Чудовищная книга о чудовищах (гет)

Говорят, перед смертью проносится вся жизнь. Не знаю, лично я считаю это не концом, а просто небольшим путешествием, ближе, чем каминной сетью, я даже не покину дом. Никогда. Я сижу на ковре и наношу на холст последние штрихи. Жизнь не проносится: ведь особо и не было ничего, пока я не принялась за тот заказ. «Переиздание «Чудовищной книги о чудовищах» — так когда-то сказал Гарри. Смешно. Правда. Ты смотришь на меня своими карими глазами и молчишь, потому что я опять закрасила тебе рот. Не бойся, я уберу краску. Я не забуду.

Я была одной из поколения детей героев, мы родились после войны и всё детство почивали на лаврах родителей. Пред нами были открыты любые двери, но меня это не волновало: я всегда знала свою судьбу. Дело в том, что художники в магическом мире рождаются довольно редко. Конечно, нарисовать картину при должном усердии может каждый, но только у людей, обладающих особым даром, она может ожить и обрести душу. Вот такой вот дар есть и у меня, поэтому я с пяти лет знала, кем буду, когда вырасту, и все остальное меня интересовало мало. В одиннадцать я поступила на Хаффлпафф, где проучилась все семь лет, сдавая все на «удовлетворительно».

До семнадцати лет я тренировала технику и набивала руку, рисуя людей в карандаше и пастели, но не притрагиваясь к волшебным краскам. А в день своего совершеннолетия, когда обычные подростки пробуют алкоголь или целуются, я нарисовала первый портрет. Это была моя бабушка, она воевала в первой войне с Волдемортом и необратимо пострадала от рук Пожирателей. Много лет она лежала в Мунго и совсем недавно все-таки обрела покой. Мы были с ней немного похожи, и это сбивало с толку. Бенедикт, человек, обучавший меня на первых порах, постоянно говорил: «Никогда не рисуй автопортретов». Я никогда не спрашивала, почему. Может, этим он хотел подстегнуть моё любопытство, но я привыкла подчиняться правилам. Я очень нервничала, сличая наши черты, старательно искала отличия: мне совсем не хотелось, чтобы моя первая картина стала последней. Как только я закончила её глаза, то сразу почувствовала её взгляд — добрый, теплый и немного удивленный.

— Бабушка, ты наверно меня не помнишь? Я Алиса, твоя внучка, иногда навещала тебя в больнице.

Бабушка вскинула брови и в её глазах появились смешинки. Конечно, чего я жду, если ещё не нарисовала ей рот?

Мой самый первый портрет я повесила в спальне. Бабушка всегда говорила со мной, поддерживала, стараясь восполнить всё то время, что не знала меня.

Потом ко мне стали приходить заказы. Все знали, что я художник: мы обязаны регистрироваться в Министерстве, прямо как анимаги. Если честно, я никогда не понимала, что опасного может быть в профессии художника, но надо так надо — я стараюсь не нарушать правила. Заказы приходили разные: на известных лекарей, ученых, музыкантов, политических деятелей и Героев Войны.

Люди по-разному ведут себя, когда их рисуют, чаще всего я слышу:

-Кто вы? Где я?

Человек паникует, потом понимает своё новое положение и успокаивается. Среди тех, кого я рисовала, были люди совершенно разные: сварливые старики-алхимики, мудрые и добродушные целительницы и чванливые министерские чиновники.

Иногда приходили заказы на участников последней войны для различных Залов Славы или просто от родственников. Поначалу я робела, отказывалась рисовать кого-то, кто погиб в той битве: казалось, что они такие великие, смелые и недостижимо благородные, как рыцари из старых сказок. Но первый, кого я решилась изобразить, Фред Уизли, полностью разрушил этот глупый стереотип.

Это было где-то год назад. Я уже была на хорошем счету, меня выделяли среди других художников, потому что я всегда рисовала портреты в полный рост, в человеческом масштабе, а потом уменьшала до нужного размера: это делало их четче прорисованными, в отличие от работ других художников, но самое главное — это делало жизнь портретов более комфортной. Вы скажете, странно беспокоиться о комфорте портрета? Почему же? Вы сами любите красиво одеваться, не так ли? И вам бы не очень понравилось, если бы ваше лицо было смазанным или вообще только намеченным, или одна нога была короче другой — ведь на миниатюре это не так заметно. Люди на портретах живые. Они когда-то были живыми среди нас, а теперь они живые просто по-другому. В этом отличие картины от колдографии. На них человек сохранил лишь остаточное движение, да и оно со временем проходит. А в портрете вся душа, все мысли, чувства — всё.

