Околоквиддич (гет)

Сборная Соединенного Королевства против сборной Украины

1 групповой матч за розыгрыш путевок на Чемпионат мира

Место проведения: Уэльс, Центральный стадион Кардиффа

Количество собравшихся: 30 000

Время начала: 22.00 по Гринвичу

Счет: 200-350

В детстве я постоянно болел. Моя болезнь не обострялась ни от смены времени года, ни от гуляющих по городу инфекций — вне зависимости от их наличия или отсутствия болеть я продолжал. Я часто думал, что однажды умру — например, задохнусь во сне во время припадка, не смогу удержаться на ногах и полечу с лестницы нашего огромного дома, сломав себе шею, скончаюсь от боли в сердце, которое во время моих приступов саднило так, что я скрежетал зубами, — да мало ли еще чего. Своей смертью я бы избавил многочисленных родственников от чувства вины.

Но я не умер.

Мое выздоровление произошло внезапно — просто в какой-то момент число припадков резко сократилось, а потом они исчезли вовсе. Врачи сказали, что, вероятно, прошло действие заклинания, которым меня в детстве нечаянно наградили. Прошло само собой, потому что ничто не может быть вечным. Мой брат плакал, когда слушал врача. И моя сестра. И многочисленные дяди. А я молчал.

Не то, чтобы мне нравились мои припадки. Но во время очередного помутнения сознания мне было плевать на все. Если вы когда-нибудь напивались, то вы меня поймете. Плевать на все — на смерть матери, на придурка-отца, сидящего в психушке, на строгую высокую женщину, которую у меня язык не поворачивается назвать тетей, на Джеймса.

Остается только чистая ненависть.

Ненависть, потому что Джеймс, этот любимчик судьбы, прикрываясь своими дешевыми страданиями, совершенно не знает, как это — быть таким, как я.

Бездарным.

Потом, когда приступы прошли, мне больше нечем было козырнуть, и я в глазах моей семьи превратился в обычного ребенка, которому отвешивали подзатыльники за плохие оценки и немытые руки.

Мне пришлось учиться. Я очень хотел попасть в Гриффиндор и стать настоящим продолжателем дела своего отца.

И я туда попал.

Когда шляпу водрузили мне на голову, я, сжав до посинения губы, начал думать: “Пожалуйста, в Гриффиндор! Пожалуйста”.

Шляпа осторожно предложила мне Слизерин, но я отказался. Оказаться на змеином факультете после того, как несколько поколений твоей семьи пели оду Гриффиндору и его традициям? Нет уж, спасибо.

Зря.

Я не знал, что окажусь не просто в Гриффиндоре, а в Гриффиндоре имени Джеймса Поттера.

“Посмотрите на Джеймса! Зелье — выше всяких похвал!”

“Альбус, а где Джеймс? Вот те учебники по рунам, которые он просил. Он такой умница!”.

“Пожалуй, старостой стоит назначить Джеймса. Да, со второго курса, пусть это будет исключением из правил”.

Тошнит.

Когда мне было пятнадцать, отец попал в больницу из-за психического расстройства. Папаша был аврором, и на этой скотской должности ему приходилось убивать. А вы как думали? Обычно туда не берут с неустойчивой психикой. В аврорате нужны те, кто может поднять палочку на человека, не подвергая сомнениям его виновность. У папаши на этой почве съехала крыша — ему казалось, что те, кого он убил, заслужили жизнь. Он был в чем-то прав, но это издержки профессии — хочешь быть хорошим аврором, имей крепкие нервишки. С нервишками у отца было туговато.

Конец моего терпения настал, когда мне исполнилось шестнадцать.

Мы поехали в Уэльс смотреть Великобританию — Украину.

Целая толпа Уизли всех мастей, размахивающая Юнион джеком. В этом году Федерация Квиддича заявила об объединении региональных команд — теперь у нас больше не было команд Уэльса, Шотландии, Северной Ирландии и Англии. Была одна неуклюжая, никому не нужная сборная.

Я знаю этих прохвостов из Федерации — прикрываясь идеей национального духа и какого-то там объединения, они получили каждый что хотел. Чиновники из Лондона — деньги от рекламы на Уэльсском стадионе, чиновники из Кардиффа — деньги от всех лондонских мероприятий.

Да какая разница.

* * *

Я смотрю на лужу крови, которая разрастается у меня под ногами. Впервые я вижу смерть так близко, и впервые она меня пугает. Я отступаю назад, но тканевые кеды уже впитали кровь вперемешку с пылью — я не успел. Фалькон похож на уродливую куклу — его огромные глаза раскрыты, а лицо искривила гримаса боли. Складки в уголках губ стали глубже, как у старика, а его лоб, наоборот, гладок и бел.

Ноги Скорпиуса тоже в крови — он наступает пяткой на лицо Фалькона и усмехается.

“Он уже мертв...Не надо больше”, — шепчу я, но Скорпиус продолжает, практически задыхаясь в бесконечной брани, топтать его ногами.

Финист Фалькон лежит, и его взгляд упирается в каменные потолки Дурмстранга.

Комок подкатывает к горлу, и я реву.

* * *

Я ушел из дома именно на том проклятом матче, Великобритания-Украина. Уизли заняли целую трибуну. Я примостился на самой нижней скамейке, поджал ноги под себя и стал смотреть.

Я болел за Украину — просто потому, что каждый из Уизли посчитал своим долгом напялить на себя что-то с британской символикой и, свешиваясь с трибуны, во всю глотку орать имена прославленных игроков. Джеймсон, Льюис, Хобс.

Митчелл, Браун.

Файрфакс.

И Кристенсон, ловец.

Имена, про которые каждый день читаешь в “Пророке”. Имена, от которых тошнит.

У украинцев неизвестные фамилии и молодые лица. Совсем новая сборная, как будто бы платье, которое все еще пахнет ателье, но уже сидит как влитое.

Известен только один.

Финист Фалькон, еще ученик Дурмстранга, охотник. Он невысокий, с жиденькими волосенками странного цвета, заплетенными в какое-то несуразное подобие косички.

Финист — последний из рода Фальконов.

Это очень древний род, такой же древний, как Уизли. Только у них есть свой герб и, кажется, парочка замков.

Я лениво смотрю, как Фалькон забивает в ворота британцев три квоффла подряд. С трибуны видно, что у него маленькие цепкие пальцы, будто бы приклеенные к огромным ладоням. Мокрые волосы постоянно падают ему на лицо, желтая мантия уже все грязная, но он продолжает нестись куда-то вперед.

Мне не нравится Финист Фалькон.

Как только матч заканчивается, я спрыгиваю со своего места и спускаюсь в подтрибунное помещение — тут тихо, и гвалт болельщиков звучит где-то вдали.

Внезапно я слышу шум — несколько человек разговаривают.

“Тише, Брайан! — шепчет кто-то. — Еще секунду, и ты спалишь свои щи*”.

Я не знаю, что такое “палить щи”, но мне интересно, и я подхожу ближе, пока не вижу три темные фигуры.

“Здравствуй”, — самый высокий из них в два прыжка оказывается у моего укрытия и за шиворот вытаскивает меня на свет.

Я брыкаюсь, кричу, но он зажимает мне рот рукой.

“Скаут**?” — спрашивает черный, похоже, Брайан.

“Нет”,— высокий наконец отпускает меня, и я отплевываюсь.

Их трое. Все в серых ветровках, коротко стриженные. В высоком, светловолосом сразу чувствуется порода — он точно чистокровный. Я его помню.

Скорпиус Малфой.

Джеймс его всегда терпеть не мог, и почему-то ощущение того, что я стою рядом с врагом брата добавляет мне уверенности и заставляет проникнуться к Скорпиусу симпатией.

У него мелкие черты лица и тонкая, шелушащаяся кожа. Левая бровь распухла, словно от удара. Костяшки пальцев сбиты.

На загорелой шее, на которой клочками растут светлые волосы, растеклось черно-оранжевое пятно неаккуратной татуировки.

Я приглядываюсь — эмблема команды “Пушки Педдл”.

* * *

Финист Фалькон лежит, не шелохнувшись.

— Пойдем, Поттер, — Скорпиус делает мне знак рукой.

Я не спешу уходить.

— Пойдем же, мать твою!

А я все продолжаю смотреть на темно-бордовое кровавое пятно, расплывающееся от головы Финиста. У украинского охотника темные влажные глаза и крупный нос с горбинкой, похожий на птичий клюв.

— Финист! — зову я тихо, чтобы меня не услышали товарищи.

Но он, конечно, не отвечает.

Скорпиус, Брайан и Ренди стоят за углом.

Скорпиус курит, и тошнотворный запах его табака попадает мне в ноздри и вызывает приступ рвоты.

Я не могу понять, от чего меня рвет: то ли от вида мертвого Фалькона, лежащего в собственной крови, то ли от табачного дыма.

— Поттер! — слышу я недовольный голос Малфоя. — Хватит смотреть на этого говнюка!

— Поттер! — повторяет тихий голос, и я вздрагиваю.

Финист Фалькон приподнялся на слабых руках и, обнажив острые зубы, посмотрел на меня своими птичьими глазами.

Зубы у него тоже в крови.

Зрелище то еще.

Я не успеваю удивиться тому, что Малфою не удалось забить его до смерти.

— Ты же не скажешь им, Поттер? — шипит Фалькон, а я стою, как загипнотизированный.

Как полевая мышь перед самым нападением хищника.

Фалькон приподнимается, содрогаясь всем телом, и что есть силы ударяется головой о каменный пол.

По его виску струйкой стекает кровь.

Но в следующую секунду Финист исчезает — на его месте сидит птица.

Сокол.

Мгновение мы смотрим друг другу в глаза, но затем сокол распахивает свои тяжелые клиновидные крылья и поднимается вверх.

Я зачарованно смотрю, как он вылетает в окно и летит над зелеными полями и Черной речкой.

Пока не исчезает совсем.

* * *

— Я Альбус, — говорю я, поправляя мантию.

— Маленький Поттер, — улыбается Малфой. Половина зубов у него сломана. — И что прикажешь с тобой делать? Отпустить тебя — и ты пожалуешься родственничкам. Грохнуть тебя здесь — слишком много свидетелей.

— Я не пожалуюсь, — бубню я себе под нос.

— Как знать, — флегматично отзывается Скорпиус. — Но что-то мне не хочется связываться. Ребята, уходим!

Я смотрю на их спины, одна за другой исчезающие в темноте.

Я что-то слышал о таких, как они.

Фанаты.

Они часто устраивали бойни на трибунах во время матчей.

Мы всегда сидели на самых дорогих местах, и я мог лишь издали наблюдать, как толпа в едином порыве вскидывает палочки, поджигая кресла, чьи-то мантии и красочные растяжки.

Неконтролируемая агрессия.

Как во время моих припадков.

Я бегу за Малфоем и его товарищами, стараясь не упустить их из вида.

Я еще не знаю, зачем мне это нужно, но уже понимаю одно: домой я больше не вернусь.

* * *

— Где он? Где этот говнюк Фалькон? — Скорпиус трясет меня за плечи.

— Я...я...отвернулся, а он исчез! Они, наверное, так ... умирают!

–Я очень надеюсь, что ты прав, Поттер! — Скорпиус опускает руки. Они трясутся. — Иначе...будь ты проклят!

Я смотрю на небо.

На ту точку вдали, где исчез Финист Фалькон.

*спалить свои щи — спалиться, выдать себя. Также: увидеть кого-либо. Напр: Рад палить твои щи = Рад тебя видеть. По-англ в 1 значении: get busted, betray oneself

**скаут — член враждебной группировки, шпион, который должен узнать необходимую информацию и передать ее своим. По-англ: scout

Глава 2

Сборная Дурмстранга против сборной Шармбатона

Товарищеский матч в межсезонье

Место проведения: западные поля Дурмстранга

Количество собравшихся: 1000

Время начала: 19.00 (+2 GMT)

Счет: 60-180

Моника восседает на высоком деревянном стуле и напоминает большой белый торт: худые ноги, обернутые, как пленкой, колготочным капроном, прикрывают три гипюровых слоя платья. Ее пальцы сжимают до краев наполненный вином золотой кубок, она напряженно молчит и смотрит в дальний уголок зала.

Станимира стоит, ссутулившись. Она ловит свое расплывшееся отражение в стоящем на столе металлическом чайнике.

— Я...— начинает она медленно, непроизвольно морщась от того, что ее голос звучит на весь Главный зал и как будто бы отражается от холодных кирпичей. — Я поздравляю вас, Моника и Януш, с этим замечательным днем.

Раздаются одобрительные пьяные хлопки, и Станимира, пролепетав дежурные “счастья, здоровья”, плюхается на свое место.

Финист не пришел.

Стояла удушающая жара. Они вышли с поля вдвоем — под улюлюканье и гвалт собравшихся на трибуне поклонников Дурмстранга.

— И при этом мы сливаем Шармбатону. Увидимся на свадьбе Моники, — Финист приложил кулак к груди и исчез в раздевалке.

Моника Калери — последняя из незамужних подруг. Худая и бледная как смерть, с метелкой тусклых темных волос. Греческий профиль, выдающий ее национальность за версту. Опущенные уголки фиалковых глаз, придающие лицу какое-то мученическое выражение. Януш Козельски — толстый поляк, годный разве что разгонять бладжеры битой, с прищуренными свинячьими глазками и красными щеками с полопавшимися сосудами. Он стоит надутый и гордый, в военной красной мантии своего отца. Эта мантия времен Второй мировой передается у Козельски из поколения в поколение. Фамильная реликвия, тут это очень любят.

И Финист.

Деревню Стицку, что близ города Вране на юге Сербии, на карте не сыскать — залетный турист, проезжая мимо, увидит лишь только обожженное солнцем поле да пару вязов вдали. И сразу ощутит нестерпимое желание убраться отсюда подальше. В магической переписи Сербии Стицка значится — “Село, населяют чистокровные волшебники сербско-цыганского происхождения. 10 семей”. С каждым годом количество человек в Стицке все уменьшается — кто-то уезжает на заработки во Вране, кто-то умирает.

Он притормаживает и заставляет ее пересесть. Так они и летят до самого Британского канала, пересекают черную мертвую гладь воды и склоняются над пылающим огнями Лондоном .

* * *

Веселье продолжается — эти чертовы греки как никто другой умеют веселиться. Вся греческая диаспора Дурмстранга пьет вино литрами, и никто им слова не говорит — как же, свадьба. Станимира не пьет — от греческого молодого вина ее тошнит, от польской водки — и того хуже. Хочется уйти отсюда поскорее, чтобы не слышать всех этих выкриков и не чувствовать запах ливерной колбасы, которой забит праздничный стол.

— Крам! — студентов здесь называют исключительно по фамилии. — Крам! Вас вызывает директор!

Рука профессора трансфигурации, носящего смешную фамилию Клопчек, несильно сжимает плечо Станимиры.

Она кое-как вылезает из-за стола и скрывается за первой попавшейся дверью. Лишь бы уйти отсюда. Лишь бы уйти.

Быстрыми шагами она доходит до главной лестницы, поднимается два пролета наверх, перепрыгивая через ступени и глотая ртом прохладный воздух, идет налево и открывает маленькую потайную дверку.

Ей кажется, что за ней наблюдают, но она старается не обращать внимания — отец говорит, что паранойя до добра не доводит.

— Финист? — Станимира все-таки оборачивается, но темная фигура в отдалении — определенно не Фалькон. На секунду Станимире кажется, что это Альбус Поттер — его она видела пару месяцев назад на юниорском первенстве в Хогвартсе — но уже через полсекунды она отметает подобную версию как самую неправдоподобную.

Потаенная дверь ведет в кладовую. Там свалены старые метлы, сломанные палочки и прочий хлам, который никому уже не нужен. Ручка двери — портал в директорскую. Необходимо крепко схватиться за нее, зажмурить глаза и справиться с приступом головокружения. Тут всегда стоит дежурный, но сегодня все гуляют на свадьбе…

Кабинет директора Бжезинского просторен и светел. Солнечные лучи проникают через оконную раму и царапают широкий деревянный подоконник. Бжезинский сух и высок, а его голова гладкая, как квоффл, и блестит на солнце.

— Крам, — выдыхает он своим почти беззубым ртом, когда Станимира осторожно останавливается у двери. — Когда вы последний раз видели Финиста Фалькона?

Обычно прием у директора сопровождается множеством ритуалов. Нужно правильно зайти с правой ноги, вытянувшись по струнке, приложить кулак к груди, задрать подбородок и стоять, как истукан, пока с тобой не заговорят.

Но в этой раз приветствия были опущены. Директор даже не поднялся из-за своего огромного стола и так и остался сидеть спиной к окну. Его стол был идеально чист и пуст, не считая пестрого совиного пера, да волшебной палочки в дорогой золотой оправе.

— После матча, домнуле* Бжезинский, — пролепетала Станимира, чувствуя что-то неладное. На свадьбе Моники его не было.

— Значит, я собираю консилиум преподавателей, — пробормотал директор. — Значит, так.

— А что…случилось?

— Он пропал, — Бжезинский был из тех, кто никогда не скрывал правду. — Возможно, убит.

Она должна была упасть, провалиться в бездну, завопить на весь замок, заплакать, в конце концов.

Вместо этого Станимира молчала.

— И что теперь? — спросила она наконец.

— Я соберу консилиум, и, возможно, пока закроем школу, — директор уставился в одну точку. — Вы свободны, Крам.

— Нет-нет-нет! — Станимира презрела все правила приличия. — С ним вряд ли что-то случилось! Он мог просто улететь куда-нибудь! Я его знаю, он скоро вернется!

— Я думаю, вам стоит написать Уизли, Крам. Надеюсь, они смогут принять вас раньше положенного срока.

*домнуле — господин (рум)

Молодежная сборная Соединенного королевства против молодежной сборной Хорватии

1 групповой матч за розыгрыш путевок на молодежный чемпионат мира

Место проведения: Вест Хэм, Лондон

Количество собравшихся: 1500

Время начала: 22.00 по Гринвичу

Счет: 200-30

Лондон — город парадоксов. Один из парадоксов состоит в том, что Вест Хэм находится на востоке. Мы идем через мусульманские кварталы прямо в мантиях — издали их не отличить от паранджей восточных женщин. Их густо подведенные глаза смотрят куда-то сквозь нас, иногда мне кажется, что эти женщины вообще нас не видят. Их мужья бородаты и крикливы. Они торопливо убирают товар с прилавков — зелень, какие-то вонючие специи, коробки с порошковым чаем. Поет муэдзин, призывая всех к вечерней молитве — поет надсадно, горько, и мое сердце почему-то сжимается от неизвестного чувства. Мне кажется, что мы и эти женщины, и их черные мужчины — почти одно целое. Они, как и мы, устроили свой маленький мир в этом огромном мегаполисе и никому не хотят его отдавать. Бесполезный мирок, который скоро рухнет, окажется раздавленным тяжестью большинства.

Закат подрагивает на самом высоком минарете.

Пахнет чем-то жареным вперемешку с майскими цветами — пьянящий, сумасшедший аромат.

Скорпиус молчит.

Мы идем на квиддич.

* * *

Из моей семьи Фран был самым нормальным. Я говорю “был”, потому что сейчас невозможно сказать, что у меня есть семья.

Высокий, темноглазый и часто молчаливый — ему не подходило ни простоватое английское “Фрэнк”, ни уменьшительное “Пако”. Я называл его Фран — это было мое собственное сокращение имени Франсиско, и оно мне нравилось. Что-то вроде того, когда у тебя есть лучший друг, и вы придумываете идиотские прозвища. Некая иллюзия, что кроме вас двоих в этом мире никого нет.

У меня не было лучшего друга.

У меня был только кузен, который казался мне нормальнее, чем остальные.

Наверное, поэтому я называл его Фран.

Потому что никто его больше так не называл.

Фран не был типичным Уизли — от Уизли ему досталась только кожа, которая покрывалась веснушками всякий раз, когда выглядывало солнце. Все остальное не имело к нашей доблестной фамилии почти никакого отношения.

Он был похож на Фреда, своего отца, но отцовские черты как-то причудливо выглядели в сочетании с темными волосами и широкими бровями.

Не Уизли.

Фран терпеть не мог родственников, сборища за общим столом, когда каждый из дядюшек норовит рассказать какую-нибудь историю, претендующую на то, чтобы быть смешной. Терпеть не мог Джеймса, хотя никогда это не показывал.

Его сестра выходила замуж, Фран страдал.

Строго говоря, она была и моей сестрой тоже — Рокси Уизли, дочь Джорджа.

Но мне было плевать.

Страдал только Фран.

Они росли вместе, а теперь он остался один.

Херово, наверное, осознавать, когда тебя, брата, родную кровь, меняют на какого-то олуха со слюнявым ртом и длинными руками.

На том матче, когда я ушел, Фран стоял вдали от всех и что-то торопливо записывал на листок пергамента.

— Хэй, Альби-Дамби, — он поднял на меня глаза. — За этим Фальконом трудновато уследить!

Фран называл меня Альби-Дамби в честь Альбуса Дамблдора, на которого я, наверное, был похож.

“Да ты такой же странный”, — любил говорить Фран.

Когда я бежал вслед за Скорпиусом и его фирмой*, последнее, что я увидел — кусок мантии Франа, проглядывающий сквозь просветы между сиденьями и полом.

* * *

У Скорпиуса сегодня хорошее настроение, что случается с ним редко. Он стоит, раскачиваясь, на первом ряду трибуны лицом к зрителям. Зрители смотрят на Скорпиуса почти с благоговением — он для них что-то вроде кумира. Обычно мы занимаем последний ряд: смотрим игру, выпиваем, а потом идем чистить рожи каким-нибудь ублюдкам.

Хорваты ютятся на соседней трибуне — их приехало человек двадцать, не больше. Все в уродливых мантиях в клеточку и синих кепках, они размахивают своими флагами и радостно гогочут, тыкая пальцами в игроков. Завтра их сборная сыграет с Ирландией в Дублине — от Лондона лету всего пару часов при хорошей погоде.

Поэтому сегодня эти придурки решили посмотреть на свою молодежку.

Они не знают, что у Скорпиуса хорошее настроение и, понятное дело, не ожидают никакого шоу.

Но шоу будет. Зрители уже на своих местах, квоффл в игре, и долговязый судья успел пронзительно свистнуть.

Скорпиус пьян, ему жарко: пот струйками стекает по его красному лбу и капает с кончика носа. Он стягивает поло и остается в одних шортах. Тощая грудь вздымается неровно и часто; он поднимает руки вверх, и толпа, как по команде, повторяет за ним, словно он их предводитель.

Скорпиус прыгает на своем стуле, все также стоя спиной к полю. Три хлопка — Англия — три хлопка — Англия.

Мы орем “Англия”, а не “Британия”, потому что мы не верим в дурацкое объединение, придуманное Федерацией квиддича. Потому что все из нас ненавидят чертовых парней из Глазго, с которыми мы встречались пару месяцев назад. И ни один из нас не хочет болеть с этими мудаками за одну сборную.

— Брэдли — гей! Жри свой хаггис*! — кричит Скорпиус, и толпа ему аплодирует.

Шон Брэдли — президент Федерации, шотландец, закончил Хаффлпафф, кажется.

Мы с удовольствием затягиваем “Брэдли-гей”. Пиво в моем стакане почти уже все пролилось на мантию, мне весело и пьяно, но перед глазами почему-то все еще стоит мусульманский квартал, а нудный голос муэдзина перебивает в моем сознании все наши песни. Я морщусь, стараясь вырвать тоскливый образ из памяти, но он не уходит.

Брэдли — гей. Англия-Англия-Англия. Три хлопка.

Скорпиус восседает на ограждающем парапете, там высоко, но он сидит без рук, которые по-прежнему вскинуты вверх, держась только тощими ногами, по которым извилистыми синими змейками ползут вены.

Англия. Девять хлопков. Англия. Девять хлопков. Хлопать и пить одновременно невозможно, и пиво уже почти все у меня на мантии и на воротничке поло.

Мы пришли сюда не просто так.

Я даже почти уверен, что эти двадцать несчастных хорватов пришли сюда тоже не просто так.

Нам всем не слишком важно, как сыграет молодежная сборная — потому что в это же время играет основная.

Нам всем важно посмотреть на Франсиско Уизли.

Еще несколько месяцев назад всем был, по большому счету, не так важен Франсиско. Он заканчивал Хогвартс, неплохо выступал за сборную Гриффиндора. Играл загонщика. Классного такого загонщика, в общем-то, но кому какое дело до загонщиков, когда есть ловец.

И только недавно он придумал потрясающую штуку — тактику, как он ее называл. Тактику он применил на юниорском чемпионате против Дурмстранга — полматча отслеживал их ловца, чтобы потом просто не дать ему — то есть ей — продраться к снитчу. Он саданул ей по пальцам бладжером в тот самый момент, когда она уже готова была поймать снитч.

То, что он сделал, было, наверное, как-то неправильно.

Фред пришел в бешенство, когда узнал.

Он запер Франа в кладовке и долго с ним разговаривал.

Фран ревел, как девчонка.

Он говорил, что просто хотел помочь своей команде выиграть.

Меня же его тактика восхитила.

Он был гением, мой кузен.

Только представьте — квиддич, в котором твоя роль четко регламентирована правилами, становится тотальным*. Ты, будучи загонщиком, можешь выбрать идеальный момент и вырубить чужого ловца, в то время как игрок твоей команды перехватывает снитч!

Почему об этом никто не думал раньше?

Франа быстро взяли в молодежную сборную Британии — сразу же, как он сдал свои ЖАБА. Но в нашей гребаной, криво сляпанной сборной никому не нужна была его тактика. Зачем? Если ты здоровый верзила и можешь крепко держать биту, то через полгода вполне сможешь заработать на рекламе натуральных соков или хренового кофе. А еще через полгода тебя возьмут в основную команду, где тебе придется отдать всю свою славу тощему шепелявому ловцу Кристенсону, посылая бладжеры подальше от его кудрявой головы.

Фран был не из таких. Он не хотел фальшиво улыбаться со страниц спортивного приложения к «Пророку», рекламируя спонсорские напитки. Он плевал на Федерацию. Он плевал на весь этот продажный квиддич.

Я знаю, чего он хотел. Он хотел играть в тот квиддич, где тебе позволено быть мудаком. Где ты можешь сломать пальцы чужого ловца бладжером, где охотник может со всей дури врезаться в кольца, где вратарь может грохнуться с огромной высоты в попытке поймать сложный мяч. И никто после этого не напишет в какой-нибудь газетенке гадость.

Фран быстро все это понял, я вам скажу.

Он бросил сборную Британии и сказал, что будет выступать за Аргентину.

Он наполовину аргентинец, так что теоретически мог выбирать.

Мне понравилось его решение.

Играть в жестком, но честном южном чемпионате, а тем более в основе лучше, чем валяться в британской грязи.

Ребята из Федерации, конечно, обиделись на моего кузена. Они сказали, что теперь он не имеет права вернуться в сборную.

Он согласился.

Они вызвали его в суд.

Он подписал все бумаги.

Они не успокоились на этом и передали дело в Министерство.

Франа вызвали в Визенгамот и заставили отказаться от британского подданства.

Это было неправильно, но они шли до конца, и Фран пошел до конца.

Он отказался.

То утро я запомню навсегда — обычное утро за пару дней до того, как я свалили в фирму. Уизли как всегда делали вид, что ничего не случилось. Приехала бабушка. Она раскладывала пироги и банки с кашей из холщовых сумок.

— Тебе с печенью, милый? — спросила она Франа так спокойно, как будто бы вчера ее внук не отказывался от британского подданства в присутствии почти всех министерских работников.

Мне хотелось потрясти их всех за плечи, заплакать, закричать, в конце концов. Почему они молчат? Почему никто не признается, что в их такой огромной и идеальной семье происходит какая-то чушь?

В открытое окно влетела сова и шлепнула на стол «Пророк».

— И что там пишут? — бабушка дрожащими руками подобрала газету и тут же ее отбросила, словно та была отравлена. — Ничего, — пролепетала она, — ничего.

Но мы все уже видели этот громадный заголовок: «Предатель Уизли».

* * *

Англия-Англия-Англия. Три хлопка.

Скорпиус оборачивается на поле и чуть не падает с трибуны. Темнеет еще сильнее, становится холодно. Мокрый воротничок поло неприятно касается шеи, хочется замотаться в мантию и закрыть глаза.

Я с тоской смотрю на коробки маггловских домов вдалеке — наверное, там женщины уже сняли свои черные одежды и готовят ароматный плов для своих мужчин. Мерцает желтая лампочка, освещая неказистые обои в цветочек и низкий покрытый клеенкой стол. Кто-то читает газету, курит в окно и думает, что завтра нужно будет снова выходить на рынок, чтобы выжить. Такая вот простая жизнь.

— Предатель Уизли! — вдруг затянул Скорпиус, и трибуны притихли.

Голос у него такой же — гнусавый и печальный, как у муэдзина, но он хрипит и кашляет. Вены на его шее натягиваются, словно струны, татуировка превращается в еще более несуразное пятно.

В моей голове проносятся мысли, сразу много — я думаю о том, как тот, кто тоже был против Федерации и их чванства, был как бы с нами, стал врагом.

Он когда-то был моим кузеном.

Я называл его Фран.

— Предатель Уизли, — подхватывают трибуны, и я слышу свой голос среди всех.

Я кричу, и мне уже не холодно, и мне уже плевать.

Звучит финальный свисток — наш ловец поймал снитч.

Я не смотрю на поле.

Сначала мой взгляд утыкается в сине-клетчатую кучку хорватских болельщиков, которые жмутся друг к другу, как будто овцы в стаде.

Потом я смотрю туда, где мигают желтыми квадратами магловские окна, пахнет пловом, а женщины расстилают коврики, чтобы, уткнувшись скорбными лицами в обои в цветочек, просить у Бога удачи своим мужчинам.

*фирма — firm (eng.) — футбольная группировка

Хаггис — традиционное шотландское блюдо из бараньих потрохов

«Тотальный» футбол — тактическая схема, когда игрок, двигаясь по полю, заменяет других футболистов на их местах, таким образом сохраняя их намеченную организационную структуру. (Вики)

Глава 4

сборная Хорватии — сборная Ирландии

2 групповой матч за розыгрыш путевок на чемпионат мира

Дублин, 16.00 по Гринвичу

Количество собравшихся: 12 000

— Почему ты здесь? — рядом раздается хлопок аппарации, и Станимира вздрагивает.

— Привет, пап, — она битый час ждет его на трибуне. — Ирландцы сравняли счет.

— Ты не хочешь жить в Лондоне, — Виктор посильнее затягивает шарф.

В Дублине холодно. Накрапывает дождик. Ноги промокли, когда летел над Кардиффом.

— Не знаю, — она пожимает плечами. — Я не хочу жить с Уизли.

Виктор молчит. Смотрит на ирландского ловца Энди О'Брайана. Энди тридцать пять, он развелся с женой, крикливой ирландской дамочкой. Хотел стать тренером, но почему-то передумал заканчивать карьеру. Так и остался в сборной.

— Уизли помогут тебе. Мне писали из школы. Бжезинский намекнул, что “Осы” — твой единственный шанс.

Станимира закусывает губу. Жалко, что не хочется плакать — слезы бы растопили сердце отца, который как всегда рубит правду-матку. Единственный шанс. Больше шансов нет.

— Мне не нравится эта команда, — подумав, отвечает она. — Не нравится тактика. И люди там паршивые.

Виктор чуть заметно улыбается. Он не знал, каким будет отцом, когда забирал девятилетнюю Станимиру от Иванки. Он вообще не думал, что такое быть отцом девочки. Он учил ее играть в квиддич и благодарил Небеса за то, что ей это было интересно. Все было хорошо примерно до того момента, как год назад его вызвал директор Бжезинский.

Виктор Крам сидел в директорском кабинете и ерзал, как первоклассник.

— Господин Крам, — Бжезинский чесал свою лысую голову и, казалось, собирался с мыслями. — Ваша дочь уже год является ловцом сборной Дурмстранга.

— Это хорошо, — радостно кивнул Виктор и почувствовал, как внутри все теплеет и растет странное чувство — гордость.

— Да, — продолжил Бжезинский. — Она...талантлива, бесспорно.

“Как же, талантлива”, — хмыкнул про себя Крам. Его Станимира была единственной девчонкой в команде, да и к тому же, ловцом. Он смотрел все их игры, хоть никогда в этом ей не признавался. Смотрел... и узнавал себя. Свою скорость, свои фирменные нырки и повороты. Он всегда знал, что она сделает на поле в следующую секунду. Но кроме него этого не знал никто.

— Так вот, — Бжезинский поднялся. — Как вы понимаете, это не очень подобает... девушке, но мы делаем скидку. Ваша однокурсница Мариса Бустаманте тоже играла. Времена меняются.

— Да, я был ее капитаном. Мы играли вместе, — подтвердил Виктор.

— Порядочной выпускнице Дурмстранга нужно быть скромнее и больше заботиться о том, чтобы стать хранительницей домашнего очага, а не носиться по полю, — отрезал Бжезинский. — Она завалила травологию и магическое домоводство.

Виктор не знал, что сказать. Он крутил ремешок часов на запястье и пытался вникнуть в суть. Он, в общем-то, не видел особой проблемы в прохих оценках по магическому домоводству.

— Понимаю, господин Бжезинский. Она росла без матери, — Виктор ненавидел оправдываться. Все, чего он хотел, — это ударить директора по его круглой лысой голове.

— Выпускница Дурмстранга — это скромная, хозяйственная и интеллигентная девушка. Вот наши идеалы. Девушка должна выйти замуж, растить детей. Скажите, ваша дочь помолвлена?

— Ей шестнадцать, — зло буркнул Виктор.

— Почти все ее однокурсницы замужем за уважаемыми людьми. Она не просто выпускница школы, она — Крам, — Бжезинский посмотрел Виктору в глаза. — Ваш род древний и известный, на вас смотрят тысячи волшебников по всему миру. Скажите, ваша дочь действительно достойна этой фамилии?

— Достойна! — воскликнул Виктор, и его голос эхом пронесся по замку. — Более чем достойна!

— Решите ее судьбу, господин Крам, — директор поднялся. — И всего хорошего.

С того разговора минул год. Станимира по-прежнему играла в команде и даже съездила на юниорский чемпионат в Хогвартсе. Дурмстранг вырвал победу из лап хозяев чемпионата, и Виктор был готов поклясться, что этот финал был одним из самых драматичных в истории квиддича. Он гордился ей. Несмотря на то, что она не соответствовала идеалам Дурмстранга.

— Стани, — Крам тронул дочь за плечо. — Финиста убили. Тебе нельзя оставаться в школе. Поезжай в Лондон, поиграешь за “Уимбурнских Ос”, поживешь у Уизли. Они не такие плохие, как тебе кажется. Ты привыкла быть одна, а там много людей...У тебя...будут друзья.

Сказал — и сразу же пожалел об этом. Нельзя было говорить о Финисте. Ничего нельзя было говорить о Финисте. Он знал, что Финист Фалькон занимает отдельное место в сердце ее дочери, но не понимал, почему. Просто парень, просто хорошо играет в квиддич. Наверное, для девушек этого достаточно.

Он много думал после того разговора с Бжезинским. Замуж, семья, магическое домоводство. В Дурмстранге все еще слишком сильно пеклись о традициях. Официальная помолвка, сваты, договор родителей. Чтобы не дай Бог никакого кровосмешения, никаких магглов. Чтобы кровь всегда оставалась чистой.

Если девушка не выходила замуж до двадцати, на нее смотрели странно. Виктор усмехнулся, вспомнив, что его одноклассница и боевая подруга Мариса стала женой Фреда Уизли в двадцать три. Небывалый позор для выпускницы Дурмстранга — незнатный муж, зарабатывающий магазином розыгрышей, который, кажется, даже Хогвартс не смог закончить. Хоть не магглорожденный, на том спасибо. А сейчас...главное правило — ничего не говорить о Финисте после его смерти — было нарушено.

— Он не умер! — крикнула Станимира, и ее возглас потонул в шуме болельщиков. — Он не умер! И мне не нужны новые друзья! У меня был один друг, и его надо найти! Почему...почему они его не ищут?

— Потому что он умер, — одними губами прошептал Виктор. — Он умер, дочка...

— Нет, — Станимира захлебывалась слезами. — Ты врешь!

Она схватила метлу и взмыла в небо — прямо на поле, где велась ожесточенная борьба за выход на Чемпионат мира. Судья свистнул, но было поздно — Станимира нырнула под кольца и вылетела оттуда, зажав в руке золотой снитч. Трибуны замерли в шоке. Она же усмехнулась и бросила снитч прямо в руки ирландскому ловцу Энди О'Брайану, а сама, круто развернувшись у колец, подлетела к отцу.

Виктор схватил ее за краешек мантии и прошептал, сжав зубы от гнева:

— Станимира Крам! Ты ответишь за свой поступок!

— Я знаю, почему ты не веришь, что Финист жив! — крикнула его дочь. — Я знаю, что тебе говорил Бжезинский! Все об этом говорят! Ты боишься, потому что тебя самого предали! И я не хочу жить в семье, которая предала тебя!

— Уизли не предавали меня! — Виктор сжал край мантии дочери еще сильнее.

Глаза Станимиры полыхали не то злостью, не то каким-то шальным весельем.

— Гермиона, — прошептала она. Вырвавшись из крепкой руки Виктора, Станимира пролетела в сантиметре над землей и, подняв облако пыли, пересекла поле и скрылась за деревьями.

Судья свистнул. Снитч был введен в игру во второй раз — битва за Чемпионат продолжилась как ни в чем не бывало.

Крам закрыл глаза.

Память перенесла его на долгие годы назад, в солнечную Францию, где проходил его последний финал Чемпионата мира по квиддичу.

Болгары выиграли у аргентинцев. Он выиграл у аргентинцев, войдя в крутом пике и схватив снитч у самых облаков. Великолепная, красивая игра и он — известный, молодой, без единого седого волоса и паршиво говорящий по-английски.

— Гер-ми-она! — он бросился к трибуне. — Гермиона, — произнес он ее имя, которое всегда давалось ему с большим трудом. — Победа!

Он не знал, как сказать “мы победили”, поэтому проорал просто “победа”.

Гермиона улыбалась. Он знал, что она радовалась его победе. Для него это была какая-то высшая награда.

Он все сделал по правилам, которые так ценились в Дурмстранге. Черная мантия с лентой и всеми семейными орденами, соболиная шапка, два друга в качестве свидетелей, длинный текст о том, что он хочет взять в жены Гермиону Грейнджер и его собственная приписка, что ему плевать на то, что она магглорожденная. Он так и написал: “I don't give a fuck”, не зная, как выразиться по-другому.

Ее родители опешили. Мать так и замерла с тарелкой в руке, отец поджал губы и прошептал: “Дочка, ты их знаешь? Это же какой-то...цирк!”

Гермиона, стоящая посреди комнаты в пижаме, справилась с собой и вытащила Виктора на улицу за рукав.

Она говорила долго, на повышенных тонах и иногда всхлипывая. Он не понимал половины, но слушал, пытался вникнуть и осознать.

— Виктор, я люблю Рона, я помолвлена! — шептала она. — Мне очень, очень жаль...Ты обязательно встретишь ту, кто тебе подходит...

— Один поцелуй, — Виктор поднял глаза на Гермиону. — Один поцелуй, и я уйду.

Она замялась, но потом легко чмокнула его в губы.

— Прощай, — Виктор приложил руку к губам, словно пытаясь запомнить прикосновение.

Через секунду в доме Гермионы его уже не было.

Он сидел в деревне Стицка, в том самом доме на обрыве.

Красивая девушка замачивала какие-то вонючие травы. Говорили, она лучшая по зельям на всех Балканах.

— Убери, — он помотал головой. — Убери это чувство, жить не могу.

Красавица рассмеялась:

— Как тебя зовут?

— Виктор. Виктор Крам.

— А меня Иванка.

Он смотрел на ее такую чужую красоту — на длинные каштановые волосы, волнами спадавшие по полной груди, на раскосые зеленые глаза и изящные руки и отчего-то подумал, что теперь свободен. Что он Виктор Крам, Чемпион мира, и за ним пойдет любая, даже эта сербская ведьма.

Он вышел от Иванки ранним утром. Присел на край обрыва, сжимая в кулаке полный пузырек с зельем.

“Я справлюсь”, — сказал он себе. Призрак губ красавицы-сербки все еще чувствовался на коже.

Пузырек с отворотным зельем полетел вниз, в реку.

Он сожалел о своем поступке сотни раз.

Потому что он не справился.

Совсем не справился.

Западный Лондон.

за неделю до визита Скорпиуса и его банды в Дурмстранг

В доме у Скорпиуса царит неестественная чистота. Ни пылинки. Скорпиус говорит, что это из-за его аллергии, но мне кажется, что у него какая-то психологическая болезнь. Знаете, вроде паранойи.

Иногда по ночам я тихо крадусь на улицу, чтобы покурить. Открываю скрипучую дверь, встаю босыми ногами на мокрый газон, задираю нос кверху, чтобы воздух лучше проникал в вечно забитые ноздри, и закуриваю. Я смахиваю окурки на соседний участок, потому что если Скорпиус увидит хоть один, он начнет кричать. Мне нельзя выбрасывать окурки в пепельницу (“Чертова грязь!” — говорит Скорпиус), оставлять крошки на столе (“Вытри за собой, Поттер-твою-мать!”), ходить в обуви (“Ублюдок, ты же был в этом на улице!”) и еще много всяких вещей. У Скорпиуса два эльфа, они убираются каждый день, но все равно получают на орехи.

Иногда мне кажется, что мне нельзя даже чихать, и я задерживаю дыхание и зажимаю нос рукой.

По вечерам хозяин дома сидит в большом кресле у камина, а мы с парнями располагаемся рядом на полу, будто подданные короля.

Король молчит.

Король шмыгает носом, словно пытается почуять запах несуществующей пыли.

Потом откашливается и начинает говорить.

— Самое мерзкое, — вещает он, раскачиваясь в кресле, будто столетний старик, — это не магглы. Самое мерзкое — это волшебники, которые ведут себя так, словно не помнят своего предназначения. Не помнят о чистоте своей крови...

В тот вечер у меня была в руках газета, “Спортивный Пророк”, кажется. Несколько страничек с обмусоливанием объединения четырех Федераций квиддича, интервью с какой-то красоткой из “Гарпий” и трансферные слухи. Последние интересовали Скорпиуса больше всего. Я скосил глаза на красный заголовок: “Торнадос” покупает Фалькона”. Под ложечкой засосало, я попытался спрятать газету за спиной, но Малфой уже прервался и раздраженно вырвал ее у меня из рук.

— Дай сюда, Поттер, — скривился он. — Почитаем, что написали эти бумагомаратели.

Дойдя до странички с транcферами, Скорпиус изменился в лице. Я ждал, что он начнет орать, но он просто поднялся со своего кресла и уставился в окно, где алел закат.

Клуб “Торнадос” раньше принадлежал его деду, но потом был продан за долги каким-то богачам из Азии. Те начали скупать игроков, построили новый стадион... Я знал: Скорпиус до сих пор считал команду своей и болезненно переживал любые нововведения. Особенно трансферы. Особенно, если дело казалось Финиста Фалькона.

Я очень долго не знал, кто такие эти Фальконы на самом деле.

Я знал, что это очень древний род.

И что они откуда-то с Западной Украины.

И что старший Фалькон владеет многими землями.

Говорили, ему даже магглы платят ренту.

Но я не знал, что они анимаги.

— Фальконы, — как-то сказал Скорпиус. — Хуже нет волшебников, чем эти Фальконы.

— Почему? — удивился я. — Они же чистокровные!

— Их кровь грязнее, чем у самого вонючего маггла, Поттер! — Скорпиус презрительно скривился. — Они врожденные анимаги!

Я не понимал, почему быть врожденным анимагом — плохо. В конце концов, кто-то учится этому годами...

Словно прочитав мои мысли, Малфой недобро усмехнулся:

— Не понимаешь? Так я тебе разъясню. Из поколения в поколение передается волшебная кровь,и она всегда должна оставаться чистой! Всегда, Поттер! Как ты думаешь, как волшебник может стать анимагом от рождения? Это значит, что у него есть этот ген! Это значит, что столетия назад кто-то из его семьи осквернил себя... — Скорпиус морщится и не продолжает.

Так он делает всегда, когда видит или упоминает что-то грязное.

Скорпиус ненавидит грязь.

Но грязь его окружает везде, так он говорит.

* * *

Дурмстранг, после исчезновения Фалькона

— Домнуле Бжезинский? — Станимира стоит в дверях директорского кабинета, сжимая в руках какую-то бумажку.

— Крам! — Бжезинский делает знак войти, и Станимира на цыпочках пробирается внутрь.

Ей всегда страшно в кабинете директора.

— Это письмо, — произносит она чуть слышно. — Письмо из Лондона...О том, что “Уимбурнские Осы” берут меня на позицию ловца...

— Хорошо, — Бжезинский откладывает письмо в сторону, даже не пробегая его глазами. — Сейчас все уезжают. Когда мы выясним, что произошло, школу откроют. А теперь идите. Через тридцать минут начнется панихида.

"Он не умер", — шепчет Станимира так, чтобы директор не услышал.

"Он не умер", — повторяет она про себя, когда в Главном зале собирается толпа народа.

"Он не умер", — вторит, когда профессор Клопчек долго говорит о том, что Дурмстранг — огромен, и на поиски тела потратят много времени.

Ей смешно и страшно одновременно. Смешно, потому что она не понимает, как вот так вот легко пропавшего без вести человека здесь объявляют мертвым. Страшно, потому что случилось что-то непредвиденное.

"Да пойми ты, — говорил ей отец. — Если бы Финист был жив, поисковые заклятия нашли бы его. Но с ним пропала связь. Это значит, что в живых его нет".

"Он не умер", — Станимира смотрит на отца Финиста, которого сотрясает крупная дрожь.

Это высокий мужчина лет сорока-сорока пяти. Волосы, закрывающие уши, торчат,словно птичьи перья. Длинные руки висят безвольно, словно плети.

Он плачет.

И не стесняется этого.

Говорят общие слова, зависшие в воздухе скрипки то и дело начинают играть тоненькую плаксивую мелодию, пахнет ладаном.

Станимира боится, что ее тоже заставят что-нибудь сказать.

Она не умеет произносить речи.

На свадьбе Моники Калери она убедилась в этом в очередной раз.

Тем более траурные.

Тем более, о том, кто не умер.

Но, как думает Станимира, ей все равно придется говорить.

Потому что все знали, что они с Финистом были очень близки.

Что у нее не было никого ближе, чем Финист.

Потому что в глубине души она надеялась (хотя не признавалась в этом даже самой себе), что однажды Финист Фалькон придет к ней с двумя свидетелями, в черной мантии с лентой и орденами и в соболиной шапке...

По очереди встают ее одноклассники и со скорбными лицами поют дифирамбы Финисту.

Его характеру, его дружбе, его игре в квиддич.

Говорят Моника и Януш, которые даже не успели уехать в свадебное путешествие.

Говорит Бранко Иванович, загонщик сборной Дурмстранга.

Станимира испуганно озирается по сторонам: ей кажется, что встали уже все, кроме нее.

Но это не так — в углу зала, облокотившись о каменную стену, стоит тот, кто, похоже, тоже не собирается произносить никаких речей.

Франсиско Уизли.

Станимира не может скрыть негодования. Что он тут забыл? Неужели захотелось лишний раз посветиться в какой-нибудь газете?

Все, что делал Уизли, было фарсом. Взять хотя бы этот переход в сборную Аргентины — дурацкий, глупый фарс. Желание набить себе цену, не больше.

Уизли ловит ее взгляд и коротко кивает.

“Словно мы какие-то старые друзья!” — недовольно думает Станимира.

От мыслей ее отвлекает очередная речь.

Аделина Крамская-Фалькон.

Дальняя родственница Финиста, насколько всем известно.

Аделина красивая.

У нее есть все то, чего нет и никогда не будет у Станимиры: пепельного цвета локоны, осиная талия, большая грудь, которая неприлично выделяется даже под свободной мантией, и высший балл по магическому домоводству.

— Немногие знают, — начинает она, вытирая слезы, — что мы с Финистом были помолвлены. И мою боль сегодня, кажется, нельзя сравнить ни с чьей...Он был для меня самым дорогим на свете человеком, и память о нем будет жить в моем сердце вечно.

Межродственные браки в волшебном мире не редкость. Межродственные браки в Дурмстранге — практически правило. Аделина говорит еще долго, и каждый ее всхлип вызывает шквал аплодисментов и полные сочувствия взгляды. Станимире хочется крикнуть, что это для нее он был самым дорогим человеком. Это с ней на протяжении стольких лет он делился самым важным. Это ее боль нельзя сравнить ни с чьей. Ее, Станимиры Крам.

После окончания траурной церемонии люди не спешат расходиться. Станимира набирается смелости и идет вперед, туда, где стоят родители Финиста.

— Господин и госпожа Фалькон, — она кланяется и прикладывает кулак к груди, здороваясь таким образом по всем правилам приличий.

— O, так ты же дочь Виктора, — отец Финиста силится улыбнуться, но у него не получается. — Спасибо тебе...Я знаю, вы были очень близкими друзьями.

— Аделина...— Станимира может произнести только это имя, и ей стыдно за свою бесконечную наглость.

— Да, — отец Финиста вытирает подступившие слезы белоснежным платком. — Мне жаль, что он не успел рассказать тебе. Я знаю, он хотел, чтобы ты стояла в первых рядах на их свадьбе...

Станимиру трясет. Ей хочется убежать, скрыться, но чья-то твердая рука держит ее за локоть и не дает уйти.

— Простите, — тот, кто держит ее руку, кланяется чете Фальконов. — Никак не оправится от шока. — Пойдем, Стани.

Они делают несколько шагов назад, и Станимира наконец-то видит своего спасителя. Уизли, кто же еще.

— Пора бы уже знать, Крам, — говорит он вместо приветствия, — что люди вроде Фальконов не выбирают невест из команды по квиддичу. Главное для них — не потерять свою врожденную анимагию.

— Привет, Фрэнк. Говорят, в Буэнос-Айресе много преступников, не боишься туда ехать? — Станимира улыбается.

Ей легко. Слова Уизли прочно застревают в сознании. Значит, помолвка с Аделиной была против воли Финиста. Точно, против воли.

— Увидимся в Лондоне, — Франсиско прикладывает кулак к груди и исчезает в толпе.

Но перед этим успевает прошептать:

— Я не верю, что Финиста Фалькона нет в живых. И сегодня вечером я буду сидеть в “Голове Шекспира” и пить эль за его здоровье.

* * *

Над Лондоном сгущаются тучи. Мы стоим на мосту Миллениум*, который раскачивается из стороны в сторону от ветра. Я знаю, что конструкция моста хоть и кажется хрупкой, на самом деле очень прочная, но мне все равно неуютно. Поздно, и вскоре пойдет дождь, но в центре еще слишком много туристов.

Раньше в это время мы сидели с Франом в “Голове Шекспира”. Пили пиво, ели луковые кольца, болтали о том-о сем, таращились на магглов.

Один раз мы были в том районе Лондона, и я зашел в паб якобы в туалет. Фран сидел один за крайним столиком и жевал картошку фри.

Мне стало больно, но я сказал себе, что боль — это удел слабых.

Так всегда говорит Скорпиус.

Мы стоим на мосту Миллениум, одетые в маггловские тряпки, и ждем. Скорпиус смотрит вниз, в Темзу, и мне кажется, что эта грязная река вызывает у него отвращение.

Мимо проносится пестрая толпа итальянцев, медленно идут китайцы с фотоаппаратами, какой-то ирландец так громко болтает со своим приятелем о машинах, что хочется зажать уши. Со стороны Сити бежит толпа менеджеров, упакованных в строгие рубашки и пиджаки.

Сначала я вижу одного. Он делает вид, что любуется на Биг Бен, а на самом деле наблюдает за нами. Двое других стоят неподалеку. Они развернули газеты для маскировки.

Идиоты.

Кто читает газету, стоя на мосту?

Я вижу еще четверых— они сидят на лавке на противоположной стороне и якобы разговаривают.

Их больше, как всегда.

Я начинаю считать до десяти — это помогает мне сосредоточиться.

Один, два, три.

Скорпиус разворачивается.

Четыре, пять.

Мы разворачиваемся за ним.

Шесть, семь, восемь.

Четверо поднимаются с лавки, двое свернули газеты.

Девять, десять.

— Впере-е-е-е-е-е-д, “Пушки”! — кричит Скорпиус, туристы в ужасе покидают мост, а мы бросаемся на наших противников.

Мост шатается из стороны в сторону, какой-то парень наносит мне удар прямо в челюсть, и я падаю на колени, не успевая дать сдачи.

Капает кровь.

Я готовлюсь к реваншу.

*Мост Миллениум (Мост Тысячелетия) — пешеходный мост в Лондоне, пересекающий Темзу (Вики)

Выглядит так: http://ru.wikipedia.org/wiki/%CC%EE%F1%F2_%CC%E8%EB%EB%E5%ED%E8%F3%EC_%28%CB%EE%ED%E4%EE%ED%29

**Скорпиус — сторонник "правых" взглядов по аналогии с футбольными фанатами Италии и Англии, которых десятилетиями обвиняли в про-фашистских настроениях.

Глава 6

Кардифф, после матча Сборная Соединенного Королевства — сборная Украины

Я быстро иду, периодически переходя на бег, за Скорпиусом Малфоем и его бандой. Они прячут лица за широкими серыми шарфами и скрывают головы капюшонами ветровок.

Три пары кроссовок шуршат по булыжнику — шур-шур-шур.

Они прошли уже семь волшебных переулков Кардиффа и дошли до самой площади Восстания. Ее трудно назвать площадью — всего-то небольшой мощенный кирпичом прямоугольник, который со всех сторон облепили красные домики с покатыми крышами. В далеком прошлом здесь произошла финальная битва между гоблинами и волшебниками, так я читал в учебнике по истории магии.

Скорпиус остановился. Огляделся по сторонам, шумно вздохнул. Я прячусь между домами и наблюдаю за ним из укрытия, все еще не понимая, зачем я это делаю.

— Эй, ты!

Я не сразу понимаю, что обращаются именно ко мне, но все-таки оборачиваюсь.

Передо мной стоят четверо. В темноте я не могу различить их лиц, вижу только силуэты. Все — в черных коротких мантиях с неровно обрезанными подолами, из-под которых торчат четыре пары одинаковых белых кед. Воротники у мантий желтые.

Я знаю этих ребят. Фанаты “Уимбурнских Ос” всегда считались одними из самых отвязных в околоквиддиче. Они жгли стадионы и устраивали побоища. После каждого матча моя тетка, которая была главным тренером “Ос”, специально подлетала к фанатской трибуне и низко кланялась этим ублюдкам так, как будто они были какими-то монаршими особами. И за ней кланялись два других тренера — Захария Забини и Виктор Крам. Бедняга Крам аж пополам сгибался.

О, они платили за эту любовь! Каждый матч — новое полотнище с поплывшими буквами, прославляющими команду и ее тренеров. Я помню (мне тогда было лет девять, наверное), как однажды Крам вместо своего обычного приветствия подлетел к фанатам и радостно закричал: “Я сегодня узнал, что у меня есть дочь!”. И уже спустя десять минут они наколдовали тряпку с убогой надписью: “Папа Виктор”. Как будто им было дело до его семьи, в самом деле.

И это их невыносимое жужжание. Целая трибуна жужжала, как пчелиный рой, то увеличивая, то уменьшая децибелы. Моя тетка Мариса почему-то считала, что эти уроды, которых иногда еще и приходилось вытаскивать из маггловских полицейских участков, жутко важны.

“Мы уйдем, они останутся”, — коротко говорила она.

В первый раз я попал на фанатскую трибуну лет в семь. Мы с Франом приехали на клубную базу в Уимбурн, и там оказались предоставлены сами себе. “Осы” давали открытую тренировку — многие пришли поглазеть — куча фанатья — как местного, так и тех, кто прилетел из Лондона.

Отец Франа, Фред, поехать почему-то не смог — кажется, они с братом разгружали товар в магазине, а мы почему-то поперлись. В самый разгар тренировки мы, вместо того, чтобы тихо сидеть на своих теплых местечках и ждать, пока все закончится, перебрались на самую дальнюю трибуну, за кольца. Там устраивали перфоманс — одновременно посылали в воздух снопы черных и желтых искр. Так, забавы ради — игры-то не было, значит, и смысла в этом действе не было никакого. Но от этих искр поднялся черный дым, который застлал трибуну почти целиком — с верхнего яруса до нижнего.

На четвереньках мы заползли на центральный сектор верхнего яруса — того, который был больше всего заполнен. Меня тут же толкнули, я закашлялся и понял, что лежу на бетонном полу, а надо мной склонился один из фанатов. У него было худое лицо, как сейчас помню, и огромные руки, которые контрастировали с его мышиной физиономией.

— Какого хрена вы тут делаете? — прокричал он, перекрывая шум трибуны. Сюда нельзя детям!

Я сжался в комок. Вокруг меня прыгали, кричали и сходили с ума, а я беспомощно озирался по сторонам в поисках Франа, но видел только чьи-то ноги, руки, поднимающиеся для ритмичных хлопков, искры и дым.

— Спокойно, — отпихнув несколько человек, Фран выполз на четвереньках откуда-то слева и подергал парня с худым лицом за подол мантии. — Меня зовут Франсиско Уизли, а это Альбус Поттер, между прочим.

Он сказал это достаточно громко, и несколько человек сразу же обернулись.

— И правда, малыш Франсиско и Ал! Вот это да!

— Ребята, да вы тут аккуратнее!

Кто-то поднял нас на руки, сразу обоих, и закрыл мантией от падающих искр.

А потом нас стали передавать от одного человека к другому, и каждый бережно брал нас на руки и говорил что-то хорошее про команду и про нашу семью. И было совсем нестрашно.

А потом меня посадил к себе на плечи этот парень с худым лицом, а Франа — его приятель, и они затянули забавный мотивчик: “Фра-а-а-а-нсиско Уизли и Альб-у-у-ус Поттер ла-ла-ла-ла-ла”. Я с трудом его сейчас вспомню его.

И эту песенку подхватили остальные, и моя тетка Мариса остановила тренировку и увидела нас на трибуне.

Нас сильно отругали, но это было неважно.

А сейчас я снова стою перед фанатами “Уимбурнских Ос”, беспомощный и одинокий. Но стоит мне сказать, что я Альбус Поттер, как их неприветливые лица станут веселыми, и они вытащат меня из этого темного переулка... Стоит сказать...

Но я молчу.

— Эй, ты! — один из фанатов повторяет, нуже более угрожающе. — Ты, наверное, чей-нибудь скаут, верно?

“Нет, я Альбус Северус Поттер, сын Гарри и Джинни Поттеров, племянник Марисы и Фреда Уизли...”, — крутится у меня в голове, но я не могу этого произнести.

Не могу, потому что мне тяжело осознавать, что всегда, повторюсь, всегда, мне приходится говорить о своей семье. Моя семья — это такой щит от неприятностей, лекарство от всех болезней, ключ к решению всех проблем.

Ко мне никто и никогда не относился объективно, я только был “сыном”, “внуком”, “племянником”, “братом”.

И мне стало противно — от того, что я — пустое место без своей фамилии.

Мне хотелось был просто Алом.

— Тихо-тихо, Стиви, — Скорпиус появляется со стороны площади и встает рядом со мной. — И не стыдно тебе детей пугать? Снял бы мантию, что ли, а то даже не палишься.

— Скотина ты, Малфой,— лицо Стиви искажает гримаса отвращения. — Так и знал, что здесь твои люди.

— Мои люди везде, — улыбается Скорпиус. — В отличие от твоих.

— Не смей, — Стиви недобро усмехается, но уже поздно — Скорпиус набрасывается на него, как разъяренный зверь.

* * *

В окно моросит дождь. Обычное хмурое воскресное утро на окраине Лондона: асфальт постепенно становится черным от дождя, где-то вдали слышится велосипедный гудок, кто-то под зонтом пешит в универмаг купить продукты на завтрак.

Виктор закрывает окно и заваливается в ботинках на диван. Он снимает квартиру в Лондоне — небогатую, подальше от шумного центра, в маггловском районе недалеко от аэропорта Хитроу. Здесь даже есть телевизор, и Виктор с удовольствием щелкает пультом — БиБиСи-один, БиБиСи-два, БиБиСи-спорт.

Соседям — миссис Нелли Томпсон и ее слепому мужу — Виктор нравится. Не шумит, дома практически не бывает, не курит и не водит подозрительных гостей. На лето к нему приезжает дочь, и они отправляются в какое-нибудь путешествие. Говорит, что работает тренером детской футбольной команды.

Виктор останавливается на БиБиСи-один — там показывают новостной выпуск. Магглы опять созвали в Европе какой-то саммит — Виктор улыбается, когда камера выхватывает болгарского министра магии, одетого в черный пиджак и изо всех сил старающегося делать вид, что он здесь как рыба в воде. Телевизор негромко бормочет о положении дел в Европе, Крам прикрывает глаза и слушает звуки — шум дождя за окном, полицейская сирена где-то вдалеке, “министр здравоохранения Франции призывает...”.

Внезапно слышится сильный хлопок, и Крам мгновенно просыпается и садится на диване, одновременно выключая телевизор и нащупывая в кармане волшебную палочку.

Крам крадется на собственную кухню, рассчитывая нападение и прикидывая, кто умудрился так ловко снять защитные заклинания. Но увидев незваного гостя, Виктор вздыхает и убирает палочку:

— А, это ты аппарировал, Франсиско.

Франсиско Уизли сидит на стуле и пьет молоко прямо из пакета.

— Нет, я влетел в окно, — он кивает. — А хлопок — это я закрыл холодильник. Ты уж извини, я голодный. Кстати, у тебя тут шаром покати. Я заглянул в “Теско”* и захватил тебе пару сэндвичей. Хотел взять чего-то посущественнее, но в кармане оказалось слишком мало фунтов.

— Я просил тебя не приходить без предупреждения, — Крам недовольно хмыкнул. Он, конечно, знал этого парня с самого рождения, но его внезапные визиты порядком раздражали.

— Я послал сову, — Фран отпил еще молока. — Кстати, вот и она — он поймал влетевший в окно комок перьев, бережно отряхнул его и достал записку: “Буду в десять”. — Видишь, Вик?

— Вижу, — Виктор сердито выхватил сову из рук Франсиско и выпустил обратно на улицу. — Ты, я слышал, сыграл свой последний матч за молодежную сборную. С хорватами.

— Да. И пришел с тобой попрощаться. Теперь мне будет некогда так часто бывать у тебя в гостях.

— Жаль, — Крам нашел в себе силы улыбнуться.

Все-таки с Уизли-младшим было весело, как ни крути. Он всегда появлялся в самые тяжелые для Виктора моменты, когда одиночество сжимало его сердце изнутри и не давало дышать.

Раздавался хлопок аппарации, и рядом возникал неунывающий Франсиско, который никогда не отказывался посмотреть вместе с Виктором БиБиСи.

— И еще кое-что, — Франсиско кашлянул. — Ты знаком с Фальконами? Можешь про них рассказать?

— Давай не будем, — Виктор опустился на стул. — Мне так надоело обсуждать смерть Финиста.

— Ты тоже считаешь, что он умер? — Уизли отставил пакет с молоком и теперь смотрел на Виктора во все глаза. — Почему?

— Потому что, — отрезал Виктор. — Потому что с ним потеряна связь. Только с мертвыми теряется связь. Если бы он был жив, даже при смерти, его тут же бы нашли с помощью заклинаний.

— Понятно. Станимира с ним дружила, кажется?

— Кажется, — передразнивая интонацию Франсиско, ответил Виктор. — Тебе бы лучше держаться подальше от моей дочки.

— Это ты из-за того случая на юниорском чемпионате? Я же извинился!

— Ты сломал ей руку!

— А она мне — нос в следующем матче.

— Значит, заслужил!

Иногда Виктор проклинал свою дружбу с Уизли. Маленький засранец был ему как сын, и он ничего не мог с этим поделать.

— Допустим, — Франсиско улыбнулся. — Ты сдавал тест на анимагию?

— Было дело, — Крам пожал плечами. — В любом случае, с анимагом сохраняется связь.

— Чем способнее анимаг, тем эта нить тоньше, — уверенно заявил Франсиско. — Я знаю, кто такие Фальконы.

— Тогда бы они сами нашли сына, — отрезал Крам.

Франсиско помолчал. Сделал еще глоток молока, посмотрел, высохла ли метла, аккуратно прислоненная к холодильнику. Он восхищался Фальконом. Он его боготворил. Боготворил и завидовал ему — завидовал до головокружения, до тошноты, хотя ни разу этого не показывал.

— Ты не думай, Вик, — сказал он грустно.— Мне было бы проще, если бы он действительно умер. Тогда я бы смог стать хорошим. Особенно — для твоей дочери.

* “Теско” — сеть британских универмагов

Тренировка «Уимбурнских Ос» на базе в Лондоне

Станимира переминается с одной ноги на другую и не решается сделать шаг. Только смотрит на залитое солнцем поле и высокие фигуры игроков в желтых мантиях. Она только что прилетела и не знает, что делать дальше. То ли окликнуть тренера Марису, то ли просто подойти и поздороваться со всеми…

Вчера у них с отцом состоялся странный разговор.

— Пап, — спросила Станимира, ¬— а почему ты никогда не брал меня с собой к Уизли?

Действительно, Виктор чуть ли не каждый день наведывался в их дом, а ее брали всего пару раз, да и то по большим праздникам.

— Тебе же они не нравятся, так почему спрашиваешь, — парировал Крам.

— Потому, что ты меня отправляешь жить у них сейчас. Это из-за Франсиско, да? Из-за того, что он меня ненавидит?

— Глупостей не говори, — Крам отмахнулся. — Он нормально к тебе относится.

— Пап, — Станимира шмыгнула носом, — он весь прошлый год говорил про меня гадости журналистам.

— Он просто хотел выиграть юниорский чемпионат, — Виктора этот диалог начал порядком раздражать.

Уизли нравился ему больше, чем Фалькон. Может быть, потому что он знал его с рождения. Может быть, потому что Франсиско был проще в общении и всегда говорил то, что думал. Крам любил людей попроще. Те, что посложнее, жутко его раздражали. Видит Бог, он не пускал дочь к Уизли не из-за Франсиско. У Крама была тайна.

Станимира поежилась — вечера в Лондоне были прохладными.

— Эй, — Мариса наконец-то посмотрела в ее сторону. — Ты как добралась?

— По воздуху, — Станимира пожала плечами.

— Летела от самой Болгарии? Ты ненормальная! — Мариса укоризненно покачала головой. — Впрочем, так я и думала.

— Летать на длинные расстояния не очень сложно, если рассчитываешь путь. Тем более, я летела из Германии от дедушки и бабушкой. Чуть ближе.

Она смотрела на тех людей, с которыми ей предстоит каким-то образом сработаться. Они оглядели ее очень быстро, словно для таких звезд, как «Осы», какая-то Крам была почти пустым местом. Подумаешь, новый ловец. Сколько их здесь уже успело побывать.

— Тогда доберись как-нибудь и до Хитроу, — Мариса улыбнулась. — Франсиско решил, что ты все-таки воспользуешься международным порталом… Или прилетишь самолетом, на худой конец.

— Он встречает меня в Хитроу? — удивилась Станимира. — Неужели...

— Да, уже три часа там торчит. В раздевалке есть портал. Сделай одолжение, вытащи его оттуда, а то мне нужно продолжить тренировку, — тренер сделала знак команде, и они все практически одновременно поднялись в воздух.

Все, что оставалось делать Станимире — это отправиться в раздевалку на поиски портала. Через десять минут она была уже в Хитроу — гоблин-охранник выпустил ее из какой-то незаметной подсобки в здание аэропорта. Станимира испугалась — здесь была куча магглов. Она была в футболке и джинсах — по правилам, нельзя надевать мантию, когда путешествуешь в магглонаселенные районы. Франсиско Уизли, действительно, ждал ее в зале прилетов. Он заметил ее сразу, но не спешил подходить. Махнув рукой, он направился к выходу.

— Эй, — Станимира, бежавшая за ним, наконец остановилась и отдышалась. — Спасибо, что решил меня встретить…

— Мать попросила, — Уизли даже не посмотрел на нее. — Так что можешь не утруждаться меня благодарить.

— Да я искренне вообще-то, — Станимира почувствовала комок в горле. — Даже если мать попросила.

Франсиско одарил ее взглядом — с выражением глубокого презрения он осмотрел ее застиранную футболку, грязные джинсы и взлохмаченные волосы. Сам он, конечно, выглядел с иголочки — идеально выглаженная рубашка и брюки, густые волосы, затянутые сзади в короткий хвост. Длинная челка постоянно падала ему на лоб — он убирал ее резким движением руки. Они стояли на улице, на выходе из аэропорта. Светило солнце, мимо проходили люди с чемоданами, выстроилась вереница черных кэбов.

— В Лондоне очень мало птиц, — почему-то сказал Франсиско.— Даже слишком.

Он смотрел куда-то вдаль.

— Наверное,— Станимира пожала плечами. — Так мы пойдем домой?

— Иди. Ты знаешь, где портал. Не маленькая.

— А как же ты? — Станимира пыталась проследить, на что смотрит Уизли, но не смогла.

— У меня дела, — и он быстро пошел вперед: миновал стоянку кэбов, обогнул несколько автобусов, еще несколько секунд голубое пятно его рубашки мелькало где-то вдали, но вскоре исчезло.

Станимира осталась одна, недоумевая: что произошло с Уизли? Почему он бывал то вежлив с ней, то подчеркнуто холоден и груб? Ей трудно было сказать — в прошлом году руку от удара его бладжера ей сращивали костеростом. Усталая, она поплелась вовнутрь –ей предстояло жить у Уизли, играть в команде Уизли и как-то привыкнуть к мысли, что Финиста больше нет рядом…

— Стани? — чья-то рука схватила Станимиру за плечо. — Какими судьбами?

Она вздрогнула и обернулась — перед ней стояла Аделина Крамская-Фалькон. На ней было черное облегающее платье –траур по Финисту. «Да уж, очень траурный вид», — Станимира попыталась сделать вид, что рада видеть ее.

— Вот, — сказала она, оглаживая тонкий шелк платья. — Приехала на шопинг. Надо же как-то отвлекаться… А ты?

— Я играю в «Осах». Кажется, это все знают, — Станимира натянуто улыбнулась.

— Да-да, — Аделина ответила лучезарной улыбкой. — Кстати, это с тобой был Франсиско Уизли? Видела, вы еще говорили на панихиде. Вы давно знакомы?

— В детстве виделись несколько раз, — ответила Станимира. — Но плотно ммм…стали общаться в прошлом году, на юниорском чемпионате мира по квиддичу.

В сознании сразу всплыли все интервью в «Пророке», в которых Уизли в красках расписывал, как ненавидит Станимиру Крам. А потом — матч со сборной Хогвартса, где этот подлец сломал ей запястье, когда она уже готова была схватить снитч. Специально послал бладжер. Хороший парень, нечего сказать.

— Ты не знаешь, у него есть девушка? — Аделина посмотрела в сторону выхода, где еще совсем недавно стоял Франсиско. — Он очень ничего!

— У тебя же траур, — огрызнулась Станимира. — Или нет?!

— Прости, — Аделина крепко сжала ее запястье. Ее огромные кукольные глаза стали грустными. — Просто…ты же знаешь все наши правила. Если я не выйду замуж до восемнадцати, это будет позор для нашей семьи. Отец убьет меня.

— Мне жаль, — Станимира высвободила руку. — Но мы с Фрэнком помолвлены. С того самого чемпионата по квиддичу.

— Как здорово! — Аделина заключила Станимиру в объятья. — Как жаль, что Финист так и не попадет на свадьбу… Как же мне его не хватает!

