые бока о перекладины лосяшен.

"Может, в этом и смысл?" — подумал Фердинанд и на следующее утро вышел с лосями на пастбище.

Стоял стылый день. Снега не было, но тот, что уже выпал, покрывал всё вокруг большими холодными сугробами. На бывшем лугу снег лежал более-менее равномерно, но всё равно ноги лосей утопали. Как Лоло и его сородичи в таких условиях искали деликатес — подмороженный мох — оставалось загадкой. Фердинанд попробовал, но лишь утоп в сугробах и наелся снега. Вид его, видимо, был столь жалок, что Лоло пожалел его и притащил немного тёмно-бурого мха, похожего на неприятные махровые нити. На вкус они были как... ну... нити. Фердинанд без особого удовольствия проглотил вязкую массу с привкусом и хрустом льда и тоскливо подумал, что ему многое предстоит переосмыслить, если он хотел понять язык лосей. Например, то, что вот эта феноменальная гадость — на самом деле вкусное угощение.

Чу! Он снова учуял тот самый резкий запах, который уже не раз чуял. Крольчонок! Фердинанд почувствовал, как сердце забилось быстрее. Он прилёг в снег, чтобы быть менее заметным, и осмотрелся. Крольчонок — хотя, какой крольчонок, уже молодой кролик, как же быстро они растут! — стоял на деревянном столбике ограды и осматривался. Фердинанд с досадой подумал, что его укрытие не оказалось эффективным — с высоты кролик легко его заметил и заулыбался.

— Лосяш! — Он радостно подпрыгнул, но поскользнулся на обледеневшем столбике и с охом скатился в сугробы, провалившись под снег и оставив снаружи только длинные уши.

Лоси, пасущиеся вокруг, резко подняли головы и посмотрели на возмутителя спокойствия — настороженно, не зная, как на него реагировать. Фердинанд вскочил и, прихрамывая из-за болящего клейма, отошёл к стаду. Внутри робко взметнулась мысль — а ведь кролик мог помочь ему с памятью, — но Фердинанд решительно выгнал её из головы. Нет, этот кролик — просто местный сумасшедший. И, что ещё хуже, помогает цыганам красть таких, как он. Хватит быть доверчивым увальнем! Кролик... ну, он не враг, нет. Но он помогает врагам, а значит, веры ему нет.

— Не подходите, — глухо ухнул Фердинанд, прижимая уши и недружелюбно глядя на кролика, чувствуя, как внутри сжимается тугой ком неуверенности, разочарования и гнева. — Подите прочь! Прочь!

— Прочь!

— ПРОЧЬ!

— Прочь...

— Прочь!!!

Стылый застывший воздух взорвался шумом. Десятки лосей, до сих пор исподлобья наблюдавшие за упавшим на их пастбище кроликом, моментально взревели. Заведя назад уши, встопорщив шерсть, они медленно двинулись в сторону нарушителя, взбивая снег острыми копытами.

Кролик вылез из сугроба и отряхнулся. Его улыбка медленно увяла, когда он увидел пристальные и далеко недобрые взгляды доброй дюжины лосей, которые приближались с весьма однозначными намерениями. Светло-голубые раскосые глаза испуганно распахнулись.

— Лосяш! — крикнул кролик, вжимаясь в ограду вздыбившейся спинкой. — Ну ёлки-иголки! Это же я, К... АЙ!

Лоло, резко ударив копытом по притоптанному снегу, рванул вперёд, пока лось, живущий в имении по соседству от кузницы, встал около Фердинанда, словно защищая его. В тот же момент огромный носорог-пастух, приглядывавший, по обыкновению, за пасущимися лосями, наконец-то сориентировался, схватил кролика за уши и буквально, как морковку из земли, выдернул за ограду. Лоло с грохотом врезался в деревянную перекладину своими острыми "пеньками" и, громко фырча, отступил под оглушительный рёв других лосей.

— ТИХО! — рявкнул носорог и, когда на пастбище вновь наступила тишина, разбавляемая возбуждённым сопением множества лосиных носов, встряхнул пискнувшего кролика. — Совсем идиот?! На кой хрен ты туда полез? А если бы тебя растоптали, дурня малолетнего?!

— Я... я... — кролик пытался оправдаться, но пастух уже распалился.

— Это ЛОСИ, парень! Дикие агрессивные животные! Да они мокрого места от тебя не оставят!

— Там мой друг!

— Где? — Пастух перегнулся через ограду и осмотрел местность цепким взглядом. — Так ты не один такой дурень?

— Вон! Тот лось...

Фердинанд съёжился, когда неприятный взгляд пастуха остановился на нём. Словно чувствуя его страх, Лоло взревел снова и мотнул головой. Пастух хмыкнул.

— Это лось из кузницы, — холодно проинформировал кролика он. — Грязный, как я вижу. Хватит пасти его, парень, а то лапу отнимут. — Он отпустил уши кролика и ощутимо толкнул его в спину. — Займись делом!

Кролик пригладил мех на освобождённых ушах. Его раздражённый взгляд пронзил Фердинанда сквозь прорехи в ограде. Но под давящим вниманием носорога он не решился действовать. Да и что он мог сделать? Полезть к лосям? Это было чистейшей воды самоубийство. Распалённые сохатые наверняка бы напали, не дав ему сделать и шага. Вздохнув, кролик сорвался с места и вскоре исчез за поворотом.

Фердинанд проводил его взглядом и вздрогнул, когда мокрый нос коснулся его клейма. Обернувшись, лось увидел Лоло, который внимательно смотрел на него. Его уши отклеились от затылка и миролюбиво стояли торчком, да и в целом вид Лоло имел спокойный. Даже не верилось, что всего пару минут назад он готов был протаранить маленького голубого — и, к сожалению, не особо умного, — кролика.

Убедившись, что Фердинанд смотрит, Лоло вновь покосился на его круп. Словно понимая, что означала зудящая пчела среди счёсанной жёлтой шерсти собрата. Фердинанд попытался поблагодарить его за помощь, но лось лишь подвигал ухом и, потеряв к нему интерес, вновь принялся выкапывать из-под снега мох.

Фердинанд разгрёб сугроб посреди пастбища и лёг, распушившись, чтобы было теплее. Пар вырывался из его рта, тая в воздухе. Фердинанд флегматично наблюдал за ним и анализировал произошедшее.

Что ж, его предположение оказалось верным. Вовлечение в первичные для живого существа эмоции помогло ему на небольшое время заговорить по-лосиному. Почему-то его память не хотела перестраиваться автоматически. Что-то её блокировало? Возможно, тут тоже был замешан голубой свет. Что ж, значит, нужно увеличить погружение в лосиные реалии, чтобы пробить дорогу хотя бы этим знаниям.

Решив так, Фердинанд почувствовал то, что давно уже не чувствовал — уверенность. До сих пор он вяло плыл по течению, но теперь пора было встряхнуться и начать понимать, для чего он на этом свете. Надо искать своё призвание, и для этого сейчас было лучшее время.

— Вот это намело, конечно! — Юная слониха обстукала валенки друг о друга, счищая с них снег.

Докел хмуро наблюдал за ней, придерживая хоботом фонарь, свет которого едва проникал сквозь плотно падающий снег.

— Мож переждёшь? — поинтересовался он в который раз. — Негоже девке в такую погоду одной шляться.

— Да ладно, дядя, я же не одна! — Слониха беззаботно махнула копытом в сторону облучка, на котором сидел мрачный снегирь и чистил походный арбалет. — Ты же знаешь ма — если вовремя не доехать, она волноваться будет. А ей нельзя, у неё и так чахотка.

Докел протяжно вздохнул.

— Ла-адно, — проворчал он.

Фердинанд поднял голову, когда массивная фигура кузнеца вошла в лосяшню. Докел осмотрелся и тихим свистом подозвал Лоло. Пепельно-коричневый лось, мгновенно проснувшись, встал и направился к нему.

— Подсобишь хиляку, а то загнётся на полпути... — пробормотал Докел, хватая с дверцы стойла узду.

