Тиха украинская ночь... (джен)

Холодный дождь косыми струями хлестал по крыше Малфой-менора, ветер побитой собакой выл под окнами. Но если бы те немногие, что сейчас зябко скукожились в креслах гостиной, могли бы выбирать, они предпочли бы холод и мрак ночи за стенами той ледяной безнадежности, что сковала их в этом доме. В гостиной, слишком большой для столь немногочисленного общества, несколько мужчин и женщин сидели за длинным столом на привычных местах, не смея ни подойти к камину, будто не веря, что огонь может согреть их, ни зажечь еще свечей. Никто не решался посмотреть во главу стола, где возвышалась темная фигура Властелина.

Волан-де-Морт молчал, его взгляд скользил по серым, осунувшимся лицам, останавливаясь лишь на пустых местах за столом. Теперь их стало еще больше. Несколько дней назад не вернулся Гойл — неумный, неуклюжий, но преданный безусловно. Его исчезновение волновало Темного Лорда более остальных: Снейп и Малфой были умны, чтобы попытаться вести в свою игру, а братья Лестрейнджи достаточно смелы и честолюбивы для этого. В верность Розье и Малсибера Волан-де-Морт никогда не верил до конца. Предать могли все! Кроме Гойла... и он не вернулся...

Когда несколько месяцев назад Лорд обрел тело, вернул силу, его слуги, когда-то мечтавшие называться соратниками, змеями приползли и пресмыкались у его ног, молили простить неверие и слабость... или пытались спрятаться, избежать кары за отступничество... но его гнев настиг недостойных. Вот только — Долохов... Волан-де-Морт чувствовал, знал, что тот жив, как живы и те, кого он послал покарать неоткликнувшегося на призыв... Сначала, отправляя Мальсибера и Розье, Темный Лорд посылал палачей к приговоренному... Лестрейнджи были его воинами, готовые сражаться с невесть откуда взявшейся, неизвестной магией... Снейп и Малфой должны были разгадать и понять неведомое волшебство, что посмело бросить вызов самому мощному темному магу... а Гойл был последним, кто еще не боялся...

— Гойл не вернулся. И, — Волан-де-Морт мысленно повторил сложное название, чтобы, не запинаясь, произнести вслух, — в Диканьку, — все вздрогнули, услышав роковое слово, — я отправлю...

Петтигрю втянул голову в плечи, вжался в кресло, еще немного и он крысой юркнет в темный угол. Нарцисса Малфой отчаянно вцепилась пальцами в рукав сына, тот же с безразличной покорностью сидит, не двигаясь, и молча смотрит перед собой пустыми глазами. Лорд разглядывает мальчишку. Трепещущая Нарцисса наклоняется вперед, пытается закрыть собой Драко:

— Мой Лорд... я умоляю Вас... там пропали его отец и крестный... мальчик не справится.

Взгляд Темного Лорда скользит по фигуре женщины, гладит ее лицо:

«Я оставлю тебе сына, Нарцисса, и ты должна быть мне признательна за это... Скоро, очень скоро, я потребую твоей благодарности... холодная, безупречная, прекрасная...»

— Повелитель, — Беллатрисса опустилась перед ним на колени, ревниво вглядывается в лицо кумира и видит в его глазах отражение сестры.

— Да, Белла, — ее преданность тяготит Волан-де-Морта, — на этот раз пойдешь ты. Я хочу знать, что там происходит. Ты — сильная волшебница и верная... Найди их, верни или убей!

* * *

От длительной трансгрессии мутило, и подкашивались ноги. Беллатрисса огляделась: она стояла на залитом ярким солнечным светом дворе, перед деревянным крыльцом приземистого дома, крытого соломой, белые стены его вокруг небольших окошек были расписаны яркими, диковинными цветами и птицами. Белла поплотнее закуталась в мантию-невидимку и бесшумно проскользнула в приоткрытую дверь. Волна чужой магии теплой волною накрыла вошедшую, но Белла, ощутив силу незнакомого волшебства, не чувствовала страха, наоборот — давно забытое чувство покоя и умиротворения, будто услышанная в детстве колыбельная, укачивало ее, прогоняло тревоги и печали.

