Моя сероглазая ведьма (гет)

В моей жизни все спокойно и правильно. Работа в Министерстве, красавица-жена дома, чудесный ребенок, домовые эльфы — словом, все так, как и должно быть. Вот только почему же я не спешу домой после работы, почему так часто заскакиваю пропустить пару стаканчиков огневиски с Поттером? А черт его знает. Может, потому что сидя с ним, я снова чувствую себя ближе к ней. Хоть немного, хоть на полшага, но ближе.

А еще в эти моменты мне не нужно прятаться и снимать с шеи медальон. Только теперь вместе с травами в нем — ее колдография.

— Скажи мне, Поттер, ты веришь в ангелов?

Он поднимает глаза от стакана и смотрит на меня каким-то диким взглядом. Cловно говорит: «Малфой, ты что, свихнулся»? На самом деле он, конечно же, никогда этого не скажет. Разногласия преодолены и забыты, предательства — оправданы, а детские ссоры… что ж, детские ссоры остаются в детстве.

Как ты там говорил, papa: расчет и выгода? Вот он — мой расчет. Общение с неофициальной главой магического мира за стаканчиком огневиски. И сегодня, наверное, впервые за все время дружбы, не где-то еще, а у нас дома, в Малфой-мэноре. Ты бы не выдержал этого.

Впрочем, тебе уже все равно.

Хладнокровие и цинизм, помнишь? Так вот, я хладнокровно и цинично проводил тебя в последний путь — и открыл мэнор для всех желающих. Их, как видишь, оказалось не так уж много.

— Так что, Поттер, ангелы есть или нет?

— Есть, — кивает он.

— И сколько их?

Это так похоже на разговор двух пьяниц где-то в шуме и грязи Лютного переулка. Религия, вера, ангелы — какая чушь. Вот только — не для нас. Он знает, что сейчас я спрашиваю не из праздного любопытства, что для меня это важно.

Ведь если было что-то, что дало нам сил выжить войну, что помогло выйти невредимыми, то это должно быть действительно что-то небесное. К тому же, глупо не верить в ангелов, когда повидал в жизни уже столько чудес.

— Говорят, максимальное их количество колеблется от 7 до 9. Зависит от человека, конечно. — Он растерянно пожимает плечами. — Впрочем, мне почему-то не верится в такую цифру.

— А в какую — верится?

— Два. — Он опускает стакан на стол и поднимается с кресла. — У каждого из нас — два ангела: один бережет тело, другой — душу.

Я удивлен: ведь это не совсем та трактовка, которую я ожидал услышать от него. Впрочем, что-то рациональное, правильное в этом есть. Что-то, за что можно зацепиться.

— И кто они для тебя?

— Отец и мать, — тихо говорит он, пряча взгляд в пол.

Вот оно — наше основное различие. Я похоронил воспоминание о родителях где-то глубоко внутри, спрятал их так, чтобы они никогда не смогли найти выхода на поверхность, оставив вместо этого холод в душе. Он — держит все на виду.

Воспоминания о родителях помогают ему жить.

Мне помогает жить отсутствие этих воспоминаний, по крайней мере, воспоминаний об отце.

— А для тебя? Кто твой ангел, Малфой?

Я отвожу взгляд в сторону. Я могу быть холодным, я могу быть циничным, я могу быть расчетливым, но когда речь заходит о ней, все это превращается в прах. Потому что если есть в мире кто-то, кто хранил и берег меня — то это она. Своим существованием, своим теплом, своим голосом со вкусом теплого молока с медом.

— Ты знаешь…

— Знаю, — отвечает он. И делает шаг в камин, оставляя меня наедине с моими мыслями.

* * *

Я нес ее на руках бережно, так, что мне казалось, я едва касался тонкой, прозрачной кожи. Я боялся, что каждое мое неловкое, неосторожное движение может причинить ей боль. На самом деле, конечно, все было не так. После столь длительного Круциатуса уже ничто было ей не страшно.

— Мистер Малфой, что привело вас… о, Мерлин! — мадам Помфри тут же бросилась в сторону шкафчика с лекарствами, увидев, что кого именно я несу. — Что случилось?