Фердинанд сел, сердце его забилось. Вот он, ШАНС!

— Докел! — позвал он, выбираясь из сена, в котором проводил ночь. — Докел, а можно...

— Нет, — отрезал кузнец и, развернувшись, вышел.

Фердинанд упрямо нахмурился и отправился следом за ним. На улице стояло раннее утро, но из-за туч и снегопада было очень темно. Фердинанд прищурился и увидел стоящую у двора кузницы телегу. Запряжённый в неё лось с надетой на морду торбой меланхолично жевал, прижав уши, чтобы в них не попадал снег. Докел экипировал Лоло, а сидящая в телеге слониха с любопытством рассматривала всё вокруг.

— О! — внезапно воскликнула она, посмотрев прямо на Фердинанда. — Так вот же третий!

— Он не упряжный, — неохотно буркнул Докел.

Фердинанд оценивающе глянул на разворачивающуюся процессию. Похоже, он не ошибся, и это и правда был шанс — стать "упряжным животным" и поближе познакомиться с традиционной работой лосей. Выглядело, конечно, даже куда более унизительно, чем катать кого-то на спине, но если он достаточно устанет, то, возможно, древние инстинкты включат в нём воспоминания, и он снова поймёт своих, хм, коллег. А там, глядишь, разберётся в механизмах примитивного языка и сможет использовать его без выполнения всей этой волокиты.

Решив так, Фердинанд поднял голову и подбежал к телеге. Слониха улыбнулась.

— Кажется, он так не думает, — хитро заметила она.

Взгляд Докела, который он кинул на упрямого лося, плавил не хуже огня в кузне. Он обещал жёсткую и достаточно быструю расправу. Фердинанд встретил этот взгляд, почти не дрогнув, и пару мгновений они словно состязались в гляделки. Спустя несколько секунд томительного противостояния Докел моргнул, и его кустистые брови сдвинулись ещё сильнее. Он кинул задумчивый взгляд на Лоло и неназванного лося, которые с интересом наблюдали за противостоянием, а после медленно повернул голову обратно на Фердинанда. Зловещая улыбка, осветившая его лицо, Фердинанду совсем не понравилась.

— Хорошо, — буркнул Докел, и Фердинанд охнул, когда кузнец резко схватил его за "пенёк" и подтащил к упряжке. — Ладно. Раз хочет — пусть везёт. Коренником.

— Коренником? — Снегирь впервые подал голос — сиплый, будто простуженный, совсем не подходящий птичке с такой миловидной внешностью. — Уверены, Док? Может, лучше пристяжным?

— Уверен, — отрезал Докел с непонятным Фердинанду злорадством. Он наклонился, скрепляя на теле лося ремни, и тихо добавил — так, чтобы не услышали ненужные свидетели: — Самый упрямый лось на свете. Не хочешь сидеть тише воды ниже травы — поработаешь своим телом. — И, подёргав упряжь, проверив её на прочность, выпрямился.

Фердинанд перевёл дух. Разозлённый кузнец был зрелищем малоприятным, и лось был рад, когда тот отошёл. Лось огляделся: он был привязан посередине. Его правого бока касался Лоло, левого — лось слонихи. Оба смотрели на него... ну... Фердинанд подумал, что впервые видел такую понятную эмоцию на мордах собратьев. По крайней мере, сейчас он точно мог идентифицировать её безо всякого погружения.

Ну ты и влип, дурень.

— Вроде всё. Отправите моих обратно, когда доедете.

— Хорошо, дядя, — кивнула слониха. — А как его зовут?

— Фердинанд.

— Забавное имя! Хорошо, я скреплю его с Лоло, он уже опытный, приведёт с собой.

— Береги себя.

— Как всегда, дядя! Не впервой по таким снегам возвращаться! — Слониха улыбнулась и кивнула снегирю.

Докел забрал торбу, и...

Что ж, Фердинанд ожидал всё, что угодно. Но он определённо тогда ещё не понимал, на какой ад подписал себя.

В тот момент, когда кнут — кнут! — коснулся его спины — не больно, скорее, предупреждающе, Фердинанд ещё не знал, что следующие часы его жизни выльются в бесконечное путешествие сквозь усиливающийся снегопад. Несмотря на день, на улице всё холодало, мерзко подвывал ветер, путаясь в деревьях. Комья липкого мокрого снега неслись прямо в морду, залепляя её. Уже через время Фердинанд затруднялся сказать, куда именно шёл. Снег был повсюду — под копытами, в шерсти, в ушах, на морде...

Докел не соврал — телом поработать пришлось. На коренника приходилась основная нагрузка, и кучер нещадно подгонял Фердинанда, когда тот хоть на миг замедлялся. Приходилось держать темп — и тянуть телегу вперёд, сквозь непогоду и несмотря на быстро наступившую усталость. Лоси-коллеги, конечно, помогали, поддерживая стабильный ритм, но Фердинанду было всё ново и казалось, будто он один тащил неподъёмную тяжесть. Он весь выдохся и спустя время мечтал лишь об одном — упасть и больше не вставать.

— Нос. Нюх, — посоветовал голос справа.

Фердинанд, не сбавляя шага, чтобы не получить жалящий удар кнутом, скосил взгляд. Лоло невозмутимо пробирался сквозь наметённые по тракту сугробы, его пепельно-коричневая шерсть намокла и слиплась от налипшего снега. Почувствовав внимание, он фыркнул — почти неслышно в метели, — после чего на миг ободряюще коснулся бока Фердинанда.

Почему-то эта небольшая поддержка дала Фердинанду новое дыхание. Он чуть склонил голову, ещё сильнее прижав уши, и, прижмурившись, упрямо потянул телегу вперёд. Дышать носом было сложно из-за снега, который, казалось, специально залеплял ноздри, и Фердинанду приходилось фыркать, освобождая их. Зато стало парадоксально теплее. Воздух, проникавший в крупный лосиный шнобель, успевал чуть согреться.

Наконец они достигли какого-то небольшого поселения. Лосяшен здесь не было, и снегирь оставил их прямо во дворе, где Лоло и неназванный лось, выбрав место возле стены, защищавшей их от ветра, тотчас легли прямо в сугробы и слегка повозились в них, покопали копытами, оставив торчать наружу только "пеньки".

Фердинанд, едва стоя на дрожащих ногах, последовал их примеру. Он на последнем издыхании вырыл небольшую ямку и буквально упал в неё, поджав под себя конечности. Сердце билось громко и неровно, а перед глазами плясали мушки. Лось поморгал, чувствуя себя бесконечно усталым, и прислушался. Из-за ветра и падающего снега ничего не было слышно, лишь где-то рядом, буквально в двух шагах, сопел кто-то из его коллег. Лоси времени зря не теряли и сразу уснули. Впрочем, Фердинанд скоро последовал их примеру.

Ну, или собирался.

На деле едва только он закрыл глаза, обстановка вокруг изменилась. Исчезли снег, холод и мокрая шерсть. Фердинанд осмотрелся и понял, что находится в лосяшне у кузницы. Сено, которое он так не любил, но о котором теперь мечтал, приятно пахло засохшей травой и ромашками. Фердинанд с удовольствием потёрся о него щекой.

Безмятежность и тепло.

Всё изменилось вмиг. Не успел Фердинанд прикрыть глаза, дверь лосяшни с грохотом распахнулась. Его шею обвил толстый ременной жгут — и некто потянул, пытаясь вывести его из лосяшни. Фердинанд захрипел, упираясь копытами, но его силы не хватало. Со злобным сопением некто вытащил его на улицу, и Фердинанд моргнул, резко осознав, что находился на площади. Под копытами натужно заскрипел деревянный помост. Жгут на шее душил, с силой впиваясь в кожу. Фердинанд оглянулся и замер, увидев десятки глядящих на него глаз.

— Смотрите! Говорящий лось!