Возле стола с вышитой скатертью хозяйничала высокая, полногрудая женщина. Темные волосы ее непослушно выбивались из-под цветастого платка, тогда она заправляла их белой, пухлой рукою, клетчатая юбка при каждом шаге обрисовывала широкие бедра, а вышитая сорочка подчеркивала пышную, высокую грудь. Расставив глиняные миски, хозяйка положила на середину стола каравай хлеба, густо посыпав его мелко рубленым чесноком, оглядела все внимательным взглядом, поправила платок на волосах, монисто на шее, она, наклонившись в окно, громко позвала:

— Хлопці, снідати! (1)

Во дворе послышались говор и мужской смех. Пропавшая гвардия Темного Лорда с шутками ввалилась в сени, но под неодобрительным взглядом хозяйки мужчины уже степенно вошли в горницу, поклонились образам и расселись за столом. Беллатрисса с недоумением вглядывалась в знакомые лица — загорелые, округлившиеся. Долохов, Малфой, Снейп, Розье, Гойл, Мальсибер, Лестрейнджи . Как непривычно было видеть их смеющимися, казалось, светящимися довольством и благодушием. Хозяйка достала из печи чугунок, от которого поднимался ароматный пар. Желудок Беллы предательски заурчал. Прятаться более не имело смысла, Белла резко сбросила мантию-невидимку. Разъяренной предстала она перед опешившими сподвижниками:

— Дезертиры! Предатели! Крысы тыловые! Повелитель там один! А вы! Вы! — Белла водила волшебной палочкой от одного к другому, ярость клокотала и требовала выхода.

— Круцио! — Взвизгнула волшебница, но заклинание словно растворилось в магии дома, никого не задев. Беллатрисса крепче сжала палочку.

— Собирайтесь, — глухо потребовала она.

— Куди?! Не пущу!!! — Хозяйка, уперев кулаки в бедра, грозно надвигалась на нежданную гостью:

— Люди добрі, та що ж воно таке коїться! Якась лярва завалилася до чужої хати, та і чоловіка забрати хоче! Ах, ти, паскудо! Я матері твоєї не знаю, та скажу, що дрянь, і сестра, якщо є, також дрянь! І тітка — дрянь. Та бодай твого діда на тому світі чорт з моста спихне, та бодай тобі, стерво, через очі повилазило, а щоб брата твого підняло та гепнуло, а батькові твоєму не побачити онуків...(2)

Ошарашенная такой мощной атакой Беллатрисса было отступила, но тут же с презрительной гримасой уперлась палочкой в грудь хозяйки:

— Не лезь не в свое дело, корова!

Звонкая оплеуха была ей ответом, а палочка жалобно хрустнула в руках. Вскрикнув, женщины вцепились друг другу в волосы. Пинаясь, не переставая честить друг друга последними словами, бурею прошлись они по горнице, сметая на своем пути лавки, нехитрую домашнюю утварь. Все вокруг них кружилось, звенело, разлеталось осколками... После первой попытки разнять их мужчины потирали ушибы и дули на укушенные пальцы. Когда же воительницы, посулив друг другу всяческих напастей, потянулись в пылу перебранки за ухватами, то невольные зрители поспешно, прижимаясь к стенкам, ретировались в сени и, толкаясь в дверях, бросились из хаты вон.

Выбравшись во двор и отдышавшись, мужчины с тревогой оглянулись на дом.

— Может помочь... все-таки? — Задумчиво спросил кто-то.

Антонин прислушался к доносившемуся из хаты шуму, решительно махнул рукою:

— Ні, жінка сама управиться...

— А Белла?

Тут он размышлял дольше и уже не столь уверенно промолвил:

— Солоха... отходчивая...

— Да уж, — мужчины непроизвольно стали почесывать плечо ли, спину ли, куда дотянулась кочергой или коромыслом при первом знакомстве отходчивая хозяйка, — такую еще поискать надо... ведьму...

