Чудовищная книга о чудовищах (гет)

Со временем в моем доме появились портреты многих погибших в той войне: Люпина и Тонкс, красавца Сириуса Блэка, который умудрялся флиртовать прямо с портрета и постоянно заставлял меня краснеть.

— Доброе утро, красотка. Это полотенце тебе так идёт.

— Сириус! Убирайся из ванной!

Некоторое время у меня жили Джеймс и Лили Поттеры, пока их не забрал Гарри, который, кажется, вошел в раж и завалил меня заказами. В коридоре висит Грозный Глаз Грюм, который, вообще-то, исполняет роль охранного заклинания: следит за домом днем и ночью и, в случае чего, вполне способен напугать врага одним своим видом. Правда, сам аврор об этом не знает и думает, что я скопировала его за одно только чувство юмора — надо сказать, весьма специфическое. На моем мольберте побывал даже самый противоречивый участник всех событий — Северус Снейп. Я искренне надеялась, что он расскажет мне что-нибудь о том, каково ему было служить двойным агентом, но Снейп молчал. Вообще. За все время, что я его писала, зельевар не проронил ни слова, ни возгласа удивления — ничего. Так и смотрел на меня равнодушным взглядом, пока его не забрали. Забрал, кстати, тоже Гарри.

Я была по-своему счастлива: у меня были друзья, которых так не хватало в детстве, водились деньги. Я могла себе позволить оформить дом так, как я этого хотела, и так, как этого хотело большинство его жителей — картины. На стенах дома были нарисованы натюрморты со всем необходимым для комфортной жизни, были пейзажи с разными временами года, по которым мои друзья могли гулять. Были двери в комнаты, в которые портреты могли заходить, чтобы побыть в уединении. Проще говоря, на стенах моего огромного дома был ещё один дом.

Так что, наверное, я ничего не потеряю, да?

Этот дом достался мне от прабабушки, которая меня очень любила, но которую я совсем не помню. В доме три этажа и чердак, две ванных и куча комнат; в нем даже есть подземелья, которыми я почти не пользуюсь, боюсь немного. Если честно, для человека, который живёт один, этот дом и правда огромен, но я давно уже не жила одна.

В любой истории есть ТОТ САМЫЙ поворот. Наверное, можно сказать, что следующие события вывели меня напрямую к этому повороту.

Опять-таки, всё началось с письма. Со стороны может показаться, что самую важную роль в моей жизни играли письма, но это не так: самыми важными всегда были краски.

Разбирая с утра почту, принесенную совами, я сортировала письма по важности: вот, например, из Мунго, интересуются состоянием портрета Аллоиды Пирс. Прекрасная женщина (научила рецепту зелья от лишнего веса), она была бы уже готова, если бы, смутившись, не попросила сделать ей синюю мантию вместо темно-коричневой. В следующем конверте был счет за магическое бытовое обеспечение дома. От счетов я все время вздрагиваю. Ещё несколько заказов на чьих-то там родственников. И вот оно, это письмо. Ничем не выделяется: тоже заказ, тоже от частного лица, поражало только имя и сумма, предложенная за заказ, — где-то раз в пять больше, чем обычно. Беллатриса Лестрейнж.

Я изредка переписывалась с другими художниками для обмена опытом или чтобы перенаправить заказ, если не успевала. Среди них ходили слухи, что министерство не очень одобряет написание портретов Пожирателей Смерти. Какое мне, спрашивается дело, ведь закона, запрещающего это, нет? Только вот если они, там, наверху, одобрять меня не будут, то и заказов я от них не дождусь — ни от министерства, ни от любой другой государственной структуры.

Тысяча галеонов за портрет той, которую не одобряют. Тысяча. В конце концов, как они узнают, что я сделала что-то «нежелательное»? Подписаться под портретом мне, конечно, придется, это обязательное правило для всех. Письмо было анонимным. Значит, заказчик и сам понимает, что это не надо афишировать, картина будет висеть где-нибудь в глубине огромного старого поместья, и никто её не найдет, ведь так?

Что мною двигало тогда? Думаете, любопытство или желание хоть как-то насолить министерству, которое скоро, наверно, даже садовых гномов будет регистрировать? Нет, все гораздо проще — деньги. Нарисовать одну картину вместо пяти, что может быть выгоднее? Думаете, я алчная, и мне надо было в Слизерин? Шляпа тоже так думала, она вообще все факультеты перебрала. Все, что мне надо — это рисовать и делать это с комфортом, а комфорт стоит денег, да и краски не бесплатны.