— Профессор Кэрроу пытала ее круциатусом.

Мне стоило сказать правду хотя бы ради того, чтобы увидеть, как изменилось на миг лицо колдомедика Испуг, удивление, гордость?.. Неужели и правда на пару минут я заметил, что она гордилась моим решением? По всей видимости, она была единственной во всем Хогвартсе, кто мог увидеть что-то хорошее даже в слизеринце. Впрочем, сейчас не время размышлять.

— Долго?

— Пару минут.

Говорить о том, что я принимал в этом участие, определенно не стоило. Все-таки такой взгляд по отношению ко мне редко увидишь у кого-то.

А медсестре было уже не до меня. Она бросилась к шкафчику, пытаясь найти что-то, сыпля проклятьями направо и налево. Видимо, это что-то не находилось, и среди потока ее ругательств мой слух выловил имя нашего директора. Слышать это было странно — я был поражен тем, как добрейшая женщина в Хогвартсе ругалась на моего крестного.

— Проклятый Снейп, как он только мог допустить такое на территории школы…

И правда — как? Сделать школу еще одним полем боя, подчиняясь приказу Вольдеморта — а что ему еще оставалось? Нет, мадам Помфри, вы просто не представляете, что было бы, если бы он этого не допустил. Да Темный Лорд бы камня на камне тут не оставил, просто уничтожил бы — и все. Так, чтобы другим неповадно было.

Надо уходить, пока она занята. Пока у нее не появились еще вопросы. И я тихо пошел в сторону двери.

Спустя несколько минут я уже был в своей комнате в подземелье. Преимущество префекта школы в том, что ты ночуешь один. Никто не следит, когда ты уходишь и возвращаешься. Быть префектом — это статус, это сила, это власть.

Власть, Драко, позволяет тебе встать во главе. Она дает тебе неограниченные права — главное суметь ими воспользоваться.

Вот только говоря о власти, отец забыл упомянуть об ответственности, которую она налагает. А также — о проблемах, которые она несет.

Ведь если бы не она — не было бы сегодняшней ночи. Я не встретил бы сероглазую ведьму, не увидел бы блеска ее глаз, не слышал бы ее стонов, не нес бы ее на руках в Больничное крыло — и уж точно не заслужил бы одобрительного взгляда мадам Помфри.

Ничего этого бы не было.

Вот только жалею ли я о том, что произошло?

Расчет и выгода, Драко…

Нет, я не жалею. И если бы я мог повернуть назад, то поступил бы также. Потому что впервые за долгое время я чувствовал себя счастливым и спокойным хотя бы несколько минут — и разве мое счастье стоило так много?

Мадам Помфри приведет ее в порядок, и она даже не вспомнит обо мне. Даже не подумает (ведь это же глупо — думать о том, кто уже давно проклят?).

Я же буду иметь хоть одно счастливое воспоминание. Пусть даже я всегда буду жалеть о ее пытках, но то, что было перед этим, навсегда останется самым замечательным событием в моей жизни.

Уже засыпая, я вспомнил, что так и не отдал сероглазой ведьме колдографию ее матери.

«Завтра…» — была моя последняя мысль перед тем, как я провалился в глубокий сон.

* * *

Просто отдать — и дело с концом. Протянуть ей колдографию, увидеть презрение в серых глазах и снова научиться жить с этим одиночеством.

Шаг, второй, третий. Потянуть за ручку и…

— Что ты забыл здесь, Малфой?

Невилл Лонгботтом. Истинный гриффиндорец, лидер сопротивления, и, как видно, один из близких друзей моей ведьмы.

Как странно было называть ее «моей» всего лишь после одного разговора. Впрочем, разве это не правильно: все лучшее всегда должно доставаться Малфоям?

Неправильно, да… хотя…

— Не суй нос не в свои дела, Лонгботтом. Или мне позвать профессора Кэрроу?