Я никогда не задумывалась о том, как это получается, о всяких магических потоках и прочем: всё, что я поняла с детства, это то, что ты вкладываешь в картину свою душу, а в результате получаешь чью-то ещё.

Странно, я не знала, что у меня столько мыслей и воспоминаний: наверно, недооценила собственное прошлое. Картина подходит к концу, мысли разбегаются: «О ком же я думала? Ах да, Фред Уизли!»

Примерно год назад мне написали родители, что само по себе странно: они редко вмешивались в мою жизнь; дав мне всё, что могли, они были уверены, что я справлюсь сама и не натворю глупостей. Они совершенно не разбирались в живописи и считали меня немного «не от мира сего».

Утром, когда я, как обычно, пила кофе и болтала с бабушкой и дедушкой, для которых на кухне тоже нарисовала кофейник, ко мне в окно постучалась сова. Я не удивилась: мне часто писали; правда, увидев на пергаменте подписи родителей, я все же заинтересовалась и быстро развернула письмо.

«Дорогая Алиса, как ты там? Тебе не одиноко в этом огромном доме? Мы с папой очень скучаем и хотим позвать тебя на годовщину свадьбы дяди Гарри и тёти Джинни. Приходи, отвлекись от своих красок хоть ненадолго, там будет весело, будут твои школьные друзья.

Ответь как можно быстрее, завтра утром папа заберет тебя. Отказ не принимается, ты, наверно, уже поняла.

С любовью,

Мама и папа».

Если не принимаются, зачем тогда отвечать? Хотя, если уж вы просите... Я призвала пергамент и перо и написала ответ.

«Дорогие мама и папа, вы хотели знать, как я?

У меня все хорошо, я узнала много нового: например, дождевые черви, собранные в начале лета, используются в зелье, исцеляющем слепоту, а из крыльев бабочки можно приготовить отвар от герпеса. Но знаете, что самое интересное? Оказывается, в 1847 в Министерстве едва не провели закон, запрещающий женщинам летать на метлах! Мне здесь никогда не бывает скучно, всегда есть, с кем поговорить. Интересно, зачем мне идти на годовщину свадьбы Поттеров, если я никогда раньше там не была, а самого его видела от силы раза три? Это ведь ваш друг, точнее папин, а не мой. Школьные друзья? О ком вы? Надеюсь, не о Джеймсе, Альбусе, Лили и других? Я их, конечно, знаю, но мы ведь учились на разных факультетах и здоровались только в коридорах, да и то не всегда. Конечно, я иногда списывала у Розы Уизли, но это трудно назвать дружбой, вы не находите? Какой гриффиндорец будет дружить со скучной хаффлпафкой, которой совсем не интересно ночами искать Выручай-Комнату? И зачем вы вообще все это спрашиваете, если просто ставите перед фактом? Вы же не могли подумать, что у меня нет времени, что Скримджер висит на чердаке недоделанный и ругается примерно так же, как и его преемник в Министерстве, которому я должна была отдать портрет ещё неделю назад? Нет, конечно, вы не подумали, это же сущая ерунда, просто краски, правда.

С любовью,

Ваша дочь»

Как долго я ждала момента всё это высказать! Мне стало ощутимо легче дышать.

— Инсендио!

«Дорогие мама и папа, у меня всё хорошо, я тоже очень скучаю, спасибо, что позвали, я с радостью пойду, с нетерпеньем жду завтрашнего утра.

Ваша любящая дочь»

Я привязала письмо к лапке совы и побежала на чердак дорисовывать Скримжера, о котором, к своему стыду, вспомнила только что.

На следующий день к обеду я была уже в Норе, среди огромного количества друзей семьи, имена которых периодически путала. Молли Уизли, хоть и была уже очень пожилой, все равно держала дом в своих крепких хозяйственных руках: её беспрекословно слушались как молодые внуки, так и уже не очень юные дети. Только она могла накричать на кавалера ордена Мерлина Рона Уизли и заставить его принести стулья и почистить мантию. Все в доме были пристроены к делу, исключая нас и Скамандеров, но я все решила быть вежливой и предложить свою помощь.