В объятиях Аделины практически нечем дышать — Станимира высвобождается и, сославшись на неотложные дела, прощается. Она идет в сторону той самой неприметной двери, которую как будто не видят магглы, скоро она схватится за портал — багажную квитанцию на имя какого-то Брэда Брауна, летящего из Лондона в Нью-Йорк, — и окажется на тренировочном поле «Уимбурнских Ос». Там ей придется показывать свой лучший квиддич. Ей почти не стыдно за свое вранье — Аделина Фалькон, такая красивая, что сводит зубы, что думаешь: «какого черта Бог создал такую красоту?», но неужели у нее больше прав на Финиста? Неужели только такие, как она, могут мириться с идиотскими правилами Дурмстранга, находить себе прекрасных мужей и рожать чистокровное потомство?

Франсиско Уизли так не похож на Финиста. Он грубый, немногословный, у него темные, с рыжиной волосы и карие глаза, у него лицо, словно его вырубили топором из куска дерева — простое, с крупными чертами, широкими скулами — он же чертов латинос, наверное, там, куда он уезжает играть, все такие. Одно его имя — сплошное недоразумение, глупость. «Франсиско Уизли» — это же так глупо звучит, не то, что Финист, Финист Фалькон.

Темнеет. Станимира идет мимо поля для квиддича. Уизли уже здесь — стоит у кромки, разговаривает с отцом, высоким рыжеволосым мужчиной.

— Ты не видел Альбуса, — до нее доносятся обрывки разговора, -Может он все-таки вернется? — спрашивает мужчина, и Франсиско в ответ отрицательно качает головой.

— Зачем ты поехал в Хитроу? — рыжеволосый продолжает. — Хьюго сегодня не приходил, мог бы не волноваться. Ей все-таки нужно сказать, Пако, ведь так нечестно.

— Только не сейчас, папа, только не сейчас, — Франсиско откидывает назад длинную челку. — Ты знаешь, я преследовал его до самого Чизика*, но он ускользнул, все-таки ускользнул…

Чизик* — район Лондона

— Вниз! — Станимира слышит голос Марисы, но и не думает слушаться.

На хвосте маячит Захария Забини, он повторяет каждое ее движение, но она уже видит снитч — он перед ней, как можно уходить вниз, когда победа уже так близко?

— Вниз! — Мариса уже почти кричит, но Станимире кажется, что снизу ей просто ничего не видно. Она же почти схватила снитч! Почти!

Она несется с огромной скоростью, ветер свистит в ушах, Забини сзади, но вот он медленно начинает отставать, Станимира протягивает руку, ее пальцы касаются мяча, но вдруг мощный удар сбивает ее с метлы. Она падает спиной, даже не успев сруппироваться. Забини забирает снитч.

— Я же сказала, вниз, — Мариса помогает ей подняться. — Тебе нужно обмануть противника, заставить его думать.

— Можно обезболивающее? — Станимира потирает ушибленную спину.

— Учись принимать боль и справляться с ней.

Захария спускается.

— Когда противник садится тебе на хвост, он не видит снитч за твоей спиной. Поэтому повторяет любой твой маневр. Ты уходишь вниз, противник бросается за тобой, а потом ты снова поднимаешься, в идеале — пролетаешь пару метров и в крутом пике хватаешь снитч.

— До крутого пике, чувствую, мы никогда не дойдем. На сегодня все. — Мариса расстегивает спортивную мантию. — Увидимся дома.

Станимира вздохнула. Первые недели у Уизли проходили ужасно. Ее пока не выпускали на тренировки с командой, гоняли отдельно, но это не приносило никакого результата. К тому же, жизнь в Сорванной Башне, а именно так назывался дом Уизли, тоже была несладкой.

Ей выделили комнату на втором этаже. Окна выходили во двор, на поле для квиддича. В комнате была одна кровать, стол и дубовый шкаф. Ничего лишнего, но Станимире нравилось. Она редко встречалась с другими обитателями дома, хотя ей приятно было думать, что в этом особняке она живет не одна. Помимо Марисы и ее мужа Фреда и их детей — Франсиско и Джорджи, в Сорванной башне обитал брат-близнец Фреда Джордж с женой Агнесс. Дочь Джорджа Рокси съехала месяц назад к своему жениху, теперь часто не бывало дома и Франсиско. Станимира не знала точно,куда он отправляется, куда-то в Аргентину, в сборную. Франсиско был загонщиком в «Осах», но сейчас его освобождали от тренировок и полностью отдавали аргентинцам. Во всяком случае, таке слухи ходили по дому. В доме была еще одна комната, прямо напротив комнаты Станимиры, но она была все время закрыта. Иногда девушка могла поклясться, что слышала оттуда странный шум. Особенно жутко становилось ночью, когда за окном шумел дождь. Станимира накрывалась с головой одеялом и пыталась заснуть. Через какое-то время ей начинало казаться, что всхлипы в запертой комнате — не более чем ее больная фантазия, реакция на переезд, на смену обстановки. По утрам, когда в комнату пробиралось солнце, ночные кошмары и вовсе казались детской глупостью. Но бессонные ночи не могли не сказываться на тренировках.

Станимира обычно завтракала с близнецами — Мариса вставала раньше и проводила время с Джорджи, которой недавно исполнилось семь. Агнесс убегала на работу в Министерство магии. После завтрака они все вместе шли до Косого переулка — минут десять пешком, потом Фред и Джордж отправлялись в магазин, а она, Станимира, сворачивала к полям для квиддича, где ее уже ждали Захария и Мариса.

Команда начинала тренировку на четыре часа позже, иногда Станимира оставалась посмотреть. Она уже выучила всех игроков — трое охотников — Дик Мюррей, маглорожденный, который только в пятнадцать обнаружил свои волшебные способности. В Хогвартс его не взяли, да и большинство команд по квиддичу отказались. Мариса откопала этого Мюррея три года назад в одном из пабов Ливерпуля. Теперь его знали все — в прошлом году он получил звание лучшего охотника мира по версии Мировой Ассоциации Квиддича. Даже когда ему предложили огромные деньги «Салемские колдуны», он остался в «Осах».

Дальше, Ибрагим Озил, турок, бородатый и смешливый. Вместе с ним из Анкары приехали две его жены. Иногда они даже сидели на трибунах во время тренировок. Мариса всегда любила рассказывать какие-нибудь байки про то, что жены Озила обладают особыми силами и могут, в случае чего, одним взглядом испепелить небольшой город. Вспоминая о том, что ей говорили про турецкую магию в Дурмстранге, Станимира готова была поверить. Как балканская ведьма, она всегда терпеть не могла Турцию и местных магов, но глядя на игру Ибрагима Озила, постепенно прониклась к нему уважением.

Третьим охотником была Алиса Дуглас. Раньше Алиса училась в Хогвартсе на Слизерине, в команду факультета ее не брали и, конечно, ни один клуб не мог увидеть ее на школьных матчах. Однажды, когда Мариса была в Хогвартсе, Алиса подкараулила ее и стала умолять хотя бы посмотреть на то, что она может. Тренер Уизли не отказала, и Алиса появилась в «Осах» сначала в качестве запасного игрока, потом выбилась в основу.

Загонщиком в «Осах» был Стив Блэк, американец. Его специально подбирали под Франсиско — загонщики должны быть одних габаритов. Долгое время младший Уизли не мог ни с кем сыграться. Проблема была в его двоюродной сестре Рокси: в школьные годы они выступали в паре и считались лучшими молодыми загонщиками Британии, но после Хогвартса Рокси решила оставить квиддич и заняться спортивной журналистикой. Теперь она занимала кресло главного редактора спортивного журнала «Кви» и жила в Бирмингеме вместе с матерью и мужем.

Мужа Рокси, Сашу Фирса, Станимира отлично знала: год после школы он отыграл на позиции вратаря в «Осах», а потом принял предложение от чешского клуба «Крылатые Подебрады». На его место взяли нового вратаря — Томаша Дудека, на десять лет старше Станимиры , выпускника Дурмстранга.

Было еще несколько запасных игроков — Сэми Джозеф Джозеф (у него совпадало второе имя и фамилия, что доставляло немало путаницы), страхующий Ибрагима, когда тот неудачно падал, еще ученик Шармбатона и профессорский сын; Кетрин Брайант, тоже охотница, запасной вратарь Ник Смит, пуффендуец, который пока был на учебе. Место одного загонщика пустовало –раньше его занимал Франсиско, который пропускал все тренировки из-за своей аргентинской истории. Он путешествовал в Буэнос-Айрес каждые два дня и возвращался неизменно с синяками. Появляясь, он общался с семьей, помогал отцу и дяде в магазине и совсем не замечал Станимиру. Иногда она и вовсе начинала чувствовать себя пустым местом — за общим столом младший Уизли смотрел словно сквозь нее, обращаясь к ней редко и всегда вежливо, но равнодушно. Стоило им остаться в комнате одним ( а это тоже случалось нечасто, когда Станимира заходила на кухню за стаканом воды, а Франсиско читал газету), он тотчас выходил.

Постепенно ноющая боль от разлуки с Финистом начала отступать. Теперь Станимира не плакала по ночам в подушку и даже перестала выписывать себе болгарские газеты, в которых время от времени появлялись заметки с заголовками вроде «Убийца Фалькона на свободе».

Душевные травмы лучше всего лечатся физическими. Постепенно тело Станимиры стало желто-фиолетовым от многочисленных синяков, но она уже их не чувствовала. Сломанная рука на юниорском чемпионате мира по квиддичу теперь казалась какой-то несерьезной проблемой, и временами Станимире было стыдно за свое поведение тогда — она смогла совладать с болью и упустила снитч. Постепенно она стала себя увереннее чувствовать и почти перестала бойкотировать требования Марисы. Трюк с нырянием вниз никак не удавался — не получалось проследить траекторию полета мяча, и часто в самый последний момент рука хватала воздух, и все приходилось начинать заново.

Было еще множество трюков, которым не обучали в Дурмстранге, например, игрока противника следовать за тобой и пролететь между двумя загонщиками своей команды. Когда игрок другой команды пытался сделать то же самое, он получал бладжером по лицу. Или — выматывающая игра, «китайская пытка». Заставить противника поверить, что ты видишь снитч, и медленно лишить его всех жизненных сил — заставлять махать руками, лететь против ветра, подставлять его под своих загонщиков. Китайцы, рассказывал Захария Забини, могут играть в квиддич по несколько дней без перерыва, постепенно выматывая друг друга всеми этими приемчиками. Станимире всегда было жалко болельщиков, которые никак не могли пойти по своим делам из-за затянувшегося матча, но сама «китайская пытка» казалась ей потрясающей и сложной тактикой.

Отец писал, что в Дурмстранге были обыски, но никого не нашли, только пятна крови Фалькона на полу. Постепенно все смирились, что Финист умер, но занятия все еще не начинали — боялись, что убийца кроется в замке и может совершить нападение еще на кого-то из студентов. Станимира поняла — у нее не будет в этом году ни выпускного бала, ни церемонии вручения аттестатов. Вполне возможно, школу откроют для выпускных экзаменов — хотя зачем ей экзамены, если она так или иначе выбирает квиддич? Впрочем, факт, что выпускного не будет, даже радовал Крам — кавалера-то все равно нет. Часто она вспоминала Аделину в аэропорту Хитроу, но быстро гнала эти мысли прочь — скорее всего, скоро все забудут о ее существовании и перестанут беспокоиться, вышла ли она замуж.

Но Станимира ошибалась. Однажды теплым воскресным утром в дверь Сорванной башни кто-то постучал. То было во всех отношениях чудесное утро — она завтракала в компании близнецов Уизли, а недавно образовавшийся синяк под глазом болел уже не так сильно.

— Добрый день, мистер Уизли, — послышался голос, и сердце Станимиры ушло в пятки.

Затем последовал обмен традиционными дурмстранговскими приветствиями, и в комнату вошла Аделина. На ней по-прежнему было траурное платье, только на этот раз вырез был еще больше.

— Я снова проездом в Лондоне и решила тебя навестить, — защебетала она, повиснув на руке у Станимиры. — Хотелось узнать, как идут приготовления…, — она почти сказала к «свадьбе» , но Крам ее перебила:

— Нормально. Готовлюсь к матчам.

— Оставлю вас, девочки, — Фред и Джордж вышли из комнаты, видимо, считая, что тем самым делают Станимире большое одолжение. Но больше всего ей хотелось, чтобы близнецы остались.

— Ну, где он? — Аделина огляделась.

— Кто — он?

— Твой жених, конечно!

Станимира поняла, что хуже быть не может. Только вчера Пако прилетел из Аргентины с минуты на минуту должен спуститься завтракать. Обычно Станимира успевала улизнуть с кухни до его прихода.

Но в этот раз она не успела — Франсиско, напевая какую-то песенку, появился на лестнице.

— О, Франсиско, — Аделина замахала ему рукой, как старому знакомому.

При виде Крамской-Фалькон (Станимира готова была поклясться, что он заглядывал ей в декольте) на лице Франсиско появилась широкая благожелательная улыбка.

— Просто Фрэнк! — сказал он ей и подмигнул. — Доброе утро, Стани!

Станимира почувствовала, что готова вскипеть — на людях Уизли была всегда вежлив, но если бы они сидели тут вдвоем, никакого «доброго утра» она удостоена бы не была.

Следующие полчаса были настоящим адом: наворачивая блинчики, Уизли во всю кокетничал с Аделиной, которая была этому совершенно счастлива.

«Драная курица, — думала Станимира. — Приперлась в чужой дом и даже сову не послала!»

Но уйти она не могла — вдруг Аделину понесет расспрашивать про несуществующую свадьбу? Сейчас разговор шел нормально — Аделина в красках описывала, как такие же блинчики она готовила на уроке и получила высший балл за то, что придумала «меняющийся джем».

— Он мог быть клубничным, малиновым и даже черничным! Само собой, пани Блаватска просто не могла меня не похвалить!

— Надо же! — удивлялся Фрэнк. — Ты можешь загадать любой джем вместо того, чтобы есть блины с одним и тем же.

Удивлялся он, конечно, ненатурально, но Станимире и от этого было худо. «Неужели, — думала она, — из-за красоты простителен бред про джем?».

— А не прогуляться ли нам по Косому? — вдруг предложил Франсиско.— Стани, у тебя же нет тренировки.

Врать было бессмысленно.

— Нет, — вздохнула она. — Можно прогуляться, пожалуй.

Она тихо плелась за Фрэнком и Аделиной, которая ни на минуту не закрывала рта. Он придерживал ее за локоть.

«Какая тебе разница, — шептал внутренний голос. — Ну скажешь ему потом, что соврала. Она и так готова прямо здесь выйти за него замуж».

В киоске Франсиско купил обеим девушкам по мороженому, которое Станимира почти сразу выкинула в урну. Она шла, стараясь не смотреть на спины Фрэнка и Аделины, увлеченно о чем-то беседующих, и пялилась на витрины. Вдруг в книжном Станимира увидела знакомую фигуру.

— Дик Мюррей! — сказала она радостно, но, кажется, слишком громко.

Дик увидел ее и помахал рукой. Щеки Станимиры тут же стали пунцовыми. На тренировках она даже не решалась с ним заговаривать.

— О, Дик! — Франсиско обернулся. — Мы сто лет не виделись. Извините, девушки, нужно пообщаться со старым приятелем.

Аделина и Станимира остались наедине.

— Твой Фрэнк — просто прелесть. Ничего, если я пришлю ему сову с просьбой написать мне рецепт этого чудесного печенья, которое готовит его бабушка?

— Угу, -промычала Станимира в ответ, думая, что лучше бы она прислала сову перед своим приездом в Сорванную башню. — Ты извини, я лучше пойду потренируюсь.

Но Станимира не пошла ни на какую тренировку. Отделавшись и от Аделины, и от Пако, она шла домой, глотая слезы.

В Сорванной башне никого не было. Станимира добралась до своей комнаты и рухнула на кровать. Встроенное в шкаф зеркало показало, что синяк под глазом никуда не исчез, а стал даже более фиолетовым.

Она ненавидела Аделину. Аделина отобрала у нее Финиста и теперь пытается отобрать у нее Пако. То есть не у нее — мысли Станимиры путались. Франсиско казался ей напыщенным индюком, вытирающим обо всех ноги. Но тогда почему ее так беспокоит их общение?

«Я пришлю ему сову! — Станимира скривила лицо. — Как же».

От мыслей ее отвлек тихий плач, доносящийся из коридора.

Пако болтал с Мюрреем, близнецы Уизли были в магазине, Мариса и Агнесс встречались с какой-то подругой и прихватили с собой Джорджи.

Дом должен был быть пуст.

Но он не был.

По Би-би-си снова крутят какой-то маггловский сериальчик, и Виктор смотрит в телевизор одним глазом. Второй закрыт. Он у себя дома, в Болгарии, в небольшой квартирке в центре Софии, где он установил кабельное телевидение и теперь может смотреть Би-би-си, как в Лондоне. Телевизор шипит — работает на магии. Сегодня Виктор провел первую тренировку сборной, провел неудачно, неуклюже, так, что стошнило от самого себя. Ему прочили эту должность уже в прошлом году, он согласился, почему-то забыв, что сборная Болгарии — это не «Уимбурнские Осы». В «Осах» все дружили между собой, в том числе и тренеры. Увидев двух своих помощников, Виктор практически взвыл от теплых воспоминаний — как они с Марисой и Захарией после каждой тренировки вместе обедали, как заваливались без предупреждения в гости, как гуляли на каких-то дурацких свадьбах общих друзей. В болгарской сборной такого единения не было. Точнее, оно еще не появилось.

Пако больше не приходил. Первое время Виктор ждал, что раздастся хлопок аппарации, и Франсиско Уизли появится — как всегда, без приглашения. Но дни бежали, а его все не было. Станимира писала мало, в основном, о квиддиче, о близнецах Уизли и их магазине, о том, что маленькая Джорджи взорвала цветочный горшок. «Ну давай, — открывая каждое письмо дочери, думал он с тоской, — напиши уже, как тебе неприятно жить в семье, которая предала меня». Но она не писала, и Виктор скучал.

В тот вечер, глядя в телевизор, Виктор решил, что пора что-то менять. Он походил по комнате, закинув на плечо метлу, и заглянул в шкаф, где хранился летучий порох. Крам взял побольше, зашел в камин и почти крикнул: «Буэнос-Айрес», надеясь, что толстый колдун в Косом не соврал и порох — высшей пробы.

Он оказался в одном из волшебных кварталов города — он был здесь до этого, правда, слишком давно. Покосившиеся домишки были выкрашены в яркие цвета, что не добавляло им веселости, на веревках сушились мантии, кто-то варил зелье прямо на улице. На пригорке торчала небольшая церквушка — оттуда выходил кое-какой народец. Здесь в Бога верили все — и волшебники, и магглы. Стадион был в нескольких улицах отсюда. Утопая в грязи, Виктор шел по дороге и оглядывался. Наконец гул болельщиков донесся до его ушей, и Крам понял, что там, на этих деревянных расшатанных трибунах творится что-то невероятное. Сердце екнуло: Пако. Виктор не знал, что случилось, но запрыгнул на метлу и уже через три секунды был под кольцами. А на поле была драка. Драка в воздухе — зрелище не для слабонервных, особенно когда двое нападают на одного. Мексиканцы с битами наперевес двинулись на Пако, который из последних сил блокировал своего ловца и жался к кольцам. Длинноволосый ловец гнался за снитчем, мелькающим где-то у среднего кольца.

«Где второй загонщик?», — мелькнуло в голове у Виктора, и тут он его увидел. Он пытался держать на расстоянии мексиканского ловца, в то время как Пако в одиночку боролся с двумя соперниками.

Эти ребята в зеленой форме не слишком-то переживали о том, каково ему. Не успел Виктор опомниться, как один провернул нехитрую схему: сделав ложный замах в сторону аргентинского ловца, он заставил Пако закрыть его собой и послал бладжер прямо ему в лицо. Уизли не успел поставить биту, но и уворачиваться не стал — ведь тогда мяч попал бы в ловца. Второй загонщик быстрым движением выбил биту из его рук. Все, что успел сделать Пако, — это направить метлу вниз, пролететь несколько метров и упасть лицом в песок. Ловец Аргентины поймал снитч. Игра завершилась.

— Пойдем, пойдем, — пытаясь вытереть кровь, Виктор затащил Пако в подтрибунное помещение. — Из его носа хлестала кровь.

— Виктор? — Пако поднял глаза. –Какими судьбами?

— Я смотрю, весело тут у вас, — Виктор попытался вытереть кровь рукавом. — Хорошенько тебя приложили. Где ваш врач?

— Здесь нет врачей,— прохрипел Пако. — И не спрашивай, почему.

— Что за чушь? И что вы делаете?

— Зализываем раны, — Пако улыбнулся окровавленными зубами. — Отойди.

Виктор отпрянул — Франсиско Уизли упал на четвереньки и изогнулся всем телом. Через секунду на его месте сидел черный кот.

— Анимагия, — усмехнулся Виктор. — На животных все заживает быстрее. Чудовищный способ.

Он посмотрел в щелку. В небе парила птица.

* * *

В центре Лондона, недалеко от Парламента, есть старое кладбище — здесь хоронят только самых богатых и известных волшебников. Скорпиуса здесь никогда не похоронят, мы все это знаем, так говорит Люциус, его дед. Дело в том, что Скорпиуса вообще не должно было быть.

Как рассказал мне один из членов фирмы, изрядно напившись, что Скорпиус был зачат уже после смерти своего отца. Некромагия. Те колдуны, кто еще верит в бога, считают, что за некромагию можно сразу попасть в ад. Я скажу так — за некромагию можно попасть в Визенгамот. Старый Люциус отказался от внука как только его увидел. Я не знаю, так ли это на самом деле, но почему-то всегда вижу картину, как Малфою-старшему приносят кричащий кулек, и он брезгливо морщится, словно в пеленках что-то заразное. Один раз я слышал, как ночью приходила Цисса. Статная, красивая, она стояла на крыльце и что-то говорила, Скорпиус захлопнул дверь и не слушал. Он зря не слушал — ведь дом, в котором он жил, достался от Циссы.

Все, что у него было, досталось от Циссы.

Скорпиус не любил грязь, потому что сам считал себя слишком грязным. И от этой грязи ему было не отмыться никогда. На старом кладбище, под осиной во втором ряду, похоронен его отец. Иногда Скорпиус уходил, и я знал, куда он идет, и шел за ним, и долго стоял у кладбищенских ворот, и смотрел, как Малфой быстрым шагом огибает позеленевшие надгробия. Я хотел бы приходить туда и один — там было тихо — и даже решился однажды, но увидел на могиле Драко Малфоя свою тетку Марису. Я сбежал, я не хотел ее видеть.

— В центре Лондона есть старое кладбище, — бормочу я невнятно, глядя в мутно-серые глаза следователя.— Вы там когда-нибудь были?

— Мистер Поттер, — следователь поправляет черную мантию, из под которой виднеется форменная рубашка, морщит нос и вздыхает, — давайте вернемся к нападению, которое вы совершили на мосту Миллениум.

Мне нравится его рассматривать: обычный министерский клерк, правда, из отдела особых происшествий, наверняка не женат, глуп и ничего не умеет, даже допрашивать. Он должен был кричать, рявкать на меня, скручивать мне руки, а вместо этого только чешет свой веснушчатый нос и боится. Боится меня.

— Я не совершал никакого нападения.

— Вас видели сотни магглов и несколько десятков волшебников. Являетесь ли вы членом преступной группировки?

— Я футбольный фанат.

— Так да или нет?

— Нет. Или да.

Молодой рыжий следователь опускает глаза. Является ли он моим родственником со стороны Уизли? Черт его разберет, все может быть. В маленькую комнатку, где ведется допрос, входит еще один — со светлыми пышными усами и при этом абсолютно лысый. Он в штатском, то есть без мантии, в одной белой рубашке с закатанными рукавами. На нагрудном кармане вышита красная буква М — знак Министерства.

— Забирай его, Крис, — рыжий устало кивает. — Из него клещами не вытянешь ничего.

— Посмотрим, как он заговорит, когда узнает, что его дружок Малфой уже в Азкабане. — тот, кого назвали Крисом, усмехается в усы.

Скорпиус в Азкабане. Сердце уходит в пятки. Главное в футбольной группировке — не подставлять своих, беречь своих, отдавать жизнь за своих, спасать их, считать их своей семьей. Скорпиус спас меня однажды, тогда, когда принял.

— Постойте, — начинаю я тихо, — Я готов вам кое-что рассказать.

— Давай же, малыш, — саркастически усмехается рыжий. — Расскажи нам сказку.

Я выдерживаю долгую, почти театральную паузу.

— Это я начал драку на мосту Миллениум. Но я хотел сказать не это. Я убил Финиста Фалькона.

Я попаду в Азкабан, и пусть, и мне плевать, зато когда я выйду, Скорпиус назовет меня своим спасителем.

* * *

Станимира аккуратно приоткрыла дверь — станные звуки продолжали доноситься из комнаты. По спине пробежал холодок, но, справившись с первой волной страха, девушка сделала несколько шагов по коридору и нажала на ручку. Звуки оказались не плачем, а заунывной мелодией, доносящейся из длинной волшебной палочки. На кровати сидел человек с закрытыми глазами и покачивал головой в такт песни.

Станимира выдохнула и невольно отступила назад, вглядываясь в лицо незнакомца. Он открыл глаза.

— Тихо, — казал он наконец хрипловатым басом. — Меня зовут Хьюго.

Стук в дверь раздался поздно ночью. За окном моросило, Мариса, Джордж и Фред и не спали, сидели на кухне, разливали себе уже по третьей чашке чая и старались не смеяться слишком громко. Станимира все равно слышала их смех. Сегодня днем она видела Хьюго, сурового, огромного парня, который почему-то слушал какую-то заунывную муть. На вид ему было лет тридцать, но Станимира знала, что он моложе, намного моложе. Она думала, что сын Гермионы и Рона должен быть рыжим тщедушным умником, но Хьюго был темноволосым, с кривыми зубами и потрескавшимися от ветра губами, с огромными ладонями.

— Ну привет, — сказал он, протянув свою лапищу для знакомства. — Пако сегодня не здесь?

— Нет.

Она почти ничего не знала о Гермионе — отец не пускал ее в свои воспоминания, но она ненавидела эту женщину. Это из-за нее великий Крам пристрастился к маггловскому телевидению, из-за нее никуда не ходил и ни на кого не смотрел. Рядом с ним ошивались модели, девчонки из “Гарпий”, какие-то журналистки, а он и думать не хотел о том, чтобы жениться. Дед Станимиры, Тодор Крам, часто повторял, что убил бы сына, если бы он не подарил ему внучку. Во всем виновата эта англичанка, так говорил старый Тодор. И Станимира знала: во всем действительно виновата она, эта Гермиона. Один раз, оставшись в болгарской квартире, она полезла искать купленные отцом новые снитчи, а вместо этого наткнулась на старую жестяную коробку. Сверху лежала фотография — Гермиона с зачесанными назад волосами, в летящей мантии, смеется и держит под руку молодого Виктора. И подпись — “Святочный бал”. В коробке лежали письма и открытки: Станимира взяла в руки одну, с Биг Беном. “Привет, Вик! Прости, что долго не писала, но в Хогвартсе все не слишком гладко — к нам прислали некую Амбридж...”. Станимира отбросила открытку: нет уж, она не будет читать чужие письма!

Она думала, что возненавидит детей Гермионы и Рона, как только их увидит. Но этот Хьюго был каким-то совсем другим, и Станимира заметила, что глаза у него грустные.

— Ты хороший ловец, — произнес Хьюго. — Только очень торопишься.

Он обошел ее, рассматривая со всех сторон, будто бы она была каким-то памятником архитектуры. Нет уж, пора убираться отсюда, не может друг Пако быть и ее другом тоже.

— А я смотрю, ты специалист по ловцам, — Станимира вскинула подбородок.

— Немножко, — Хьюго усмехнулся. Ему нравилось поддразнивать ее, это было заметно.

— Слушай сюда, я знаю, кто ты такой, так что придержи свой язык. Еще чего! Отпрыск Грейнджер будет учить меня играть в квиддич!

Она вылетела из комнаты со скоростью бладжера. Саркастичный смех Хьюго еще долго разносился по дому. Он и сейчас преследовал ее, когда она лежала, свернувшись калачиком и слушала звуки, доносящиеся с нижнего этажа. Она поняла, что все трое оторвались от своего чаепития, и близнецы пошли открывать дверь. И после того, как все защитные заклятия были сняты, никто не проронил ни единого звука. И вдруг послышался крик.

— Что вы сделали с моим сыном? — надсадный женский голос отразился от каждого уголка дома. — Фред!

Станимира тихонько сползла с кровати и вышла в коридор, остановившись у лестницы.

Альбус в тюрьме! — взвыла женщина еще раз, и Станимира увидела, что у кричавшей ярко-рыжие волосы, которые выбиваются из-под серой шапочки. Она дала Фреду пощечину, он даже не сопротивлялся. Джордж попробовал схватить ее за руку, но она вырвалась, замахнулась, но остановилась и, закрыв ладонями лицо, села на пол и заплакала.

— Джинни, вставай, — Мариса подала ей руку, но она не приняла ее.

— Это ты, — сказала она уже спокойнее, — что ты с ним сделала?

— Ничего, — Мариса улыбнулась, — Альбус болен, мы говорили тебе об этом, а ты почему-то не верила.

— Он не болен, — огрызнулась Джинни. — Он не был больным!

Мариса присела рядом на корточки, то же самое сделали Фред и Джордж.

— Послушай, — начал Фред мягко, — он не узнавал тебя. Он думал, что ты умерла. Он уже почти никого не узнавал.

— Так почему ты оставил его? — ответила Джинни. — Как ты мог его оставить?

— Потихоньку ему стало лучше, Джин, — Мариса потрепала ее за плечо. — Его нельзя сдерживать, иначе все вернется снова. Мы ни на секунду не теряли его из виду.

– Он под следствием, — Джинни всхлипнула. — Он сказал, что убил этого парня, Фалькона... Он не не мог убить его, не мог...

— Не мог, — Станимира вздрогнула, потому что мимо нее прошел Пако. — Фалькон жив, его никто не убивал. И в ближайшее время все об этом узнают.

Боясь быть обнаруженной, Станимира на цыпочках вернулась в коридор и зашла в ванную. Она села на крышку унитаза, уперла ноги в стену и, положив подбородок на колени, сидела так полчаса, а может, и больше. Она в ужасе вспомнила то, что в день исчезновения Финиста ей показалось, что она видела Альбуса. Неужели Финист и правда мертв? Неужели его убил Альбус? Хотелось заплакать, но слезы почему-то никак не хотели течь.

— Эй, Крам!

В дверях стоял Пако. Станимира ужаснулась — на его лице не было ни единого живого места. Нос распух, под левым глазом красовался огромный синяк, на щеке была свежая ссадина.

Пако набрал воды в раковину и, морщась от боли, промокнул лицо полотенцем.

Помоги мне, — он обернулся и протянул ей полотенце. Она неловко взяла его и, аккуратно приподняв ладонью густую челку Пако, провела полотенцем по его лицу. Он удивленно посмотрел на нее и улыбнулся. Улыбка у Пако была добрая, вода капала с кончика его чуть вздернутого — такого, как у Фреда — носа, и Станимире отчего-то стало легче.

— Он же не умер? Скажи мне? — спросила она тихо, промокнув глубокую царапину на его щеке.

— Конечно, нет, — ответил он сухо, так, словно минута неожиданной близости была лишь нелепой случайностью.

* * *

Ему хуже. Ему лучше. Ему хуже, — эти слова повторяет Фред, когда в дом кто-то приходит. Он говорит абсолютно спокойно, потом возвращается к моей кровати и начинает шутить. Он рассказывает какие-то идиотские приколы, и если бы я не знал, что он делает это специально, но было бы очень смешно. Джордж спит, его храп раздается на весь дом, и это тоже смешно, я думаю, он храпит так назло мне, но я не смеюсь. У меня был врач, который долго спрашивал, когда началось искажение реальности, а я сказал, что не знаю, потому что как понять, что реальность, а что — ее искажение?

— Он проецирует свои ночные кошмары, не отличает их от реального положения вещей, — сказал он.

— И что делать? — Мариса прислонилась к стене. Я в первый раз видел ее такой — она сутулилась, она нервно покусывала ноготь большого пальца, она снова начала говорить со своим южноамериканским акцентом. Я представлял, что звуки, выходящие из ее рта, — это какие-то чудные птицы, красные, желтые, зеленые, в общем, южные, те, которые живут в Аргентине, откуда родом Мариса.

— Не пытаться ему перечить, — доктор развел руками. — Поддержите его иллюзию, пусть он это переживет.

— Он считает, что его мать умерла, — Фред смотрит на этого колдодоктора, как на сумасшедшего.

Я ненавижу Фреда, потому что он говорит “он считает”, хотя все так и есть, ее не стало неделю назад, он сбросилась с обрыва, я это видел, я бежал за ней, но она не останавливалась, а я устал бежать.

Я не знал, почему они сделали это со мной, но Скорпиус рассказал мне, он мне все рассказал. Он сказал, что моя мать умерла, потому что больше не могла это терпеть. Он сказал, что кровные узы ничего не значат. Он сказал, что настоящая семья — это фирма, а настоящая жизнь — это околоквиддич. “Здесь тебе никто не скажет, что ты ненормальный, Поттер, потому что это не так”, — вот что сказал Скорпиус.

Я думаю об этом, лежа на грязном полу в Азкабане. Говорили, здесь очень страшно, но пока я могу сказать, что здесь просто тихо, настолько, что я слышу, как за окном дышит привратник, настолько, что не ничто не мешает представлять, что Скорпиус здесь, в соседней камере, что мы вместе против целого мира.

“Я убил Финиста Фалькона”, — повторяю я, пытаясь вспомнить этот день во всех подробностях, пытаясь понять, почему я его убил, но я не нахожу ответа.

* * *

Виктор не любит Бжезинского, считает его напыщенным старым индюком, слишком пекущимся о традициях и правилах. Бжезинский не любит Виктора, потому что тот не чтит свой род. Старый Тодор, с которым директор любил в былые времена пить сливовицу на веранде его дома, точно бы такого не одобрил. Но сегодня — радостный день.

— Они нашли его, господин Крам, — шамкает Бжезинский, как только Виктор неловко протискивается в кабинет. — Нашли убийцу Фалькона! Мальчик признался!

— И кто это? — Виктор садится в глубокое кресло и кладет руки на колени, как школьник.

— Альбус Поттер.

— Вы ошибаетесь, директор, я знал Поттеров долгие годы, их сын не мог совершить такое.

Бжезинский морщится, видно, ему не очень-то и хотелось говорить о Фальконе, но ведь Крам все равно будет допытываться.

— Давайте лучше о хорошем, господин Крам, — одними губами улыбается Бжезинский. — Вас уже можно поздравить?

— С чем? — Виктор удивлен.

— Когда свадьба? — говорит Бжезинский, все еще продолжая улыбаться.

— С кем? — переспрашивает Виктор. — В смысле, чья?

— Вашей дочери и Уизли, конечно.

Уизли?! В первую минуту Виктор даже не может сообразить, о каком Уизли идет речь, но потом понимает: Франсиско, кто же еще.

— Кто вам рассказал? — аккуратно спрашивает он.

— Аделина Крамская-Фалькон, она недавно гостила у вашей дочери, та сама ей рассказала. Вы уверены, что Уизли — это подходящая партия? Он же игрок в квиддич...

— Ну и что? — Виктор поднимает глаза на директора. — Быть игроком в квиддич — это плохо?

— Конечно, нет, — после непродолжительной паузы говорит Бжезинский, — что вы. Так когда знаменательное событие?

— Мы еще не решили, — отвечает Виктор, — траур по Финисту, Станимира только приступила к тренировкам...

— Я понимаю.

Виктор выходит из кабинета на негнущихся ногах. Смотрит на часы — без десяти десять. Он запрыгивает на метлу, летит до Софии, там разбрасывает по квартире летучий порох. “Лондон!”, — кричит он, но вместо своей квартиры оказывается на темной улочке в Ковент— гардене, где на него удивленно смотрит пьяный бомж. Он едет до своей квартиры на метро, перекинув через плечо метлу и мантию, на него все косятся, но он только считает остановки.

Перепрыгивая через ступени, он на ходу вытаскивает палочку.

Престарелые соседи слышат крики и грохот, но боятся выйти и посмотреть: неужели всегда тихий и вежливый Виктор собирается кого-то убить?

— Экспеллиармус! — кричит Виктор, и палочка падает из рук Пако, который так и застывает с пакетом молока в руках.

Виктор набрасывается на него и валит на пол. Молоко падает у Пако из рук и течет по небольшому коврику. Он пытается вырваться, но Виктор сильнее, намного сильнее.

— За моей спиной!— ревет Виктор и отвешивает Пако пощечину. — Так тебя родители учили поступать с друзьями, Уизли?

— Мама, смотри, мертвая птичка!

— Не трогай, Оливер, пойдем!

Финист слышит их удаляющиеся шаги. Нет, он еще не умер. Но он уже знает, что тот, кто следит за ним, рядом. Огромный кот, черный, пушистый, с рыжими подпалинами на боках, и круглыми желтыми глазами. Интересно, что бы сказал отец, узнай он о такой позорной смерти сына? Погибнуть от когтей домашнего любимца — что может быть хуже? Дышать все труднее, земля становится мягкой и теплой от его крови. Кот ждет. Он сидит в засаде, и Финист — нет, не видит, чувствует, как два желтых прожектора следят за каждым его микродвижением. Этот зверь — слуга самого дьявола, не иначе. Он ждал несколько дней, пока Финист совсем не ослабеет, пока не упадет на землю, и какой-то маленький маггл не начнет тыкать его палкой. Он нападет сейчас, растерзает на мелкие кусочки, чтобы потом принести толстой хозяйке, будто трофей, добытый в смертельном бою.

Финист считает вдохи: ему кажется, что каждый будет последним, но он продолжает дышать. Кот вылизывает рыжее пятно на черном хвосте.

“Давай же, — думает Финист. — Избавь меня от мучений, сейчас”.

И кот нападает. В два прыжка оказывается рядом, и Финист закрывает глаза. Темнота оказывается не давящей, а на удивление спокойной. Проваливаться в небытие легко, это похоже на опьянение, на попытку заснуть, на что угодно, только не на смерть. “Все кончено, кончено”, — думает Финист, чувствуя, как кошачьи зубы смыкаются на его крыле.

* * *

“Уимбурнские осы” против “Глазго-кельтс”

Товарищеский матч

Стадион в Уимбурне

Счет: 200-110

Количество собравшихся: 4 000

— Крам! Крам! Крам!

— Что это, Крам? Женская истерика?

Дверь раздевалки хлопает. Станимира закрывает лицо руками и пытается не слышать, как трибуны скандируют ее фамилию.

— Что же не идешь на поле? — Уизли сидит на скамейке по-турецки и явно издевается.

Станимира молчит. Она понимает, что больше туда не выйдет. Они проигрывают шестьдесят очков, она должна поймать снитч, но совершенно понятно, что у нее нет никаких шансов. За “Глазго” играет Дюк Рейвери. Он в два раза старше и в четыре раза быстрее. Когда сил уже не оставалось, Мариса и Захария одновременно закричали: “Тайм-аут!”. Она опрометью бросилась в раздевалку.

— Там ужас, — Станимира делает глоток воды. — Этот Рейвери...

— Да, это тебе не школьная сборная, — Уизли усмехается.

У него снова разбито лицо. Похоже, он пьет костерост постоянно, вместо вечернего чая.

— Так почему ты не идешь на поле? Там весело.

— Ты не понимаешь. Мы проигрываем. Шестьдесят очков. Мне нужно как-то обогнать Рейвери, но он видит снитч быстрее, гораздо быстрее.

— Помнишь, как я сломал тебе руку на юниорском чемпионате? Это была вынужденная мера.

— Ты предлагаешь мне сломать руку Рейвери?

— Пусть это сделает бладжер. Сломает ему руку. Или ногу. Или голову.

Пако хитро улыбается, и самое интересное, что Станимира прекрасно понимает, что он имеет в виду.

— Уизли, а ты будешь смотреть? — смеется она, выбегая на поле и запрыгивая на метлу.

Через минуту после возобновления матча она бросается под кольца, делая вид, что заметила снитч. Рейвери думает секунду ­ верить ей или нет, но в итоге все-таки верит: выбора-то у него нет. Она летит в самое месиво, прямо под своих загонщиков, и Рейвери следует за ней.

— Уйди! — кричит Блэк, не успевающий перенаправить бладжер.

Но она не уходит. Она дожидается столкновения. Почти дожидается — в последний момент она круто поворачивает, и у Рейвери совсем мало времени. Он тоже поворачивает, но бладжер задевает плечо. Но самое страшное не это — он попадает в ловушку двух загонщиков “Ос” — Блэка и его нового напарника, Перри Джерома.

У Станимиры было три минуты, чтобы найти снитч. Пока Рейвери пытается облететь мелькающие бладжеры, она хватает золотой мячик и победно поднимает его над головой.

Ее обнимают товарищи по команде, оба тренера бегут к ней через поле, но она видит только одну фигуру — Пако стоит у самой дальней трибуны.

— Ну что, Крам, — говорит он устало, — вот видишь, иногда нужно просто пораскинуть мозгами.

Но в первый раз в жизни ей плевать на его сарказм.

— Слушай, я так хочу, чтобы ты вернулся в команду, — говорит она быстро. — Очень хочу!

* * *

Ко мне ходит доктор, его фамилия Чаянек. Я не могу это произнести — я всегда говорю что-то вроде “чайник”. Или “чейник”. Или как-нибудь еще. Доктор Чайник. Ему около семидесяти. У него белая борода и пышные усы. Он всегда очень добр ко мне.

–Привет, Альбус! — говорит он. — Вчера был славный матч по квиддичу, слыхал?

Я рассматриваю его усы и бороду. И в этот момент доктор Чайник делает мне укол в руку. Я кричу, я извиваюсь от боли, я ненавижу все и вся. Но другие врачи еще хуже. Они постоянно говорят про искажение реальности, про то, что я никогда не поправлюсь, про всякую чушь. Они даже не знают, что со мной. А Чайник мне верит.

Однажды на приеме я расплакался, как девчонка.

— Вы понимаете, она бежала к обрыву, а потом сбросилась, потом ее не стало! Мне никто не верит!

Доктор привстал, вытащил что-то из ящика стола и протянул мне.

— Альбус, это летучий порох. Когда тебе станет одиноко, просто воспользуйся им. Назови адрес: Прага, Ведьмовы намести, к доктору Иржи Чаянеку. Я всегда выслушаю тебя, обещаю.

Я долго носил мешочек у себя в кармане. Вы будете смеяться, но он придавал мне сил. Когда было совсем невмоготу, я думал, что зайду в камин, назову адрес и окажусь в теплой комнате, где будет доктор и его жена, уютная, в белоснежном переднике. Я не знал, есть ли у него жена на самом деле, и, если есть, носит ли она передник, я выдумал все это. Я выдумал и гостиную — обои в цветочек, большая софа, кресло-качалка и огромный шкаф, где множество книг по медицине — просто уйма!

Я хотел выдумать и Прагу тоже, но не смог. Я был там как-то в детстве, c отцом. Мы были в каком-то огромном здании, вроде нашего Министерства магии, там было много людей, и с каждым мой отец говорил. Мне было скучно. Я думал, что здесь все такие скучные. Я хотел поехать домой, где бабушка пекла пирожки. Я не мог выдумать Прагу, но зато я выдумал место, где жил доктор Чайник — Ведьмовы намести. “Намести” — это значит площадь. Так вот, мне хотелось, чтобы на этой площади по углам стояли небольшие кирпичные домики, и чтобы соседи, выходя по утрам на крыльцо, кричали бы друг другу приветствия — прямо через площадь. Еще там должен был быть фонтан c рыбками и большая стоянка для метел, а сама площадь должна была быть вымощена булыжником.

Я отлично знал, что никогда не воспользуюсь порохом. Просто боялся, что доктор живет в грязной квартирке где-то на окраине города, что у него нет жены, нет добрых соседей, нет ничего, что я себе напридумывал. Честно говоря, иногда мне становилось так худо, что я думал, будто и доктор Чаянек — не более чем плод моего воображения. Но тогда я доставал летучий порох, сжимал мешочек в руках и понимал — нет, это правда, и я могу отправиться в Прагу хоть сейчас.

Однажды мы со Скорпиусом и парнями сидели в местном пабе — это был один из тех спокойных вечеров, когда Малфой не видел ни одной спортивной газеты. За соседним столом сидела парочка. Сначала они просто обжимались, а потом начали говорить о квиддиче. Знаете, когда мужик хочет показаться этаким павлином, он начинает разглагольствовать на всякие темы, в которых ни черта не понимает. И этот толстяк, прихлебывая пивко, заговорил о Фальконе. “Финист Фалькон станет лучшим в “Торнадос”, — сказал этот пентюх, мацая свою подружку за коленку. И Скорпиус взорвался. Он подошел к этому парню и вылил ему пиво на голову. Девчонка завизжала, как будто ее убивают, но Скорпиус даже внимания не обратил.

— Не сметь. Говорить. О грязнокровке Фальконе, — чеканя каждое слово, сказал Скорпиус.

— Простите, простите! — толстяк тут же заткнулся.

Еще бы. Скорпиуса в этом пабе знали все.

Рассерженный Малфой побежал к выходу, и мы пошли за ним.

— Я убью этого Фалькона! Убью эту мразь! Он не посмеет осквернить одним своим присутствием команду моего отца! Где он сейчас?

Мы молчали. Скорпиус повторил вопрос.

— В Дурмстранге, — пискнул Ренди. — Он должен быть в Дурмстранге.

— Так мы сейчас же отправляемся в этот чертов Дурмстранг, — заключил Скорпиус.

— Скорп, но как? — Ренди покачал головой. — Если полетим на метле, нас не пустят защитные заклинания. Трансгрессировать туда нельзя.

— Так придумайте что-нибудь, идиоты! — Скорпиус ударил Ренди кулаком в нос, и у того пошла кровь. Брайан протянул ему платок — так, чтобы Скорп этого не видел.

— Стойте, — я нащупываю в кармане летучий порох. — С ним можно добраться до Праги. Значит, вероятно, и до Дурмстранга.

— Давай же его сюда, малыш Поттер, — Скорпиус расплывается в улыбке и тянет руку к мешочку с порохом.

Я сжимаю его в последний раз. В этот момент я прощаюсь и с доктором Чайником, и с его женой, и с гостиной.

Все кончено, кончено.

* * *

Трибуны сегодня снова забиты до отказа.

— Listo?* — спрашивает Пако охотник, Родриго Пахаро.

— Listo, — отвечает он, поправляя шнуровку на защитках.

Сегодня у него с тренером состоялся очередной тяжелый разговор. Все потому, что у Виктора Крама слишком тяжелая рука.

— Это кто тебя так? — старый Альфонсо остановил Пако перед тренировкой.

— Игра.

— На игре этого не было.

— Упал с лестницы.

— Франсиско Хорхе Альфредо Уизли, прекрати мне врать.

— Я подрался.

— С кем ты подрался, о дева Мария?

— С Крамом.

— Не ври мне!

Тренер Альфонсо не поскупился на тираду о вреде вранья и драк вне поля. Пако слушал и старался сделать вид, что сожалеет. Но он не сожалел. Как только тренер исчез, он подбежал к зеркалу и внимательно посмотрел на свое плечо, которое Крам чуть не сломал. Он так сильно сжимал его, что остался след пятерни .

— Ты проиграл, Фалькон, — усмехнулся Пако. — Ты проиграл.

И он выбежал на пустое поле, чтобы крикнуть на всю округу: “Ты проиграл, Фалькон!”.

Он шел с этой мыслью сегодня на игру. Он знал, что сегодня будет только хуже, но ему было хорошо — в первый раз за долгое время.

* listo — здесь:­ готов(исп), еще: умный, а также ловкий.

* * *

Станимира стоит перед зеркалом. У нее крупный, c горбинкой, нос, как у отца и деда Тодора. У нее черные спутанные волосы. Она пытается продрать их пальцами, но не получается. У нее по синяку под каждым глазом — она уж и не помнит, как их получила. У нее широкие плечи и видны мышцы на руках — а как еще держаться на метле, если у тебя слабые руки? Она только что отыграла свой первый матч за “Ос”. Она закрывает глаза. Уизли. Мерзкий Уизли, смотрящий на нее как на первую красавицу, как будто у нее красивый нос, и волосы, и глаза. Как будто у нее все красивое. Он говорил в своей обычной манере, но она запомнила, как он смотрел. На нее ни разу еще не смотрели так.

Она выходит из дома и идет в Косой переулок: хочется побыть одной, хочется подумать о том, что произошло. Потому что что-то произошло, это точно. Она идет мимо магазинов, заходит к мадам Малкин и разглядывает новые спортивные мантии, покупает какую-то маггловскую книжку на развалах и, нащупывая в кармане кнат, замирает. Потому что видит через окно, что в кафешке сидят Франсиско Уизли и Аделина Фалькон. Она наклонилась к нему через столик и трогает рукой пластырь на переносице. Зрелище ужасное, но Станимира почему-то не может оторваться. Приносят счет, и он расплачивается.

“Спокойно, это же просто Уизли, урод Уизли”, — Станимира быстрым шагом идет в сторону магазина близнецов, а там ныряет в подсобку. “Ты в порядке?” — кричит вслед Джордж, но она делает вид, что не слышит.

Она сидит среди канареечных помадок и взрывоопасных леденцов и пытается проглотить ком в горле. Она ненавидит себя за то, что постоянно все выдумывает. Сначала то, что Финист ее любит, потом то, что он жив, потом, что на нее по особенному смотрит Франсиско Уизли. Ее испуганное лицо отражается в блестящей упаковке помадок. Эта чертова фольга все искажает, и нос кажется еще больше.

“Играй лучше в квиддич, Крам, — шепчет она. — Все кончено, кончено”.

* * *

Финист думает, что смерть не так страшна, как казалась ему сначала. Он долго лежит без движения, но потом вдруг понимает, что может пошевелить конечностями. А еще спустя минуту — что у него больше нет крыльев, а есть руки. Он приоткрывает один глаз, затем другой. Он лежит в светлой комнате на огромной двуспальной кровати. Кто-то заботливо прикрыл его простынкой и перебинтовал раны. Слева от него — огромное окно, он слышит шум улицы. Рядом с ним на табурете сидит парень примерно его возраста. У него темные, с едва заметной рыжиной, волосы, и внимательные карие глаза. Одет в простую черную мантию, джинсы и ботинки, которые, видимо, не потрудился снять при входе. Он очень крепкий — это Финист успел заметить. В схватке Фалькону точно не победить.

— Проснулся, Фалькон? Чай, кофе будешь?

Он еще и издевается.

— Ты кто? — Фалькон кое-как приподнимается на кровати. Его длинные волосы спутались и теперь висят грязными сосульками.

— Мы встречались в прошлом году, разве ты не помнишь? — парень явно удивлен. — Хогвартс, юниорский чемпионат по квиддичу.

— Фрэнк Уизли? — Фалькон вглядывается в лицо незнакомца и наконец-то узнает его. — Неожиданно... Где я?

— В моей квартире в Буэнос-Айресе.

Внезапно Финист все понимает.

— Это ты преследовал меня? Ты анимаг!

— Я, — просто отвечает Уизли.

— Зачем? — помолчав, спрашивает Финист.

— Видишь ли, Фалькон, я знал, что ты жив.

— Откуда?

— Ну... я верил в это и, как видишь, оказался прав. Теперь тебе придется во всем признаться и вернуться в Дурмстранг. А то там уже справили твои пышные похороны.

Финист молчит. Смотрит в окно — видно только кусочек синего неба. Неужели он и правда в Буэнос-Айресе?

— Послушай, Уизли, — говорит он наконец. — Спрячь меня. Я очень тебя прошу, спрячь меня.

— Где ты родился?

— В Мукачево. А ты?

— Это где?

— Западная Украина. М-м-м-м...очень западная. Я повторю вопрос: а ты?

—  В Лондоне.

— Почему ты играешь за аргентинцев?

— Я наполовину аргентинец.

Длинные волосы Финиста падают на пол. Пако стрижет его канцелярскими ножницами.

Фалькон сидит на стуле и чувствует себя маленьким-маленьким. В мутном зеркале отражаются его круглые, светло-карие (почти желтые!) глаза. Он одет в мантию Уизли, которая велика ему на размер. Пако не умеет стричь — волосы торчат во все стороны, хотя Фалькона не покидает мысль, что он делает это специально.

— Так как там... в твоем этом...

— Мукачево?

— Ага.

Чик — последняя длинная прядка теперь валяется на холодном кафеле. Финист думает, что наверняка есть какое-то заклинание для стрижки и его можно найти в одной из книг библиотеки Пако. Словно Уизли доставляет какое-то непонятное удовольствие уродовать его. Финист трогает голову: через день волосы снова станут длинными. И разноцветными, как птичьи перья. Прядь светлых, прядь темных.

— Там зелено. И горы. И ни одного маггла.

—  Твои родители знатные ребята, правда, Фалькон?

—  Отец — да. Но не мать. Мы не говорим об этом, прости.

— Нет уж, рассказывай. Иначе я мигом отправлю тебя в Дурмстранг. Совиной почтой.

— Она из Донецка.

— О, неужели? И как...вы живете с этим?

— Вот видишь, — Фалькон горестно вздыхает. — И я о чем.

Пако не выдерживает и начинает смеяться. Смех у него грудной и какой-то очень заразительный, такой, что Финист и сам не может сдержать улыбки.

— Она откуда? — переспрашивает Пако.

—  Объясняю: есть волшебники с Западной Украины, есть с Восточной. Мы как-то не очень в ладах. Потому что те, кто с Востока, мешают древнее знание с каким-то... ремеслом! Фальконы селились у подножия Карпат с десятого века... Наш род очень древний. Чтоб ты знал.

— Я думал, она из магглов.

—  С ума сошел! Конечно, нет!

— Глупость, — Пако заканчивает стрижку и моет руки. — У меня в семье есть англичане, румыны, французы. Аргентинцы. И магглы есть.

— Да что тебе терять, — пренебрежительно бросает Фалькон. — Может, если бы не анимагия, у меня тоже все было бы гораздо проще. Когда я родился, то был шанс, что у меня нет этого гена. Потому что моя мать не из наших.

— Но он у тебя обнаружился, Сокол.

—  Да, хвала небесам. И теперь я должен удачно жениться, чтобы не потерять все.

— А ты хочешь жениться, Финист?

— Нет.

Пако идет на кухню, где безо всякой магии ставит электрический чайник. В чайнике закипает зелье, которое пьет Пако — оно заживляет раны. Фалькону кажется, что он сходит с ума: он ни разу не видел электрический чайник. Он хочет чаю, но боится нажать на кнопку. Поднимает вверх палочку, чтобы произнести заклинание, которое заставит воду закипеть. По субботам они ходят на рынок, чтобы купить свежих фруктов и кусок хорошей говядины. Пако разводит огонь прямо на полу — с помощью магии, разумеется, и жарит мясо, периодически тыкая его палочкой. Иногда он издевается и покупает на рынке курицу. Он сам разделывает ее — отрезает острым ножом голову, выкидывает потроха и вставляет ей в задницу бутылку от вина. «Так вкуснее, Фалькон, так вкуснее», — говорит Пако, вкручивая бутылочное горло в разрезанную тушку, и Финиста тошнит. Он не ест птицу, а тем более птицу, у которой в задницу вставлена бутылка. Он каждый раз говорит себе, что останется голодным, но по вечерам аромат курицы разносится по всему дому, и Финист приходит на кухню и съедает кусочек. Куриное мясо мягкое и нежное, Пако посыпает его травами и щедро поливает соусом. Финист знает, что это такая игра, что Пако просто нравится смотреть, как Финист ест птицу, как запивает ее большими глотками вина, как незаметно, когда Пако специально отворачивается, подкладывает себе еще. Финист знает эту игру, но ничего не может с собой поделать.

Он жил в доме, где у него одного было три домовых эльфа. Один следил за его одеждой, другой — напоминал, какие сегодня дела, и еще один, персональный, расчесывал его волосы. Семь эльфов готовили еду и обслуживали Фальконов за столом. Столько же — убирали дом, стирали и гладили. У Пако не было эльфов — его квартира была странным местом, где он все сделал на свой лад. Что-то взял у магглов, что-то у волшебников. Здесь было аргентинское вино и лондонский стаут. Здесь все было вместе.

— Заведи себе эльфа, — морщась, Фалькон припоминает заклинание для мойки посуды. Пако моет руками, разбрызгивая воду по всей кухне.

— У меня есть. Его зовут Хосе.

— Эльфа зовут Хосе?!

— Нет, на самом деле его зовут как-то по-дурацки, и мы остановились на Хосе. Он придет выпить пива к нам в субботу, так что твой вечерний моцион отменяется.

— Эльф пьет пиво?!

— Да, и он прекрасный собутыльник. Ему вполне хватает одной бутылки.

Финист не понимает Пако. Он с тоской думает о том, что потерял. Он хочет вернуться назад, но не может. Уговор есть уговор. Но когда Пако отправляется домой, и Финист остается один, он думает, что Пако в чем-то прав. Что ему тоже хотелось бы жить, как вздумается, и уметь делать все, и быть свободным. И к черту эту анимагию. Он сидит на балконе, хватает ртом все еще жаркий воздух и смотрит на гудящий Буэнос-Айрес. Мелькают огни, сигналят автомобили, какая-то красотка на всю улицу ссорится с бойфрендом. Он никогда не был к жизни так близко, а теперь ему кажется, что ее можно потрогать.

— О, сеньор Финист! Чудесный вечер, не правда ли?

— Привет, Хосе, — оборачивается Фалькон на взявшегося из ниоткуда эльфа. — Хочешь пива?

Эльф кивает. На нем детская гавайская рубашка, в вороте которой болтаются очки.

И Фалькон бредет на кухню, чтобы захватить еще пару бутылок. Он даже усмехается, представив лицо отца, узнай он, что единственный сын носит пойло домовому эльфу.

Но ему все равно. Они все его подставили. Отец. Аделина. Все их чертово семейство. «Давай, Пако, — думает Финист, гремя бутылками. — Найди моего убийцу, скажи об этом, и я вернусь».

Он не помнит, кто на него напал.

* * *

— Не бойся, будет все хорошо, — Виктор в который раз пытается завязать мантию дочери, но у него не получается.

— Я не говорю по-английски.

Это правда, ей десять, она знает сербский, румынский и болгарский. По-румынски заставляют говорить в Дурмстранге, болгарскому обучил ее сам Виктор. «Надо бы купить ей английских книжек, что ли», — думает Виктор, в сотый раз поправляя завязки. Ему самому английский давался не очень-то хорошо. Они едут в гости к Уизли — просто так, без особого повода. На самом деле они уже год спрашивают его про Станимиру. И некрасиво отказывать лучшим друзьям во встрече.

Их встречают более чем радушно. Станимира с удивлением рассматривает огромный дом и целое поле для квиддича. На самом деле все не так страшно. Мариса Уизли говорит по-румынски, она тоже заканчивала Дурмстранг. Она берет Станимиру за руку и показывает ей дом: библиотеку, несколько спален и столовую. Она говорит быстро, и Станимира понимает далеко не все, но это лучше, чем ничего, гораздо лучше.

— Это мой сын Франсиско, но мы все зовем его Пако, — на поле они встречают мальчика примерно возраста Станимиры. Он держит в руке метлу, которая явно не подходит ему по росту — слишком большая. У него карие глаза и густые темно-каштановые волосы, которые на солнце отливают рыжим. На вздернутом носу высыпало несколько коричневатых веснушек. Он выше Станимиры на целых полголовы.

Он о чем-то ее спрашивает, но она не понимает.

— Летаешь? — спрашивает Мариса, и Станимира кивает. — Они с сестрой собираются полетать сейчас и предлагают тебе присоединиться.

— О нет, спасибо, — Станимира отрицательно мотает головой.

Она боится. Она бежит в дом к отцу, и паренек со странным именем Пако провожает ее недоуменным взглядом.

Станимира Крам в деталях помнит эту встречу. Они виделись еще несколько раз, но ни разу не заговорили друг с другом. Даже в прошлом году, когда он сломал ей руку, когда говорил колкости всякий раз, проходя мимо, она ничего не отвечала.

Что бы случилось, если бы она тогда не испугалась? Может быть, они бы стали лучшими друзьями и ей бы удалось избежать издевательств? Может быть, ей бы не пришлось сейчас стоять и смотреть через стекло на Пако и Аделину.

— Почему ты стоишь здесь?

Это Хьюго. Он одет в мантию и такие короткие штаны, что внизу виднеются его голые ноги.

— Просто так. Тебе чего?

— Я каждый раз смотрю, как ты стоишь тут и ничего не делаешь. Неужели боишься эту ощипанную курицу?

— Нет.

— Пойдем.

Хьюго берет ее за руку. У него теплые ладони с огрубевшей шершавой кожей. От него веет такой уверенностью, что Станимира даже не думает вырваться.

— Зачем? — спрашивает она, едва успевая за Хьюго.

— Пако — хороший парень, — Хьюго оборачивается, — но он всегда все портит. Всегда.

Они заходят и идут прямиком к столику у окна. Пако держит Аделину за руку и внимательно смотрит ей в глаза. Увидев их, он вздрагивает, бросает ее руку и начинает нервно постукивать пальцами по столу. Аделина улыбается: она думает, что выиграла у Станимиры долгожданный приз. Крам хочет убежать, но рука Хьюго крепко держит ее за плечо.

— Вы нас отвлекаете, — голос Пако холоден. — Боюсь, сейчас присоединиться к нам нет никакой возможности.

— Брось, Пако, — Хьюго улыбается, обнажая неровные зубы. Он пододвигает два стула и плюхается на один. Кажется, хлипкий деревянный стул готов рассыпаться на щепки, но Хьюго не обращает на это никакого внимания. Станимира присаживается рядом. Она смотрит в стол и толкает Хьюго ногой. Давай уйдем. Пожалуйста.

— Уйди, Хьюго, прошу тебя, — Пако сминает клетчатую скатерть на столе. — Мне сейчас не до вас.

— И не подумаю, — Хьюго подзывает официантку и заказывает огромный чайник чая с молоком и две чашки. — Нам тут нравится, правда, Стани?

Чай приносят почти сразу. Хьюго разливает ароматный напиток по чашкам, доливает молока и добавляет по ложке сахара и себе, и Станимире.

— Зачем ты это делаешь, Пако? — Хьюго громко отхлебывает чай. — Зачем она здесь? — он не слишком вежливо показывает пальцем на Аделину.

— Мы разговариваем.

Станимире кажется, что у Пако скрипят зубы.

— Всех достали твои тайны, малыш Пакито.

Еще ложка сахара, чай выливается на белое блюдечко.

— Тайны? — Пако поднимает глаза на Хьюго. — Кто бы говорил!

— Мы же оба отлично знаем, что это просто пустышка, — он еще раз кивает на Аделину. — которая ничего не значит.

Лицо Пако становится красным, как клетки на скатерти.

— Заткнись, Крам, — говорит он с такой злобой, что тарелки на столе начинают трястись, а в кафе мигают все лампочки.

Станимира сжимается, услышав свою фамилию, поднимает глаза, готовясь ответить. Но тут она видит, что Пако обращается не к ней. Он обращается к Хьюго.

* * *

«Только не это», — думает Пако, глядя как Хьюго и Станимира идут по направлению к кафе. Хьюго полный идиот. К тому же прямолинейный, как все Крамы. Он сильней сжимает пальцы Аделины и заставляет себя посмотреть ей в глаза.

— Как ты прекрасна, — говорит он шепотом, и она дарит ему улыбку. — Так о чем мы?

— Что я прекрасна, как таинственный цветок...

— Да-да. Даже не могу представить, как ты горевала, когда Финиста убили... Но теперь есть я, и ты можешь мне доверить все...

Она водит пальцами по его ладони.

— Да, любимый.

Пако морщится, словно съел что-то острое.

— Расскажи, где ты была в день убийства?

Аделина молчит. Дверь кафе хлопает.

— Вы нас отвлекаете, — цедит Пако, но момент уже упущен.

Как известно, все самые дурные вещи случаются ночью. Именно ночью в голову лезут совершенно не нужные мысли, все кажется сложным и бессмысленным. На окраине Лондона в одной квартире горел свет. Джордж засыпал под звук взлетающих самолетов в Хитроу — надо сказать, довольно приятный. Фред подпер рукой подбородок и грустно смотрел, как кубик льда тает в виски. И только Виктор Крам был как всегда в порядке. И Фред, и Джордж никогда не знали, каким образом Краму удается быть в порядке тогда, когда их обоих клонило в пьяный сон. Они дружили двадцать лет или даже больше, напивались вместе несчетное количество раз, и каждый раз история повторялась.

Ни Фред, ни Джордж первое время не испытывали особой симпатии к Виктору. В детстве он казался им безумно крутым ловцом, но потом, узнав его поближе, они обнаружили, что Крам не понимает шуток. Он был прямолинейным, даже слишком, и редко улыбался.

Уже позже, начав крутить роман с Марисой, Фред понял, что его будущая жена, на тот момент еще не тренер, а вратарь «Ос», души не чает в Краме. Нет, Фред даже не думал ревновать, просто его искренне удивляло, что же такого можно было найти в этом Викторе. До тех пор, пока они с братом не попали в историю. Весьма банальную и денежную — поставщики взяли несколько тысяч галеонов, а часть товара не привезли. Фред проклинал себя, что не стал, подобно магглам, требовать кучу бумажек. И тогда-то и появился Виктор.

— А что у вас с магазином-то? — спросил он как-то невзначай, и близнецы вывалили ему историю с бракованной поставкой.

— Надо из него всю душу вытрясти, — просто сказал Виктор.

— Так он прячется, — развел руками Фред. — И блокировку на все заклинания поиска поставил.

Крам кивнул и без каких-либо объяснений вытащил палочку и прошептал что-то на румынском. Сверкнула оранжевая вспышка, и поставщик, небольшого роста мужчинка, появился в комнате. Он был в семейных трусах и смешных тапках с собачками.

— На это он точно блок не мог поставить, — довольно усмехнулся Крам. Он подошел к гостю и просто поднял его над землей, держа под руки, как ребенка. Тапки с собачками заболтались в воздухе.

Деньги лежали на столе Фреда и Джорджа тем же вечером. Даже товар возвращать не пришлось. В этот же вечер они в первый раз выпили вместе. После четвертой пинты у Крама развязался язык, и он начал вспоминать Турнир трех волшебников.

— А правда, что у вас бороды выросли? — хохотал он на весь паб. — Вот умора.

Фред и Джордж переглянулись и подумали, что, пожалуй, у старины Виктора не так все плохо с чувством юмора.

Но вскоре он погрустнел. Фред удивился: неужели Гермиона? Неужели он до сих пор помнит ее? Уже потом он понял, что да. Понял и почувствовал себя ужасно неудобно: он был единственным, кто знал о чувствах Рона к Гермионе. Теперь он оказался одним из немногих, кто знал тайну Крама, великого, талантливого, богатого и при этом глубоко несчастного. Когда Фред впервые взял на руки маленького Хьюго, его сердце екнуло.

— Ну, на кого похож мой сыночек? — сюсюскал Рон, счастливо улыбаясь.

— Это Уизли, — сказал Фред, справившись со своими эмоциями.

— Это Уизли, — эхом повторил Джордж, и Фред в очередной раз обрадовался тому, что есть человек, которому ничего не надо объяснять.

Фреду всегда казалось, что именно скукой по сыну отчасти объясняется его покровительственная опека Франсиско. Но дело было не только в этом: Крам просто всегда был рядом с их семьей.

— Еще один взлетел, — заметил Джордж сквозь сон.

Крам сделал большой глоток виски.

— Так и не скажешь, почему ты его избил? — Фред посмотрел на часы. Хотелось домой.

— Нет, — Крам решительно помотал головой. — Фред, мне так стыдно, Боже, как мне стыдно!

— Угу, — ответил Фред безучастно. Все, что он понял из этой истории — Крам за что-то надавал тумаков Франсиско и теперь раскаивался. «Значит, было за что», — решил Фред, вспомнив, как их с братом лупили все старшие поколения Уизли. А у Франсиско, что уж тут говорить, скверный характер. Да и шуточки у него на грани. Видать, выбесил чем-то Виктора, тот и дал ему по шее.

— Ты вообще знаешь, что они там в Аргентине делают? Там же просто мясо! А если он после драки на матч выйдет, то вообще на метле не удержится.

— Да знаю я, — Фред отмахнулся. — Я же почти на каждый его матч прихожу! Он не в курсе, правда... А что мне ему, запретить? Он взрослый, пусть сам решает. Кстати, если тебе так стыдно перед ним, лучше бы лично извинился.

— Точно! — Крам ударил по столешнице кулаком, и Джордж проснулся.— Прямо сейчас!

Он забегал по квартире, натыкаясь на все углы, в поисках летучего пороха. Наконец он его нашел и, раскидав головешки, залез в камин и громко крикнул: «Буэнос-Айрес!».

Фред и Джордж ошарашенно смотрели на зеленый дым, поглотивший Крама.

— Он в порядке, — уверенно сказал Джордж. — Домой?

Они одновременно аппарировали.

* * *

Плюх. Еще один камень падает в Темзу. Холодно. Станимира греет руки в кармане джинсов.

— Так ты учился в Хогвартсе?

— Да, закончил Когтевран.

— Ты умный, значит?

— Немного.

Он стягивает с себя толстовку и предлагает ее Станимире. Она берет ее окоченевшими руками — толстовка велика ей на два размера.

— Ну же, расскажи мне, — Хьюго кидает в Темзу очередной камешек, и он несколько раз шлепает по воде, прежде чем утонуть.

— Мне нечего рассказывать, — Станимира пожимает плечами. — Ты же знаешь, я играю в квиддич и учусь в Дурмстранге. Пока еще учусь...

— Нет, это все не то, — Хьюго отмахивается. — Чем ты живешь? Кого ты любишь? Мне это интересно...

— Я...действительно люблю квиддич, — Станимира прячет руки в длинные рукава. — Больше, чем все остальное.

— Друзья-то у тебя есть?

— Были, — Станимира поджимает губы. — Но видишь, я здесь.

— Ты дружила с Фальконом?

Станимира молчит. Кутается в толстовку. Поглядывает на Хьюго. Вот она и узнала. Вот все и произошло. Спасибо, Франсиско.

— Да.

Она так долго не говорила ни с кем о Финисте. Она почти забыла его лицо и сейчас, сидя на мокрой траве на берегу Темзы, силилась вспомнить. Образ был расплывчатым.

— Знаешь, в прошлом году, когда Пако сломал мне руку на юниорском чемпионате, я проснулась в больничной палате, а Финист был рядом. Он всегда был рядом.

— Я бы убил Пако, — хохотнул Хьюго. — Размазал бы его по стенке.

— Нет, Финист не стал... Он просто...был рядом...

— Тише, — Хьюго крепко обнял ее, но она уже плакала.

Она плакала, уткнувшись в футболку Хьюго. Над Лондоном сгущались сумерки. Ей хотелось вылакать эту боль, выплакать ее всю, от и до. Хьюго вытирал ей лицо своей огромной ручищей и улыбался.

— Ну-ну, прекрати реветь, сестричка, — приговаривал он, — мертвых слезами не вернешь. Давай-ка лучше завернем в паб, и я угощу тебя сидром? Как на это смотришь?

Они шли по набережной, и Хьюго отчего-то поймал себя на мысли, что хочет убить не Пако, а этого Финиста Фалькона. Будь он хоть десять раз мертв. «Ну, это ничего, — думал он, — теперь я всегда буду рядом, всегда». Он знал, кто его настоящий отец. Все это знали, черт возьми. Но однажды, когда Виктор Крам неожиданно появился в Хогвартсе, Хьюго сказал себе, что никогда не предаст Рона. Родная кровь — неродная кровь — какая разница.

— Мистер Крам, — сказал он сдержанно, стоя в кабинете МакГонагалл. — Сожалею, но мы не можем с вами общаться. Прошу вас, не приходите ко мне в школу. У меня уже есть отец.

Крам молчал.

— Я понимаю, — наконец выговорил он. — Но давай мы будем видеться на расстоянии? Например, когда я буду приходить в гости к Марисе и Фреду, и ты тоже окажешься у них, никто не будет убегать, хорошо?

— Конечно, мистер Крам.