Кто-то пнул его, и лось со стоном завалился под копыта. Подняв взгляд, он увидел слониху, глаза которой горели жаждой расправы. Снегирь, вынырнув из-за её плеча, щёлкнул своим кнутом — и тот, словно ожив, вдруг змейкой скользнул по телу Фердинанда, плотно связывая его. Лось заизвивался на помосте, как мумия, пока кто-то не наступил на кожаный ремень кнута, пригвоздив Фердинанда к одному месту.

Его нос был резко сжат. Некто потянул его на себя, обнажая горло Фердинанда, ветерок тотчас прошёлся по короткой золотистой шерсти, заставив лося сглотнуть. И тут, открыв зажмуренные было глаза, Фердинанд увидел его.

Огромный отполированный топор. Его остриё, сверкая бликами на выступившем из-за облаков солнце, было направленно точно на его шею. Ужас, который испытал лось, ни шёл ни в какое сравнение с тем, какой он ощутил, когда увидел, кто держал этот топор — Докел дьявольски ухмылялся, его хобот взволнованно шевелился. Но когда слон открыл рот, то внезапно рявкнул голосом Медолюба:

— А я тобе говорил, Фердинандик — говорящих лосей не любят.

— С... Стойте! — сипло выдохнул Фердинанд, закашлявшись, когда некто сильнее потянул за нос, вытягивая горло ещё сильнее. — Не надо...

— ДЕМОНА НА МЫЛО! ДЕМОНА НА МЫЛО! — взвыла толпа, жадная до разных безумных зрелищ.

— Правильно, — кивнул Докел-Медолюб и зловеще рассмеялся. — Сейчас шейку разрубим и, значица, выварим из тобе жир. Хоть куда-то, говорящий, пригодишься.

— Нет! Стой! — Фердинанд бешено вскрикнул, когда сталь топора чуть отступила — и мгновенно опустилась с противным хрустящим звуком. Боль вонзилась в него — не в шею почему-то, куда-то ниже, — и лось с диким рёвом...

... проснулся. Сердце билось так, будто он пробежал километры без остановки. В один момент его захлестнула дичайшая паника. Фердинанд впился копытами в землю, бешено завращал глазами, выискивая опасность. Но никого и ничего рядом не было — кроме Лоло, который отступил на шаг, увидев его состояние, и терпеливо ждал, пока товарища отпустит.

Наконец узнавание вернулось в глаза Фердинанда, сделав их осмысленными. Он замер, восстанавливая дыхание. Снег всё ещё валил стеной, но всё вокруг было тихо. Хрустящий звук исходил от сухой коры, которую Лоло держал во рту. Убедившись, что Фердинанд успокоился, пепельно-коричневый лось опустил свою ношу перед ним. Фердинанд поднял на него взгляд, плотно прижав уши.

— Еда, — хрюкнул Лоло и, развернувшись, ушёл в свою "лежку", оставив товарища в весьма противоречивых чувствах.

Фердинанд склонил голову и на автомате слизнул со снега кору. Та оказалась неожиданно вкусной — словно хрустящий галет, с лёгким сосновым привкусом. Только сейчас, проглотив подношение, Фердинанд понял, насколько же был голоден. С кряхтением встав, он, щурясь от снега, направился в сторону, где видел "лежку" Лоло в последний раз.

Лоло уже переселился. Новая его лежка была почти под самой стеной. Увидев приближение товарища, он поднял голову и пошевелил ушами.

— Где? — чувствуя бурчание в животе, выдохнул Фердинанд, и, к радости своей, осознал, что Лоло его понял.

— Здесь, — хрюкнул он и, встав, уверенно, словно видел сквозь снег, направился в темноту. Фердинанд, прихрамывая — клеймо вновь разболелось от холода и влаги, — поспешил за ним.

Ели они торопливо, мечтая вернуться в относительное тепло. "Лежки", конечно не были сеном — и уж точно не были печкой, возле которой приятно полежать. Однако в них всяко было теплее, чем просто так, среди открытого ветрам пространства. Фердинанд неистово обдирал кору копытами, забыв о всякой цивилизованности. Всё, что его сейчас интересовало — это поскорее набить брюхо и поспать.

Хотя нет, спать нельзя. А то вдруг снегирь-кучер выйдет из дома, чтобы запрягать лосей, и услышит, как он бормочет во сне? Фердинанд замер с куском коры во рту, озарённый этой ужасной догадкой. И что тогда? Здесь не было Медолюба, который, возможно, защитил бы его — хотя бы потому, что Фердинанд был его собственностью. Нет, никто бы за него не вступился. И тогда...

Фердинанд сглотнул. Страх снова сковал его, заставив замереть в неподвижности и инстинктивно поджать хвост. Лоло оторвался от коры и прищурился.

— Ферд! — фыркнул он, словно чихнул, и Фердинанд, вздрогнув, резко вернулся в реальный мир. — Еда!

"Д-да, — подумал Фердинанд неуверенно и принялся поглощать свисающую с пасти ленту влажноватой коры. — Еда... Вы слишком много думаете, друг мой... боязливый. Надо... поесть..."

* * *

Он так и не уснул, ограничившись дрёмой, через которую мог слышать, если кто-то подойдёт. Но ночь прошла тихо, а наутро снегирь, видимо, достаточно изучив лосей во время вчерашнего заезда, сделал коренником своего лося. Лоло остался правым пристяжным, а Фердинанда прикрепили левым. И... да, теперь лось точно уверился, что Докел хотел его наказать. Конечно, работать пристяжным было тоже нелегко, но по сравнению с ролью коренника это было как небо и земля в сравнении.

Погода всё также оставалась не лучшей, но теперь, будучи ведомым, Фердинанд двигался легче. Из-за небольшой сонливости его мозг был заторможен, и мысли вяло слонялись по голове, не задерживаясь достаточно, чтобы он мог чем-то увлечься.

И... да, такое состояние помогало ему. Он не знал, как это работает, но усталость и первичные инстинкты будили в нём примитивного лося. Он тупо двигался вперёд, отфыркивался от снега, ел кору, когда они останавливались, и дремал в "лежке", которую выкапывал в снегу, инстинктивно прячась от холода. Эта была странная жизнь, автоматическая и пустая. Она делала его голову до дрожи без мыслительной, и на смену всем тревогам, неизвестно откуда взявшимся знаниям цивилизованного животного и размышлениям приходил он — простой лосиный язык, такой примитивный, какой только мог быть.

— Ферд. Еда.

Фердинанд перевёл на Лоло отсутствующий взгляд. Пепельно-коричневый лось нетерпеливо топнул ногой и подтолкнул носом торбу, из которой приятно пахло.

Лосяшня. Они находились в лосяшне при каком-то чужом дворе. Непогода на улице чуть притихла, но всё ещё неистовствовала, здесь же было относительно тепло. Пахло сеном, навозом и овсом.

Фердинанд без особого аппетита опустил морду в торбу. Он хотел спать, но не мог, постоянно ловя ушами какие-то посторонние звуки. Лось, их товарищ по недавнему заезду — его, кстати, звали Толк, — спал, закопавшись в сено. Фердинанд хотел последовать его примеру, но останавливал себя. Кажется, он почему-то не мог спать. Но почему? Что ему мешало?

В лосяшню вошёл снегирь. Он погладил лосей по протянутым в его сторону носам и, рассеянно улыбаясь, достал обрез верёвки. Фердинанд насторожился, прекратив есть и загнув назад уши.

— Спокойно, мальчик, — произнёс снегирь совсем другим голосом — не таким, какой у него был, когда он, сидя на облучке, чётко и холодно отдавал приказы упряжке.

Он подошёл к Лоло и обернул вокруг его шеи широкий кожаный ремень-ошейник, к которому сноровисто прицепил верёвку. Потом снегирь подошёл к Фердинанду. Недоверчиво глядя на него, лось отступил и позволил провести с собой те же процедуры, что прошёл Лоло. Ошейник ощущался так чужеродно, что какой-то неоформившейся мыслью лося в первое мгновение было желание содрать его и откинуть как можно дальше от себя. Но Фердинанд не успел ничего сделать — снегирь взялся за верёвку посередине и повёл их к выходу из лосяшни.

— Домой, Лоло, — произнёс он, хлопнув лося по крупу.