— Миссис Уизли, здравствуйте, может быть, вам помочь? Хотите, я расставлю бокалы или тарелки?

В глазах у немолодой женщины промелькнуло непонимание. Конечно, она попросту меня не помнит, ведь я здесь далеко не частый гость. Но, надо отдать ей должное, она все быстро поняла: видимо сказалось то, что она развивала память, запоминая имена собственных детей и внуков.

— Алиса, деточка, как я рада тебя видеть! Почему ты так редко приходишь, твой папа ведь хороший друг Рона и Гарри?

— Простите, миссис Уизли, я много работаю, иногда нет времени даже поспать.

— Ах, бедная, бедная девочка! Тебе надо больше отдыхать, а ты хочешь расставлять стаканы! Мы уже почти со всем справились, не переживай, иди за стол.

Мне кажется, что этой вежливостью и отказом от помощи она отделяет меня от своей семьи. Ну что ж, я и не претендую, а может мне только кажется.

И вот, наконец-то, все сели за стол, отведали очередной кулинарный шедевр, что для меня с моим почти маггловским рационом было очень кстати. Общались небольшими группками: кто-то вспоминал боевые будни, кто-то школьные шалости, лишь один человек, так же, как и я, сидел и пялился в тарелку остекленевшим взглядом. Это был Джордж Уизли: ему было не с кем вспоминать ни то, ни другое — на войне он потерял брата-близнеца, собственное отражение, и, хотя он был примерным семьянином и хорошим отцом, такие встречи, видимо, наводили на него глухую тоску. Как и на меня, правда, мне было просто скучно. Я вышла на крыльцо и закурила. Конечно, для волшебников немного странно курить маггловские сигареты, но я ведь художник, должен же во мне быть хоть какой-то эпатаж. Например, один маггловский художник отрезал себе, ухо, а другой оставлял картины на чай официантке. Не знаю, правда это или нет, но так говорил Бенедикт. Значит, и мне надо не отставать. Сзади скрипнула дверь, и ко мне вышел тот самый дядя Гарри, который зачем-то позвал меня на свою годовщину. Тоже мне дядя.

— Алиса, привет, почему ты не со всеми? Тебя искал Джеймс, — он засмеялся, вспомнив, как в детстве я постоянно бегала от его сына, который просто обожал дергать меня за волосы и кидаться садовыми гномами. — Ты знаешь, в детстве он был в тебя влюблен, — сказал Гарри, заметив, как я поджала губы.

— У него был отличный способ проявления чувств. До сих пор помню, как выдирала гнома из прически вместе с прической.

Какой глупый разговор. Не надо, не надо затаскивать меня в болото воспоминаний, мне нравится моё сегодня.

— Алиса, на самом деле я хочу у тебя кое-что попросить, а точнее. Ты ведь художник?

Зачем спрашивать то, что и так уже знаешь?

-Да, а что?

— Ты не могла бы нарисовать портрет одного человека? Он был Героем последний войны, погиб на битве за Хогвартс.

— Дядя Гарри, простите, но я рисую всего год, я не уверена, что смогу сделать это достаточно хорошо. Может, вы попросите кого-то постарше и поопытнее?

-Алиса, я видел твои картины, они замечательные, и тот, для кого я прошу этот портрет... я не знаю ещё, как он к этому отнесется. В общем, пусть это будет кто-нибудь из своих, ты не переживай, мы заплатим сколько надо, — Гарри полез в карман и достал мешочек галеонов. — Вот, это аванс, — он был очень смущен, как будто не мужчина под пятьдесят, а парень лет тринадцати.

А что? Я от денег не откажусь, хотя, может, так было бы правильнее: я же теперь своя. Только дом содержать на что-то надо и краски не очень-то дешевые.

— Хорошо, если вы так в меня верите, кого я должна рисовать?

-Фреда. Фреда Уизли, он...

-Брат-близнец Джорджа, я знаю. Вы представляете, как рисуют людей, почему портреты живые?

— Если честно нет, никогда не приходилось кого-то рисовать.

— Портрет можно рисовать только с живого человека, — Гарри заметно поник. — Но не переживайте, каждый жив в чьих-нибудь воспоминаниях, нужен всего лишь Омут Памяти. Кто может поделиться со мной образом Фреда?

— Я пока не думаю, что стоит говорить Джорджу, не знаю, как он отреагирует. Так что, пусть лучше буду я.