— Ну, скажем: ведьму найти здесь — невелик труд, — пустился в размышления Антонин, — на любую бабу пальцем укажи да крикни: «ведьма» — не ошибешься... но Солоха, — тут он сделал руками широкие, плавные жесты, повторяя статную фигуру жены, — да и хозяйство...

— Да, хозяйство знатное, — Люциус Малфой с видом знатока оглядел сараи, хлев, ухоженный огород, засаженный разной хозяйственной овощью и кустами смородины и крыжовника, на степенно расхаживающих по двору многочисленных кур с их выводками, уток деловито копошащихся в луже, важного индюка — гордость хозяйки и предмет зависти соседок.

— Знатное, — повторил Люциус.

Из распахнутого окна вылетела расписная макитра и с громким треском разбилась на куски. Мужчины пригнулись, а всполошившиеся птицы стали с опаской подбираться к разлившемуся вареву.

— Ох, та хай тобі грець!(3) Я так понимаю: нечего нам тут делать. Айда на речку, хлопцы! Я с вечера перемет поставил, может, что-нибудь уже и попалось — уху наладим. Сев, ты там на огороде нарви цибули, петрушечки, зелени разной — не тебя учить. А ты, Люц, сбегай до шинкарки да попроси у нее горилки. Она тебе не откажет.

Малфой с самодовольной улыбкой отправился выполнять поручение.

— А она ему даст?

На Розье посмотрели как на несмышленого дитятю:

— Да шинкарка уже все очи проглядела, его дожидаючись. И не даст?!

— Так я про горилку...

— А я про що? Эй, Люц, — Долохов окликнул перелезающего через плетень на улицу Малфоя, — ты на можжевеловых ветках горилку не бери — только запах в нос шибает, а мягкости никакой нет, пусть уж лучше на вишневых косточках.

* * *

День мирно клонился к закату. Солнце посылало последние ласковые лучи свои на застывшие в роскошной неге луга, последними бликами скользило по серебристой поверхности неспешной в течение реки. И тонкий серп месяца в окружении звезд спешил сменить дневное светило, и во всей красе выплыл в густую синеву ночи. Седой туман серыми клоками поднимался над безмятежными водами, призрачной рекой растекался по берегам, струился в сады, пряча в себе и силуэты, и звуки...

Мужчины, умиротворенные дневным отдыхом, поеживаясь от вечерней прохлады, неспешно подходили к дому. Возле плетня, увитого свежими стеблями крученых панычей, остановились в нерешительности. Во дворе было тихо: куры давно уже дремали на насесте, старый дворовый пес несколько раз махнул приветственно хвостом и тут же отправился досыпать в конуру. Мальвы распустили цветы, которые в темноте на фоне белой хаты казались черными. Пахло дорожной пылью, нагретыми на солнце яблоками, под окном терпко и пряно благоухали чернобривцы.

— Вот что, хлопцы, ночевать сегодня лучше на сеновале. Вы ступайте, а я погляжу, что там, — Антонин махнул рукой в угол двора, а сам тихонько направился к хате. Друзья его, шепотом переговариваясь и посмеиваясь, поспешили к ночлегу, а сам он, бесшумно подобравшись к окну, заглянул вовнутрь.

Посреди разгромленной горницы: опрокинутых лавок, побитой посуды, скомканных половиков — за столом рядышком сидели Солоха и Белла. Хозяйка, прижав руки к порванной на груди сорочке, с широко распахнутыми глазами, со многими вздохами и причитаниями слушала печальное повествование гостьи:

— Ой, лишенько!.. А ти що?.. Ти ж моя голубонько... А він?.. Та ти що!.. Ох, як же ці мерзотники нам душу коханням-то на шматки рвуть...(4) — громко всхлипнув, она прижала к себе заплаканную Беллу.

Антонин тихонько отошел от окна, а вслед ему из хаты в тишину и спокойствие ночи зазвучала песня. Солоха глубоким грудным голосом выводила:

— Цвіте терен, цвіте терен, а цвіт опадає.