И хоть он понимал, что не мог поступить по-другому, Хьюго на протяжении вот уже нескольких лет казалось, что он совершил ошибку.

* * *

Когда в Европе лето, в Буэнос-Айресе зима. Финист готов поклясться, что эта зима теплее, чем лето в Лондоне. Ему нужна обычная мантия да кожаная куртка для выхода в районы, где живут магглы. Больше ничего. Когда он просыпается, а Пако нет дома, он накидывает куртку и идет гулять — просто таращится в витрины магазинов, слушает разговоры, пьет чай мате в ближайшем кафе. Сначала ему казалось, что чай слишком горький, но потом даже понравилось. Он собирался прогуляться, как услышал звук открывающейся входной двери.

Финист еле успел спрятаться за занавеской. Пако убьет его, если узнает, что он гуляет в одиночку.

— Пако, прости меня, — услышал он голос. — Я был неправ. Ты в порядке?

Финист задержал дыхание, но укрытие было слишком ненадежным, чтобы его нельзя было заметить.

— Да, я понимаю, ты не хочешь меня видеть, но разве не глупо так прятаться? — занавеску отдергивают, и Финист выдыхает.

— Добрый день, мистер Крам, — говорит он по-английски, стараясь не смотреть Виктору в глаза.

* * *

Сборная Германии против сборной Италии

15 групповой матч за розыгрыш путевок на Чемпионат мира

Место проведения: Гамбург

Количество собравшихся: 60 000

Время начала: 20-00 по Берлину

Счет: 400-750

Если вы хотите увидеть битву двух стихий, то купите билеты на Германию-Италию. Они играют так, словно на поле решается их судьба, словно нет ничего важнее, чем квиддич. И они правы. Немцы точные, немцы никогда не ошибаются, у немцев тысяча выверенных схем, и они помнят каждую из них. А итальянцы... итальянцы танцуют. Итальянцы кричат, итальянцы бросаются под бладжеры, чтобы выхватить квоффл у противника за секунду до столкновения. Это так красиво, это как музыка, и мне хочется плакать, когда я вижу такой квиддич.

Итальянские трибуны затягивают свой гимн:

Amala!

Pazza squadra amala!

E’ una gioia infinita

che dura una vita

Pazza squadra amala!*

Мне тоже хочется петь вместе с ними, я подпрыгиваю, я кричу «амала», и Скорпиус ржет надо мной, как сумасшедший. Он говорит, что я больной на голову, а я продолжаю прыгать и махать руками, как самый настоящий тифозо**.

— Так и знал, что поездка пойдет тебе на пользу, Поттер, –говорит он. — После того, что мы пережили, нужно как следует отдыхать.

Он прав. Последняя неделя была не очень. Мы были в Азкабане, но нас освободили. Вы скажете, как это могло случиться? Я и сам не в курсе. Я думаю, что нам повезло. Однажды ночью моя дверь отворилась, и я увидел рыжего следователя, того самого, который меня допрашивал.

— Поттер, — позвал он тихо. — Я оставлю ее открытой, понимаешь меня?

Он так сказал. И оставил ее открытой. Я вышел и толкнул дверь камеры Скорпиуса. Она поддалась. Мы были свободны. Мы вышли во двор и вдохнули полной грудью. Я не знаю, почему рыжий следователь решил помочь нам. Скорпиус сказал, что он тоже был фанатом «Пушек». Свои никогда не бросают своих.

И мы отправились в Гамбург, чтобы посмотреть этот блестящий матч, Германия-Италия, чтобы прокричать на весь стадион «Амала!», чтобы с замиранием сердца смотреть на выверенные пасы немцев и итальянский танец. Чтобы почувствовать себя живыми.

*Песня болельщиков сборной Италии по квиддичу — на самом деле гимн итальянского ф/к «Интер» Pazza Inter amala («Люби безумный «Интер», в фанфике слово «Интер» заменено на слово squadra — команда). Отрывок переводится так: «Люби ее!/Люби сумасшедшую команду/Это бесконечная радость/Которая длится всю жизнь/Люби сумасшедшую команду»

**тифози — tifosi — итальянские болельщики, в ед. числе — тифозо.

За окном моросит дождь. Пако лежит на кровати и смотрит в окно: где-то вдалеке у соседей мелькает маггловская лампочка. Уже стемнело, и Пако едва различает очертания своей руки. Он не помнит, когда в последний раз высыпался. В Буэнос-Айресе сейчас еще день. Нужно отправиться туда, а то Фалькон в очередной раз выкинет что-нибудь. Он уже спалил чайник и засунул зелье от кашля в микроволновку. Хосе матерился на всех языках, ведь ему пришлось отмывать кухню. «Я думал, это тумбочка, — оправдывался Фалькон. — Обычная тумбочка!» Пако хохотал как сумасшедший. Он ничего не может с собой поделать — ему нравится Фалькон. Он забавный. Он серьезный. Он не предатель, это видно сразу. В нем — такая порода, такая чистота, что когда они сидят за одним столом, Пако не знает, куда деть руки и как сложить салфетку. Пако говорит себе, что они должны быть соперниками, но он не умеет ненавидеть. Ни один Уизли не умеет. Он прикрывает воспаленные глаза. Пытается заснуть, но сон почему-то не приходит, и тогда Пако начинает вспоминать.

… — Дурацкая прическа!

Он оборачивается. Мать только что вернулась с тренировки, она стоит в дверях и ест хлопья, вытирая молоко рукавом спортивной мантии. Он крутится перед зеркалом, пытаясь собрать в хвост отросшие волосы.

— Постригись, — говорит она с набитым ртом.

Пако начинает злиться. Какая ей вообще разница? Волосы уже закрывают уши, но никак не желают собираться в хвост — он приглаживает их пальцами. Он небритый. Ему недавно исполнилось шестнадцать, а бриться уже нужно.

— А мне так нравится, — отвечает он сердито.

— Как знаешь, — она выпивает остатки молока. — Но ты все равно не похож на Финиста Фалькона, можешь не стараться.

Иногда он ненавидит мать за то, что она всегда говорит правду в лицо.

Этот год, его последний год в Хогвартсе будет особенным. Они — хозяева юниорского чемпионата. Он — капитан сборной своей школы. Единственный капитан-загонщик за всю историю Хогвартса.

— Ты так не похож на меня, — улыбнулся отец, когда узнал. — Я просто...играл в квиддич и получал удовольствие. А ты честолюбивый, Пакито.

Пако только усмехнулся в ответ. Когда у тебя ничего не ждут, добиваться успеха еще приятнее. Он заставит Дурмстранг и Шармбатон выучить его полное имя — Франсиско Хорхе Альфредо Уизли. Он заставит их запомнить, что такое недооценивать загонщика. Но, как ни крути, он все равно не похож на Финиста Фалькона. Даже с этими дурацкими волосами.

...— Ты вообще о чем думал?

Пощечина. Он ни разу не видел отца злым.

— Ты сломал ей руку! Бладжером!

Он хочет ответить, что тогда бы эта Крам точно бы взяла снитч. Тогда бы они проиграли. Тогда бы все пошло не так. Тогда он не смог бы смотреть в глаза МакГонагалл, которая сказала: «Я надеюсь на вас, Уизли». Тогда бы Крам даже не обернулась в его сторону. Тогда бы она даже не запомнила, как его зовут.

Он никогда не расскажет об этом, даже Рокси. Даже Саше, лучшему другу, который милостиво терпит все его закидоны. Уже потом, когда чемпионат закончится, они сядут всей семьей за стол, и он скажет, что хочет уехать. Мать только опустит глаза — она уже все знает.

— Сборная Аргентины? — спросит дядя Джордж недоуменно. — Зачем?

Пако будет молчать. Как же объяснить человеку, который играет в квиддич для удовольствия, зачем. Потому что, играя в «Осах», он рискует на всю жизнь остаться игроком, которого ставят в основной состав только из-за мамы-тренера. Потому что, став частью сборной Англии, все, что он будет делать, это охранять от бладжеров его талантливых товарищей по команде.

Как же объяснить, что он понял, что влип, сильно влип, и теперь убегает на другой край земли.

Как же объяснить, что каждый раз, закрывая глаза, он видит ее печальное лицо, и его сердце сжимается от боли.

Пако не может объяснить. До сих пор не может. Он лежит на своей кровати в Сорванной Башне и смотрит в окно.

Ему не хватает Рокси. Ему не хватает Саши. Сначала он застрял в Буэнос-Айресе. Потом они застряли в Бирмингеме. Сейчас Саша получил место вратаря в Чехии, и они пытаются обосноваться там. В прошлом году он узнал, что его сестра и лучший друг встречаются. Пришлось полгода слушать тупые шуточки всего Хогвартса. «А ты крепко спишь, да, Франсиско?». «Неужели Рокси выйдет замуж первая? Вот тебе и близнецы Уизли!». «А они назовут ребенка Франсиско? Или Фрэнк?». Сначала он сказал себе, что найдет новых друзей. Потом разозлился на Сашу, который отобрал у него самое дорогое — его Рокси. Потом разозлился на Рокси, которая приватизировала его лучшего друга. Потом разозлился на себя. Он просто хотел, чтобы у них все было хорошо. Потому что у него на «хорошо» не было никаких шансов. «Играй-ка ты лучше в квиддич, Уизли, — сказал он себе тогда. — Это все, на что ты способен».

В прошлом году на юниорском чемпионате по квиддичу он решил, что у него будет шанс показать себя. Но как всегда все испортил.

Пако не спится. Он кое-как поднимается с кровати, нащупывает в темноте древко метлы и спускается вниз. В гостиной сидят отец с Джорджем, пьяные в стельку.

— Привет, — бросает он, морща нос от запаха.

Интересно, разве был какой-то повод так надраться?

— О, Пако, ты здесь, — Джордж икнул. — Ты разве не у себя в Буэнос-Айресе?

— Не успел.., — развел руками Пако. — А что?

— Да Крам к тебе отправился, — отец поднял глаза. — Извиниться хотел.

Пако почувствовал, как сердце ухнуло вниз. Только не это.

* * *

Крам нарезает круги по квартире Пако. Один, другой, третий. Фалькон сидит на кровати, подогнув под себя ноги. «Как птичка на жердочке», — думает Виктор. Солнце проникает в окно через плотные занавески.

— Виктор, — Пако раздраженно морщится. — Хватит уже ходить.

Но Виктор продолжает. Все вышло неожиданно. У Пако в квартире не было камина, и летучий порох привел его к охраннику, старому длиннобородому волшебнику, который жестом показал — иди наверх. Виктор прошел несколько пролетов и постучал. Никто не ответил, и тогда он легонько толкнул дверь... А там был Финист Фалькон, испуганно спрятавшийся за занавеской.

— Кто-нибудь еще знает? — спрашивает он, глядя в пол.

— Да, мой тренер, сеньор Альфонсо.

— И это все?

— И Хосе.

— И что...он тут делает?

— Играет в квиддич, — хохочет Пако. — я ему даже имя дал — Родриго Пахаро. И постриг — видишь, как красиво!

— Отвратительно, — бормочет Фалькон, что только забавляет Пако.

— Зачем, зачем я сюда пришел? — вздыхает Виктор. — Что мне теперь делать? Что я скажу Станимире?

— Ничего, — спокойно отвечает Франсиско. — Ты ей ничего не скажешь. И родителям моим тоже.

— Почему? — спрашивает Виктор удивленно. — Почему бы его не отправить в Дурмстранг? Почему бы не сказать всем, что он жив?

— Потому что тогда нападавший затаится, — огрызается Пако. — И нанесет удар еще раз, но не сразу, а через несколько месяцев, может быть, лет...

— Ты знаешь, кто это был? — говорит Крам тихо.

— У меня есть предположения, — отвечает Пако. — Жаль, что сам Финист ничего не помнит об этом счастливом дне.

— Ладно, — помолчав, отвечает Виктор. — Можно тебя, Франсиско, на пару слов?

Он берет Пако за рукав и тащит его на кухню. Плотно закрывает дверь, хотя и не уверен, что это поможет: слух у Фалькона наверняка острее, чем у простых смертных. Пако присаживается на деревянный табурет и с любопытством смотрит на Виктора.

— Франсиско, что ты творишь? — тихо спрашивает Виктор. — С каких пор ты стал адвокатом Финиста Фалькона?

— С тех самых пор, как нашел его полумертвого, — усмехается Пако. — А что с ним было делать? Оставить умирать?

— Вернуть родителям, вот что!

— Или сразу в Визенгамот.

— Ну... Зачем тебе это нужно? По-моему, у тебя и без Фалькона проблем хватает.

— Я совершаю добрые дела, Виктор. Пытаюсь быть хорошим.

— Как же.

Виктор до сих пор не верит в то, что там, за закрытой дверью, сидит живой Финист Фалькон. Человек, которого весь магический мир объявил мертвым. Человек, которого не могли найти лучшие маги. И которого каким-то образом нашел Франсиско Уизли.

— Я буду держать язык за зубами, — вздыхает Виктор. — Но при одном условии. Ты скажешь мне, зачем ты его искал. Я ни за что не поверю, что ты нашел Фалькона случайно, по дороге на стадион.

— Хорошо, Виктор, — Пако пытается улыбнуться. — Хотя я думал, что ты и так догадался. Я искал Фалькона по двум причинам: во-первых, я действительно не поверил, что он умер. Слишком уж эта смерть была неправдоподобной. Скорее, все выглядело так, будто Фалькон просто не хотел, чтобы его нашли. Но опять же, Виктор, я мог не поверить и все, не поверить и забыть. Но я стал искать его. Я стал искать его из-за твоей дочери.

— То есть? — не понял Виктор.

— Он был ее ближайшим другом.

— Я знаю.

— Она влюблена в него.

— Я догадывался. Но ты здесь причем?

Пако встал с табуретки и посмотрел в окно. Он молчал, и Виктору не хотелось больше спрашивать.

— Ты мне одно скажи, — начал Виктор осторожно. — Я что, зря с тобой дрался? Бжезинский дезинформирован?

— Да, — просто ответил Пако, — правда, я не могу сказать, откуда взялась столь интересная ложь. Точно не от меня.

— А как же Альбус? Неужели ты допустишь, чтобы твоего брата обвинили в убийстве, которого не было? — перевел Виктор разговор на другую тему.

— Конечно, нет, — говорит Пако. — Просто мне нужно еще немножко времени, Виктор. А теперь иди...

Виктор не может отделаться от ощущения, что Франсиско чего-то не договаривает. Должны ли друзья делиться друг с другом всем? Особенно если одному из них семнадцать, а другому давно уж за сорок? «Дела, дела», — бормочет Виктор себе под нос, сидя на диване и рассеянно глядя в телевизор. Он даже не удосужился отряхнуть пепел с камина. Живой Фалькон в квартире Франсиско Уизли в Буэнос-Айресе. Да уж, действительно, дела. В Лондоне давно уже ночь. Самая длинная ночь в жизни Виктора, это точно.

* * *

Станимире этой ночью не спится. Она ворочается в кровати, но заснуть не получается. Лицо все болит — сегодня она снова упала на тренировке, довольно неудачно. «Когда же ты научишься падать, — Мариса сама заклеила ей глаз. — Неужели себя не жалко?» Станимире хотелось ответить, что если бы она была такой, как Мариса, ей бы было себя жалко. Она была ровесницей отца, а выглядела лет на тридцать, не больше. Высокая, с кудрявыми волосами, которые никогда не путались, в очках в серебряной оправе... Тренер Уизли редко кричала. Но от одного взгляда ее внимательных карих глаз Станимира готова была провалиться сквозь землю.

— Не жалко, — буркнула она. — Подумаешь, ударилась.

— Получишь гематому, глаз заплывет, не сможешь видеть снитч, — просто ответила тренер.

Станимира замолчала и потерла ушибленный глаз. А потом неожиданно выпалила:

— Тренер, а почему вы не вернете Франсиско в «Ос»? Он же сменил страну, а не клуб.

Мариса нахмурилась:

— А что, ты считаешь, что Франсиско есть здесь место?

— Конечно, — Станимира смутилась, — Он же...

— Мой сын?

— Нет...Просто хороший загонщик. Очень.

— Видишь ли, как только он отказался от британского подданства, ему запрещено работать в Великобритании. Даже играть в квиддич. Он может здесь бывать, но вот с игрой в британской команде пришлось завязать.

— И никаких шансов вернуть подданство назад?

— Почти нулевые. Только если оба министра магии — аргентинский и британский — подпишут соглашение о предоставлении ему двойного подданства... Но ведь он ушел с таким скандалом.

— Вам жаль? — Станимира еще раз потрогала глаз. И правда, болит.

Мариса грустно улыбнулась.

— Конечно, жаль. Не трогай, занесешь грязь.

Когда Станимира была маленькой, она часто думала, что у Марисы Уизли и ее веселого рыжего мужа никогда не было проблем. Отец то и дело притаскивал фотографии: вот они все вместе пьют с каким-то министром магии, вот «Осы» выигрывают очередную Лигу Чемпионов, вот отец с тринадцатилетним Франсиско — тот в красной мантии сборной Гриффиндора, у него уже капитанская повязка...

* * *

Пако вспоминает. После того, как он сломал Станимире руку бладжером, он пришел с извинениями к Виктору. Тот, конечно, приехал на чемпионат, все видел.

Что там сказать — пришел. Он готов был вымаливать пощаду на коленях, если было бы нужно.

— Вик, прости меня, я не хотел, — прошептал он чуть слышно, когда наконец удалось поймать Крама одного. — Я не думал, что это будет... сильно. Они стояли в Главном зале — был вечер, и ученики уже разбрелись по своим гостиным. Осталась лишь пара учениц Шармбатона, о чем-то весело щебечущих с пятикурсниками с Когтеврана, и слизеринский староста, хлюпающий чаем и старательно делающий вид, что не замечает Пако и Виктора.

Виктор помолчал. В нем боролось несколько чувств. С одной стороны, его Станимире было больно. С другой, это же квиддич. Он частенько получал даже от собственных загонщиков — и до переломов доходило, и до вывихов. Один раз он на полной скорости врезался в Марису — у нее — перелом ребра, у него — руки. И ничего, никто и не думал обижаться. К тому же, это был Франсиско. Он знал его всю жизнь. Он был его другом, его младшим товарищем, его помощником и преемником. И злиться на него он попросту не мог.

— Ты чего такой странный в последнее время? — только и смог ответить Виктор. — Не узнаю тебя совсем.

— Все в порядке, — буркнул Пако в ответ и опустил глаза.

— Как знаешь, — махнул рукой Виктор. — Не хочешь говорить, не нужно.

— Вик... а ты обещаешь, что никому?

— Конечно, — Виктор приложил кулак к груди.

— У меня есть чувства, — начал Пако осторожно, — к одной девушке. И они мешают мне жить.

— К кому это у тебя чувства?

— Не важно.

— А почему они мешают тебе жить?

— Я не могу нормально играть. Я... постоянно о ней думаю.

— Скажи ей об этом.

— Я не могу.

— Прекрати, Франсиско, — Виктор отмахнулся. — Ты — капитан сборной Хогвартса, игрок в квиддич, гриффиндорец. Чистокровный, в конце концов. Да с тобой любая захочет встречаться.

— Нет, Вик, не тот случай. Не можешь помочь, так бы и сказал.

Виктор помолчал секунду, потом вздохнул и вытащил из кармана обрывок бумаги.

— Есть у кого-нибудь перо? — он обернулся к болтающим студентам, и чья-то неуверенная рука тут же протянула ему баночку чернил и короткое ученическое перо.

— Вот адрес, — открыв чернила на весу и перемазав все руки, Виктор накарябал что-то на листочке. — Лети лучше ночью. Только если тебе правда очень плохо. И если ты знаешь, что она никогда не ответит тебе взаимностью.

— Спасибо, — Пако благодарно улыбнулся.

* * *

В деревне Стицка было темно. Пако несколько раз постучал в хлипкую деревянную дверь крайнего дома. Свет горел: он видел, как хозяйка наблюдала за ним из-за занавески, но открывать не спешила.

— Есть кто? — Пако постучал сильнее, и дверь крякнула.

Наконец послышался лязг замков, и ему открыли.

— Вы знаете, как мне найти Иванку Брегович? — спросил он.

Старушка, открывшая дверь, молчала, только вглядывалась в лицо незнакомца. На ней был цветной передник и белая рубашка. Седые волосы были забраны в пучок. В сморщенной руке она держала кривоватую волшебную палочку, угрожающе направив ее на гостя.

— Хоть кто-нибудь из вас говорит по-английски! — воскликнул Пако в отчаянии. Он ненавидел Крама. Мало того, что он сбежал из Хогвартса, летел всю ночь, так еще и не может найти эту таинственную Иванку. Правда, он был рад неожиданно исчезнуть: там праздновали победу Дурмстранга на юниорском чемпионате. Разве он мог такое выдержать? — Иванка Брегович, — повторил он по слогам.

Старушка тяжело вздохнула и махнула рукой в сторону крутого обрыва. И, не успел Пако поблагодарить за помощь, дверь закрылась. Уизли с тоской посмотрел в указанном направлении: в темноте он кое-как различил очертания одноэтажного дома с треугольной крышей. Окна не горели. Казалось, ветер стал завывать все сильнее. Пако и сам не заметил, как ему стало по-настоящему страшно, но, стараясь не сосредотачиваться на своему испуге, он запрыгнул на метлу и через секунду оказался у нужного ему дома. Сердце колотилось как сумасшедшее. Дом был старым, покосившимся, все окна наглухо заперты. Пако постучал кулаком в дверь — никто не ответил. И только после третьего стука послышались тихие шаги, и ему отворили.

Он ожидал увидеть старую уродливую ведьму с крючковатым носом и обезображенным лицом, но Иванка Брегович была совсем не такая. На вид ей было не больше сорока: густые каштановые волосы спадали по округлым плечам, сквозь очертания легкой сорочки, которую всколыхнул ветер, проглядывали очертания красивой полной груди. Она улыбалась — слегка напряженно, прищурив зеленые глаза и вскользь оглядывая гостя. Пако застыл, очарованный этой демонической красотой. Он почувствовал, как страх все возрастает и возрастает, но возвращаться было поздно.

— Вы Иванка Брегович? — спросил он нарочито громко, стараясь не показать смятения.

— Я, — она ответила по-английски и жестом пригласила его в комнату. — Заходи, присаживайся.

Как только Пако переступил порог дома, в нос ему ударил запах неизвестных трав. Комната была одна — комод, стол, где вперемешку лежали сушеные травы, кровать за цветастой занавеской и котел в углу, в котором что-то варилось. Было темно — и Иванка зажгла стоящую на столе большую свечу. Пако присел на деревянный стул и огляделся.

— Рассказывай, зачем пришел, — она взяла из его рук метлу и прислонила ее к стене. — Выпьешь чего-нибудь с дороги?

— Это вы должны мне рассказать, зачем я пришел, — Пако сцепил руки в замок. От пряного запаха начали слезиться глаза.

— Что ж, загонщик, — Иванка поднесла Пако стакан воды в жестяной кружке, и он, забыв о всякой предосторожности, сделал маленький глоток, — мне хочется, чтобы ты и сам рассказал.

— Мой друг, — начал Пако неохотно, — сказал, что вы можете приготовить отворотное зелье, которое навсегда избавит от ненужных чувств.

— Зачем же тебе избавляться от чувств? — Иванка помешала варево в котле. — Ты еще так молод, Франсиско.

Пако вздрогнул, услышав свое имя, но виду не подал. Он не спешил с ответом: по правде сказать, ему было трудно сказать то, что он собирался.

— Потому что меня не любят, — наконец ответил он, — и никогда не полюбят.

— Откуда же тебе знать?

— Нет, это вам откуда знать?! — огрызнулся Пако, но Иванка только усмехнулась. — Какая разница. У меня есть деньги, думаю, их будет достаточно для нескольких пузырьков.

— Оставь свои деньги, — хозяйка дома отошла от котла и теперь стояла рядом с Пако, — они тебе не помогут.

— Почему?

— Потому что ни одно зелье не спасет тебя, мой мальчик, — теперь улыбка Иванки стала печальной. — Есть удивительные люди, — сказала она полушепотом, присев на корточки перед Пако, — которым дано любить единожды, один раз и на всю жизнь. Их мало, но я вижу, вижу, мой мальчик, что ты один из них.

От шепота Иванки Пако стало нехорошо: он боялся посмотреть ей в глаза и упасть в обморок. Зеленый омут затягивал.

— И что теперь? — спросил он тихо.

— Ничего, — Иванка поднялась и снова вернулась к своему котлу. — Это будет жечь тебя всю жизнь, всегда, ты никогда не избавишься от этого. Ты можешь даже жениться, даже завести семью, но ты всегда будешь видеть ее лицо перед собой, всегда.

— А если она все-таки будет со мной?

— Тогда ты обретешь счастье, — Иванка задула свечу, и в комнате воцарилась кромешная тьма. — А теперь улетай.

И внезапно Пако оказался на улице с метлой в руке. Он обернулся — дом казался пустым и безжизненным. Оттолкнувшись от края обрыва, Пако взмыл в воздух и скрылся в низких облаках.

В ушах все еще звучал голос Иванки: «Ты никогда не избавишься от этого».

Нет, он избавится. Он точно сможет.

Финист никогда не показывает Пако, насколько ему плохо. Каждую ночь он выходит на балкон и всматривается в черное небо. Каждую ночь он мысленно зовет отца, но никто ему не отвечает. «Что ты хочешь, Аргентина слишком далеко, на таком расстоянии невозможно ничего почувствовать», — говорит он себе, но это его не убеждает. Он знает — если бы его искали, то нашли. Но его не искали. И он не знает, почему.

В тот день, когда он оказался в квартире Пако, они заключили договор. Финист боялся возвращаться в Дурмстранг, думал, что его хотят убить, и непременно сделают это. Он надеялся, что его отец ищет несостоявшегося убийцу, и вскоре — как только он окажется в Азкабане — Финист снова вернется домой. Пока ему нужно было переждать.

– Зачем ты мне, Фалькон? — холодно ответил Пако. — Я нашел тебя, ты жив, моя миссия выполнена. Теперь тебе лучше вернуться.

– Я не могу вернуться, — сказал Финист. — Я боюсь. Мой отец найдет нападавшего в ближайшее время, может, ему хватит недели, а пока можно остаться у тебя?

– Конечно, нет. Видишь, здесь только одна кровать. А если серьезно, я пока не уверен, что могу держать в своем доме человека, которого весь магический мир объявил мертвым.

Финист крепко задумался. Может, ему и правда стоит вернуться? Но что будет тогда? Нападавший затаится, чтобы однажды нанести сокрушительный удар. Фалькон холодел от одной мысли, что один удар — и вот он уже истекает кровью в своей постели в школе. Он был почти уверен, что его хотели убить из-за наследства. И если так, это еще не конец.

– Проси, что хочешь, — взмолился Финист. — Я заплачу любую сумму, я сделаю для тебя все… Только позволь мне спрятаться здесь, Франсиско.

Пако только рассмеялся.

— Я, конечно, не так богат, как ты, Фалькон, да и в сборной мне платят поменьше, но в общем-то, не нуждаюсь, — Пако почесал подбородок и после короткого молчания продолжил. — Но, пожалуй, ты все-таки можешь кое-что сделать для меня.

— И что же? — Финист напрягся.

— Как ты относишься к Станимире Крам? — Пако старался не смотреть на него — уставился в окно и сделал вид, что изучает занавески в доме напротив.

— Она мой самый близкий друг, ¬— просто ответил Финист.

— И ты… никогда не думал, что она может быть не просто другом?

Сказать, что этот вопрос удивил Финиста — не сказать ничего. Он изумленно посмотрел на Пако, который все также прятал глаза и отбрасывал со лба длинную челку.

— Я не знаю, — наконец сказал он. — Честно. Пойми меня правильно — у нас же есть всякие правила, связанные с анимагией, и все такое… Поэтому я просто никогда не мог об этом думать.

— Так вот, Фалькон, мои условия. Ты можешь оставаться у меня сколько пожелаешь, я обязательно буду искать нападавшего, я буду тебя кормить, поить и одевать — все, черт возьми, что ты попросишь, я сделаю. Но по возвращению в Дурмстранг ты никогда не будешь думать об этом, хорошо? Никогда. Ты даже не допустишь единой мысли, что она может быть тебе больше, чем другом.

Теперь Пако смотрел прямо на Финиста. Руки скрещены на груди, а взгляд решительный, как у воина перед смертельной битвой.

— Хорошо, — сказал Финист, — я тебя понял.

Он подумал, что потеря возможности крутить роман с Крам — не такая уж и большая цена за спасение собственной жизни. К тому же, отец скоро найдет нападавшего, и он уедет отсюда. А там уж, Франсиско, как карта ляжет — может, уговор будет нарушен, но что же поделаешь.

Но шли дни, недели, наступил последний месяц лета, а ничего не менялось. Казалось, про Финиста попросту забыли.

Никто никого не искал. Иногда Пако пускался в пространные разговоры о том, что вычислить убийцу может оказаться не так сложно. Финист подозревал, что Уизли что-то пытается выяснить, но не знал насколько тот продвинулся в поисках. Пако часто спрашивал Финиста про деньги, про близких друзей, про отца. Фалькон старался рассказывать как можно больше, и чем больше он рассказывал, тем больше ему становилось от самого себя противно. Получалось, все, что он сделал выдающегося — это родился с анимагическим геном и научился сносно играть в квиддич. Да и то — как сносно. Пако решился на отчаянный шаг — показать Фалькона своему тренеру, сеньору Альфонсо. Кажется, у соседей он начал вызывать подозрения — неизвестный парень, который нигде не учится и нигде не работает.

Альфонсо был старый крепкий мужик — он хромал на правую ногу, но вот с головой у него было все в порядке. «Удивительно, как этот чертов бладжер сломал мне бедро, а не башку», — любил говорить тренер. Пока Альфонсо слушал сбивчивый рассказ Франсиско, Финисту удалось краем глаза посмотреть тренировку. Черт возьми, это было великолепно! Такое ощущение, что аргентинцы родились в воздухе. Ловкие, грациозные, очень быстрые — они сводили противника с ума и заставляли трепетать всю Латинскую Америку. Альфонсо любил сложные комбинации, и было видно, что Пако их любит тоже.

– Так, значит, — сказал тренер наконец. — Во-первых, ты завтра же все расскажешь команде. У нас не должно быть секретов. Во-вторых, Финиста и вправду могут найти. У меня есть пустующее место охотника в запасе, давай впишем его туда, чтобы он не вызывал подозрений.

Его вписали под именем Родриго Пахаро. «Пахаро» — значит птица», — сказал Пако, усмехнувшись. «А что означает Родриго?» — спросил Финист. «Да ничего», — Пако пожал плечами.

Он действительно рассказал все команде, и самым удивительным был факт, что никто из них не проболтался. Дни шли, а местонахождение Финиста Фалькона оставалось неизвестным.

Постепенно он узнал игроков. Самым младшим из них был семнадцатилетний Пако, самым старшим — тридцативосьмилетний Николас. Все остальным было около тридцати. Ни одной девушки, одни крепкие мужчины, готовые драться на смерть. Николас, капитан и охотник, был выше Финиста на голову.

Иногда ему даже позволяли выйти под конец игры, когда исход был уже предрешен. Он отрабатывал несколько простых комбинаций, забивал гол и под радостные крики трибун уходил в раздевалку.

Однажды в середине игры с бразильцами на их стадионе кто-то прокричал с трибуны в середине матча: «Альфонсо, выпускай Пахаро! Он классно играет! Давай!». Альфонсо вздохнул и указал Финисту на поле: иди. Он и сам знал, что Финист — это находка.

В Латинской Америке никто не знал, как выглядит Финист Фалькон, а те, кто знали, никогда бы не узнали в Родриго Пахаро недавно почившего игрока сборной Украины. Он окреп и вытянулся, волосы стали расти медленнее — он зачесывал их вбок. Худое лицо опухло от многочисленных ссадин, на руках появились мышцы. Финист все еще был ниже и слабее, чем Пако, но уже его не боялся.

Он чуть-чуть выучил испанский — «Listo?» — всегда спрашивал тренер перед игрой. «Pasa!», — кричал Пако, когда освобождал дорогу к кольцам. «Mierda!» — орал Николас, когда квоффл переходил к противникам. «Amigo», — называл его Пако и улыбался. Быть amigo, то есть другом, Пако было, не смотря ни на что, потрясающе. Все чаще они стали ходить куда-то после матчей — просто болтались в маггловских районах города, ели мороженое, смеялись и разговаривали.

Откровенничал в основном Финист — Пако молчал. Фалькон хотел о многом спросить: о том, как долго Франсиско Уизли думает о Станимире Крам, о том, почему тот уехал в Буэнос-Айрес, о том, как он хочет вычислить нападавшего.

– Слушай, — однажды спросил Пако, — а вы с Аделиной правда были помолвлены?

– Ну да, — вздохнул Финист.

– И… что ты по этому поводу думаешь?

– А что я должен думать? — Финист сказал грустно. — Ты же все знаешь — так принято, мне нужно держаться за мою анимагию. Она из нашей семьи, и наши дети точно будут анимагами.

– Аделина — тоже анимаг?

– Конечно, нет, — Финист посмотрел на Пако как на идиота. — Женщины не могут быть анимагами.

– Странно, — пожал плечами Пако, не заметив осуждения Финиста. — Моя мать — анимаг. Минерва МакГонагалл, директор Хогвартса, анимаг. Ты помнишь Марию из магазина специй? Она тоже анимаг. Вообще я знаю очень много женщин-анимагов, — и Пако принялся перечислять.

– Они не родились с этим, ¬— буркнул Фалькон.

– Да ну и что.

Пако всегда говорил правду. Фалькону это нравилось, но иногда и раздражало.

– А она тебе нравится хоть? Аделина? — Пако смеялся.

Финист спрятал усмешку.

– Шутишь. А она разве может не нравиться? Ты ее видел?

– Видел, — беспечно ответил Пако, — и — кроме шуток — мне она не нравится.

– А мне, может, нравится, — ответил Финист, — но жениться на ней я все равно не хочу.

– А чего ты хочешь, Фалькон?

– Путешествовать. Быть свободным, — и Финист печально смотрит в небо, которое кажется ему таким чужим.

Пако тоже анимаг.

– ¬Скажи, зачем ты это сделал? Стал анимагом? — однажды спросил Финист.

Пако нахмурился.

– Захотелось, — отмахнулся он.

– Сколько ты учился? — задал еще один вопрос Финист, заметив, однако, что Пако нахмурился еще сильнее.

Уизли молчал.

– Послушай, — Финист неловко улыбнулся. — Я все рассказываю, рассказываю, рассказываю тебе о своей жизни. Но я ничего не знаю о тебе. Расскажи хоть, как ты стал анимагом.

– Хорошо, — кивнул Пако. — Правда, это не слишком интересная история.

* * *

– ¬Уизли, вы не сдали, — МакГонагалл скрестила руки на груди. — Двадцать пять баллов. Проходной — тридцать. Сожалею, но нет. Не в этот раз.

Пако стоял посреди кабинета. Мантия была разорвана, щеки горели. С него градом лился пот — вперемешку с грязью. Двадцать человек смотрели на него с сочувствием, а кто и с завистью. Вот Магда Флитвик, она работает в магазине на углу Косого переулка. Не может сдать с четвертого раза, бедняга. Какая-то тетка из Индии — в разноцветном сари вместо мантии. Как там ее зовут? Авани? Аванти? В любом случае, она не так плоха — в прошлый раз набрала двадцать восемь, и это успех. Пако не сдал во второй раз. Он знал, что комиссия — еще четыре древних, как мир, мага, уже готовы выдать ему лицензию и отпустить с миром. Но не МакГонагалл, конечно, не МакГонагалл.

– Почему? — он выдохнул. Голос был хриплым. — Почему?

– Потому что вы не справились с заданием по блокировке сознания. И за это потеряли пять баллов, Уизли, — просто ответила профессор.

Пако устало опустился на свое место. Он занимался анимагией уже полгода — срок небольшой. Особенно для пятнадцатилетнего волшебника. Быть в группе самым младшим было не просто трудно, а просто ужасно. Каждый раз Пако шел на занятия, как на каторгу. Он думал, что все будет намного проще. «Что, неужели я хуже мародеров? — спрашивал он себя. — Они вообще учились сами!».

Честно говоря, он вообще хотел обойтись без всяких экзаменов. Но у Минервы Макгонагалл были другие планы.

– Уизли, Астрономическая башня, ночью. –Это был не вопрос, а констатация факта. Пако уже понял, что его застукали и попытался спрятать палочку в карман.

– Гулял, — пространно ответил Пако. Свет из палочки МакГонагалл освещал его испуганное лицо и растрепанную челку, падающую на лоб.

– Тогда прогуляйтесь и до директорского кабинета, Уизли, — профессор повернулась, и все, что Пако оставалось — это последовать за ней, коря себя за неосторожность. — Кстати, можете не прятать палочку, — МакГонагалл обернулась. — Я все равно вижу ваш хвост!

Пако было стыдно стоять в пижаме посреди кабинета директора, и он опустил глаза.

– Вы меня теперь исключите, — осторожно спросил он. ¬— Или снимете кучу баллов с Гриффиндора?

– Сниму, — кивнула МакГонагалл. — Пятьдесят баллов. Но не исключу вас, Уизли. У меня для вас другое наказание.

– Какое? — Пако почувствовал облегчение.

– Вы хотите стать анимагом? — МакГонагалл подошла к нему вплотную, и, превозмогая себя, Пако все-таки поднял глаза на профессора и чуть заметно кивнул. — Надеюсь, вы не думаете, что вырастить себе кошачий хвост — это успех? — продолжила МакГонагалл.

Пако молчал. По правде сказать, он так думал.

– Если ваше желание стать анимагом действительно велико, приглашаю получить лицензию. По субботам в десять утра на пятом уровне Министерства, кабинет шесть. И не волнуйтесь, я сама напишу вашим родителям, чтобы они подписали разрешение.

Сердце Пако заколотилось быстрее. Отец точно его убьет — конечно, не за ночные вылазки на Башню, а за то, что попался.

С этого дня каждые выходные превращались для Уизли в кошмар. Он был пятнадцатилетним подростком среди группы взрослых магов, которые пришли получить серьезную лицензию, которые были готовы к трудностям. Да, вырастить себе кошачий хвост было не так трудно. Труднее было работать с сознанием.

Труднее было оставаться собой, когда ты менял облик. Казалось, каждую неделю позор Пако только увеличивался: он бегал за бантиком, писал по углам, драл цветастое сари Аванти (или Авани), шипел на МакГонагалл и смешил до колик всю группу.

– У тебя не получится, — как-то между прочим заметил молодой министерский клерк, Адам. — Без обид, но как ты думаешь, почему сдавать разрешают только совершеннолетним?

– И почему? — буркнул Пако.

– Ты подросток. Вспышки гормонов, все такое. Ты не можешь себя контролировать. К тому же, ты так устаешь на своих тренировках по квиддичу, что тебя просто не хватает. Может, стоит подождать три года?

Но Пако не хотел ждать три года. И он пытался. И однажды, крикнув «Анимагус!» и ощутив, как все внутренние органы сжимаются, как учащается пульс, обостряется зрение и нюх, как меняется форма тела, он понял, что сознание осталось таким же — широким.

– Ну же, — Адам недобро усмехнулся. В его руке был пакетик с кошачьим кормом. — Вот и Фрэнки Уизли, кис-кис-кис!

Пако вспомнил, как раньше кинулся бы выпрашивать корм. Но сейчас он сидел неподвижно. «Мне не хочется есть, не хочется есть, не хочется, — повторял он. — Думай, думай. Сколько партий рвотных леденцов завезли в магазин? Сто семьдесят одну партию, вчера вечером дядя Джордж был в красной мантии, он сказал, это подарок дяди Билла. На сколько градусов нужно отклонить метлу, чтобы совершить финт Вронского? На тридцать. Hablas Espanol? Si, hablo Espanol. Жрать, как же хочется жрать.

Рассерженный, Адам бросил горсть корма на пол. Пако понюхал, подвигал его лапой.

Через секунду вся группа привычно смеялась, только уже не над ним, а с ним.

Даже МакГонагалл позволила себе незаметную полуулыбку. Пако выложил из корма слово «Asshole» и сидел, победоносно глядя на Адама. Он хотел зашипеть, но подумал, что это, вероятно, будет лишним.

Он получил лицензию с третьего раза, победоносно ткнув свитком в грудь Адаму, который все еще не получил заветных тридцати баллов, и галантно подарив своей индийской одногруппнице новое сари — взамен нескольких изодранных.

– Уизли, останьтесь, — после вручения лицензий, когда все ушли, МакГонагалл кивнула Пако.

Он встал перед ее столом, все еще сжимая в руках заветный свиток. Пако часто представлял себе этот момент: он будет гордым, он обязательно скажет что-нибудь вроде: «Я же справился, профессор!», но сейчас он просто устал.

– Да, профессор, — сказал он тихо. — Спасибо вам.

МакГонагалл поправила очки.

– Уизли, а теперь скажите мне, зачем вы хотели стать анимагом, — ответила она.

Пако молчал и смотрел в пол.

– Кого вы хотели поразить? — повторила МакГонагалл. — Куда вы все время гонитесь?

Молчание становилось тягостным. МакГонагалл поднялась из-за стола и выглянула в окно. Оно выходило не на улицу, а на один из широких министерских коридоров. Кто-то (вот уж не повезло работать в выходной) спешил на обед.

– Однажды я отдала Гермионе Грейнджер маховик времени, -— сказала она наконец, — и если хотите знать, я жалела об этом поступке. Стремление все выучить чуть не довело ее до нервного срыва.

– Я не Гермиона Грейнджер, — усмехнулся Пако недобро.

– О да. Вы просто пытаетесь доказать, что вы не просто игрок в квиддич, так ведь? — МакГонагалл повернулась.

– Я Уизли, профессор, — Франсиско пожал плечами. — Но от меня никто не ждал учебного рвения. Однажды Гермиона сказала моей маме: «Ну ты же родила ребенка от Фреда, он скорее будет гоняться по полю, чем занимать верхние строчки в академических рейтингах». О, она конечно не имела в виду ничего плохого. И так говорили все.

– Когда я позвала вас получить лицензию, я не хотела потворствовать вашим комплексам и постоянному выпендрежу перед однокурсниками, — заметила МакГонагалл. ¬— Я подумала, что быть анимагом будет полезно для вас.

– Чем же?

– А вы думали, что вся радость состоит в том, чтобы зализывать раны и есть кошачий корм на завтрак? — раздраженно ответила МакГонагалл. — Вы так хотели повторить успех мародеров, что не заметили главного. Вы не поняли, зачем Джеймс и Сириус стали анимагами.

– И зачем же?

– Чтобы быть ближе к своему лучшему другу. Потому что подлинная сила анимагии — в эмпатии.

– В эмпатии? — повторил Пако, не понимая, к чему клонит МакГонагалл.

– Именно. Животные умеют чувствовать, как никто другой. Настраиваться на человека, снимать боль, понимать других, их мысли, их настроение. Вот в чем подлинный смысл анимагии, Уизли. Когда мародеры стали анимагами, они были на одной волне с Ремусом. Они его чувствовали так, как никогда бы не почувствовали в человеческом облике.

– И что? — спросил Пако тихо.

– Попробуйте, — МакГонагалл сплела пальцы в замок, — настроиться на тех, кто рядом. И тогда, быть может, они откроются вам в ответ. А теперь идите.

Уже когда Пако выходил из кабинета, МакГонагалл тихо, будто бы себе под нос добавила: «Любят ведь не за рейтинги». Уизли сделал вид, что ничего не слышит.

Но мысль про эмпатию не отпускала его. Вечером, когда соседи по комнате засыпали, он выходил в гостиную с палочкой и, приняв облик черного кота с рыжими подпалинами, растягивался перед камином. Он думал. Он пытался настроиться. И правда, чувства становились острее. Он поочередно представлял лучшего друга Сашу Фирса, сестру Рокси, отца, мать, Виктора, Джинни, Джорджа, Альбуса — всех. Все их мотивы, все их поступки становились ясными и понятными. Пако никогда не испытывал подобного. Он лежал на спине, смотрел в потолок и наслаждался тем, как просто все стало, как понятно, как чисто.

…Когда в Хогвартс прибыла делегация Дурмстранга на юниорский чемпионат, Пако уже около года был капитаном сборной Гриффиндора. И именно его выбрали капитаном объединенной сборной всей школы.

Ранним утром сборная Хогвартса по квиддичу, отчаянно зевая, встречала дурмстранговцев у главного входа. Пако постоянно трогал капитанскую повязку — не съехала ли? И вот, наконец, показался корабль. Холодные брызги долетели до каждого члена команды, и Уизли поежился. Из преподавательского состава были почти все — во главе с МакГонагалл, которая увидев директора Дурмстранга Бжезинского, тут же бросилась помогать ему с самой радушной улыбкой, которую Пако когда-либо видел на лице профессора. Бжезинский был стар. «Да он ровесник Дурмстранга», — шепнул Пако в ухо Саша Фирс, и они оба закашлялись, стараясь скрыть улыбки.

В команде Дурмстранга было десять человек — семь основных игроков и три игрока запаса. Впереди шел худой паренек с длинными волосами. Тяжелая красная мантия была точно подобрана по размеру, а длинные русые волосы схвачены черной лентой. В руках он нес вымпел с изображением герба школы — желтого двуглавого орла.

– Дорогие друзья, — улыбнулся он. — Я Финист Фалькон, и я рад приветствовать вас от лица Дурмстранга. Как капитан сборной, я хотел бы вам торжественно вручить наш вымпел и пожелать всем честной игры.

Пако кто-то толкнул вперед. Думая, что этот парень говорит на английском практически как на родном, Уизли нехотя принял вымпел и протянул руку для пожатия. Стараясь сжимать пальцы новоприбывшего как можно крепче, он мимолетом взглянул на дурмстранговскую делегацию и попытался навскидку определить, насколько сильно их стоит опасаться.

Но мысли о квиддиче почему-то ушли, потонули в общем потоке сознания, когда он нечаянно встретился глазами со Станимирой Крам. Он знал ее давно, но они не разу не общались. Она стояла, опершись на метлу, сразу за Финистом и ловила каждое его слово. «Каждое слово тупого пафосного бреда», — почему-то раздраженно подумал Пако. Поймав его взгляд, она кивнула — вежливо, но равнодушно. Смутившись, Пако отвернулся: смотреть на нее просто и прямо, как он смотрел на всех и всегда, было невозможно тяжело, и он не знал почему. Хотелось прятать глаза и смотреть украдкой — на ворот мантии, на руки в перчатках из тонкой коричневой кожи, крепко сжимающие древко метлы, на пряди иссиня-черных, растрепанных ветром волос. Куда угодно, только не в глаза.

И Финист Фалькон. Еще в начале этого учебного года Фалькон был для Пако кем-то вроде кумира. И сейчас он видел этого кумира прямо перед собой. И самое ужасное было не то, что Пако не видел в нем ничего особенного. Самое ужасное было то, что Станимира это видела.

– Эй, капитан, хватит пялиться на Крам, — толкнул его один из охотников, Джонсон. — Ты влюбился, что ли?

– Заткнись, — резко осадил его Пако и, хмыкнув, добавил: — Пожалуй, я подожду Шармбатон и школу магии из Бразилии. Вот уж где горячие девочки.

Дождавшись, пока преподаватели отойдут подальше, Пако оглядел своих товарищей по команде и вскинул подбородок.

– Дорогие гости, — начал он, — Меня зовут Франсиско Хорхе Альфредо Уизли и, как капитан сборной Хогвартса, я рад приветствовать вас в нашей школе. Я так готовился к вашему приезду, что написал приветственную речь на румынском, языке, на котором ведутся занятия в вашей школе. Надеюсь, вы не будете судить меня строго.

– Конечно нет, Франсиско, — улыбнулся Фалькон. — Это превосходно!

Пако картинно откашлялся и произнес нечто, что для его товарищей по сборной Хогвартса звучало, как полная тарабарщина. Гости, однако, прекрасно поняли смысл сказанного и смотрели на Пако пару секунд с недоуменным ужасом, но потом на их лицах появились гневные выражения.

Конечно, Пако сделал не одну ошибку, однако сути сказанного это не поменяло. Сказанное сводилось к следующему: вам, уродам и придуркам, следует пасти овец, а не играть в квиддич.

Сказывались годы, проведенные на тренировках «Ос»: Мариса, выпускница Дурмстранга, бывало, ругалась на языке обучения.

Финист, однако, справился с собой и нашел в себе силы на усмешку:

– Мне кажется, мы говорим по-английски лучше, чем вы по-румынски.

Пако улыбнулся широко-широко:

– Зато мы лучше играем в квиддич.

…По вечерам, когда школа засыпала, Пако все по-прежнему лежал перед камином — в кошачьем обличии. Он думал. Думал о том, чем же этот такой простой, такой неприметный Фалькон лучше, чем он, Пако? Он постепенно начал видеть Финиста Фалькона всего, с потрохами, чуять его своими животными инстинктами. Каждый раз он хотел увидеть ужасные недостатки, человеческое уродство, но его не было. Фалькон был благородным, вежливым, заботливым другом и сыном. Чуть зажатым, человеком, который всегда — в отличие от Пако — следовал установленным правилам. «Чертов тихоня, — думал Пако раздраженно, — ненавижу!». И только откуда-то из глубины сознания долетал голос МакГонагалл: любят не за рейтинги.

Когда утренний «Пророк» принес новость о смерти Финиста, Пако не почувствовал ничего. Весь день он бродил по дому, пытаясь представить, что лучшего врага больше нет. Не получалось. И тогда Пако снова залез в кошачью шкуру, чтобы попытаться настроиться на Финиста и понять, что произошло. Тогда пришло странное озарение: Финист Фалькон не может быть мертв. Он все еще был здесь, издеваясь и мучая Пако своим холодным спокойствием, он, как мучитель, не оставлял свою жертву. Пако видел его всего целиком — и он подозревал — если этот образ четок, значит Финист Фалькон не умер.

Занятия в Хогвартсе уже закончились, и Пако не придумал ничего лучше, чем написать МакГонагалл письмо. «Добрый день, профессор, — писал он. — Я хотел бы спросить вас об анимагии и эмпатии. Я много практиковался в понимании других людей. И вот сейчас я чувствую, что с человеком, на которого я очень хорошо настроен, не происходило одного неприятного события. Хотя все, абсолютно все утверждают обратное. Чему мне верить?».

Ответ пришел тем же вечером. «Вероятнее всего, с ним этого события действительно не происходило. Не все есть то, чем кажется. Иногда черный кот — это не вестник беды, а анимаг и выпускник Хогвартса».

И Пако стал искать Фалькона.

“Уимбурнские осы” против “Пушек Педдл”

регулярный матч чемпионата Англии по квиддичу

Место проведения: Лондон, стадион в Солсберри

Количество собравшихся: 50 000

Время начала: 19.00 по Гринвичу

Счет: 40-150

Июнь, за два года до нападения на Финиста Фалькона.

Школа святого Джозефа, расположенная в лондонском районе Хэкни, недалеко от площади Хокстон, большая и новая. Ее построили недавно на деньги города, было торжественное открытие с шариками и красной лентой. Меня заставили прийти. Я стоял в джинсах и толстовке и думал, что все эти люди, которые будут учиться в школе, их родители, все учителя и персонал — все они никогда не узнают наш секрет. Они не узнают, чем я такой, неприметный и обычный, отличаюсь от них. Всю торжественную церемонию я злорадствовал и ждал, когда Фран и Рокси выкинут какой-нибудь фортель. Взорвут туалет, распугают магглов, заставят директора школы говорить непристойности. Они тогда еще учились в Хогвартсе, но постоянно нарушали все правила.

Фран и Рокси постоянно отбывали наказания. Они то вскапывали какие-то огороды профессора травологии, то протирали хрустальные шары в кабинете прорицаний, то кормили пикси. Но мы все хорошо знали, что их никто никогда не исключит. Потому что с ними было весело, что ни говори. Потому что они были детьми участников Битвы за Хогвартс. Потому что несмотря на все их закидоны, они были одними из лучших студентов. Потому что они играли в квиддич так, что на обычные школьные матчи народ приезжал из Лондона посмотреть. Так вот, открытие маггловской школы в Хэкни они бы ни за что не пропустили.

Поэтому я стоял в толпе и ждал, когда же все начнется.

Сначала говорили какие-то парни из Парламента, причем я готов был поклясться, что видел одного из них в Хогсмиде, пьяного вдрызг.

Потом говорил директор, высокий, молодой, с русыми волосами, зализанными набок. Он явно нервничал — видимо, из-за того, что он слишком молод для такого поста. Директора звали мистер Грининг, это я запомнил. Вряд ли он был коренным лондонцем, и дело было не в акценте, а в общем впечатлении. Какой-то он был слишком простой.

Я стоял и ждал, когда в воздухе взорвутся десятки петард, когда начнется пожар или наводнение, когда произойдет хоть что-нибудь, но ничего не происходило. Вообще.

Ничего не произошло даже тогда, когда ленточку разрезали, и всех пригласили в физкультурный зал есть торт.

Я поискал глазами Франа. Он стоял совсем рядом от меня, такой непривычный и даже немножко чужой в футболке и джинсах. Накрапывал дождик, но ему, казалось, совсем не было холодно.

− Эй, — я подергал его за рукав футболки, — ну что вы там придумали?

− Ничего, Альби-Дамби, — Фран улыбнулся. — Ты же понимаешь, для Хьюго это важно. Так что сегодня без шуток.

Он не сказал ничего особенного, но мои губы предательски задрожали.

− Для Хьюго? — переспросил я обиженно. — Для Хьюго?!

Фран обнял меня за плечи и принялся рассказывать, что скоро Осы будут играть против Пушек, и ему даже позволено выйти в стартовом составе. Мать была против, но Крам ее упросил... Он сказал это и осекся. Фран был очень острожным, но даже он совершал ошибки. Это не его вина.

− Так, значит, — я почувствовал, как к горлу подкатывает комок, — Крам? Хьюго? Почему они так для тебя важны, они ведь не твоя семья! — сказал я громким шепотом. — Хьюго тебе не брат!

Обычно Фран брал себя в руки и справлялся со своими эмоциями, но в тот день я, похоже, перегнул палку.

− Хьюго мне брат, — ответил он строго, — мне и тебе. Даже если по крови это не так. Мы росли вместе, и я люблю его, как родного брата. И он очень любит меня и тебя, Альбус.

− Он меня не любит, — сказал я. Кажется, было слишком громко, и кто-то обернулся.

Фран обнял меня сильнее, на секунду я уткнулся носом в его футболку, но потом вырвался и заревел.

− Почему ты не думаешь обо мне? Почему вам всем плевать на меня? — кричал я.

Глаза мистера Грининга были полны ужаса. Люди так и застыли на полдороге к центральному входу школы, услышав мои вопли.

Я ничего не мог с собой поделать. Я был больным, чертовым истериком, сумасшедшим. Но самое грустное было в том, что я не оправдывал их надежды.

* * *

Небольшой кабинет залит светом. Здесь проходят уроки математики, об этом нетрудно догадаться. На стене — портрет Пифагора и какие-то формулы.

Хьюго сидит за учительским столом — руки сцеплены в замок, голова наклонена вбок. Он смотрит на меня искоса. Я его боюсь. Он огромный. Кажется, он может убить тебя одной рукой. Но он смотрит так насмешливо, что я поневоле тоже начинаю смотреть ему в глаза в ответ.

Я сижу перед ним на первой парте и мну в руках билетик.

− И как прошел матч? — кивает он. — Все было хорошо?

− Да, — ответил я грустно. — Пожалуй...

− Пако вышел в основном составе?

− Да.

− И как он?

− Чуть не обделался от ужаса, — я смеюсь сквозь слезы, выступившие на глазах. — Хорошо, что все быстро закончилось.

− Расскажи мне, — Хьюго одобрительно улыбается, — о матче.

− Все закончилось очень быстро. Час, может, чуть больше. Когда выпустили снитч, Вилли просто дал Саймону поймать его.

− Это было не слишком заметно?

Я помотал головой:

− Нет. Они гнались за ним вместе, и в какой-то момент Вилли просто снизил скорость. И Саймон поймал снитч.

− Много людей было?

− Весь стадион был забит до отказа. Все хлопали. И когда матч закончился, — я всхлипнул, — все встали и стояли в молчании.

− Тебе не кажется, что прощания нужны нам? — помолчав, спросил Хьюго. — Как ты думаешь?

− Нет, — сказал я уверенно. — От них только больнее.

− Я думаю, надо почувствовать эту боль, чтобы понять, что мы терям что-то или кого-то навсегда. Именно так к нам приходит осознание, — сказал Хьюго.

Я молчал, продолжая сминать билет в руке. По щекам текли горячие слезы.

− Почему они решили, что ты можешь помочь мне? — спросил я. — Только потому, что ты теперь спасаешь магглов?

− Вроде того, — усмехнулся Хьюго. — Вроде того, братишка Альбус.

От того, что он назвал меня братишкой, захотелось плакать еще сильнее. Я хотел высказать ему в лицо все, что я думаю: что он мне не брат, что он вообще ничего не знает о потерях — ведь он-то никого не терял. Но я молчал. Сердце будто сдавило клещами — так было нестерпимо больно.

− Может, лучше не прятаться в своих фантазиях, а просто попрощаться? — продолжил Хьюго. — Я обещаю, станет легче.

− Ты не понимаешь меня, — ответил я и, поднявшись, вышел из кабинета. Я хлопнул дверью, оставив Хьюго одного. Казалось, он не был удивлен.

Я вышел на крыльцо школы, хватая ртом прохладный воздух.

Скорпиус стоял далеко — на другой стороне дороги. Пролетали двухэтажные автобусы, спешили по делам пешеходы, газовали на светофоре автомобили, а Скорпиус просто стоял и смотрел на меня. Когда я моргнул, он исчез.

* * *

− И еще раз. Прыжок! Крам, спина прямая!

Станимира из последних сил делает рывок. Метла зависла перед ней — чуть ниже уровня колен. Нужно запрыгнуть на нее, запрыгнуть с ногами. И постараться удержать равновесие и не упасть.

Вся команда по утрам дружно прыгает. Вверх-вниз. Озил, оказываясь на метле, может выпрямиться в полный рост.

Удерживаться на гладком древке метлы нереально трудно: заваливаешься вперед сразу же, и падаешь лицом в песок. Ничего приятного. Ноги болят уже на третий раз, но прыгать надо долго, очень долго.

Мариса ставит свою метлу на уровень колен и запрыгивает на нее. Она сидит на метле в позе “лягушки”: спина прямая, стопы почти параллельны древку. Сидит и смеется над тем, как Станимира, мокрая насквозь, пытается из последних сил запрыгнуть на чертову метлу. Когда упражнение заканчивается, Мариса дает две минуты на передышку и затем командует: “В воздух!”.

Они поднимаются в воздух, и тут для Крам начинается новая пытка. Мариса говорит ей повиснуть на метле. Станимира висит на руках — ноги беспомощно болтаются в воздухе, руки со временем начинают слабеть, а высота — пугать. Тогда Захария выпускает снитч. Он замирает прямо перед носом Станимиры, она отпускает одну руку и пытается схватить его мокрыми пальцами, но он ускользает.

− Что ты тупишь? — кричит Мариса. — На метлу!

И Станимира подтягивается и наконец-то сидит на метле. Снитч сзади, и ей нужно развернуть метлу, чтобы схватить его...

− Одно движение, — говорит Мариса. — Одно!

Станимира выбрасывает руку назад — и на удачу— в ней оказывается снитч. Задание выполнено.

− Вы должны контролировать свое тело, — объясняет Захария. — Вы должны знать каждое свое микродвижение. Как часто бывает, когда ловец думает, что может схватить снитч, но он оказывается слишком далеко. Или загонщик замахивается немного в другом направлении — и все, удар меняется, и бладжер летит совершенно не в ту сторону.

На тренировках Станимира кажется себе неуклюжей коровой. Но она прыгает, висит, падает, ускоряется, выходит в крутом пике, летит спиной сперед, чтобы потом, держась одной рукой, перевернуться. Мариса и Захария делают так, чтобы команда была командой не только на поле, но и в жизни. И когда Станимира висит вниз головой, держась ногами за метлу, и ее поддерживает Ибрагим Озил, она знает, что он не отпустит.

− На счет три, — говорит он, и она трясет головой в знак согласия. Высота всегда приличная.

На счет три она делает рывок, И Озил хватает ее руку и помогает забраться на метлу. В “Осах” никому нет дела до твоих убеждений, религии, национальности.

− Вы должны помогать друг другу. Всегда. Вы команда, а не сборище придурков на метлах.

И Станимира, наполовину сербка, держится за крепкую руку турка Озила. В Дурмстранге только и говорили, что о экспансии Османской империи, о черной турецкой магии, об иноверцах, о захватчиках. Но Станимире Крам нужно держаться за Озила, чтобы не грохнуться с огромной высоты и не умереть.

Загонщики — отдельная проблема. Блэк еще ничего, а вот Перри Джером совсем не годится ему в напарники. И не потому, что Перри плохо играет. Играет он хорошо, но вот беда — совсем не понимает, о чем его напарник думает. Один раз Станимира случайно услышала, как Мариса и Захария негромко переговариваются в раздевалке.

− Мне нужен Пако, — говорила тренер Уизли, качая головой. — Это ведь моя вина, что я разрешила ему уехать. Сказала бы нет — и все.

− Не переживай, — Захария грустно усмехнулся. — Кто же знал, что ему запретят играть в Британии.

− Он мог почувствовать любого игрока, — тихо сказала Мариса. — Он всегда знал, что делать.

− Ну, вы с Фредом вырастили прекрасного сына, — на лице Захарии появилась улыбка.

− Спасибо, но дело не в этом, — Мариса села на лавку обхватив руками голову. — Он бы ни за что не дал в обиду нашего ловца.

Иногда Пако появлялся на тренировках. Выбирал себе место на трибуне или садился прямо на песок. Станимира старалась его не замечать, хотя чувствовала, как взгляд Франсиско следит за каждым ее движением.

– Paco! Puedes llegar aqui? (Пако! Можешь подняться (добраться) сюда? — исп. Прим. авт.)

Захария спустился и протянул Пако свою метлу. Пожав плечами, он взял ее и поднялся в воздух.

— Зачем? — спросил он, с укором посмотрев на мать. — Знаешь же, что мне нельзя с вами играть!

— Я просто хочу показать одну вещь. Пако, отлети подальше. Перри, дай ему биту! Стив, подлетай ближе, — Мариса махнула рукой второму загонщику, Блэку.

Дождавшись, пока Пако отлетит достаточно далеко, она что-то тихо объяснила Блэку. Тот кивнул.

– Стани! — Мариса обратилась к ней, и Станимира вздрогнула. — На два метра назад и не двигайся!

Послушно отлетев на два метра, Станимира с ужасом поняла, в чем заключалась эта «вещь», о которой говорила тренер. Стив Блэк со всей силы замахнулся и послал бладжер прямо Станимире в лицо. Она дернулась.

– Не двигайся! — закричала Мариса. — Не бойся!

Все случилось за какую-то долю секунды. Когда бладжер оказался на расстоянии каких-то сантиметров от ее носа, словно из ниоткуда возник Пако. Мощный удар биты отбросил бладжер на другой конец поля.

– Что делает сеньор Альфонсо, когда загонщик не успевает к своему ловцу?

– Заставляет бегать три круга по полю, — Пако выдохнул и улыбнулся.

– Британские традиции игры в квиддич, — усмезнулась Мариса, — учат тому, что ты должен скрываться от бладжеров. На деле часто получается так: ловец гонится за снитчем, но тут — бладжер, и ловец укрывается — уходит вниз или вверх. А снитч-то уже потерян. Или вратарь пропускает квоффл, когда в него летит бладжер. Поэтому больше доверяйте загонщикам, которые должны защищать вас. На сегодня все.

Станимира выдохнула. Она легла животом на метлу, одна рука безвольно свесилась вниз. Посмотрев на туда, откуда начинал движение Пако, она ужаснулась. До нее было метров пятьсот, не меньше. За сколько он пролетел это расстояние? За какие-то секунды.

– Что, досталось сегодня, Крам? — Франсиско не спешил спускаться.

– Ага, — Станимира безучастно кивнула. — Стоит признать, если бы не ты, мне бы досталось еще больше. Что бы было, если бы ты не успел?

– Пришлось бы закрывать тебя грудью, — абсолютно серьезно ответил Пако. — Или лицом. Последнего не хотелось бы, как видишь, я и так весь побитый.

– Нет, если бы ты не успел долететь…

– Я? Не успел долететь?! — Пако засмеялся. — Максимум, что я бы не успел — так это поднять биту и замахнуться. А долететь я бы успел в любом случае, даже если бы по дороге у меня бы застряли трусы в заднице и мне пришлось бы их поправлять.

Смеяться с Франсиско Уизли вместе почему-то было очень здорово.

– Давай, Пакито, иди сюда!

– Пап, отстань! — Пако брыкается, пытается вырваться, но тщетно — отец закидывает его на плечо, как пушинку, и тащит в комнату.

Висеть на плече у отца и стыдно, и здорово одновременно — Пако сначала молотит Фреда по спине — впрочем, не в полную силу — но потом успокаивается и ждет, что будет дальше.

Его затаскивают в гостиную и сажают перед большим зеркалом. Пако оглядывается — мама и дядя Джордж тоже здесь, посмеиваются и кашляют в кулаки.

– Что вы задумали? — Пако устало улыбается своему отражению.

– А ну-ка повернись! — Фред хватает сына за подбородок и поворачивает его голову налево.

– Видишь, — Мариса пожимает плечами. — У него такая же родинка, как у тебя! Он сто процентов твой сын.

– Это да! — Фред тоже поворачивает голову и смотрится в зеркало.

Они — Фред и Пако — ужасно похожи. Несмотря на то, что один рыжий, с короткой стрижкой, а другой темноволосый, растрепанный, заправляющий за уши непослушные отросшие пряди. У них одинаковые широкие улыбки и чуть вздернутые носы. Одинаковые насмешливые глаза — у сына темно-карие, у отца — каре-зеленые. Мариса может смотреть на них обоих целую вечность.

– Но! — внезапно Фред хлопает себя по лбу. –Может, ты сын Джорджа! О, женщина, как ты могла изменить мне с моим братом?

– Глупец! Ты оскорбил мою честь! — Джордж тут же включается в игру и кидает в брата-близнеца подушкой.

Еще минуту они толкают друг друга, изображая кровавую дуэль.

— А теперь серьезно, — Фред поднял руки в знак перемирия. — Если Пакито все-таки мой сын, почему он такой лузер?

— Это я лузер? — Пако попытался встать и ударить Фреда кулаком в плечо, но его снова насильно усадили перед зеркалом.

— Увы, сынок, — Фред вздохнул, и Мариса и Джорджем одновременно прыснули. — Мы с братом были самыми популярными парнями Хогвартса. Да девчонки за нами в очередь выстраивались! Да они готовы были есть канареечные конфеты пачками, лишь бы только сходить с нами на свидание! Что же ты позоришь доблестную фамилию Уизли?

— Что?! — Пако округлил глаза.

— А то! Любимый, где мои двадцать галеонов, кстати? — Мариса протянула руку.

— Держи, — Фред неохотно вытащил деньги из нагрудного кармана мантии. — Вот видишь, из-за тебя проигрываю собственной жене! Хотя какая разница — бюджет-то у нас общий…

— Вы можете объяснить, что тут происходит? — Пако вздохнул. — На что был спор?

— На тебя. Я почему-то решила, что если я дам тебе шанс показать перед Станимирой свои таланты, то ты им воспользуешься, — Мариса спрятала деньги в джинсы.

— Ну, я же уберег ее от бладжера, — огрызнулся Пако. — Что еще?

— Вот именно, ничего, — Фред вздохнул и похлопал сына по плечу. — Ничего! Ты либо унижаешь ее, либо говоришь о том, какой ты великолепный! Даже не знаю, что хуже!

Пако молчал. В зеркале было видно, как его лицо заливает краска.

– А что еще? — ответил он недовольно. — Какая вам разница? Мы не ладим, дальше что?

– Ну, это ты с ней не ладишь, племянничек, — хмыкнул Джордж. — А не она с тобой!

– Ты портишь мне всю игру, — кивнула Мариса. — Каково мне, когда мой ловец попросту тебя боится? Ей и так трудно. Еще ты! Приходишь на каждую тренировку и давай издеваться!

– Больше не приду, — Пако обернулся на мать. Все трое смотрели на него с любопытством.

– Пако, мы шутим, прости нас. Ты не лузер. Просто мы все знаем, — Мариса развела руками. — И хотим тебе помочь.

Пако почувствовал, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Какой стыд. Он переводил взгляд с одного на другого — с отца на мать, с матери на дядю. Самые близкие, самые родные. Уизли никогда не могли быть просто семьей — они были лучшими друзьями. Они знали друг про друга все. Иногда Пако даже очень это нравилось, но чаще — нет.

— Благодарю, но в вашей помощи я не нуждаюсь. Спасибо за беспокойство, семья, — он картинно раскланялся. — Тренировкам больше мешать не буду.

— Зря ты так, Пакито, — Фред улыбнулся. — Неужели ты думаешь, что если будешь унижать ее, то она обратит на тебя внимание?

— О, спасибо, папа! И что же мне делать?

— Попробуй для начала поговорить. Ну, так, без издевок, — сказал Фред.

— Ну а потом шампанское! — радостно подхватил Джордж. — Или пиво на худой конец.

— И хвали ее глаза — женщины это любят, — добавил Фред.

— И волосы!

— И зубы. Здорово, когда у женщины хорошие зубы. И задница!

— Только не надо говорить «задница». Надо сказать «фигура».

— Все, с меня хватит! — Пако хлопнул дверью.

Наконец очутившись в коридоре, он выдохнул. А что, если они правы? А что, если надо быть просто хорошим парнем, каким был Фалькон? Приятным, улыбчивым, галантным — во всех отношениях хорошим парнем. С идеальными манерами. С бархатным голосом, заставляющим любую женщину почувствовать себя особенной. «Аж тошнит, — думал Пако. — Как можно быть таким правильным?». Пако мечтал быть таким, как отец и дядя. Фред и Джордж, которым никто не давал больше тридцати пяти, могли очаровать кого угодно — толпу первокурсников, которые пришли в магазин поглазеть на новые товары, старых, пахнущих нафталином ведьм из лондонских предместий, молоденьких волшебниц из министерства и полный состав «Гарпий». Они общались с людьми так легко и непринужденно, что каждый начинал чувствовать себя особенным и — сам того не ожидая — покупал больше, чем того хотел.

Но Пако был другим. Став капитаном сначала сборной Гриффиндора, а потом и Хогвартса он с удивлением обнаружил, что на него смотрят с надеждой и обожанием. Тщеславие было удовлетворено полностью — за столом ждали всегда самые лучшие места, вокруг были любимые друзья и команда, казалось, больше было нечего желать… Но как же это все надоело! Потому что будь он хоть сто раз капитаном, тысячу раз лучшим игроком и студентом Хогвартса, будь он хоть миллион раз самым умным, талантливым и очаровательным, это не заставляло Станимиру Крам посмотреть в его сторону.

– Знаешь, почему? — однажды сказала ему любимая сестра Рокси, когда они остались одни после проигрыша Дурмстрангу в финале юниорского чемпионата. — Потому что ты постоянно кого-то из себя строишь и вечно выпендриваешься! Ты даже проиграть достойно не можешь!

Но сейчас победа была так близка — Станимира Крам жила в его доме, была ловцом в «Осах». У них могли быть целые дни, чтобы общаться, но Мариса была права — дай Пако хоть миллиард шансов, он не воспользуется ни одним из них. А если и воспользуется — то все испортит.

* * *

– Я думаю, нам стоит куда-нибудь выбраться, –Хьюго ставит на стол две чашки с чаем. — Ты уже полтора месяца живешь в Лондоне и никуда не ходишь!

– Почему никуда? — Станимира отхлебывает напиток. Чай такой, как любит Хьюго — горячий, с молоком и сахаром. — Я уже была во всех музеях, и смену караула у Букингемского дворца видела, и, кажется, отправила бабушке и деду штук двадцать фотографий на фоне Биг Бена…

– Нет, я не об этом. Мы еще ни разу не ходили в бар.

