Тиха украинская ночь... (джен)

Ах, что за чудо летний вечер в Малороссии! Что за прелесть, что за роскошь! Когда в безмятежном покое опускается солнце за дальние невысокие холмы в степи. И длинные тени понемногу сливаются с подступающей бархатною темнотой ночи. Звезды, рассыпанные на небе, струят тихий, блеклый свет на засыпающую землю. Умолкли птицы, и благая тишина простерла крылья свои над миром. Даже шелест листьев, дуновение ветра, казалось, не посмеют нарушить тот почти благоговейный покой, что будто разлит вокруг. Ни звука… Но чу!.. Тихий стук в окно, жаркий шепот:

— Белло, зіронько моя, чи чуєш мене? Дай лиш на хвилиночку побачити твоє личко, послухати голосок твій, дай ще раз полюбуватися на тебе, Белло, зіронько(1), — и сладко, и горько было молодому казаку звать красавицу. Но не скрипнуло в ответ окно, не отворилась дверь

— Так по серці тобi насміхатися з мене, по серці бавитися коханням моїм, як іграшкою!(2) — вскричал парубок в отчаянии.

В гневе развернулся он уйти. Перед ним стояла его желанная, и слезы блестели в глазах ее.

— Ох, Марко, не ходи до меня больше. Не мучай меня, не рви сердце. Не могу я любить тебя. Нельзя мне, — и столько неизбывной тоски было в этих словах.

С первыми же звуками ее речи, с первой же слезинкою упавшей с ее ресниц не осталось и следа от гнева и обиды в сердце Марко — только любовь, что была такой же огромной, как и небо над ними, такой же ясною, как и свет звезд.

— Голубонько моя ніжна, зіронько, ти лише кохай, а я от всякого лиха оберегу тебе: погляду злому не дозволю не тебе впасти, вітру холодному не дам на тебе віяти — лише кохай. (3)

— Ох, Марко, погубишь, погубишь ты и себя, и меня, — прошептала Беллатрисса, — ну, и пусть! Пусть! — решилась она, протягивая к нему руки и пылко отвечая на страстные его поцелуи.

И не было им дела до всего мира. Не слышали они треска веток в старом саду за хатою, не видели, как унеслась вверх зеленая вспышка…

…Оправившись от неожиданного толчка в спину, Волан-де-Морт быстро вскочил на ноги готовый наказать того, кто посмел помещать его мести. Долохов прислонился к стволу яблони, спокойно ждал. В руках у него была палочка Лорда.

— Предатель, как ты смееш-ш-ш-шь? — прошипел Лорд.

— Не здесь. Пойдем, — только и сказал Антонин и направился к неприметной калитке. На улице он оглянулся. Волан-де Морт окликнул его:

— Где все?

— Там, — Долохов указал рукою куда-то в конце улочки, — пойдем.

Они вместе подошли к стоящему несколько в отдалении от других хат, крытому соломой дому. По вывеске над входом и веселым песням, доносящимся оттуда, Волан-де-Морт понял, что это трактир. В общей комнате, куда Лорд вошел вслед за Антонином, шумно бражничали. В трактирщике, панибратски шутившем с завсегдатаями, Лорд с удивлением узнал Люциуса Малфоя. Тот радостно приветствовал Долохова, но, увидев Лорда, побледнел и что-то зашептал на ухо бойкой женщине за прилавком. Пышная, чернобровая красавица умело и привычно поставила перед вошедшими чарки с горилкою. Дололхов выпил. Лорд тоже. От неожиданной крепости напитка обожгло горло, Волан-де-Морт зашелся в кашле. Когда он смог отдышаться, то комната поплыла у него перед глазами, лица Долохова и Малфоя расплывались размытыми пятнами и двоились.

— Предатели, — просипел Лорд, хватая следующую чарку, уже заботливо наполненную шинкаркою, — все предатели… а она… она променяла меня… меня на… как она могла? Измена — имя тебе, женщина! — взревел он во весь голос.

— Ось, яка ж розумна людина, — уважительно промолвил пожилой казак, поглаживая ус, — мабуть, писарчук. (4)

И вновь все стало в корчме привычным: шинкарка спешила подавать угощение, а посетители вернулись к своим разговорам, в которых с опытной мудростью обсудили и виды на урожай, возможные политические коллизии, ярмарочные цены и основы мироздания.

Разъяренная Солоха ворвалась в шинок. Вот уже разглядела она среди гуляк своего благоверного, вот уже готовы сорваться с уст ее всяческие упреки и проклятия, на которые она так щедра. Но тут один за столом оборотился на нее. Сдавленно охнув, Солоха бочком, стараясь стать незаметною, добралась до шинкарки.