— Думаешь, я испугаюсь? — усмехнулся он и сделал шаг в мою сторону. И я увидел его лицо — разбитую скулу, уже успевший пожелтеть синяк под глазом, след от перелома на носу. Странно: мадам Помфри было под силу залечить любые из этих увечий. — Проваливай отсюда!

— А если нет?

— Тебе лучше согласиться, — он чуть прищурил глаза и сжал кулаки. В отличие от меня, он очень окреп за год, и это было заметно с первого взгляда. Передо мной стоял уже не тот добродушный толстяк, чью напоминалку я украл на первом курсе. Он — другой.

— А если нет? — я сделал шаг в его сторону и достал свою палочку. Но ни одно заклинание не было произнесено в этот день. Моя сероглазая ведьма стояла в дверях и смотрела на нас — и в этом взгляде читались все ее чувства.

— Невилл, Драко, кизляки предупреждали меня, что скоро придут гости. Заходите скорее! Это так чудесно, что вы решили меня навестить.

— Но он… — начал было гриффиндорец, но вынужден был замолчать.

— … друг, — закончила она за него, чем, признаться, повергла в шок не только Лонгботтома, но и меня. — Ведь он тоже за меня волновался, поэтому и пришел. Правда, Драко?

Я машинально кивнул, лишь через пару секунд осознав, что именно я сделал. Отпираться было поздно, но вот попытаться исправить ситуацию — вполне вероятно.

— Как главный префект школы, я вынужден проверять состояние всех больных. К счастью, мой визит уже вполне можно закончить — я вижу, что никаких осложнений не наблюдается, и завтра Лавгуд сможет приступить к занятиям.

И, наверное, в мой официальный, лишенный эмоций ответ смог бы поверить кто угодно… кроме нее. Потому что она тут же нашла ему опровержение.

— Ты принес мне ее, — она осторожно разжала мои пальцы и достала оттуда колдографию. Бережно погладила ее пальчиками и снова подняла на меня глаза. И от одного ее взгляда мне захотелось провалиться под землю: в нем было столько тепла, столько благодарности, которых я не заслуживал.

А потом она приподнялась на носочки и коснулась губами моей щеки.

Глаза Логботтома сверкали гневом.

Ее глаза сверкали нежностью.

А мои глаза… я уверен, в этом момент они сияли ярче, чем «Люмос Максима».

— Надеюсь, это можно списать на последствия Круциатуса. А иначе…

Я не знал, как закончить начатую фразу, поэтому поспешил уйти. Неважно, как воспримет мой уход Лонгботтом. Неважно, что подумает мадам Помфри. Главное, что она смотрела на меня также, как и вчера.

* * *

— Круцио, — кричал я, направляя палочку на домовика. Мне нужно было научиться Непростительным как можно скорее, пока никто ничего не заподозрил. По крайней мере, так я мог скрыть свои сомнения в правильности выбранной стороны.

И опять — ничего. Снова.

— Ты слишком много думаешь не о том, Драко, — горестно выдохнул крестный и чуть поправил положение моей руки. — Сконцентрируйся. Ты должен хотеть причинить боль. Ты должен чувствовать только одно это желание и ничего больше. Ты должен, Драко, пойми.

Сейчас мы с ним были в одной лодке. Я видел его сомнения — он видел мои. В любом случае, на чьей стороне бы он не был, он все еще оставался моим крестным. И я любил его.

— Я стараюсь.

Я правда старался. Я понимал, как важно для меня умение применять Непростительны, но что-то во мне отказывалось окончательно сломаться. Теперь я не мог причинить боль даже домовику, что уж тут говорить о человеке.

Я вспоминал глаза Полумны Лавгуд — и не мог сделать четкий взмах рукой.

Я вспоминал ее молчаливое сопротивление — и запинался на полуслове.

— Соберись!

В его глазах я видел участие, заботу обо мне. И пусть все вокруг считали моего крестного холодным, расчетливым, «сальноволосым мерзавцем», мы все знали, что это не так. С нами он был совсем другим. Слизеринцы были единственными, кому он верил — и мы доверяли ему в ответ.

— Круцио! Круцио! Круцио!