Лоло пронзительно фыркнул и двинулся в лес. Фердинанд пискнул, когда верёвка натянулась. Недовольно тряхнув головой, он последовал за товарищем обратно — в холод, снега и ветер, где их ждали неизвестность и трудная дорога в Левбург.

Лоло уверенно продвигался вперёд, таща с собой, как на буксире, Фердинанда. Тот плёлся лишь потому, что верёвка не давала остановиться. Небольшой отдых в лосяшне не прибавил сил, и лось действовал на автопилоте.

Однако даже в таком состоянии он вскоре заметил, что возвращались они какой-то иной дорогой — не такой, какой ехали сюда. Фердинанд открыл было рот, чтобы спросить об этом Лоло, но тот вдруг остановился. Повернувшись к товарищу всем своим телом, он прищурил глаза и басисто произнёс:

— Спать.

— Нет, — качнул головой Фердинанд. Спать хотелось до безумия, но если он выспится, то снова вернёт мысли в голову — и вновь забудет лосиный язык, который сейчас был ему нужен просто позарез.

Однако Лоло не собирался уговаривать его. Будучи более сильным и рослым, он сделал шаг в сторону товарища, заставив верёвку опуститься, и более низким голосом хрюкнул вновь:

— Спать.

Он лёг в снег, придавливая его собой, и дёрнул за верёвку зубами. Не ожидавший этого, расслабившийся было Фердинанд с охом упал прямо возле его тёплого бока.

— Нет, — прошептал он, неосознанно вжимаясь в него. — Я... забуду.

Лоло пошевелил ухом. В его глазах отразилось... нет, не понимание. Что-то вроде усиленного мыслительного процесса. Он глухо фыркнул, отчего его бока резко дёрнулись, и тише буркнул:

— Спать...

Но Фердинанд уже и так спал.

Утро встретило лосей ясным небом и далёким свистом зимних птиц где-то в кронах. Фердинанд открыл глаза и потянулся. Снег вокруг превратился в лёд, мелкие льдистые бусинки также появились в золотистой шерсти. Фердинанд встряхнулся и вылез из "лежки", чувствуя себя словно воскресшим от долгого кошмара.

"Феноменально... — подумал он, растерянно осматриваясь. — Подумать только, я ведь и правда... чуть было не стал... одичавшим лосём..." — Ужас прошёлся по его шерсти, заставив её встопорщиться.

Лоло обнаружился рядом. Он сидел под деревом рядом с "лежкой" и пристально смотрел на него. Было в этом взгляде что-то... изучающее. Он словно пытался понять, что не так с его товарищем. Увидев, что Фердинанд обратил на него внимание, лось чуть склонил голову набок и что-то промычал.

Фердинанд грустно посмотрел на него.

— Не понимаю, друг мой любезный, — вздохнул он. — В этом и был смысл...

Лоло дёрнул мясистым носом. Потом отвернулся и налёг копытами на ствол, отделяя от него тонкий пласт коры.

А потом... потом произошло неожиданное. Когда Фердинанд, думая, что товарищ просто потерял к нему интерес, как бывало ранее, приблизился, чтобы тоже добыть завтрак, Лоло резко обернулся. Он подтолкнул носом комок влажноватой коры и, пристально глядя в голубые глаза Фердинанда, хрюкнул. И снова. И снова.

Он добывал кору, и всякий раз, когда демонстрировал её Фердинанду, издавал короткий сиплый звук. Когда же Фердинанд, в голове которого зародилась одна безумная идея, осторожно повторил его, Лоло довольно поднял уши. Он выдохнул облачко тёплого воздуха и добродушно боднул бок товарища, словно поощрял его догадливость. Фердинанд замер.

— Это... это кора, — тихо произнёс он, ошарашенный озарением. — На этом... лосином языке! Феноменально!

И дорога домой внезапно оказалась весьма увлекательной. Лоси возвращались, и всякий раз, стоило только Фердинанду указать на предмет из их окружения и состроить невинную непонимающую морду, как Лоло мычал, скрипел или хрюкал. Звуки были разными, повторяясь лишь иногда, и Фердинанд с возрастающим воодушевлением находил всё больше закономерностей. Лосиный язык и правда был языком, а не пустым набором звуков, как он думал вначале. И он, будто неразумный детёныш, изучал этот язык — медленнее, чем если бы понимал сказанное, но зато без опаски потерять себя.

— Феноменально, — прошептал он, когда они брели по знакомой тропинке. Когда-то они гуляли здесь с Медолюбом, а теперь он возвращался по тропинке домой, в лосяшню кузнеца, полный планов на ближайшее будущее.

Докел выглянул из кузни, когда Лоло, ступив во двор, звонко фыркнул.

— О, вот и вы, — довольно произнёс он, выходя им навстречу. Его тяжёлый взгляд вперился в Фердинанда, но тот промолчал. А что? Кузнец ясно показал — он хочет, чтобы лось молчал. А раз так, то он будет молчать.

Докел хмыкнул, снимая с них верёвку. С Лоло он также снял ошейник, а вот с Фердинанда не стал, более того — почти сразу повесил на колечко на ремне звонкий колокольчик. Вот он вывел Фердинанда из размышлений и заставил зло глянуть на кузнеца. Мало ему унижений?

— Ишь как глазки заблестели, лосина, — хмыкнул Докел, заметив этот взгляд. — Вижу, что урок свой ты получил. Это так, небольшая предосторожность. Чтобы боле никуда не убёг.

Фыркнув, Фердинанд обошёл слона и ушёл в лосяшню. Развалившись на ароматном сене, он на миг почувствовал себя почти счастливым. Знаете, то самое чувство, когда устал, и то, что раньше ничего не вызывало, начинает казаться чуть ли не раем? Вот это оно и было.

* * *

Изучение нового-забытого языка оказалось не таким простым. И самым первым, что узнал порядком поражённый Фердинанд, оказалось то, что не все лоси были столь примитивны, как он думал.

Да, большая часть из них думала только о еде, сне и почёсывании, работала и отдыхала, не держа в голове ничего сложнее мыслей о том, где бы добыть очередной вкусный (нет) деликатес. Однако были и другие лоси — те, что думали о вещах, которые не интересовали стандартных "обывателей".

То были лоси медведей-всадников. Фердинанд познакомился с такими однажды, когда два белых медведя, не отягчённых, в отличие от своих сородичей, зимней спячкой, прибыли в кузницу проездом, чтобы подковать своих скакунов. Лоси громил были им под стать — огромные, пушистые и надменные. Они без интереса глянули на подошедшего к ним "лосёнка" в морде Фердинанда и, отвернувшись, продолжили начатый разговор. Фердинанд ещё не столь хорошо знал язык, но то, что он знал, заставило его, собиравшегося было пройти мимо к гостевому домику, чтобы посмотреть в окно, как спит товарищ-хозяин, замереть.

— Будь я проклят, если он опять не решит участвовать.

— Победа любой ценой?

— Да.

— Весьма тонкий ход.

— Если бы. Говорят, Чёрный Верзила вновь копытом вдарит.

Фердинанд посмотрел на них, приоткрыв рот, после чего тихо сел на снег. Один из лосей это заметил и снисходительно фыркнул.

— Малыш смотрит.

— Пусть смотрит, — его товарищ флегматично повёл ушами, после чего добавил так, словно это слово всё объясняло: — Простак.

Удивительно, но оно и правда объяснило. По крайней мере, первый лось кивнул, и они, окончательно забив на наблюдающего за ними "лосёнка", начали вновь обсуждать какого-то Чёрного Верзилу. Это было немного обидно, но Фердинанд промолчал. Он уже даже привык, что его почти никто не воспринимает всерьёз. Интересовало его другое — возможности. Выходило, что лосиный язык не всегда был примитивным — какие-то лоси умудрялись развиться сильнее, чем сородичи, и их интересовали совсем другие вещи. Это Фердинанду нравилось, хоть и ощущение неполноценности от открытия усилилось в разы. Раз есть условно разумные мыслящие лоси — значит, он не один такой. Он — не из касты "простаков". Он... лось медведя-всадника?

