Околоквиддич (гет)

Глава 2

Сборная Дурмстранга против сборной Шармбатона

Товарищеский матч в межсезонье

Место проведения: западные поля Дурмстранга

Количество собравшихся: 1000

Время начала: 19.00 (+2 GMT)

Счет: 60-180

Моника восседает на высоком деревянном стуле и напоминает большой белый торт: худые ноги, обернутые, как пленкой, колготочным капроном, прикрывают три гипюровых слоя платья. Ее пальцы сжимают до краев наполненный вином золотой кубок, она напряженно молчит и смотрит в дальний уголок зала.

Станимира стоит, ссутулившись. Она ловит свое расплывшееся отражение в стоящем на столе металлическом чайнике.

— Я...— начинает она медленно, непроизвольно морщась от того, что ее голос звучит на весь Главный зал и как будто бы отражается от холодных кирпичей. — Я поздравляю вас, Моника и Януш, с этим замечательным днем.

Раздаются одобрительные пьяные хлопки, и Станимира, пролепетав дежурные “счастья, здоровья”, плюхается на свое место.

Финист не пришел.

Стояла удушающая жара. Они вышли с поля вдвоем — под улюлюканье и гвалт собравшихся на трибуне поклонников Дурмстранга.

— И при этом мы сливаем Шармбатону. Увидимся на свадьбе Моники, — Финист приложил кулак к груди и исчез в раздевалке.

Моника Калери — последняя из незамужних подруг. Худая и бледная как смерть, с метелкой тусклых темных волос. Греческий профиль, выдающий ее национальность за версту. Опущенные уголки фиалковых глаз, придающие лицу какое-то мученическое выражение. Януш Козельски — толстый поляк, годный разве что разгонять бладжеры битой, с прищуренными свинячьими глазками и красными щеками с полопавшимися сосудами. Он стоит надутый и гордый, в военной красной мантии своего отца. Эта мантия времен Второй мировой передается у Козельски из поколения в поколение. Фамильная реликвия, тут это очень любят.

И Финист.

Деревню Стицку, что близ города Вране на юге Сербии, на карте не сыскать — залетный турист, проезжая мимо, увидит лишь только обожженное солнцем поле да пару вязов вдали. И сразу ощутит нестерпимое желание убраться отсюда подальше. В магической переписи Сербии Стицка значится — “Село, населяют чистокровные волшебники сербско-цыганского происхождения. 10 семей”. С каждым годом количество человек в Стицке все уменьшается — кто-то уезжает на заработки во Вране, кто-то умирает.

Он притормаживает и заставляет ее пересесть. Так они и летят до самого Британского канала, пересекают черную мертвую гладь воды и склоняются над пылающим огнями Лондоном .

* * *

Веселье продолжается — эти чертовы греки как никто другой умеют веселиться. Вся греческая диаспора Дурмстранга пьет вино литрами, и никто им слова не говорит — как же, свадьба. Станимира не пьет — от греческого молодого вина ее тошнит, от польской водки — и того хуже. Хочется уйти отсюда поскорее, чтобы не слышать всех этих выкриков и не чувствовать запах ливерной колбасы, которой забит праздничный стол.

— Крам! — студентов здесь называют исключительно по фамилии. — Крам! Вас вызывает директор!

Рука профессора трансфигурации, носящего смешную фамилию Клопчек, несильно сжимает плечо Станимиры.

Она кое-как вылезает из-за стола и скрывается за первой попавшейся дверью. Лишь бы уйти отсюда. Лишь бы уйти.

Быстрыми шагами она доходит до главной лестницы, поднимается два пролета наверх, перепрыгивая через ступени и глотая ртом прохладный воздух, идет налево и открывает маленькую потайную дверку.

Ей кажется, что за ней наблюдают, но она старается не обращать внимания — отец говорит, что паранойя до добра не доводит.

— Финист? — Станимира все-таки оборачивается, но темная фигура в отдалении — определенно не Фалькон. На секунду Станимире кажется, что это Альбус Поттер — его она видела пару месяцев назад на юниорском первенстве в Хогвартсе — но уже через полсекунды она отметает подобную версию как самую неправдоподобную.

Потаенная дверь ведет в кладовую. Там свалены старые метлы, сломанные палочки и прочий хлам, который никому уже не нужен. Ручка двери — портал в директорскую. Необходимо крепко схватиться за нее, зажмурить глаза и справиться с приступом головокружения. Тут всегда стоит дежурный, но сегодня все гуляют на свадьбе…

Кабинет директора Бжезинского просторен и светел. Солнечные лучи проникают через оконную раму и царапают широкий деревянный подоконник. Бжезинский сух и высок, а его голова гладкая, как квоффл, и блестит на солнце.

— Крам, — выдыхает он своим почти беззубым ртом, когда Станимира осторожно останавливается у двери. — Когда вы последний раз видели Финиста Фалькона?

Обычно прием у директора сопровождается множеством ритуалов. Нужно правильно зайти с правой ноги, вытянувшись по струнке, приложить кулак к груди, задрать подбородок и стоять, как истукан, пока с тобой не заговорят.

Но в этой раз приветствия были опущены. Директор даже не поднялся из-за своего огромного стола и так и остался сидеть спиной к окну. Его стол был идеально чист и пуст, не считая пестрого совиного пера, да волшебной палочки в дорогой золотой оправе.

— После матча, домнуле* Бжезинский, — пролепетала Станимира, чувствуя что-то неладное. На свадьбе Моники его не было.

— Значит, я собираю консилиум преподавателей, — пробормотал директор. — Значит, так.

— А что…случилось?

— Он пропал, — Бжезинский был из тех, кто никогда не скрывал правду. — Возможно, убит.

Она должна была упасть, провалиться в бездну, завопить на весь замок, заплакать, в конце концов.

Вместо этого Станимира молчала.

— И что теперь? — спросила она наконец.

— Я соберу консилиум, и, возможно, пока закроем школу, — директор уставился в одну точку. — Вы свободны, Крам.

— Нет-нет-нет! — Станимира презрела все правила приличия. — С ним вряд ли что-то случилось! Он мог просто улететь куда-нибудь! Я его знаю, он скоро вернется!

— Я думаю, вам стоит написать Уизли, Крам. Надеюсь, они смогут принять вас раньше положенного срока.

*домнуле — господин (рум)