Сосредоточиться. Выбросить из головы все мысли. Забыть обо всем. А главное — о чертовой сероглазой ведьме.

Или же — наоборот. Только сохранив образ привычного для всех Малфоя, я смогу спасти ее.

— Круцио!

И домовик упал. Домовику — больно. А у меня на душе наконец-то спокойно. Крестный одобрительно сжал мое плечо — он не умел проявлять свои чувства как-то по-другому. Но даже такая его поддержка так много значила для меня.

— Спасибо, крестный.

Его глаза улыбались мне в ответ.

— Тебе пора. Не попадайся на глаза Кэрроу: они сегодня особенно зверствовали на уроках. И предупреди об этом всех слизеринцев. Также, как и всегда.

* * *

Моя сероглазая ведьма выписалась из больничного крыла.

Она посещала занятия.

Она рассказывала на каждом углу про мозгошмыгов и морщерогих кизляков.

Она носила абсолютно невыносимые сережки-редиски.

Она улыбалась какой-то таинственной неземной улыбкой и отвечала невпопад.

Она вела себя как обычно. Почти.

Каждое утро она подходила к слизеринскому столу и, уверенно находя меня взглядом, улыбалась и желала доброго утра.

— Совсем сдурела, Полоумная? — уставилась на нее Панси Паркинсон после первого такого представления. Впрочем, на ведьму это не действовало: она не отвела от меня глаза. Она ждала только одной реакции — моей.

— Отвали, придурочная, — лениво растягивая слова, произнес я, машинально прикоснувшись к медальону на шее. Впрочем, этот жест остался незаметным для всех. Кроме нее. Она снова улыбнулась своей загадочной улыбкой и пошла к своему столу.

Но с тех пор этот ритуал повторялся каждое утро.

Все изменилось внезапно. На рождественские каникулы слизеринцы остались в Хогвартсе. Не знаю, как крестный объяснил это нашим семьям: для нас объяснение было очевидным. Только так многие из нас могли избежать Черной Метки. Те, кого еще можно было спасти.

Увы, мне уже не было спасения.

Сегодня Хогвартс-Экспресс увозил всех желающих на рождественские каникулы. Я знал, что она была в списке уезжающих, именно поэтому сегодня она выглядела особенно счастливой. Почему-то от этого мне было особенно больно: словно своим счастьем она предавала меня.

Я вышел из Большого зала, надеясь хоть так избавить от этого образа.

— С наступающим Рождеством, Драко, — услышал я голос за спиной. Мне не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, кому он принадлежал.

— Полоумная, опять ты!

И снова — как и раньше.

Она делала ход мне навстречу — я прыгал через две клетки как можно дальше от нее.

Она — улыбалась искренне и открыто, я — коротко кивал головой и презрительно поджимал губы.

Она — принимала правила игры, я — задавал их.

Она — видела сквозь все мои маски, а я все еще боялся от них избавиться.

— Я буду скучать по тебе. А ты?

Она — не боялась признаться в своих чувствах, я — не мог принять их.

— На кой черт ты мне сдалась, Полоумная?

И как обычно моя ведьма загадочно улыбнулась, словно в каждом моем обидном слове, в каждом жесте видела фальшь.

— Береги себя, — она чуть приобняла меня за плечи и быстро пошла в сторону своей гостиной.

Спустя полчаса я стоял на перроне. Как главный перфект, я должен был проследить, чтобы все школьники успешно заняли места.

Как Драко Малфой — чтобы место заняла она.

Я увидел ее издалека.

Моя ведьма шла в сторону поезда, левитируя по воздуху абсолютно нелепый чемодан. Она приветствовала своих друзей и улыбалась им. Она что-то увлеченно рассказывала — и я любовался ее улыбкой.А потом она села в поезд.

Взглядом я провожал Хогвартс-Экспресс, уносивший ее подальше от проклятой школы. Уносивший ее от меня.

Небо над головой было серым и хмурым.

Оно словно чувствовало что-то.

Оно — знало.

Я же тогда не знал ничего.

После Рождества Полумна не вернулась.