Наконец, решившись, я быстро, чтобы не передумать, отправила ответ, попросив в письме пятьсот галеонов аванса. Кто бы ни хотел видеть Беллатрису Лестрейнж в своей гостиной, он согласится, я это чувствую.

На следующий день пришел ответ: в моё окно залетели сразу две птицы, с трудом тащившие увесистый мешочек. Письма не было, впрочем, оно и не требовалось. К вечеру у меня уже были дорогие бельгийские краски, которые появились совсем недавно и обладали одним чудесным свойством — если допускаешь ошибку и делаешь лишний мазок, его можно удалить просто прикоснувшись к нему палочкой. Ещё я приобрела дорогие кисти из волос единорога, а не гиппогриффа, как обычно. Волосы единорога более точно переносят на холст образ в голове художника, что делает картину ещё более живой, а жизнь человека в портрете более приятной.

Конечно, так старалась я не ради Беллатрисы, но все же, если бы не она, столько денег и сразу у меня бы в жизни не было.

Первый раз рисуя кого-то с темной стороны, я испытывала довольно смешанные чувства. Конечно, той робости и смущения, как перед Героями, у меня не было. Не было и страха, как у некоторых, надо сказать, довольно почтенных людей, которые до сих пор боятся произносить имена Пожирателей. Беллатриса Лестрейнж была давно мертва и совершенно никак не могла навредить мне с картины. Но все же я испытывала что-то, похожее на волнение, вырисовывая её черное платье и кружевные митенки.

Я не стала тянуть время и прорисовывать фон, как это было с Фредом, которому, кстати, безумно не нравилась моя новая работа: он грозился сделать какую-нибудь пакость и испортить мне картину, но после того как я пригрозила продать его портрет Хогвартсу, в который Фред категорически не хочет, он успокоился.

У Лестрейнж были очень темные, живые глаза, которые она тут же с превосходством устремила на меня. Если честно, я ждала, что она будет так же молчалива, как Снейп, но все оказалось наоборот.

— Почему мой портрет среди этого хлама? Неужели Темный Лорд не дал тебе четких указаний, ты ведь рисуешь меня для Зала Славы!

Беллатриса держалась властно и уверенно, видимо, её с детства приучили никогда не терять лицо, даже когда оно не дописано. Только вот о чем она говорит?

— Зал Славы? Какой зал? Какой Лорд?

Я искренне не понимала, что она имеет в виду, хотя стоило догадаться. Хаффлпафф, что с меня возьмешь.

— Ты не знаешь Лорда?! Как это может быть? Кто ты такая? — она прищурила свои темные глаза и вскинула подбородок. — Твое личико мне кажется знакомым, ты чистокровна? Кто твои родители?

Почему она допрашивает меня? Какая глупость! Но почему-то я автоматически начинаю отвечать.

— Я чистокровная, меня зовут Алиса, — тут я спохватилась, и сознание заработало. — Я не обязана перед Вами отчитываться. Но, если Вы хотите знать, Ваш портрет заказал кто-то из Ваших родственников.

О каком Лорде идет речь, не о том ли самом? Она была так уверена в его победе перед смертью... Я не знала, как сказать ей о том, что Лорд мертв, о том, что они проиграли. Боялась ранить чувства Пожирательницы Смерти, ну не смешно ли? Только это действительно так, и, пока я подбирала слова, Беллатриса, которая, в отличие от меня, думала гораздо быстрее, начала понимать.

— Какой сейчас год?

— 2025.

— Прошло столько лет, почему? — на её лице отразились понимание и горечь, которая тут же сменилась гневом. — Скажи, девчонка, мы ведь победили, да? Поттер мертв, а Темный Лорд правит Англией?

« Скажи, скажи, что все это было не зря», — вот, что я услышала. И не гнев вовсе, а почти мольба. Только я ничем не могла её успокоить.

— Вы проиграли, Волдеморт погиб в Хогвартсе.

Беллатриса взмахнула руками, как будто пыталась зажать уши, но вовремя взяла в себя в руки и заговорила совсем другим, глухим голосом.

— Значит, от нас ничего не осталось, а вы, празднуя победу, братаетесь с магглами?

— Ни с кем я не братаюсь, я же сказала, что чистокровна.

— Это ничего не значит, девочка, предатели крови ещё хуже.

Предатели крови? Что за жуткое определение? Кровь что, твой лучший друг, чтобы её предавать? Как это вообще можно сделать? Но все же я решила не задавать ей глупых вопросов.

— Мне жаль, что пришлось Вам это сказать, простите.

Почему, почему я постоянно извиняюсь?