— Він?(5) — одними губами спросила она.

Та обреченно кивнула в ответ:

— Ой, що робити… що робити…(6)

Все благополучие, все счастье их зависит от того, сумеют ли они найти ответ на этот вопрос.

— Бабку Гапку треба кликати, (7)— наконец решается Солоха.

— Ой, та ні,(8) — но, взглянув еще раз на страшного гостя, шинкарка быстро перекрестилась, накинула на голову платок, выскользнула в заднюю дверь и со всех ног бросилась к полуразваленной хижине за оврагом, где жила старая Гапка. Много странного и удивительного рассказывали о ней в селе. И един Бог знает, что из этих фантасмагорических рассказов было правдою. А добрый христианин, проходя случайно днем мимо жалкого ее обиталища, непременно осенял себя честным крестом и плевал три раза через плечо. Дьячок церкви Ильи-пророка каждый год божился, что не даст Гапке святого причастие на пасхальной неделе. Но стоило старухе хоть и редко вдруг объявится в селе, оглядеть кругом недобрым взглядом, так затейники-парубки, не пропускающие случая поднять на смех любого, учинив над ним удалую шутку, тут же сдергивали перед ней шапки свои, а дьячиха, чей язык подобен жалу сколопендровому разил односельчан, не ведая жалости, так и она, присмирев, кланялась Гапке ниже, чем миргородской попадье. Знал ли кто, когда и почему возник этот непонятный, но гнетущий страх перед нищей Гапкой. Казалось, что всегда она была такою страшною, схожею с обожженной молнией корягою. И только дед Левко за чаркой горилки в шинке поминал былое, молодые годы свои:

— Якою красунею була Гапка… якою красунею… за Ії усмішку зі всього світу скарбу би не пошкодував, душу би віддав за Ії ласку… не взяла клята відьма…(9)

И долго еще сидел он, устремив взгляд своих старых очей в облупленный угол шинка и видел там на не грязь и сор, а в солнечном свете молодую красавицу, стройную, как тополь над рекою, с перевитыми яркими лентами косами, с нежною и лукавою улыбкою на устах… и катилась одинокая слеза по морщинистой щеке его, и старческие бескровные губы все шептали: «Якою красунею була… якою красунею…»

Заскрипела дверь корчмы, странная, недобрая тишина наступила вдруг. Лорд вздрогнул, кто-то стоял за спиной. Старая нищенка в грязных лохмотьях пристально смотрела на него.

— Ходімо зі мною, синку, ходімо,(10) — прошамкала старуха у него над ухом, прикасаясь к плечу.

— Прочь, старая! — вскричал Лорд, замахнулся ударить ее.

Но старуха уже в дверях трясла безобразной головой и манила его рукою. Том бросился за нею, а она — уже во дворе, уже за плетнем, уже у соседней хаты, уже в конце улицы и все манит и манит его. Из всех сил пытался догнать Волан-де-Морт уродливый призрак. Казалось еще немного… но вот и село осталось позади, и заскрипели потревоженные быстрыми шагами старые доски, переброшенные через овраг, уже за спиною — разрушенная мельница, где всполыхнули и тут же погасли таинственные огоньки. Только на пороге убогой лачуги Лорд почти настиг старуху, но та увернулась с неожиданной ловкостью, проскользнула внутрь. Он вбежал следом. Колдунья не оглянулась на него, а быстро шептала неведомые заклинания, склонившись над стоящим в середине комнаты котлом, сорвала несколько пучков трав, тут же висящих над головою, схватила с лавки корявые корни, выбросила из печного горшка жабу, достала оттуда яйцо — все это было отправлено в кипящее варево. Старуха без страха опустила руки в котел, судорога изогнула тело ее. Она обернулась.

Лорд отпрянул. Перед ним стояла грозная ведьма: нечеловеческою красотою сияло лицо ее, величественной была гордая осанка. Жестом небывалой мощи указала колдунья на кипящий котел, на зеркало за ним:

— Дивись, що накоїв! Дивись!(11) — и звучали слова ее, как приговор.

Не в силах противиться Волан-де-Морт взглянул в манящую глубину зеркала. В мутной поверхности пронеслись перед Лордом его воспоминания, со стороны видел он себя сначала испуганным ребенком, затем гордым своим волшебством отроком и упоенным своим величием грозным волшебником. Но чем более проступало в его облике могущества, тем бессердечнее становился лик его, все меньше человеческого оставалось в нем, тем отвратительнее были спутники, мелькавшие рядом с ним, кощунственнее звучали их речи. В ужасе Том зажал уши и оторвал взгляд от рокового стекла. Закричала тогда ведьма, с силою ударила она по зеркалу. Заключенные там призраки вырвались на волю. В зеленых сполохах злобные личины обступили Лорда, кружились вокруг, глумливо и безобразно кривлялись, выли, кричали в уши ему проклятия и обвинения. Страшно закричал Том…

* * *

Страшно закричал Том.