-Хорошо, тогда пошлите мне воспоминания совой, а я, пожалуй, пойду. Меня ещё Скримджер ждёт.

Ведь для этого меня и звали, да? Не успев услышать прощание Гарри, я аппарировала домой.

Через полчаса прилетела сова. В конверте был маленький пузырек с воспоминаниями о Фреде Уизли.

Что ж, пора за дело, раньше начну — раньше закончу, ведь насчет Скримджера я соврала: закончен, ворчун старый, и отослан в министерство — пусть они теперь его слушают. И вот, стою я пред пустым холстом и боюсь даже мазок нанести. Это ведь Герой Войны! Каким он был? Наверное, великим, мудрым, смелым и самоотверженным... Как ему, наверное, будет неприятно, если писать его портрет станет молодая, неопытная художница, понятия не имеющая о величии его подвига.

Нельзя, нельзя с такими мыслями работать! Еле-еле заставив себя отвлечься, я все же принялась за работу. Руки тряслись, как в первый раз, даже фон нормальным не получался. Я пыталась нарисовать Фреда на фоне магазина, который они открыли с братом прямо во время войны: этот вариант показался мне самым правильным, да и к тому же самым поздним. Не в развалинах же Хогвартса его рисовать. Прорисовывая мелкие детали магазина, я немного выровняла дыхание — никогда ещё такого не было, чтобы весь задний план написать раньше самого портрета. Уже неделю я почти не выходила с чердака, еду мне носил мой единственный домовой эльф, Гринни, который получил это прозвище в честь поразительно зеленых глаз. И вот, наконец-то, я нарисовала овал лица, пока ещё без глаз и рта. Паника вновь завладела сознанием, сейчас уже ничего другого не сделаешь, пора рисовать лицо. А значит, он оживёт. Дрожащей рукой я рисовала его красивые голубые глаза, которые он тут же прищурил, с любопытством разглядывая меня, ровный нос с кучей веснушек, который он смешно сморщил, как будто ему было щекотно. Хотя, может, и правда было. И вот, не дорисовав и всех веснушек, я рисую рот, тонкие, розовые, немного обветренные губы...

— ПРИВЕТ!!!

Я вздрогнула, кисть соскользнула, и оставила Фреду огромное розоватое пятно на пол шеи.

— Ой, простите меня, пожалуйста, я не хотела, я сейчас все исправлю, какой ужас, я понимаю как вам обидно, что вас рисует не нормальный художник, а какая-то девчонка!

Я уже и не помню, что именно бормотала, пока не услышала самую странную реакцию на свою ошибку — его смех.

— О, что ты, с чего ты взяла, что я злюсь? Откуда мне знать, может, с этим пятном я выгляжу гораздо привлекательнее? Можно даже добавить немного синего, и это будет отлично сочетаться с моим пиджаком, а если хочешь, можешь сделать мои веснушки разноцветными, и я буду самым оригинальным портретом в Англии! Эй, ну что ты молчишь, почему так испуганно смотришь, неужели я такой страшный?

Что я молчу? Я, кажется, забыла буквы... Нет, правда, не ожидала, что он будет таким.

— То есть ты, — он мой ровесник, не могу больше ему «выкать», — не обижаешься? Просто ты Герой. Я перенервничала и думала, что ты окажешься немного другим.

— Каким? Серьезным и важным, дядькой с постной миной на лице, вот так? — и он скорчил рожицу, уж очень напоминающую Скримджера. Получилось настолько похоже, что я не выдержала и рассмеялась.

— Ну, вообще-то да, — проговорила я сквозь смех.

— Если честно, мне совсем не жаль, что я не оправдал твои ожидания.

— Мне тоже. Ладно, сейчас я уберу пятно, стой смирно.

— Ты знаешь, что это щекотно?

— Знаю, — так ему и надо, нечего было пугать.

Фред был первым, кого я нарисовала из Героев Войны, и первым же, кого я копировала для себя. Он всегда был и будет моим другом: именно Фред своими забавными историями восполнил тот пробел в моем детстве, о котором так любят вспоминать гриффиндорцы. Вместе с ним и я заочно нарушила сотню-другую школьных правил и узнала, где находится Выручай-Комната.

Где же ты, Фред? О, я вижу тебя, можешь не прятаться за диваном, я не стану закрашивать тебе рот. Ты все равно ничего не скажешь, ведь та история в итоге стала мне примером, и конец у неё не такой и плохой, а?