Фердинанд всё же пробрался к гостевому домику и, прислонившись к законопаченному окну, найдя маленькую щель в растрескавшемся паюсе, втянул носом воздух. Там, внутри кособокого домишка, проводил свою спячку его медведь. Медолюб спал, свернувшись в комок, и не думал просыпаться. Даже не верилось, что это расслабленное существо могло быть самым настоящим всадником.

* * *

Медолюб проснулся с наступлением тепла. Протяжно зевнул и приоткрыл глаза, в первые мгновения даже не поняв, где находился. Почему-то мозг упорно твердил, что он должен был проснуться на печке под клетчатым одеялом, в небольшом, но уютном деревянном домике, из приоткрытого окошка которого пахло цветущими деревьями и слышалось жужжание пчёл. Но реальность оказалось другой — тёмным помещением с мутным окном, в которое почти не проникал свет. Сам Медолюб лежал на старой кровати из сена, на которое было накинуто пыльное одеяло трудноопределимого цвета. В комнате было тепло, в большой печи напротив ещё тлели угольки, похожие в полутьме на маленьких красноватых мерцающих светляков. А на самом медведе была накинута шаль, посмотрев на которую, Медолюб сразу всё вспомнил.

"Укуси меня пчала! — подумал он, потягиваясь. — Неужто я того... прямо в кузне заснул?"

Последнее, что он помнил — как обнимал дрожащего после клеймения Фердинанда. Лось был таким мягким и тёплым, что он не выдержал и на секунду прикрыл глаза... всего на секунду, честно!.. Вот только эта секунда несколько растянулась во времени.

Медолюб встал. Он слегка пошатывался, но на ногах стоял твёрдо. Хотелось осмотреться, попить и поесть. Медведь решил начать по порядку и, толкнув дверь, вышел на порог — взлохмаченный, ещё сонный и хмурый, но не от плохого настроения, а от слишком яркого света, ударившего по глазам и заставившего прижмуриться. Кузнечный двор встретил его слякотью и запахом лопнувших смоляных почек. Медолюб дёрнул ухом, услышав вдалеке хриплое карканье ворон, и повертел головой. Солнце зашло за облака, и медведь смог открыть глаза, чтобы лучше разглядеть всё вокруг.

Снег уже стаял, но вокруг стояла грязь, местами прерываясь на сухие прогалины, на которых буйно росла молодая трава. Деревья только покрывались юными листьями, влажными и ярко-зелёными. Пахло мокрой землёй, травой и дымом.

В кузне слышался грохот молота — видимо, Докел усердно работал. Дверь лосяшни была приоткрыта, но, когда Медолюб заглянул внутрь, он увидел, что лосей внутри не было. Сразу же появилась тревога — как там без него Фердинандик? Успешно ли пережил зимние холода? Медолюб хотел было пройти к Докелу и поинтересоваться, где его лось, но тут воздух донёс до него дальний лосиный рёв, в котором медведь узнал голос Лоло. Медолюб пошевелил ушами, определяя, откуда он доносится, и направился туда.

Пастбище вовсю зеленело. Молодая трава, перемежаясь с хвощём, образовывали плотное питательное покрывало. По нему неспешно бродили лоси — худые после зимы, начавшие свою ежегодную линьку. Они жадно поглощали новорождённые побеги и временами переговаривались на своём странном лосином языке.

Медолюб быстро нашёл Лоло — тот был единственным сероватым лосём. А рядом с ним...

— Друг мой!

Фердинанд подбежал так быстро, что медведь не успел сгруппироваться, и маленький лось опрокинул его, оказавшись сверху. Другие лоси забеспокоились, но Фердинанд обернулся и вдруг тонко промычал что-то — Медолюб не понял, что, но лоси потеряли к ним интерес и вновь занялись поеданием растительности.

— Фердинандик! — Медолюб запустил лапы в линяющую шерсть. Некогда золотистая, сейчас она побледнела и выглядела пыльной.

Лось ткнулся в его нос своим, большим и тёплым, и прижмурил голубые глаза. Он походил на довольного жизнью кота, разве что не умел мурлыкать. Но Медолюб и без этого понимал, как Фердинанд рад его видеть. Растроганный, он погладил знакомую до последней шерстинки морду и коснулся пант — пронизанные жизнью, они заставили дрожь пройти по телу лося. Он шумно сглотнул довольно произнёс:

— Вы проснулись, друг мой долгожданный. Значит, весна и правда наступила.

Хотя Фердинанд уже не был столь одинок, как осенью, он всё же был рад, что медведь проснулся — выживать вдвоём было веселее и практичнее. Докел был рад тоже — с весной работы стало ещё больше, и Медолюб, чувствуя себя свежим и полным сил, принялся за неё. Он, как и осенью, помогал на кузне, подметал двор, а после, когда тепло стало стабильным — высадил небольшой огород на заднем дворе. Огородничество словно было его стихией — медведь буквально чувствовал растения, и те, ощущая это, платили ему быстрым и мощным ростом.

Фердинанд перелинял, и теперь его шерсть сила ещё ярче, чем раньше. Хоть чесаться было приятно, лось считал это унизительным и с теплом стал чаще убегать на речку. Когда это было возможно, конечно — работы у него тоже было немало. Докел стал припахивать его не меньше, чем Лоло, и обоих лосей часто можно было видеть на городских дорогах, везущих телегу с кузнечными поделками. Колокольчик, правда, долго не прожил — уже через пару дней, устав от увещеваний Фердинанда, Медолюб снял его вместе с ошейником.

— Понимаешь, дурень, — ворчал он, управляя сохой: за несколько ведов медведь согласился помочь с распашкой ляда одному из соседей. — Это ш не для того, шобы тебя унизить. Это ш для защиты!

— От всего не защитишься, друг мой заботливый, — закатил глаза Фердинанд, с усилием таща соху вперёд. — Могу сказать, что мерзкий звук этих бубенцов куда как больше привлекал внимание к моей скромной персоне, чем так.

— А ежели тебя опять хулюганы какие сопрут?

— Боюсь, в таком случае никакие бубенцы не помогут. — Лось резко замолчал, пошевелив ушами.

Медолюб насторожился и тоже услышал шум. Весёлая ватага неслась по тракту, взметая клубы пыли и пыльцы. Это были уже знакомые Медолюбу медведи-всадники — те самые, которые когда-то помогли найти Фердинанда и спасти его из лап цыган.

— Здравия тебе, брат! — поприветствовал его главарь, увидев работающего в поле Медолюба. — Смотрю, ты весь в заботах.

— Есть такое, хлопчики, — добродушно улыбнулся Медолюб, оставляя соху и подходя к товарищам.

Лоси всадников заинтересованно разглядывали Фердинанда. Под этими изучающими глазами было неловко находиться, но Фердинанд постарался выпрямиться и набросить на себя невозмутимый вид. Ну и что, что они были облачены в элитную сбрую, а он — в простую крестьянскую узду, к тому же прикреплённую к оглобле? Даже будучи пахотным животным, не нужно было терять достоинства.

— Добрый день, господа! — важно поздоровался он на лосином языке, и его собратья оживились.

— Добрый!

— Добрый-добрый...

— Урожая тоже доброго, друг!

— Спасибо, — пробормотал Фердинанд и, кинув косой взгляд на болтающих медведей, поинтересовался: — Куда-то спешите?

— В столицу, — ответила Ива, которая, несмотря на небольшой размер, спокойно несла на себе далеко не маленького медведя. Фердинанд даже немного позавидовал — мысленно, конечно. — Турнир.

— Турнир? — Фердинанд смущённо шевельнул ушами. Он понятия не имел, что это такое, но не желал показаться несведущей чернью, поэтому тотчас кивнул. — А, ну да. Турнир же.

— Важное событие! — Удивительно, но разговоры медведей странным образом совпали с разговорами лосей, и они тоже стали говорить о неведомом Турнире. — Медведи со всего материка соберутся. Говорят, в этом году приз будет очень щедрым — целый бочонок настоящего элисейского мёда.