— Интересно, кто бы мог тогда заказать мой портрет? — кажется, что она смирилась и пытается думать о чем-то другом. — Наверняка Нарцисса, дорогая моя сестрица, сентиментальная идиотка, безвольная курица! Как ей живётся сейчас? Малфоям наверняка опять все простили. Как же, тут уж её скользкий муженек постарался, — нет, не пытается, кулаки сжались в бессмысленной ярости, непонятно даже, к кому обращенной.

— Вы думаете, картину заказала Нарцисса Малфой?

— Ну а кто же ещё, ты сама, что ли, не знаешь своих клиентов?

— Вообще-то, письмо было анонимным.

— Почему, неужели она стыдится меня?

Стыдилась бы — и вовсе не стала бы заказывать.

— Нет, не думаю, что она Вас стыдится, просто рисовать портреты таких, как Вы...

— Таких, как я? Верных слуг своего господина?

— Пожирателей Смерти, это не совсем законно.

Лестрейнж растянула губы в ухмылке. Надо бы цвет посветлее сделать, а то выглядит как-то старчески.

— Значит, нарушаешь закон? Да ты, наверное, храбрая гриффиндорка?

— Нет, я жадная хаффлпафка!

Она засмеялась — вполне по-человечески, как смеются обычные люди над обычными шутками, а не как страшные преступники над муками своих жертв.

— Молодец, хаффлпафка! Что ж, раз моя сестрица хочет вечерами любоваться моим портретом, уж постарайся представить его в лучшем виде. Надеюсь, я хоть стою недешево?

— Вам это польстит, вы стоите в пять раз дороже любой из моих работ.

Белле это польстило, а так же то, что я перенесла мольберт с чердака в беседку, благо было лето, и стала писать картину в более приятной для неё обстановке.

Работа шла довольно тяжело, Беллатриса придиралась к каждой детали, что не скажешь о нашем общении: довольно быстро мы перешли на «ты» и стали подолгу разговаривать.

— Почему ты все время сидишь здесь?

— Где мне ещё сидеть, если тебе все время все не нравится? Я уже седьмой раз переделываю твою метку.

— Я не про то, почему ты никуда не выходишь?

— Все, что нужно, мне присылают почтой, зачем мне куда-то идти?

— Ну, например, на свидание. Ты же чистокровка, тебе необходимо найти мужа. Конечно, сейчас ты не в лучшем виде, но если тебя отмыть от этой разноцветной мазни, хорошенько причесать и приодеть, возможно, получится что-то приличное. Ну-ка, посмотри на меня! Знакомое у тебя личико, круглое такое. Конечно, простовато. У тебя рыжие волосы, тебе определенно пойдет...

— Беллатриса, как ты смеешь с ней говорить? — в портрет на всех порах влетела Тонкс. — как вообще ты можешь смотреть ей в глаза?!

— О, добрый день, дорогая кузина, я очень рада тебя видеть! А где же твой ручной волчонок?

— Заткнись, Белла, ты здесь лишь на время, и терпим мы тебя только ради Алисы.

— А иначе чтобы вы сделали? Я уже мертва, Нимфадора, как и ты, заметь, и мне нечего бояться.

— О, зря ты так тетушка, попробуй сказать это Фреду Уизли — он давно хотел сделать твой облик не таким мрачным.

Я, конечно, и не ожидала, что они подружатся, но почему нельзя просто не обращать внимания друг на друга? И почему Белла не может смотреть мне в глаза, ведь, как бы эгоистично это не звучало, мне лично она ничего не сделала.

— Тонкс, Белла, ну перестаньте же, мне нужно рисовать!

Тонкс наградила Беллу яростным взглядом и так же стремительно вылетела за края картины. Вся моя честная компания очень негативно отнеслась к появлению Пожирательницы, хоть и временному. Сириус почему-то все время ссылался на моих бабушку и дедушку, которые, надо сказать, Беллу просто игнорировали. Блэка понять можно: ведь именно Лестрейнж пустила в него смертельное заклятие.

Ремус постоянно пытался усмирить свою жену и Фреда Уизли, которые все время провоцировали Беллатрису. Она тоже была далеко не в стороне: на все колкости реагировала ответными, тем самым ещё больше провоцируя на неё нападать, однако сама своей картины никогда не покидала, объясняя это тем, что не будет уподобляться их «плебейскому», как она любила говорить, поведению.

Белла-Белла, жаль, тебя тут нет. Ты бы поддержала меня, ты всегда считала, что в достижении цели границ не существует. Я ведь знаю, что ты сделала, но мне плевать. Я не безумна Белла, как и ты.