Беллатрисса, уткнувшись в теплое, мягкое плечо подруги, подхватила тоненьким, дрожащим голоском:

— Хто с любов’ю не знається, той горя не знає...(5)

А на другом конце села шинкарка крепко обнимала своего ненаглядного и в упоительной самоотреченности жарко шептала в ответ на запоздалое признание его:

— Люциусє, серденько моє, так я завжди знала, що ти одружений... та, мабуть, така мені доля, коханий мій...(6)

___________________________________________________

(1)Ребята, завтракать.

(2)Люди добрые, да что же такое делается! Какая-то (кхм...) заявилась в чужой дом и хочет увести мужа! Ах, ты (кхм...)! Я твоей матери не знаю, но скажу, что дрянь, и сестра, если есть, тоже — дрянь! И тетка — дрянь! Да чтобы деда твоего на том свете черт с моста спихнул, чтобы тебе (кхм...) через глаза вылезла (твоя бесстыжесть), чтобы брата твоего подняло и уронило (к земле припечатало), чтобы отцу твоему не увидеть внуков...

(3)Черт побери!

(4)Ой, горюшко!.. А ты что?.. Ты ж моя голубка!.. А он?.. Да ты что!.. Ох, как же эти мерзавцы нам душу любовью-то на куску рвут...

(5)Украинская народная песня, следующий куплет начинается словами:

А я, молода дівчина, горя то зазнала...

(Цветет терн, цветет терн, а цвет облетает,

Кто не ведает любви, тот и горя не знает...

А я, молодая девица, горе то и узнала...)

(6) Люциус, сердце мое, да я всегда знала, что ты женат...Но, наверное, такая мне судьба, любимый мой...

Не уверена, что этот словарик необходим, но на всякий случай:

горилка — водка,

крученые панычи — вьюнок, ипомея,

макитра — большой глиняный горшок,

монисто — бусы, украшение из монет,

цибуля — лук,

чернобривцы — бархатцы,

шинкарка — трактирщица.

Ах, что за чудо летний вечер в Малороссии! Что за прелесть, что за роскошь! Когда в безмятежном покое опускается солнце за дальние невысокие холмы в степи. И длинные тени понемногу сливаются с подступающей бархатною темнотой ночи. Звезды, рассыпанные на небе, струят тихий, блеклый свет на засыпающую землю. Умолкли птицы, и благая тишина простерла крылья свои над миром. Даже шелест листьев, дуновение ветра, казалось, не посмеют нарушить тот почти благоговейный покой, что будто разлит вокруг. Ни звука… Но чу!.. Тихий стук в окно, жаркий шепот:

— Белло, зіронько моя, чи чуєш мене? Дай лиш на хвилиночку побачити твоє личко, послухати голосок твій, дай ще раз полюбуватися на тебе, Белло, зіронько(1), — и сладко, и горько было молодому казаку звать красавицу. Но не скрипнуло в ответ окно, не отворилась дверь

— Так по серці тобi насміхатися з мене, по серці бавитися коханням моїм, як іграшкою!(2) — вскричал парубок в отчаянии.

В гневе развернулся он уйти. Перед ним стояла его желанная, и слезы блестели в глазах ее.

— Ох, Марко, не ходи до меня больше. Не мучай меня, не рви сердце. Не могу я любить тебя. Нельзя мне, — и столько неизбывной тоски было в этих словах.

С первыми же звуками ее речи, с первой же слезинкою упавшей с ее ресниц не осталось и следа от гнева и обиды в сердце Марко — только любовь, что была такой же огромной, как и небо над ними, такой же ясною, как и свет звезд.

— Голубонько моя ніжна, зіронько, ти лише кохай, а я от всякого лиха оберегу тебе: погляду злому не дозволю не тебе впасти, вітру холодному не дам на тебе віяти — лише кохай. (3)

— Ох, Марко, погубишь, погубишь ты и себя, и меня, — прошептала Беллатрисса, — ну, и пусть! Пусть! — решилась она, протягивая к нему руки и пылко отвечая на страстные его поцелуи.