– Почему? Мы же сидим иногда в пабах…

– Я не об этом, — отмахивается Хьюго. — Мы не ходили танцевать!

– А ты танцуешь? — Станимира удивлена.

– Мы сходим в одно потрясающее место, — глаза Хьюго горят, — тебе понравится, я обещаю! Пойдем сегодня!

– Я смотрю, намечается пьянка! — Пако наливает себе чай и плюхается рядом со Станимирой. — Если так, я с вами!

Станимира пытается сделать знак Хьюго: нет, только не он, кто угодно, только не Франсиско Уизли. Он же все испортит! Но Хьюго, игнорируя ее, радостно говорит:

– Конечно, почему бы и нет?

Вечер будет испорчен, это точно.

* * *

Я никогда не любил танцевать. Все, что я мог, — это неуклюже дрыгаться под музыку. Домашние всегда ржали, как кони. Но когда Хьюго первый раз привел меня в GAY, я танцевал. И никто не смеялся.

Я должен вам сказать, чем занимался Хьюго. Он был учителем математики в маггловской школе. Той самой маггловской школе в Хэкни.

Вы думаете, какая глупость работать в маггловской школе после блестящего окончания Когтеврана?

Вы, в общем-то, правы.

Но не все так просто — Хьюго устроился в школу под патронажем министерства магии. Долгие годы он болел одной идеей — а что, если волшебные способности проявляются к одиннадцати годам не у всех? Что, если в магглах гораздо больше магии, чем мы все думаем?

Это бред, конечно.

Еще четыре основателя Хогвартса сказали, как следует отбирать юных волшебников. А вы же понимаете — спорить с ними не просто бесполезно, но и глупо. Но Хьюго с ними поспорил.

Он изучал этот вопрос, пока еще учился в школе. И понял — в мире много магглов, которые живут с волшебными способностями, но не знают об этом. Он хотел, чтобы в школе в Хэкни оказывались такие дети.

Волшебство может спровоцировать все что угодно.

Автомобильная катастрофа.

Сильный страх.

Безумная влюбленность.

Огромное желание чего-нибудь.

И еще, говорил Хьюго, даже если волшебные способности ничего не спровоцировало, их можно развить.

«Главное — не то, кто ты по крови, а что у тебя в голове», — говорил он.

Одним из таких парней был Дик Мюррей , бывший игрок дубля футбольной команды «Эвертон», а сейчас игрок «Ос».

Мариса познакомилась с ним случайно — в одном из баров Мюррей хотел поджечь самбуку, но чуть не взорвал весь бар. Оказалось, девятнадцатилетний Дик уже четыре года периодически что-нибудь взрывал. В его руках останавливались часы и ломались мобильные телефоны. Он понятия не имел, что такое волшебный мир.

Мариса привезла Мюррея в Лондон.

Хьюго долго с ним возился. Дик Мюррей подтверждал его теорию. Он был из магглов и никогда не верил ни в какое волшебство. Волшебные способности открылись, когда он неожиданно выжил в автомобильной аварии. Три приятеля, которые ехали с ним, погибли, а Дик выжил.

Меня таскали к Хьюго именно за этим. Моя семья верила, что раз уж Хьюго знает, что делать с магглами, он сможет справиться со мной. Он сможет вправить мне мозги и рассказать, где правда, а где вымысел. Мы встречались с ним много раз в его кабинете математики, но, должен сказать, это не приносило ровным счетом никакой пользы.

Но однажды Хьюго сказал:

— Сегодня мы пойдем танцевать.

И мы пошли танцевать.

Мы пошли в гей-бар. Пусть это не покажется вам странным — Хьюго не был геем, просто в этот гей-бар ходило много его учеников.

Парадокс — среди тех, кто не мог найти себя в сухом мире магглов, было много геев. В баре под очевидным названием GAY* в Сохо они могли быть теми, кем хотели.

Они приходили, чтобы напиться и потанцевать под дурацкую попсу из девяностых. Никаких тебе клубных миксов, диджеев с их запиленными пластинками, только дешевое пойло в пластиковых стаканах и старые-добрые хиты. Волшебники, магглы — там были все. И всем было все равно, кто ты.

И вот, когда мы туда пришли, Хьюго разрешил мне выпить пива. Через час мы уже горланили какую-то хитяру Backstreet Boys, и я облил штаны.

Это было таким настоящим, таким настоящим, таким настоящим…

* * *

Августовские ночи в Лондоне могут быть весьма холодными. Станимира застегивает молнию на кожаной куртке и засовывает руки в карманы. Пако и Хьюго идут по обе стороны от нее — как два телохранителя. На Пако — зеленая водолазка, он засучил рукава. Он размахивает руками, рассказывая Хьюго о последнем матче в Аргентине.

Район Сохо ночью более чем многолюден. Разодетые девчонки, оглядывающиеся на их компанию, гогочущие парни, огни — Станимира ни разу не видела Лондон таким.

Те дурмстранговские вечеринки, на которых она успела побывать, оказались до ужаса скучными. Девочки, сидящие с кислыми минами за столом, чинно ждали, когда их пригласят танцевать и вели великосветские беседы. «Ты заказываешь мантии у Чиповски— Да.-Прекрасная зимняя коллекция, не правда ли?». Ходили слухи, что раньше было не так. Раньше дурмстранговцы отплясывали так, что дрожал пол. Сама тренер Уизли говорила, что от их танцев чуть не обрушилось одно из подземелий. Кто же теперь поверит.

– Сюда ходят и магглы, и волшебники, но на охране всегда первые, — шепнул Хьюго Станимире, когда они показали охраннику три фальшивых документа.

Минуя огромную толпу, они зашли в полутемный бар.

— На, выпей, — Пако протянул ей стакан.

— Спасибо, я не пью, — Станимира попыталась отказаться.

— Да ладно тебе, выпей. Ничего там ужасного нет — просто ром с колой, — Пако примирительно улыбнулся.

Станимира взяла стакан из рук Уизли и сделала маленький глоток. И правда, ром с колой. Ничего страшного.

Место, в которое они попали, было очень странным. Глазам Станимиры предстал весь цвет лондонской тусовки, причем цвет — в прямом смысле слова. Дамы на огромных каблуках — все с начесами и в коротких юбках, оголяющих мускулистые ноги. Тощие парни в узких брюках и застегнутых на все пуговицы клетчатых рубашках. Субтильные модники в ботинках-оксфордах и небрежно накинутых шарфах. Геи, студентки и проститутки, волшебники и магглы — вся эта публика шарилась по углам, потягивала коктейли из пластиковых стаканов и радостно подпевала текстам песен, которые появлялись на небольшом экране над барной стойкой. Железная лестница уходила наверх , оттуда доносились сотни голосов. Толкучка была такая, что трудно было встать, не то что потанцевать.

Пако опрокинул залпом два шота текилы. К Хьюго постоянно подходили люди — то и дело руку Станимиры кто-то пожимал, и в какой-то момент оказалось, что она находится в одном танцующем кругу с кучей других людей. Хьюго, со стаканом пива в одной руке, тряс головой в такт какой-то песни Spice Girls.

Внезапно чья-то рука крепко схватила Станимиру за талию. Она обернулась — чтобы с удивлением обнаружить, что это была рука Франсиско.

— Пожалуйста, Крам, — громким шепотом сказал он. — Хьюго тут все знают, а вот меня эти ребята могут… Ну, в общем, пусть думают, что я с тобой.

Станимира хотела возмутиться, но то ли ситуация была такая забавная, то ли ром с колой подействовал — и она рассмеялась.

— Будь по-твоему, Франсиско, — сказала она, протянув ему стакан с напитком.

— Зови меня Пако, — ответил Уизли, отхлебнув пойла и отбросив со лба взмокшую челку.

— Пако, — повторила Станимира почти неслышно, словно пробуя имя на вкус.

Когда заканчивалась одна песня, тут же начиналась следующая. Стоять в кругу танцующих, дрыгать конечностями в такт и кричать что есть мочи известные мелодии было прекрасно. Быть среди тех, кто не тыкает в тебя пальцем, — тоже. В углу тщедушный паренек целовался взасос с каким-то азиатом-толстяком, и никто не обращал на них ни малейшего внимания. Огромный трансвестит, перегнувшись через стойку, просил у бармена десять клубничных дайкири. По лестнице спускались какие-то пьяные девчонки, держась друг за дружку.

Станимира поняла, почему Хьюго так нравилось здесь. Не просто потому, что сюда ходили его ученики. Здесь можно было быть свободным и избавиться от всеобщего осуждения.

Она думала о том, что бы сказал директор Бжезинский, увидев ее в маггловских тряпках, отплясывающую под старинные британские шлягеры в компании «предателя родины» Франсиско и запутавшегося в своих родственных связях Хьюго. Он бы такого не одобрил, это точно.

И именно потому, что никто этого бы не одобрил, было так прекрасно.

Особенно когда обе руки Пако оказались у нее на талии, и он наклонил голову так, что его челка щекотала Станимире шею.

— Что это с Франсиско? — освободившись от объятий Пако, Станимира выцепила Хьюго из толпы. — Он, что, напился?

— Конечно, нет, — ответил Хьюго. — Но таким он мне нравится больше.

Станимира обернулась на Пако — он стоял прямо, не двигаясь, словно застывшая фигура. Он уже не слышал музыку.

— Альбус! — воскликнул он, пытаясь перекричать гвалт и музыку. — Альбус!

В тот же момент Пако сорвался с места и, пытаясь пробраться сквозь толпу, поспешил к выходу.

— Иди за ним, за меня не волнуйся, тут есть портал! — только и успел прокричать Хьюго.

Пытаясь натянуть завязанную на бедрах куртку, Станимира выскочила на воздух вслед за Пако.

Он уже исчез. Не зная, что делать и повинуясь каким-то инстинктам, она бросилась бежать вниз по улице. Она увидела его почти сразу — он сидел на асфальте около закрытой станции метро Лестер-сквер.

— Фра…Пако? — Станимира аккуратно тронула его за плечо. — Ты в порядке?

— Нет, — ответил он, криво усмехнувшись. — Я готов был поклясться, я видел Альбуса… Но теперь… его нет.

— Пойдем, — она помогла ему подняться. — Хьюго сказал, в баре есть портал.

— Нет, — ответил Пако тихо. — Поехали лучше на автобусе. Я хочу прийти в себя. На Бонд-стрит пересядем на «Ночного рыцаря», он довезет почти до дома.

Станимира никогда раньше не путешествовала на лондонских ночных автобусах. По правде сказать, она путалась в остановках даже днем. Недалеко от остановки была единственная открытая кафешка-кебабная. Пако купил пакет картошки фри.

Когда автобус подошел, они залезли на второй этаж и уселись у переднего окна.

— Люблю так делать, — Пако положил ноги на перекладину и уперся ими в стекло. — Бери, ешь.

Станимира взяла палочку картошки. После ночи в клубе она казалась самым вкусным блюдом, что только может быть на свете.

Автобус круто поворачивал. Станимира и Пако сидели, упершись ногами в стекло, глазели на спящий город и жевали холодную картошку фри.

— Я клянусь, я его видел, ¬ — сказал Пако после недолгого молчания. — Ты мне веришь?

Он повернулся к ней — темные глаза горели, взмокшая челка прилипла ко лбу, на губах было масло от жирной картошки.

Станимира ему верила. Заносчивый, наглый Фрэнк Уизли, капитан сборной Хогвартса и местная знаменитость, был теперь просто Пако. И от того, как он смотрел на нее, сердце в груди делало сальто мортале.

* * *

Автобус закрыл двери и тронулся с места. Скорпиус раздавил ногой палочку картошки, выпавшую из бумажного пакетика, который купил Пако.

— Ну? — он обернулся на меня. — Убедился? Твоя семья живет без тебя нормально. Что-то не слишком твой кузен страдает.

Я молчал. Я смотрел на хвост отъезжающего автобуса.

Он кричал.

Я слышал, как он кричал.

— Ему очень даже хорошо с девчонкой Крам, — подначивает меня Скорпиус. — А на тебя ему плевать.

— Я рад за Франа, — бормочу я почти не слышно. — Она всегда ему нравилась.

— Что ты сказал?! — Скорпиус со всей силы толкает меня в спину.

Завязывается потасовка. Я хочу расцарапать ему лицо, но Скорпиус скручивает мне руки за спиной и шепчет, брызжа слюной:

— Запомни, Поттер, назад дороги нет. Фирма — это твоя семья. Я — твоя семья. Я твое все. И мама, и папа, и брат, и кто угодно.

Я глотаю предательские слезы.

— Фалькон жив, — хриплю я. — Фалькон жив!

Скорпиус бросает меня на асфальт и наступает на мою голову кроссовком.

-Повтори, что ты сказал! — ревет он. — Я так и знал, что ты дал ему уйти!

— Фалькон жив, — повторяю я тихо. Мой нос прижат к грязному, пыльному асфальту.

Скорпиус наконец-то убирает ногу от моей головы.

— Я накажу тебя, Поттер, — говорит он спокойно. — Я накажу тебя так, как никто никогда не наказывал. Я сделаю плохо не только тебе, но еще и ему! — он показывает пальцем на направление, куда уехал автобус. — Вернее, ты сделаешь.

_____________________

*GAY — реально существующий гей-бар в Лондоне, находящийся в районе Сохо, по адресу 30 Old Compton St

Стук в дверь становится все настойчивее.

– Открой, Вик, я знаю, что ты там!

«Ну уж нет!», — думает Крам, сжимая в кулаке летучий порох. Через несколько мгновений он уже в своей квартире в Софии. Его тошнит –порох никогда не нравился Виктору. «Оторвался», — думает он, оглядываясь, но не тут-то было. Через пару секунд из камина сыплются искры, и из трубы вываливается Франсиско Уизли, весь черный от копоти.

– Вот черт! — Виктор с досады бьет кулаком в стену, и на пол падает картина — незатейливый морской пейзаж. — Как ты понял, что я здесь?

– Все просто, — Пако сел на полу и попытался отдышаться. — Я стучал, но дверь была не заперта. Я делал это из вежливости, Вик. Ну, а потом я зашел.

– Я мог отправиться куда угодно, — пробормотал Крам недовольно.

– Но ты отправился в Болгарию, в свою вторую квартиру, — заключил Пако, сморщив нос и чихнув. — Почему ты не хочешь меня видеть?

– Я не могу тебя видеть, — глаза Виктора полыхнули гневом. — Ты прячешь Фалькона. И общаясь со мной, ты тем самым берешь меня в соучастники преступления. Сдашь Фалькона обратно в Дурмстранг, тогда приходи. Чаю попьем.

– Я не могу, — развел руками Пако. — Он не хочет уходить. Он думает, что его снова попытаются убить, и никто их не остановит. И пока я не выясню, кто это…

– И кто это? Давай, Скотланд-Ярд, удиви меня!

Пако прошелся по небольшой гостиной взад-вперед, выглянул в окно (оно выходило в очень уютный двор) и на несколько секунд задумался. Виктор все это время смотрел на него с явным любопытством.

— Я не знаю, — сказал он тихо. — Ничего не складывается. Я пришел к тебе, чтобы узнать что-нибудь о законах Дурмстранга, о его порядках. Смотри. Как можно попасть в школу?

— Только на корабле, по Черной речке, потом река ведет в пещеры. Еще, вероятно, с воздуха.

— Аппарация?

— Нет, конечно. Хотя не исключаю, что преподавателям это разрешено.

— Летучий порох?

— Не знаю, — пожал плечами Виктор. — В Хогвартсе он работает. Возможно, в Дурмстранге тоже.

— Я думаю, это был кто-то из своих, — заключил Пако. — Больше некому.

— Зачем убивать Финиста? — Виктор хмыкнул. — В Дурмстранге учатся дети из очень известных семей, на какой черт им нужен Фалькон?

— Занять место в команде по квиддичу.

— Как-то мелко.

— Кровная месть? Кто-из его предков убил чужого предка. Вы в Дурмстранге одержимы своими родственными связями. Деньги. Оскорбление чести. Может быть много причин для убийства. Но вот проблема — их никак нельзя подтвердить. Фалькон утверждает, что у него не было врагов, что все его любили… То же мне!

— Все причины — очень сомнительные, — согласился Виктор. — Слушай, Франсиско, а может, он врет? — Крам улыбнулся. — Кто сказал, что его пытались убить? Может, он сам сбежал, а после попался тебе на глаза? Может, никто на него не покушался?

Пако задумался.

– Нет, — сказал он наконец. — На него точно было покушение. Альбус… Альбус знал, что оно было.

– Альбус сумасшедший! — Виктор осекся. — Прости. Но… ты правда думаешь, что он был в Дурмстранге? Увидел что-нибудь и вообразил, что он убийца? Как он туда добрался, хотелось бы мне знать!

– Думаю, был, — ответил Пако сухо. — И видел, что произошло на самом деле. Он не сумасшедший, Виктор. Почему, если он мог оказаться на мосту Миллениум, он не мог каким-нибудь образом добраться и до Дурмстранга? Я же сейчас в Болгарии. Хотя утром был в Аргентине, а потом в Британии. ¬Пересекать границы не так-то сложно, если ты волшебник, — Пако усмехнулся. — Пожалуй, мне стоит вернуться в Лондон. Хотя… Может, ты и прав. Фалькон все придумал. Не было никакого покушения. И убийцы тоже.

– Прости, друг, — Виктор протянул руку в знак примирения. — Знаю, знаю, это больная тема. А где сейчас Альбус?

– В Мунго, конечно, — Пако ответил на рукопожатие и зашел в камин. — Если снова оттуда не сбежал.

* * *

Над Лондоном сгущались сумерки. Мариса и Фред остановились на небольшой улице недалеко от Трафальгарской площади. Точнее — если встать лицом к Национальной галерее, это был первый поворот направо. Мариса не помнила название.

— Ну что? — спросила она. ¬ — Ты как всегда пойдешь один?

— Конечно, — Фред улыбнулся. — Он болеет за «Гарпий». Неужели ты думаешь, что он захочет видеть у себя тренера «Ос»?

— Интересно, он в курсе, что «Осы» принадлежат вам с Джорджем? — Мариса поправила ворот рубашки мужа и улыбнулась в ответ.

— Надеюсь, тот выпуск «Спортивного пророка» он пропустил, — на прощание Фред чмокнул жену в лоб и зашел в одну из телефонных будок.

«Два-два-семь-ноль-один», — пробормотал Фред, набирая цифры и делая вид, что звонит.

Через мгновение код сработал. Фред исчез. Люди так и продолжали проходить мимо, не замечая ничего. Мариса, убедившись, что все в порядке, подняла ворот жакета(августовскими вечерами в Лондоне бывает весьма прохладно) и растворилась в толпе.

Фред тем временем попал на один из верхних этажей министерства. Пройдя все формальные процедуры, он наконец оказался у двери в нужный кабинет. Дверь была старая, обитая дорогой кожей и с золотой табличкой. «Стивен Купер, консульский отдел».

Стивен Купер был худощавым, высоким и нескладным человеком лет сорока, рыжим и веснушчатым. В родстве с Уизли он не состоял, но Фред часто подшучивал, что наверняка у них со стариной Купером есть общая тетушка. Вообще, Фреду здесь скорее приходилось шутить, чем он делал это по доброй воле. Без шуток консульский отдел никогда бы отстал от Пако.

– Мистер Купер, — Фред крепко пожал руку Стивену. Вообще-то, Купер ему даже нравился. Во всяком случае, в отличие от всех остальных консульских прохвостов он был честным.

– Зря ваша жена не заходит, — улыбнулся Купер. — Неужели она думает, что я отнесусь к ней предвзято из-за того, что она тренирует «Ос»? Ну вот серьезно, Фред, скажите, разве я настолько ужасен?

На белой стене в рамке висела фотография «Холлихедских Гарпий», сделанная перед прошлым чемпионатом страны.

— Так думал я, — Фред просто улыбнулся. — Вот –партия канареечных конфет. Новая формула — вашей дочери понравится. Начинаем продавать со следующего месяца!

Стивен Купер взял конфетку и осторожно надкусил. На его лице тут же появился желтый пух. Довольный, он посмотрелся в блестящую столешницу. Но потом, грустно вздохнув, сказал:

— Фред, вы безусловно сделали мою Мэри звездой всего Хогвартса. Она обожает ваш магазин! Но я правда… не могу….

— Самовзрывающиеся леденцы. Таких еще вообще нет в Британии.

— …Нужно что-то делать!

— Вот это хит — пятиминутное оборотное зелье с волосами Мэтью Симмонса. Знаете же, он играет за «Торнадос». Все девчонки от него тащатся! Жаль, действует недолго и сходство не полное…

— Фред, — Стивен улыбнулся. — Я вам благодарен, но поверьте, я бы помогал и без подарков. Но правда, иногда я бессилен. Ваш сын превышает сроки нахождения в Британии. Он же теперь гражданин другой страны. Сколько бы вы не приходили сюда, я каждый раз буду говорить одно и то же: он нарушает закон.

— Какой закон? — Фред, словно не веря словам Стивена, отрицательно покачал головой. — Мы же волшебники…

— У нас подписано соглашение о безвизовом въезде для волшебников практически со всеми министерствами магии. Но срок пребывания в чужой стране всегда ограничен, если человек хочет переехать, он идет в министерство и запрашивает въездную визу. Ваша жена ведь тоже до сих пор гражданка Аргентины и находится в Британии по разрешению министерства. Франсиско уже два месяца не гражданин Соединенного Королевства и при этом он находится в Лондоне практически каждый день. Все таможенники на пункте международной аппарации в Хитроу знают его в лицо!

— И что же? — спросил Фред. — Через неделю ему будет восемнадцать. Здесь его семья, его дом, в конце концов. Вы же понимаете, что вряд ли ему дадут длительную въездную визу?

— У волшебников все по-другому. Увы, по сути мы становимся совершеннолетними, когда получаем палочку. А когда заканчиваем школу, начинается взрослая жизнь. Именно поэтому я и помогаю вам. Все из-за дурацкого объединения сборных… Франсиско ушел с таким скандалом. Если возникнет прецедент, его могут выгнать из Британии вообще. Возьмите, Фред, — Стивен протянул небольшой белый конверт. — Я сам пишу эти письма — мне положено. Но если они дойдут до руководства… Когда я окажусь бессилен, я обязательно вышлю Франсиско предупреждение, чтобы он успел исчезнуть. Об этом можете не волноваться

Уже очутившись на улицах Лондона, Фред смял конверт и, не читая письма, выкинул его в урну. Он и так знал, что там написано: «Франсиско Хорхе Альфредо Уизли, если вы будете превышать установленный срок пребывания на территории Соединенного Королевства, мы будем вынуждены передать ваше дело в Визенгамот».

* * *

«А если не было никакого нападения?» — Пако шел, не разбирая дороги. Направо, прямо мимо «Флориш и Блоттс», еще метров триста вперед по Косому переулку, потом свернуть, пройти живую изгородь и оказаться в «Сорванной башне». Идея Крама сначала показалась ему ужасной, но постепенно он начинал верить в ее подлинность. Пако никогда не думал, что ему придется расследовать самое настоящее преступление и вряд ли обладал смекалкой детектива. Несмотря на все попытки, он не мог найти более-менее серьезный мотив для покушения на Финиста. Нежелание Фальткона возвращаться тоже казалось вполне логичным — если он сам инсценировал исчезновение.

Никто на него не нападал. Он хотел исчезнуть, чтобы не жить, как его семья. Не делать, что скажут. Не жениться на Аделине.

«Он был изранен, когда ты нашел его, — зашептал внутренний голос. — Он бы умер, если бы не ты! Как это объяснишь?». Пако знал ответ на этот вопрос — птичка вырвалась из клетки. Как ни крути, юные анимаги не приспособлены к отсутствию цивилизации.

Сейчас он отправится в Аргентину и прижмет Финиста к стенке.

«Ты сам все придумал!», — скажет он. Финист будет злодеем, а он, Пако, хорошим. Станимира не простит Фалькона за то, как жестоко он пошутил. Она все поймет. Идеальный, до тошноты правильный образ Фалькона разбился на мелкие кусочки. Версия давала еще одну радость Пако — в Финисте все же нашелся серьезный изъян.

– Ты все придумал, ты все придумал, — шептал Пако, сжимая руки в кулаки в кармане мантии.

– Что придумал?

Пако поднял глаза — Станимира, стоящая у двери дома, посмотрела на него удивленно. Похоже, он чуть в нее не врезался.

— Ола, — пробормотал он вместо ответа и, опустив взгляд, прошел в дом.

— Пако! — Станимира снова окликнула его, и Уизли остановился. — Мне кажется, у тебя что-то случилось.

— Ты все придумала, — Пако обернулся. — Я в порядке. В полном.

Господи, какая же она была красивая. Пако не мог смотреть ей в глаза дольше пары секунд — хотелось отвести взгляд, исчезнуть, раствориться. Невысокая, худенькая, черные волосы забраны в небрежный пучок на затылке, карие глаза смотрят настороженно, словно она ждет какого-то подвоха, губы потрескались, руки сложены на груди. Такая чужая, такая незнакомая. Пако готов был залезть на стенку, лишь бы заслужить хотя бы минутку ее внимания.

– А мне кажется, нет, — сказала она просто. — Аргентина проиграла Перу?

– Мы играем завтра, — машинально ответил Пако. — Постой, ты следишь за Аргентиной?

– Я читаю «Спортивный Пророк», они всегда печатают таблицу. Я не очень много знаю про южноамериканский чемпионат. Перу — сильная команда?

– Они звери, — Пако улыбнулся.

Это был такой простой, незатейливый разговор о квиддиче. Но все-таки они разговаривали!

— Как они играют?

— Любят контратаки. У них ловец, его фамилия Итурьяса, высокий нескладный чувак. Он летает, растянувшись вдоль метлы ¬— бладжером его сбить невозможно, попасть-то можно, но сбить — никак! Если только целиться в метлу, чтобы сразу в щепки, но это же против правил…

Пако осекся. Он знал — стоило заговорить о тактике квиддича, его начинало страшно заносить. В Хогвартсе у него было несколько подружек — все исчезали одна за другой. Не сказать, чтобы Пако сильно об этом жалел. Однако не мог ничего сделать. Даже Рокси говорила, что к нормальным отношениям ее брат не приспособлен. «Ты можешь быть таким милым, Пакито, — всегда говорила Рокси, посмеиваясь. — Только для тех, кто хорошо тебя не знает. Для остальных ты жуткий адепт квиддича, плетущий свои странные тактические схемы. Зануда, проще говоря».

— Какой у тебя план? — Станимира усмехнулась.

— У меня его нет, — честно признался Пако. — Я не знаю, что буду делать завтра. Может, импровизировать. Может, раскурочу-таки ему метлу. В крайнем случае.

— Я знаю таких ловцов, — Крам пожала плечами. — Они по сути не могут летать по-другому из-за роста и строения тела. Обычно бестолковы на виражах — летают прямо, четко.

Пако присел на край стола.

— И что дальше? — спросил он с любопытством.

— Скорее всего, вся схема такая же геометрическая и построена под ловца.

— Прекрасно! — Пако хлопнул в ладоши. — Расположиться на разной высоте, под самыми неудобными углами, заставить их кружиться и поворачивать. Разбить их схему.

— Да, наверное. Я бы сделала как-то так.

За окном уже почти стемнело. Пако открыл один из кухонных шкафов, взял оттуда круглую чашку и небольшую серебряную трубочку.

— Пойдем, ¬ сказал он. — Покажу тебе одно классное место.

— А что мы будем делать? — Станимира недоверчиво посмотрела на него.

— О Боже, Крам, — Пако тяжело вздохнул. — Пить чай, разговаривать. Что там еще делают нормальные люди по вечерам.

Они поднялись на второй этаж дома и прошли налево по коридору. Самую дальнюю дверь Пако открыл ключом. Комната была небольшая — только кровать, стол, книжный шкаф.

— Это гостевая, но чаще здесь ночую я, когда возвращаюсь поздно — чтобы не подниматься наверх, в башню и никого не беспокоить.

Пако открыл окно и, поманив рукой Станимиру, залез на узкий подоконник. Выглянув на улицу, Крам поняла, что прямо под окном находится небольшая пристройка, крыша которой посыпана мелкой галькой. Держа чашку с трубочкой в левой руке, Пако вылез в окно и подал руку Станимире.

Оказавшись на крыше, Станимира оглянулась. Это был задний фасад дома. От двухполосной дороги «Сорванную башню» отделял только небольшой забор и кусочек зеленой лужайки. Мимо проехал автомобиль.

— Здесь несколько маггловских домов. Мы их видим, они нас нет.

— А что они видят?

— Пустырь.

Пако сел прямо на гальку и достал волшебную палочку. Зашептав что— то на испанском, он вызвал небольшое свечение, затем из палочки полилась вода.

— Что это?

— Мате. Практически аргентинский национальный напиток. Прости, я должен сам выпить первую заварку, — Пако выпил напиток из трубочки. — Слишком горько.

— Это чай?

— Не совсем. Но похоже, — Пако протянул чашку Станимире. — Ну как?

— Горьковато, — отпив, она с интересом посмотрела на чашку и трубочку. — Но ничего.

— Чашка сделана из тыквы. Мы называем ее калебас, или — как и чай — мате, — пояснил Пако. — Этот напиток избавляет от бессонницы.

— У тебя бессонница?

— Конечно. Хоть в Лондоне всего на три часа больше, чем в Буэнос-Айресе, я все равно частенько не могу заснуть — ни здесь, ни там.

Мимо проехала еще одна машина. Станимира посмотрела на темное небо, на котором изредка появлялись низко летящие самолеты.

— Да, в Лондоне всегда видно самолеты, — словно поймав ее мысль, улыбнулся Пако. — Тебе тут нравится?

— Очень, — честно призналась Станимира. — Здесь чувствуешь себя такой живой. Даже не знаю, как ты смог отсюда уехать.

— Я не хотел уезжать насовсем, — ответил Пако тихо. — Они начали на меня давить, я ляпнул, что вообще никогда не буду играть за Британию. Они прицепились, мол, отказывался бы от гражданства вообще. Я и отказался. По правде сказать, не жалею, что стал играть за Аргентину, жить в Буэнос-Айресе.

— Где ты там живешь?

— О, это долгая история, — ответил Пако. — Но я, пожалуй, расскажу. Когда мне было пятнадцать, умер мой дед Люциус Малфой. Если ты не знала, что он мой дед по крови, так вот… Я никогда не знал его, и, конечно, мы не претендовали ни на что. Но через несколько дней, после того, как все газеты написали о смерти старого Малфоя, к нам пришла Нарцисса, его жена. Она умоляла маму взять часть денег, потому что у Малфоев никого не осталось… Мама не хотела, но в итоге суд постановил, что деньги все-таки принадлежат нам. Она отдала их мне, сказав, что я могу делать все, что пожелаю. Я долго думал, что хочу купить — несколько элитных авто? Десяток дорогущих метел? Но однажды мы были в Буэнос-Айресе с бабушкой Луисой, и я увидел, как какие-то люди продавали хорошую квартиру в волшебном квартале района Сан-Тельмо за небольшую сумму… У нас тогда уже никого не осталось в Аргентине — бабушка Луиса уже давно живет в Испании со своим русским мужем-дипломатом, две мои тети со стороны мамы остались во Франции… И я решил, что будет здорово иметь жилье в городе, откуда родом моя мама и бабушка. И я ее купил. Я отдал им больше, чем нужно, остальное мы с дедом Артуром потратили на ремонт.

— Ты взрослый такой, — Станимира хмыкнула. — Тебе там нравится?

Пако про себя отметил, что, увы, это не было комплиментом — просто констатация факта.

— Это удивительный мир. Мне там очень хорошо, — Пако отпил мате. — Ну а ты? Ты о себе не рассказываешь. Газетчики выдумывают небылицы.

— Что тебе хотелось бы знать? — Станимира усмехнулась. — Я наполовину сербка, хотя это ты наверняка знаешь.

— Ты правда любишь Финиста? — выпалил Пако.

Станимиру охватило странное чувство — словно по всему телу прошел холодок.

— Я не знаю, — сказала она наконец. — Но я верю, что он вернется, и все будет хорошо. Ты будешь смеяться, наверное. Я чувствую, что он жив.

Пако молчал. Он сидел по-турецки и задумчиво вертел в руках эту странную тыквенную чашку, калебас. Прохладный ветер взъерошил челку.

— Знаешь, что еще? — Станимира продолжила. — Мне жалко, что мы не стали друзьями раньше. Что мы не сидели вот так на крыше, не пили мате. Не играли в квиддич, когда нам было по десять лет. Что ты на самом деле нормальный, Пако, только почему-то усиленно это скрываешь.

— Ну надо же когда-нибудь начинать… Можешь использовать весь свой сарказм, ведь тебе есть что мне сказать, — пробормотал Пако недовольно.

Станимира осеклась. Уже год, как она придумывала, что скажет Уизли в лицо в ответ на все его издевательства. Фразы были искрометными, правда, шанса их произнести не было. Но теперь, когда Пако сидел на крыше, вертя в руках свой калебас, издеваться над ним больше не хотелось. Хотелось говорить. Хотелось рассказывать обо всем — о том, что однажды она хочет выйти в составе сборной, о том, что все подруги давно замужем и как ей все это кажется жуткой скукой. О холодных коридорах Дурмстранга, о ноющих после тренировке коленях, об огромном желании объездить весь мир. Но произнести все это было так сложно. Словно она снова стоит на свадьбе Моники и Януша, и ее слушает весь Дурмстранг.

— Прости. Тогда бы, узнав о смерти Финиста, я бы знала, что ты меня поддержишь. Я бы знала, куда идти.

— О, неужели я хорош только после смерти Финиста, — грустно ответил Пако. — Ладно. Уже поздно, а мы играем с Перу совсем скоро.

Он помог Станимире пробраться обратно в комнату и попрощался. Спустившись вниз, на кухню, Пако поставил на место калебас и сел за стол, уставившись в темное окно.

— Ты еще здесь? — в дверном проеме показалась Мариса. — Что-то стряслось?

— Нет, — ответил Пако рассеянно. — Нет. Я просто задумался, почему Нарцисса отдала тебе деньги и почему суд все-таки обязал их взять… Мне всегда казалось это странным…

— Ну да, — Мариса улыбнулась. — Но все-таки я уже была замужем за твоим отцом, и оставалась наследницей Малфоев…

— При чем тут замужество и наследство? — Пако поднял бровь.

— Когда Нарцисса пришла ко мне, мы вообще не знали, могу ли я быть наследницей части состояния Малфоев. Я хотела от всего отказаться, но сделать это могла только после суда. А на суде вмешалось мое дурмстранговское прошлое. Ну, ты же знаешь, в Дурмстранге главная идея — о том, что женщина не может быть лучше мужчины ни в чем. Поэтому волшебницы из стран, откуда обычно поступают в Дурмстранг — Румыния, Россия, Сербия, Болгария и все другие — имеют право получать наследство, только выйдя замуж. Чтобы разделить его со своим мужем. Старое бредовое правило. На суде выясняли, могу ли я вообще быть наследницей, и вспомнили про него. А я была замужем, и замужем за Уизли, и ты же знаешь до бизнеса Фреда и Джорджа никто из Уизли не был особенно богат... Так все и вышло. Деньги отдали нам. А потом я передумала от них отказываться — они бы пошли в казну министерства.

Мариса рассказывала что-то еще, но Пако уже ее не слушал.

Чудовищный пасьянс сложился.

— Только после замужества, — повторил он медленно.

Ему нужно было скорее в Аргентину, к Фалькону, чтобы сказать, что он, кажется, напал на след, на верный след. И еще — чтобы признать: как он ни старается, он все равно не может быть для Станимиры таким же хорошим, как Финист.

«Правда, Финист, — думал Пако, летя над ночным Лондоном до Хитроу, — лучше бы ты все придумал сам».

Глава 19

Сборная Аргентины против сборной Перу

6 групповой матч за розыгрыш путевок на Чемпионат мира

Место проведения: Лима, стадион Суареса

Количество собравшихся: 17 500

Время начала: 15-00

Счет: 430-110

Финист сидел на полу, закинув голову назад и приложив к глазу кусок льда.

– Больно? — спросил Пако, скорее, из вежливости, чем из жалости.

– Нет, — буркнул Финист. — Сейчас пройдет.

Матч с Перу выдался жестким, но они все-таки выиграли. Бладжер, летевший на огромной скорости, попал в лицо Финисту. По правде говоря, Фалькону было все равно — еще один удар, еще одна гематома, которая изменит его до неузнаваемости, превратит в Родриго Пахаро, парня, которого Финист совершенно не знал. Пахаро, ругающегося по-испански. Пахаро со сломанным в трех местах носом. Пахаро с короткими волосами.

– Прости, не успел, — улыбнулся Пако. Финист готов был поклясться, что он не успел специально.

Но он не мог злиться на Пако. Он к нему привык. Когда Уизли долго пропадал в Лондоне, Фалькон даже начинал немного по нему скучать. В конце концов, у него никогда не было лучшего друга — мальчишки, товарища по играм и квиддичу. В детстве его окружали дети друзей отца, в большинстве своем — напыщенные придурки, уверенные в своем безоговорочном превосходстве над остальными. Обычные дети обращались к нему по имени-отчеству — дурацкая традиция, оставшаяся в Украине. Пако был другой. Ему было плевать и на высокое фальконовское происхождение, и на свое происхождение, и вообще почти на все, что касалось традиций и устоев.

– Знаешь, что, — вздохнул Фалькон. — Я иногда и правда верю, что умер. А тот, кто сейчас перед тобой — не я.

– Лучше выспись, — Пако пожал плечами.

– Я серьезно, — продолжил Фалькон. — Знаешь, я понял, каким дерьмом был. Самовлюбленный бездарь, ничего не делающий для других и себя.

– Хватит критики, а то ведь мне есть, что добавить, — сказал Пако беззлобно.

– Они все так легко поверили, что я умер, — произнес Финист тихо. — Мне отец как-то рассказывал, что однажды пошел на охоту, и его ранил в лесу дикий кабан. Он потерялся, истекал кровью. Все давно схоронили его, только не моя мама. Они еще не были женаты, но она любила егои знала, что он жив. И убедила всех отправиться на его поиски. Они нашли его… Он сразу же сделал ей предложение, невзирая на то, каких она была кровей. Потому что она чувствовала его. Она любила его, Франсиско. А меня… меня никто не ищет. Все признали меня мертвым и живут дальше.

– Кроме меня, — Пако постарался улыбнуться. — Я-то знал, что ты живучий гад. Кстати, где мое кольцо с бриллиантом? После всего, что я сделал, ты просто обязан на мне жениться!

Финист грустно усмехнулся.

Пако подмигнул ему и тихо вышел на балкон. Там он вдохнул прохладный воздух и на секунду прикрыл глаза. На сердце словно положили огромный камень, и дышать было трудно. Станимира Крам была единственной, кто не верил в смерть Финиста. «Что ты делаешь, что ты делаешь, что ты делаешь? — рассеянно шептал Пако по-испански. — Кто ты такой, чтобы стоять у них на пути?».

* * *

Станимира в мельчайших подробностях помнила тот день. Холодный декабрь, они с Моникой стояли на причале. Это был первый год обучения в Дурмстранге, и первый год, когда Станимира узнала отца. Летом он привез ее в Лондон, в свою небольшую квартиру, затем они переехали в Болгарию, в Софию — чтобы успеть купить все к началу учебного года. Виктор был немногословным, но даже без слов было понятно, как он старался и сходил с ума, не зная, о чем разговаривать с девятилетней девочкой. К тому же, языковой барьер давал о себе знать. Хоть сербский и болгарский языки очень похожи, часто Виктор не совсем понимал, о чем его спрашивала дочь.

Станимира же попросту боялась, что он исчезнет. Мать рассказывала ей про Виктора, но было трудно представить, что один из лучших ловцов мира — ее отец. Но Крам не исчезал. Когда она уехала в Дурмстранг, он стал присылать ей короткие письма — из всех мест, где успевал побывать с «Осами». Виктор не умел писать письма, поэтому они выходили неуклюжими: «Вернулся после тренировки, поел, к Захарии приехал двоюродный племянник Блейз. Как дела? Привет из Лондона, папа».

Он должен был забрать ее на рождественские каникулы, и вот она стояла на причале в Бухаресте, переминаясь с ноги на ногу, и ждала.

– Он не придет, — обратилась она к Монике, чей старший брат, как всегда, опаздывал. — Я знаю, он не придет.

– Десять минут прошло, — Моника поежилась от холода. — Конечно, он скоро появится.

– Вряд ли, — Станимира готова была заплакать. — Зачем я ему?

Увы, время бежало, и постепенно на причале они остались одни. Даже брат Моники Костас приехал.

— Хочешь, отпразднуешь с нами Рождество? — улыбнулся он. — Не переживай, наверняка у него важная игра или что-то такое.

– Ой, а вот тот дядька не нам машет? — Моника указывала на мужчину в шерстяной серой мантии поверх пиджака.

Станимира не знала этого человека. На вид ему было около шестидесяти. Незнакомец был высок и статен, к тому же, у него были выдающиеся седые усы.

– Станимира! ¬— он помахал рукой. — Надо же, еле успел! — сказал по-сербски, подбежав к компании.

Моника и Костас уставились на неизвестного господина с изумлением.

– Какая же ты хорошенькая! ¬ — незнакомец с восхищением посмотрел на Станимиру. — Это твоя сумка? Такая маленькая! Если бы я знал, что ты без сумки, то прилетел бы на метле, а не на своем «БМВ». Видишь ли, давно надо отдать его в сервис, но я совсем разленился.

– Простите…Кто вы? — Станимира удивленно разглядывала его. Серая мантия была пошита из тончайшей шерсти, из кармана торчал черный футляр из драконьей кожи — по-видимому, для очков. Незнакомец носил кепку, а из-под мантии у него выглядывал обычный маггловский деловой костюм — рубашка с галстуком и пиджак.

– Тодор Крам, — улыбнувшись, ответил мужчина. — Но ты зови меня дедушкой. Виктор задержался на игре, представляешь, прошло три часа, а снитча до сих не видно! Он думал, что успеет, но кто же знал!

Распрощавшись с Моникой и Костасом, они пошли по причалу вдвоем. Станимира семенила рядом с Тодором и все никак не могла поверить в происходящее. Дедушка? Ее собственный дедушка? Черная блестящая машина была припаркована на близлежащей волшебной улочке. Пока Тодор прогревал ее и заводил мотор, он не переставал расспрашивать Станимиру о жизни. Как ей Дурмстранг? Играет ли она в квиддич? Есть ли у нее друзья? Понравилось ли ей жить с Виктором? Привыкла ли она к новой фамилии?

– Ты знаешь, что наша фамилия не болгарская, а немецкая? — на этих словах машина, пыхтя, поднялась в воздух, и Станимира вжалась в кресло. — Во время Первой мировой войны твоя бог знает сколько «пра» бабушка вышла замуж за немецкого офицера Гюнтера Крама. Гюнтер погиб во время войны, а жена с детьми снова перебрались в Болгарию. Так нам и досталась эта фамилия, хотя немцев у нас в роду больше не было. Правда, сейчас мы летим как раз в Германию. Мы там живем с твоей бабушкой Мирой.

– А чем вы занимаетесь? — спросила Станимира, разглядывая в окно облака.

– Когда-то я начинал как ученый-конструктор, — пояснил Тодор. –Мы уже лет десять живем недалеко от Мюнхена, там мне предложили работу. Я инженер в магическом подразделении «БМВ» — мы учим машины летать и еще много всякого. Иногда отдаем идеи магглам — знаешь модель X5?

– Честно, не очень, — ответила Станимира.

– Наше подразделение создавало тачку для тогдашнего немецкого министра магии, Юргена Ньюманна, да ребята маленько увлеклись. Пришлось отдать магглам — а что, им понравилось!

Автомобиль «БМВ» разрезал облака, как стрела, Тодор рассуждал о том, сколько сил они потратили на то, чтобы научить машину и летать, и становиться невидимой, и ускоряться до 400 километров в час. Станимира, прижавшись носом к стеклу, смотрела на чуть припорошенные снегом поля и крыши. Когда они добрались до Германии, уже стемнело. Дом Тодора и Миры был в небольшой баварской деревушке в пятидесяти километрах от Мюнхена, где жили одни волшебники. Каждый дом был украшен разноцветными рождественскими гирляндами. Станимира раньше никогда не праздновала Рождество, хотя в детстве и бывала в церкви. С Сербии праздник приходился на 7 января, в Болгарии, как и в Германии, — на 25 декабря, и каникулы в Дурмстранге, где учились представители разных конфессий, длились с двадцать третьего декабря до девятого января. Когда они подошли к небольшому аккуратному домику , им навстречу выбежала худенькая женщина.

– Ну вот, наконец-то! Тодор, я думала, твой дришпак сломался прямо в воздухе! — О боже, неужели это Станка? Какая ты красавица!

Женщина порывисто обняла Станимиру — от нее пахло чем-то печеным, и девочка непроизвольно уткнулась носом в ее вязаный свитер.

Мирослава Крам совсем не напоминала бабушку — ведь она была совсем не старой. Как Станимира узнала позже, соседи обожали Миру — она пекла самое вкусное печенье и никогда не отказывалась от бокальчика немецкого пива. У Миры Крам была своя кондитерская в самом центре Мюнхена — под названием «Мама Крам». В одно мгновение у Станимиры, которая привыкла быть одна, появилась огромная семья. В Болгарии у нее жили прабабушка и прадедушка и еще куча родственников. И все прислали Станимире подарки на Рождество. Родной брат бабушки Миры, работавший в Белграде, прислал письмо, в котором приглашал Станимиру на следующие каникулы. «Тебе надо наконец-то увидеть настоящую Сербию, детка, — писал он. — все-таки это твоя страна!».

Не было людей, которым Станимира была бы благодарна больше, чем Тодор и Мира Крам. Они приняли ее целиком, без остатка, без сомнений и предубеждений.

Но сейчас, когда она прилетела навестить их в субботу, она поняла, что что-то не в порядке.

– Бабушка? — Станимира бросила метлу в коридоре и прошла на кухню. — Почему меня никто не встречает?

Тодор и Мира сидели за столом и одновременно вздрогнули, когда Станимира зашла.

– Станка? — Мира попыталась улыбнуться. — Почему ты не предупредила?

– Я почти никогда не предупреждаю, — Станимира в замешательстве посмотрела на родных. — Да что здесь происходит, черт подери?

Оба молчали.

Станимира вернулась в коридор и толкнула дверь своей комнаты. И то, что она увидела, было как минимум странным.

На ее кровати лежал Франсиско Уизли. Он спал на спине, руки были закинуты за голову. Прямо у кровати стояли кроссовки, метла была прислонена к письменному столу.

– Что он тут делает? — выдохнула Станимира.

– Спит, — Тодор положил руку ей на плечо. — Пожалей его, у него сбился режим, он только вчера отыграл матч. Прости, что пришлось положить его на твою кровать, но ведь не спать же ему на кухне?

– То, что он спит, я вижу. Но как он оказался в Германии, в вашем доме?

– Он привез нам билеты на твой первый серьезный матч, — ответил Тодор. — Виктор его попросил, не беспокойся.

– А что, почту сюда уже не доставляют? — буркнула Станимира. — Я бы и сама привезла…

В этот момент Пако вздрогнул и открыл глаза.

* * *

Пако глубоко вздохнул и позвонил в дверь. В доме послышались торопливые шаги.

– Станка? — спросил мужской голос, и дверь была открыта.

Тодор Крам с удивлением посмотрел на Франсиско.

– Мистер Крам, — торопливо начал Пако. — Вы меня не знаете, но мне очень нужно с вами поговорить. Я Пако, Пако Уизли.

– Я прекрасно знаю тебя, Пако, — улыбнулся Тодор, пожимая руку незваному гостю. — Правда, последний раз, когда я тебя видел, ты кричал, жевал мой галстук и ходил под себя, уж прости.

Пако облегченно улыбнулся.

– Мне нужно с вами поговорить, — повторил он шепотом. — Это важно.

– Проходи, проходи, — Тодор пригласил его в дом. — Что-то случилось? Станка в порядке?

– Да-да, — кивнул Пако. — Это другое, мое личное дело.

– Да ты весь избит, — увидев синяки Пако, Тодор неодобрительно покачал головой. — Трудный матч?

– Бедный мальчик, мотается на две страны, — появившаяся из кухни Мира принесла Пако чашку горячего чая, и он с благодарностью ее принял.

– Так о чем мы будем разговаривать? — Тодор усадил Пако на маленький кухонный диван.

– О Фальконе, — сказал Пако тихо. — О Финисте Фальконе. И о директоре Бжезинском.

– А вот это становится интересным, — Тодор огладил усы.

– Почему Бжезинский его не ищет? — начал рассуждать Пако. — Он закрыл школу в конце июня, сейчас конец августа, и ничего не происходит. Я вообще не уверен, что он собирался искать тело.

– Продолжай.

– Я знаю, вы очень хорошо знаете Бжезинского. Он бывал у вас дома, когда вы преподавали в Дурмстранге. Расскажите мне о нем. Почему он не ищет Финиста?

– Не то, чтобы мы были близкими друзьями, — ответил Тодор. — Но мы вместе преподавали, и он иногда заходил ко мне домой. Я не люблю его, если честно, но он был старше, и ведь как-то некрасиво отказывать коллеге в стопке ракии, правда же?

– Почему вы его не любите?

– Он.., — задумался Тодор. — Своего не упустит. Он чересчур консервативен и очень уважает чистоту крови и всякие семейные регалии. Это странно, ведь сам-то он очень простых кровей. Правда, его покойная жена была в родстве с Фальконами. Так что ты не переживай, он скорее всего ищет Финиста, но Дурмстранг такой большой — если тело затащили в подземелья, то пиши пропало…

– Спасибо, — очень серьезно сказал Пако. — Это все, что я хотел знать.

– Давай лучше о тебе, — Тодор похлопал Пако по плечу. — Ты как, живой вообще? Может, не стоит каждый день мотаться в Лондон — всего несколько часов разницы, но ты ведь совсем не высыпаешься.

Пако кивнул и прикрыл глаза. В последнее время он был жутко измотан. Все, чего он хотел — это лечь в кровать и закрыть глаза. Словно прочитав его мысли, Тодор предложил ему немного отдохнуть. Пако поел и, забыв про все правила приличия, завалился спать. Он проспал часа четыре, а может, и больше, а когда проснулся, то увидел перед собой удивленную Станимиру. По ее поведению уже можно было судить об улучшении их отношений: она не кричала, не ругалась, а всего лишь удивленно протянула:

— Привет, что ты тут делаешь?

– Полетели домой, — Пако поднялся на локтях. — В понедельник тебя ждет тяжелая игра.

Станимира вздохнула. Пако заметил, как при упоминании матча сжались ее кулаки, как мелькнул в глазах страх.

Она боялась. И искала поддержки.

Теплый ветер взлохматил волосы Станимиры. Почувствовав себя неуютно, она сильнее сжала древко метлы и попыталась сделать вид, что изучает небо. Пако кашлянул.

– Ну что, — сказал он осторожно. — Долетим до Берлина, а там международный портал?

– Нет, — сказала Станимира после недолгого молчания. — Полетели так.

– Десять часов — при условии, что не будем останавливаться, — Уизли закинул руки за голову и с довольной улыбкой посмотрел на небо. — И зачем, скажи, проделывать такой путь?

– Мне нужно прийти в себя, — Станимира огрызнулась. — Хочешь — лети до Берлина, никто не заставляет.

– Ладно, ладно, — Пако потуже затянул пояс черной спортивной мантии. — Я вроде как выспался, да и игр у меня завтра нет. Полетели.

Не дождавшись, как он запрыгнет на метлу, Станимира взмыла в воздух. Она поднималась все выше и выше, пока дом ее бабушки и дедушки ни стал совсем маленьким. Наверху было холодно и ветрено. И зачем только она решила добраться до Лондона самостоятельно?

Послезавтра национальный чемпионат, прерванный из-за отборочных матчей чемпионата мира, возобновлялся. «Ос» ждала важная игра — с «Паддлмир Юнайтед». Чертов «Паддлмир». Знать бы еще, что с ними делать. Команда, которую все называли просто — «Камыши» — из за характерной эмблемы сейчас базировалась в Лондоне. В прошлом году они не дали «Осам» стать национальными чемпионами, и в этом, Станимира была уверена, попытаются сделать то же самое.

Пако летел рядом. Казалось, он думает о чем-то своем, отвлеченном, однако Станимира краем глаза отмечала, как он ловил малейшее направление ветра. Ни одного лишнего движения. Метла даже не дергалась. Станимира вспомнила, как пару лет назад отец познакомил ее с загонщиком болгарской команды «Пловдив», худым, высоким, но при этом каким-то очень складным. Словно какой-то опытный мастер вылепливал каждую мышцу этого человека из гибкого, податливого материала. Тогда в Дурмстранге была мода на огромных, тяжеловесных загонщиков — считалось, что в этом деле важнее силы быть ничего не может. А Иван — так его звали — был совсем другим. Набравшись наглости, Станимира спросила: как он может весь матч держать тяжелую биту? Как ему хватает сил?

– ¬А загонщик, милая, — ответил Иван с улыбкой, — и не должен быть огромным тяжелым качком. Он должен быть точным парнем, вот что я тебе скажу. И очень скоростным, гибким, быстро реагирующим. За семь лет карьеры у меня еще никого из игроков не уносили с поля по моей вине.

Глядя, как Пако летает, Станимира вспомнила эти слова. Нет, он не был идеально гибким и вытянутым, как струна. Но он был точным парнем, в этом сомнений не было.

– Такое ощущение, что ты родился в воздухе, — выпалила она.

– Я родился в госпитале Веллингтон на севере Лондона, — Пако сбавил скорость, чтобы можно было разговаривать. — Но спасибо за комплимент.

– Почему тебя назвали Франсиско?

– Это Джордж придумал, — Пако пожал плечами. — У них с папой был уговор, что именно Джордж придумает для меня имя. Конечно, добрый дядя изрядно потрепал родителям нервы. Но потом почему-то выдал — Франсиско. Забавно, что в маминой палате было изображение Франциска Ассизского.

– Круто, — чтобы не провалиться в воздушную яму, она нырнула вниз.

Они летели молча еще несколько часов. Станимира потеряла счет времени — вокруг было только небо, ветер. Глаза начинали слезиться. Удивительно, но летать с Пако было хорошо. Они двигались в одном и том же темпе, и Станимира недоумевала: неужели Пако так хорош в воздухе, что может мгновенно под нее подстраиваться? Или это получается случайно?

– Что там у тебя с «Паддлмир»? — Пако в очередной раз сбавил скорость.

– Ничего.

– На тебе лица нет.

– Ну и что, — Станимира отмахнулась. — Давай быстрее, а то к утру не долетим.

– Ну и что будет, если ты облажаешься? — Пако засмеялся. — Господи, я столько раз лажал, что уже забыл, как это — не ошибаться.

– Я не могу никого подвести, — Станимира процедила сквозь зубы. — Не могу. Опозориться. Мариса, Захария, отец — они все делают на меня ставку, понимаешь?

– А я нет, — сказал Пако безразлично. — Я бы на тебя не поставил, Станимира Крам.

– Очень зря, — глаза девушки полыхнули гневом. — Что же, я по-твоему, такая бездарная?

– Нет, — Пако дернул плечами. — Просто… а зачем мне на тебя ставить? Чем больше надежд, тем труднее их оправдывать, правда?

– Правда, — Станимира выдохнула.

– Поэтому, — голос Пако все еще был равнодушным. Он смотрел вперед, в темнеющее небо. — Что бы ни случилось послезавтра, я буду с тобой. Облажаешься — напьемся на крыше и будем сочинять матерные частушки про «Паддлмир». Выиграешь… Все равно будем сочинять частушки. У их капитана фамилия Дракер, это можно бесконечно долго рифмовать с «факер», знаешь ли.

Пако еще что-то говорил, но Станимира уже не могла слушать. В висках застучало. «Я буду с тобой», — сказал Пако так буднично, словно попросил передать ей соль за завтраком. Но самое главное — ощущение того, что даже в случае полного провала рядом будет Пако, грело.

Меж тем, темнело. Начал накрапывать дождь.

– Ну что, — Пако ситуация явно веселила. — У твоей метлы есть какая-нибудь чудо-подсветка? Ах, постой, ее нельзя включать! Ведь тогда мы выйдем из зоны невидимости и нас заметят магглы.

– Молчи, — Станимира сглотнула комок в горле. Небо было непривычно темным. — Ты знаешь, куда лететь? Черт, внизу ничего не видно.

– Конечно, нет, — Пако рассмеялся. — Откуда мне знать? А вот, кстати, и заявленный в программе дождь.

Станимире на нос упала огромная капля. «Черт, черт, черт, — крутилось у нее в голове. — Кто же знал, что так быстро стемнеет?»

– Сейчас, — она остановилась. — Через полчаса нам надо повернуть…

– Так вот, мисс Крам. Летать ночью в дождь — плохая идея, — заключил Пако. — Мы потерялись.

– Заткнись, — ответила Станимира холодно. — Я тысячу раз так летала раньше.

– Но не ночью и не в дождь, надо полагать.

Дождь, тем временем, усиливался. Он был холодным, колючим. Мантия и волосы тут же вымокли.

– Надо вниз, — она махнула рукой. — Здесь лучше не оставаться.

– Подожди, — Пако ловко наклонился и схватил древко метлы Станимиры. — Признай, что была не права!

– Ни за что, — она скинула его руку. — Давай спустимся, а то насквозь промокнем!

– Не хочу!

Пако уже был весь мокрый. Частый, крупный дождь шел все сильнее, где-то рядом полыхнула гроза. Воздух сотрясали раскаты грома. Коварный ветер так и норовил скинуть с метлы, и Станимира что было силы вцепилась в древко. Руки заскользили.

– Что делать? — крикнула она.

Пако махнул рукой: налево. Она хотела возразить, что им направо, но решила, что лучше сделать так, как хочет Уизли. Станимира легла на метлу и попыталась развернуться, однако поднявшийся ветер не дал ей этого сделать.

– Вот черт! — она еще раз попыталась сделать поворот и, наконец, это удалось.

– Все хорошо, — Пако, также вытянувшийся вдоль метлы, подлетел к Станимире и, вытянув руку, ухватился за древко ее метлы. — Нам нужно снизиться и долететь до города, только побыстрее. Ветер усиливается.

Снижаться пришлось около часа — они двигались в неизвестном направлении, борясь с порывами ветра. Станимира готова была запаниковать, но как только видела, что рука Пако крепко держит ее метлу, успокаивалась. Наконец она заметила, что внизу горят огни — это означало, что они долетели до какого-то города. Дождь все еще шел, но ветер утих. Станимира потерла глаза и глубоко выдохнула.

– Там, где мы остановились, снижаться не было смысла, — Пако наконец-то отпустил древко ее метлы. — Мы бы просто оказались в поле. Ни одного населенного пункта.

– А сейчас мы где?

– Немного отклонились от первоначального курса, — Пако сосредоточенно зачесывал назад пальцами челку. — Нам лучше переночевать здесь.

Станимира не знала, где они оказались. Город был большим, темным и совершенно не знакомым. Они спустились и еще около получаса шли молча по темным переулкам, пока, в конце концов, не набрели на широкую улицу, в одном из домов которой горел свет. Пахло чем-то речным. Должно быть, они были около воды.

– Ты бывал здесь раньше? — Станимира догнала Пако, который пересек улицу огромными шагами.

– Несколько раз, но не при таких обстоятельствах, — ответил он сдержанно.

Дом, около которого они остановились, был старым, двухэтажным. Белый фасад украшали высокие окна. Рядом с дверью была прибита квадратная табличка, с которой уже облетела позолота, гласящая «Hôtel sorcière».

Когда они вошли, то увидели небольшую стойку регистрации посетителей и широкую деревянную лестницу на второй этаж. За стойкой спал худой мужчина в рубашке и сером жилете.

– Простите, — спросил Пако негромко, и спящий вздрогнул и проснулся. — Нам нужно переночевать, у вас есть номер?

– Вашу волшебную палочку, пожалуйста, — сотрудник отеля говорил по-английски с сильным акцентом. Он взял палочку Пако двумя пальцами и положил в небольшое углубление в стойке. — О, манифик! — он всплеснул руками. — Мистер Уизли.

Пако высыпал из кармана несколько мокрых галеонов и принял из его рук тяжелый ключ.

– Пойдем, — он поманил Станимиру. — Нам нужно хоть немного отдохнуть.

– Как ты нашел это место? — спросила она, когда они поднялись на второй этаж по скрипучей лестнице и оказались в узком коридоре.

– По заклинанию поиска, когда оказались внизу. Слава богу, мы были близко, — Пако открыл дверь. — Ну, что ж.

Комната была небольшой — почти всю ее площадь занимала кровать на деревянных ножках. Окно было занавешено. На прикроватной тумбочке горела толстая свеча. В углу была еще одна дверь — видимо, в туалет и душ.

Первым делом Станимира сбросила мокрую мантию и, схватив лежащее на кровати полотенце, пошла мыться. Стоя под горячими струями, она пыталась прийти в себя. Они чуть не умерли, а потом оказались в незнакомом городе в неизвестной гостинице. И если бы не Пако — кто знает, что случилось бы. Когда она вышла, Пако уже спал, завернувшись в одеяло. Все еще мокрые волосы упали на лоб. Станимира повесила мантию сохнуть на спинку деревянного стула и, оставшись в футболке, залезла под соседнее одеяло и затушила свечу. Лежать в одной кровати с Франсиско Уизли было странно, но она слишком устала, чтобы об этом думать.

– Спокойной ночи, — пробормотал Пако сквозь сон.

– Прости, — Станимира вздохнула. — Надо было соглашаться на международный портал в Берлине. Я тебя в это втянула.

– Шутишь, — губы Пако растянулись в улыбке. — Я молился, чтобы ты на него не согласилась. Классное приключение, Крам. Иди сюда.

И Пако вытянул руки и аккуратно обнял Станимиру. Она лежала на боку и боялась, что Пако слышит, как у нее гулко и часто бьется сердце. Но постепенно глаза слипались и, устроившись поудобнее на его руке, она провалилась в тяжелый сон.

Станимира не помнила, сколько проспала. Когда она открыла глаза, вся комната была залита светом. Пако сидел рядом на кровати и натирал до блеска древко метлы. Окно было открыто, оттуда доносился шум улицы. Станимира привстала и удивленно огляделась.

– Доброе утро! — Пако обернулся. — Крам, ты так долго спишь, что я был вынужден начистить и твою метлу тоже.

– Где мы? — Станимира встала с кровати и, обернув тонкое одеяло вокруг талии, подошла к окну.

Вдалеке, за кронами деревьев, виднелась набережная. С улицы пахло булочками и кофе.

— Мы в Париже, Крам, — засмеялся Пако. — Неожиданно, правда?

Уимбурнские Осы — Паддлмир Юнайтед

Место проведения: Паддлмир Арена, Фулхэм, Лондон

Количество собравшихся: 27 000

Время начала: 19-00 по Гринвичу

Вдох-выдох. Новая желтая мантия с черным воротником и номером 7 была пошита специально к матчу. Перчатки старые — Станимира сказала, что не будет их менять — так она лучше чувствует руки. «Молния» начищена до блеска — теперь, будучи профессиональным игроком, она может менять метлы хоть каждый день. Компания, производящая «Молнии» прислала ей последнюю модель совершенно бесплатно, но она решила, что старой она доверяет больше.

– Как настроение? — молодой вратарь Томаш Дудек поправляет спортивную мантию.

– Все хорошо, — Станимира сглатывает комок в горле.

Первый серьезный матч за «Ос». Не товарищеский, не тренировка. Реальный матч за реальную команду. Даже из раздевалки слышно, как гудит многотысячный стадион. Болельщиков — половина на половину. «Осы» и «Паддлмир» ненавидят друг друга уже много столетий. Именно поэтому стоит ей вылететь на поле, как с северных трибун послышатся крики и оскорбления. Интересно, как Пако все это выдерживает? Наверняка во время борьбы за выход на Чемпионат мира можно услышать о себе такое… Но он никогда об этом не говорит.

Пако. Станимира закрывает глаза. Мысли путаются. «Почему сейчас?» — рассеянно думает она, крепче сжимая метлу. За полчаса до свистка ей нужно думать о квиддиче. Думать о квиддиче.

* * *

Они шли по набережной Сены, и Станимира зачарованно смотрела по сторонам. Она никогда раньше не была в Париже. Этот город очаровывал с первого взгляда: казалось, здесь никто никуда не спешил. И после всех изматывающих тренировок, после разбитого в кровь лица, после слез по погибшему другу и бессонных ночей в чужом доме этот город казался панацеей. Двадцатого августа в парижском воздухе уже чувствовалась осень: кое-где на асфальте лежали желтые листья, да и ветер был прохладным. Но после дождливого Лондона и ночи, проведенной в грозовом небе, это казалось незаметной мелочью. Солнце ярко светило. Пако шел рядом и нес обе метлы в черном чехле. Они вышли из отеля минут двадцать назад. Перед выходом Станимира забежала в ванную: запасной футболки не было, и пришлось выходить в том же, в чем она спала и ходила предыдущий день. Футболка была мятой, а волосы торчали во все стороны — она собрала их в пучок на затылке. По Уизли, она готова была поклясться, даже не было заметно, что тот боролся с грозой и ночевал черт пойми где. Отросшие пряди, не стянутые резинкой, закрывали уши. «Так лучше», ¬— отчего-то подумала Крам, искоса поглядывая на Пако. Удивительно, но когда он не играл крутого парня, Пако становился совершенно другим. «And when the stars are shining brightly in the velvet sky I'll make a wish and send it to heaven», — напевал он себе под нос какую-то песенку и щурился на солнце.

– Надо поесть, — Пако указал на кафе. — Увы, в стоимость нашей ночевки еда включена не была.

– У меня нет денег, — Станимира замялась. — Я как-то не думала, что придется завтракать… в Париже.

Пако посмотрел на нее удивленно.

— Пошли есть, Крам, — усмехнулся он. — Неужели ты думаешь, что я дам умереть с голоду надежде нашего квиддича?

Они сели завтракать в каком-то очень французском кафе с видом на Эйфелеву башню.

– Кстати, — сказал Пако, запивая круассан апельсиновым соком. — Если ты так беспокоишься, что ты мне должна, напоминаю про отель.

– Прости, — Станимира опустила глаза. — Я отдам все деньги, когда мы вернемся в Лондон.

– Какие деньги? — Пако притворно округлил глаза. — Я беру исключительно натурой!

Станимира изумленно посмотрела на Пако. Тот смеялся: «Шучу, шучу!». Она кинула в него смятой салфеткой и, борясь с собой, все-таки не смогла сдержать улыбки: в этот момент Пако был так похож на Фреда, что не улыбаться было попросту невозможно. Сама себе она казалась жутко неуклюжей: сидеть в мятой и грязной майке и с неаккуратным пучком на голове в одном из самых прекрасных городов на свете казалось чем-то кощунственным. Но на удивление с Пако было легко и весело: словно чудовищная ночь смогла наконец-таки убрать необходимость кого-то из себя строить.

– Давай сыграем в игру, — Пако отставил пустой стакан с соком. — Правда или действие.

– Это как?

– Будем по очереди задавать друг другу вопросы. Если отвечать не хочется, то выбираешь действие и делаешь то, что говорит другой.

– Давай, — Станимира пожала плечами.

– Тогда я первый, — на лице Пако скользнула хитрая усмешка. Давай, Крам. Первый поцелуй.

– Что — первый поцелуй?

– Расскажи, как это было.

– Действие.

– Нет, Крам, так не пойдет, — Уизли рассмеялся. — Это слишком просто для действия. Это так, для разминки. Давай, рассказывай.

– Ладно, — Станимира посмотрела на него недоверчиво. — Мне было пятнадцать. Мы собрались с однокурсниками отмечать сдачу какого-то экзамена в гостиной. К середине вечера большинство уже выпили, и кто-то предложил сыграть в волчок. Это когда берешь любой длинный предмет и накладываешь на него заклятье волчка, чтобы он крутился вокруг своей оси. Каждый по кругу накладывает заклятье произвольно, поэтому никто не знает, когда волчок остановится. И два человека, на которых укажут концы предмета, должны поцеловаться. Я сначала не хотела играть.

– Конечно. Ведь ты не пила ни грамма, потому что на следующий день была тренировка, — по голосу Пако было невозможно понять, издевается он или нет.

– Да. Но все играли, и я подумала, что это, наверное, весело.

– Ладно, кто это был? — он смотрел на нее, прищурившись.

– Финист Фалькон, — Станимира даже удивилась, насколько буднично прозвучал ее голос. — Это был Финист. Вся наша команда начала ржать, но…

Пако не дал ей говорить и рассмеялся.

– А я надеялся услышать красивую историю, Крам. Про жаркие объятия в раздевалках, про ночные прогулки по полю… А тут — толпа пьяных дурмстранговцев запускает волчок. И как тебе Финист? Хотя о чем это я? Наверное, он был серьезен и прекрасен, как всегда. Его род древнее, чем само мироздание — боже мой, как же это заводит! — Пако смеялся так громко, что несколько посетителей кафе обернулось.

– Почему ты так говоришь о нем? — Станимира сложила руки на груди. — Кто дал тебе такое право?

– Потому что только о мертвых не говорят плохо, Крам, — Пако тоже посерьезнел. — А о Фальконе я буду говорить все, что хочу. И когда хочу.

– Почему ты, как я, не веришь, что он умер? — спросила она тихо, разглядывая свою пустую тарелку. ¬— Ты помнишь нашу встречу на панихиде? Ты ведь тогда тоже сказал, что не веришь…

– Действие.

– Это не игра.

– Тогда правда. Потому что я знаю, что он жив. Тебя устроит такой ответ?

– Да, ¬— сказала она, подумав. — Потому что я тоже знаю. Недавно я спросила себя: какого черта я делаю здесь? Какого черта я сижу, сложа руки? Ведь надо его найти! Пишут, что Дурмстранг откроют со дня на день. Мне нужно будет вернуться, сдать экзамены. Но я не поеду. Я буду искать его, пока не найду. Потому что если я это не сделаю, я не смогу считать себя хорошим другом.

– А как же квиддич?

– К черту квиддич. Есть вещи важнее. Люди, например.

– Квиддич — это тоже про людей, если ты еще не поняла, — раздраженно ответил Пако. — Это про мою семью, которой принадлежит команда «Уимбурнские осы». Команда, которую отец выкупил у Бегмэна в бедственном положении и вложил в нее уйму сил и денег. Тебе же так важен завтрашний матч. Или я не прав?

– Прав, — Станимира кивнула. — Просто… мне кажется, надо что-то делать. Нельзя сидеть, сложа руки. Последняя надежда, что они его найдут, исчезла.

– Я обещаю, что все будет в порядке, — сказал Пако уверенно. — А теперь давай продолжим играть, а то нас что-то заносит. Кажется, была твоя очередь.

– Хорошо, — Станимира выдавила улыбку. — Если мы теперь… — она помолчала, подбирая слова. — Не враги… скажи, почему ты так ненавидел меня на юниорском чемпионате? Что я тебе сделала?

– Действие, — Пако вздохнул. — На такой вопрос — только действие.

– Ну, как скажешь! — Станимира нахмурилась. — Действие! Тогда смотри: видишь ту пожилую парочку за соседним столиком? У них на столе тарелка с сырами. Встань и попроси попробовать. Только очень вежливо. Съешь сыр, так и быть, действие засчитано. Нет — придется говорить правду. И безо всякой легиллименции и прочих чар!

– То есть ты предлагаешь мне просто встать, подойти к людям и попросить поесть из их тарелки? — спросил Пако удивленно. — При всех? Я что, ненормальный? Неужели ты думаешь, что они согласятся?

– Как хочешь, — Станимира пожала плечами. — Если нет, придется говорить правду.

– Тогда сиди и смотри свой спектакль, — на лице Пако появилась ухмылка. — Только позволь мне надеть костюм.