— Том, Том, проснись! Что, опять кошмары, да? — встревоженное лицо однокурсника склонилось над ним.

— Ох, Руби, не тряси так… все-все-все… я в порядке.

— Точно, в порядке? — недоверчиво переспросил Хагрид, — ты так кричал. Точно, ничего не болит? А жара нет? Может, в больницу?

Том по собственному опыту знал, что доброта Хагрида неиссякаема, и от его заботы избавиться невозможно. Вот как сразу после распределения этот румяный крепыш взялся опекать хлипкого, обездоленного одноклассника, так это продолжается и сейчас. И хотя теперь Том мог и сам постоять за себя, а в ехидных замечаниях о неразлучной парочке друзей: несуразно огромном, похожем на добродушного медведя Хагриде и бледной немочи, заучке Реддле — упражнялись все записные острословы Хогвартса, Том, не избалованный в приютском детстве вниманием и заботой, дорожил этой дружбой. Поэтому безропотно сносил, когда Руби хлопотал над ним, как трепетная мамочка.

— Ох, как ты кричал, — повторил Хагрид, — наверное, в слизеринском гадюшнике слышно было. Точно! — он громко ударил себя по лбу, — это они тебя прокляли! То-то я смотрю, Малфой с Блэками все шептались. Ты его в дуэльном клубе хорошо тогда приложил. Так это он отместку. Точно — Абрахас. Вот гад! Ну, ничего, и не таким мозги вправляли!

Теперь же Том не в шутку встревожился: с Хагрида станется.

— Не вздумай, Руби. Малфой такие заклятия знает!

— А мы без всяких заклятий. Мы по-простому, — Рубиус многозначительно погладил кулак.

— Нет, Руби, нет, — принялся убеждать друга Том, — это я, скорее всего, перезанимался, надышался в лаборатории гадостью разной, вот и…

— Перезанимался он. И так самый лучший на курсе, уж куда дальше. Перезанимался он,— добродушно ворчал Рубиус, вновь устраиваясь поудобнее, пытаясь натянуть одеяло на грудь, не раскутав при этом ног, — ну если что, ты это…

— Да, Руби, я знаю, что всегда могу рассчитывать на тебя, дружище. Спи.

— Ага, это завсегда, — Хагрид повернулся на бок и сразу захрапел.

Из-под кровати великана выбрался трехголовый щенок. После нескольких попыток самому забраться на постель цербереныш подошел к Тому, умильно виляя хвостом и поскуливая. Реддл ласково погладил малыша и посадил на край кровати Рубиуса. Щенок благодарно тявкнул, тут же уткнулся носами в огромную ладонь хозяина, зевнул сразу всеми тремя пастями и сладко засопел. Том с завистью поглядел на друга и его любимца: спать хотелось ужасно, но возвращение кошмаров пугало. Тогда, быстро оглянувшись, он зашептал свое заклятие. Том уже и сам не знал, что означают эти странные, непонятные слова, не помнил, придумал ли их сам в своем сиротском детстве, услышал ли когда случайно, казалось, он знал их всегда, и всегда после них ему становилось спокойно, словно он получил благословение матери:

Не хилися, явороньку,

Ще ти зелененький.

Не журися, козаченьку,

Ще ти молоденький.(12)

_________________________________________________________________________

1- Белла, звездочка моя, слышишь ли ты меня? Дай лишь на минутку увидеть твое личико, услышать твой голос, дай еще раз полюбоваться не тебя. Белла, звездочка.

2- Так по сердцу тебе насмехаться надо мной, по сердцу забавляться моей любовью, как игрушкой!

3- Голубка моя нежная, звездочка, ты только люби, а я от всякого горя уберегу тебя: взгляду злому не позволю на тебя упасть, ветру холодному не дам на тебя дуть — только люби.

4- Вот какой разумный человек, наверное, писарь.

5- Он?

6- Ой, что делать… что делать…

7- Бабку Агафью нужно позвать.

8- Ой, нет.

9- Какой красавицей была Агафья… какой красавицей… за ее улыбку всех сокровищ мира бы не пожалел, душу бы отдал за ее ласку… не взяла… проклятая ведьма.

10- Пойдем, сынок, пойдем.

11- Смотри, что натворил. Смотри!

12- Эпиграф к рассказу Н. В. Гоголя «Майская ночь или утопленница»

Не клонись, явор, (белый клен)

Ты еще зелен.

Не печалься, казак,

Ты еще молод.