Медолюб замер, зрачки его расширились.

— Мёду? — выдохнул он, и Фердинанд, оторвавшись от общения с лосями, тревожно глянул на него. Медведь чуть было не слюну пустил, и Фердинанд прижал уши. Ох, не к добру это...

— Ага, — кивнул Освальд. — Самого настоящего. Ну лады, давай, брат! Как закончишь, можешь зайти в таверну, мы там до петухов будем.

Медолюб покивал, но, судя по всему, он находился мыслями где-то далеко отсюда. Он рассеянно управлял сохой, мечтательно улыбаясь, пока, наконец, Фердинанду это не надоело, и он не остановился. Пот стекал по золотистой шерсти, и лосю, и так уставшему, было не с копыта тащить на себе не только тяжёлую соху, но и налёгшего на неё медведя.

— Знаете что, друг мой, — проворчал он, утираясь копытом. — Идите-ка вы... в таверну. Достаточно на сегодня.

Ночь была приятной — одной из тех, которые хочется видеть чаще. Фердинанд мирно дремал, растянувшись прямо на земляном полу лосяшни. Из щели в двери поддувал приятный ночной ветерок, и лосю нравилось ощущение свежести на пока ещё чувствительных рогах.

Когда этот восхитительный ветерок утих, потому что его прикрыла чья-то массивная фигура, возникшая на пороге, Фердинанд поморщился и приоткрыл глаза.

— А, это вы, — пробормотал он, позёвывая. — Не могли бы вы... если не сложно... отойти? Тут так...

— Мы должоны участвовать, — неожиданно решительно произнёс Медолюб. Его голубо-серые глаза сияли в полутьме, а шерсть буквально искрилась энергией.

Фердинанд поднял голову и смерил медведя долгим пристальным взглядом.

— Нет, — наконец изрёк он, вновь со стоном удовольствия опускаясь на пол. — Хватит с меня приключений.

— Ну послухай, Фердинандик, — лихорадочно зашептал Медолюб, присаживаясь возле него и поглаживая по шерсти. — Мы, значица, туточа уже почти год живём. Пора показывать себя! Ты ш сам говорил, шо я — медведь-всадник. Значица, в Турнирах участвовать — моё, так сказать, священное дело!

— Ну участвуйте, друг мой деятельный, — сонно пробормотал Фердинанд. — Я то тут причём?

— Ну ты шо, дурень, — беззлобно засмеялся Медолюб. — Ты ш, значица, мой.. энтот... боевой скакун! Как же я без тебя?

— Какой "боевой скакун"? Любезнейший, вы уже на грудь приняли, что ли?

— Опять, значица, дерзишь, чертяка рогатый... — Медолюб вздохнул. Посмотрел на развалившегося в расслабленной позе лося и с кряхтением встал, поняв, что сейчас Фердинанд — не самый лучший собеседник. — Лады. Спи, дружище, утром потолкуем.

— Да-да, спокойной ночи, — рассеянно пробормотал Фердинанд и улыбнулся, когда медведь ушёл и ветерок вновь похолодил рога. Он вздохнул, шмыгнул носом и перевернулся на спину, подставив ночной свежести своё пушистое брюшко.

Слова медведя дошли до него не сразу.

— Нет. Нет. И нет!

— Ну шо ты такой нервный, Фердинандик?

— Послушайте моего совета, любезнейший. Забудьте про Турнир! Нам никогда там не выиграть. Туда стекутся медведи со всех концов мира — думаете, у нас будут шансы сразить хотя бы кого-то из них? Давайте посмотрим в лицо фактам, друг мой мечтательный — у нас нет оружия, у нас нет доспехов, у нас нет сбруи... И, самое главное — у нас нет подготовки! Все эти медведи... лоси... Они всю жизнь этим занимаются. А мы... мы пашем землю.

— И хорошо пашем, — кивнул Медолюб с достаточно упрямым видом. Фердинанд прекрасно знал этот его взгляд и мысленно взвыл волком. — Ну погодь. Неужто ты думаешь, мы с копьём не совладаем?

— Дело не в совладании. У нас нет навыков, необходимых для победы. Тактики, в конце-концов!

— У нас туточа... боевой дух, во!

— Боевой дух — это не главное. Главное — тактика!

Медолюб вздохнул.

— Заладил со своею тактикой, — недовольно буркнул он, чуть приподнимая соху, чтобы преодолеть камень. — Трусишка, ей-богу! Кто тут главный, а?

— Кто везёт, тот и главный, — раздражённо парировал Фердинанд и для серьёзности своих слов даже топнул. — Никаких Турниров. Точка.

— Да шо ты боишься так, дурень! — рявкнул Медолюб, обратив на себя внимание пары проходящих мимо по дороге крестьянок. Проводив их взглядом, медведь добавил более тихо: — Ну не могём мы не выиграть. Ты не понимаешь, там будет МЁД! Это ш... это ш... это ш манна небесная!..

Фердинанд фыркнул, но задумался. Он никогда не пробовал мёд, однако почему-то рот наполнился слюной, а в голове возник образ приятно пахнущей деревянной бочки, из крана которой вытекали янтарные капли. Они пахли цветами, пыльцой и сладостью, и лось неосознанно облизнулся. Медолюб заметил это и довольно произнёс:

— Вот-вот! Понимает усё он, чертяка! Упрямится просто, ну ей-богу!

— Это просто хорошее воображение, — проворчал Фердинанд и неистово налёг на узду. — Флюиды голодного желудка, не более того. Все эти ваши состязания — одна большая нервотрёпка. Не желаю никуда скакать, любезнейший, отстаньте от меня!

* * *

— Чего невесел, рыжий? — рассеянно поинтересовался Докел, когда Медолюб, под треск и беззаботную трель вечерних сверчков, помогал ему на кузне, раздувая мехи.

Продолжая работу, медведь проворчал недовольно:

— Да Фердинандик артачится. Не хочет, значица, идти на Турнир. Ну вот и как его заставить, укуси меня пчала?

Кузнец, не отвлекаясь от ковки, флегматично произнёс:

— А ты ему перца под хвост присунь. Клянусь, боле буйного зверя вовек не сыщешь.

Медолюб, к стыду своему, спустя время заметил, что серьёзно рассматривал этот вариант. Он даже отправился в огород, где нашёл подходящий овощ — длинный, тонкий и злой, обжигающий, казалось, даже сквозь шкурку. Отдёрнувшись, медведь уронил овощ на землю и зажал лапами голову.

"Да шо ш такое я делаю?! Негоже Фердинандика мучать, он ж не виноват, что трусонький такой!"

— Что с вами, друг мой задумчивый? — лось, словно почувствовав, что его невинное подхвостье находилось в опасности, оказался рядом.

Медолюб глянул в голубые глаза, с искренним беспокойством смотрящие на него, и вдвойне устыдился.

— Да вот... думал... шоб тебе перца под хвост сунуть... чтобы, значица... Но я передумал! — поспешно добавил он, когда морда Фердинанда перекосилась от шока и гнева.

— Да как вам такое вообще в голову пришло?! Варвар! — лось неверяще мотнул головой. — Готовы из-за мёда друга пытать, что ли? Ну хорошо! Хорошо! — он сделал шаг и почти уткнулся в нос медведя своим, большим и пыхтящим. — Я пойду с вами на ваш дурацкий Турнир! Но если мы проиграем — а мы проиграем, — то буду до конца жизни попрекать вас этим — и тем, на что готов пойти медведь, чтобы набить своё, простите, пузо!

— Согласен, — поспешно кивнул встрепенувшийся Медолюб и протянул лапу.

Фердинанд с недовольным и крайне оскорблённым видом пожал её своим копытом и сложил лапы на груди. Настала неловкая пауза.

Не зная, как её рассосать, Медолюб вырвал одну из морковок и предложил своему своенравному скакуну. Фердинанд с видом оскорблённой невинности принял овощ, ухрумкал его в два укуса, после чего надменно доложил, что идёт спать.