И не было им дела до всего мира. Не слышали они треска веток в старом саду за хатою, не видели, как унеслась вверх зеленая вспышка…

…Оправившись от неожиданного толчка в спину, Волан-де-Морт быстро вскочил на ноги готовый наказать того, кто посмел помещать его мести. Долохов прислонился к стволу яблони, спокойно ждал. В руках у него была палочка Лорда.

— Предатель, как ты смееш-ш-ш-шь? — прошипел Лорд.

— Не здесь. Пойдем, — только и сказал Антонин и направился к неприметной калитке. На улице он оглянулся. Волан-де Морт окликнул его:

— Где все?

— Там, — Долохов указал рукою куда-то в конце улочки, — пойдем.

Они вместе подошли к стоящему несколько в отдалении от других хат, крытому соломой дому. По вывеске над входом и веселым песням, доносящимся оттуда, Волан-де-Морт понял, что это трактир. В общей комнате, куда Лорд вошел вслед за Антонином, шумно бражничали. В трактирщике, панибратски шутившем с завсегдатаями, Лорд с удивлением узнал Люциуса Малфоя. Тот радостно приветствовал Долохова, но, увидев Лорда, побледнел и что-то зашептал на ухо бойкой женщине за прилавком. Пышная, чернобровая красавица умело и привычно поставила перед вошедшими чарки с горилкою. Дололхов выпил. Лорд тоже. От неожиданной крепости напитка обожгло горло, Волан-де-Морт зашелся в кашле. Когда он смог отдышаться, то комната поплыла у него перед глазами, лица Долохова и Малфоя расплывались размытыми пятнами и двоились.

— Предатели, — просипел Лорд, хватая следующую чарку, уже заботливо наполненную шинкаркою, — все предатели… а она… она променяла меня… меня на… как она могла? Измена — имя тебе, женщина! — взревел он во весь голос.

— Ось, яка ж розумна людина, — уважительно промолвил пожилой казак, поглаживая ус, — мабуть, писарчук. (4)

И вновь все стало в корчме привычным: шинкарка спешила подавать угощение, а посетители вернулись к своим разговорам, в которых с опытной мудростью обсудили и виды на урожай, возможные политические коллизии, ярмарочные цены и основы мироздания.

Разъяренная Солоха ворвалась в шинок. Вот уже разглядела она среди гуляк своего благоверного, вот уже готовы сорваться с уст ее всяческие упреки и проклятия, на которые она так щедра. Но тут один за столом оборотился на нее. Сдавленно охнув, Солоха бочком, стараясь стать незаметною, добралась до шинкарки.

— Він?(5) — одними губами спросила она.

Та обреченно кивнула в ответ:

— Ой, що робити… що робити…(6)

Все благополучие, все счастье их зависит от того, сумеют ли они найти ответ на этот вопрос.

— Бабку Гапку треба кликати, (7)— наконец решается Солоха.

— Ой, та ні,(8) — но, взглянув еще раз на страшного гостя, шинкарка быстро перекрестилась, накинула на голову платок, выскользнула в заднюю дверь и со всех ног бросилась к полуразваленной хижине за оврагом, где жила старая Гапка. Много странного и удивительного рассказывали о ней в селе. И един Бог знает, что из этих фантасмагорических рассказов было правдою. А добрый христианин, проходя случайно днем мимо жалкого ее обиталища, непременно осенял себя честным крестом и плевал три раза через плечо. Дьячок церкви Ильи-пророка каждый год божился, что не даст Гапке святого причастие на пасхальной неделе. Но стоило старухе хоть и редко вдруг объявится в селе, оглядеть кругом недобрым взглядом, так затейники-парубки, не пропускающие случая поднять на смех любого, учинив над ним удалую шутку, тут же сдергивали перед ней шапки свои, а дьячиха, чей язык подобен жалу сколопендровому разил односельчан, не ведая жалости, так и она, присмирев, кланялась Гапке ниже, чем миргородской попадье. Знал ли кто, когда и почему возник этот непонятный, но гнетущий страх перед нищей Гапкой. Казалось, что всегда она была такою страшною, схожею с обожженной молнией корягою. И только дед Левко за чаркой горилки в шинке поминал былое, молодые годы свои:

