Две метели (гет)

Сергей Сергеевич легко вбежал на крыльцо огромного дома. Любили все-таки Белозерские монументальность! Лаврентий Амвросиевич встречал его, как и положено, объятиями.

— Сережа, друг мой старинный, какими судьбами?

— Амадей Болеславович написал, что болеть начал, а у меня отпуск удачно наметился.

— Да Домбровский еще лет сто будет «начинать болеть» и простудится на наших похоронах…

Сергей Сергеевич хотел было ответить, что друг Лаврентий несправедлив к старику, но в этот момент тяжелая дверь хлопнула от мощного удара, и в холл вышел человек, которого Снегову хотелось бы никогда не видеть.

— О-о! Кого я вижу… Нюниус вульгарис…

Лаврентий неодобрительно оглядел шурина:

— Серж, уймись. Не забывай, что ты такой же гость в этом доме, как и господин Снегов.

— Забудешь тут, если в это обстоятельство мне постоянно тычут… — Серж Чернышев оскалился. — Что, родственничек, совсем сплин одолел, раз начал теперь приглашать всякий сброд?

Снегов хотел уже было ответить, что всякий сброд поселился здесь давно, но вовремя вспомнил об обидчивости Белозерского и прикусил язык, предоставив ему право самому улаживать дела с непутевым родственником. Не стоит этот бродяга ссоры с Лаврентием и упущенной возможности разобраться в непростом деле.

Белозерский что-то тихо сказал Чернышеву, отчего тот пошел красными пятнами, но немедленно заткнулся.

— Пойдем, Сережа, поговорим в кабинете, — Лаврентий приобнял Сергея Сергеевича и увлек за собой.

— Что ты ему сказал? — не выдержал Снегов, когда массивная дверь кабинета плотно за ними закрылась.

— Какая разница? Лучше расскажи о себе. Ты служишь все там же?

Снегов принялся рассказывать о себе, стараясь, впрочем, не сболтнуть лишнего. По ходу повествования выяснилось, что за четыре последних года в его жизни не произошло никаких интересных событий. Мимоходом он поинтересовался судьбой Чернышева и ничуть не удивился, что, проведя двенадцать лет на каторжных работах по навету бывшего дружка, тот так и болтается теперь по родственникам, предпочитая запивать свои невзгоды крепленым вином и досаждая всем нелепыми претензиями. Если откровенно, то подобной лояльности Снегов не одобрял, но не лезть же в чужой монастырь со своим уставом?

Чернышева он не любил еще со времен корпуса, где потомок знатного рода снисходил до общения с нищим почти бастардом только для хорошей драки, причем предпочитая действовать исподтишка. С годами «шутки» становились все злее и изощреннее, а сам шутник и его единомышленники — изобретательнее, и только своевременное вмешательство Домбровского не довело противников до греха. И вот теперь, спустя годы, Чернышев снова ведет себя, как неразумный подросток, заставляя вспомнить и испортившие юность издевательства, и такое обидное тогда прозвище.

— А еще к Натали Васса приехала, — невпопад, как о наболевшем, поведал Лаврентий.

— Она все такая же?

— Это неисправимо. Нашла себе в уезде какого-то художника и теперь пропадает у него на пленэрах.

— Зимой-то?

— Ты же знаешь Вассу?! Меня не удивит, если она будет позировать на фоне горящего дома, причем сама же его и подожжёт…

— А что за художник? — насторожился Снегов.

— Какой-то заезжий… появился летом, вроде бы даже снял флигель.

— Ты его не видел?

— А зачем? Пару лет назад я уже позировал для портрета. Удовольствия, надо сказать, никакого, а хлопот… и сесть так, как скажет, и не сказать лишнего этому… художнику, — Лаврентия передернуло. Он наклонился к Сергею Сергеевичу и доверительно прошептал: — Сам бы я никогда, это все идея Натали.

— А Васса? — решил вернуть его к интересующей теме Снегов.

— Она в восторге. Ты же знаешь, когда у нее есть интерес — глаз горит, не ходит, а летает… настоящая ведьма.

А вот это уже не просто тепло — горячо! Снегов помнил Вассу времен ее бурного романа с де Ридле. Тогда казалось, что взглядом она способна высекать молнии.

— И все это ради какого-то художника? Не слишком ли для нее мелко?