— И не дай бог я проснусь от того, что мне что-то пихают под хвост, друг мой неприятный, — пробурчал он напоследок, и в его голосе скользнула вполне себе ощутимая тень угрозы.

Радостный медведь клятвенно пообещал, что не нарушит сон "любимого скакуна", и Фердинанд ушёл. Сказать по правде, после всех откровений и рассказов медведя он, признаться честно, тоже захотел попробовать этот удивительный мёд. Так ли он вкусен, как о нём толковал Медолюб?

— И на что вы только подписались, друг мой любопытный? — пробормотал себе под нос Фердинанд, заваливаясь на пол лосяшни. Лоло всхрапнул неподалёку, и Фердинанд лишь тоскливо вздохнул.

Ещё солнце не встало, когда процессия всадников выдвинулась из Левбурга по пустынному спящему тракту. Медведи-медоеды тихонько переговаривались друг с другом. Медолюб пока держался особняком, искоса поглядывая на своего скакуна. Фердинанд плёлся вперёд, мрачно сопя, также не участвуя в разговорах лосей. Его уши были плотно прижаты к голове, а взгляд — мрачнее тучи.

Медолюб вздохнул. Вчера, конечно, была буря. И вовсе не природного характера.

Во-первых, Фердинанд, проснувшийся неожиданно рано и отправившийся на пастбище в одиночку, засёк Медолюба, когда тот покупал снаряжение в рыцарской лавке, и после устроил ему разнос.

— Вы что же, друг мой расточительный, потратили ВСЕ наши заработанные веды на столь сомнительное мероприятие?! Да вы... вы... Знаете, кто вы?

— Кто? — буркнул тогда медведь, чтобы заставить заикающегося от возмущения лося замолчать хотя бы на мгновение, но тотчас пожалел об этом: разошедшийся Фердинанд обозвал его такими словами, каких Медолюб отродясь не слышал.

Заткнулся лось лишь тогда, когда во двор кузницы заехал друг Докела, местный резчик по кости. Он потрепал "милого лосёночка" по макушке и отправился пропустить стаканчик с кузнецом. А Медолюб позорно сбежал в свой сарай, чтобы Фердинанд вновь не начал свои, в общем-то, справедливые упрёки.

"Ничо, отработаю ещё, — подумал он, начищая доспехи до блеска — в лавке они стояли долго, ибо через Левбург редко проходили неэкипированные всадники, и малость запылились. — У нас энтих ведов будет ещё... А это, можно сказать, событие событий! Я, как медведь, просто обязан поучаствовать. А Фердинандик... — он на миг замер, размышляя, потом вздохнул и вновь склонился над доспехом. — Перебесится, укуси его пчала!"

Во-вторых, копыта. Увидев, что Медолюб тоже собирался на Турнир, Докел неожиданно поддержал его.

— Честь для медведя — в Турнире победить, — заметил он, усмехнувшись. Посмотрел на Фердинанда, который хмуро сидел на пороге, подслушивая их разговоры, и добавил: — Надобно малыша подготовить. Ты ж на нём поедешь?

— А на ком ещё? Мы с Фердинандиком не разлей вода, — заметил Медолюб, и лось фыркнул, но скорее польщённо, чем обиженно.

— Тогда тащи его сюда, — распорядился Докел.

Фердинанд, ещё помнивший, как долго заживало клеймо, вскочил и попытался раствориться во дворе, но Медолюб успел навалиться на него и схватить за изрядно похудевшие бока.

— Не лягайся, дурень рогатый, — пропыхтел Медолюб, затаскивая упирающегося лося в кузницу. — Не боись, жечь не будем... Ведь да?

— Нет, конечно. — Докел странно посмотрел на него, замерев над своими инструментами. — Ты чего же, рыжий, никогда свою лосину... не подковывал?

— Да я и не упомню, дружище, — пробормотал медведь смущённо. — Значица, нет.

Взгляд, которым его наградил кузнец, говорил сам за себя. Он сдвинул кустистые брови, после чего подошёл к лосю и, приподняв его почти как пушинку — Фердинанд от неожиданности замер, испуганно поджав хвост, — осмотрел его копыта. Брови перестали хмуриться, а, напротив, поползли вверх.

— Так малыш ещё и не подкован был... — пробормотал он себе под нос и, подумав о чём-то, аккуратно опустил лося на пол. — Хорошо. Обычно это платная процедура, но своему подмастерью я подсоблю. Главное, рыжий, не забывай о моей доброте.

— Да ни в жизнь не забуду, дружище!

Так Фердинанд обзавёлся двумя аккуратными подковами на задних копытах. Процедура эта была не болезненной, но Фердинанд всё же обиделся. Видимо, подобное тоже попадало в его "унизительный" список. И никакие слова о том, что, вообще-то лосей подковывают с самого детства — и это нормально, помогает скакать и спасает от травм, не помогали.

— Да ладно, Фердинандик, — тихо произнёс Медолюб, когда процессия остановилась передохнуть перед дальнейшим походом. Вытащив морковь из сумки, медведь разделил её надвое и протянул хмурому лосю. Тот шевельнул ухом в его сторону и недовольно поморщился, а Медолюб добавил: — Мы уже ш вышли, шо ты теперь, ещё до Турнира, значица, кипятиться будешь?

— У меня плохое предчувствие, — пробормотал лось, со вздохом забрав морковь и рассеянно захрустев ею.

— Эт потому, шо ты никак не расслабишься, дурень. Вдохни, чуешь? Ромашка, — медведь приподнял палец с важностью заядлого садовода.

Фердинанд послушно понюхал воздух, и шерсть его довольно распушилась. Он очень любил ромашки — и особенно садящихся на красивые белые цветы бабочек. Разноцветных насекомых он вообще обожал тихой счастливой любовью, к вящему недоумению медведя, который не понимал, откуда могла взяться эта любовь.

— Вкусно, друг мой знающий, — тихо произнёс лось, вздохнув. И, тотчас скинув сентиментальность, вновь сухим и деловым голосом продолжил: — Итак, по какой тактике собираетесь брать ваш... мёд?

— Э-э-э... — Медолюб подумал, а потом махнул лапой. — А-а, как попрёт, укуси меня пчала!

— Поаккуратней с пожеланиями, любезнейший, — усмехнулся лось, выуживая из его отросшей рыжей шерсти запутавшуюся маленькую пчёлку. Насекомое, аккуратно извлечённое на свободу, прошлось по копыту, шевеля крыльями, после чего улетело. — Как я понимаю, тактикой вы не обремены. Что ж, в таком случае, я тут немного набросал...

Когда отряд вновь отправился в путь, голова Медолюба была полностью забита всевозможными стратегиями, планами и предположениями, которые его Фердинанд сделал, всего-лишь вызнав у уже не раз участвующих в Турнирах лосей нужную информацию. Голова! Сам бы медведь такой объём информации вряд ли запомнил. Но он ничего не сказал, лишь покивал с задумчивым видом. Он был рад, что Фердинанд перестал дуться на него — и это было самое главное.

* * *

Столица встретила отряд жарой, пылью и бесконечным множеством самых разных зверей, прибывших поглазеть на Турнир. Город просто кишел торговцами, уличными артистами, попрошайками всех мастей и видов, и жужжал, как огромный каменный улей.

Фердинанд потрясённо мотнул головой, когда сотни запахов и звуков оглушили его. Медолюб успокаивающе зашикал, поглаживая его по голове.

— Ну-ну, т-с-с, ну ты чаво, дурашка? — пробормотал он, сам чувствуя себя неуверенно. — Это ш просто город. Да, шумно здеся, но...

— Поберегись! — раздался сзади рявк.

Фердинанд взвился, как будто его цапнула блоха, и рванул в сторону. Взмыленный извозчик, щёлкая кнутом, пронёсся мимо на запыленной упряжке, в которую был запряжён жующий что-то прямо на ходу лось. Клубы пыли и песка столбом пролетели следом, заставив непривычных к такому грязному воздуху Медолюба и Фердинанда закашляться.