Он встал из-за стола и куда-то исчез. Станимира любовалась Эйфелевой башней и набережной, краем глаза наблюдая за соседним столиком. Пако пока еще не появлялся. Вдруг Станимира заметила: что-то произошло. Соседи отвлеклись от разговора и теперь с интересом смотрели себе под ноги. А на полу вертелся кот. Черный, с рыжими подпалинами, кот умильно двигал усами и вставал на задние лапы, требуя еды. Старушка с сомнением посмотрела на стол, где был только кофе, сыр и хлеб. В этот момент кот совершил вещь для обычного кошачьего странную: он еще раз встал на лапы и, покрутившись вокруг своей оси, закивал головой, как китайский болванчик. Теперь на кота смотрели все посетители. Пожилая француженка взяла в руки кусочек сыра и протянула коту. Кот взял его в зубы и, прежде чем все успели что-либо понять, скрылся в направлении туалета.

…Пако появился через несколько минут, жуя сыр.

– Самое кошмарное — я боялся, что кто-нибудь стащит мою одежду, — сказал он, проглотив кусок. — Согласись, странно, когда в туалете кафе на унитазе лежат футболка, джинсы, носки и кроссовки. И трусы сверху.

– Разве она… не исчезает, когда превращаешься? — спросила Станимира тихо.

– Должна. Но я пока… не слишком опытен, и все рвется. Я выполнил твое задание? Про анимагию вроде бы речи не было?

– Ты анимаг. Круто, — Станимира улыбнулась. — Очень круто.

Пако, казалось, был смущен.

– Ладно, ¬— сказал он, глядя в сторону. — Честно говоря, давно я так не позорился, поэтому задам тебе сложный вопрос.

– Давай.

Пако молчал. Постукивал пальцами со сбитыми костяшками по столу.

– Я тебе нравлюсь? — сказал он наконец, глядя Станимире в глаза.

Глаза у Пако карие, а взгляд прямой и твердый.

– Чего? — переспросила она. — Ты что имеешь в виду?

– Я, по-моему, предельно ясно выразился. Просто интересно.

– Интересно?

– Да.

Станимира выдохнула. Что сказать? Сердце билось часто-часто: странное чувство. И в какой-то момент смотреть в глаза задире Уизли стало нестерпимо трудно. Сказать нет? Это будет, пожалуй, правдой. Но, наверное, — это не слишком хорошо — просто так выпалить человеку: «Ты мне не нравишься». И если нет, то почему так весело сидеть в неизвестном кафе, битый час играя в идиотскую игру и почти забыв про завтрашний мандраж? Почти забыв, что Финиста нет…

– Действие.

– Уверена? — нет, он не готов к такому ответу.

– На этот вопрос нет другого ответа. Действие.

– Зря, — он улыбнулся. — Лучше бы сказала правду. Ты, кажется, беспокоилась из-за финансовой стороны вопроса. Сделай так, чтобы мы сейчас не заплатили. Ушли и не заплатили. И без легиллименции и прочих чар, — он передразнил ее интонацию.

Станимира вздохнула.

– Знаешь что, — произнесла она после короткой паузы, — шел бы ты к черту со своими играми, Уизли. По-моему, ты переходишь все границы.

– Расслабься, Крам, — Пако посмотрел на нее удивленно. — Уговор есть уговор. Действие.

– Я сказала: иди к черту! — Станимира наградила Пако взглядом, полным презрения.

Она встала и решительным шагом направилась к выходу.

– Эй, — Пако секунду раздумывал, идти ли за ней. — Ладно, ладно. Крам! — Она не оборачивалась. — Крам! Стани! Я пошутил!

Пако выбежал на улицу. Станимира быстро шла, не обращая ни малейшего внимания на красоты Парижа. Казалось, она сильно разозлилась, и Уизли ничего не оставалось, как побежать за ней.

– Стани! — он тронул ее за плечо. — Ладно. Я согласен, это плохой вопрос. Это слишком.

– — А вот теперь ты очень мне нравишься, — она усмехнулась. — Точнее, мне нравится смотреть, как ты проигрываешь.

– Ах ты, — Пако схватился за голову. — Я, конечно, не заплатил. Бесплатный завтрак. Прекрасная игра, Крам. Но, пожалуй, я все-таки вернусь и заплачу, — он подмигнул. — Вдруг придется еще раз там завтракать.

– Ну вот, — Пако вернулся через пять минут. — Отдал им двадцать фунтов.

– Во Франции принимают фунты?

– Нет, — Пако покачал головой. — Но у меня и так в карманах галеоны, фунты и песо. Предлагаешь носить еще и евро?

Они остановились на мосту. Станимира грустно огляделась.

– Пора возвращаться, — сказала она. — У меня вечерняя тренировка.

– Да, — Пако кивнул. — Я с утра уже послал домой сову, клятвенно пообещав, что верну тебя к началу тренировки. Пойдем.

Почти вернувшись назад к отелю, двое зашли за угол и одновременно взмыли в небо. Заклинание невидимости тут же укрыло их от ненужных глаз. Всю дорогу до Лондона Станимира и Пако летели молча. Как только они пересекли Британский канал, начал накрапывать мелкий дождь. Станимира поняла, как устала. Даже полупустой рюкзак, казалось, оттягивал плечи.

– Стойте! — внезапно прогремело над ухом и, вздрогнув, она чуть не потеряла управление метлой.

Перед ними был молодой парень в серой мантии, на кармане которой красовалась нашивка, гласящая «UK Border Control». Он перегородил им дорогу своей метлой — дешевеньким, но добротным «Чистометом». Станимира и Пако притормозили.

– Пограничный контроль Великобритании. Ваши палочки, пожалуйста, — человек оправил мантию и важно протянул руку.

Подумав, Станимира вынула палочку из рюкзака и протянула пограничнику. Он взял ее правой рукой и, вытащив из нагрудного кармана небольшой черный блокнот, вложил в него палочку. На пустых страницах тут же появилась какие-то буквы. Нагнувшись вперед, Станимира смогла прочитать: «Станимира Крам. Подданство: Сербия/Болгария. Разрешение на въезд номер 16857 выдано миграционным отделом Министерства магии Великобритании и Северной Ирландии. Въезд: разрешен.

– Ух ты, — пограничник цокнул языком и теперь смотрел на Станимиру с нескрываемым интересом. — Станимира Крам? «Уимбурнские осы»?

– Да, — кивнула она.

Словно очнувшись, пограничник еще раз огладил серую мантию и почесал нос.

– Так. Ладно. Вашу палочку, мистер…

Пако недовольно протянул ему палочку.

– ¬Уизли, — процедил он.

С палочкой Пако была проделана та же самая процедура: ее вложили в черный блокнот, правда, теперь пограничник наклонил блокнот так, что Станимира не могла увидеть ни слова.

– Франсиско… Франсиско Джордже Альфредо Уизли, — прочитал он медленно.

– Хорхе, — казалось, Пако готов был его убить. — Мое второе имя читается как Хорхе.

– Мистер Уизли, — пограничник поднял глаза на Пако. — Я не уверен, что вам разрешен въезд. Моя база… ничего не показывает. Я должен сообщить начальству.

– Я сам сообщил вашему начальству, — Пако достал из кармана сложенный вдвое листок бумаги. — Надеюсь, оно сможет вас убедить.

– О… Стивен Купер, заместитель главы консульского отдела, — человек в серой мантии пробежал написанное в листке глазами. — Да, конечно… Думаю, вы можете лететь.

– Спасибо, — по голосу Пако не было заметно, что он благодарен.

– Подождите, — пограничник смущенно улыбнулся. — А можно я вас сфотографирую? Просто… не каждый день у меня тут появляются игроки в квиддич.

– Ладно, — Пако махнул рукой. — Только побыстрее.

Пограничник достал из внутреннего кармана маленький фотоаппарат: это была обычная маггловская «мыльница», видимо, подпитанная немного с помощью магии.

– Я вообще-то должен ей снимать обстановку, — глупо хихикнул он. — Но вашу фотку я распечатаю и повешу у себя дома!

Подмигнув Станимире, Пако положил руку ей на плечо и постарался улыбнуться. Она тоже — кажется, улыбка вышла не очень натуральной. Фотоаппарат щелкнул.

До Лондона они летели, не разговаривая.

– Что за идиот, — наконец сказал Уизли, когда они уже подлетали к городу. — Ленивым задницам захотелось сегодня поработать.

– Никогда не видела пограничный контроль, — кивнула Станимира.

– Да, — Пако отмахнулся. — По идее, их два — французский тоже должен был быть, но всем часто наплевать… Волшебники же… Порох, метлы, аппарация… Тут разве за всеми уследишь. Смотри, а вон и наше поле для квиддича!

Они начали снижаться. Последняя тренировка перед матчем с «Паддлмир Юнайтед» должна была начаться через час.

– Сделай мне подарок завтра, — сказал Пако на прощанье.

– Подарок? Какой?..

– Порви их, Крам. У меня завтра день рождения, так что униженный «Паддлмир» будет самым лучшим подарком.

Оставив Станимиру на поле, он снова взмыл в небо и исчез в облаках, ни разу не обернувшись.

* * *

Стадион «Паддлмир Юнайтед» находится в лондонском районе Фулхэм. Отличная арена на 27 тысяч человек, и сегодня все места забиты. Когда за несколько часов до матча продажа билетов закрылась, у касс еще стояла огромная толпа. «Осы» приехали на стадион на командном автобусе. Станимире не хотелось ни с кем разговаривать: она села сзади одна, вытянула ноги и стала смотреть в окно, где медленно проплывали волшебные улочки. Периодически на улицах появлялись люди в желто-черных мантиях: они приветствовали автобус громкими хлопками и одобрительными криками. Кое-кто уже был пьян. Когда они приехали, трое сотрудников стадиона тут же проводили их в раздевалку. Станимира подошла к своему шкафчику. Новенькая желто-черная мантия с номером и фамилией. Черного больше — гостевая форма. Перчатки. Щитки. В шкафчике — бутылка воды и полотенце. Уже за час стали собираться люди. Крам встала у двери и стала наблюдать в щелку, как на трибунах «Ос» несколько людей спешно растягивают полотнище. Другие проверяли, чтобы на каждом сиденье лежал флажок — черный или желтый. Высокий парень в клетчатой кепке и белой майке с изображенной на ней черно-желтой мишенью следил за процессом: кажется, он тут был главнее всех. Перед тем, как вывести команду на поле, Мариса, накинув капюшон тренерской мантии, подошла к трибунам и, подозвав парня в кепке, сказала ему несколько одобрительных слов. Станимира не слышала слова, но главный болельщик радостно улыбнулся.

Команда молчала. Не было привычных шуток и радостного возбуждения. Ибрагим Озил расстелил коврик и начал молиться прямо в раздевалке. Никто даже бровью не повел. Наконец в дверях появилась Мариса, и Захария Забини облегченно вздохнул.

– Через пять минут взлет, — сказала она спокойно. — Надеюсь, все помнят, какой квиддич нам сегодня нужен.

– Нам нужна речь, — Алиса Дуглас посмотрела на тренера. — Ты всегда произносишь речи перед важными матчами.

Мариса задумалась.

– Вряд ли я смогу уместить в пару минут то, что я хотела бы сказать, — подумав, сказала она. — Поэтому все просто: делаем что делается, и будь что будет.

Дверь раздевалки открылась. Послышался свисток судьи. Не особенно понимая, что происходит, на негнущихся ногах Станимира вышла из раздевалки и зажмурилась от яркого света.

– Состав команды гостей: Вратарь — Томаш Дудек. Загонщики — Стив Блэк, Перри Джером. Охотники — Дик Мюррей, Ибрагим Озил, Алиса Дуглас. Ловец — Станимира Крам. Помощник главного тренера Захария Забини. Главный тренер команды — Мариса Уизли. Судит матч арбитр высшей категории Джакомо Сфорца, Италия. Лайнсмены — Суми Чо, Корея, и Родриго Пирес, Бразилия.

Станимира поднялась в воздух и постаралась оглядеться. На трибуне «Ос» все махали флагами, приветствуя команду. Часть трибуны закрывали черно-желтые баннеры, а в центре фанаты растянули белое полотнище. «Крам, мы с тобой!», — гласили аккуратно выведенные черной краской буквы, и Станимира зажмурилась на секунду: правда ли это? Они ее знают?

– Помаши рукой трибунам, — сказал Озил. — Что ты как вкопанная? Они же ждали тебя!

И Станимира нерешительно подняла руку. Все битком забитые трибуны «Ос» ответили шквалом аплодисментов и криками «Крам! Крам!».

– Вот теперь хорошо, — Озил потрепал ее по плечу. — Молодец!

Она посмотрела на соперников — их темно-синие мантии колыхались на ветру. У каждого слева блестела серебряная эмблема — две скрещенных камыша. Впереди стояли охотники — Станимира знала их всех по именам. Джейк Джейсон. Алекс Хобс. Давина Льюис. Затем загонщики — Максимус Фэтч. Милинда Мелберри. Вратарь — Ричард Файрфакс. И Аврелиус Кристенсон, ловец. Британская сборная в полном составе. Британская сборная, получающая деньги от Объединенной федерации квиддича, живущая в спонсорских домах. Зажравшиеся. Чуть ленивые. Британская сборная, от которой с презрением отказался Пако. Перед глазами всплывает статья в «Пророке»: Франсиско Уизли на заседании Визенгамота. «Я хочу играть в злой, честный квиддич, — на фотографии видно, что его руки дрожат. — Британская команда играет по схеме, которая мне претит, — она скучная. Они играют в квиддич так, как это было тысячу лет назад. Я хочу играть в тотальный квиддич. Я знаю, как». «Играйте в свой тотальный квиддич у себя в «Осах», а в сборной подчиняйтесь тренеру и Объединенной Федерации» — это обвинитель, главный тренер британцев сэр Марк Уорлок.

«Я против объединения, — Пако обводит взглядом зал суда. — Вы ведь поэтому меня сюда вызвали? Каждый игрок сборной должен быть за объединение команд по квиддичу, а я против. Я не хочу играть в такой команде. Это не честно. Вы заявили об объединении, а на самом деле не взяли ни одного игрока из Уэльса, Шотландии или Северной Ирландии! Ни одного! Вы оставили свой прекрасный состав. Вы только используете их стадионы и пилите их деньги!». «Значит, там нет достойных игроков!». «Да неужели!».

И теперь эти люди у Станимиры перед глазами. Кристенсон, ловец. Худенький, с узкими скулами и тонкими чертами лица. Кудрявый. Симпатичный, молодой, уверенный в себе. Хитрый. Мариса долго ее учила играть против Кристенсона, но это трудно. Чтобы играть против таких, как он, нужно уметь обманывать. Но он будет мыслить на два хода вперед. Он и сейчас смотрит так, будто знает всю ее подноготную.

Игра начинается. Озил пытается прорваться к воротам Файрфакса. Пас Мюррею. Пас Дуглас. Ее чуть не сносит бладжером, но Перри Джером отправляет его подальше мощным ударом биты. Желто-черные трибуны хлопают.

Трибуны поют. Трибуны сходят с ума. Хобс отбирает мяч и рвется к воротам Дудека. Удар. Томаш ловит, изогнувшись всем телом и почти падая с метлы. Бладжер пролетает в сантиметре от его лица и задевает Давину Льюс. Загонщик «Ос» Стив Блэк смеется и потирает биту.

Снитча пока не видно, и Кристенсон не двигается с места. Он выжидает. Станимира в четвертый раз облетает поле, ища глазами маленький золотой мячик. И вот, наконец, рядом к кольцами Дудека, после двадцати минут с начала игры, мелькает снитч. Станимира оборачивается, пытаясь прикинуть: сядет ли ей Кристенсон на хвост или нет. Он слишком далеко — у своих колец, пытается обойти Перри Джерома. «Не успеет», — думает Станимира, бросаясь за снитчем. Она пролетает пару метров и в ужасе замечает, что Кристенсон уже сидит у нее на хвосте. «Как? Как он успел?» — мысли проносятся в голове. Но он успел.

Она пытается собраться. В голове звучит голос Захарии Забини: когда противник садится тебе на хвост, он не видит снитч за твоей спиной. Но Станимира-то видит. Вот он, так близко… Она зажмуривается и ныряет вниз, пролетая в сантиметрах над землей, дотрагиваясь коленями до песка. Кристенсон бросается за ней, но не рассчитывает расстояние и почти падает лицом в песок. Крам что есть силы дергает метлу на себя. Ветер бьет в лицо, руки почти не слушаются. Она взмывает в пике, прижавшись всем телом к метле. Снитч так близко, осталось только протянуть руку. У нее почти получилось. Но внезапно что-то происходит. Все тело пронзает чудовищная боль, как будто в нее несколько раз выстрелили. Станимира удивленно смотрит на пятно крови, которое окрашивает желтые треники в красный и пачкает мантию. Рука больше не может удерживать метлу. Станимира падает в песок. «Только не отключаться, только не отключаться» — шепчет она, видя, как к ней, расталкивая всех, бегут Мариса и Захария, как спускаются игроки обеих команд. Как Кристенсон аккуратно поднимает ее голову и бережно кладет себе на колени.

– Все будет в порядке, Крам. Только держись, — он сжимает ее руку. — Только держись.

* * *

Я опускаю палочку.

– Я сделал, что ты хотел, — говорю я. — Теперь отвяжись от меня.

– Малыш Поттер, — Скорпиус усмехается. — Ты промахнулся. Она жива. Ты никчемный колдун. Я всегда знал.

Он дает мне пощечину, и я не могу удержаться на ногах. Я падаю. На зубах скрипит песок.

— Прости меня, — шепчу я сквозь слезы. — Прости меня, Стани. Прости меня, Фран. Прости меня, Финист. Я должен был… Я должен был сказать раньше…

Уимбурнские Осы — Паддлмир Юнайтед

Место проведения: Паддлмир Арена, Фулхэм, Лондон

Количество собравшихся: 27 000

Время начала: 19-00 по Гринвичу

…— Несите ее в раздевалку!

– Стани! Посмотри на меня! — это Мариса.

Она держит ее за руку, и Станимира недоумевает: почему тренер так обеспокоена? Она ведь уже не чувствует боли. Но стоит ей приподнять голову и взглянуть на cебя, так все тело окатывает волна страха: в нескольких местах ноги покрывают глубокие раны.

– Не закрывай глаза, не закрывай глаза, — это командный врач. Его зовут Хельмут, он немец. На тренировках он обычно сидел на трибуне и сухо кивал ей при встрече. Он лечил ушибы и синяки и прописывал восстанавливающие зелья от ссадин и прочую фигню. Роль Хельмута в команде казалась Станимире какой-то даже незначительной, но сейчас, кажется, только он понимает, что происходит.

– Это Сектумсемпра, усиленная в несколько раз. Тот, кто стрелял, промахнулся, — говорит он на бегу.

Станимиру приносят в раздевалку. Хельмут дает ей ударную дозу бадьяна, раны затягиваются на секунду, но продолжают кровоточить. От боли темнеет в глазах. Станимира не хочет плакать, но слезы появляются против воли, и она не может их контролировать.

Еще бадьян. Становится легче. Но раны снова открываются, и кровь прорывается наружу. Каждый раз боль становится острее.

– Это не просто Сектумсемпра, — Хельмут делает ей укол, пока два его помощника держат ее, чтобы она не металась. — Это что-то еще.

Из раздевалки слышно, что на трибунах началась драка. Станимира живо представляет себе эту картину: фанаты «Ос» думают, что на нее напал кто-то из болельщиков противника. Дверь в раздевалку заперта, но, конечно, туда кто-то ломится. Один удар, другой, третий. Тот, кто за дверью, останавливается на секунду, пытаясь подобрать нужное заклятие, и, наконец, угадывает. Дверь открывается. Станимира в ужасе думает, что там репортеры или фанаты, но нет. Через секунду дверь снова захлопывается, и она видит Пако. Он тяжело дышит.

– Ты как? — спрашивает он одними губами.

– Дерьмово, — отвечает Стани также.

– Хельмут, — он дергает врача за рукав белой мантии. –Хельмут, послушай.

– Отойди, –Хельмут грубо отмахивается. Руки у него в крови. Он промакивает ноги Станимиры чистым полотенцем.

Но Пако не отходит.

– Хельмут, это не просто Сектумсемпра, — говорит он скороговоркой. В этот момент боль становится очень сильной, и Станимира утыкается лицом в мантию Захарии Забини и кусает губы до боли, давясь слезами. Плакать при Пако почему-то стыдно.

– Я знаю, — Хельмут поворачивается и смотрит на Пако, как на идиота. — Я врач. Тут было два заклинания…подряд. Раны открываются через секунду после бадьяна — так быть не может.

– Это Блестем. Румынское запрещенное заклинание… Поэтому раны не закрываются, — сказал Пако уверенно.

– Блестем? — Мариса удивленно подняла глаза на сына. — Но… черт, разве его можно… вместе с Сектумсемпрой?

– Уверен? — Хельмут посмотрел на Пако недоверчиво, но выбора все равно не было. Пако кивнул.

С видом «лучше бы ты был прав» он вытащил из медицинского чемоданчика какой-то пузырек.

– Насколько я знаю, Блестем — это больше проклятие. Это настойка на четырехлистном клевере, должно помочь. Пей.

Станимира схватила пузырек и осушила его одним глотком. После горьковатой жидкости ей тут же стало легче. Почувствовав, что боль отступает и раны медленно начинают затягиваться, она попыталась подняться, но Хельмут снова уложил ее на носилки.

– Этого хватит минут на двадцать. Потом снова откроются. Тебе нужно в больницу.

Двадцать минут. Станимира чувствовала себя уже совсем хорошо. Настолько хорошо, что, казалось, снова могла выйти на поле. Когда Пако заходил в раздевалку, она краем глаза заметила, что на трибунах творилась настоящая вакханалия. Вспышки. Крики. Кулаки. Горящие сиденья. И чем дольше она будет оставаться здесь, тем хуже будет тем, кто остался там. Невзирая на протесты Хельмута, она села и огляделась.

– Что сейчас будет? Игру отменят? — спросила она Захарию и Марису.

– Да, будет переигровка. Ничего страшного, — Мариса ответила спокойно.

– Мне нужно на поле.

Она думала, что после этой фразы все начнут протестовать, но все просто молчали и смотрели на нее, как на сумасшедшую.

– Ты хочешь, чтобы я сообщила твоему отцу о твоей бесславной смерти или как? — это Мариса. Голос звучит твердо и жестко. — Так, заранее.

– У меня есть двадцать минут, — Станимира не смотрит в глаза тренеру. — Дайте мне доиграть их.

– Там тот, кто пытался тебя ранить. С ума сошла? — Захария берет ее за мантию и заглядывает в глаза, пытаясь найти там признаки сумасшествия.

– Его поймали. Я видел, — вступает в разговор Пако.

– Кто это? — спрашивает Алиса Дуглас.

– Какой-то… ненормальный фанат. Прошел через охрану… Он уже в Министерстве.

– Porque no te callas, Paco!* — Мариса шипит по-испански и бросает на сына испепеляющий взгляд.

– Вот, — Станимира цепляется за слова Пако, как утопающий за соломинку. — Все безопасно. Я просто выйду… и… они увидят, что со мной все в порядке.

– Не надо, — почти взмолился врач Хельмут. — Как же ты успеешь поймать снитч… А если не спустишься, то раны откроются опять…

Мариса думает несколько секунд, потом коротко кивает на дверь.

– Остаются игроки, я и Захария. Прошу остальных выйти. Тебя — в первую очередь, — показывает она на Пако и он, круто развернувшись, хлопает дверью раздевалки.

За ним уходят врачи.

Мариса смотрит на часы.

– Они выпустят Дракера, — говорит она коротко. — Я знаю эту сволочь Керча: он специально ждал тайм-аута, чтобы выпустить Дракера. И он сделает это сейчас.

– Что не так с Дракером? — Станимира аккуратно поднимается с носилок.

– В прошлом году Пако проломил ему башку бладжером. За дело — закрывал Мюррея, а тот нарвался. Он только-только восстановился. И, поверь, он тебя достанет.

– Дракер, — Станимира попыталась усмехнуться. — Рифмуется с «факер». Я справлюсь.

– Еще бы, — возражает Мариса. — В нормальном состоянии — да. А если он попадет тебе по ногам? А если ты упадешь?

– А если нет? — Станимира гордо задирает подбородок. — А если нет?

– Мы…сделаем все, чтобы этого не произошло, — медленно произносит Перри, и Стив кивает.

– Не достанет, — голос подает Ибрагим Озил. — Мы тоже… закроем.

– Мы сыграем… в тотальный квиддич, — вторит ему Томаш Дудек. — Мы их запутаем.

– Мы выиграем!

– Даешь тотальный квиддич!

– Все будет круто!

Мариса вздыхает и смотрит на Захарию. Тот кивает.

– У вас десять минут, — говорит она. — Тебе, Крам, надо поймать чертов снитч за десять минут.

Станимира кое-как забирается на метлу. Сидеть неудобно, но она успокаивает себя тем, что руки у нее целы, а боль, черт с ней, на скорости ее не чувствуешь. Или чувствуешь?

– Десять минут, — повторяет Мариса, пока Захария открывает двери раздевалки.

Зажмурившись, Станимира вылетает на поле. Закат горит, и на фоне алого солнца горят трибуны. Зрелище страшное, но оторваться от него почему-то невозможно.

Она машет им что есть силы.

– Все окей, — кричит она, но ее голос тонет в общем гвалте. — Я в порядке!

Не сразу, но трибуны успокаиваются. Судья Сфорца свистит. Станимира замечает, что арбитр смотрит на нее с жалостью, ведь на тренировочные штаны и мантия до сих пор в крови. «Паддлмир» выпустил загонщика Дракера вместо Милинды Мелберри. Игра снова началась.

«Снитч…— лихорадочно думает Крам, облетая поле. — Где он может быть?».

Загонщик Дракер высматривает ее, как лев высматривает антилопу. Она знает этот взгляд: юниорский чемпионат по квиддичу. Тогда Пако не выпускал ее из виду ни на секунду. Казалось, он видит ее даже спиной — взгляд внимательных карих глаз следил за каждым ее движением, а потом он нанес точный удар битой. Удар, который стоил ей запястья и снитча. «Не такая уж это была и травма, — думает сейчас Станимира. — По сравнению с настоящим квиддичем».

Квиддич всегда считался злым, опасным спортом. Спортом, где никуда не денешься от травм, падений, крови. Волшебные зелья лечат все это почти за сутки, но ведь первую боль они не уменьшают. Больно каждый раз. «Как ты не боишься испортить лицо?» — спрашивала ее школьная подруга Моника, когда Станимира приползала с тренировки с очередной ссадиной. Крам только плечами пожимала: больно, конечно, но это квиддич. Но то, что может быть так больно и так страшно, как сегодня, она и подумать не могла.

Счет 50-30, ведет «Паддлмир». У загонщика Дэна Дракера — голубые глаза навыкате. Коротко подстриженные рыжеватые волосы. Тяжелая челюсть. Судя по всему, он не очень высокий. Он держит биту наперевес, высматривая подходящий бладжер. Все ли ему равно, что ее только что ранили? Определенно, да. Он замахивается и бьет прицельно.

– Привет, — ее внезапно закрывает собой Ибрагим Озил. Бладжер попадает ему в плечо. — Делай, что и я.

Станимира не успевает удивиться, что делает охотник рядом с ловцом: они несутся по флагу, вдоль левой кромки поля. Дракер бьет еще раз, на этот раз Озил и Крам, не сговариваясь, поворачивают к собственным воротам.

Они пусты. Дудека нет у колец. Вратарь «Ос» закрывает ее от Дракера спереди. В этот момент охотники «Камышей» пытаются прорваться к кольцам и даже разыгрывают комбинацию, но Озил неожиданно ловит квоффл и бросает его Перри Джерому, который отбивает мяч битой. Квоффл перехватывает Мюррей и, нырнув под кольца Дудека, уводит за собой второго загонщика «Паддлмира», Фэтча. Фэтч несется за ним на бешеной скорости, но тут в него врезается Алиса Дуглас. Она врезается в него, как настоящий загонщик, как тафгай*, силовой игрок, а не легкая девочка-охотница. От неожиданности Фэтч падает.

– Тотальный квиддич, — шепчет Станимира восхищенно.

Секунды идут. Ей удается заметить снитч — он мелькает у колец «Паддлмира», но чтобы туда прорваться, надо пролететь все поле и обойти всех игроков. Собравшись, она делает рывок вперед. Бладжер свистит где-то над ухом. Стив Блэк сносит на полной скорости Алекса Хобса, тем самым освободив ей дорогу к кольцам. Кристенсон уже там, ему остается пролететь от силы метров сто, чтобы добраться до снитча.

«Не успею», — проносится в голове у Станимиры. Но тут в памяти снова возникает юниорский чемпионат. Вместо того, чтобы нестись за Кристенсоном, она круто разворачивается и кричит через все поле.

– Эй, Дракер-факер! Я здесь!

Дэну Дракеру не надо повторять дважды. Рыбьи глаза так и готовы выпрыгнуть у него из орбит, и он со всей силы посылает ближайший бладжер в ее сторону. Секунда. Станимира не двигается. В последний момент она резко отклоняется вправо, кое-как держась руками за древко. Бладжер со свистом пролетает и сносит Кристенсона, который протягивает пальцы к снитчу. Крам поворачивается и забирает золотой мячик, победно поднимая его над головой. Упавший в песок Кристенсон не ранен — он отплевывается и заламывает руки. Дракер бросает биту. Игра закончена. Пятна крови на трениках снова начинают мокнуть.

«Конец…Конец!» — Станимира снижается и падает в песок, все еще не выпуская снитч из рук.

* * *

Над Буэнос-Айресом сгущаются сумерки. Алый, кровяной закат прорывается через фиолетовую толщу облаков. Рынок на площади Доррего уже закрылся: последние лавочники спешно убирают свой товар, чтобы успеть домой до темноты. Мариса видит закат дважды за сегодняшний день, и это удивительно. В Лондоне уже темно, а в Буэнос –Айресе солнечный свет спорит с хмурым небом. Она сидит в маленьком кафе на улице, читает утреннюю газету и греет замершие руки о чашку черного кофе.

– Hola*, –Пако появляется из-за угла и сконфуженно машет матери.

Он не ожидал увидеть ее в Буэнос-Айресе. Она здесь не появлялась с тех пор, как он приютил Фалькона: Пако всегда находил причины, чтобы приезжать к родителям в Лондон, а не принимать их у себя в жилище.

Но сегодня, после всего, она коротко бросила ему: «Nos vemos*». Это могло означать только одно: не просто увидимся, а увидимся в кафе, — том самом, угловом, у рынка, на площади Доррего, где они часто собирались с аргентинскими друзьями и родственниками. Она всегда так говорила, когда они собирались пойти туда.

– Hola, — Мариса улыбается. — Feliz cumple*.

Улыбка получается грустная. Пако садится рядом и заказывает чашку капучино.

– Как у тебя дела, ихо? — теперь Мариса спрашивает по-английски, но называет его по-испански hijo — сын.

Они редко говорят по-английски между собой. Несмотря на то, что за столько лет Фред и Джордж успели сносно выучить испанский, все равно Пако кажется, что когда они с матерью говорят на этом языке, то это как-то по-особому сближает.

– Все в порядке, — отвечает Пако, словно не замечая перемены. — Извините, я не хотел в этом году никаких торжеств. Отпразднуем как-нибудь потом.

– Понимаю, — Мариса кивает. — Отец готовит тебе подарок. Они с Джорджем с ног сбились: что же тебе подарить. В итоге придумали, но я не скажу… — Пако замирает: родители и дядя Джордж всегда дарят самые лучшие подарки. Маггловский компьютер. Новые, самые прекрасные метлы. Ночную поездку в кабинке машиниста метро. — Не разочаровывай его, — внезапно Мариса поднимает глаза и смотрит на сына прямо. — Прошу.

– О чем ты? — Пако пытается усмехнуться.

– Где ты его держишь?

– Кого? — сердце падает вниз.

– Финиста Фалькона, — Мариса говорит тихо, но, кажется, ее голос разносится по всему Буэнос-Айресу, проникает в каждую щель, в каждый дом, и его слышат все, все, все.

– Как ты узнала? — шепчет Пако.

– Блестем. Румынское проклятье. Опасное, ужасное проклятье, которое отменяет все противоядия. Его использовали только старые маги Дурмстранга, я видела его впервые… Откуда ты знал, ихо?

– Читал, — пространно отвечает Пако. — Ты же знаешь, я много читаю… книг по защите от темных искусств.

– Ты ведь видел уже его, правда? — Мариса усмехается. — Видел, как оно действует? Именно это: Сектумсемпра…Блестем! — и она делает жест рукой, словно в ней палочка.

Пако не остается ничего другого, как кивнуть.

– Да, — говорит он. — Да… Я лечил его… Сначала думал, Сектумсемпра или нечто подобное — накупил зелий. Но в итоге понял, что не могу его вылечить. Снова пошел в лавку… ту, что на проспекте Брасиль, у парка… Я спросил прямо: что делать, если раны снова открываются? Каждый раз? И старая ведьма сказала, что это и есть Блестем… И дала мне настойку клевера и еще всякие лекарства… Он сразу выздоровел… Сразу….

– Хорошо, — сказала Мариса. — И что же было потом?

– Он попросил спрятать его, потому что считал, что нападавший на свободе и в Дурмстранге его обязательно убьют. И я сделал это. И стал думать, кто мог покушаться на Финиста.

– Хорошо, — повторила Мариса. — Но скажи зачем, зачем было делать его членом аргентинской сборной?! Ты что, не понимаешь, что это скоро вскроется? Что вас дисквалифицируют? Он же игрок другой сборной, Пако! Он гражданин другой страны! Ты хоть представляешь, какой это скандал? Весь ваш чемпионат мира закончится, как только кто-нибудь попытается раскрыть личность этого Родриго Пахаро. Вот, — Мариса ткнула пальцем в газету. — Тебе интересно, как я догадалась? Тут и думать не надо: я одна из немногих по эту сторону экватора, кто знает, как выглядит Фалькон. Он выглядит, как Родриго Пахаро! Как бы ты ни пытался его изменить! И по-испански он еле-еле разговаривает — отличный игрок сборной, да? Прибавь к этому твою безумную уверенность, что Фалькон жив, и историю с проклятьем — тайна раскрыта.

Пако выслушал тираду матери молча.

– История со сборной — это не я, — сказал он. — Так захотел сеньор Альфонсо. Он сказал, ч т о мы впишем его по-тихому, чтобы он…

– Чтобы он что, Пако? Дьос!* — Мариса выдохнула. — Ты серьезно полагаешь, что тренер мог захотеть, чтобы в его сборной играл скандально пропавший гражданин другой страны? Он, что, хочет платить миллионы галлеонов неустоек и фигурировать в каждой газете как идиот и предатель?

– А как же тогда? — оторопело прошептал Пако.

– Не знаю. Легиллименция. У тебя вся сборная заколдована! А ты даже этого не замечаешь.

– Фалькон… сделал это?

– Дьос!

– Понял.

– Пако, — Мариса покачала головой. — Я знаю, чего ты хотел. Мы всегда давали тебе свободу, надеясь, что ты будешь отвечать за свои поступки. Ты дурил на юниорском чемпионате — мы молчали. Тебя выгнали из страны — это был твой выбор. Но сейчас… ты зашел слишком далеко. И нам надо придумать, как вытащить тебя, пока не стало поздно.

– Я знаю, — Пако ставит кулаки на стол и опускает на них голову. Щеки пылают. Он готов заплакать. — Но я также знаю, знаю, кто покушался на Фалькона… Я догадывался давно, и вот сегодня, когда Стани ранили, я понял… И мне надо доиграть этот матч, мама, мне надо его доиграть.

– Значит, мы будем играть вместе, — Мариса делает последний глоток уже остывшего кофе.

Примечания

Porque no te callas? — Почему бы тебе не заткнуться? (исп)

Тафгай — от англ. Tough guy, «крутой парень». В хоккее: силовой игрок, вышибала, охраняющий лучшего игрока команды

Hola — читается как «ола». «Привет» на исп.

Nos vemos — увидимся (исп)

Dios — Бог. Dios! — О Боже! (исп.)

Feliz cumple — сокращенное разговорное от Feliz cumpleaños! — С Днем Рождения! (исп.)

Виктор кашлянул и тут же зажал рот рукой: не дай бог она проснется. Но Станимира спала крепко. Он расправил одеяло, тоскливо посмотрел на белые больничные стены и вздохнул. Сердце сжималось так, что хотелось лезть на стенку. Казалось, что все слезы, страхи, эмоции застряли у него в горле и мешали дышать. И вот он хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Но на лице по-прежнему не дрогнул ни один мускул.

Мариса приходила утром. Господи, как же он на нее злился. Когда Станимира упала, а потом снова вылетела на поле, он уже знал, что убьет Марису Уизли, свою лучшую подругу. Единственную подругу, если быть честным. Он стоял, кашлял от дыма, который проник даже на вип-трибуны, и сдерживал себя из последних сил, чтобы не закричать.

Но когда в дверном проеме палаты он увидел ее, то злость куда-то испарилась.

— Зачем? — только и смог произнести Виктор, глядя ей в глаза.

— Прости, — ее губы скривились. Она готова была заплакать. — Я не могла по-другому. Я не могла... Ты же был там, на трибунах. Там пятьдесят раненых. Из них двое — очень тяжело. Если бы она не вылетела на поле, то они бы поубивали друг друга. И она бы никогда себе этого не простила. Она знала это. Я знала. Я боялась, но я не могла по-другому, Вик.

Виктор опустил глаза, слушая сбивчивые объяснения. Он знал, что она не могла.

— А если бы она снова упала? Если бы что-то случилось с моей дочерью? — он прошептал. — Что тогда?

— Я поставила десять министерских работников из отдела чрезвычайных ситуаций по периметру поля. Если бы она начала падать, они сразу бы вмешались. Они бы просто не дали бы ей упасть. Но дело не в этом, — Мариса посмотрела на Виктора. — Мы оба знаем, что квиддич — опасный спорт. С ней может что-то случиться. Со мной, с тобой, с Пако может что-то случиться. Это квиддич. Мы должны как-то это принять.

— Я тащил Франсиско в подтрибунное помещение на матче с Мексикой. Он был весь в крови, — безучастно кивнул Виктор. — Южноамериканский чемпионат — это какой-то ужас.

— Он не может оттуда уйти, — вздохнула Мариса и присела на кровать, где спала Станимира. — Там лучший квиддич. Это правда. И когда трибуны рукоплещут ему, когда он знает, что это такое — собирать стадионы... Когда тысячи людей приходят не просто на матч, а приходят посмотреть на тебя...

Виктор обнял подругу и погладил по голове. Он знал: когда-то давно они оказались сначала в сборной Дурмстранга, потом в «Осах», потом стали тренерами. Они были рабами мира квиддича, они не могли без него жить, и самое ужасное — они оба втянули в этот дикий мир своих детей.

— Я дурак, — просто сказал Виктор, — надо было сказать ей: бросай ты этот квиддич. Делай, как все девчонки в Дурмстранге: выходи замуж, обустраивай дом, принимай гостей... Но нет: я сказал ей, что гоняться по полю в поисках золотого мячика — это лучшая судьба для молодой волшебницы.

Мариса тихо рассмеялась:

— Угу, пекла бы пироги, состояла бы в каком-нибудь благотворительном обществе и собиралась бы по воскресеньям на великосветский чай с такими же клушами.

— Ужас какой, — Виктор поморщился. — Не продолжай!

* * *

— Папа? — голос Станимиры вернул Виктора к реальности.

— Проснулась? — он заботливо подоткнул одеяло. — Как самочувствие?

— Намного лучше, — она улыбнулась. — Врач сказал, завтра поеду домой, а со следующей недели могу тренироваться. Правда, вот здесь шрам останется, скорее всего, — она откинула одеяло и показала на голень, — но, как ты понимаешь, я не слишком расстроена.

— Ты во всех газетах, — Виктор улыбнулся в ответ и помахал «Спортивным пророком». — Приходит куча писем от болельщиков, но я попросил переправить их все в дом Уизли. Пока отдыхай.

— О, дай почитать, — Станимира выхватила газету из рук отца и, пробежав взглядом по первой полосе, где была напечатана ее крупная фотография, сразу же полезла в конец.

— Тебе не нравится снимок?

— Почему? Отличный, — ответила она рассеянно. — А где Южная Америка? У них ведь еще не закончились отборочные?

— Кажется, на десятой странице, — сказал Виктор.

— Нашла! Вот, точно, у них сегодня была вторая игра с Уругваем. Странно, ее отменили. Не знаешь, почему? У них там какой-то крутой парень, Пахаро, забивает в каждом матче!

— Да, тоже беспорядки на трибунах, наверное, — невнятно промычал Виктор, решив не расспрашивать, с каких пор дочь читает газету с конца. — Я пойду, а ты отдыхай. Завтра отвезу тебя к Уизли. Не хочешь пожить дома, пока не поправишься?

— Я побуду у Уизли, — поспешно ответила Станимира . — Просто ты же почти не бываешь в Лондоне, и что я буду делать одна...

— Конечно, — Крам улыбнулся, вспомнив, как пару месяцев назад она закатывала сцены из-за того, что ей не хотелось жить у них. — Ну что, пока?

— Папа, — Виктор уже остановился в дверях, когда Станимира его окликнула. — А... Пако не был в Лондоне после того, как игру отменили?

— Не знаю, — пожал плечами Виктор. — Мы виделись вчера, сегодня — нет. Я передал ему подарок.

Дождавшись, когда за отцом захлопнется дверь, Станимира снова открыла газету на странице, где была турнирная таблица Южной Америки. Он был в Лондоне. Почему он до сих пор не пришел ее навестить? Она подумала, что он придет в тот же вечер, что ее положили в больницу. Или следующим утром, когда она уже была на осмотре у бородатого доктора Дэбса. Но он не пришел ни утром, ни вечером, ни на следующий день. У Станимиры побывал весь состав «Ос» (что было, безусловно, приятно), Хьюго, Мариса, Захария, отец и бабушка с дедом. Все родственники и приятели из Дурмстранга прислали подарки. Пришло даже письмо от Моники и Януша — Моника сообщала, что они гостят у родителей Януша в Кракове и решают, стоит ли вернуться в Дурмстранг для сдачи экзаменов. Пришло еще одно письмо — без опознавательных знаков, в простом белом конверте. «Поправляйся скорее, — было написано аккуратным женским почерком. — Высылаем пакет леденцов, чтобы тебе было повеселее. С любовью, Гермиона и Рон Уизли». Станимира не знала, как относиться к этому письму, но леденцы все же попробовала, а конверт на всякий случай спрятала от отца. Только вот Пако не пришел и не написал ни строчки. И почему-то Станимире было от этого нестерпимо грустно. Еще недавно они болтались по Парижу, а потом он ломал дверь раздевалки, чтобы сказать Хельмуту, как ее лечить... «Может, я просто придумала, что он стал лучше ко мне относиться?» —думала она, глядя на страницу «Спортивного Пророка». За окном сгущались сумерки, и пора было зажечь свечу.

— Только не говори, что тебе интересно, что творится в Южной Америке, — от голоса, прозвучавшего прямо над ухом, Станимира вздрогнула.

— Как ты зашел? — обернулась она, захлопывая газету. Пако опирался на метлу. Под глазом был новый синяк. Нос распух. Он был одет в темную дорожную мантию с капюшоном, из-под которой виднелся серый воротник поло, подвернутые джинсы и голубые кроссовки «Нью Бэлэнс».

— У тебя окно раскрыто, — бросил он небрежно. — Ты забыла, что мы со стариной «Нимбусом» неразлучны. Вот, кстати, я принес тебе кое-что, — и он протянул ей коробку «Шоколадных лягушек».

— Ух ты, особая серия к Чемпионату мира по квиддичу. Сборная Сербии, — Станимира вытащила одну из карточек. — Это наш ловец, Милан Стойкович. Он очень крут.

— Правда? — Пако присел на кровать. — Тебя ведь завтра выписывают?

Крам кивнула.

— Мы будем праздновать мой день рождения. Так, ничего особенного. Семейные посиделки. Жалко, Виктора не будет... Он никогда не ходит на мои дни рождения... ну, из-за Хьюго. Но мы вчера отлично посидели в «Голове Шекспира» — оба пили чай, как дураки. Спасибо за подарок. Когда вы успели его заказать?

— Еще в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, — смущенно сказала Станимира. — Я просто заметила, что у тебя все костяшки сбиты. Ты ведь из тех загонщиков, кто считает, что в перчатках неудобно держать биту.

— Да,— Пако рассмеялся. — Точно.

— Эти тебе понравятся. Они очень тонкие. Это из магазина в Бухаресте, они шьют лучшие перчатки для игроков в квиддич... Даже не знаю, как они делают драконью кожу такой тонкой.

— Они классные, — в доказательство своих слов Пако поднял руки в черных перчатках. — Спасибо.

Последовало неловкое молчание. Станимира вспоминала, как ломала голову над тем, как сделать Пако подарок на день рождения, чтобы это не выглядело слишком претенциозно. Слава богу, вечером она получила письмо от Виктора, который пожаловался, что Пако надо что-то купить, но он не знает, что. Станимира написала, что ему можно купить спортивные перчатки в «Романии». Стоит только написать владельцу, Василе Греку, и он подберет нужные. Она очень надеялась, что у отца не вызовет вопросов ее решение присоединиться к традиционному подарку Пако на день рождения. До этого она отказывалась посылать ему даже дежурные открытки.

— Это тебе спасибо, — наконец сказала Станимира. — Если бы не ты...

— Не стоит, — Пако отмахнулся. — Я просто знал. Защита от темных искусств. Профессор Финч-Флетчли вложил в меня все, что мог.

— Да и вообще, — Станимира продолжила, — В последнее время столько всего было.

— Да ладно тебе.

— Круто, что мы теперь друзья, — выдохнула она.

Пако поднял глаза и выдавил свою фирменную усмешку.

— Да. Круто, что мы друзья, — сказал он, помедлив. И вдруг выпалил на одном дыхании, — Мне надо тебе кое-что сказать.

Станимира приподнялась на подушке и спрятала руки под одеяло. Ей казалось, что по рукам всегда можно определить, волнуется человек или нет. А она ужасно волновалась. Голос Пако немного дрожал.

— Давай, — сказала она как можно более непринужденно. — Что-то случилось?

— Наверное, — Пако посмотрел ей в глаза. — Пожалуй. Я помолвлен. С Аделиной Крамской-Фалькон. Мне показалось, что друзья должны о таком говорить. Правда же?

Ноготь большого пальца правой руки впился в ладонь левой, но она не заметила боли.

— Немного неожиданно, — она заметила, улыбнувшись. — Ну, поздравляю.

— И ты больше ничего не скажешь? — Пако, казалось, выглядел разочарованным.

— Да нет, — Станимира пожала плечами. — Знаешь, в Дурмстранге все без конца женились, поэтому меня такие новости не удивляют, ты уж прости. Хотя когда моя лучшая подруга Моника вышла замуж за нашего загонщика Януша, я была в шоке, — и Станимира рассмеялась.

— Почему? — тихо спросил Пако.

— Ну это же был Януш! Такой забавный толстый парень! Над ним вся школа прикалывалась. Ходили слухи, как-то под ним сломалась метла, и, падая, Януш придавил трех охотниц Шармбатона! И тут, представляешь, он и моя лучшая подруга!

— Забавно, — Пако нашел в себе силы улыбнуться. — Рад, что ты уже способна шутить.

— Славно поболтали, спасибо, что заглянул. И за лягушек, — Станимира подмигнула Пако. — А сейчас мне, пожалуй, пора поспать.

— Доброй ночи, — Пако помахал ей рукой в новой перчатке и, неловко огладив мантию, забрался на подоконник и шагнул в пустоту. Станимира видела, как мелькнул хвост его «Нимбуса».

На негнущихся ногах она поднялась и, превозмогая боль, подошла к окну и закрыла его на щеколду. Сделав два шага назад, она рухнула ничком поперек кровати и закусила губу.

Стало трудно дышать, словно в горле встал огромный ком. Нет, она не будет плакать. Она Крам. Крамы знают, что такое настоящая выдержка. И она не будет плакать, даже если никто не видит.

* * *

Утром того же дня Буэнос-Айрес.

Удар. Еще один. За годы тренировок Пако узнал, что битой можно не только отбивать бладжеры. Битой можно драться. И, повалив Фалькона на пол, он замахнулся для очередного удара.

— Подожди! — Финист выставил руку вперед.

Пако опустил биту и вытер кровь на лице рукавом мантии.

— Какая же ты мразь, Фалькон, ­ — сказал он спокойно. — А я идиот. Надо было отправить тебя в Дурмстранг сразу же, как только я тебя нашел. Ну и черт с ним, что тебя бы там грохнули.

— Я... не хотел, — пискнул Фалькон и, сев на пол, обнял колени руками. — Прости...

Квартира Пако была разгромлена. Повсюду валялись книги. Кресло было перевернуто. Рядом валялся торшер — Финист пытался им защититься, когда Пако бросился на него с битой наперевес. Сначала они швырялись друг в друга заклинаниями, но потом сцепились врукопашную.

— Какого черта ты всех обманул? Зачем тебе было в нашу сборную?

— Мне просто хотелось играть, как вы, — ответил Финист тихо. — Просто попробовать. Я не думал, что это так затянется.

— Ты не думал о том, что скажешь украинцам, когда вернешься? На месте твоего тренера я бы выгнал тебя из команды пожизненно, — Пако присел рядом.

— Я думал, просто попробую. А потом решил: у меня тут другое имя, и никто не узнает, что я— это я.

— Ты не думал о том, что Украина будет играть с Аргентиной?

— Мы не прошли отборочные...и... наши страны вообще никогда не встречались на турнирах.

Из груди Пако вырвался сдавленный стон.

— Кто — мы? Украина или Аргентина? Все кончено. Аргентинцев дисквалифицируют. Меня посадят. Тебя заклеймят как предателя.

— Ну, не все так плохо, — Финист мягко дотронулся до плеча Пако. — Я обещаю, что сборной Аргентины ничего не будет. Никаких санкций. Я обещаю.

— Господи, последний матч... Один несчастный Уругвай и все — мы проходим континентальный этап и едем на Мундиаль... Но нет!

— Я обещаю, Пако, — повторил Финист уверенно. — Клянусь своей жизнью.

— Твоя жизнь и так ничего не стоит, — сморщился Уизли.

— Ты хотел мне сказать кое-что важное, я помню, — казалось, Финист пропустил колкость Пако мимо ушей.

— Я разгадал загадку, Фалькон, — Пако безучастно изучал свои руки. — Я знаю убийцу, я знаю мотивы преступления, я все знаю.

Финист слушал правду о случившемся молча. Постепенно перед глазами стали возникать картины: вот он падает. Палочка. Блестем. Он истекает кровью. Свидетель. «Ты же не скажешь, Поттер?». Он улетает. Не понимает, куда лететь, но перелетает Черную речку и устремляется на запад. Только бы скрыться... Он добирается до Франции, самонадеянно думая, что тело птицы не знает человеческой боли, но он ошибается... Боже, как же он ошибается. Лететь становится все труднее, но внизу не видно земли — только темная гладь воды. Один час, еще один, еще один. Он падает вниз, думая, что захлебнется, но его прибивает к берегу, как мусор. Он делит еду с жирными белыми чайками. Где он? Судя по всему, где-то в Британии, но как понять, где именно?

Отдохнув, он решает долететь до Лондона, но на полпути понимает: за ним следят. Черный кот с рыжими подпалинами. Франсиско Уизли.

— И знаешь что, — произнес Пако устало. — Это не все. Помнишь о нашем уговоре? Я прячу тебя — ты даже не смотришь в сторону Крам. Помнишь?

Финист кивнул.

— Так вот, он отменяется, — продолжил он. — Она единственная, кто верил, что ты жив. Все это время верила. Никого не слушала... Она решила, что поедет в Дурмстранг, чтобы искать тебя. Понимаешь, о чем я говорю?

— О Господи, — прошептал потрясенный Фалькон. — Я не знал... Я... даже не догадывался, что она влюблена в меня... Какой же я идиот!

— Да уж, — Пако так и не поднял головы. — Я тоже.

Станимира уже полчаса бесцельно бродит по полю. «Бег спасает от депрессии», — прочитала она в каком-то журнале. Звучало заманчиво — несколько часов бега до изнеможения, и все будет в порядке. И плевать, что там доктор Дэбс говорит — она будет бегать. Но бегать не получается — слишком больно. Она даже ходит с трудом. Станимира просто шатается по пустому полю туда-сюда и ненавидит себя за то, что не может убежать далеко-далеко. Гости уже начали разъезжаться— восемнадцатилетие Франсиско Уизли отпраздновали в кругу родственников и близких друзей. Обе бабушки. Оба дедушки — Пако называет мужа-маггла бабушки Луисы дедушкой, делая вид, будто не помнит, что в нем течет кровь Малфоев. Многочисленные дяди со стороны Уизли с женами и детьми, заглянувшие нанадолго, чтобы поздравить именинника и подарить ему что-нибудь симпатичное и бесполезное. Приезжали Рон, Гермиона и их дочь Роза — в этот момент Станимира выскочила в коридор, чтобы не попасться им на глаза. Роза была худенькой, нескладной девочкой с хвостиком медно-рыжих волос. «Так странно, — думала Крам, разглядывая незнакомку из своего укрытия, — она сестра Хьюго и Пако, но мне — нет». Впрочем, в Дурмстранге подобные вещи не были редкостью, но все равно смотреть на такую странную и угловатую Розу Уизли было чудно. Хьюго тоже был здесь — как всегда, держался особняком, сидя в углу и жуя огромный кусок торта. Кажется, он хотел поговорить, но Станимира сознательно его избегала — не хватало еще, чтобы Гермиона видела, что они сдружились. Она-то наверняка была не в курсе.Пако весь день ходил грустный, словно ему до лампочки все эти праздники, и Станимира старалась лишний раз с ним не заговаривать, и как только представился удобный случай, тихонько вышла. Лучше бродить по полю в одиночестве, чем сидеть там за общим столом и смотреть в глаза Пако.

* * *

— Привет, — незнакомый голос заставляет Станимиру вздрогнуть и обернуться. Перед ней стоит Рокси Уизли. Кожа цвета крепкого кофе с молоком. Насмешливые карие глаза. Нос, чуть вздернутый на кончике, — совсем как у Пако. Блестящие тяжелые темные волосы, рассыпающиеся по плечам и прямой спине. И улыбка, обнажающая идеально ровные жемчужные зубы. Пако всегда относился к двоюродной сестре, как к родной. Они были лучшими друзьями, бандой, которую никто не мог победить. Станимире никогда не нравилась Рокси — как-то не вязался у нее образ красотки из рекламы спортивных купальников с тем, что Рокси была загонщиком. Она перестала играть полгода назад, выскочив замуж за друга детства Сашу Фирса и получив работу в редакции спортивного журнала. «Боже, какая там редакция, — сказала Станимира Монике, когда ей прислали первый номер журнала «Кви», — по-моему, они ее просто из-за внешности держат. Ты серьезно считаешь, что она может писать статьи?».И вот теперь Рокси стояла перед ней — с метлой наперевес и до неприличия приветливая.

— Хай, — ответила Станимира в ответ как можно более равнодушно.

— А у меня тоже сегодня день рождения, — прощебетала Рокси. — Мы с Пако родились в один день... Он еще не знает, что я здесь. Я написала, что не приеду... Это сюрприз.

— Круто, — Станимира пожала плечами. — Ну, приятно было повидать тебя. Она собралась уходить, но Рокси ее остановила:

— Постой, — сказала она быстро. — Ты тренируешься?

— Типа того, — Станимира бросила взгляд на метлу, прислоненную к кольцам.

— Можно я посмотрю?

— Я не очень люблю, когда на меня смотрят, — вздохнула Станимира и, подумав, добавила, — Если хочешь, давай полетаем вместе.

Рокси, казалось, была смущена:

— Не стоит, я не хочу тебе мешать.

— Вдвоем летать веселее, — Станимира удивленно подняла брови. Она думала, Рокси согласится сразу же, без долгих уговоров. —Можем просто побросать мяч в кольца или прогуляться до Кэнери-Уорф*, например... Там неплохо. Или еще куда-нибудь. Она предлагала нехотя, думая, что летать с Рокси все равно веселее, чем общаться с Пако. Тем более, отказ великолепной Рокс льстил Станимире. «Она боится, — усмехнулась она про себя, — давно не летала и боится опозориться».

— Я не могу, — просто сказала Рокси. — Не сегодня.

— Ты уже с метлой, но летать не собиралась? — Станимира усмехнулась, чувствуя какое-то садистское удовольствие, когда Рокси смутилась еще больше.

— Ты ведь не знаешь, почему я перестала играть, — ответила она тихо.

— Кажется, замуж вышла. Это, как правило, мешает полетам.

— Я вышла замуж раньше, сразу после школы, — ответила Рокси, словно оправдываясь. — Дело не в этом. Ты не смотрела игру «Ос» с «Торнадос»?

— Я была в школе, так что нет,— название команды, в которой должен был играть Финист, все еще отдавалось в сердце болезненным эхом.

— Я упала с десяти футов.

— Это сколько?

— Три метра где-то.

— Подумаешь, — Станимира фыркнула. — Ты бы еще сантиметры считала.

— Я была беременна, — голос Рокси звучал спокойно, буднично.

— Ты была... что? — в ту же секунду Станимира почувствовала жгучий стыд за свои дешевые попытки казаться крутой.

— Я никому не сказала, — продолжила Рокси. — Ни Саше, ни папе — никому. Я подумала: выйду в последний раз на поле, ничего не случиться. Я упала — просто не удержалась на метле, даже никто не толкал. Боже, как Мариса плакала. Она считала, что должна была догадаться.

— Какой был срок?

— Восемь недель.

— Черт.

— Пако, когда узнал, обвинил во всем Сашу. Он сказал, что тот обещал ему беречь меня и не уберег. Зря он так — я ведь сама...

— Фирс поэтому ушел из «Ос»? — Станимира закрыла рот рукой.

— Да, — Рокси кивнула. — Играть в одной команде с Пако было невозможно, и как только предложили классный контракт в Чехии, мы уехали... Жили в Бирмингеме, потом переехали в Прагу окончательно. Они с Пако не общаются, а я с тех пор не летаю.

— Прости, — выдавила из себя Станимира, — но почему ты сегодня с метлой?

— Я иногда просто ставлю метлу низко-низко и сижу так, думая, как раньше могла подняться в небо. Сейчас даже верится в это с трудом. Я бы посмотрела на тебя. Мне нравится, как ты летаешь.

Образ красотки из рекламы купальников разбился на мелкие осколки. Станимира стояла, ковыряя носком кроссовка песок и не зная, что сказать. Рокси смотрела отстраненно. «А ведь говорили, они с Пако были главными сорванцами в школе», — мелькнуло в голове.

— Ты знаешь, не сегодня, — попыталась она улыбнуться. — Может, пойдем к празднующим? Там наверняка уже торт и свечки.

— Конечно, — кивнула Рокси. — Пойдем.

Они вернулись в дом. В «Сорванной башне» остались только ближайшие члены семьи Пако — родители и Джордж. Сам именинник стоял спиной ко входу и не мог видеть ни Рокси, ни Станимиру.

— А теперь долгожданный подарок! — торжественно объявил Фред. — Мы с твоей мамой и дядей долго думали, что сейчас тебе нужнее всего. И поняли: тебе нужны перемены. А как известно, перемены начинаются с хорошей прически.

Пако непонимающе уставился на отца.

— Прошу любить и жаловать — Себастьян Клебер! — продолжил Фред.

Раздался хлопок аппарации, и прямо посреди комнаты в розовом облаке появился худой высокий человек. Он был одет в приталенную голубую рубашку и темно-синие брюки. На длинную шею был намотан мягкий серый шарф. Притопнув ботинком из дорогой потертой кожи, он всплеснул руками и улыбнулся во все тридцать два зуба. Его лицо вряд ли можно было назвать красивым, но что-то в нем все-таки было: изломанный длинный нос, тонкие четко очерченные губы и большие голубые глаза, обрамленные пушистыми, девичьими ресницами. Короткие черные волосы гостя были стильно уложены.

— Мариз! — воскликнул он, грассируя. — Сколько же мы не виделись? Месяц?

Они расцеловались с Марисой.

— С того жуткого ужина в «Рулс»*, когда ты увидел какую-то девицу в капроновых чулках и не смог съесть десерт, — сказала Мариса, посмеиваясь.

— Боже, я видел ее задницу, толстую задницу! — причитал Себастьян, пожимая руку Фреду и Джорджу. — Ну, не будем об этом! Я слышал, тут кого-то надо постричь?

Фред и Джордж, прыснув со смеху, показали пальцами на Пако, который, казалось, совершенно не был рад такому раскладу.

— Какой кошмар! — лицо гостя скривилось. — Юноша, когда вы в последний раз ходили к стилисту?

— Никогда, — буркнул Пако, трогая руками свои отросшие космы. Оно и видно! — кивнул гость и, вытащив из кармана рубашки черную тонкую палочку, взмахнул ей. Когда облако душистого розового дыма рассеялось, Пако оказался сидящим в парикмахерском кресле перед зеркалом с лампочками. На Себастьяне появился черный фартук, из которого торчали ножницы и расческа.

— Я стригу, как маггл, руками, — рассказывал он, причесывая Пако. — Никогда не понимал эту парикмахерскую магию. Как же можно было запустить себя! Мариз, куда ты смотрела?

Фред и Джордж падали со смеху, а Мариса только разводила руками. Лицо Пако выражало мировую скорбь. Он попытался встать, но Себастьян усадил его обратно в кресло.

— Какое все-таки чудесное имя дали тебе родители, — продолжал Себастьян, ловко состригая пряди Пако ножницами. — Франсис — значит «француз»! — он произносил «а» в нос.

— Я Франсиско, — ответил Пако не слишком вежливо. — Франсиско без прононса, если можно.

— А он дерзкий, — Себастьян покрутил Пако в кресле. — Еще немного, выглядел бы не как аристократ, а как настоящий оборванец!

— Челку не трогайте!

— Придется подстричь, чтобы в глаза не лезла! А то совсем слепым останешься, красавчик! Сцена была уморительной, и Станимира, не выдержав, расхохоталась. В зеркале отражался новый Пако — волосы были заметно короче — в хвост теперь не заберешь. Густая челка по-прежнему лежала набок, только сейчас она не лезла в глаза. Такая прическа, признала Крам, шла Пако гораздо больше.

— Все, я закончил. Никаких денег — но вы все должны мне ужин, желательно, чтобы я не видел ничью задницу в колготках!— улыбнулся Себастьян. — Кстати, почему нас не познакомили? — и он посмотрел на двери, в которых топталась Станимира. Она испуганно обернулась на Рокси, но неожиданно ее не оказалось рядом.

— Cебастьян Клебер, — он достиг Станимиры в один шаг и протянул ей узкую руку.— Самый классный стилист в Лондоне. И самый дорогой, между прочим.

— Станимира Крам, — ответила она, — ловец «Уимбурнских ос».

Клебер критически оглядел ее с ног до головы — растрепанные волосы, черную футболку, простые синие джинсы, подвернутые, чтобы не испачкать на поле, кроссовки. Станимире показалось, что он заметил в ней все недостатки — каждый прыщ, обкусанный ноготь и пожелтевший синяк.«Вот, сейчас начнется, — думала она, представляя, как элитный стилист кривится и говорит что-то вроде: Боже мой, Мариз, это же кошмар!». Но вместо этого Себастьян тепло улыбнулся.

— Какая же ты шикарная! Хотя имя у тебя совершенно непроизносимое! Мариз, у тебя тут что, международный лагерь? Давай, признавайся, откуда ты!

— Мой отец — болгарин, а мать — сербка, — смущенно произнесла Станимира.

— У вас там на Балканах что-то добавляют в еду, так и знал, — вздохнул Себастьян. — Иначе как объяснить, что ты такая красотка! Я с ума схожу от этих волос! Но мне пора бежать — он поцеловал Станимиру в обе щеки и незаметно сунул ей в руку бумажку. — Приходи ко мне в салон, дорогая, — добавил он шепотом. — И я сотру с твоего лица это грустное выражение!

— Окей, — пробормотала Станимира.

— А бьянту!* — расцеловав всех присутствующих, в том числе и недовольного Пако, Себастьян Клебер растворился в розовом облаке. Зеркало и стул тоже исчезли, и Пако чуть не упал на пол.

— Ну, спасибо за подарок, — сказал он, усмехнувшись. — Шалость удалась! Знаю, вы давно прикалывались надо мной, но... А впрочем, мне даже нравится.

— Постой, Пакито, это еще не подарок, — Фред замахал руками. — Это мы сделали так, шалости ради. Подарок вот — и он протянул Пако белый надорванный конверт.

Он заглянул в конверт, извлек сложенный листок пергамента и стал читать вслух: «Уважаемый мистер Уизли, должен сказать вам, что у нас строгие правила — мы не допускаем командировки игроков перед важными матчами, даже на один вечер и даже за пять килограммов канареечных помадок, которые отгрузили сегодня утром. Но я сделаю это из уважения к вашей семье. С уважением, Ян Ружечка, главный тренер команды «Крылатые Подебрады».

— Что это? — Пако удивленно повертел письмо в руках.

— Сюрприз, — пожал плечами Фред.

— Пако, привет! — Станимира повернулась и снова увидела Рокси. Рядом с ней стоял светловолосый молодой человек, бывший вратарь сборной Хогвартса и «Ос». Лучший школьный друг Пако. Тот самый друг, с которым, как выяснилось только что, Пако смертельно поссорился полгода назад.

Она видела, как губы Пако дрогнули.

— Привет, — хрипнул он. И в следующую секунду бросился на шею Саше и Рокси, чтобы задушить их в объятиях.

* * *

Пако счастливо прикрывает глаза.

— Где Рокси? — сонно бормочет Саша. Он лежит рядом, на диване, подперев голову рукой. Они в башне, где Пако и Рокси провели детство. Дом Уизли назывался «Сорванной башней» именно из-за нее — странной пристройки ко второму этажу, где была огромная детская. В прошлом году, еще до ссоры, Пако и Рокси изменили башню до неузнаваемости, превратив ее в уютный чердак. Из старых вещей здесь остался только большой мягкий диван, на котором сейчас лежали старые друзья.

— Не знаю, — говорит Пако. — Наверное, пошла в душ.

— Так ты точно уверен, что это стоит делать?

— Да, — Пако кивает. — Я прижму их к стенке.

— С ума сойти. Живой Фалькон в твоей квартире. Это круче нашего оборотного зелья. Это круче даже моего путешествия во времени*. Уверен, что знаешь, кто нападал на него?

— Да, — бормочет Пако. Перед глазами недавняя картина: Станимира падает, и ему кажется, что упал он сам. Но самое ужасное — он видит, кто это сделал.

Он бежит к кромке поля, к охране. Главный бобби* оправдывается:

— Мистер Уизли, это же был Альбус Поттер, я не мог его не пустить! Я не...

— Обливиэйт!

* * *

Я лежу на мокром песке. Он застревает у меня под ногтями. Он в моих волосах, на моих зубах — этот чертов песок. Скорпиус стоит сзади — я чувствую, как его взгляд жжет мне затылок.

— Альби!

Сначала я вижу его кроссовки «Нью Бэлэнс». Потом полы черной мантии. Потом — наброшенную фанатскую розу*. И только потом —лицо.

— Фран! — шепчу я.

Он подбегает ко мне и стискивает в объятьях. У него мокрое лицо. Я утыкаюсь ему в плечо, как маленький.

— Альби Дамби, ну что же ты делаешь, ну как же ты так, — он гладит меня по голове.

Я все еще знаю, что Скорпиус смотрит на меня, но мне все равно. Я хочу домой.

* * *

— А вот я однажды не удержалась на метле и упала в реку. Я чуть не утонула — наглоталась воды, но потом как-то выплыла. Мы называем эту речку Черной, она впадает в Дунай. Но ее могут видеть только волшебники. Раньше так проверяли, волшебник ли перед тобой: говорили — перейдите через реку. Если он видел реку, значит, волшебник....

— Ты говори-говори, так легче.

— Так вот, она, эта речка, очень длинная и извилистая. Узкая, но утонуть там все равно проще простого. Они поднимаются еще выше. Станимира крепко держит Рокси за руку. Та не смотрит вниз и глубоко дышит. Под ногами — каналы Кэнери-Уорф. Ночи в Лондоне становятся холодными, ветер дует все сильнее, и с каждым новым его порывом Рокси крепче сжимает пальцы Станимиры. Рокси просит ее побольше рассказывать, и она рассказывает. Про жизнь в Дурмстранге, про деревню Стицку, про Белград, где живет часть ее семьи. Она еще не знает, может ли Рокси Уизли стать ее подругой, но держит ее за руку и старается сделать так, чтобы ее чудовищный страх ушел и больше никогда не возвращался.

Примечания

Кэнери-Уорф — Canary Wharf — деловой квартал на востоке Лондона

«Рулс» — Rules —лондонский ресторан в Ковент-Гарден

à bientôt! — до скорого (фр)

Бобби — bobby — прозвище британских полицейских

Роза — шарф фаната футбольного (обычно) клуба. Название «роза» происходит от английского rosette — это ленточка цветов клуба, которую прикалывали к груди европейские болельщики еще до появления моды на шарфы

Про путешествия во времени и другие приключения Саши, Пако и Рокси в детстве рассказано в фанфике «Дневник Чемпиона»

«Уимбурнские Осы» против «Холлихэдских Гарпий»

Регулярный матч чемпионата Соедиенного королевства

Место проведения: Уимбурн-Арена, Лондон

Количество собравшихся: 42 000

Время начала: 19.00 по Гринвичу

Счет: 300-340

– Привет.

Станимира лежит на скамейке в раздевалке. Закрывает заплаканное лицо руками, трет глаза. Один поток рыданий переходит в другой, и этому, кажется, не будет конца. Но вот слезы заканчиваются, и она просто лежит тихо. Как можно было так облажаться? Эта Люси Смит обманула ее на вираже, как дурочку. Надо было потянуть время. Надо было думать. Второй матч за «Ос» проигран, из героини и звезды — сразу в посмешище.

– Привет, ты меня не слышишь? — тренер Уизли кашляет, чтобы привлечь к себе внимание.

– Простите, — Станимира поспешно вытирает слезы. — Я должна была быть внимательнее.

– Ты ничего не должна была. Тебе стоило быть внимательнее*. Я люблю английские глаголы — в них много смысла, ты так не считаешь?

Станимира приподнимается на локтях, садится и роняет голову на колени.

– Не знаю, — бормочет она. — Чувствую себя полным дерьмом.

– Дело твое.

– Вы даже не скажете, что это не так?

– Честно говоря, это просто не слишком важно. Побеждает все равно не самый лучший. И успеха добивается не самый талантливый. Поэтому ты можешь быть полным дерьмом — меня как тренера это вполне устраивает.

– О чем вы?

– Ты не всегда будешь выигрывать, как бы хорошо ты ни играла. Если тебя некому побить, теряется смысл игры.

– У вас был самый ужасный проигрыш в жизни?

– Финал чемпионата мира. Кубок взяли болгары. Я ненавидела твоего отца. Мне было двадцать два. Через четыре года мы разбили их наголову. Ожидание реванша далось мне нелегко, но оно того стоило.

Мариса присаживается рядом и по-дружески толкает Крам в плечо. Та вздыхает — наверное, тренер права и не стоит принимать все близко к сердцу. Но в последнее время все идет не так.

Пако женится на Аделине. Вчера Аделина была в «Сорванной башне», и когда Мариса ушла, она выдавила из себя самую гадкую улыбку на свете.

– Крам, — протянула она своим тонким голосом, — неужели ты думала, что вы с Франсиско можете быть вместе?

– Я не знаю, — сказала Станимира, собрав остатки воли в кулак.

– Ты ничтожество, Крам, — Аделина накручивала на палец светлый локон, — ты бы никогда его не получила. С твоей внешностью и происхождением можно даже не пытаться.