— Якою красунею була Гапка… якою красунею… за Ії усмішку зі всього світу скарбу би не пошкодував, душу би віддав за Ії ласку… не взяла клята відьма…(9)

И долго еще сидел он, устремив взгляд своих старых очей в облупленный угол шинка и видел там на не грязь и сор, а в солнечном свете молодую красавицу, стройную, как тополь над рекою, с перевитыми яркими лентами косами, с нежною и лукавою улыбкою на устах… и катилась одинокая слеза по морщинистой щеке его, и старческие бескровные губы все шептали: «Якою красунею була… якою красунею…»

Заскрипела дверь корчмы, странная, недобрая тишина наступила вдруг. Лорд вздрогнул, кто-то стоял за спиной. Старая нищенка в грязных лохмотьях пристально смотрела на него.

— Ходімо зі мною, синку, ходімо,(10) — прошамкала старуха у него над ухом, прикасаясь к плечу.

— Прочь, старая! — вскричал Лорд, замахнулся ударить ее.

Но старуха уже в дверях трясла безобразной головой и манила его рукою. Том бросился за нею, а она — уже во дворе, уже за плетнем, уже у соседней хаты, уже в конце улицы и все манит и манит его. Из всех сил пытался догнать Волан-де-Морт уродливый призрак. Казалось еще немного… но вот и село осталось позади, и заскрипели потревоженные быстрыми шагами старые доски, переброшенные через овраг, уже за спиною — разрушенная мельница, где всполыхнули и тут же погасли таинственные огоньки. Только на пороге убогой лачуги Лорд почти настиг старуху, но та увернулась с неожиданной ловкостью, проскользнула внутрь. Он вбежал следом. Колдунья не оглянулась на него, а быстро шептала неведомые заклинания, склонившись над стоящим в середине комнаты котлом, сорвала несколько пучков трав, тут же висящих над головою, схватила с лавки корявые корни, выбросила из печного горшка жабу, достала оттуда яйцо — все это было отправлено в кипящее варево. Старуха без страха опустила руки в котел, судорога изогнула тело ее. Она обернулась.

Лорд отпрянул. Перед ним стояла грозная ведьма: нечеловеческою красотою сияло лицо ее, величественной была гордая осанка. Жестом небывалой мощи указала колдунья на кипящий котел, на зеркало за ним:

— Дивись, що накоїв! Дивись!(11) — и звучали слова ее, как приговор.

Не в силах противиться Волан-де-Морт взглянул в манящую глубину зеркала. В мутной поверхности пронеслись перед Лордом его воспоминания, со стороны видел он себя сначала испуганным ребенком, затем гордым своим волшебством отроком и упоенным своим величием грозным волшебником. Но чем более проступало в его облике могущества, тем бессердечнее становился лик его, все меньше человеческого оставалось в нем, тем отвратительнее были спутники, мелькавшие рядом с ним, кощунственнее звучали их речи. В ужасе Том зажал уши и оторвал взгляд от рокового стекла. Закричала тогда ведьма, с силою ударила она по зеркалу. Заключенные там призраки вырвались на волю. В зеленых сполохах злобные личины обступили Лорда, кружились вокруг, глумливо и безобразно кривлялись, выли, кричали в уши ему проклятия и обвинения. Страшно закричал Том…

* * *

Страшно закричал Том.

— Том, Том, проснись! Что, опять кошмары, да? — встревоженное лицо однокурсника склонилось над ним.

— Ох, Руби, не тряси так… все-все-все… я в порядке.

— Точно, в порядке? — недоверчиво переспросил Хагрид, — ты так кричал. Точно, ничего не болит? А жара нет? Может, в больницу?