— Не хотел бы, кхе-кхе, тут жить, — признался медведь через время, когда они, поплутав немного, вышли на площадь, на которой, кажется, собралось больше зверей, чем вообще мог вместить этот город.

Фердинанд промолчал. Он вообще не произнёс ни слово с тех пор, как они вошли в город. Сжавшись, он неуверенно оглядывался, нервно подёргивая носом. Он был столь маленьким лосём, что прохожие то и дело оглядывались и улыбались, глядя на него. Пробегавшая мимо маленькая мышка даже воскликнула, подёргивая свою, видимо, мать за подол:

— Ма! Смотри! Карликовый лось!

Вокруг все болтали, смеялись, носились туда-сюда, занимая лучшие обозревательные места. То тут, то там слышались зазывания торгашей, которые, пользуясь случаем, вывезли на продажу все свои товары. Нестерпимо воняло разогретой кожаной упряжью, потом, грязной шерстью и прочими малоприятными ароматами большой толпы.

Освальд заметил Медолюба и, пробившись сквозь толпу, поманил его лапой.

— Куда пропал, брат? Иди сюда, записываться тут!

Маленький пузатый воробей, подпрыгивая на каждом шагу, скакал от медведя к медведю, чиркая что-то на своём замызганном пергаменте. В качестве писчего материала он использовал собственные перья из хвоста, обмакивая их в чернильницу, закреплённую на поясе.

— Как звать-величать? — угодливо пропищал он, подскакивая к Медолюбу и смеряя его оценивающим взглядом. Потом он спустился ниже и скользнул безразлично по Фердинанду, дрожащему то ли от страха, то ли от нервов.

— Я... энтот... сэр Медолюб, да, — невнятно произнёс медведь, поглаживая основания лосиных рогов. — Так и запиши, чирикалка.

Воробей кивнул и, поставив на пергаменте закорючку, упрыгал дальше. Медолюб слез с лося и, подхватив поводья, повёл его к группе ожидающих Турнира медведей.

— Не боись, Фердинандик, — тихо шепнул он. — Усё хорошо.

Рядом с медведями вертелся рыжий лис в традиционной одежде глашатая. Его длинный нос так и ходил ходуном, на хитрые зеленоватые глаза щурились, когда в них били лучики проникающего меж стен домов солнечного света.

— Ойез, Ойез, Ойез! Уважаемые всадники, участники Турнира! — возвестил он, дунув в трубу, которую носил с собой. Громкий протяжный гул привлёк к нему внимание, и медведи с лосями подошли ближе, сомкнувшись возле глашатая. Тот продолжал, убедившись, что его слушали: — Остались считанные минуты до самого великого момента в этом году — момента, который определит, кто из вас поедет домой с почестями! — он перевёл дух и раскрыл длинный пергамент. — Ну а пока поговорим о правилах. К участию, как всегда, допускаются экипированные медведи с личным транспортом в виде лося. Лось обязательно должен быть подкован. Запрещается участие лосям, которые негативно реагируют на толпу и атакуют всё, что движется. Запрещено пересекать пределы, установленные милордом. Запрещено выкрикивание оскорблений, показывание неприличных жестов, попытка иначе разгневать соперника, нежели сойтись с ним в честном поединке. — Глашатай вновь перевёл дух и снова продолжил: — Победитель получит сто ведов и бочку настоящего элисейского мёда, славу, почёт, а также доспехи, оружие и личный транспорт проигравшего. Проигравший не получает ничего. Всё ясно?

Отовсюду раздались одобрительные медвежьи выкрики.

— Славно. Удачной битвы! — Глашатай махнул хвостом, схватив список у подпрыгавшего к нему воробья, бросился к комментаторской башне.

Медведи стали расходиться по углам, усаживаясь на лосей и делая последние проверки экипировки. Медолюб направился было к группе знакомых всадников, но был остановлен натянувшимися поводьями — Фердинанд встал, как вскопанный, и его широко раскрытые глаза были полны ужасающего осознания.

— Ну ты чаво? — спросил медведь, подёргав за поводья.

Фердинанд шмыгнул носом, а потом кинул на него испепеляющий, испуганно-возмущённый взгляд.

— Что это значит? — прошипел лось не хуже заправской гадюки, понизив голос, чтобы другие участники Турнира его не услышали. — Мы на такое не договаривались!

— Да ладно те, дурашка, — прошептал Медолюб, мгновенно всё поняв и успокаивающе поглаживая его меж прижатых к затылку ушей. — Никто тебя не заберёт.

— Вы говорите не сильно убедительно!

— Выбрось, значица, чушь из головы, — проворчал Медолюб, — и думай не о том, шо будет, а о том, шо есть.

— Легко вам говорить! Не вас же отдадут в рабство какому-то заплесневелому медведю, когда мы проиграем!

— Так, отставить истерику! — сурово шикнул медведь, услышав в голосе лося визгливые нотки. Фердинанд замолчал, тяжело сопя, и Медолюб добавил: — Усё будет хорошо, ну шо ты завёлся, чертяка пугливый?

— Ба! Ты что, говоришь с лосём? — ближайший к ним всадник услышал его бормотание и широко ухмыльнулся.

Медолюб прохладно посмотрел на него.

— Да. А шо, нельзя?

Всадник не нашёлся, что сказать. Лишь глянул насмешливо и, тронув своего лося за уздцы, отъехал в сторону. Фердинанд повёл ушами в его сторону и вздохнул.

— Он только что назвал вас помешанным, любезнейший.

— Да пофиг! Мотал я мнение таких, как он, на лопух! — Медолюб заскочил на лося, и Фердинанд охнул, прогнувшись под его весом. — Усё, будь покоен, дружище, и не дрожи!

— Легко вам, — пробурчал лось, но послушно потрусил к знакомой компании.

А потом начались турниры. Медведи выходили на разные концы площади парами, встречаемые свистом, криками и рукоплесканиями толпы. Глашатай называл претендентов на главный приз — и начинался поединок. Чаще всего он не шёл и минуты — просто два всадника, как следует разогнавшись, сталкивались копьями, и всё решала простая грубая сила. Ставки росли, толпа участников редела, и Медолюб, вертя головой, пытался сообразить, кто будет их соперником.

— Наш следующий участник — многообещающий рыцарь неведомо-откуда сэр Медолюб! — раздался слегка охрипший от криков голос глашатая-лиса.

Медолюб сглотнул. Горло пересохло от волнения, но внутри уже поднималась дрожь предвкушения. Чего, кстати нельзя было сказать о Фердинанде — если тот и дрожал, то явно не от нетерпения. Путаясь в копытах, он занял указанное распорядителем место и напряжённо уставился на противоположный конец площади, глядя на то, что станет их судьбой.

— Этого не может быть! Чёрный Верзила... — прошептал лось, неосознанно отступая на шаг, и Медолюб недоуменно нахмурился.

— Ну шо ты, бормоталка? — спросил он, разглядывая своего соперника. — Глаза боятся, значица, а лапы делают.

Глашатай сипло каркнул:

— Противник сэра Медолюба — непобедимый Черный рыцарь из северных земель, сэр Калигари!

На противоположном конце площади верхом на здоровенном лосе, покрытом татуировками, сидел не менее здоровый рыцарь в чёрных доспехах. Его голубые глаза сквозь прорези топхельма блестели злобным ожиданием. Увидев противника, он пренебрежительно шевельнул носом и склонился над своим лосём. Тот дёрнул ухом, будто слушал своего хозяина, после чего смерил Фердинанда хмурым взглядом.

Фердинанд нервно улыбнулся в ответ.

"Нам конец", — подумал он упаднически. Ноги предательски задрожали.

Медолюб надвинул шлем на голову и перехватил копьё покрепче.

— Скачи як ветер, Фердинандик, — хриплым и низким от предвкушения голосом произнёс он.

Фердинанд кивнул — а что ещё оставалось? И, под громоподобный звук трубы, возвещавшей о начале поединка, зажмурившись, сорвался с места.

Всё или ничего.

Жаль, что он так и не узнал своего предназначения...