Станимира хотела быть такой, как Мариса. Та бы точно нашла, что ответить. Она никогда не лезла за словом в карман. Станимира хотела быть такой, как Рокси. Рокси вытащила бы из ушей огромные серьги-кольца и избила бы эту Аделину, как черная девчонка из самого криминального квартала. Но Станимира не умела ни отвечать, ни драться. Поэтому она просто проглотила эту обиду, оставаясь непроницаемой. Поэтому прошипев «пошла ты», она твердым шагом направилась к выходу и хлопнула дверью.

Мариса не любит Аделину, это видно. Она даже не пытается быть вежливой, но Аделина старается этого не замечать. Зато Фреду и Джорджу невеста Пако приглянулась — они сами так сказали. Точнее, они сказали: «Да она просто чудо, давно не встречали такого классного материала для приколов!». Первое время они пробовали на ней какие-то помадки и микстуры из магазина, но им быстро надоело, и они тоже перестали ее замечать. Но Станимира не могла сделать вид, что ее нет. Потому что она была везде. Дома. В Косом переулке. Даже когда Крам болталась по центру Лондона в одиночестве, Аделина прикладывала все усилия, чтобы пересечься с ней и сказать пару гадостей.

– Почему ты так себя ведешь? Она так и будет тебя унижать? — Хьюго отхлебнул «Гиннесса».

Они стояли на улице у паба World’s End*.

– Все паршиво, Хью, — Станимира тоже пила «Гиннесс». Это был ее первый «Гиннесс», и он казался ей жутко горьким. Из-за меня мы проиграли «Гарпиям». Пако и Аделина… Это слишком.

– Почему тебя так беспокоит Пако? –Хьюго притворно удивляется. — Ты же раньше терпеть его не могла.

– Не знаю, — вздыхает Крам, — просто мне казалось, что он какой-то…

– Какой?

– Глубокий.

– А оказалось? Такой же, как все?

– Да, — еще один глоток. — Она же тупая. Пако умный. Я даже не знаю, о чем он с ней разговаривает.

– С чего ты взяла, что они разговаривают? — Хьюго усмехается.

– Меня тошнит. Дерьмо твой «Гиннесс».

– По-моему, ты ей завидуешь.

Станимира смотрит на брата, как на душевнобольного: он что, с катушек съехал? Как можно завидовать тупой овце, жизненная дилемма которой — каким лаком красить ногти? Которая мечтает только удачно выйти замуж и больше ничего не делать? Никаких целей, желаний, ничего… Этой тоске стоит завидовать?

– Нечему завидовать, — морщится Станимира.

– А по-моему, ты считаешь, что она красивее. И в душе соглашаешься, что у нее больше прав на Пако. И на Финиста. И не отвечаешь ей.

Чертов «Гиннесс», проносится в голове у Станимиры. Кажется, Хьюго специально заставил ее выпить, чтобы не получить по башке за такие разговоры. Крам молчит. Смотрит на пешеходов, на офисных работников, забежавших в паб пропустить по пинте в конце тяжелого дня.

– Ты не должен был этого говорить, — произносит она тихо. — Ты же знаешь, как мне важна твоя дружба и поддержка. И ты говоришь: мне кажется, Аделина красивее тебя и может тебя унижать.

– Я сказал не это. Я сказал: ты считаешь, что она красивее. Это ты решила. Не я.

– Да все так считают.

– И Мариса с Фредом?

– Причем тут они?!

– Ну, ты сказала, все, я и спросил. А «Гиннесс» хорош, ты это зря, — и Хьюго делает еще один большой глоток и хитро улыбается.

Станимира вздыхает и, зажмуриваясь, допивает свою пинту. Может, и не так плох этот «Гиннесс». Можно хотя бы на время ни о чем не думать. Ей стыдно в этом признаваться, но, если бы не тренировки, она бы, наверное, выпила еще. Тренировки каждый день, кроме субботы и воскресенья. Один раз в неделю вечером можно выпить пинту пива и съесть какой-нибудь калорийный торт. На самом деле Мариса и Захария не так строги, а все эти запреты Станимира придумывает для себя сама. Ей кажется, что если она съест или выпьет больше, то снова проиграет.

Каждое утро — статическая тренировка. Обязательно натощак. Надо подолгу стоять на одной ноге, удерживая баланс, вытягиваться параллельно метле, прогибаться, тянуть, тянуть мышцы и — самое главное — не сутулиться. Последнее особенно трудно.

– Крам, спина! Плечо опусти! Ниже! — это Станимира слышит каждый день.

Захария вправляет ей позвоночник так, что он хрустит.

Мариса гибкая, как кошка.

– Квиддичу может научиться любой дурак, а я учу вас думать и строить красивое тело. Ну и квиддичу, конечно, — говорит тренер Уизли.

Нет, Станимира не становится гибкой, как Мариса. Но, кажется, уже почти не сутулится. Да и когда приползаешь вечером после всех экзекуций, можно ни о чем не думать — только о душе и тепле.

Второй матч с «Эдинбург Скёртс» «Осы» выиграли, хоть и с минимальным перевесом. Играли в Эдинбурге, и вечером все пошли гулять по городу и отмечать победу.

– Эй, Стэн, пойдем, — в ее номер в гостинице постучал Дик Мюррей, — жду внизу!

– Да-да, — поспешно ответила Станимира. Она даже не обиделась на «Стэн» — это своеобразное сокращение ее имени придумал Пако на юниорском чемпионате.

Они шли по Эдинбургу все вместе, включая тренеров и близнецов Уизли. Позже к ним даже присоединились ребята из «Скёртс», которые рассказали кучу историй про родной город. Никого из них не взяли в сборную, но они надеялись на ближайшее открытие трансферного окна. Это то, о чем говорил Пако, думала Станимира. Они объединили региональные чемпионаты, но не хотят брать новых игроков в сборную Великобритании.

Пако. Пако был везде — в мрачных сизых облаках, проплывающих над головой, зеленых пологих холмах, в старом замке на вершине, маленьком кинотеатре и дождливой погоде. Он остался в Лондоне готовиться к официальной помолвке, но удивительный факт — он был везде. Станимире казалось, куда бы она ни поехала, он там будет. Она принимала это как данность — у Пако хотелось спросить так много, но это было невозможно. Поэтому она просто пыталась жить. Словно понимая ее состояние, Мариса и Фред решили остаться в Эдинбурге на пару дней после матча. «Скёртс» любезно предоставили свой стадион, так что с тренировками проблем не было. Все с удовольствием остались. В Шотландии было холодно, зато можно было сидеть вечером в каком-то кафе и пить горячий пунш, грея руки о кружку, и болтать с Диком и Томашем, наблюдая исподтишка, как Алиса влюбленно смотрит на вратаря-поляка. Но вскоре пришлось возвращаться в Лондон и играть с «Ньюкасл Визардс Юнайтед». Станимира и Ибрагим Озил снова затеяли на поле любимую игру — он расчищал ей дорогу к снитчу, и они проносились по флангу с чудовищной скоростью. С Озилом было весело — после матча они часа два ржали, вспоминая лица загонщиков «Ньюкасла». Крам поймала мяч на двадцатой минуте — игра даже не успела как следует начаться, но, кажется, это не слишком огорчило собравшихся на «Уинбурн-Арене». После игры они еще три часа раздавали автографы — Станимире было трудно писать некоторые английские имена, но рядом были товарищи по команде, которые подсказывали. Турка Озила обожали все мусульмане Лондона: сначала Крам даже слегка испугалась, увидев женщин в платках и паранджах и бородатых мужчин в цветных мантиях, похожих на халаты. Ибрагим терпеливо расписался на каждом листочке пергамента и со всеми сфотографировался. Кто-то из поклонников таланта Озила подходил за автографами и к Станимире, и это повергало ее в ступор — в Дурмстранге ненавидели мусульман, называя их завоевателями Балкан и убийцами. Но теперь они смущенно протягивали ей листочки пергамента и командные фотографии.

– Как вас зовут? — она подняла глаза на паренька лет пятнадцати.

– Эмин, — ответил он, и Станимира, радуясь, что имя не сложное, подписала ему открытку.

– Спасибо, — Эмин улыбнулся. — Вы знаете, я могу ходить на квиддич только с отцом, но у меня из окна виден стадион «Аптон Парк», и я могу смотреть матчи из окна. Это в районе Вест Хэм. Вы знаете этот стадион? Там сейчас играет молодежная сборная.

– Да, — Станимира кивнула. — Но я там ни разу не была.

– Вы знаете, — не обращая внимания на толпу, Эмин наклонился к Станимире, — я видел матч между молодежкой Хорватии и Великобритании. Это был последний матч Франсиско Уизли за сборную. Трибуны скандировали «предатель Уизли», но мне не кажется, что он предатель. Вы можете ему это передать? Сказать, что я не считаю его предателем? И мой брат тоже?

– Хорошо, — ответила Станимира тихо, — конечно, Эмин.

Паренек просиял.

– Спасибо, — улыбнулся он, — вы знаете, я смотрел в окно и видел одного мальчика, наверное, моего ровесника, на трибуне. Он был такой грустный, и я хотел пойти поиграть с ним, но папа не разрешил…

Станимира молчала. Пако был везде, и к этому надо было как-то привыкнуть, с этим надо было научиться жить. Из Дурмстранга пришло письмо: в конце сентября-начале октября начнется новый учебный год, а она сможет сдать выпускные экзамены. Крам не хотела возвращаться, но Мариса настояла, чтобы она поехала.

– Ты вообще думала о высшем образовании? Чем бы ты стала заниматься, если бы не квиддич? — спросила тренер как-то утром за завтраком.

Станимира задумалась: девочки в Дурмстранге, как правило, не учились дальше — все стремились выйти замуж и родить ребенка. Представительницы богатых родов руководили благотворительными фондами и вели светскую жизнь, спихнув детей на нянек. Те, что победнее, воспитывали потомство самостоятельно — но в целом и те, и другие были довольны своей участью. В свое время Мариса поступила в магистратуру и, закончив ее, получила степень в Хогвартсе. Для нынешнего Дурмстранга, Дурмстранга Бжезинского, случай редчайший, хотя раньше степень получала примерно половина выпускниц.

– У меня неплохо с точными науками, — пожала плечами Станимира, ¬¬¬— Я бы могла работать там, где нужно решать сложные логические задачи... Наверное. Я пытаюсь строить схемы для игр, иногда получается, хотя далеко не всегда.

– И что, не будешь продолжать обучение?

– А как же квиддич?

– Можно учиться заочно. Я советовала бы тебе поступать в Кембридж, в Колледж тренеров по квиддичу.

– Хех, — Станимира усмехнулась. — Первые места в рейтингах вузов для волшебников и ужасно дорогое обучение.

– Скорее всего, они сократят тебе стоимость. Да и я не видела, что ты просаживаешь свои гонорары. Могла бы уже давно купить себе хотя бы тачку, — Мариса подмигнула. ¬— Действующим игрокам разрешают учиться заочно. Пако поступил туда в прошлом году…

Это было правдой: Станимира не тратила свою огромную зарплату, положив все деньги в «Гринготтс» и каждый месяц отдавая часть бабушке и деду. Она не знала, на что тратить деньги. Метлы у нее были, жилье — тоже. Иногда ей хотелось купить себе дорогие туфли или сумку, но она быстро одергивала себя: кого она обманывает, никакая дорогущая вещь не сделает ее Аделиной Фалькон. Поэтому лучше просто играть в квиддич и не высовываться. При таком раскладе можно отложить на тренерский колледж — было бы здорово поступить. Конечно, Пако попал туда без проблем. Пако, снова Пако…

Они почти не виделись с его дня рождения — Станимира целыми днями убивалась на тренировках, чтобы случайно не пересечься с ним в доме. Она не знала, когда он приезжает, и перестала читать «Спортивный пророк» — чтобы из любопытства не заглядывать на страничку с чемпионатом Южной Америки. Один раз они все-таки случайно столкнулись в коридоре.

– Привет, — Станимира постаралась улыбнуться. — Как игры?

– У нас пока перерыв перед последней игрой с Уругваем. Если выиграем, пройдем на чемпионат мира, — сказал Пако.

Она хотела спросить, почему игру тогда отменили, но не стала.

– Ну, удачи, — она кивнула и направилась на поле.

– Эй, Стани. Один вопрос.

Крам замерла, как вкопанная.

– Один мой друг вернулся недавно из Бухареста, так вот он сказал, будто в местных газетах пишут, что мы с тобой были помолвлены. Не знаешь, откуда этот слух?

Черт. Пропалилась. Под ложечкой засосало, а в висках застучало. Только не это. Дурацкая ложь Аделине обернулась настоящей катастрофой — она-то не раздумывая донесла всем газетчикам, что Франсиско бросил недотепу-Крам ради нее.

– Ты серьезно? — она развернулась. — Вот так чушь! Слушай, даже не знаю, откуда они это взяли! Ну надо же было что-то придумать…

– Эту новость ставил также старший редактор «Кви», коллега Рокси. А они проверяют информацию.

– Глупость, — Станимира изобразила самую циничную усмешку, на которую была способна. — Они это серьезно? Мы с тобой были помолвлены?! Да я даже в страшном сне такого представить не смогу, прости, Пакито! — и она рассмеялась.

Пако усмехнулся в ответ.

– Да уж, бред! — подытожил он.

Станимира пошла на поле, а Пако еще долго стоял в коридоре, рассматривая цветную испанскую плитку на полу. Полное равнодушие Станимиры Крам — что ж, он и не ожидал другого. Значит, он делает все правильно. Ему нужно было возвращаться в Буэнос-Айрес. Говорить с тренером, сеньором Альфонсо, просить прощения у команды, которая очухалась от заклятья Фалькона. Сделать что-нибудь, чтобы они все-таки играли на Мундиале.

* * *

Громкий и настойчивый стук в дверь.

– Заходи, — Станимира бормочет. В середине дня у нее есть свободное время, и она просто валяется на кровати с книжкой.

Рокси влетает в комнату, как метла с реактивным двигателем.

– Вставай! — кричит она и стягивает с нее одеяло. — Впереди великие дела!

Рокси только что вернулась с шопинга — выглядит так, как будто она скупила всю Оксфорд-стрит.

– Вот это тебе, — она кивает на кровать три пакета, и Станимира удивленно в них заглядывает. Она не привыкла к подаркам «просто так», но вещи такие мягкие и чудесно пахнут обновками, что отказаться невозможно. Рокси купила ей красивый серый жакет и мягкий свитер крупной вязки на два тона светлее, красные «Конверсы» и платье. Станимира гладит темно-синюю ткань — платья она никогда раньше не носила.

– Спасибо, Рокс, — улыбается она смущенно. Рокси уже щеголяет по комнате в новых лодочках какого-то дикого изумрудного цвета. — Только к чему это все? Мы куда-то собираемся?

Рокси вздыхает:

– У Пако помолвка в эту субботу. Я хочу, чтобы ты круто выглядела. Чтобы он сдох!

Станимира не может сдержать улыбки: Рокси в гневе — это что-то. Из кармана у подруги торчит письмо, и Станимира знает, что это злосчастное приглашение на помолвку. Сердце начинает биться часто-часто.

– Спасибо, — она улыбается. — Но вряд ли… эти чудесные вещи сделают меня красоткой.

– Нет, не сделают! — Рокси выставляет ногу в туфле и поднимает брови: мол, как тебе? — Именно поэтому я записала тебя к Клеберу после вечерней тренировки.

– Куда записала? — Крам хватает ее за носок, и Рокси прыгает на одной ноге, пытаясь высвободиться.

– К Клеберу в салон! Между прочим, к нему за три месяца надо записываться!

– Отвертеться никак, я так понимаю? — вздохнула Станимира, и Рокси замотала головой.

– Ногу отпусти, — обиженно говорит она. — И пообещай, что пойдешь.

* * *

Салон Себастьяна Клебера находится на модной Бонд-Стрит. Ничего примечательного — просто какое-то здание. На первом этаже –магазины и огромный Prime Star. Салон расположен в самом углу — дверь совершенно неприметная. Рядом с дверью такая же неприметная табличка, на которой всего лишь две буквы — «S.K». Станимира дергает дверь и оказывается в сверкающей комнате. За кипельно-белым столиком сидит шикарная блондинка. Короткая стрижка только подчеркивает красоту лица — высокие скулы, огромные голубые глаза и полные яркие губы. Блондинка выглядит, как супермодель.

– Хай, — говорит Станимира смущенно. — Меня сегодня подруга записала к Себастьяну…

– О, так ты и есть Станимира, — улыбается блондинка во все тридцать два зуба. — Приятно познакомиться, я Мари-Виктуар. Можно Вики, — и она протягивает тонкую руку с короткими яркими ногтями.

Через секунду из глубины зала выплывает сам маэстро — на этот раз на нем свободная темно-фиолетовая футболка, простые джинсы и кроссовки. Джинсы завернуты и видны узкие щиколотки.

— О, Мерлин! Глазам не верю — ты все-таки пришла! — Себастьян целует Станимиру в обе щеки и тащит ее за собой вглубь, успев крикнуть на ходу что-то по-французски Мари-Виктуар.

Салон Клебера не очень большой, но красивый. Огромные зеркала. Белая кирпичная кладка на стенах. Удобные кожаные кресла. Усадив Станимиру в одно из них, он хлопает в ладоши.

– Надеюсь, ты не против музыки, — улыбается стилист, и тихий женский голос начинает шептать по-испански: «Estoy loca, enamorada…»*

Непроизвольно Станимира морщится, как от зубной боли.

– О, не волнуйся, там дальше будет по-английски, — он перебирает пальцами ее густую шевелюру. — Неужели Мариз вас так загоняла, что ты испанский слышать не можешь?

– Вроде того, — неопределенно мычит Станимира, глядя на свое испуганное отражение.

– Знаешь, когда я впервые встретил Мариз на какой-то вечеринке, то подошел к ней и сказал: «Неужели я наконец-то вижу красивую англичанку?» А она мне: «Я наполовину аргентинка». А я такой: «А на вторую половину?». И она тихо-тихо: «А на вторую половину — Малфой!». Ну а я отвечаю: «Так и знал, что ты француженка!», –

И Клебер рассмеялся. — А ты была когда-нибудь во Франции?

– Да, — выдавила Станимира. — Я была в Париже.

– О, бьян, бьян, — Клебер взмахнул палочкой, и голова Станимиры тут же стала мокрой и мыльной. Невидимые пальцы мыли ей голову — на одежду ничего не капало. Клебер тем временем готовил инструменты. — Так с кем же ты там была, красотка?

– С Франсиско Уизли, — вздохнула Станимира. Счастливые воспоминания заставили сердце болезненно сжаться. На лице Клебера появилась грустная улыбка, и он стал похож на доброго мима.

– Девочка моя, — Себастьян присел на корточки перед ее креслом, — как я сразу не догадался, почему ты все время такая грустная. Но я сегодня сделаю все, чтобы ты больше не грустила.

– Спасибо, — прошептала Станимира растерянно. — Но зачем это вам?

– Потому что ты мне нравишься, — Клебер мягко тронул ее за плечо. — Знаешь, самые красивые люди как правило не знают, что они красивы. Или не замечают этого.

Мытье головы закончилось, и, подсушив волосы феном, Клебер смешал в чашке краску.

– Я покрашу чуть-чуть, — сказал он, — только пряди у лица и на концах. Не вздумай никогда краситься в блондинку. Увижу — убью!

– Аделина блондинка, — зачем-то ляпнула Станимира.

– Давай, покажи мне ее, эту свою Аделину! — фыркнул Клебер, ковыряя палочкой краску на волосах. — Хоть посмотрю, из-за чего все эти нервы! У тебя фотка есть?

– Неа, — вздохнула Крам, — хотя… Она схватила лежащий рядом какой-то журнальчик и полистала. На последней странице в разделе светских сплетен была фотка Аделины — она улыбалась и картинно закидывала голову назад.

– Мерлин, ¬ — процедил Клебер неодобрительно, — ты хоть знаешь, как называется такой цвет волос? Eastern-European hookers’ hair!* Виктуар!!!

В дверях появилась растерянная Мари-Виктуар.

– Вот это, — Клебер показал на нее палочкой, — нормальный блонд. А у этой твоей — жуть. И эта голубая мантия… Ужас-ужас!

– У нас в Дурмстранге она считалась красивой, — удивленно сказала Станимира.

– Запомни, милая, мы, волшебники, жутко классовое общество. И у каждого класса у нас своя эстетика. У высшего — своя. И вываливающаяся грудь из мантии у нас не в чести. Не удивлюсь, если она какая-то бедная родственница богатой фамилии.

Клебер закончил окраску и теперь состригал ножницами длинные пряди Станимиры.

Крам молчала — она с восхищением смотрела на изменения в зеркале. Светлые пряди освежали лицо, а немного постриженные волосы уже не путались. Клебер ниткой убрал лишние волоски бровей и прошелся по лицу мягкой пудрой.

– И если ты и сейчас скажешь, что ты не красавица, я тебя точно убью! — смеялся он.

Станимира смотрела на себя в зеркало. Да, пожалуй, в таком виде она переживет субботу.

* * *

Мариса накинула дорожную мантию и надела очки. Выглянув в окно, она улыбнулась. Рокси летела над кольцами, держась за рукав Станимиры. Они летали каждую ночь. Какой бы Станимира ни была уставшей после матчей и тренировок, она поднималась с Рокси в небо и заново учила ее держать биту, подниматься и снижаться, не бояться скорости. Мариса не могла даже мечтать о том, чтобы Рокси вернулась, но сейчас это казалось почти реальным.

Поправив широкий пояс на мантии, она аппарировала. Через некоторое время Мариса Уизли постучала в дверь квартиры в районе Сан-Тельмо.

– Привет, Финист, — сказала она открывшему. — Пора возвращаться домой.

Примечания

Ты ничего не должна была. Тебе стоило быть внимательнее — это про английские модальные глаголы “must” и “should”, конечно.

World’s End — знаменитый паб в Кэмден-Таун

Estoy loca, enamorada — начало песни Джей Ло Ain’t it funny

Eastern-European hooker’s hair — блондинистый желтоватый цвет, в который любят краситься девушки из Восточной Европы. В Великобритании этому цвету дали нелестное прозвище — “цвет восточноевропейских проституток». Именно по нему зачастую узнают «наших» в Лондоне. В последнее время этих штампов все меньше и меньше, к счастью.

Больше всего на свете я люблю осознанные сновидения. Ну, знаете, когда ты во сне понимаешь, что спишь. Ты можешь делать во сне что угодно — летать без метлы, нырять в морские глубины, петь, прыгать высоко-высоко или танцевать. Но я обычно просто смотрю и наслаждаюсь: во время таких снов ко мне приходят те, кого я люблю.

Вчера у меня было осознанное сновидение: будто бы я лежал на огромной мягкой кровати, а рядом сидел Фран. Он рассказывал удивительную историю, будто Финист Фалькон жив и находится в его квартире в Буэнос-Айресе. Я начал смеяться: иногда осознанные сновидения выходят из-под контроля.

— Ты когда-нибудь был в Дурмстранге? — спросил Фран.

— Конечно, — ответил я, и это было правдой.

— Ты видел, кто пытался убить Финиста Фалькона?

— Конечно, — повторил я, протягивая к нему руки.

— И ты можешь мне об этом рассказать?

Иногда осознанные сновидения обрываются в самый неподходящий момент, и я снова проваливаюсь в реальность. Реальность сурова. То, что раньше казалось таким привлекательным, больше не радует.

Иногда я думаю, что Скорпиус тоже видит мои сны: иначе как объяснить, что он смотрит на меня, как на врага? Он больше не кричит, он словно вообще меня не замечает.

По вечерам мы больше не собираемся с парнями у камина и не обсуждаем квиддич. Больше не ходим на игры и не деремся до крови. Мы больше ничего не делаем, потому что Скорпиус, наш король и бог, больше ничего не хочет делать.

Я знаю, почему Скорпиус так зол на меня. Он думает, что я скажу Франу правду. И вы знаете, я ее скажу — пусть даже во сне, когда мой брат снова придет ко мне и сядет у моей постели. Я крепко обниму человека, которому всегда было не все равно и скажу: «Конечно, эрмано*, я могу тебе рассказать, послушай, это длинная история про околоквиддич. Все началось со стычки на Мосту Миллениум, после которой меня поймали бобби. Или нет — все началось гораздо раньше, когда я воспользовался летучим порохом доктора Иржи Чаянека.

Жаль, это будет всего лишь во сне — потому что в реальности я живу в сером доме Скорпиуса, и каждый вечер Малфой выходит из своей комнаты, где он спит на продавленном диване, и берет из холодильника банку пива. Пришла осень, и по дому гуляет сквозняк — я мог бы часами лежать у камина, но боюсь выйти из своей комнаты.

Скорпиус говорил: мой дом — фирма, а жизнь — околоквиддич. Малфой врал. Это не так. Я хочу домой.

* * *

Станимира стоит прямо. Ловит свое отражение в позолоте на кубке с вином, усмехается. Она по-прежнему не пьет на праздниках и по-прежнему не умеет произносить речи, но сейчас это мало ее волнует.

— Я поздравляю вас, Франсиско и Аделина, с этим радостным днем, — говорит она с такой интонацией, что собравшиеся понимают — ни черта этот день не радостный. Она говорит эту простую фразу так, что всем становится ясно: Станимире Крам крупно повезло. У нее впереди победы, деньги, контракты, путешествия и новые друзья, а у Аделины Фалькон — только затрапезный благотворительный фонд и скачки, куда ее даже не пустят в королевскую ложу, и медленное унылое существование. Ей аплодируют, и она высоко поднимает стакан с минералкой.

Суббота началась с тяжелых облаков и накрапывающего дождика. Трава на лужайке у дома уже была вся мокрая: по ней так и тянуло пройтись босяком. Гости начали прибывать еще с утра — здесь были министры и известные актеры, игроки в квиддич и хогвартские учителя. Казалось, на помолвку Пако собралась вся магическая Британия.

— Смотри, — Рокси выглянула в окно, — Здесь весь отдел чрезвычайных ситуаций. А, кстати, это не глава Восточноевропейского союза магов?

— Он, — Станимира тоже подошла к окну. — Как же, Аделина не могла без начальства.

На праздник приехали весь клан Фальконов, включая родителей Финиста. Его мама так и не сняла траурную мантию.

Директор Бжезинский приехал в обед, из камина ему помогли выйти два дяди Финиста. В шикарном обеденном зале накрыли несколько столов, эльфы таскали угощения, гости пока пили шампанское внизу. «Если помолвка такая пышная, то что ожидать от свадьбы?» — думала Станимира.

Она еще не осталась одна ни на секунду. Рокси и Мари-Виктуар, кажется, поселились в ее комнате. Сейчас Виктуар застегивала на ней то самое синее платье. Сама она была в узких брюках и блейзере.

— Я и правда буду моделью на Лондонской неделе моды, — хвасталась она, — Знаешь, кто меня выбрал? Vionnet!

— Круто, — сказала Крам, хотя имя дизайнера ей ни о чем не говорило.

Рокси надела шелковый темно-зеленый комбинезон («Надела бы черный, но я и так черная, так что пусть догадываются, что я в трауре!» — заявила она). Рокси никогда не боялась шутить по поводу своего цвета кожи, а вот Станимира не была уверена, что так стоит шутить кому-то еще.

Девчонки уговорили Крам надеть красивые туфли цвета фуксия — каблук был не таким большим, но она все равно боялась упасть. Однако несколько раз за день она поймала себя на мысли, что страх падения — единственный страх, который у нее есть. И вот она стоит перед огромной толпой и, усмехаясь, произносит какой-то несуразный тост.

Аделина выглядит победительницей. На ней серебристая мантия, которая волочится по полу и собирает уличную грязь с чужих ног. Волосы завиты в аккуратные локоны и подняты к макушке. Прорисованные брови делают лицо Аделины немного удивленным, словно она и сама не понимает, как здесь очутилась. Пако одет в классическую черную мантию, из-под которой виден ворот голубой рубашки. Он поддерживает Аделину за локоть и ни на секунду не упускает ее из вида. Он так улыбается и так шутит, и так благодарит за каждый тост, что не остается сомнения — он влюблен и счастлив. Но когда Станимира говорит свою банальщину, он поднимает глаза. Циничные слова застревают в горле у Крам, и она кашляет. Да уж, речи никогда не были ее коньком.

— Ты будешь мне писать? — спрашивает она тихо у Рокси, сев.

— Конечно, — Рокси разделывается с закусками. — Я вряд ли смогу долго оставаться в «Сорванной башне».

После дня рождения Пако Саша вернулся играть в Чехию, а Рокси осталась еще на какое-то время.

— Я тоже, — Станимира без аппетита смотрит на тар-тар из лосося.

— Не дури, — произносит Рокси с набитым ртом. — Тебе надо играть. Играть в «Осах».

— Год назад, когда Мариса предложила мне контракт, я говорила, что не поеду из-за Пако, — произнесла она тихо, так, чтобы их никто не услышал. — Он так издевался надо мной во время юниорского чемпионата, что сама мысль о том, чтобы с ним играть, была ужасной. Но Мариса сказала, что он уедет в Аргентину. И вот сейчас мне тоже кажется, что я не могу играть.

— Идиотка. Давай еще из-за Пако убей свою карьеру, — Рокси резкая, но не злая.

— Ни за что, — Станимира сжимает кулаки под столом.

Помолвка в самом разгаре. Звучит музыка, и гости с аппетитом поглощают угощения. Щелкают вспышки фотоаппаратов. Директор Бжезинский выглядит довольным: иногда он посматривает на Станимиру, и та понимает — по его мнению, она все еще полное дерьмо. Отброс общества, ошибка природы, которая по какой-то удивительной причине получила фамилию Крам и зачисление в Дурмстранг. Директор даже с ней не поздоровался, и это могло означать только одно — он старался забыть, что в его школе училась такая неправильная Станимира Крам.

Но ей уже все равно — правильный мир, о котором рассказывали в школе, развалился от малейшего порыва ветра, как карточный домик. Нет, ее предназначение не сидеть дома и готовить мужу каждый день по три новых блюда. Да, она будет дружить с Ибрагимом Озилом, несмотря на то, что он турок. Да, она будет играть в квиддич и жить квиддичем, и посвящать всю себя квиддичу, и поступать так, как велит сердце, а не кто-то там в директорском кабинете Дурмстранга.

В ее новом мире все были немного изгои: Мариса, внебрачная дочь Люциуса Малфоя и вселенский позор Дурмстранга, Фред и Джордж, бросившие школу на пятом курсе ради сомнительной идеи собственного бизнеса, Дик Мюррей, недавний маггл и футболист-неудачник. Рокси, потерявшая ребенка. Саша, чуть не потерявший из-за этого лучшего друга. И Пако. Пако, который потерял все: страну, команду, доброе имя, возможность вернуться и жить нормальной жизнью — потерял из-за принципов, в которые верил до последнего.

Станимира вспоминает мальчика Эмина, который просил сказать Пако, что он не считает его предателем.

«Ты не предатель», — думает Станимира, когда Пако нежно обнимает Аделину за талию.

«Ты не предатель», — проносится в голове, когда сидящий напротив некто Стивен Купер просит передать миску с салатом, и Станимира замечает, что тарелка Пако тоже пуста.

«Ты не предатель», — хочется крикнуть, когда музыка становится тише, и гости по очереди поднимаются, чтобы сказать очередные тосты. Встает Виктор — он за столом с Марисой и Фредом — и долго молчит. Станимире хочется броситься к отцу через несколько столов, чтобы уткнуться в такое родное крепкое плечо, но она остается на месте.

Наконец поднимается сам Пако. Привычным жестом убирает от лица челку. Улыбается. Нос перебит, но остальные травмы вроде бы зажили. Он бьет по хрустальному бокалу маленькой ложечкой, и музыка затихает. Затихают и гости, готовясь слушать речь жениха.

— Я рад, что вы пришли, — говорит он, и голос разносится эхом по огромному залу. — Я очень рад, что все сегодня здесь. Знаете, с утра я подумал, что сегодня у меня важный день. Один из самых важных дней в жизни, наверное.

Аплодисменты. Какие-то престарелые родственницы вытирают белоснежными платками слезы в уголках глаз. Пако продолжает:

— Такое дело: уехав в Аргентину, я потерял место капитана в «Осах». А в сборной уже есть свой капитан, великий Николас Варальо, на чье место я ничуть не претендую. Поэтому я отвык произносить речи. Раньше они давались мне с легкостью, ведь я говорил нужные слова перед каждым матчем, но сегодня — так странно — мне нужно многое сказать, и я не знаю, с чего начать...

Аделина снисходительно улыбается и показывает тонким пальчиком на себя. Гости улыбаются королеве улья в ответ. В этот момент Пако выглядит маленьким и слабым, но, помолчав, он снова говорит:

— Да, моя несравненная Аделина права — начать нужно с нее. С ее позволения я расскажу нашу удивительную историю знакомства — думаю, она покажется вам занятной.

Снова оглушительные аплодисменты и теплые взгляды. Рокси подставляет Станимире бокал с вином и кивает: мол, брось ты свой спортивный режим хоть сейчас. Станимира делает большой глоток и заедает вино куском стейка. Удивительно, но с набитым ртом выслушивать откровения Пако немного легче — кажется, мозг занят тщательным разжевыванием и не способен генерировать злые мысли.

— Так вот, — откашлявшись, произнес Пако, — как вы знаете, несравненная Аделина происходит из очень древнего рода Фальконов. Первые упоминания об этой удивительной семье относятся к началу XI века — представляете? Кроме денег и могущества, у Фальконов есть дар — врожденная анимагия, передающаяся по мужской линии. Редкая, потрясающая способность, ставящая любого Фалькона выше обыкновенного волшебника. Выше меня, сдавшего тест на анимагию не буду говорить с какого раза, — уж точно. Только в конце мая этого года случилась беда — самый юный мужчина в семье Фальконов был убит.

Пако замолчал, наслаждаясь реакцией слушателей. Все сидели молча, боясь пошевелиться. Станимира чуть не подавилась едой — упоминание о Финисте было таким горьким и неуместным на этом празднике жизни, таким лишним, что в голову Пако захотелось послать бладжер. Аделине речь жениха тоже не слишком нравилась: она нервно заерзала на стуле, только услышав имя Финиста. Франсиско не обращал на это никакого внимания:

— Получилась интересная вещь, дорогие друзья, — улыбнулся он одними губами, — наследницей всего состояния Фальконов стала моя нежная, прекрасная Аделина, дальняя родственница Богдана и Ларисы Фальконов. Ведь их единственный сын объявлен мертвым, а больше юных магов в семье Фальконов нет... Удачно я женюсь, не правда ли? Только вот какая штука: моя любовь учится в Дурмстранге. И в отношении нее действует старый, глупый, но очень обязательный закон на наследство, принятый Восточноевропейской конвенцией магов еще в Средние века. Но это все неважно, ведь моя ненаглядная полюбила меня сразу же, как увидела, — Пако прошелся между столами, сложив руки сзади. — А что? Черт подери, я бы и сам себя полюбил, — на этом месте Станимира не удержалась и прыснула — бахвальство Пако было таким же, как обычно. — Я искренне считаю себя идеальным и сейчас объясню почему.

Аделина сидела, вжавшись в стул, и испуганно оглядывалась на директора Бжезинского. Но что тот мог сделать? Только слушать длинный монолог Франсиско, который, было видно, наслаждался процессом.

— Я идеальный! — он хлопнул в ладоши. — И не смейте мне говорить, что я не прав, потому что это моя гребаная помолвка, а на таких мероприятиях нужно говорить про жениха хорошие вещи, даже если они не соответствуют истине. Обычно произносят что-то вроде: «Он ей очень подходит». Это правда, друзья. Я очень подходил моей любимой Аделине. Помимо того, что я чертовски хорош собой и потрясающе сексуален, когда играю в квиддич, я еще ужасно незнатный. Хотя нет — я знатный ровно настолько, чтобы не слишком злить ребят из Дурмстранга. Судите сами — у меня в предках ходят Малфои, что делает меня полноправным членом закрытого кружка знатных семей вроде Фальконов. С другой — я никто, Уизли, да и тому же, опальный игрок в квиддич. Все эти вещи меня из круга богатых и знатных вышибают автоматически. Но Аделина, радость моя, справедливо рассудила, что такой, как я, очень ей подойдет. О свадьбе со мной не слишком стыдно говорить, но при этом я со всей своей дурной родословной не помешаю забрать наследство. Чудесный закон — наследница делит все с мужем. После свадьбы состояние Фальконов перешло бы Аделине, то есть, ее мужу, мне. Но — вот чудо — так как я не принадлежу к нужному кругу, да и к тому же, иностранец, не сведущий о магических порядках Восточной Европы, меня можно обмануть, присвоив все себе без моего ведома. А потом как-нибудь развестись, выставив меня изменником. Бинго!

В зале нарастал шепот. Станимира смотрела на Пако распахнутыми от удивления глазами. На голубую полоску ворота рубашки, на развевающуюся от ходьбы длинную черную мантию, на челку, на переносицу, заклеенную пластырем, нездоровый румянец на щеках и сбитые костяшки пальцев. На Пако — до недавнего времени самого заклятого врага.

— Но на самом деле все это не слишком интересно, — продолжил Пако, прохаживаясь по залу. — Подумаешь, свадьба по расчету — да каждая вторая свадьба сейчас по расчету! На помолвках обычно не говорят о таких вещах, даже если все знают, что она с ним только из-за денег. Но вы дослушайте меня до конца — потому что это и правда удивительная история искренней любви, которую вы потом расскажете своим детям. Аделина сразу же поняла, что я для нее — идеальный вариант. Она думала, что охмурить такого идиота, как я, не составит труда. Нет, ну кто я такой? Обычный игрок в квиддич, который должен быть рад обществу столь прекрасной особы. Я, правда, слегка подтолкнул Аделину к активным действиям, каюсь! Пара комплиментов, и вот она уже применяет тяжелую артиллерию — пишет мне нежные письма, надушенные чем-то сладким, хлопает глазами и всячески намекает, что мы будем идеальной парой. Один раз даже — о ужас — я нашел в своих вещах ее розовые трусики, хотя они никак не могли там очутиться, поверьте мне. Если бы не мораль, Аделина прыгнула бы ко мне в постель и тут же забеременела — настолько велика была ее любовь!

Станимира видела, что Аделина тоже поднялась с места и заметалась, пытаясь сбежать, но Мариса с ядовитой улыбкой обняла будущую невестку и незаметно приставила палочку ей к горлу. Крам огляделась — гости перешептывались, пытаясь понять, что происходит, но Пако всех успокоил:

— Тихо, тихо, друзья! Послушайте дальше, я обещаю вам искрометный финал, поэтому те, кто силен в писательстве, лучше сразу приготовьте перья, а то потом забудете, что я сказал. Так вот, я, конечно, был очень рад вниманию Аделины и всячески его приветствовал. Я был мастером своего дела, и все юные соблазнители должны брать с меня пример: я убедил ее в своем полнейшем расположении, даже ни разу с ней не поцеловавшись. Ну вы что, какие поцелуи до свадьбы! Зачем мне это было нужно? Расскажу попозже, а пока небольшая предыстория. Знаете, на помолвках принято рассказывать, как счастливчики жили до судьбоносной встречи друг с другом. Вроде того: Кейти работала продавцом в книжном магазине, как однажды к ней зашел Рой за новым романом «Корни мандрагоры», который он покупал для своей престарелой мамы. Так послушайте и вы, чем жила моя любовь до знакомства со мной. Она была помолвлена — и угадайте, кто был ее избранником? Финист Фалькон, последний из рода. Богатенький говнюк Финист! Мертвый говнюк, как следует из газетных сводок. Дядя Аделины, директор Бжезинский, тоже дальний, но не кровный родственник Фальконов, а по совместительству опекун Аделины, в свое время сделал все, чтобы организовать эту помолвку. Он убеждал чету Фальконов, что если Финист женится на ком-то не из рода, то дар исчезнет. А вы знаете, Бжезинский у нас уважаемый профессор, поэтому простодушные Фальконы ему поверили. Особенно мама Финиста — ведь она-то как раз была незнатной. В свое время ее тоже пугали пропажей дара у потомства. И она не хотела ужасного будущего своему единственному сыну! Правда, у директора Бжезинского была одна проблема. Огромная проблема, которая мешала ему жить и воплощать свои планы по обогащению. Эту проблему зовут Станимира Крам.

— Что он несет! — Бжезинский поднялся со своего места и направил на Пако палочку, но подоспевший Виктор положил руку ему на плечо. Испуганно обернувшись на крепкого Крама, Бжезинский выронил палочку. Силы были неравны, а сопротивление бесполезно. Все взгляды были прикованы к Станимире. Она сама испуганно озиралась по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Пако, меж тем, вернулся к своему монологу:

— Станимира Крам была лучшей подругой Финиста. Они все время проводили вместе, и был велик шанс, что Финист Фалькон однажды придет просить ее руки. А это значит — прощай, деньги! Прощай, огромное состояние! Поэтому директор Бжезинский делал все, чтобы унизить Станимиру, сделав ее в Дурмстранге изгоем. Даже договорившись о помолвке Аделины и Финиста, он понимал — Крам все еще была угрозой. Поэтому он давил на Виктора Крама, ее отца, надеясь, что тот побыстрее выдаст дочь замуж. Но у него не получилось. Да и к тому же, Бжезинский понял, что даже свадьба Аделины и Финиста не сделает его богатым. Опять — законы Дурмстранга. Мужчина получает все, женщина — его приложение. Аделине светила сытая жизнь жены, но не более того. Она не становилась наследницей рода. Но потом трагический случай помог Бжезинскому — Финиста убили неизвестные в стенах Дурмстранга. У юной Фалькон появился шанс. Только вот беда — по Дурмстрангу пополз нелепый слух, будто я помолвлен с Крам.

Щеки Станимиры вспыхнули. Рокси крепко взяла ее за руку и взглядом показала: держись, скоро все это кончится.

— Снова Станимира Крам! Бжезинский был в бешенстве — по словам Аделины, я был в нее очень влюблен и готов жениться в кратчайшие сроки, а тут снова Станимира Крам! Но Аделине все нравилось — она думала, что отбивает меня у Крам, которую люто ненавидела за близкую дружбу с Финистом. Эта помолвка — триумф Аделины Фалькон над Станимирой Крам. Потому что когда мы поженимся, Аделина получит все деньги Фальконов и будет купаться в богатстве, которое не было положено ей по рождению. В чужом богатстве.

В зале повисла мертвая тишина.

— Дыши, дыши, — Рокси сжимала руку Станимиры крепче. — Все хорошо.

Станимира смотрела на Аделину — Мариса держала у ее горла палочку, не скрываясь. Та тихо скулила, боясь пошевелиться.

— Знаю, знаю, друзья, — произнес Пако с улыбкой. — У вас ко мне множество вопросов. Первый: если я знаю тайные грязные мыслишки своей суженой, зачем я устраиваю публичную порку? Ну это же так глупо — я могу высказать ей все это лично. По сути, она же не преступница — ну захотела денег, ну попыталась завладеть наследством, одурачив загонщика-идиота. Что такого? Второй: почему я, подозревая Аделину в неискренности, все-таки объявил помолвку? Хоть по моему избитому лицу и кажется, что я склонен к мазохизму, это далеко не так. Ответ прост, друзья мои: это не публичная порка, это обвинение. И я хотел собрать как можно больше людей, всех министров магии и полицию, чтобы все стали свидетелями удивительного разоблачения. Послушайте же дальше! Теперь я буду говорить о себе. Ведь на помолвке надо что-то узнать о женихе, правда ведь? Так вот, я действительно очень радовался вниманию Аделины, зная все ее планы. Посылая цветы и улыбаясь, я рыл ей яму. Я должен признаться: не только Аделина шла на этот брак по расчету, но и я тоже. Правда, я хотел не денег. Но у меня был мотив, важный мотив. Сблизившись с Аделиной, я хотел узнать, кто убил Финиста Фалькона, — по залу прокатился ропот. — Видите ли, мы с Фальконом никогда не были друзьями, но соперничали на юниорском чемпионате. Услышав о его смерти, я скорбел. Скорбел и думал: почему тело Фалькона не ищут? Почему его не похоронят нормально, по христианской традиции? Чем добрый и талантливый Финист заслужил гнить в сырых подвалах Дурмстранга, а не покоиться в семейном склепе? Я вам скажу: директору Бжезинскому было невыгодно искать тело. Он побыстрее объявил Фалькона мертвым, надеясь, что Аделина получит все. Удивительно, правда, друзья мои: школа, какие-то неизвестные хулиганы убивают звезду квиддича и наследника огромного состояния? Хотя ничего удивительного — у Финиста было множество врагов, начиная от тех же фанатов. Околоквиддич, фанатский мир, очень жесток. Там могут убить из-за того, что ты болеешь или играешь не за тех.

— Все-таки это был Альбус Поттер, — выдохнула Станимира. — Черт...

Но, словно в ответ на ее мысли, Пако произнес:

— Но это были не фанаты. Дорогая, — он повернулся к Аделине, — скажи мне, дорогая, зачем ты убила Финиста Фалькона?

Испуганный выдох пронесся по залу — казалось выдохнули разом все. Выдохнули и замолчали. Звенящая тишина повисла в воздухе, казалось, было слышно, как на хрусталь садятся пылинки. И в этой напряженной тишине послышался тихий плач.

— Я... не убивала его! — шептала Аделина, и слезы лились по ее лицу. — Я... не убивала!

— Не убивала? — голос Пако был холоден, как металл.

Послышался вскрик: это кричала Лариса Фалькон. Муж держал ее, но хорошенькую белокурую женщину била крупная дрожь. Пако посмотрел на мать Финиста с сочувствием, но через секунду вернулся к своему допросу.

— Не убивала, — лепетала Аделина. — Я... я не виновата! Пожалуйста! Я не хочу в тюрьму!

— Вы знаете, я склонен ей верить, — Пако обвел взглядом зал. — По-моему, я ошибся, и Аделина действительно не убивала Финиста.

— Да-да, не убивала, — рыдала Аделина. Мариса так же твердо держала палочку у ее горла.

— Не убивала! — произнес Пако, в очередной раз отбросив со лба челку. — Знаете, почему?

Станимире казалось, что все происходит будто в замедленной съемке. Вот Пако медленно убирает руку от волос, вот бьется в истерике Аделина, а Бжезинский, которого держит отец, затравленно оглядывается по сторонам. Вот переглядываются Фальконы, и Богдан Фалькон прижимает к себе плачущую Ларису. Вот Пако, в последний раз оглядев собравшихся, говорит:

— Аделина Крамская-Фалькон и правда не убийца, друзья мои. Потому что Финист Фалькон жив, и я могу это доказать.

Кто-то кричит, все встают со своих мест, чтобы лучше видеть Пако. «Как жив? Не может быть! Уизли врет!» — слышится со всех сторон, и Станимира, поддавшись общему порыву, тоже вскакивает со стула. Сердце бешено стучит в висках, пальцы машинально комкают салфетку. Голос Пако, усиленный заклинанием, гремит на весь зал.

— Аделина не успела убить Финиста. Она применила блестем, румынское проклятие, в сочетании с Сектумсемпрой. Но она не смогла смотреть, как Фалькон истекает кровью и умирает. Аделина в ужасе убежала, а Финист спасся, превратившись в сокола. На фоне стресса у парня отшибло память, и он не помнил, кто напал на него, но возвращаться в Дурмстранг боялся — он давно подозревал, что Бжезинский хочет его деньги и не будет его спасать, в случае чего. Кстати, у меня к вам последний вопрос: знаете, как студентка, способная разве что джем готовить, придумала такое извращенное заклинание? Откуда она знала о существовании Сектумсемпры — ведь это заклинание появилось в Хогвартсе, можете догадаться? Профессор Бжезинский, вы не хотите рассказать об этом? — Пако подошел к Бжезинскому и, опершись на стол, посмотрел ему прямо в глаза.

— Я не знаю, — прошипел директор.

— Это он все! — вскрикнула Аделина. — Я была под Империусом, а потом он испугал меня, что я попаду в Азкабан! Он сказал: выйдешь замуж, и тебя никто не тронет! А деньги Фальконов поделим!

Теперь в зале происходила какая-то ужасная неразбериха. Станимира бросилась к отцу, но ее тут же оттеснили.

— Спокойно! — послышался чей-то мощный голос. — Меня зовут Антон Белый, я глава Восточноевропейского союза магов! Тихо! Мистер Уизли, откуда вы узнали эту информацию?

— У меня есть свидетель несостоявшегося убийства, — спокойно ответил Пако. — Альби, выйди сюда!— рядом с Пако показался худенький мальчик в коричневой мантии. — Альбус в этот день случайно оказался в Дурмстранге, воспользовавшись порохом доктора Иржи Чаянека, и увидел то, что случилось.

— Откуда вам известно, что Финист жив? — продолжал Антон Белый с напором. — Господин Поттер и это видел? Где сейчас Финист, вы можете сказать?

Пако дружелюбно улыбнулся и произнес:

—Господин Белый! Он как раз за вашей спиной.

Глава магов Восточной Европы резко обернулся, а вместе с ним обернулись и все гости.

У двери стоял Финист Фалькон. Его волосы торчали, а все лицо было в синяках. Через тонкую ткань мантии прорисовывались крепкие мышцы, и он совсем не был похож на себя. Но все-таки это был он, Финист Фалькон, живой и невредимый.

Станимира почувствовала, что земля уходит из-под ног. Заметив ее в толпе, Финист бросился к ней, расталкивая всех на пути.

— Финист... — она медленно дотронулась до его щеки, словно не веря, что все это наяву.

— Прости, я был таким таким идиотом, — шептал Фалькон, обнимая Станимиру. — Теперь все будет хорошо.

— Аделина Крамская-Фалькон и директор Бжезинский, вы арестованы по подозрению в убийстве, — слышится голос Антона Белого.

Стивен Купер из британского министерства запирает заклинаниями окна и двери, не давая преступникам скрыться. Аппарировать они и так не могут.

Слишком много свидетелей. Признание Аделины. Живой Фалькон. Суматоха.

Станимира ищет глазами Пако, но не может найти.

Он исчез.

Вся стена — от пола до потолка — выложена узорчатой плиткой. На полу лежит мягкий ковер, на который так приятно поставить ноги. На большом деревянном столе дымится тарелка с лепешками.

– Ешь, — женщина в платке ставит лепешки перед Станимирой, и та берет одну.

Фатима — так ее зовут — не очень хорошо говорит по-английски, общается в основном глаголами — ешь, пей, возьми. На вид ей около семидесяти пяти, то есть она старше Ибрагима лет на сорок, если не больше.

– Так вы — первая жена Ибрагима? — Станимира пытается хоть как-то завязать разговор. Фатима отрицательно мотает головой.

У Ибрагима есть еще одна жена — красавица Латтифа, которая жалуется Станимире, что совсем не хочет носить платок, ведь он скрывает ее роскошные волосы. У Латтифы и Ибрагима трое детей, слышно, как они ругаются из-за игрушек за стеной. Станимире казалось, что по всем законам жанра стареющая и немногословная Фатима должна быть первой женой, которую однажды заменили на красивую и молодую.

– Два, — Фатима показывает два пальца и затем на себя.

– А, вторая жена, — говорит Станимира.

– Вторая жена, — повторяет Фатима. — Мой муж умереть пять лет назад. По закону магов Турции я умереть с ним, если не выйти замуж. Но кому я нужна? Ибрагим взять меня замуж и кормить, как родную мать. Спасти меня от смерти.

От страшной истории Станимиру передергивает.

– Я бы могла умереть за Ибрагим, — говорит Фатима, помедлив. — Он заслуживает умереть за него. Пей чай. Ешь.

Ее мир в очередной раз встает с ног на голову, но, видимо, так нужно. Все годы на истории магии в Дурмстранге им говорили, как ужасны турки и их черная магия. Их называли грязными многоженцами, убийцами, не ценящими ничего человеческого. Но вот парадокс — только в доме турка Ибрагима Озила Станимира пока может отдохнуть. Папарацци рвут ее на части, следят за каждым ее шагом, проникают в каждый угол, каждую щель. Они жаждут подробностей: куда исчез Франсиско? Когда суд над Бжезинским? Сделал ли Финист ей предложение? Но Станимира не может ничего им сказать, поэтому уже два дня она прячется в доме Ибрагима Озила. Ибрагим и его семья живут в западном Лондоне. Тут чисто и красиво, а по утрам поют птицы. Раньше, только переехав в Британию, центральный охотник и новый капитан «Ос» жил на востоке. Огромные мусульманские кварталы. Мечеть. Рынок. Жители — в основном арабы. Разбогатев, Ибрагим сразу же купил дом в престижной западной части города.

Мариса говорит, что однажды Станимире все равно придется говорить с журналистами, но она предпочитает оттягивать этот момент и прятаться. Ибрагим прилетает вечером — он встречался с друзьями из Турции. Он и Станимира выходят во внутренний двор дома и долго смотрят на опускающийся солнечный диск.

– Может, расскажешь, что все-таки там было? — после недолгого молчания спрашивает Ибрагим. — Где Пако?

– В Аргентине, — спокойно отвечает Станимира.

Прошло два дня, но этот день все стоит у нее перед глазами, словно не было двух бессонных ночей, словно день все еще продолжается.

Крики. Живой Финист.

– Ты… жив! — она еще раз протягивает к нему руки. — Я знала.

– Здорово быть живым, — успевает сказать Финист, как Станимиру оттесняют. Ахи, вздохи, обморок Ларисы Фалькон и скорая помощь из Мунго.

Ее кто-то берет за локоть и тащит в кухню — она не сопротивляется. Это Фред Уизли, он плотно закрывает за собой кухонную дверь. В кухне они не одни — в углу стоит еще один человек. Он рыжий, в серой мантии с министерской нашивкой. Станимира запомнила его — это Стивен Купер, который сидел напротив нее и уплетал за обе щеки овощной салат.

– Стивен Купер, — протягивает он руку, — консульский отдел Министерства Магии Великобритании. Рад знакомству, мисс Крам.

– Мы уже познакомились во время обеда, — Станимира пожимает руку.

– Мисс Крам, вы можете сказать мне, когда была сделана эта фотография? — Купер протягивает ей небольшой прямоугольник.

Станимира осторожно берет его и на секунду замирает: она и Пако возвращаются из Парижа. Он обнимает ее за плечи, как обнимают своих товарищей по команде игроки на групповых фото. Она машет рукой фотографу и, надо сказать, выглядит не так плохо, как могла бы.

– Это за день до дня рождения Пако. Двадцатого. Мы возвращались из Парижа. Пограничник попросил сделать фото. Сказал, что повесит у себя дома.

– Так я и думал, — грустно хмыкнул Стивен Купер. — Точно пограничный контроль. Хорошо, что я узнал обо всем не слишком поздно.

– О чем? — спросила Станимира.

– Видите ли, мисс Крам, — Купер прошелся по кухне туда-сюда, — Франсиско Уизли больше не гражданин Великобритании, поэтому периоды его пребывания на территории страны ограничены. Обычно ограничения не так строги, но он отказник от гражданства — случай вопиющий. Поэтому закон к нему строг. Долгое время мистер Уизли не обращал на эти сроки должного внимания, хотя я его предупреждал. Отследить его перемещения было трудно — на «Сорванную башню» наложена куча защитных заклятий, которые блокируют любой поиск, а пункты международной аппарации никого не проверяют. Эту фотографию один из сотрудников повесил у себя в кабинете в министерстве, и когда пришла проверка, ее увидели. К сожалению, начальство хорошо знало о том, кто такой Франсиско Уизли. Они живо заинтересовались, когда и как было сделано это фото… К счастью, оно вовремя попало ко мне, и я предупредил мистера Уизли, чтобы он покинул территорию Соединенного Королевства.

– Надолго? — Станимира отдала фотографию обратно Куперу.

– Боюсь, что навсегда, — выдавил из себя Фред.

– Кажется, я бессилен, — развел руками Стивен Купер. — Я делал все, что мог, но он продолжал нарушать миграционный закон.

– И что, он никогда не сможет вернуться?

– Пока нет, — ответил Стивен Купер спокойно, — Хотя мы, конечно, подадим апелляцию. Но в сложившихся обстоятельствах его все равно будут судить, так что…

– Судить? За что? — Станимира смотрит Стивену Куперу в глаза.

– Мисс Крам, — министерский работник предельно серьезен. — Он несколько месяцев скрывал человека, которого весь мир считал мертвым. Конечно, состоится суд, на котором будут выяснять подробности этого дела. И он состоится как можно скорее.

Закрытое слушание состоялось уже на следующий день — судились в одном из подземных залов берлинского Бундестага. Станимира, несмотря на косвенную причастность к делу, допущена на слушание не была, и Мариса запретила ей ехать в Берлин, заперев на три заклятья в доме Озилов. Напрасно Станимира дергала ручку и пыталась подобрать контрзаклятье — тщетно. Тренер Уизли как всегда думала на три хода вперед. Из вечерних газет она узнала, что Финист признался в применении легиллименции на всех членах аргентинской сборной и тренерах, в том числе и на Пако. Он заявил, что заставил Пако подать идею тренеру на внесение его в состав сборной, а также внушил ему мысль, что его зовут Родриго Пахаро. Как только Пако оклемался от чар, сразу же понял, кто нападал на Финиста и представил его всем на мнимой помолвке. Присяжные пришли в ужас от подобного признания: получалось, что Финист — тоже преступник. В связи с тем, что аргентинская команда была под действием заклятья, их признали лишь частично виновными и, обязав выписать огромный штраф, разрешили играть в чемпионате мира, если они выиграют отложенный матч у Уругвая (который был перенесен, кстати, из-за того, что Пако выяснил, кто такой игрок его сборной на самом деле).

Аделину и Бжезинского должны были судить через несколько недель в Бухаресте — им дали время на поиск адвокатов, но поместили в камеры Азкабана. Финиста Фалькона признали виновным в умышленном использовании ментальных чар, правда, независимый медицинский эксперт признал, что сознание Финиста повредилось от проклятья, которым наградила его Аделина. В связи с этим суд обязал Фалькона выплатить штраф в пятьсот тысяч галеонов (который не был для единственного наследника огромного состояния такой уж проблемой). Станимира подозревала, что медицинский эксперт был не совсем независимым, однако сути это не меняло — Финист и Пако были оправданы, правда последний по-прежнему оставался персоной нон-грата в Великобритании.

Когда Станимира поговорила с Купером, Финиста уже увел глава магов Восточной Европы Антон Белый. Так что они не виделись со дня помолвки. Они должны поужинать сегодня — Станимира смотрит на часы — уже через полчаса.

– Боишься? — спрашивает Ибрагим.

– Да, — она кивает.

– Тогда подумай о чем-нибудь отвлеченном.

– Например?

– Скоро во всех странах кончатся отборочные, и мы узнаем участников Мундиаля. И, кстати, завтра открывается трансферное окно: тренеры сборных набирают себе игроков. Я, например, все-таки надеюсь войти в состав сборной Турции.

– Ну, мне сборная Болгарии не грозит. Ее тренирует отец, и они еле-еле вышли на ЧМ.

– Тяжело, когда все вас сравнивают? — Ибрагим по-дружески кладет руку Крам на плечо.

– Немножко.

С Ибрагимом легко. С Ибрагимом можно не переживать о том, что делать и что говорить. Станимира знает: случись что, он будет рядом, он вытащит ее, как вытащил из могильной ямы старую Фатиму. Они сделаны из одного теста, и хоть между ними огромная культурная пропасть — это не важно. Друзьям не важны мелочи вроде национальности и возраста.

Вскоре они прощаются, и Станимира взлетает и отправляется в центр Лондона. Там, недалеко от станции метро Грин-парк, на Беркли-стрит у нее и назначена встреча с Финистом. Когда Финист написал, что они пойдут в русский ресторан, Станимира обрадовалась. Она любила русскую кухню, но многие блюда запрещала спортивная диета. Но тут был особенный повод, настоящий праздник, поэтому Станимира позволила себе праздновать. Правда, место, куда она попала, было столько блестящим и дорогим, что отбивало мысли о наваристых супах и кашах. Швейцар, встретивший ее на входе, широко улыбнулся: «Можно вашу метлу? Она будет дожидаться вас в гардеробе», хотя по взгляду она поняла: сюда принято приезжать на дорогих авто, а не прилетать на метлах. Здесь было много магглов — хотя по виду гостей невозможно было определить, магглы они или волшебники. И тех, и других хватало, и те, и другие были очень богаты.

Финист ждал ее за дальним столиком в одном из роскошных залов. Его волосы cнова стали длинными — он перевязал их шелковой лентой. Идеально сидящий темно-синий костюм, кожаные ботинки, тонкий галстук — Финист кажется ожившей рекламой чего-то дорогого, но тем не менее — это все-таки он.

– Так и знал, что ты прилетишь! — сказал он по-румынски, и они обнялись. — Тут часто ужинают магглы, так что следовало быть поаккуратнее.

– Ты ведь не подвергал Пако легиллименции? — Станимира присела. — Ты ведь заколдовал всех, кроме него.

– Пришлось немножко соврать суду, — улыбнулся Финист. — Ну, не стесняйся, заказывай.

– Это был хороший поступок.

Она уткнулась в меню. Блюд русской кухни там не было, зато была итальянская и азиатская еда. Правда, от цен аппетит пропадал — какой-то салат стоил сорок пять фунтов.

– Пожалуй, я буду пасту, — пробормотала она. — И кофе.

– Может, вина?

– У меня тренировка завтра.

– Когда ты скажешь Марисе, что уходишь? — на этих словах меню чуть не выпало у Крам из рук.

– Что значит ухожу? — она подняла глаза на Финиста. — Я не хочу никуда уходить!

– Стани, — он мягко взял ее за руку. — Теперь тебе больше не нужно зарабатывать квиддичем. Я смогу обеспечить нас обоих.

– Но я не зарабатываю квиддичем, — она попыталась улыбнуться. — Я им живу.

– Это ведь ужасно опасно, — Финист тоже принялся листать меню. — Ты можешь неудачно упасть и все.

– О чем ты? — Станимира наконец-то сделала заказ. — Мы же играли вместе! Ты же был моим капитаном! Ты же хотел играть в «Торнадос»!

– Ну я же мужчина, — Финист заказал тот самый дорогой салат. — Я не боюсь сломаться.

– Но… я тоже не боюсь, — прошептала Станимира.— Ты же… стал играть за аргентинцев, потому что хотел испытать себя, так ведь?

– Именно поэтому меня пугает твоя карьера, — Финист примирительно рассмеялся. — Там такая жесть происходит — кровь, переломы в каждом матче. Вся сборная — анимаги, потому что на животных все заживает быстрее. Но Аргентина — это еще ничего. Вот в Уругвае настоящий ужас! Но что-то мы отвлеклись… Я ведь такой идиот, Стани. Я ведь ничего не понимал… Я ничего не видел.

Станимира выпила эспрессо одним глотком — она не очень любила кофе, особенно такой горький, но сейчас он казался очень кстати. Принесли пасту — она пахла потрясающе, но почему-то совсем не лезла в рот.

– Что же ты не видел? — тихо спросила она.

– Ты любила меня все это время. Ты единственная говорила, что я жив. Знаешь, почему отец не искал меня? Нашу связь блокировала магия Бжезинского. Наверняка он и до тебя добрался, но ты… ты все равно верила, что я не умер! Спасибо Пако, он все мне рассказал.

– Пако больше не может жить в Лондоне, — говорит Станимира, и в ее голосе слышится горечь.

– Я знаю, — Финист тоже печален. — Я стольким ему обязан… И я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы ему помочь, — он мягко проводит ладонью по ее щеке. — Теперь я обещаю, что никуда не пропаду.

Стоял чудесный осенний вечер — редкость для Лондона. На деревьях уже появились желтые листья, но ветер был еще не сильным и дождь накрапывал совсем чуть-чуть. Но почему-то сердце Станимиры было словно сдавлено огромными клещами. Серая тоска не обращала внимания ни на нежный голос Финиста Фалькона, ни на вкусную пасту, ни на непомерно дорогой ресторан — ей было все равно. Даже слегка раздувшееся эго, шепчущее, что Аделина наконец-то получила по заслугам, замолчало.

Она отказывается от кэба, который хочет вызвать Финист, и, добежав до темной аллеи парка, взмывает в небо. Наверху как всегда холоднее и спокойнее. Станимира Крам возвращается в «Сорванную башню». Там, сидя в своей комнате, она зажигает огарок свечи, обмакивает перо в чернильницу и на несколько секунд смотрит на пустой пергамент. «Привет, Пако, — наконец выводит она, — как подготовка к игре с Уругваем? Мы скоро играем с «Манчестер Брумс» на выезде, так что я надеюсь посмотреть Манчестер. Удачи на поле, С. К.» Она со злостью думает, что умение (а точнее, неумение) писать письма у нее точно от Виктора. На конверте она ставит «Хитроу, центр почтовой рассортировки, дальше — Аргентина, Буэнос-Айрес, Сан-Тельмо, Франсиско Хорхе Альфредо Уизли» и выпускает сову из окна. «Он ответит, — говорит она перед сном, — там же просто про квиддич. Глупо не ответить на такое письмо».

Но проходит день, другой, третий, затем приходит день матча с «Манчестером». Станимира с остервенением бросается под бладжеры, а в перерыве скулит на кушетке у врача Хельмута, пока он, бормоча немецкие ругательства, заливает ее лицо едким антисептическим зельем. «Осы» выигрывают у «Брумс» с крупным счетом, и Станимире кажется, что победа что-то исправит, но тщетно — к сердцу по-прежнему привязан тяжелый камень, а лицо разбито так, что еще неделю ходить в темных очках круглые сутки. «Наверное, письмо не дошло из-за того, что я не указала точного адреса, — думает она. — Ведь, наверное, Сан-Тельмо — очень большой район, и местная сова могла заблудиться».

Она знает, что врет сама себе, но так легче.

Дышать. Дышать ровно — вдох-выдох. Дышать, даже когда боль в мышцах достигает апогея, и голос Марисы слышится словно издалека: «Крам, ниже! Еще ниже!». Она приседает еще ниже, держа в согнутых руках метлу и стараясь выпрямить спину. Несколько секунд, можно отдышаться и все начинается заново — прыжок, прыжок, вниз, вниз, вниз. Спустя несколько минут после начала тренировки Станимира уже ненавидит все на свете: себя, Марису, которая подпрыгивает выше всех и опускается ниже всех, раздражающе-бодрую музыку, этот чертов квиддич и бесконечную боль. Но проходит время, дыхание кое-как выравнивается, а сознание — отключается. Можно слушать музыку, ловить ритм и не думать ни о чем — только о том, когда все это закончится. Обычно команда тренируется на улице, но сегодня зарядил такой дождь, что Мариса и Захария решили тренироваться в зале. Спортивный центр на незаметной улице Короля Генри Восьмого (пересекающей Косой переулок в одной из самых узких его частей) был построен несколько лет назад на деньги Фреда и Джорджа. Управляющей стала жена Билла Флер, которая на удивление легко справлялась с этой ролью. Благодаря сумасшедшему обаянию ей удавалось привлечь лучших тренеров — а что было еще нужно?

«Осы» тренировались тут редко — Захария всегда говорил, что тренировки на метле, в «полевых условиях» важнее для игрока в квиддич, чем «обычный фитнес для дураков». Но Станимире нравился «фитнес для дураков»: в зале, где они занимались, было тепло, светло, звучала веселая музыка, а на входе их встречала красотка Флер — при одном взгляде на нее хотелось поднимать штангу до изнеможения, чтобы получить такую фигуру. «Фитнес для дураков» отключал мозг, учил его выполнять простейшие команды через «не могу»: встать, упасть, упор, вверх, вниз, вниз, вниз. Не думать о Пако. Не думать о Пако, пока руки дрожат в «планке» — прекрасно.

После тренировки Станимира ползет в душ, а потом садится в кафе на первом этаже, чтобы чем-нибудь перекусить. Обычно все тоже присоединяются, что сегодня товарищи по команде разбежались, сославшись на какие-то свои дела.

– Как называется этот спортивный центр?

Станимира вздрагивает, потому что тот, кто к ней обращается, говорит по-сербски.

– «Флер».

– Как это эгоистично — называть бизнес в честь себя любимой.

– Не все ли равно, как называется центр, если тут отличное оборудование и тренеры? — немного раздраженно отвечает Станимира.

– Ваша правда. Мне порекомендовали это место как лучший клуб в Лондоне. Тут дорого.

– Оно того стоит.

– Я присяду?

– Пожалуйста.

Незнакомец садится. Он не слишком высок, но крепок — майка-борцовка обтягивает его мощный торс и, кажется, может порваться в любую секунду. Иссиня-черные волосы уже тронули широкие мазки серебряной седины. Его лицо напоминало лицо солдата, прошедшего войну: глубоко посаженные голубые глаза смерили Станимиру острым внимательным взглядом, тонкие губы вытянулись в одну линию, твердый подбородок был гордо поднят.

– Вы меня узнали? — спрашивает он, и в его голосе не слышится ни намека на любопытство.

– Да, господин Стойкович, — Станимира кивнула. — Хотя странно видеть вас здесь.

– Вы не выглядите удивленной, — Милан Стойкович, ловец сборной Сербии, все еще изучает лицо Станимиры, словно пытаясь определить, что она за человек.

– В последнее время со мной столько всего произошло, что, кажется, я разучилась выражать удивление.

– Что это у вас? — Милан Стойкович обращает внимание на разглаженный листок пергамента, который лежит перед Станимирой. — Придумываете новые схемы?

– Мариса дает мне задачки на логику.

– Зачем вы выдвинули загонщиков так далеко вперед?

Станимира смутилась:

– Я просто пробую. Смотрю, что получится, если отодвинуть крайнего охотника назад.

– Я вас понял, — спокойно ответил Стойкович. — Вы пытаетесь играть в тотальный квиддич. Жаль вас разочаровывать, такие схемы не работают.

– В «Осах» работают, — Станимира кривится. Кажется, еще секунда, и она потеряет терпение. Да, Милан Стойкович — живая легенда, но, кажется, его мнения никто не спрашивал.

– Именно поэтому у вас разбито лицо после матча, — не слишком вежливо говорит сербский ловец. — Еще немножко, и вас по частям не соберут.

– Давайте я буду прятаться, пока загонщики получают травмы. Ведь это так интересно.

– Ловец на поле главный, — Милан Стойкович поворачивает листок пергамента к себе и долго смотрит на чернильные каракули Станимиры. — Загонщики должны подставляться. Они больше ничего не умеют.

– Я передам это Вуйчичу и Ивановичу. Они же сейчас загонщики сборной Сербии? — огрызается Станимира, но Милана Стойковича это только веселит.

– Странно, что ловца Станимиру Крам не воспитывали с чувством превосходства к собственной персоне, — отвечает он, и тонкие губы гнутся в улыбку-полумесяц. — Тогда мажьте свои синяки и радуйте зрителей. Был рад познакомиться! — и он встает и направляется к выходу.

Станимира в растерянности смотрит на схему. Внутренний голос дразнит и издевается: «А вот Пако знал бы, как выкрутиться».

Пако пропал, и от этого не спасают ни удивительные книги из библиотеки Уизли, ни придумывание схем, ни квиддич, ни изнурительные тренировки. Каждое дождливое лондонское утро, когда Станимира диким усилием воли вытаскивает себя на пробежку, она задерживается у двери, чтобы посмотреть на письма, которые присылают Уизли. В куче конвертов нет ни одного из Аргентины.

Зато Финист появляется каждый день. Он присылает Станимире цветы и заботливо смазывает коленки вонючей мазью, которую делают у него в Карпатах. Из сборной Украины его выгнали, но народ вовсе не считает Фалькона предателем — наоборот, все приветствуют чудесно ожившего героя и жаждут новых подробностей его жизни. Насколько повредился его рассудок, что он стал считать себя другим человеком? Как он вспомнил, кто он такой?