Том по собственному опыту знал, что доброта Хагрида неиссякаема, и от его заботы избавиться невозможно. Вот как сразу после распределения этот румяный крепыш взялся опекать хлипкого, обездоленного одноклассника, так это продолжается и сейчас. И хотя теперь Том мог и сам постоять за себя, а в ехидных замечаниях о неразлучной парочке друзей: несуразно огромном, похожем на добродушного медведя Хагриде и бледной немочи, заучке Реддле — упражнялись все записные острословы Хогвартса, Том, не избалованный в приютском детстве вниманием и заботой, дорожил этой дружбой. Поэтому безропотно сносил, когда Руби хлопотал над ним, как трепетная мамочка.

— Ох, как ты кричал, — повторил Хагрид, — наверное, в слизеринском гадюшнике слышно было. Точно! — он громко ударил себя по лбу, — это они тебя прокляли! То-то я смотрю, Малфой с Блэками все шептались. Ты его в дуэльном клубе хорошо тогда приложил. Так это он отместку. Точно — Абрахас. Вот гад! Ну, ничего, и не таким мозги вправляли!

Теперь же Том не в шутку встревожился: с Хагрида станется.

— Не вздумай, Руби. Малфой такие заклятия знает!

— А мы без всяких заклятий. Мы по-простому, — Рубиус многозначительно погладил кулак.

— Нет, Руби, нет, — принялся убеждать друга Том, — это я, скорее всего, перезанимался, надышался в лаборатории гадостью разной, вот и…

— Перезанимался он. И так самый лучший на курсе, уж куда дальше. Перезанимался он,— добродушно ворчал Рубиус, вновь устраиваясь поудобнее, пытаясь натянуть одеяло на грудь, не раскутав при этом ног, — ну если что, ты это…

— Да, Руби, я знаю, что всегда могу рассчитывать на тебя, дружище. Спи.

— Ага, это завсегда, — Хагрид повернулся на бок и сразу захрапел.

Из-под кровати великана выбрался трехголовый щенок. После нескольких попыток самому забраться на постель цербереныш подошел к Тому, умильно виляя хвостом и поскуливая. Реддл ласково погладил малыша и посадил на край кровати Рубиуса. Щенок благодарно тявкнул, тут же уткнулся носами в огромную ладонь хозяина, зевнул сразу всеми тремя пастями и сладко засопел. Том с завистью поглядел на друга и его любимца: спать хотелось ужасно, но возвращение кошмаров пугало. Тогда, быстро оглянувшись, он зашептал свое заклятие. Том уже и сам не знал, что означают эти странные, непонятные слова, не помнил, придумал ли их сам в своем сиротском детстве, услышал ли когда случайно, казалось, он знал их всегда, и всегда после них ему становилось спокойно, словно он получил благословение матери:

Не хилися, явороньку,

Ще ти зелененький.

Не журися, козаченьку,

Ще ти молоденький.(12)

_________________________________________________________________________

1- Белла, звездочка моя, слышишь ли ты меня? Дай лишь на минутку увидеть твое личико, услышать твой голос, дай еще раз полюбоваться не тебя. Белла, звездочка.

2- Так по сердцу тебе насмехаться надо мной, по сердцу забавляться моей любовью, как игрушкой!

3- Голубка моя нежная, звездочка, ты только люби, а я от всякого горя уберегу тебя: взгляду злому не позволю на тебя упасть, ветру холодному не дам на тебя дуть — только люби.

4- Вот какой разумный человек, наверное, писарь.

5- Он?

6- Ой, что делать… что делать…

7- Бабку Агафью нужно позвать.

8- Ой, нет.

9- Какой красавицей была Агафья… какой красавицей… за ее улыбку всех сокровищ мира бы не пожалел, душу бы отдал за ее ласку… не взяла… проклятая ведьма.

10- Пойдем, сынок, пойдем.

11- Смотри, что натворил. Смотри!

12- Эпиграф к рассказу Н. В. Гоголя «Майская ночь или утопленница»

Не клонись, явор, (белый клен)

Ты еще зелен.

Не печалься, казак,

Ты еще молод.