«Я оказался на улице в районе Сан-Тельмо, не помня, кто я, откуда и как меня зовут, — рассказывал он «Украинскому Пророку». — Я назвался Родриго — мне казалось, это и есть мое настоящее имя. Я пришел на базу сборной Аргентины рано утром — мне было негде жить, и я решил, что смогу жить на базе. Ко всем членам сборной, включая тренеров и весь персонал, я применил легиллименцию — они взяли меня в команду, несмотря на то, что я не говорил по-испански. И там был Франсиско Уизли, мой старый знакомый по юниорскому чемпионату, которого я, конечно, не узнал. Из-за моего заклинания Уизли тоже меня не признал, но предложил пожить у него в районе Сан-Тельмо. Правда, спустя два месяца мое сознание начало выравниваться, а Франсиско неосознанно смог противостоять моей магии — и представляете, однажды он меня узнал! Узнал и чуть не сошел с ума! Ведь все считали меня мертвым! Он понял: стоит мне вернуться сейчас, как меня снова попытаются убить! Франсиско сопоставил факты и нашел нападавших. И вот я здесь. Я снова помню, кто я, и это удивительно. До сих пор не пойму, как я оказался в Буэнос-Айресе — скорее всего, попал в какой-то случайно открывшийся портал, как вы знаете, в порталы часто залетают неосторожные птицы…». И так — раз за разом, от газеты к газете. Ложь Финиста была гладкой и красивой, и самое главное — это была ложь во спасение. Эта ложь спасала Пако — если он был под действием заклятья, никто не мог обвинить его в нарочном укрытии Финиста Фалькона от магической общественности.

– А если серьезно, почему он согласился? — спросила Станимира, когда они с Финистом прогуливались по центру Лондона. Она встала рядом с музеем Tate Modern и задумчиво смотрела на Собор святого Павла. — Почему он согласился тебя спрятать?

– Потому что я его попросил, — ответил Финист, пожав плечами. — Тебе не холодно? — и он дотрагивается до ее щеки теплой рукой. — Смотри, ты совсем замерзла.

– Зачем ему вообще приспичило тебя искать? — от прикосновения Финиста Станимира начинает дрожать еще сильнее — но холод тут ни при чем. — Я не знала, что вы… как-то связаны.

– Я тоже не знал, — Финист снимает свой модный двубортный плащ и укутывает в него Станимиру. — Но если бы не он, меня бы никто не нашел. Я у него в неоплатном долгу.

В Лондоне становится все холоднее. Плащ Финиста сшит из дорогой ткани — он не греет, но в нем уютнее и словно теплее. Огромная дождевая капля падает Крам на нос. Она хочет спросить Финиста, почему он не говорил, что жив, почему не послал хоть одну весточку, но говорить не хочется — получилось как получилось.

– Стани, — Финист мягко берет ее за руку и переплетает пальцы. — Я буду рад, если ты будешь сопровождать меня на приеме в эти выходные.

– На приеме? — Станимира словно выныривает из тяжелого сновидения.

– Да, родители устраивают прием в честь моего чудесного возвращения. Я покажу тебе Карпаты, там удивительно красиво.

– Конечно, — Станимира улыбается, смахивая капли с лица. — С удовольствием. Кажется, игр в эти выходные нет…

Финист раскрывает зонт. Собор святого Павла кажется призраком, вышедшим из густого тумана. Люди бегут по мосту Миллениум, еле успевая спрятаться. Станимира делает несколько шагов вперед и, лишившись спасительного укрытия зонта, со всего размаха наступает в лужу. Разлетаются брызги, Финист смеется. Если бы у нее была метла, она бы пролетела на огромной скорости над грязной Темзой, едва не врезаясь в балки мостов, она бы поднялась высоко-высоко, чтобы там, обессилев, крикнуть: «В чем подвох?».

Но подвоха нет.

… — И запомни, — Себастьян Клебер накручивает волосы Станимиры на круглую щетку, — держись подальше от сов.

– В смысле? — Крам ерзает на стуле, рассматривая новую себя. — От сов?

– Да-да, милая, увидишь сову — уходи куда подальше. И не дай бог тебе зайти в совятню!

– Не совсем понимаю, о чем ты, но ладно.

– И не пей ничего игристого. И особенно — игристого и сладкого. Считай — тебе крышка.

– А что тогда пить? — неуверенно спрашивает Станимира.

– Вино. Красное. Сухое.

– Но я совсем не разбираюсь в вине.

– Никто не разбирается! Запомни несколько ничего не значащих определений: насыщенно, терпко, глубоко. И сразу переводи разговор на другую тему, вот так, — Клебер принял картинную позу и, отхлебнув из воображаемого бокала, скривил губы, — Насыщенный вкус. Кстати, в Черногории, где я была с отцом прошлым летом, есть еще более терпкое вино — похоже на Брунелло, только Брунелло более глубокое. Поняла?

– Мы с отцом были в Венгрии прошлым летом… А в Черногории — позапрошлым…

– О Боже, Стани, кого это парит! — стилист заламывает руки. — Просто неси всякую чушь! И не пей игристого — вот и все.

Станимира встает, и Себастьян набрасывает ей на плечи легкую бордовую мантию. На подкладке почти незаметно мерцают вензели LV. Волосы лежат мягкими естественными волнами.

– Не смей носить вензелем вверх, — Клебер корчит в зеркало забавную рожицу. — И не забывай про сов. Ты — манифик.

Международный портал был в Хитроу. Люди оглядывались на Станимиру, шедшую по терминалу аэропорта, в обтягивающем платье в тон мантии.

— Они думают, ты знаменитость, — улыбался Финист, поддерживающий ее под руку. Ее мантию нес тоже он. — Хотя… ты и есть знаменитость!

Станимира промолчала, только крепче схватилась за его руку: каблуки, на которых настаивал Клебер, были просто убийственными. Крам всерьез опасалась, что переломает себе все ноги.

– Это здесь, — перед стойками регистрации они свернули, и Финист толкнул какую-то совсем незаметную дверцу.

То, что увидела Станимира, поражало воображение — огромный зал, куча людей. Табличка под потолком гласила: «Terminal W». В терминале тоже были стойки регистрации, только проверяли на них не паспорта, а палочки.

– Так вот как выглядит зал международной аппарации, — восхищенно выдохнула Станимира.

– Не совсем, — улыбнулся Финист, — зал аппарации за стойками регистрации. Это терминал международных волшебных перемещений — здесь не только аппарация, но и порталы, и метлы напрокат. — Простите, у нас заказан портал на имя Финиста Фалькона, — Финист обратился к мужчине за стойкой с надписью «вип-сервис».

Мужчина был в белой рубашке и брюках и внешне ничем не отличался от маггловских работников Хитроу, однако на его груди был прикреплен бейдж с именем и надписью: «Terminal W”.

– Пойдемте за мной, мисс Крам, мистер Фалькон, — проверив их палочки, служащий растянулся в улыбке. — Не желаете шампанского, пока ожидаете путешествия?

– О нет, спасибо, — отказалась Станимира, помня завет Себастьяна.

Их привели в небольшую комнату, похожую на уютный зал ожидания. В середине стоял мягкий красный диван, на который так и тянуло сесть — после прогулки на каблуках диван казался спасением, и Станимира с наслаждением откинулась на подушки.

Но неожиданно все завертелось, и земля ушла из-под ног. Диван оказался порталом. Она очнулась уже на улице — теплый ветерок слегка поднял волосы. Они с Финистом сидели в увитой цветами беседке. Аромат был пьянящим — он сбивал с ног похлеще всякого шампанского.

– О боже, Финист, это удивительно! — Станимира встала и с восхищением посмотрела на горизонт. — Какая красота!

Красное солнце медленно закатывалось за холмистый горизонт, а вокруг были зеленые горы-великаны. Подвесной мост вел в роскошный белый замок, затерянный меж холмов. Под мостом шумела горная речка. Все окна замка горели.

– Добро пожаловать в родовое гнездо Фальконов, Станимира Крам, — улыбнулся Финист.

Он взял ее под руку, и они пошли по мосту. Горный воздух сводил с ума, в небе кружили соколы, а полосы красноватого солнечного света ложились на белый камень замка.

В замке было уже много людей — женщины неземной красоты в шелестящих мантиях, их кавалеры с мужественными подбородками и хищными птичьми глазами почтительно кланялись Финисту и Станимире.

Говорили на всех восточноевропейских языках: Станимира слышала украинский, русский, румынский и даже сербский.

– О, Станимира Крам, рад вас видеть, — черноволосый мужчина в элегантной черной мантии с отложенным воротником поклонился Станимире и поцеловал ее руку.

– Милан Стойкович, — она улыбнулась. — Второй раз за неделю. Я тоже рада.

– Что будете пить? — Стойкович подозвал официанта.

– Вино. Красное. Сухое, — отчеканила Станимира.

– Попробуйте Монтальчино две тысячи четвертого года, — в руках в официанта материализовался кубок из резного стекла и бутылка. Он плеснул в бокал совсем чуть-чуть.

Станимира сделала маленький глоток.

– Насыщенный вкус, — сказала она, пробуя букет. — Похоже на… черногорский Вранац, но чуть более терпкое…

– Похоже, вы разбираетесь в вине, — улыбнулся Милан Стойкович. — Мне больше всего нравится аргентинское, а вам?

– Мне тоже, — услышала Станимира знакомый голос, и Милан Стойкович поспешил ретироваться и смешаться с остальными гостями.

Мариса! Тренер Уизли выглядела лучше всех: шикарные темные волосы не уложены, а струятся по плечам, словно змеи, темно-синяя мантия, надетая поверх простого платья, красиво облегает худую спортивную фигуру.

– Тренер Уизли, — Станимира не может сдержать радостной улыбки.

– Не могла же я тебя здесь бросить! — Мариса подмигивает. — Ты хотя бы пробовала этот ваш черногорский Вранац? У него же ничего общего с Монтальчино! Ну, кроме того, что это тоже вино. И тоже красное. На этом сходства заканчиваются.

– Так я и думала..., — растерянно пробормотала Станимира. — Меня Клебер научил делать вид, будто я разбираюсь.

– О, старина Клебер знает толк в винах, — тренер Уизли засмеялась. — Я еще люблю такую фишку: попробовав, сказать, что чувствуешь нотки смородины. Как правило, найдется еще два человека, которые согласно кивнут. Кстати, я тут с твоим отцом и четой Забини, — убедившись, что Милан Стойкович отошел на безопасное расстояние, Мариса понизила голос. — Будь повежливее с сербским ловцом.

– Он жутко меня бесит, — не выдержала Станимира. — Я видела его пару дней назад у Флер. Прикопался ко мне после тренировки: тотальный квиддич не работает, лицо у меня разбито…

Мариса тепло улыбнулась и обняла Станимиру за плечи.

– Послушай, — сказала она как можно тише. — Стойковичу сорок пять лет. Очень скоро он закончит карьеру. А пока они ищут нового ловца в запас.

– То есть?

– То есть у тебя есть шанс войти в сборную Сербии и выступить на Мундиале, — прошептала тренер, — только вот Стойкович ни за что не покинет сборную просто так — он хорошо понимает, что пора уходить, но не отдаст свое место человеку, который ему не понравится. Он звезда и имеет огромное влияние на тренера Горана Радича. По сути, кого он выберет, того Радич и возьмет.

– Меня хотят взять в сборную? — Станимира зажала рот рукой, чтобы не закричать от счастья.

– Пока не знаю, — ответила Мариса. — Сначала они написали мне по поводу твоего гражданства, и мы с Фредом заручились поддержкой болгарского министерства — что в случае чего гражданства тебя болгары не лишат. Знаешь, после истории с Пако надо быть аккуратнее… Потом он приехал в Манчестер на наш матч. У него три кандидатуры — ты, Велько Мишич из «Пловдива» и Славолюб Рошул из «Белград Олимпия». Соперники сильные. Я знаю Стойковича со школьной скамьи — он не самый лучший человек, поверь мне, хоть и прекрасный ловец. С ним трудно, он мнит себя гением, у него свои представления о том, что хорошо и что плохо. И в Дурмстранге он сидел в запасе, пока в основе выступал твой отец. Поэтому к тебе у него особо пристальное внимание. Но если хочешь в сборную — играй по его правилам. Выбирай темы для разговора.

– Очень хочу, — прошептала Станимира, глядя в глаза тренеру Уизли. — Только… а вдруг ничего не получится? Мне кажется, я ему уже не понравилась, он так презрительно на меня смотрел.

Неожиданно Мариса крепко обняла ее.

– Ты знаешь, — прошептала она. — Однажды осенним утром Джордж оказался у нас с Фредом дома с маленьким сыном и новорожденной дочерью, Рокси. Его бросила жена. Я тогда только родила Пако и подумала: черт, куда мне еще дети. Но я вырастила Рокси как родную дочь. А потом, спустя много лет, меня вырвало всем моим особо полезным завтраком прямо перед матчем с «Гарпиями» — так я узнала, что у меня будет Джорджи. А потом в нашей жизни появилась ты. Я вижу, как тебе трудно, Стани, но нужно бороться. Я безумно горжусь тобой. Я горжусь всеми своими детьми. Просто будь собой.

Станимира несмело уткнулась в плечо Марисы и погладила ее по волосам. В глазах стояли слезы — за все время ее собственная мама написала лишь несколько пространных писем, и Станимира периодически навещала ее — скорее из чувства долга, чем от большого желания. Она знала — дар матери — варить лучшие зелья — ей не передался. Поэтому вряд ли Иванка Брегович пылает материнской заботой и теплом. Отчасти маму заменяла бабушка Крам — неугомонная веселая Мира, которая наполняла дом запахом свежих булочек и предпочитала велосипеды, а не машины и метлы.

– Мне страшно, — прошептала она. — Я всегда мечтала попасть в сборную и тут получается, что могу все испортить одним неверным движением.

– Вроде того, — тренер Уизли усмехнулась. — Но если не получится — черт с ним.

Станимира увидела, как им машет отец, беседовавший с какими-то знакомыми.

– Я хочу домой, — пробормотал он, оттягивая узкий галстук, — у Фреда и Джорджа сегодня в магазине какой-то крутой фокусник, а мы торчим тут.

Мариса укоризненно посмотрела на друга:

– Мы помогаем твоей дочери, Вик. Хотим, чтобы Стани не чувствовала себя одиноко. И следим за Миланом Стойковичем.

– Нет, нет, вы можете идти, — улыбнулась Станимира. — Тренер Уизли мне все рассказала, так что я справлюсь. Надеюсь, папа, ты не против, что я буду играть за сербов.

– Вот, она уже говорит, что будет играть за сербов, хотя решение еще никто не принимал, — усмехнулся Виктор. — Шутишь, это же сборная! Если в сборную Болгарии ты попасть не можешь, почему бы тебе не играть за сербов?

– Идите, — Станимира усмехнулась в ответ, — проведите хорошо время. А я разберусь.

Мариса и Виктор растворились в толпе в поисках четы Забини, и вскоре Станимира поняла, что все четверо тихо покинули прием. Пако даже не появлялся, хотя Станимира и не надеялась, что он появится. Финист, конечно же, выслал ему приглашение, но Франсиско Уизли, по сообщению Фалькона, ответил вежливым, но твердым отказом.

Без друзей и отца на приеме стало совсем тоскливо — хоть играла музыка, и напитки лились рекой, и столы ломились от яств, и прекрасные пары выходили танцевать — все было не то. Станимира стала понимать, почему отец и Мариса так легко предпочли пышному празднику посиделки в домашнем кругу — все эти люди совсем не любили друг друга.

Замок Фальконов был удивительно красив не только снаружи, но и внутри — белоснежный каменный пол, высоченные стены с полукруглыми окнами, акустика — лучше, чем в любом театре. Финиста рвали на части, и он с извиняющимся видом то и дело бросал Станимиру одну. Правда, одной она оставалась недолго — к ней подходило очень много людей, и она не могла посчитать, сколько рук ей пришлось пожать в тот вечер.

– Николас Варальо, — на последней ладони, крепкой и шершавой, Станимира невольно задержала руку и взгляд.

Та рука, что ей подали, была точно рукой игрока в квиддич и никак иначе — мозолистая, сухая, твердая. В отличие от знакомых Финиста, отпрысков богатых фамилий со всей Европы, предпочитающих целовать девушкам руку при встрече и прощании, Николас Варальо подарил Станимире честное рукопожатие.

На вид ему было около сорока. Каштановые волнистые волосы лежали на голове красивой шапкой. Всю щеку рассекал шрам, некогда бывший глубоким. Шрам не портил лица Николаса, скорее, наоборот, придавал ему мужества. Глубоко посаженные глаза были похожи на блестящие черные бусины.

– Откуда я знаю ваше имя? — невольно вырвалось у Станимиры. — Мне кажется, мы знакомы, но я вижу вас впервые, — сказала она по-английски, чем вызвала у Николаса улыбку.

– Слышал, тебя прочат в сборную Сербии, — ответил он, словно игнорируя вопрос. У него был сильный акцент. — Тут все об этом говорят, но Милан Стойкович — стреляный воробей. Придется быть лапочкой сегодня, Станимира. Я бы на его месте взял Рошула.

– Почему? — процедила Станимира.

– Он крепкий игрок, — Николас пожал плечами. — Хитрый, маневренный.

– А я?

– Когда я сказал, что не взял бы тебя, я имел в виду, если бы я был Стойковичем, — спокойно заявил Николас. — В свою сборную я бы тебя взял. А для сербской команды ты слишком злая— в хорошем смысле, если ты понимаешь.

– Какую сборную?

– Сборную Аргентины, конечно, — Николас засмеялся. — Пако не приехал, а я люблю поесть на халяву, знаешь ли. Общество дерьмо, но еда тут отменная.

И тут Станимира вспомнила: «В сборной есть свой капитан, великий Николас Варальо, на чье место я не претендую», — сказал Пако на помолвке-разоблачении. Фамилия Варальо часто появлялась в «Спортивном Пророке» — там, где печатали статистику чемпионата Южной Америки. О Николасе Варальо как-то говорила Мариса — она играла в сборной с его кузеном, которого тоже звали Николас.

Подошедший официант галантно протянул ей напиток, и она не глядя осушила бокал. Игристое и сладкое оставляло на языке приятное ощущение лопающихся пузырьков. Николас Варальо казался на этом светском приеме диковинным зверем — странным, но отнюдь не запуганным. Человек с другого полушария улыбался во все тридцать два фаянсово-белых зуба. На фоне загорелой кожи зубы казались еще белее, а сам Николас рассматривал Станимиру с выражением лица биолога, которому дали на исследования необычный микроорганизм.

– И как Пако? — спросила она, краснея.

– Живет, — Николас подхватил с подноса еще два бокала с игристым и протянул один Станимире.

Не понимая сама, почему нервничает, она выпила залпом и второй бокал. Голова приятно закружилась.

– Почему он не приехал?

– А зачем ему это? — Николас пожал плечами, — Он тщеславный гад, конечно, но любит, чтобы его ценили за дело.

– Он нашел Финиста.

– Чертов Фалькон, — поморщился аргентинский капитан, — я никак не могу очухаться от его чар. Как мы его только в сборной держали? Я ведь с ним и разговаривал все это время… Но зато тебе повезло — это хорошо. Ты, Станимира, заслуживаешь удачи больше остальных, я так считаю.

– Повезло?

– Конечно. Ты урвала у жизни самый вкусный кусок пирога: богатый и знатный жених, к тому же, играет в квиддич. Если сегодня будешь весь вечер мило улыбаться и правильно отвечать на вопросы, попадешь в сборную и обеспечишь свою семью на несколько поколений вперед. Потом родишь здорового анимага — и официально можешь плевать на всех, здесь присутствующих. Не фигурально, а прямо в лицо — все равно они тебе ничего не скажут.

– Я не хочу ни на кого плевать.

– Это пока, — лицо Николаса озарила широкая улыбка. — Вон, смотри, сейчас начнется. Помни: улыбайся и кивай. Кампео-о-онес, кампео-о-онес, — и напевая фанатскую песенку, Николас отошел в угол.

К Станимире приблизилась молодая женщина в атласной красной мантии. Ее губы были тоже покрашены в красный, что делало улыбку похожей на окровавленный оскал. Двигалась она уверенно, почти чеканя шаг: словно знала, что ей нужно.

– Элигия Новакова, — она протянула руку с длинными аккуратными ногтями, — я организатор этого приема. Давай-ка на сцену, милая. На, выпей для храбрости, — и Элигия протянула Станимире третий бокал с шампанским.

Беспомощно оглядываясь на Николаса и ища глазами Финиста, Станимира поднялась по маленьким ступенькам на небольшую сцену в центре зала. В начале вечера здесь стояли музыканты, но сейчас музыка стихла, и Станимира оказалась на сцене совершенно одна. Элигия вбежала за ней и, торопливо приставив тонкую палочку к горлу и прошептав заклинание, заговорила на весь зал:

– Дамы и господа, — произнесла она на румынском, — Смею представить вам особенную девушку. Девушку, без которой этот прием потерял все свое изящество и шарм, весь блеск и лоск. Искупайте эту юную леди в овациях — Станимира Крам.

Аплодисменты были оглушительными, но Станимира ничуть не чувствовала себя смущенной. Раньше в такой ситуации она готова была бы провалиться под землю, а сейчас прямо стояла на своих чудовищных каблуках и улыбалась. И почему она раньше боялась людей? — Станимира, — продолжила Элигия своим певуче-сладким голосом, — мы совсем про тебя ничего не знаем и просто мечтаем с тобой познакомиться. Расскажешь о себе?

Станимира кивает и, нащупав в кармане своей невесомой мантии палочку, прикладывает ее к горлу. Вспомнилось, как Хьюго спрашивал ее, чем она увлекается, когда они гуляли по набережной, а она что-то мямлила. А правда — что такого сложного — рассказать о себе?

Поймав на себе вопрошающие взгляды Элигии и гостей, Станимира начала:

– Как вы знаете, я играю в квиддич. Но, кажется, держаться на метле у меня получается лучше, чем на этих каблуках.

Все смеются. Ирония принята.

– Станимира Крам играет в «Уимбурнских Осах», — пояснила Элигия, — Ну что, ты расскажешь нам про свою команду?

В сердце Станимиры стало тепло и хорошо: команда — это лучшее, что у нее было и есть. Они стали почти родственниками. Ей так нравилось дружить со всеми и тусоваться после матчей, и ходить друг к другу в гости, и вместе переживать победы и поражения.

– Я безумно благодарна «Осам» за ту тепло и любовь, что они мне дали, — сказала она как можно громче. — Мы друг за друга горой.

– Правда? — бровь-ниточка Элигии притворно изогнулась. — Неужели милая Станимира не расскажет никаких интересных сплетен? Ну же, мы ждем.

– Да у нас как-то без сплетен обходится, — сказала она уже менее уверенно.

Боже, если бы здесь была Мариса. Но Станимира сама попросила тренера Уизли не беспокоится… Что же теперь делать?

– Она ангел! — воскликнула Элигия. — А я, например, слышала, что у вас там настоящий разврат, — и она рассмеялась, словно слово «разврат» было забавным.

– Какой разврат? — то ли игристое вино, то ли дурацкие замечания организатора приема вывели Станимиру из себя. — На прошлой тренировке у Мюррея сползли треники, и я видела его боксеры. Если это развратно, то да — у нас разврат.

В толпе она поймала взгляд Стойковича: нет, сербскому ловцу не нравилось, что она говорила.

– О, сейчас поясню, — Элигия улыбнулась, — у них там есть турок, — и при слове «турок» ее мышиное личико скривилось. — У него две жены. Наверное, тебе с ним даже здороваться противно, милая! Просто ужасно играть в одном клубе с двоеженцем.

– Нет-нет, — Станимира замотала головой. — Ибрагим не двоеженец. Он спас свою вторую жену от смерти, потому что у нее умер первый муж, и она тоже должна была умереть, — горячо произнесла она и посмотрела на гостей. Она надеялась увидеть радостное изумление, но не видела ничего, кроме идеально красивых лиц, которые исказил инстинктивный, почти утробный ужас.

– И тебе не кажется, что турки ужасны, раз заживо погребают своих женщин?

На этот вопрос Станимира ответа дать не могла: мимолетный флёр игристого растворился, уверенность пропала, а ее место заняла паника: что делать? Что говорить? Милан Стойкович смотрел на нее, не моргая. К горлу подкатил комок, и Станимира осознала, что все-таки пьяна. Быть пьяной и глупой посреди огромного зала было ужасно, но еще ужасней было осознавать, что на кону — сборная Сербии.

«Жуткая традиция, как хорошо, что она миновала нас. Давайте выпьем за всех чудесных женщин на этом приеме», — шептал внутренний голос правильный, безопасный ответ. Рука машинально подняла бокал с шампанским.

Мариса сказала: будь аккуратней. Но Мариса также всегда говорила, что не бывает полуправды и полулжи, что есть добро, а есть зло, и между добром и нейтралитетом всегда надо выбирать первое.

– Я не позволю никому говорить гадости про моего друга Ибрагима Озила, — голос дрожал. — Ибрагим не ужасен. Он прекрасный семьянин и честный человек. Он спас женщину от смерти. Он каждый раз подставляется на поле, спасая меня.

– Турки же вторглись на Балканы, — вяло запротестовала Элигия.

– Ибрагим Озил не вторгался на Балканы, — отрезала Станимира.

– Но ведь вторгались его предки…

– Ах, я забыла, — Крам посмотрела на нарядных гостей приема, — здесь же всех волнует кровь и гены. Здесь же у всех великолепные предки! Мы собрались здесь обсудить предков Озила или что?

– Не совсем, — глухо произнесла Элегия, и Крам внезапно поняла, что все это время, пока она толкала свою пламенную речь, организатор приема пыталась заставить оркестр замолчать.

Но торжественный мотив все-таки заиграл на весь белый зал. Около сцены на одном колене стоял Финист Фалькон. Соболиная шапка, торжественная мантия со множеством орденов, военные сапоги. По бокам — два друга из Дурмстранга.

– Станимира Крам, — произнес он дрожащим голосом. — Ты всегда была рядом со мной, но я был слеп. Я сбился с пути, но ты направила меня. И свет твоей любви привел меня домой. Здесь, в присутствии свидетелей, я признаюсь тебе в любви и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Оркестр замолчал, и повисло напряженное молчание. Станимира стояла, не шевелясь, и считала секунды. Она посмотрела на Финиста, и они встретились глазами. Ее друг, такой благородный, такой честный, такой хороший — почти святой — смотрел на нее исподлобья. Она подумала, что встать на колено перед огромным количеством человек требует огромного мужества, и почему-то за него испугалась.

– Финист, — она не сразу поняла, что действие заклятья кончилось, и ее голос больше не звучит на весь зал, — Финист, зачем тебе это? — Финист молчал: читал по губам. — Мой хороший, — тело Станимиры содрогнулось от рыданий, и слезы полились по лицу ручьем, — не иди у них на поводу. Не нужно.

– Но…— Финист схватил ртом воздух.

– Ты не один из них, — прошептала Станимира и смяла край мантии, — я знаю, какой ты. Ты хотел играть в квиддич. Ты хотел путешествовать. Ты не хотел ни на ком жениться. К черту все эти правила.

– Ты не хочешь быть моей женой? — Финист поднялся, и зал ахнул.

– Я не смогу, — Станимира нервно вытерла лицо рукой. — Прости…

– И я… не смогу, — Финист снял соболиную шапку, и пот потек по его красивому высокому лбу. — Я нарушил договор. Прости, я тоже так не могу. Эти слишком, — бормотал он. — О Господи, — к Финисту внезапно пришло озарение, — Он же… из-за тебя!

Не в силах больше стоять на сцене, Станимира бросилась бежать и на выходе из зала споткнулась и чуть не упала. Звук открывающихся деревянных ворот был слишком громким. Уже на улице она сняла босоножки и пошла босиком по ледяной траве. Одна из дверей в левом крыле была приоткрыта, и Станимира толкнула ее. Она оказалась одна в темной комнате. Здесь было тепло, и Крам устало опустилась на высокий стул. Только оглядевшись и принюхавшись, она поняла, что находится в совятне. Совы — от самых маленьких сычиков до больших филинов сидели на жердочках и ухали. Кто-то только что вернулся с охоты и занимался своей добычей.

Станимира попыталась отдышаться. Вспоминая осуждающие взгляды, она грустно подумала: «Вот это как — когда тебя не за что считают предателем». На небольшом круглом столике лежала стопка конвертов, чистый лист пергамента, перо и сургучовая печать с гербом семьи Фальконов — распахнувшей крылья птицей на фоне горных вершин.

Станимира подошла к столику, обмакнула перо в густые чернила и написала: «Привет, я только что потеряла место в сборной Сербии и поняла, что то, о чем я всегда мечтала, мне совсем не нужно. Черт, кажется, я пьяна. С. К.». Она выбрала белую полярную сову и, нацарапав на конверте адрес «Ужгород, центр международной сортировки, затем: Буэнос-Айрес, Сан-Тельмо, Франсиско Хорхе Альфредо Уизли», выпустила ее в звездное небо.

Сова распахнула свои красивые крылья и, подхватив конверт, скрылась за темными горами. Станимира долго смотрела ей вслед.

– И сколько мне тут стоять? — от уже знакомого голоса она вздрогнула и резко обернулась. — Куда ходят все пьяные и грустные девчонки? Конечно, в совятню — вас прям тянет к перу и чернилам на нетрезвую голову, — Николас посмеивался.

– Я не пьяная, — хрипнула Станимира. — Может, немного.

– Да, мне говорили, что ты долбанутая, но чтобы настолько! — Варальо покачал головой. — Защищать турка перед всей сербской диаспорой! Отказываться от замужества! Дьос, ты просто лока! Сумасшедшая, то есть.

– Отстань от меня, Николас. Я хочу домой.

– А я тут зачем? — Варальо хмыкнул. — Я, как и ты, друзей в беде не бросаю. Идем, провожу тебя до Лондона, сдам Марисе. Ты же одна в такой темноте не найдешь портал.

– Идем, — Станимира позволила Николасу взять себя за руку и снова вывести на холод.

… Почему Финист не понял раньше? Почему он не догадался? Пако искал его, потому что он был важен для Станимиры. Пако укрывал его, Пако берег его, и в конце Пако отказался от всего, посчитав, что Финист и Станимира должны быть вместе. Он несколько раз обежал замок, чтобы сказать все это, но тщетно — Станимира Крам как сквозь землю провалилась.

Один из подземных залов Дурмстранга был полон народа. Сиденьями служили простые деревяшки, положенные на выдолбленные в земле ряды. В центре круглого зала стоял резной деревянный стул, предназначенный для директора. Пока Бжезинский был в тюрьме, его частичные функции выполнял Антон Белый, глава Восточноевропейского союза магов. Именно он сейчас сидел на резном стуле и, насупив брови, смотрел на собирающуюся толпу. Он думал, что даже почти абсолютная власть, которой он обладал, не могла прекратить то, что сегодня должно было произойти. Он сам не заканчивал никаких магических школ, но на удивление волшебник-самоучка из сибирского Омска, воспитанный бабушкой, оказался умнее и талантливее своих конкурентов. Он жил среди магглов до двадцати пяти лет, хотя знал о существовании волшебников. Антон считал, что волшебникам не нужны такие, как он: выпускник математической школы и юрфака, умный и законопослушный педант. Но после смерти бабушки-колдуньи Антону так или иначе пришлось общаться с волшебниками, и он быстро понял, что может зарабатывать и жить и в волшебном мире тоже. Волшебники знали руны, но не знали логарифмы. Они умели предсказывать будущее, но не знали, как сделать экономический прогноз. Они опирались на легенды, а не на римское право. Год назад Белого выбрали главой Восточноевропейского союза магов — он обошел сто пятьдесят кандидатов и двадцать смертельных проклятий. Сначала он радовался, что стал лучшим, но быстро понял — вступив в сговор с волшебным народцем, ему придется играть по их правилам. Теперь его постоянно спрашивали о чистоте его крови, а он не знал, что отвечать: умершая при родах мать была ведьмой, а вот кем был отец, бабушка так и не раскрыла. Антон не любил эти традиции, но знал: не будешь следовать правилам — тебя прикончат, сотрут в порошок.

Именно поэтому он председательствовал на школьном Суде Чести. Суд Чести назначался над провинившимся студентом Дурмстранга, проступок должен был быть достаточно серьезным. Отправить на Суд мог только профессор международного значения — то есть тот, кто преподавал не только в Дурмстранге. На этот раз обвинителем была некая Берта Недич, профессор истории магии. К ней присоединилась Агнешка Блаватска, преподаватель магического домоводства («Вот идиотская специальность!» — думал Белый раздраженно). Согласно правилу, за обвиняемого должны были заступиться три преподавателя, тоже имеющие международную степень и не приходящиеся студенту родственниками, даже дальними и не кровными. Последнего избежать было крайне трудно, потому что в Дурмстранге учились и работали только люди из привилегированных семей, которые так или иначе все были связаны между собой. Наказание после Суда было одно — исключение, и почти всех, кого обвиняли, исключали в тот же день. Антон Белый долго изучал историю Судов Чести — и понял, что все эти меры были нужны для того, чтобы отсеять из стройных рядов Дурмстранга тех, кто не следовал традиции, искоренить мнимое бесчестие в зачатке. Поэтому за простую драку или прогулы на Суд Чести не вызывали, а вот за кражи, предательства, оскорбления и инакомыслие — легко.

Антон Белый читал и об уникальных случаях: за историю Дурмстранга было несколько студентов, которых не исключали и прилюдно оправдывали. Одной из них была Мариса Уизли, которая проходила Суд три раза. В первый раз — на втором курсе — за оскорбление профессора полетов: тот заставлял сидеть ее на метле по-женски — боком. Была оправдана сразу же — никто не хотел терять игрока сборной школы. Второй — за публичные нелестные высказывания о своем отце Люциусе Малфое («Семья — это святое», — поморщился Белый). Но вот третий проступок, который и проступком-то и назвать нельзя было, чуть не лишил Марису аттестата. Она была замечена в раздевалке сборной Болгарии с неким Григором Левски, игроком болгар. Дурмстранг стоял на ушах: до свадьбы? Она была пьяна? Какой ужас! Многие, в том числе и Виктор Крам, считали, что Марису оговорили. Но она не отпиралась. Три преподавателя-защитника с международной степенью все равно нашлись: последним был печально известный Каркаров. Прочили, что после этого случая она никогда не найдет себе достойного супруга, но прогнозы не сбылись. Мариса не только закончила Дурмстранг с отличием и осталась в магистратуре, но и стала тренером. Да и замуж вышла и не развелась.

Да, Антона тошнило от традиций, но он тут просто следил за порядком и не мог ничего решать. «Бедная Станимира, — думал он грустно, — ей только Суда Чести не хватало сейчас».

Станимира Крам высказалась в поддержку турка Озила и прилюдно отказалась от замужества. Все утренние газеты пестрели статьями о слишком свободных западных нравах, обвиняя Станимиру, что она забыла свои корни. Берта Недич, чьи предки погибли во время нашествия турок, подала на Крам в Суд. Ей светило исключение из школы прямо перед выпускными экзаменами — вряд ли кто-то из профессуры пошел бы на защиту.

Подождав, пока все соберутся, Антон Белый постучал молоточком по ручке кресла и произнес фразу, когда-то подслушанную в маггловских фильмах: «Встать, суд идет!».

Станимира Крам стояла в центре круглого зала: черные волосы рассыпались по спине и плечам, руки стиснуты в замок, взгляд исподлобья.

* * *

Когда Николас и Станимира добрались до Лондона, уже начинало светать. Серый, тяжелый туман поднимался над спящим городом, когда два человека неслышно опустились на землю недалеко от станции метро Tottenham Court Road. Путь был долгим — сначала путники воспользовались порталом в Ужгороде (никаких диванов — только старая дверная ручка и суровый блюститель закона, придирчиво проверяющий палочки) и добрались до Будапешта. В Венгрии они могли взять новый портал до Хитроу — а там Николас арендовал две стареньких, но добротных метлы. Да, больше никакого вип-сервиса, но Станимира все равно была так рада лететь над городом вместе с Николасом Варальо, что время от времени начинала улыбаться без причины. От постоянных перемещений ее подташнивало, невесомая мантия ничуть не грела, а старый «Чистомет» кое-как держал курс. Но как же хорошо было лететь наперегонки с Николасом, дышать ледяным лондонским воздухом и в каком-то странном порыве описывать круги вокруг купола Святого Павла. Варальо летал с идеально прямой спиной, почти не держась руками за метлу. Станимире нравилось смотреть на него украдкой, но он неизменно замечал этот взгляд и усмехался.

Не успели две фигуры приземлиться, как из тумана к ним вышел человек.

– Магглы, черт! — тихо прошептала Станимира, но Николас отрицательно покачал головой.

Мариса Уизли в дорожной мантии с капюшоном, закрывающим лицо, мягко выступила из стелящегося тумана.

Николас и Мариса обменялись приветствиями на испанском и тепло обнялись.

Мариса посмотрела на Станимиру с грустью:

– Газеты успели быстрее тебя, Стани, — произнесла она. — Мне жаль.

– Вы не сердитесь? — испуганно прошептала Станимира. — Они говорили гадости про Ибрагима, и я не могла…

– Все в порядке, — Мариса приложила палец к губам. — В этом и есть смысл. Главное — не знать, что тебя поддержат. Главное — знать, что ты поддержишь. Главное — знать, что ты не дерьмо.

– Вот и не возьмут меня в сборную Сербии, — сквозь слезы произнесла Станимира. — Что про меня пишут?

– Лучше тебе не знать, — губы Марисы сомкнулись в тонкую линию. — Увы, придется встретиться с последствием своего решения, Стани.

– Суд Чести? — по всему телу Станимиры прошла дрожь, но она постаралась прогнать страх усилием мысли. — Мне все равно.

Суд назначили на вечер того же дня, и Станимира не спала остаток ночи. Фред и Джордж заботливо приносили ей чай и веселили какими-то забавными байками, а отец ходил из угла в угол. В отличие от Марисы, сохраняющей хладнокровное спокойствие, Виктор нервничал. Из-за закрытой двери кухни Станимира слышала, как они ссорились:

– …Ты не понимаешь, как это… низко! А если она не закончит школу?

– Мы не закончили школу! — хором крикнули близнецы, но Виктор только отмахнулся.

– Виктор, прекрати! Она поступила честно. И смело, — голос Марисы даже не дрогнул.

– Ну конечно! — взорвался обычно немногословный Крам. — Тебе легко говорить! У тебя сына гражданства лишили — ты бровью не повела.

– Ну, знаешь!

И все начиналось сначала. Иногда дверь в кухню открывалась, и отец выплескивал весь гнев на Станимиру: «О чем ты думала? Тебя некому будет защитить! Почему нельзя было промолчать?».

Станимира мяла пальцами салфетку и ничего не говорила. Ей было плевать на чертов Суд Чести, для нее это был Суд Бесчестия.

Николас Варальо остался в эту ночь в «Сорванной Башне», и Станимира была благодарна ему за это. Хоть он и не принимал участие в разборках, одно присутствие аргентинского капитана придавало уверенности.

– Спросите Николаса! Он все видел! — крикнула Станимира, когда дверь кухни в очередной раз хлопнула.

– Ты еще Николаса сюда впутай! — еще больше распалялся отец.

Днем в раздевалке «Ос» был создан специальный портал, ведущий в подземелье Дурмстранга. Проходили по одному, держась за старый винный кубок. Оказавшись в зале суда, Станимира с удивлением обнаружила, что места, предназначенные для школьной профессуры, почти все пустовали. Лояльные Бжезинскому, преподаватели поспешили покинуть Дурмстранг, не дожидаясь увольнения от нового директора.

Зато в зале было много других людей: старые учителя из разных магических школ мира, обеспокоенные родственники Станимиры под предводительством бабушки, «Осы» в полном составе. Ибрагим Озил тоже пришел, и сколько он получил осуждающих взглядов от сербских магов — не перечислить. Маги из Восточной Европы бросались от него, как от прокаженного.

Слава Мерлину, пресса на слушание была допущена не была, и Станимира была избавлена от вспышек фотоаппаратов и бесконечных вопросов. Перед самым началом суда рядом ней приземлился Финист:

– Что бы ни случилось, я все еще твой друг, — прошептал он.

– Спасибо, — она благодарна сжала его руку. — Как ты думаешь, меня кто-то защитит? — Станимира грустно посмотрела на пустые преподавательские места.

Финист что-то промычал. Крам не винила его: слишком оптимистичная ложь была бы только хуже.

Она постоянно оглядывалась: каждый раз ей казалось, что на крутой лестнице, ведущей в подземелья, появится знакомая фигура. Пако как всегда облокотится на стену и криво усмехнется, поймав ее взгляд. Удивительно: за прошедшее лето ей пришлось столько пережить, и каждый раз рядом оказывался наглец Уизли, жестокий и честный, прямой и холодный, тщеславный и гордый. Что бы он сейчас сказал? Наверное, что-то саркастичное, в своей манере, вроде: «Теперь за тебя молятся во всех мечетях мира, Крам. Аллах подарит тебе пять девственников после смерти, так что можешь расслабиться».

Но напрасно она оборачивалась на каждый шум и знакомый голос — Пако даже не собирался приходить на Суд Чести. Один раз она даже услышала кошачье мяуканье и было решила, что Пако решил прийти в обличье анимага, но случайно проскользнувшая в зал полосатая кошка развеяла последнюю надежду.

И когда Антон Белый устало постучал молотком по ручке кресла, и последние шаги на лестнице стихли, стало очевидно — он не появится.

– Станимира Крам обвиняется в… цитирую: «попрании идеалов Дурмстранга и сербских магов, искажении истории магии, отказе от наших традиций и обычаев. Она не достойна получить аттестат Дурмстранга и называться балканской колдуньей. Требую немедленного исключения студентки Крам. Берта Недич, профессор истории магии Дурмстранга. Профессорская степень получена в Институте салемских ведьм, — Станимира отметила, что Белый отлично знал румынский.

– Да как она может меня обвинять! — она услышала свой собственный голос, отражающийся от холодных земляных стен. — Она сама получала степень в США. Эй, профессор, американцы бомбили Белград!

Берта Недич, сидящая на скамье обвинителей, не повела даже бровью. Это была еще не старая, но грузная женщина в мантии-балахоне и красных бусах, выглядящих, как удавка. Ее волосы, завитые мелким бесом, делали ее похожей на перекормленного пуделя. Антон Белый снова постучал молотком по ручке и укоризненно посмотрел на Станимиру: не возникай, как бы говорил он, только хуже себе сделаешь.

Крам только в эту секунду поняла, как она боится исключения: одно дело — быть храброй, толкая какие-то речи на фальшивой вечеринке, другое — лишиться аттестата, а значит, возможности поступить в тренерский колледж в Кембридже, и вместе с этим лишить свою семью доброго имени.

Если ее исключат, еще много поколений семьи Крам не возьмут в Дурмстранг.

– С обвинением все понятно, — произнес Антон Белый, поморщившись, — у нас есть первый защитник?

Тут же поднялась Мариса. Взгляды собравшихся тут же устремились на нее. Прямая, красивая — глаза тренера Уизли горели праведным огнем, и все, включая самого Белого, невольно залюбовались ей.

– Миссис Уизли, — сказал он. — На каком основании вы защищаете студентку Крам?

– В Дурмстранге я получила степень профессора темных искусств и после этого год преподавала в Хогвартсе. Имею право, — спокойно ответила Мариса.

Берта Недич смерила ее подозрительным взглядом, а потом сипло крякнула:

– Протестую. Они родственники.

– Мы не родственники, — Мариса посмотрела на Берту, как на идиотку.

– Родственники-родственники, — пропищала Агнешка Блаватска. — Вы носите фамилию Уизли, как и брат студентки Крам — Хьюго. Формально его отцом считается Рон Уизли, следовательно, вы принадлежите к одной семье.

– Я не Уизли по крови, — сказала тренер раздраженно.

– По крови вы Малфой! — воскликнула Берта с чувством превосходства. — А Малфои — родственники Блэков, а Блэки — родственники Уизли!

– Давайте всех вспомним, — прошипела Мариса, но Антон Белый только развел руками: формально Берта Недич была права.

– Кто-нибудь еще? — он обвел глазами зал.

– Я, — голос того, кто поднялся со своего места, был таким тихим, что его не сразу расслышали в общем гвалте.

Станимира с удивлением обнаружила, что со своего места встал один из преподавателей Дурмстранга — профессор трансфигурации Клопчек. — Меня зовут Яромир Клопчек, — улыбнувшись, он посмотрел на Станимиру, — и я голосую за то, чтобы студентка Крам осталась в стенах школы. Я бы сам принял у нее экзамены, если будет нужно.

– Надеюсь, Яромир Клопчек у вас вопросов не вызывает? — Антон Белый с ухмылкой посмотрел на профессора истории магии, и та ответила злым взглядом.

Станимира никак не ожидала такого от тихого профессора: она готова была расплакаться. Проблема была в том, что больше защищать ее было действительно некому — помимо профессора трансфигурации, на скамье преподавателей Дурмстранга никого не было.

Но внезапно грянул гром. С одного из рядов неожиданно поднялась статная женщина в остроконечной шляпе. Женщина, поджарая и сухая, одетая в бархатную черную мантию, словно выросла из-под земли, и сидящие рядом с ней тихо вскрикнули от испуга.

– Я не потерплю такой вопиющей дискриминации, — голос Минервы МакГонагалл (а это была именно она) был тверд. — Я еще не чувствовала себя настолько феминисткой, как сегодня.

Станимира почувствовала, что присутствующие напряглись: никогда еще директор другой школы не приходил на защиту учеников Дурмстранга. Она сама не верила своим глазам: великая МакГонагалл говорит слова в ее защиту!

– Два, — посчитал Белый и снова постучал молотком, призывая к тишине. — Сегодня будет последний защитник?

Секунды казались вечностью, мгновения — адом. Все молчали, и с каждой минутой Станимира потихоньку осознавала: битва проиграна, несмотря на все усилия. Но внезапно с задних рядов послышался голос.

– Гермиона Грейнджер, — сказала женщина с каштановыми волосами, забранными в пучок. — Третий голос в защиту Крам.

Берта Недич ухмыльнулась, словно кобра, готовая съесть зазевавшуюся полевую мышку:

– Вы не можете защищать студентку Крам, — пропела она, — по той же самой причине, что и ваша подруга тренер Уизли. Вы — мать Хьюго, а все же знают, чей он на самом деле сын, следовательно…

– Хватит!

Антон Белый вскочил со своего стула и бросил судейский молоток под ноги. Он упал с глухим стуком. Пусть завтра Антона уволят, но он не позволит этой вакханалии продолжиться. Главный он тут или нет?

– Принят голос Гермионы Грейнджер, — крикнул он на весь зал. — Я сказал, принято! И голос Марисы тоже принят!

– На каком основании? — Берта Недич перешла на фальцет. — Это против правил!

– А плевал я на ваши правила! — гаркнул Антон. — Я — глава Восточноевропейского союза магов, и я говорю — принято. Берта Недич и Агнешка Блаватска уволены из Дурмстранга. Студенты последнего года, в том числе Крам, со следующего месяца будут сдавать выпускные экзамены, отложенные из-за нападения на Фалькона. Все!

Оставив всех в недоумении, Антон Белый за пару секунд поднялся по земляной лестнице и вышел на воздух.

Минут через десять, пока он нарезал круги по лужайке и думал, как Европейский союз магов отреагирует на его выпад, пытаясь унять свой гнев, сова принесла ему письмо от Кингсли, который занимал более важную должность в Магическом совете, а следовательно, был Антону начальником. Кингсли не только не увольнял его, но и предлагал новые полномочия — стать директором Дурмстранга. Подумав, Белый решил согласиться. В конце концов, у этой школы никогда не было русского директора.

* * *

Все слушание Станимира сидела, не поднимая головы. В висках стучало, и она бесконечно повторяла: «Если он справился, справлюсь и я. Справлюсь и я». Могучий Визенгамот казался настоящим ужасом по сравнению со школьным Судом Чести, но и последнего было достаточно. Услышав голос Гермионы, Станимира попыталась проглотить комок в горле и, не выдержав, расплакалась. Размазав слезы по щекам ладонью, она напряженно рассматривала земляной пол. Речь Белого потрясла собравшихся, и когда он вышел из зала, послышались громкие аплодисменты.

Станимира же искала в толпе Гермиону, чтобы сказать спасибо, но тщетно. Отец перехватил ее почти сразу же:

– Тебя чуть не отчислили, — отчеканил он.

– Мне нужно найти Гермиону, — пытаясь вырваться из железных рук отца, Станимира напряженно вглядывалась в спины проходящих мимо людей.

– Я поблагодарю за тебя, — Виктор вывел сопротивляющуюся дочь из зала на свежий воздух. Они оказались у одной из каменных стен Дурмстранга. — Мерлин, что же ты творишь!

– А что я творю? — Станимира все-таки вырвалась и с вызовом посмотрела на отца.

– Этот прием, теперь Суд… — Виктор обхватил голову руками. — Почему ты не думаешь о своем будущем?

Станимира не ответила. Отряхнув мантию, она развернулась и пошла вдоль школьных стен.

– А я знала, что все будет нормально, — Мариса примирительно положила руку Виктору на плечо.

– Мне кажется, если твой сын однажды взорвет к чертям какое-нибудь Министерство магии, и его объявят в международный розыск, ты будешь уверена, что все нормально, — сказал Крам недовольно. — Ты скажешь: мой сын — террорист, но кажется, он должен пройти свои уроки.

– Ты не прав, — горячо возразила Мариса.

– Знаю. Прости.

– Будет не так. Я скажу: мои сын и муж, а также брат мужа — никогда не знала в этих родственных связях — взорвали Министерство магии, но кажется, это было весело.

Посмеиваясь, Мариса взлетела и сверху дразнила Крама, показывая ему язык и строя дурацкие рожи. Виктор тихо взвыл. Ему внезапно показалось, что Берта Недич права, и даже не кровные родственники — все равно родственники. Иначе как объяснить этот чертов сарказм, свойственный всем Уизли без исключения?

* * *

–… Ола еще раз, Станимира Крам!

– Николас? — Станимира подняла глаза, и увидела, что Варальо сидел на школьной стене, свесив ноги и наблюдая за ней все это время. — Ты еще здесь? Я думала, ты отправился в Буэнос-Айрес ранним утром.

– Я не мог уехать, — Варальо пожал плечами. — Во-первых, здесь много всего интересного. Во-вторых, я так и не дождался от тебя этой просьбы.

– Какой просьбы?

– Я думал, ты спросишь сразу, как только мы вышли из совятни, но я повез тебя в Лондон, и ты ни разу не пикнула, — сказал Николас с хитрой улыбкой. — Уже наутро тебя потащили на суд, и я думал, что вместо того, чтобы глотать чай на кухне, ты ворвешься ко мне в комнату и, вытаскивая меня из-под одеяла, будешь просить и умолять. Но нет! И вот сейчас, когда ты выиграла суд и поцапалась с отцом, может, все-таки спросишь?

– Так о чем спрошу? — Станимира начала терять терпение.

Николас посмотрел на нее озадаченно:

– Хм, а может, ты и не хочешь спрашивать? — произнес он медленно. — Может, я зря тут торчу? Но нет, это совершенно невозможно! Ты ведь не сдала тест на аппарацию, а порталом воспользоваться не решаешься — ведь ты не знаешь адреса, а он нужен. Я видел, как ты писала «Сан-Тельмо» без улицы и номера дома — так вот знай, тебе не каждый портал, ведущий в Аргентину, подойдет. И перелетать через океан ты не станешь — даже с твоими способностями лучше этого не делать. Поэтому я не знаю, отчего ты молчишь! Ну же, спроси меня! Ведь я вижу по глазам, что ты хочешь меня об этом спросить!

– Отвези меня в Буэнос-Айрес, Николас, — сказала Станимира. — Или хотя бы просто скажи, что мне делать.

– Попасть в Буэнос-Айрес можно несколькими способами, — Николас говорил на бегу, и Станимира едва за ним поспевала. Разогнавшись, он запрыгнул на метлу — один из «Нимбусов», позаимствованный у Марисы, — и стрелой поднялся в воздух.

Крам последовала его примеру. Она не стала возвращаться в Лондон после суда, оставив тренеру Уизли и близнецам короткую сбивчивую записку, что обязательно будет на завтрашней тренировке. С отцом она подчеркнуто не разговаривала.

Николас захотел отправиться в Аргентину ночью, и Станимира предложила полететь вместе с бабушкой и дедушкой в Мюнхен, чтобы чем-то занять себя перед долгой дорогой. Виктор проводил дочь тяжелым взглядом, но останавливать не стал. Думал, побудет у его родителей, придет в себя. Увы, он не знал, что в Мюнхен полетел и капитан аргентинской сборной.

Крамы-старшие не стали противиться гостю, который, выждав время, постучал в дверь их дома.

– Я жду портал в Берлине, — улыбнулся он. — Подумал, что пообщаюсь со Стани, пока в Германии.

Его тут же пустили и угостили фирменными булочками бабушки Миры. Глядя, как Николас с аппетитом уплетает плюшки на террасе, Станимира закусила губу: сейчас она скажет семье, что они с Николасом полетят в Лондон… Мира и Тодор не будут сегодня писать — ведь у них не возникнет сомнений, что под охраной капитана аргентинской команды полет пройдет хорошо.

Они вышли вечером, долетели до центра города и немного прошлись по главной площади города, Мариенплац, петляя между туристами. Станимиру всегда поражало, как в оживленный центр Мюнхена вплетались маленькие пустые улочки и пугающие мусульманские кварталы с работающими всю ночь кебабами. По одному такому они прошли в поисках укромного места, чтобы взлететь.

– На нас странно смотрят. Точнее, на тебя, — когда впереди замаячило здание городского вокзала, Николас выдохнул.

– Не заметила, — Станимира решила не уточнять, что проходя мимо одного кебаба, она заметила пузатого хозяина-турка, читающего газету диаспоры. Неизвестно, что гласил заголовок — понятны были только фамилии Крам и Озил, но свое лицо крупным планом на передовице Станимира различила. Снимок был сделан на одном из матчей.

Она быстро отвернулась и прибавила шаг, надеясь убраться отсюда подальше. Найдя самую темную улицу, Николас разбежался и взлетел. Они поднялись выше, и, обогнув центр, направились в сторону Берлина.

– Так вот, — продолжил Николас, — прямого портала в Буэнос-Айрес нет. Придется, как говорят магглы, лететь с пересадкой.

– Почему мы вылетели так поздно? — ветер свистел в ушах, и Станимира себя почти не слышала.

– Днем очень много народа, — поморщился Николас. — К тому же, я хочу тебе кое-что показать. Давай быстрее!

И они летели еще быстрее, быстрее ветра. В берлинском аэропорту Тегель их ждал строгий таможенный контроль. Внемецкой столице терминал для перемещений волшебников располагался по соседству с маггловским. Отдельное здание было очень удобно — волшебники и магглы почти не пересекались.

– Мой отец как-то пользовался летучим порохом, чтобы навестить Пако. Прямо из Лондона.

– Он рисковый, — ответил Николас, протягивая палочку блюстителю порядка в черной мантии. — Порох должен быть очень качественным. И ты почти всегда промахиваешься. Можешь попасть в любой камин в городе. В Байресе* почти ни у кого нет каминов — зачем они там, жарко же. А те волшебники, у кого они есть, жутко недовольны постоянными перемещениями, поэтому ставят блоки. Рискуешь оказаться сидящим прямо на улице. Поэтому давай-ка пользоваться безопасным транспортом.

Их пропустили на контроле, и Станимира оказалась перед несколькими кабинками, похожими на телефонные будки в Лондоне, только синие. Ну и конечно, никакого телефона внутри не было. Над каждой будкой горела надпись — название города, и у каждой стояла внушительная очередь.

– Нам сюда, — Николас потянул ее за рукав, и они оказались около будки с надписью «Рио-де-Жанейро». Стоявшая впереди толпа студентов весело щебетала по-португальски.

– Мы летим в Рио? — удивленно прошептала Станимира, глядя , как студенты по одному заходят в будку и исчезают.

– Сказал же, прямого пути нет, — ответил Николас. — Напрямую можно только аппарацией, это соседний зал. Но ты ведь еще не сдавала экзамен. О, привет, Роб! Какими судьбами в Берлине?

Николас встретил приятеля. Высокий темноволосый парень говорил по-английски без акцента, но на англичанина не был похож.

– Ездил на фестиваль, — Роб поправил рюкзак. — Ты каким путем, красивым или обычным?

– Красивым, конечно, — Николас улыбнулся. — Везу девушку первый раз на наш континент.

– Тебе понравится, — Роб подмигнул Станимире и зашел в будку. — Только крепче держись за метлу!

Через секунду он исчез.

Пришла очередь Николаса и Станимиры. Варальо подтолкнул Крам в сторону будки.

– Хороший парень, — сказала она. — Что он имел в виду, когда сказал про красивый и обычный путь?

– Роб — да, хороший. Наполовину колумбиец, наполовину британец. Учится дизайну или чему-то такому…

– Симпатичный. Так что он имел в виду?..

– Гей. Давай быстрее, не задерживай очередь.

Пожав плечами и не добившись от Николаса нормального ответа, Станимира шагнула в будку. Как только она дернула ручку с другой стороны, все завертелось. Крам почувствовала, что земля уходит из-под ног. Состояние полной невесомости продолжалось несколько секунд, но потом закончилось. Станимира ощутила на коже прикосновение ветра. Было свежо. Она открыла глаза и едва удержалась на ногах. Она была где-то высоко-высоко, а внизу раскинулся ночной Рио, горящий огнями, бездонный, прекрасный. Время убежало назад благодаря часовым поясам, и ночь только-только опустилась на город. Теперь Станимира поняла, что имел в виду случайный знакомый, когда сказал держаться за метлу крепче. Еще секунда, и Станимира бы упала, но, ухватившись за метлу, как за спасительный бортик бассейна, аккуратно села и осмотрелась. Она была не просто высоко, она сидела на ребре ладони статуи Христа.

– Прекрасно, Крам, не правда ли? — возникший из ниоткуда Николас свесил ноги. — Мы в руках Бога, и под нами — город.

– Дух захватывает, — призналась Станимира. — Только как-то… кощунственно, что ли. Использовать символ города как портал.

– Брось, — Николас отмахнулся. — Наоборот, правильно. Мы в руках Бога, Станимира Крам, мы все, и волшебники тоже. Мы не всесильны, и это прекрасно, Дьос! Давай, все туристы в первый раз должны это сделать.

И Николас с диким криком запрыгнул на метлу и бросился вниз. Ни секунды не раздумывая, Станимира последовала его примеру. Ветер ударил в лицо, дернул метлу, а под ногами был Рио. То ли от ветра, то ли от внезапно нахлынувшего чувства свободы хотелось плакать.

– Нужно возвращаться, — Николас указал на статую. — Нам пора.

На большом пальце Христа сидел человек и терпеливо ждал, пока они налетаются. Когда Станимира и Николас вернулись, пограничник без интереса осмотрел их палочки и что-то спросил у Николаса по-португальски. Завязался короткий разговор, и через минуту Варальо взял из рук пограничника золотой значок. Он исчез, и Станимира едва успела поймать значок, который чуть не упал с высоты. Последней мыслью было: «Ох уж эти односторонние порталы». Все в очередной раз закрутилось.

Через несколько секунд Станимира, удивленно озираясь, уже стояла посреди большого зеленого парка. Шел мелкий дождь, но в мантии она пока не успела замерзнуть. Пальмы на фоне сумеречного неба казались черными гигантами.

– Твой адрес — Карлос Кальво, дом три с половиной. Выходишь из парка, идешь прямо по улице Балькарсе, пока не выйдешь на Карлос Кальво. Когда повернешь налево, иди до магазина Fedro Libros. Дверь обычно заперта, но ее можно открыть каким-нибудь несложным заклинанием. Там находится выход на волшебную часть улицы, но самостоятельно в первый раз найти его трудно. Постарайся найти Мануэлу Паэс, если будет спрашивать, можешь упоминать меня, Марису или Пако — да в общем, любого из Уизли, без разницы. Там уже можешь взлететь, но пешком идти минут пять, не больше.

– Ты уходишь?

– Да, моя дорогая Станимира Крам, — и Николас склонил голову в знак прощания. — У меня завтра трудный день. Привет Пакито, надеюсь, у тебя есть серьезный повод, чтобы разбудить его среди ночи.

Николас стремительно взлетел и исчез в ночном небе Буэнос-Айреса. Было уже совсем темно. Станимира осталась одна в пустынном парке. Поежившись, стащила мантию и набросила ее на плечи, как плащ. Убрав метлу в чехол и перекинув через плечо, Крам пошла по парку быстрым шагом. Озираясь и то и дело прибавляя скорость, она готова была треснуть метлой по голове каждого, кто осмелился бы приблизиться к ней. Но никого не было. Станимира вышла из ворот и бодро пошла по улице. В отличие от безлюдного парка, улицы Буэнос-Айреса были полны народа. Сигналили машины, из маленьких баров и ресторанчиков гурьбой вываливались пьяные компании.

Было тепло и влажно. Пока в Лондоне шли первые осенние дожди, и люди кутались в теплые плащи и мантии, в Буэнос-Айресе было где-то плюс пятнадцать или чуть ниже. Воздух был таким мягким, что дышалось очень легко.

Идти оказалось чуть дольше, чем предполагала Станимира. Она уже думала, что перепутала дорогу, но внезапно наткнулась на поворот на Карлос Кальво. Это была неширокая симпатичная улочка с красивыми домами, относительно тихая, но кажущаяся достаточно безопасной для ночной прогулки. Книжный магазин Станимира нашла достаточно быстро — он располагался в старом белом доме с высокими окнами и открытыми балконами. Судя по всему, дом был жилым. Станимира несколько раз постучала, но ей никто не открыл. Она уже готова была достать палочку, но тяжелая белая дверь со скрипом приоткрылась, и густой женский голос спросил:

— ¿Quién está ahí?

– Меня зовут Станимира Крам, — торопливо ответила Станимира по-английски. — Я… хочу попасть к Франсиско Уизли.

– А-а-а, Франсиско! — произнесла женщина с характерным выговором. — Come, come!

Мануэла Паэс, а это была именно она, была высокой, с копной крашеных белых волос. Короткая майка едва прикрывала выдающуюся грудь и оголяла подтянутый загорелый живот. Ей было около сорока, но, видимо, она была из тех, кто считает, что бурным вечеринкам и романам ничто не может быть помехой.

Мануэла поманила Станимиру за собой тонким пальцем с длинным розовым ногтем. Когда дверь захлопнулась, Крам поняла, что находится в удивительном месте. Повсюду были книги — от пола до потолка. Книги в шкафах и книги на полках. В воздухе плавали свечи. На небольшом журнальном столике тоже лежала книга, открытая на середине — видимо, ее читала Мануэла, услышав стук в дверь.

– Ты в первый раз здесь, tia*? — спросила Мануэла. — Хорошо, что я еще не успела уснуть, а то стояла бы под дверью. — По-английски она говорила отлично. — Я тебе сейчас все покажу, чтобы ты потом не стучала. Открываешь дверь Алохоморой, затем проходишь в дальний зал и берешь вот эту книгу, — Мануэла походкой от бедра направилась в самую дальнюю комнату и взяла с полки красный фолиант. «La historia magica de Buenos Aires», — прочитала Станимира название.

– Вы не боитесь грабителей?

– Дорогая, если только грабитель или кто-то с плохими намерениями схватится за ручку моего магазина, его спалит заживо, — с лучезарной улыбкой ответила Мануэла, и Станимире стало немного не по себе. — А всем остальным — добро пожаловать в Байрес, лучший город на свете!

Как только книгу взяли с полки, шкаф отодвинулся, открывая дорогу на улицу. Табличка на первом доме, примыкающем к магазину, гласила «Carlos Calvo». Волшебная часть Карлос Кальво разительно отличалась от маггловской: она была немного уже, мощена булыжником и скорее напоминала улицу в одном из хороших районов Лондона. Трехэтажные белые дома с большими окнами, соединенные между собой, так что иногда нельзя было понять, где заканчивается один и начинается другой, чистые подъезды, горящие фонари. Поблагодарив Мануэлу, Станимира вышла на воздух. Только оказавшись почти у цели, она задумалась: а что она скажет Пако? До сих пор Крам не совсем понимала, зачем ей нужно отправляться в Буэнос-Айрес. Просто казалось, что Пако, переживший и суд, и обвинение в предательстве, Пако, который никогда не поступался принципами ради кем-то навязанных норм и правил, единственный сможет ее понять. Дом три с половиной находился между третьим и пятым, в нем было три этажа и один подъезд с крыльцом. Станимира увидела несколько звонков и таблички с фамилиями. Окна не горели. Выдохнув и вытерев о джинсы мокрые холодные ладони, она нажала на кнопку звонка рядом с табличкой «Weasley, Francisco». Прошло несколько томительных секунд ожидания, но никто не ответил. Тогда Станимира постучала. Наконец дверь отворилась, и перед ней возник старичок в колпаке и домашней цветастой мантии.

– Мне нужен Франсиско, — Станимире было неловко, что она кого-то разбудила. — Вы знаете, где он?

– No esta*, — прошамкал старик и показал пальцем куда-то вправо.

– Его нет? — переспросила Станимира. — Ушел?

– Si, si, se fue*. Alla, — и он снова махнул рукой направо.

– Куда?

– Al rio.

Старичок вышел на ступеньки и начал жестами показывать Станимире, что нужно лететь направо в направлении реки. «Cinco minutos», — говорил он, растопыривая пятерню.

Поблагодарив, Станимира поднялась в небо. Город горел. Черная бездна реки Ла-Плата, впадающей в океан, стала видна сразу. Как только заканчивались огни Буэнос-Айреса, начиналась непроглядная, холодная тьма. Станимира сразу поняла, что найти Пако будет непросто. В растерянности она пролетела над темным портом и набережной. От запаха воды и ледяного ветра по спине прошел холодок. Наугад она направилась на север и, миновав городскую черту, оказалась в кромешной темноте. Было только слышно, как волны бьют о каменистый берег и с ревом откатываются назад. Вода поблескивала в тусклом свете луны, спрятавшейся за облаками. Станимира боялась лететь над водой. Снизившись, она вытянулась вдоль метлы, прошептала «Люмос» и попыталась осмотреться. Город остался далеко позади. Крам уже хотела повернуть назад, как знакомый голос заставил ее остановиться:

– Quien esta?..

Пако стоял на берегу, по щиколотки в воде. Без мантии, в рубашке с закатанными рукавами и подвернутых джинсах( которые все равно уже были мокрыми), он задумчиво вглядывался в черную гладь воды. Метла зависла в нескольких сантиметрах от земли, рядом на берегу стояли мокрые кеды. Услышав звуки, Пако не достал палочку и даже не обернулся. Он просто спросил, кто там, словно сидел дома и услышал, как в двери поворачивается ключ.

– Пако, — Станимира снизилась и неловко приземлилась на гладкие камни. Берег был широким и пологим, но хорошего приземления из-за темноты не вышло. В кроссовки сразу же попала вода. — Привет.

Пако резко обернулся. Он несколько секунд всматривался в растерянности в темноту, словно пытаясь понять, не показалось ли ему и, когда, наконец осознал, что еще не сходит с ума, спокойно ответил:

– Привет.

Станимира судорожно сглотнула: именно этого мгновения она боялась больше всего. Нужно было что-то говорить, обязательно. В глубине души она надеялась, что разговор получится как-нибудь сам, или Пако начнет задавать ей вопросы: что она тут делает? Что произошло? Но Уизли даже не казался сильно удивленным: он отвернулся и продолжал напряженно смотреть на воду, делая вид, что не нуждается ни в чьей компании.

– Как у тебя дела?

Вода в кроссовках противно хлюпнула. Станимира аккуратно опустила метлу и тут же решила, что сделала это зря — теперь она не знала, куда деть руки.

– Хорошо, — ответил Пако после недолгой паузы. — Играю. Тренируюсь. Читаю. Брожу по городу. Больше, в общем-то, ничем не занят. А что?

– Ты так быстро исчез.

– На то были причины. Ребята из британского министерства давно за мной следили, и вот — пожалуйста — добились своего. Это все, что тебе нужно?

– Ты не отвечал на письма. Ты получал их? — от волнения горло пересохло, и Станимира кашлянула.

– Да, но не стал читать, — Пако равнодушно пожал плечами. — Как низко, Крам, — писать старому врагу из чувства вины.

– Почему? — спросила она тихо.

Его ледяная интонация резала острее ножа.

– Уезжай. Я все равно не сделаю, чего ты хочешь.

Набежавшая волна замочила его джинсы почти до колен, но он, кажется, этого даже не заметил.

– Хорошо, — процедила Станимира и, постаравшись унять дрожь в руках, продолжила. — Но сначала ты выслушаешь меня. Я всегда, — она судорожно сглотнула, — всегда считала тебя самовлюбленным куском дерьма. Ты вел себя, как свинья, когда мы играли на юниорском чемпионате, каждый раз придумывая новые способы, как бы еще меня унизить.

– Я был изобретателен, — хмыкнул Пако. — А ты любишь припоминать старое, я смотрю. Неужели чемпионская медаль и звание лучшего ловца не служит тебе утешением? По-моему, отличная награда за терпение, Крам!

– Знаешь что! — крикнула Станимира, не слушая его тираду. — Мне показалось, что в Лондоне все изменилось! Что мы можем быть друзьями! Что ты не такая уж и дрянь! Что мы с тобой… похожи! Потом ты наврал и про Финиста, и про свою мнимую помолвку, но тебе и этого мало! Теперь ты пропадаешь и заставляешь носиться за тобой по всему земному шару! Пако, я устала терять друзей, — сказала она тихо. — Моя лучшая подруга Моника написала мне всего одно письмо, я похоронила Финиста, а он в это время счастливо играл в квиддич в Аргентине. Я устала. Иди ты к черту. Как ты там говоришь — Que te jodan?* Que te jodan, Уизли!

– Прости, — неожиданно пропустив оскорбление мимо ушей, Пако грустно усмехнулся — Я хотел бы быть тебе другом, но не могу. Ты должна меня понять — у меня тоже ведь есть гордость. Сначала письмо из дома, потом — из замка Фальконов, потом четыре совы приносят мне личный портал в Дурмстранг — о Дьос, какая честь! Я расколдовал этот чертов кубок и выпил из него теплой кока-колы, вот что я сделал! А знаешь почему? — Пако обернулся, и лунный свет осветил его лицо — не злое, нет, а расстроенное. — Потому что я никуда не поеду! Ни на какую свадьбу! Ты приехала, чтобы попросить меня об этом лично, потому что я, видите ли, не отвечаю на твои письма? Que te jodan, Станимира Крам!

– Да что ты несешь!

– По-моему, тут все понятно, — раздраженный голос Пако слился с шумом реки. — Я люблю тебя с того самого момента, как впервые увидел. Долгое время мне это не сильно мешало жить, но на чертовом юниорском чемпионате все изменилось. Все началось заново, все, все. Я мог быть кем угодно — капитаном команды, лидером, умником, но для тебя я оставался просто каким-то парнем с битой. Кажется, ты даже не очень помнила, как меня зовут. Ты даже за достойного соперника меня не считала!

– Я думала, ты меня ненавидишь, ¬ — ошарашенно прошептала Станимира. Ты же…

– Я же! Абсолютное, полное равнодушие, которое сводило меня с ума. Я сделал все только хуже, но знаешь что? Мне даже не стыдно! Я тебе не нравился, никак, вообще, ни на каплю. Тебе нравился Фалькон, как же, великолепный, идеальный Фалькон, как он мог тебе не нравиться? Пока я гонялся за тобой по полю с битой наперевес и говорил гадости, Финист Фалькон был твоим другом. Ничего, думал я, я же намного лучше этого ублюдка, я же намного талантливее, сильнее, умнее. Что она в нем нашла? Но однажды я понял. Кто я такой, чтобы заставлять тебя любить себя? Почему ты непременно должна была проникнуться ко мне симпатией? Чем я лучше Финиста? Что я сделал, кроме дерьма? Поэтому будь с тем, кого ты ждала, кого любишь, только не надо при этом пытаться со мной дружить, — Пако с шумом выдохнул. — Я уехал из Лондона навсегда, я только-только начал приходить в себя, и тут ты снова врываешься в мой мир, как будто у тебя есть на это моральное право! — воскликнул он, и его голос на фоне общей тишины показался неестественно громким. — Как прошла твоя помолвка в Дурмстранге? Весело было, только отсутствие хорошего друга Пако омрачало твое настроение? — в его голосе послышались жесткие нотки. — Я так не могу. Я могу уйти, сбежать на другой континент, оставить вас в покое, никогда больше тебя не видеть — поверь, я справлюсь, это не так трудно, как кажется. Но улыбаться на вашей свадьбе я не буду. Так что советую тебе убраться из моей жизни куда подальше, пока я окончательно не испортил с тобой отношения, Станимира Крам!

– Тебе не приходят спортивные газеты из Европы? — Станимира посмотрела на Пако исподлобья.

– Конечно, приходят, — раздраженно ответил он. — Но я ничего не читаю с тех пор, как уехал.

– А письма? Тебе пишет еще кто-то, кроме меня?

– Родители приложили записку к посылке с порталом, — неохотно произнес Пако. — Что-то вроде «приезжай срочно и прекрати вести себя, как баран». Как же, приеду я. И еще…

– Николас Варальо?

– Откуда ты его знаешь? Чертов Николас шляется неизвестно где, пропустил уже две тренировки. Неужели он считает, что капитану позволено все?! Как же, Николас написал мне письмо с оправданиями!

– Ты его читал?

– Еще нет.

– Стоило бы прочитать! — глаза Станимиры сверкнули гневом. — Хотя бы по диагонали!

Пако неохотно вытащил из заднего кармана джинсов смятый конверт и, чертыхаясь, разорвал его. Было темно, и пришлось подсвечивать себе палочкой. По мере прочтения выражение его лица менялось. Станимира напряженно следила за тем, как глаза Пако бегают по строчкам.

– Портал в Дурмстранг — это на суд? — спросил он наконец глухо. — Это.. не помолвка была… Ты не выходишь замуж за Фалькона?

– Как видишь, — холодно бросила Станимира . — Иногда полезно быть в курсе всего.

– Ты, что, писала мне, когда убежала с этого приема?

– Я напилась.

– Стоило думать! Поэтому конверт был с гербом Фальконов… Вот я дурак! — и Пако вытер лицо ладонями и неожиданно громко рассмеялся. Смех ему, определенно, достался от отца — заразительный, раскатистый, и, глядя, как он смеется, Станимира тоже не смогла сдержать улыбки.

В этот момент пришла очередная волна, которая оказалась такой сильной, что, поскользнувшись на гладких камнях, Стани едва удержалась на ногах.

– Черт, — она вцепилась в протянутую руку Пако, — что ты здесь делаешь в одиночестве? Медитируешь?

– Вроде того, — пробормотал Пако, крепко обняв ее и погладив пальцами спутавшиеся волосы. — Прости, я все не так понял.

Она почему-то только заметила, что он намного выше — больше, чем на голову. У Пако были горячие руки — казалось, он вообще никогда не мерз. И стало очень приятно, когда он уткнулся колючей щекой ей в шею — лицо у него тоже было горячее.

– О чем было первое письмо? — спросил он тихо.

– О квиддиче, — когда шею обжег поцелуй, Станимира замерла, как вкопанная. Сердце забилось часто-часто. — Мы играли с «Манчестер Брумс»…

– Лицо до сих пор в ссадинах, — Пако мягко поцеловал ее в губы.

– И у тебя.

Дальше разговаривать было бессмысленно, поцелуй становился все более требовательным — казалось, Пако ждал очень долго и сейчас хотел взять все, что ему полагается. Целоваться с ним, проводить рукой по густым темным волосам, обнимать его, как кого-то родного и знакомого, было странно. Да и вообще, во всем этом — и в суде, и в поездке в Буэнос-Айрес, о которой никто ничего не знал, и в неожиданном признании Уизли таилось что-то запретное, необычное, но при этом до боли искреннее, и хотелось идти до конца и ни о чем не думать — ни о завтрашней тренировке, ни о неизбежном скандале с отцом, ни о балканских газетчиках, которые уже успели полить ее дерьмом. То, как Пако улыбался, когда она целовала заживающую царапину на его щеке, как сжимал ее пальцы, словно боялся их отпустить, как говорил какие-то ничего не значащие глупости, как шептал какое-то крепкое испанское ругательство, когда набегала волна, — все это было таким настоящим, что хотелось кричать. Мир вокруг стал таким четким, словно это была фотография, которой прибавили резкость, и все стало видно в малейших деталях.

– Ой.

Очередная волна замочила джинсы до щиколотки, и Станимира задрожала от холода.

– Давай-как выбираться отсюда, — хотя в этом не было никакой необходимости, Пако помог ей забраться на метлу. — Ты вся дрожишь.

Он кое-как влез в кеды, не завязывая шнурки, и взлетел, задев ногами воду. Станимира последовала его примеру. Ледяной ветер заставил зубы стучать, а спину — покрыться мурашками.

Те несколько минут, что они с чудовищной скоростью летели над Буэнос-Айресом, в ее голове проносилось множество мыслей, которые все сводились к одному вопросу — что будет дальше? В Дурмстранге учили думать о будущем, планировать все наперед, да и отец считал, что нужно быть рациональнее и относиться ко всему серьезно. Но Станимире не нравилась жизнь, когда ты знаешь, что произойдет завтра. Ей нравилось прыгать со статуи Христа, нравилось оказываться за один день в пяти странах, нравилось, как Пако напряженно смотрит в небо и круто поворачивает на высокой скорости, и нравилось быть ему под стать. Наконец впереди замаячили волшебные крыши. Пако сделал знак рукой — пора снижаться. Они оказались прямо перед его домом. Уизли нащупал в кармане связку ключей.

– Как ты нашла меня? — спросил он тихо, пропуская Станимиру внутрь.

– Мне сказал дедушка, наверное, твой сосед. Кажется, я его разбудила…

– А, это Сантьяго, он тут за всем смотрит. Вот его квартира, на первом этаже. У него единственного в округе есть камин.

Сам Пако жил на втором. Резная деревянная дверь открылась после нескольких поворотов ключа и вспышки какого-то заклинания. Станимира оказалась в просторном квадратном коридоре. Пако щелкнул выключателем:

— Добро пожаловать!

– У тебя электричество, — удивленно произнесла она, моргая после темноты. — Как это работает?

– Мы же не в каменном веке, — Пако довольно улыбнулся. — Вообще не понимаю, как можно жить без нормального света. Проходи, разувайся, у тебя же кроссовки мокрые.

Судя по всему, Пако потратил в свое время на аргентинское жилье приличную сумму. Его квартира напоминала одну из тех, что печатают в дорогих журналах — в таких обычно деревянные полы и простая мебель, но ты почему-то понимаешь, что все это стоит очень дорого, дороже, чем помпезная лепнина и золотая отделка. Однако в отличие от журнальных картинок в квартире Пако все дышало жизнью. На светло-серой стене висел старый плакат в раме, изображающий сборную Аргентины по квиддичу на чемпионате мира семьдесят восьмого года, в углу рядом с обувью стояли несколько новых метел. Двери из грубого светлого дерева вели в единственную комнату и, по-видимому, в кухню.

– Тебе нужен горячий чай, — Пако увлек Станимиру за собой. — Сегодня только английский, никакого мате. Посиди пока, я принесу, хорошо?

Станимира оказалась в просторной спальне. Большая кровать, аккуратно заправленная цветастым покрывалом, стояла посередине, на ней валялись листки со схемами игр. Видимо, Пако пошел проветриться, устав от разбора тактики какого-то матча. Стена, к которой была прислонена кровать, была отделана красным кирпичом и увешана фотографиями — вот Пако вместе с Рокси и Сашей в форме сборной Гриффиндора, вот он на их свадьбе в смокинге открывает бутылку с шампанским, вот Мариса в роддоме с новорожденной Джорджи, вот Фред и Джордж — продали первую франшизу, вот Пако летает с Виктором наперегонки в доме у Уизли… На одной фотографии Станимира задержала взгляд — это была вырезка из прошлогоднего «Пророка». Какой-то фоторепортер снял, как она поднимает над головой кубок юниорского чемпионата, и трибуны Хогвартса взрываются овациями. Противоположную стену практически полностью занимал огромный шкаф, заполненный книгами сверху донизу — отдельную полку занимали книги о квиддиче. Как и в коридоре, свет в комнате был электрическим, льющимся из круглого светильника на длинном шнурке, подвешенного к потолку. В дальнем углу комнаты, спрятавшись за шкафом, стоял небольшой диван, обитый красной тканью. На подоконнике рядом Станимира заметила огарок свечи. Именно здесь обитал Финист во время своей аргентинской ссылки. Дверь, ведущая на открытый балкон, была распахнута — с улицы доносился шум маггловской части района. Наверняка можно было поставить блок, но Станимира подумала, что Пако ни за что не стал бы этого делать. Из кухни запахло крепкой заваркой.

– Ты чего сидишь? — Пако появился в дверях с дымящейся кружкой. ¬— Снимай носки.

Судорожно вспоминая, постригла ли она ногти, Станимира стянула мокрые носки. Чувствовала она себя при этом ужасно по-дурацки — Пако, сам в мокрых штанах, заварил ей чай в своей квартире в Буэнос-Айресе. Поцелуй и пустынный берег Ла-Плата теперь казались чем-то нереальным, и на секунду Станимира засомневалась — а было ли это на самом деле. Пако протянул ей пузатую кружку и уселся рядом.

– Давай сюда, — он аккуратно положил ее ноги себе на колени и растер их горячими ладонями. — Все еще холодно?

Станимира стеснялась сказать, что ей перестало быть по-настоящему холодно еще у реки, но, кажется, это прозвучало бы слишком глупо. Поэтому она просто отрицательно помотала головой и, отхлебнув, поставила кружку на прикроватный столик.

– Это очень плохо, — Пако кашлянул.— Черт.

– Что плохо? — от чая бросило в жар. — Что… я здесь?

– Да, — Пако улыбнулся. — Что ты здесь. В моей кровати. И если я этим воспользуюсь, то буду мудаком, а если нет — то идиотом.

… Станимира прекрасно помнила то утро понедельника, когда не увидела Монику в обеденном зале на завтраке. Подруга всегда вставала раньше, но сегодня стул рядом со Станимирой пустовал. Гадая, что случилось, она вернулась в спальню. Моника лежала под одеялом и беззвучно рыдала.

– Эй, Мо, — Станимира присела рядом. — Ты чего?

– Уйди, — Моника отмахнулась. ¬— Не хочу тебя видеть!

– Нет уж, рассказывай! Не уйду, пока не скажешь, в чем дело.

— Януш отменит свадьбу, — сказала она, глотая слезы.

– Почему? — Станимира опешила. — Она через месяц, с ума сошла!

– Потому что, — Моника закусила губу. — Я просто… я… На выходные мы уезжали к тете Януша в Варшаву…

– Что, тетя отстой?

– Прекрати, — Моника взвыла. — Ты даже не представляешь, что я сделала! Тетя ушла в магазин за продуктами к ужину, и мы остались одни… И как-то оно вышло, что… Он отменит свадьбу, Стани!

– Успел за один поход в магазин? Может, вам и правда не стоит жениться?

– Заткнись, Крам! — подруга улыбнулась через силу. — До свадьбы! Это позор! Это должно было быть с мужем, в первую брачную ночь… Там внизу обо мне уже шепчутся, да? Меня выгонят из школы и никто больше не возьмет меня замуж, — всхлипнула Моника. — Я шлюха!

Станимиру разобрал хохот.

– А если серьезно, ¬ — сказала она, отсмеявшись, — он уже почти твой муж. Ничего он не отменит, вот увидишь.

– Но ведь это должно было быть так… романтично, — прошептала Моника несчастным голосом. — Я в белом платье, свечи… А не продавленный диван в гостиной тети Агнешки…

– Ты собралась спать с ним всю жизнь, нет? — Станимира ободряюще улыбнулась. — Поэтому совершенно не важно, когда начинать. Никто тебя ниоткуда не выгонит.

– Точно?

– Абсолютно!

Конечно, Януш Козельски не отменил свадьбу. Все его четыре старших брата отплясывали пьяный греческий танец сиртаки, кузины Моники морщили носы от их выходок, а сама Моника восседала посреди этого всего, как королева конфетного царства, и была глупо, бесконечно счастлива, словно выиграла в жизненную лотерею самый главный приз. Станимира стыдливо смолчала, что когда она говорила ободряющие слова подруге, то совсем не была уверена в них. Правила Дурмстранга были жесткими во все времена. На многих заявляли директору, какие-то помолвки в истерике расторгали родители. У Моники определенно был повод для беспокойства.

… Пако не просил ее руки, не вставал на одно колено, не давал никаких гарантий в своей искренности. Она до сих пор не знала, чего от него ожидать — под своей маской ледяного спокойствия, гордыни и цинизма он был непробиваем, но когда маска падала, обнажая острые душевные углы, Станимира замирала в нерешительности перед открывающимися гранями личности Франсиско Уизли — перед его упорством, чувством юмора, великодушием. Правда ли, что он любит Станимиру всю жизнь? Ей казалось, что все это звучит бредово — Уизли, позволяющий самые жестокие выпады в ее сторону, уж точно не казался влюбленным. Таким парням, как Пако, абсолютно точно не нравятся девчонки вроде Крам. Но сейчас почему-то хотелось пойти ва-банк — адреналин, вскипятивший кровь во время прыжка со статуи, еще не закончился. Хотелось снова прыгнуть, закрыв глаза.

Станимира потянулась, чтобы поцеловать Пако. Он ответил на поцелуй мгновенно.

– Как я понимаю, я сегодня мудак, — довольно улыбнулся он, торопливо расстегивая ее мантию. — Или нет… Все-таки идиот!

Чертыхаясь, Пако вылетел из комнаты. Станимира услышала, как щелкнул входной замок. Сидеть полураздетой на кровати было еще более странно, чем целоваться с Уизли на берегу Ла-Плата. Дальше Станимира удивилась еще больше — Пако стучал соседям в дверь. Было слышно, как соседская дверь открылась, и заспанный женский голос что-то спросил по-испански. Пако ответил, и женщина прыснула со смеху.

– Мигель! — крикнула она, и через секунду к диалогу присоединился мужчина, по-видимому, муж. Теперь смеялись уже двое. Наконец дверь захлопнулась, и Пако вернулся в квартиру. В руке он сжимал коробку с презервативами.

– Не смей ржать, — процедил он, но было поздно — Станимира покатывалась со смеху.

– Хорошие у тебя соседи, — она вытерла выступившие слезы. — Часто к ним ходишь?

– Обычно за сахаром, –Пако усмехнулся. — Но сегодня особый случай.

Свет выключился от простого «Нокс».

Все рассказы замужних девчонок из Дурмстранга о лепестках роз, шелковых простынях и бесконечно произносимых словах любви показались почему-то детскими сказками. Пако молчал. Не спрашивал, больно ли ей. Мокрая челка падала ему на глаза, а свет уличных фонарей периодически задевал лицо, и можно было видеть, как оно напряжено. У него была грубая кожа на ладонях — мозоли, полученные от постоянного контакта с битой, у загонщиков обычно никогда не заживают. Он не делал ни одного лишнего движения, не позволял себе ни одного неумелого жеста или слова — так же, как и на поле. И когда Станимира неожиданно сама для себя застонала, он нежно поцеловал ее и улыбнулся.

– Ты лучшая, Стэн, — прошептал он.

– Прекрати называть меня Стэн!

– Тебе придется привыкнуть, — Пако упал на кровать. — Я люблю тебя, Стэн. К этому тоже тебе придется привыкнуть, кстати, можешь начинать прямо сейчас.

Через секунду он уже спал, уткнувшись лицом в подушку.

* * *

Солнце было слишком ярким. Станимира еще во сне почувствовала, что лоб покрылся испариной и стало ужасно, прямо-таки нестерпимо жарко. В первую секунду она порадовалась — наконец-то в Лондоне выдался теплый денек, но очень быстро поняла — она не в Лондоне. Она в Буэнос-Айресе. «А вдруг мне все это приснилось?» — Станимира осторожно открыла глаза и увидела квартиру Пако. Солнечный луч проникал через шторы и плясал на светлом деревянном полу.

Самого Пако рядом не было — она лежала на смятой постели совершенно одна. Весь ужас ситуации только-только начал доходить до Крам. Она сбежала в Буэнос-Айрес, никому не сообщив, и ночь закончилась в кровати у Франсиско Уизли, причем, кажется, это было даже неплохо. «Чем я только думала?» — простонала Станимира, хлопнув себя по лбу. Утром все ее протестное поведение не казалось таким уж прекрасным: отец, наверное, с ума сходит, тренировка через три часа, если она не запуталась в часовых поясах, а самого Уизли нет и в помине. «Нельзя было ему доверять, — шептал осторожный внутренний голос, — он смылся как можно скорее, и теперь все узнают, что ты натворила. Он же тебя терпеть не может, ты что, забыла? Теперь наслаждается победой!». Станимира резко села на кровати и, прикрываясь простыней, огляделась в поисках одежды.

– De puta madre!* — послышался рядом недовольный голос, и Станимира от неожиданности взвизгнула. — В смысле, доброе утро, сеньорита Стэн!

В ужасе Станимира повернула голову и увидела, что рядом с кроватью на маленькой скамейке стоит домовой эльф и оттирает край простыни от крови какой-то пахучей розовой жидкостью. Эльф был одет в детские шорты цвета хаки с большим карманами и футболку с героями маггловских комиксов. На огромных ногах были мужские тапочки-вьетнамки.

Станимира закричала еще раз, перебираясь на другой край кровати и сгребая простынь.

– Да не кричите вы так! Я думал закончу до того, как вы проснетесь. Видите, все уже чисто. Вон и ваша одежда — чистая и выглаженная. Что хотите на завтрак — тосты или яичницу с беконом? Или можно и то, и другое, — эльф спрыгнул со скамейки и брызнул обеззараживающим гелем себе на руки. До Станимиры только дошло, что именно он с таким усердием оттирал, и ее лицо залила краска. Что может быть хуже — сидеть голышом перед домовым эльфом в квартире Франсиско Уизли, пока он избавляется от последствий бурной ночи. Также Станимиру удивлял факт, что эльф одет.

– Вы в одежде, — произнесла она, выдохнув. — Почему?

– А вы — нет! — весело ответил эльф. — Конечно, я в одежде, я же тут не раб какой-нибудь!

– Вы же домовой эльф, — она еще раз обмоталась простыней.

Эльфа почему-то это определение очень обидело.

– Я не домовой эльф, а личный помощник сеньора Франсиско, — и он протянул Станимире карточку. — Проверяю его расписание, назначаю встречи, слежу за квартирой — все в лучших традициях аристократических семейств! Между прочим, у меня жалованье и право на отпуск.

«Jose Dominguez, PA* to Mr. Francicso Weasley», — прочитала Станимира. Сама карточка была черной, а буквы — золотыми. В углу красовался герб «Уимбурнских Ос».

Хосе Домингес гордо хмыкнул, мол, знай наших, и пошлепал в сторону кухни, по дороге проверяя длинным пальцем пыль на шкафу и полу. Кое-как одевшись, Станимира поплелась за ним.

– Где Пако? — спросила она, усаживаясь на высокий стул. Омлет, который поставил перед ней Хосе, пах замечательно.

– На стадионе, конечно, сеньорита Стэн, — Хосе положил небольшую порцию и себе и уселся на подоконник, болтая короткими ногами. — Вы так долго спите! Если бы через пять минут не проснулись, пришлось бы вас будить. Так и всю игру проспите.

– Игру?!

– Конечно, — Хосе уплетал омлет за обе щеки. — Они же сегодня играют с Уругваем. Последний матч, выход на чемпионат на кону. Вас проводит Мигель, поторопитесь, лучше выйти пораньше.

– Мигель?! — услышала Станмиира знакомое имя. — Сосед?

– Да-да, — Хосе спрыгнул с подоконника и, подставив себе скамейку, дотянулся до чайника и разлил ароматный напиток по чашкам. — Вы ведь сама не найдете стадион! Так что не волнуйтесь, сеньор Франсиско обо всем позаботился!

«Вот черт, у него игра сегодня! Та самая игра!» — пронеслось в голове у Станимиры. Это утро определенно можно было назвать утром самого большого стыда в ее жизни — сосед Мигель, явно осведомленный о ночных приключениях, будет провожать ее на стадион, свободный эльф Хосе, уплетающий завтрак, тоже явно понимает, что они тут не в квиддич играли. Пако, не предупредивший, что его ждет матч года, исчез. «Ладно, — решила Станимира. — Игрой можно будет хоть как-то оправдаться перед отцом свой внезапный отъезд».

– Скажи, Хосе, а почему ты называешь меня сеньорита Стэн? — спросила она, прищурившись.

– Распоряжение сеньора Франсиско, — тот пожал плечами.

– А можно просто Стани?

– Никак нет, он предупреждал, что вы будете просить. Если я буду называть вас Стани, он урежет мне зарплату — так и сказал.

Она тяжело вздохнула. Кажется, жизнь рядом с Пако не предвещала ничего хорошего и спокойного.

* * *

Сосед Мигель оказался бородатым мужчиной лет тридцати. Он был одет в голубую аргентинскую мантию, вокруг шеи был обмотан бело-голубой фанатский шарф. По дороге на стадион он постоянно болтал о том, как к ним на Карлос Кальво переехал молодой парень, и он долго не мог понять, что он играет за сборную.

– Зато теперь у меня всегда лучшие места! — хвастался Мигель. — Мы с Пако всегда друг друга выручаем, — и он подмигнул.

– Добрый соседи, — пробормотала Станимира по-сербски, чтобы он ничего не понял.

На игру с Уругваем стекался весь город, если не вся магическая Аргентина. Люди в бело-голубых шарфах распевали национальный гимн, пошатываясь, выходили из баров, сбивались в небольшие группки. Слышались ритмичные хлопки и фанатские заряды — народ шел на квиддич. Стадион, носящий имя Себастьяна Перейры, охотника, игравшего в семидесятые, располагался в одном из бедных кварталов города. Вокруг было грязно, маленькие цветастые домики жались друг к другу, на отшибе находилась небольшая церквушка. Это место так разительно отличалось от тихой и красивой улицы Карлос Кальво, где жил Пако, что Станимире стало стыдно. В народе стадион называли Сан-Себастьян, и в этом обожествлении места, где играли в квиддич, были все аргентинцы. Они болели квиддичем. Они жили квиддичем. Для многих из них, выросших за чертой бедности, квиддич был единственной отдушиной и развлечением. Трибуны Сан-Себастьяна были высокими, правда, вход никто не охранял. Не было здесь, как в Лондоне, и разных категорий билетов — все толпились, старались занять места повыше, разбрызгивая друг на друга пиво. Уругвайцев тоже приехало очень много — в связи с тем, что их цветами тоже были голубой и белый, зачастую своих и чужих было очень трудно различить.

В Аргентине не очень хорошо знали игроков из Европы, но Мигель был осведомлен обо всех трансферах и результатах.

– Здорово он тебя приложил, этот загонщик «Брумс», — с видом знатока сказал он. — А у нас новый охотник — Томас Санетти, из магглов, у него отец, говорят, известный футболист.

Они протиснулись на свою трибуну . Мигель не соврал, когда сказал, что Пако оставляет ему лучшие места — обзор был отличным. Как ему удалось достать второй билет с утра, оставалось загадкой, правда, Станимира сомневалась, что для Пако это было такой уж большой проблемой. Соседи по трибуне прекрасно знали Мигеля — он был на Сан-Себастьяне завсегдатаем. Как только они пришли, сразу послышались приветствия на испанском и дружеские хлопки. Станимира, не знающая языка, в очередной раз почувствовала себя ужасно неудобно. У всех болельщиков она вызывала живой интерес, и Мигель не упустил случая ее представить. Теперь несколько человек смотрели на нее с искренним изумлением. Слава богу, комментатор объявил составы команд, и трибуны запели гимн Аргентины. Поднялись флаги и растяжки. Имена и фамилии соперников назвали быстро, а вот когда дошло дело до игроков аргентинской сборной, комментатор затеял с болельщиками игру — называл только имя, а трибуны кричали фамилию. Спасибо «Спортивному Пророку», Станимира знала игроков аргентинской сборной. Первым вылетел Николас — он стремительно облетел трибуны, подняв руку с капитанской повязкой. Пако, наоборот, был последним. Сердце Станимиры бешено застучало, когда комментатор крикнул:

– Франсиско…

Трибуны в едином порыве закончили:

– Уизли, и голос Станимиры потонул в общем хоре.

Она надеялась, что он увидит ее, когда он облетал трибуны, но в такой толпе это было невозможно. Сама Станимира едва могла сейчас думать о квиддиче, но уже с первых минут матч настолько захватил ее, что она обо всем забыла.

Это была настоящая битва в воздухе, битва на смерть. Уругвайцы наступали, аргентинцы оборонялись. Пако на пару с другим загонщиком, Пабло Гарделем, построили защитную стенку вокруг своих колец. Здесь мало внимания обращали на правила, принятые в Европе, когда судья свистел при малейшем нарушении. Гарделю в первые десять минут матча расквасили нос, трибуны засвистели, но судья махнул — все чисто.

Томас Санетти забросил мяч в кольца противников на двадцатой минуте и тут же чуть не получил бладжером в лицо — его спас Пако, отправив мяч подальше. Сам Уизли схлопотал после этого почти сразу — уругвайцы не прощали. Станимира видела, как он вытирал кровь со щеки рукавом мантии.

Тренер Аргентины, хромой сеньор Альфонсо, постоянно что-то кричал с кромки поля. На трибунах зажгли фаеры, и Станимира почти ничего не видела из-за дыма. Когда дым кое-как рассеялся, она приподнялась на цыпочки, чтобы увидеть, как ловец аргентинцев, Хоакин Мерельо, выйдя в крутом пике, почти выхватил снитч из рук уругвайца, но в последний момент мячик ускользнул. На ловца тут же набросились загонщики, и Пако пришлось буквально закрывать его своей спиной. Каждый раз, когда бладжер с чудовищной скоростью несся в его сторону, Станимира зажмуривала глаза. Она никогда не думала, что квиддича можно бояться.

Наконец по прошествии первого часа матча Аргентинцам удалось вырваться вперед — Варальо забил три квоффла подряд, чем вызвал шквал аплодисментов. Трибуны затянули песню: «Varallo, Varallo, nuestro capitan».

Забитые мячи дали аргентинцам преимущество, и Пако смог сбить бладжером одного из уругвайских охотников и задеть ловца. Момент, когда Мерельо поймал снитч, Станимира запомнила отчетливо: вот Гардель вступает в схватку с двумя соперниками, давая Пако прикрыть ловца, и вот они, пролетая в сантиметрах над землей, разделяются — Пако взмывает в воздух с битой наперевес — уругвайский ловец по инерции бросается за ним, думая, что снитч рядом. В это время Мерельо разворачивается и хватает мяч у противоположной кромки поля. Игра завершена, аргентинцы на чемпионате мира.

На трибунах началось невообразимое — все прыгали, кричали, пели, толстый усатый дядька рядом со Станимирой вытирал слезы бело-голубым носовым платком. Мигель попытался перекричать толпу:

– Если хочешь попасть к команде, взлетай сейчас, уходи!

Станимира быстро вытащила метлу из чехла и, оттолкнувшись от парапета, взлетела. В общей суматохе на нее никто не обратил внимание.

Она остановилась около аргентинской раздевалки и минут десять ждала, пока команда несколько раз облетит трибуны и, обнявшись, поприветствует своих фанатов. Старый тренер, ковыляя, вышел на середину поля, и болельщики разразились аплодисментами. Наконец аргентинцы, вытирая лица полотенцами, направились к раздевалкам. Вот Гардель, вот Мерельо…где же Пако?

– Ты видела, ты видела?! — Пако буквально прыгнул на Станимиру сзади, чуть не сбив ее с ног. — Как тебе? Скажи, скажи, что это –настоящий квиддич, а не то, что показывает ленивая сборная Британии!

– Это настоящий квиддич! — она восхищенно выдохнула.

– Я пытался разбудить тебя с утра, но это нереально, — Пако вылил на голову бутылку воды. — Мигель тебя проводил? Пошли погуляем по городу, на тренировку успеешь, — он говорил быстро, тяжело дыша.

– Честно говоря, — Станимира кашлянула. — Никто не знает, что я здесь.

– В смысле — никто? — Пако так и застыл с бутылкой воды. — Виктор не в курсе?

– Нет, — тихо ответила она, — я сбежала с Николасом. Отец думает, что я в Мюнхене… И Марисе я только записку оставила, что вернусь.

– Так, — Пако задумчиво потер пальцами подбородок. — Поехали в Лондон.

– Но… Тебе нельзя в Лондон!

– Чушь, — Пако отмахнулся, — я покажусь на минуту. Ты думаешь, британское министерство такое быстрое? Я сто раз так делал! Просто объясню всем, что ты была со мной. И почему ты была со мной, — он сделал акцент на слове почему.

– Я могу добраться сама. Я уже знаю дорогу. Или с Николасом, если он не против….

– Стани, — Пако был непоколебим. — Ты здесь со мной. И именно я должен вернуть тебя домой. Ничего не будет.

Крам тяжело вздохнула: если Пако принял решение, его ничего не могло переубедить. Они отправились в Лондон через Мехико — здесь этот путь назывался «обычным», потому что ты просто перемещался из одной будки в другую.

– Вот видишь, все чисто.

Они спокойно вышли из здания Хитроу и поднялись в воздух. Станимира поглядывала на Пако украдкой. Он даже не переоделся после игры. Вся эта идея с его появлением в Лондоне казалась ей слишком опасной. Тем более она с содроганием думала о разговоре с отцом. «Привет, пап. Где я была? В Буэнос-Айресе! Что делала? Да так, мы с Пако играли в квиддич всю ночь. Ты знаешь, что Аргентина прошла на Мундиаль?».

Станимира не знала, что собирался говорить Пако. То, в каких они остались отношениях, было интересно ей самой.

– Пако, — когда впереди показались знакомые кольца поля «Сорванной башни», Станимира попыталась начать разговор. — Если бы я знала, что у тебя игра…

– Если бы ты знала, ты ни за что бы не осталась. А я ни за что бы не выиграл, — улыбнулся Пако.

– Что дальше?

– Черт его знает, — Пако пожал плечами. — Купер подаст апелляцию, возможно, мне можно будет бывать в Великобритании. Играть тут я не смогу, но хотя бы смотреть твои игры, — он подмигнул ей. — А мы… Что-нибудь придумаем! Ты, кстати, сама не своя. Я чем-то тебя обидел?

– Нет, все в порядке, — соврала Станимира. — Просто дай мне… привыкнуть.

– Ты даже не ответила, что любишь меня вчера, — Пако хохотнул.

– Я…

– Нет, молчи, скажешь, когда сочтешь нужным, — Пако приблизился и обнял ее за плечи.

От поцелуя по всему телу прошла дрожь.

– Нам пора, — пробормотал Пако. — Кажется, я вижу Забини.

И правда, тренер Забини стоял внизу и что-то кричал.

– Я не слышу, — Станимира снизилась.

– Улетай! Улетай, идиот! Быстрее в Хитроу! — вне себя от гнева, тренер махал руками.

– Черт тебя подери, Пако! — их кто-то обогнал на повороте.

К ужасу Станимира поняла, что это Мариса. Вполне возможно, она даже видела последнюю сцену. — Фред ловит вас в Рио, я же кое-как пробилась к раздевалкам после матча, а тебя там уже не было! Неужели ты думаешь, что получив записку в духе «вернусь к тренировке, ни о чем не беспокойся», я не поняла, что ты в Байресе? — Мариса обращалась к Станимире, и та спрятала голову в плечи. — Мы бы забрали тебя, неужели ты могла подумать, что я тебя брошу на другом континенте?

– Я не знала, что вы… знаете, — пробормотала Стани стыдливо.

– Ты у меня в долгу, я наврала Виктору с три короба про утреннюю тренировку, — усмехнулась Мариса грустно. — А для тебя, Пако, у меня плохие новости. Они прислали письмо сразу, как только ты пересек границу.

Пако дрожащими пальцами взял из рук матери конверт.

– Меня вызывают в Визенгамот. Завтра, — сказал он тихо. — Это значит... они заметили… Что будет?

– Я не знаю, — ответила Мариса. — Лучше уезжай сейчас же.

Пако круто развернул метлу и за несколько секунд исчез. Его последний взгляд был таким грустным, что у Станимиры защемило сердце.

– Переодевайся, — сказала Мариса после небольшой паузы. — Через полчаса на поле. Тебя на неделе ждут «Силлотские стрелы», наши давние противники. Поэтому играй, что бы ни случилось.

Тоска по Пако была невыносимой, тяжелой, давящей.

Примечания:

¿Quién está ahí? — кто там?

Дальше по тексту Пако спрашивает то же самое

Tia — дружеское обращение, дословно — тетя

No esta — его нет

Se fue — ушел

Alla — туда

Al rio — на реку

Que te jodan ( ке те ходан) — Fuck you, сильнейшее ругательство на испанском

De puta madre — еще одно оч распространенное ругательство, может означать и положительное, и отрицательное:)

Байрес — так называют Буэнос-Айрес местные

PA — Personal Assistant

– И чтобы я хоть раз еще тебя послушала, — Мариса стремительно прошла сквозь толпу журналистов, дежурящих в холле министерства. Дальше их не пускали.

– Прекрати, — Фред устремился за ней.

– Надо было ехать в Байрес ранним утром, чтобы вытащить маленького засранца из теплой постели сразу же, перед игрой.

Несмотря на то, что формально Мариса была права — окажись она в Аргентине раньше, Пако бы не вызвали в Визенгамот — Станимира была рада, что тем утром они не встретились. Она бы умерла от стыда, это точно. Но если честно, Крам было грех жаловаться. Оказавшись в Лондоне, она надеялась стать объектом для едких подколов всех Уизли (шутить на грани фола было у них чем-то вроде семейной традиции), но этого не произошло. Даже больше — Мариса выгородила ее перед отцом. Когда Виктор заподозрил неладное, тренер Уизли, не моргнув глазом, соврала лучшему другу, что его дочь благополучно добралась из Мюнхена и тренируется на базе в Уимбурне. Крам даже не усомнился в ее словах. Правда, когда они сегодня пробирались по узким министерским коридорам, он начал что-то подозревать. Как ни делали Мариса и Фред вид, что все по-старому, в их отношениях со Станимирой что-то незримо изменилось, и Виктор не мог понять, что именно. Он в сотый раз спрашивал у близнецов, почему Пако поперся в Лондон, хотя знал, что ему нельзя, но получал очень уклончивые ответы. И также Виктор не знал, почему на министерской бумаге ему прислали пропуск в зал суда на слушанье по делу Франсиско Уизли, куда допускались только ближайшие члены семьи.

Станимира не знала, куда деться от стыда. Она снова и снова убеждала себя, что ее вины тут нет, но факт оставался фактом — он вернулся в Лондон из-за нее. К тому же, получилось так, что в Великобританию она прилетела всего на несколько часов. Когда закончились тренировка и ужин, и Станимира грустно поплелась к себе в спальню, ее остановила Мариса.

– И какой сейчас — красивый или обычный? — она постаралась улыбнуться.

– Сейчас? — Станимира непонимающе посмотрела на тренера.

– Ты что, хочешь оставить его в Аргентине одного, когда завтра Визенгамот? — брови Марисы поползли вверх.

– Нет, конечно нет, — Крам замотала головой. — В смысле, если вы разрешите, тренер Уизли, то я…

По правде, что бы ни сказала тренер, Станимира уже знала, что попробует добраться до Буэнос-Айреса самостоятельно.

– Можешь называть меня мамой! — хохотнула Мариса и хлопнула дверью спальни. — Шутка, — дверь снова открылась, и тренер Уизли высунула голову в коридор. — Серьезно, не смей. Если будешь меня так называть — убью. С растрепанными после квиддича волосами, в свободной футболке и прямоугольных очках она казалась совсем девчонкой.

– Я и не собиралась, — пролепетала Станимира ошарашенно.

– Вот и славно, — дверь снова хлопнула.

Станимира подозревала, что шутки даются тренеру Уизли не так-то просто. Возможно, Мариса и сама не знала, как теперь относиться к Станимире. Но неловкости, которой Крам боялась, не было.

Тем же вечером Крам снова оказалась перед дверью квартиры Пако. В этот раз он был дома.

– Наконец-то, — без лишних церемоний Уизли протащил ее в квартиру. — Еще минута, и я бы послал за тобой Хосе.

– Хей, я вообще-то не одна, — Станимира кашлянула, и только тогда Пако удосужился посмотреть ей за спину.

– Давненько мы у тебя не были, — Саша и Рокси накинулись на друга с объятиями. — Признавайся, опять завесил стену новыми дурацкими фотками?

Последним чинно зашел Хьюго.

– Ничего себе, — Пако почесал затылок. — Даже не знаю, что сказать! Я так рад вас видеть…

– Я подумала, что тебе захочется побыть с друзьями перед слушаньем, — прошептала Станимира.

Это был во всех отношениях чудесный вечер. Сначала все сидели на кухне и смотрели, как Хосе делает ароматные стейки. Потом эти стейки поглощали, причем Хосе сидел вместе со всеми на высоком стуле и травил какие-то байки про своих подружек, а все покатывались со смеху. Оказалось, что в коридоре квартиры Пако есть небольшая дверь, ведущая в комнату Хосе. Недавно эльф купил себе телевизор.

– Да тут все вообще охренели! — подвыпив, разглагольствовал он. — Мне Тиша, ну, помощница Родригеза, говорит, Уизли совсем с ума сошел. Мало того, что электричество провел, так еще и телек поставил. А я ей говорю: это я поставил! Ну, вы понимаете, чем все закончилось…

Все прыскали со смеху и утыкались в свои тарелки. Если бы не задумчивость, проскальзывающая на лице Пако время от времени, можно было подумать, будто это обычный вечер в дружеской компании. Но время слушанья неумолимо приближалось. Оставив гостям комнату, Станимира и Пако постелили себе на полу в кухне.

– Я не хочу, чтобы наступало утро, — сказала она честно.

– Утро наступит, — Пако устало откинулся на подушки.

– Если они вызвали тебя в Визенгамот, это значит… Что они могут сделать?

– Запретить мне вообще бывать в Великобритании. Думаю, так и будет. Других мер у них нет — я гражданин другой страны.

Только в этот момент ужас происходящего окатил Станимиру ледяной волной: если Пако запретят бывать в Великобритании, это значит, его разлучат с семьей, с «Осами», с ней. Несмотря на легкость перемещения в волшебном мире, Лондон оставался ее домом.

– Это слишком жестоко, — она скомкала одеяло.

– Неправда, — Пако улыбнулся. — Слишком жестоко — то, что ты совсем на меня не смотришь, — и он аккуратно развернул ее лицо к себе. У нас будет весь мир, а ты переживаешь, что меня никогда не пустят в Британию.

– Я бы умерла, если бы мне сказали, что я не смогу бывать на Балканах, — произнесла Станимира тихо. — Не смогу зайти в свой дом. Не увижу места, где я выросла.

– Иногда я хочу пожалеть, что ввязался в эту историю. Но жалеть глупо. Поэтому пусть все будет, как есть, — и Пако вытянулся на матрасе. — Мне больше нечего просить у мироздания. Со вчерашнего дня я абсолютно счастлив. А Визенгамот пусть катится к чертям.

Станимира закусила губу. Потерять Пако, такого родного и близкого, было жутко страшно. Она прижалась к его горячей груди, послушала, как ровно бьется сердце, прижала прохладные ладони к его обгоревшим плечам.

– Эй, я люблю тебя, — Пако серьезно посмотрел ей в глаза. — И поэтому давай без трагизма. Дело дрянь, конечно, но что-нибудь придумаем.

– И я тебя, — тихо ответила Станимира.

– Мать вашу! — неожиданно громко заорал Пако. — Она ответила! Бинго! Фирс, ты слышал?! Стоило мне попасть в передрягу, как меня уже любят всем сердцем! Может, мне стоит придумать себе смертельную болезнь, и тогда она будет говорить это почаще?

– Шампанского! — послышался голос Саши из комнаты. Судя по всему, там все трое гостей покатывались со смеху.

– Я передумала, я тебя ненавижу, — пробормотала Станимира.

– Ну же, не дуйся, Стэн, а то снова руку сломаю, — видимо, последняя фраза показалась Пако очень смешной.

…И в середине ночи, внезапно проснувшись, Станимира долго смотрела в потолок. Пако спал, раскинувшись на подушках, его рука безвольно лежала у нее на животе. Он спал так спокойно, словно завтра его ожидал обычный выходной, а не слушанье, где объявят, что вся его жизнь сломана.

Для того, чтобы попасть в министерство, встали рано. В Хитроу их уже ждал министерский работник и портал. Мариса, Фред и Джордж были уже на месте, через минуту прилетел запыхавшийся Виктор. Он явно не ожидал увидеть Хьюго — они сдержанно поздоровались. Крам не знал, куда деть глаза. Когда, наконец, они добрались до самого нижнего уровня министерства, Виктор попытался поговорить с Пако.

– Что ты опять натворил? — прошептал он, когда они пробирались через толпу галдящих министерских чиновников. — Зачем было ехать в Лондон, не дожидаясь апелляции Купера?

– Я так тебя рад видеть, Вик, — не обращая внимания на вопрос, радостно ответил Пако. — Кстати, вот и Купер.

Вечный адвокат Пако Стивен Купер был, мягко говоря, в бешенстве. Подопечный его подставил — вместо того, чтобы сидеть в Буэнос-Айресе и ждать апелляции, он оказался в Лондоне. Напрасно Купер предупреждал его, напрасно.

– Ты понимаешь, что тебя ничего хорошего сегодня не ждет? — прошипел он, когда дверь открылась, и толпа начала медленно течь в зал суда. — Ты теперь минимум двадцать лет будешь Лондон только на картинках видеть!

– Простите, мистер Купер, — похоже, Пако и правда было стыдно перед этим человеком, который, превышая полномочия, делал все для его спасения.

– Я умываю руки! — Купер занял место в первом ряду вместе с другими работниками консульского отдела министерства. — Дальше я бессилен.

Обвинителей Пако Станимира заметила сразу. Сэр Марк Уорлок, главный тренер сборной Британии по квиддичу, он же министр магического спорта и глава Объединенной Федерации Квиддича, о чем-то оживленно переговаривался с полной женщиной в очках и худым помощником. Сам Уорлок был небольшого роста, его пшеничные волосы росли клочками, и он совсем не похож на вселенского злодея. Скорее, на упертого идиота, который хочет, чтобы все было по правилам.

Сал суда под номером десять небольшой. Солнечный свет не проникает в подземелья, и остается довольствоваться свечами. Сиденья поднимаются амфитеатром. Дело Пако коллегия под предводительством министра Кингсли будет слушать в полном составе — пятьдесят членов, все в плотных сиреневых мантиях, как какие-нибудь университетские профессора в день вручения дипломов. У многих из них уставшие лица. Члены Визенгамота всего лишь следуют букве закона — все это знают. Дело Пако не сложное. Он систематически нарушал миграционную политику. У министра Кингсли Пако вызывает глухое раздражение: умный вроде бы парень, но какой же несдержанный. У него были правила — он их нарушил. Марк Уорлок имел полное право обвинять младшего Уизли.

Вслед за членами Визенгамота в зал суда прошла международная делегация. Станимира заметила Антона Белого. Форменную черную мантию, прерогативу работников международных организаций, он сменил на темно-бордовую. Новый директор Дурмстранга казался по сравнению с британскими министрами очень юным. Рядом с Антоном шла темноволосая женщина в голубой мантии. На удивление Станимиры, женщина сама подошла к ним и по очереди пожала руку всем Уизли, ей и Виктору.

– Кристина Киршнер, бывший президент Аргентины, — представила Мариса. — Ныне министр магии.

Далее разговор продолжился на испанском, и Станимира не могла в нем участвовать. Кристина Киршнер села в первом ряду амфитеатра рядом с Кингсли.

Пако никто не держал. В конце концов преступником он не был. Два полицейских проводили его в центр зала и посадили на деревянное кресло. Пако сел с таким достоинством, словно собирался читать речь, а не слушать приговор. Кингсли поднялся со своего места. От одного жеста его руки шум стих. Заседание началось.

– Мы собрались здесь, чтобы решить вопрос о гражданстве мистера Франсиско Уизли, — начал он. — Как вы знаете, мистер Уизли обвиняется Федерацией Квиддича в лице министра Уорлока…

– Сэра Уорлока! — Марк Уорлок тоже поднялся со своего места и торжествующе посмотрел на Пако.

Кресло располагалось так, что лицо обвиняемого могла видеть только судебная коллегия, но Станимира не сомневалась — Пако ответил на этот взгляд.

– Сэра Уорлока, — с раздражением поправил себя Кингсли, — в нарушении миграционного закона и нелегальном нахождении на территории Великобритании.

– Прошу заметить, господин министр, — с важным видом продолжил Уорлок. — Мистер Уизли уже вызывался Визенгамотом, и не так давно. Он не просто гражданин другой страны, он отказник от британского подданства. Он никогда не был патриотом нашей родины. Такие, как он, не имеют права находиться на территории Великобритании.

– Благодарю вас, сэр Уорлок, — Кингсли сделал акцент на слове «сэр». — Сегодня Визенгамот не будет голосовать, запретить или нет Франсиско находиться на территории Британии…

«Единогласно», — прошептала Мариса и сжала руку Фреда.

– Он отказался от британского подданства в мае этого года. После этого Франсиско Уизли неоднократно нелегально проходил границу и находился на территории Британии…

Мариса уткнулась лицом Фреду в плечо. Слушать речь Кингсли было невозможно.

– Мистер Стивен Купер из консульского отдела выполнял функции негласного адвоката Франсиско Уизли. Он несколько раз подавал заявление о помиловании своего подопечного и присвоении ему двойного гражданства, но я не удовлетворил ни одну из них. По закону, отказавшись от британского подданства, Франсиско Уизли не имеет права его вернуть. Признаюсь, я никогда не интересовался делом Уизли так тщательно, как должен был. —

Кингсли оглядел зал суда и продолжил. — Например, я не знал, что мистер Уизли пошел на отказ от гражданства под давлением со стороны сэра Уорлока, который запрещал ему выступать за сборную Аргентины и склонял его к подписанию бумаги за объединение Федераций квиддича. Когда Франсиско отказался, сэр Уорлок пообещал, что сделает все, чтобы Уизли никогда не играл в премьер-лиге. Поэтому мы не будем сегодня голосовать, — закончил Кингсли. — Общим решением членов Визенгамота Франсиско Уизли возвращается право на восстановление статуса гражданина двух государств. Если мистер Уизли согласен, попрошу миссис Киршнер подняться и подписать соответствующий акт.

Станимира вскрикнула. Пако непонимающе оглядывался на семью — ему не послышалось? Британское гражданство возвращают? Перед Кингсли и Кристиной Киршнер в воздухе возник листок пергамента и перья. В звенящей тишине оба министра подписали документ.

– Вашу палочку, мистер Уизли, — к Пако направился один из членов Визенгамота. — Нужно внести ее в реестр.

Палочка Пако взметнулась в воздух. «Франсиско Хорхе Альфредо Уизли. Гражданство: Великобритания/Аргентина», — написала она огненными буквами, которые тут же растаяли.

– Значит, — тихо спросил Пако. — Я теперь снова должен выбирать сборную?

– Получается, так, — Кингсли выдавил усмешку. — Хотите вернуться в британскую команду?

– Я хотел бы вернуться домой, в «Уимбурнские осы»… и остаться в сборной Аргентины.

– Это ваш выбор. Заседание закрыто.

* * *

– Мистер Уизли, — Антон Белый догнал Пако уже на выходе из министерства. — Можно поговорить с вами без свидетелей?

– Конечно, — Пако кивнул и оглянулся в поисках укромного места. Кабинет прямо перед ними пустовал. Они зашли туда.

– Это вам, — Белый протянул Пако белый конверт. — От мистера Фалькона. Прочтите сейчас.

– «Дорогой амиго, — прошептал Пако. — Я никогда не умел писать письма друзьям, я начинаю это письмо уже в третий раз и ничего не получается. Просто таких слов, чтобы описать мою благодарность, не существует. Я благодарен тебе не столько за спасение моей жизни. Я благодарен, что ты сделал из меня другого человека и помог посмотреть на себя со стороны. Я был сыном богатых родителей и не знал ни настоящей любви, ни дружбы. Я всего боялся. Я не был свободным. Но ты помог мне понять, кто я такой и чего хочу. Я хочу добиться всего сам и ни от кого не зависеть. Поэтому я улетаю. Не знаю, надолго ли. Хочу увидеть этот мир таким, какой он есть, без предрассудков. Может, мы когда-нибудь встретимся вновь. А что касается связей семьи Фалькон, то пусть они послужат во благо. Позавчера принял всех членов Визенгамота у себя в Карпатах и ходатайствовал за возвращение тебе британского подданства. Возвращайся домой. Финист».

– Извините, — пробормотал Пако. — Мне нужно выйти.

Оказавшись на улице, в одном из самых оживленных районов Лондона, Пако закусил губу и смахнул выступившие на глазах слезы.

Он смотрел в пустое небо. Он знал, что теперь они с Финистом Фальконом навсегда связаны невидимыми нитями, прочными, как титан.

В центре Лондона есть старое кладбище. Оно называется Кенсал-Грин, и в нем нет ничего особенного, вот честно. Просто поезеленевшие от времени надгробия, редкие родственники, черные ограды и фамилии, которые едва можно различить на памятниках. В волшебной части кладбища хоронят только самых богатых и знаменитых — простые семьи не смогут заплатить за место, которое может стоить больше, чем они тратят за год.

Живые не встречают здесь друг друга даже холодным кивком — хотя все они знакомы, все без сомнения. Пробегают мимо, закутываясь в мантии, не глядя в лица своим коллегам по креслу в Визенгамоте, товарищам по воскресной игре в квиддич на Уэмбли и соседями по виллам во Франции. Утром в понедельник они встретятся в Косом или министерских коридорах и, выдохнув, заговорят о ничего не значащих пустяках: курс галеона падает, курс галеона растет, “Осы” выиграли у “Паддлмир”, объединенная сборная Британии не вышла на чемпионат мира. Никто не будет говорить, как видел другого плачущим на могиле родственника или друга. Живые должны говорить о живом.

Я помню, мама хотела, чтобы отца и брата похоронили в Годриковой впадине, но министр Кингсли выделил им большое место на Кенсал-Грин. Хоронили со всеми почестями — оркестром, флагами на гробе, залпами из пушек (после Битвы на Хогвартс мой отец приравнивался к военным), со всеми министрами всех государств. Когда вокруг тебя столько людей, ты почти не страдаешь. Ты должен плакать, когда нужно, и говорить правильные вещи. Особенно ты не должен говорить, стоя перед всеми этими людьми, что ненавидишь Джеймса.

А я ненавидел Джеймса.

Я мог жечь этой ненавистью города.

Потому что только члены моей семьи знали, что виноват во всем Джеймс, только он, исключительно он. Самый умный, самый талантливый, самый... неосторожный.

Джеймс интересовался языком змей, это все знали. Он писал заклинания на языке змей — опасные, черные заклинания, и даже когда они однажды в моем детстве привели к необратимым последствиям, он не бросил.

Отец с матерью запретили ему даже думать об этом. Но что можно запретить человеку, который мог колдовать без палочки и создавал колдовство из воздуха?

Ему было семнадцать. Он доигрался — и наш дом в Годриковой впадине наполнили кишащие твари. Отец вывел меня, маму и Лили. И вернулся за этим ублюдком,который все устроил.

Мама не смогла с этим жить. Она разом почернела, состарилась, иссохла. Она не могла на меня смотреть, потому что говорила, будто я похож на отца. Первое время за ней ходила Мариса — она единственная из женщин семьи Уизли была в уме. Бабушка все время причитала, Флер заламывала руки, у Гермионы случился нервный срыв. А Мариса ходила за моей мамой. Каждый день, запираясь в своей комнате в новой квартире в Челси — такой дорогой и такой пустой, я слушал, как мать сначала поносила Марису всякими ужасными словами (“Твой муж не умер! — кричала она. — Тебе никогда меня не понять!”), а потом рыдала у нее на руках.

У меня начались истерики, и в школу я больше ездить не мог. Мама не желала жить в Англии, и близнецы купили ей небольшой домик в Провансе. Она хотела взять меня с собой, но врачи запретили — я слишком сильно бередил ее воспоминания.

Я остался в Сорванной Башне, но с каждым днем мне становилось хуже. Приходящие каждый день врачи просили меня рисовать и придумывать новый мир, где я буду счастлив. Я придумывал. Там у меня были друзья. Я был не хлюпиком Альбусом, я был крутым. Я умел драться. Мой отец был жив — просто я не мог его видеть. Джеймса не существовало. Однажды я подумал, что было бы здорово, если бы вместо отца умерла мать — отец бы взял себя в руки. Он бы воспитывал бы меня, а не кидался с воплями: “Как ты на нее похож”. Можете считать меня совсем больным, но так было проще.

Врачи говорили, я должен прожить свою новую, придуманную жизнь — тогда мое выздоровление гарантировано. Они задавались вопросом — почему мой рассудок так сильно отреагировал на печальные события? Нет, я и до этого, конечно, был известным психом, но все-таки, все-таки... Ответ знал только Хьюго. Однажды, сидя со мной в кабинете математики школы в Хэкни, он спросил:

Ты не думаешь, что прощания нужны нам?

Я так и не попрощался с отцом и с Джеймсом, я не мог их отпустить, я не верил, что их больше нет со мной. Я придумывал.

Но сейчас, стоя у могилы на кладбище Кенсал-Грин, я пытаюсь прощаться.

— Что со мной было после того матча, Великобритания — Украина? — спрашиваю я тихо.

Идет дождь, и земля быстро становится мокрой и вязкой.

— Тебя нашли под трибунами без сознания и тут же доставили в Мунго, — Хьюго треплет меня по плечу. — Ты сбегал оттуда несколько раз, но всегда возвращался. Один раз тебя обнаружили на мосту Миллениум в бессознательном состоянии. Около твоей палаты усилили охрану, но кто же знал, что доктор Иржи Чаянек отдаст тебе летучий порох.

— Его осудят? — я испуганно посмотрел на Хьюго.

— Нет, — он улыбается. — Получается, ты спас жизнь Финисту Фалькону. Аделина убежала, испугавшись твоего появления. А увиденное помогло тебе снова начать отличать явь от вымысла.

— Хьюго, — я замялся. — Все это время мне казалось, что я жил у одного парня, Скорпиуса. У сына Драко Малфоя... Мы были фанатами “Пушек Педдл”, мы ходили на каждый матч. Я помню...

Хьюго молча берет меня за руку и подводит к неприметному надгробию неподалеку. “Драко Малфой”, — выведено на каменном памятнике с ангелом.

— Понимаешь, Ал, у Драко не могло быть сына. Драко умер через год после Победы.

— Понимаю, — грустно ответил я. — А как же “Пушки Педдл”?

— Я знал, что ты об этом спросишь, — Хьюго расстегнул мантию и вытащил из внутреннего кармана сложенную пополам газету.

Это был обычный выпуск “Спортивного Пророка”.

— Ей полтора года, — с сомнением заметил я, но Хьюго кивнул: читай. — “Пушки Педдл” отыграли свой последний матч в английском чемпионате, — прошептал я. — Игра с “Уимбурнскими Осами” прошла на домашнем стадионе “Пушек” в Хэмстед-Хит. Хозяева выиграли со счетом 200-40. “Пушки Педдл” прекращают свое существование из-за отказа генерального спонсора, банка “Гринготтс”, финансировать команду. “Пушки” были основаны в 1753 году. За последние пятьдесят лет они ни разу не поднимались выше семнадцатого места и несколько раз вылетали в низшую лигу. Президент банка Гринготтс Саймон Славински сообщил, что вынужден разорвать контракт с “Пушками”, так как несмотря на вкладываемые средства, команда продолжает проигрывать...” Это значит, “Пушек” больше нет?

— Увы, — сказал Хьюго. — Ты был на этом матче. Помнишь, ты мне рассказывал?

— Точно. Первый матч Франа в чемпионате. “Осы” дали “Пушкам” выиграть, а в конце все встали и аплодировали. Это было так... так.., — я захлебнулся слезами.

— Пойдем, пойдем, отсюда.

Дождь начался сильнее. Хьюго поднял меня и посадил себе на плечи, чтобы я не замочил ноги. Я привыкал к реальности — она была жестокой, но тут были люди, которым не все равно.

* * *

Следующий год, июнь

— Я никогда не был силен в расставаниях, — Пако грустно вздохнул и посмотрел в окно.

Станимира взглянула на часы. Ее вещи были уже упакованы и стояли в коридоре. Ей хотелось сказать, что он ее достал, что уже поздно и нужно ехать, но она знала: если Пако плохо, то это надолго. Он правда не был силен в расставаниях, даже если это расставание было с его квартирой в Буэнос-Айресе.

— Нам пора, — она присела на краешек кровати. — Я отдала ключи Хосе, он будет следить за квартирой, пока нас нет.

— А когда мы вернемся? — спросил Пако. — Сначала чемпионат мира, потом начнется чемпионат, и лучше жить в Лондоне, чем здесь.

— Ну, весь год мы как-то ездили на тренировки, — сидеть дома было жарко, и Станимира расстегнула верхнюю пуговицу мантии.

— Вот именно! — Пако потер подбородок. — Очень тяжелый сезон, надо нам снова перебираться в Лондон.

— Мы выиграли чемпионат, — упаднические настроения Пако выводили Станимиру из себя.

Они стали чемпионами и дошли до полуфинала Лиги — хотя правильнее было сказать “доползли”. Британское первенство и так выжало все соки и из команды, и из тренеров. Впереди был чемпионат мира — в этот раз Станимира и Пако будут по разные стороны баррикад. А также она и Ибрагим Озил, и Томаш Дудек, получивший место в сборной Польши, и Дик Мюррей — которого после увольнения Уорлока тут же взяли в сборную. Станимира не знала, как играть против своих же одноклубников, но Мариса обещала, что это будет забавно. Они с Виктором несколько раз играли друг против друга на мировых первенствах. Крам молилась, чтобы на жеребьевке сербам не досталась Аргентина — и ее мольбы были услышаны. В группе попались Марокко, Канада и Финляндия. Пако весело сказал, что сравняет ее с землей в четвертьфинале.

Чемпионат должен был проходить в Швеции — поля обещали отличные, хотя погода могла подкачать. Станимира узнала, что получила место ловца сербов всего два месяца назад. Милан Стойкович наотрез отказывался играть с ней в одной команде, но на удивление сербский тренер Горан Радич не пошел на поводу у звезды. Стойкович психанул и объявил о конце карьеры до мундиаля. Станимире отдали его место.

Наконец Пако подхватил сумки и махнул рукой: можно выходить. Они отправлялись в Швецию и снова приступали к тренировкам — это была жизнь на чемоданах — ни минуты покоя — но кажется, никто из них и не хотел другого.

* * *

Двумя днями позднее.

Can I have your daughter for the rest of my life?

Say yes, say yes cause I need to know

You say I'll never get your blessing till the day I die

Tough luck, my friend, but the answer is no!

Виктор недовольно протер глаза и потряс головой. Нет, ему не послышалось. В шесть утра кто-то пел под окнами его лондонской квартиры, причем отвратительно громко. Он укрылся одеялом с головой, но пение продолжилось. Тогда Виктор встал и, не стесняясь в выражениях, открыл окно. Пако в черной мантии, которую по торжественным случаям надевают дурмстранговцы, во все горло распевал какую-то песню. Подыгрывали ему друзья — один на гавайской гитаре, а другой тряс бубном. Тот, что с бубном, был, конечно же, Саша Фирс (“Кто же еще”, — недобро хмынул Виктор), а при виде второго сердце великого ловца сжалось — Хьюго. На голове Пако торчала видавшая виды меховая шапка, из-под мантии вместо сапог выглядывали кроссовки, а на груди вместо семейных орденов висели геройские медали отца и спортивные — матери.

— Не жарко тебе? — издевательски спросил Виктор, перекрикивая бубен и гавайскую гитару. — Мантию у мамы одолжил?

— Нет, у Забини! — бодро ответил Пако.

— Умеешь ты все опошлить!

— Почему это опошлить? — обиделся Пако. — Слушай дальше!

И маленький ансамбль снова запел:

Why you gotta be so rude?

Don't you know I'm human too?

Why you gotta be so rude?

I gonna marry her anyway!

— Нет! — отказывая Пако, Виктор испытывал странное удовольствие. — Ни за что!

— Почему это? — Пако снял шапку и вытер пот со лба. — Ты знаешь, что ты, Виктор, вставляешь палки в колеса истинной любви?

— Ты что, серьезно? — Крам засмеялся.

— Более чем!

— Ненавижу тебя, — Виктор захлопнул окно.

Он подождал несколько секунд и потом, чертыхаясь снова его открыл.

— Ну что вы стоите? — недовольно произнес он. — Идите в дом, а то всю округу перебудите.

— Значит, ты говоришь да?

— Я ничего не говорил! — Виктор хлопнул окном во второй раз.

Он пошел на кухню ставить чайник и готовить хоть мало-мальски приличный завтрак. Это был первый раз, когда его сын собирался переступить порог его дома, и Виктор просто не мог ударить в грязь лицом. И конечно, он собирался сказать Пако “да” — в конце концов Крам уже смирился, что однажды породниться с этой семейкой окончательно.

На Ведьмовых наместях было тихо. Несколько двухэтажных домов, стоящих по периметру, уже погасили свои окна, и площадь погрузилась во мрак. Слышался только звон трамвая в отдалении и обрывки разговоров, доносящиеся из маггловской части города. Внезапно послышался хлопок аппаррации, а следом за ним — еще один. На площади появились старичок и женщина — последняя была, несомненно, хороша собой. Ее тонкие каблуки попадали между булыжниками, она спотыкалась. Пола роскошной мантии из тонкой шерсти волочилась по земле.

– Подождите, доктор Чаянек! — крикнула она, и крик разлетелся по округе. — Доктор, неужели ему нельзя никак помочь?

– Миссис Малфой, — доктор тяжело вздохнул и остановился. Женщина протянула ему руки, и он их сжал. — Астория. Я хотел бы спасти вашего сына, но, боюсь, наука бессильна.

– Бессильна? — Астория вырвала руки, и на ее запястье звякнул тяжелый золотой браслет. — У меня есть деньги, связи, все, и вы говорите, наука бессильна? Я могу платить вам тысячу галеонов каждый день, нет, две тысячи!

Доктор только покачал седой головой.

– Я стараюсь, — сказал он. — Но последствия того, что вы сделали, могут быть необратимыми.

– А что бы вы сделали на моем месте? — с вызовом ответила Астория, и ее губы дрогнули. — Как бы вы поступили?

– Наверное, постарался бы жить дальше, — мягко произнес доктор. — Вы знаете, иногда надо взять себя в руки и как-то жить дальше.

– Он умер через год после победы, — Астория беззвучно плакала. — Мы должны были пожениться. Я любила его…

– Вы говорили, вы пошли на это ради наследства.

– А вы считаете, это справедливо? Мы должны были пожениться, но он погиб. Я должна была родить наследника рода Малфой.

– Вы говорили с Нарциссой?

– Нарцисса — продажная дрянь! Она отдала часть состояния Уизли, зная, что Скорпиус жив! Она сказала, что ее внук — исчадие ада!

– Астория, — доктор снова взял ее руку. — Некромагия — это тяжкий грех. Это черная магия. Я знаю, вы хотели иметь ребенка от погибшего жениха, но сейчас этот ребенок прикован к больничной койке, и мы даже не знаем, реагирует ли он на что-то или нет. Он овощ.

– Скорпиус — не овощ. Я знаю, он на все реагирует и все слышит.

– Просите меня, Астория, — доктор Чаянек кивнул на прощание и шаркающей походкой пошел к крайнему дому.

Астория несколько секунд смотрела ему вслед. Потом исчезла. Она была в Лондоне спустя полчаса — добраться получилось без очередей. Она хотела сразу поехать в Мунго, но зачем-то она некоторое время побродила по полупустому Хитроу, разглядывая витрины дорогих магазинов. Как бы она хотела вернуть все назад и стать веселой и взбалмошной, как раньше. Как она смеялась, когда ее отец и Люциус договорились о помолвке, как грустила, когда понимала, что Драко ее совсем не любит — уважает, может быть, но не любит. Как она тряслась сразу после его похорон в доме столетней ведьмы, как говорила дрожащим голосом:

– Мой жених умер. Я хочу ребенка.

Как пообещала ей четверть своей жизни и состояния — сразу. Как кричала, когда родился Скорпиус. Родился — и не издал ни единого звука. «Мальчик не дышит. Нет, он жив».

Шестнадцать лет пролежал ее сын на кровати в одиночной палате в Мунго. Шестнадцать лет о нем никто не знал.

Она стояла в больнице и смотрела в его бледное лицо — ни единой кровинки. Так похожий на Драко. Так похожий на нее. Чувствует ли он что-то? Понимает ли? Астория верила, что да — несмотря на врачей, несмотря на свою ошибку, несмотря ни на что.

«Интересно, в каком мире ты живешь, сынок? — она убрала с его лица бледную прядь. — А вдруг твой мир лучше, чем наш? А вдруг ты видишь удивительные страны, диковинных животных. А вдруг там, в твоем мире, у тебя есть друзья?»

* * *

“Пушки педдл” против “Университет Сассекс”

Время: 17-00 по Гринвичу

Место проведения: стадион “Карпаты”, западные окраины Лондона

Счет: не открыт

– Здорово, Поттер. Кто это тебя так?

– Привет, Алекс, — я потираю синяк под глазом. — Сучий «Паддлмир», кто же еще. Брожу я вчера недалеко о Гудж-Стрит, никого не трогаю, и тут — надо же! Какая встреча! Макс и его две крысы, даже не запомнил, как их зовут.

– И что было?

– Да обычный базар. Они уже надрались, как черти. Ну и джамп* — трое на одного, я одного крысеныша пихнул в живот и еле ноги унес.

– На входе не прикапывались?

– Неа. Да что они сделают?

– Ну не скажи, когда мы в прошлый раз летали в Лондон, наших парней всех досматривали с таким пристрастием, словно мы взрывчатку несем.

– Ладно, не ссы, — я хлопаю друга по спине.

В этот момент звучит гимн — и трибуны встают. Народу пока не очень много, но и тех, что есть, достаточно. Старые болельщики «Пушек» потихоньку начинают возвращаться — но я не знаю, насколько им будет тут хорошо. Они, это старое доморощенное фанатье, привыкли быть лузерами. Но их сразу предупредили — это не та команда, за которую вы когда-то болели. Это новый клуб. И пусть на баннерах пишут — You have no history* — мне нахрен не нужна та история, которая была у нас.

«Пушки» начали свой путь на пьедестал со второго дивизиона. Да, пока это второй дивизион и игра против любителей, но я верю, что мы выбьемся.

Уж если нашелся тот человек, который вложил половину своего состояния в команду, которая не принесет ему ни гроша, мы обязательно должны играть в квиддич.

Он построил новый стадион — стадион «Карпаты», и половина наших парней не знает, как это произнести. Он расширил сеть порталов и аппарации, и даже думает вложиться в строительство новой станции метро.

Удивительно, но вслед за ним на трибуны потянулись люди. Один раз я увидел эту группу три матча назад. Их было семь человек, все в простых черных мантиях. Я сразу вычислил главного — это был высокий кент, в клетчатой кепке Fred Perry.

– Ну, — подошел я к ним. — Кто такие, зачем пришли?

– Ты Альбус Поттер? — кент в кепке протянул мне руку. — Меня зовут Алекс, а это мои парни.

– И что ты тут делаешь, Алекс?

– Мы из Киева, — Алекс оглядел ребят. — Фанаты местного «Динамо». Финист Фалькон купил вашу команду в плачевном состоянии. Это великий поступок. Мы знаем, что у вас пока очень мало народа ходит на стадион и хотим оказать вам поддержку. Как на поле, так и вне его.

Я и раньше слыхал о фанатской дружбе, но этот хрен со своими парнями чуть не растрогал меня до слез. После этого мы с Алексом пережили несколько славных драк: убегали от фирмы «Салемских колдунов», мерзли на крыше какого-то дома, пока нас внизу караулил с арматурой какой-то урод из Глазго, чистили морды фанатам «Гарпий» ¬ — за эту невнятную бабскую команду почему-то всегда гоняют рослые мужики.

Моя жизнь снова наполнилась околоквиддичем. Один раз попробовав это, почувствовав гарь трибун, пропев один раз клубный гимн в едином порыве с другими, уйти невозможно.

Но теперь я знаю точно — околоквиддич никогда не заменит мне мою семью.

Главное — не знать, что они меня поддержат. Главное — знать, что я поддержу их.

Вперед, «Пушки».

Финист Фалькон попросил отца отписать ему половину имущества — он хотел научиться распоряжаться большими деньгами до того, как станет наследником рода. Получив деньги, Финист попросил совета у Пако: он хотел вложить средства во что-то «интересное, но безрассудное и совершенно безнадежное». Пако тотчас посоветовал ему выкупить «Пушек» со всеми их долгами.

В контракте Станимиры Крам сказано, что даже в случае расторжения договоренностей с «Осами» она не имеет права выступать за «Пушек». Мариса и Фред считают этот пункт форменной глупостью, но Пако настоял на его добавлении.

Это, пожалуй, единственный момент, когда Пако ограничил своей девушки.

Джорджина Луиса получила сразу два письма — из Хогвартса и Дурмстранга и выбрала Дурмстранг. За первый месяц учебы она получила приглашение на место охотника сборной и три дисциплинарных взыскания от директора Антона Белого.

Финист Фалькон вошел в попечительский совет Дурмстранга. Он пытается ненавязчиво опекать Джорджину, но та такому вниманию не слишком рада. Она немного влюблена в Антона Белого и немного — в капитана дурмстранговцев Костаса Дионисиади.

Директор Белый, несмотря на родительские протесты, принял постановление принимать в школу детей не только из чистокровных семей. После этого все газеты написали, что уровень образования упал, что магглорожденные и полукровки «не тянут» программу, но Белый стойко выдержал удар. Ученики, наоборот, посчитали нового директора либералом и поддержали его. Правда, после второго постановления Белого — введения в обязательную программу обучения русского и украинского — их пыл умерился.

Рокси Фирс покинула пост редактора «Кви» и снова приступила к тренировкам. Пока получается не все. Мариса считает, что при должном усердии она восстановит форму за год. Ее муж Саша продолжает карьеру в Чехии. Фирсы живут недалеко от командной базы в чешском городе Подебрады.

Ибрагим Озил получил «Золотой квоффл» — приз лучшему охотнику чемпионата мира, несмотря на то, что турки вылетели в одной восьмой.

Чемпионат мира выиграли аргентинцы. Сербы неожиданно заняли третье место, случайно выиграв четвертьфинал у португальцев. Болгары вышли из группы со второго места и играли с аргентинцами, которые не оставили от них живого места. Виктор Крам остался тренером сборной.

Пако и Станимира встретились в полуфинале. Аргентина выиграла спустя четыре часа изматывающего матча. От молодой команды Радича никто не ждал, что они даже выйдут из группы. Сербов назвали феноменом этого чемпионата.

Пако и Станимира поженились после чемпионата мира без свидетелей — в той же церкви в Рио, где венчались Фред и Мариса. Он сделал ей предложение после полуфинала — как он потом шутил, чтобы не расстраивалась из-за проигрыша.

Фред и Мариса впервые побывали в Дубае — отметили очередную годовщину свадьбы и заодно продали арабам франшизу магазина. В Дубае строится целый парк развлечений — под именем «Ужастики умников Уизли».

Джордж развелся.

Вратарь Томаш Дудек и охотница Алиса Дуглас поженились. Их свадьба была очень пышной — невеста попала на обложки всех журналов.

Виктор по-прежнему дружит с Пако. Хьюго мало-помалу пытается общаться с биологическим отцом. Однажды он сказал: «Виктор, у меня уже есть отец, но может мы будем просто друзьями?». Крама вполне устраивает этот вариант.

Альбус Поттер был главарем фанатской фирмы «Пушек Педдл» несколько лет. Однажды его поймали на мосту Миллениум — за драку. Настоящую. Спустя какое-то время он перестал драться и бегать от полиции, но так и бросил околоквиддич. Скорпиуса он больше никогда не видел, хотя до сих пор не может поверить, что тот — лишь плод его больного воображения.