Лаврентий озадачено почесал подбородок:

— Не скажи… говорят, он итальянец…

После этих слов не взглянуть на художника было просто невозможно.

— И где живет этот рыцарь белил и сурика?

— У Кузякина. Только не говори, что тебя внезапно заинтересовала портретистика. Что случилось?

Не стоило недооценивать Белозерского, ох, не стоило! Оставалось пустить его по ложному следу.

— Мне необходим полупарадный камерный портрет. Небольшой. Хочу, чтобы мне польстили.

— Зачем тебе?

Хороший вопрос.

— Нужно произвести впечатление на девицу. Думаю, в провинции он обойдется мне значительно дешевле.

— Узнаю старинного друга — практичность во всем. Но рекомендую не забывать, что любой портрет — всего лишь копия оригинала.

Белозерский приосанился и выдал несколько сомнительных советов по соблазнению девиц всех сословий. И если бы Снегов не знал Натали Белозерскую, он бы поверил, что сиятельный князь изволит таскаться.

— Ты рекомендуешь меня этому уездному Кипренскому?

— Отчего нет? — Белозерский тотчас же взял перо и, обмакнув его в чернила, принялся быстро писать на тонкой надушенной бумаге. — Держи, скажешь потом спасибо. За устроенную личную жизнь…

— Спасибо.

— Э, друг, не торопись. Сначала я взгляну на ту, что заставила тебя забыть о своей аскезе.

Снегов кисло улыбнулся.

— Как-нибудь…

Однако Белозерский воодушевился и таким обещанием:

— Это надо отметить!

Так Снегов остался на обед, и лишь к ужину ему удалось покинуть гостеприимных хозяев. Натали сыграла на старинном рояле, а Лаврентий даже спел пару романсов, уговаривая Сергея Сергеевича присоединиться, и после бутылки коньяка все-таки уговорил. Чернышев больше не появлялся, поэтому этот вечер можно было счесть почти безупречным. Почти… Снегов был бы очень рад, если бы ему удалось увидеть Вассу, но, наверное, нельзя требовать от жизни слишком много. Однако теперь он был точно уверен, что даже если де Ридле появился на горизонте, Белозерскому об этом точно ничего не известно — такую безмятежность не сыграть!

* * *

Домбровский немного охладил пыл Снегова:

— Знаешь, Сереженька, видел я этого художника… летом. Правда, издалека… но за мольбертом. Тома?, насколько я знаю, никогда не увлекался живописью.

— Чего не сделаешь ради прикрытия?

— Тебе ли не знать… и все же я бы не особо обольщался. Я видел портрет его кисти. Для прикрытия слишком хорошо.

Спорить с Домбровским не хотелось. Каким бы проницательным тот ни был, Снегов привык доверять собственному чутью, а оно сейчас вело его в дом художника. Как там его? Никколо Оллонетти… письмо к которому жгло карман форменного мундира.

Уже засыпая, Сергей Сергеевич отметил, что почему-то он не видел Гончарова, словно того и вовсе не было в доме. Может, так оно и было?

День обещал быть насыщенным событиями, и стоило поторопиться, чтобы ничего не упустить. Снегов быстро позавтракал и, позвав Фильку, отправился в имение Кузякина, слывшего меценатом и покровителем тонких искусств. Тот с огромным наслаждением проматывал наследство, доставшееся ему от бездетного дядюшки, и, судя по всему, лет через десять его в этом непростом деле ожидал успех. Дом, раскрашенный самыми яркими цветами, уже сейчас начал ветшать, а сваленные у самого главного входа дрова, присыпанные снегом, и нечищеные дорожки производили впечатление заброшенности.

Сергей Сергеевич размышлял недолго. Знакомиться с хозяином этого бедлама совершенно не хотелось, а вот захватить расслабившегося на лоне природы де Ридле было весьма заманчиво. Снегов проверил крепление кинжала. Идеально — при резком выпаде рукой клинок ложился в ладонь, давая простор для маневра… лишь бы на месте не было Вассы. Снегов не обольщался: если та воссоединилась с бывшим любовником и сейчас находится у него, то захватить его не получиться, и тогда придется договариваться. И тут уж все будет зависеть от убедительности Снегова… ну, или, если уж совсем не повезет, от скорости его бегства. Правда, этот вариант развития событий был бы самым неудачным. Отыскать затаившегося де Ридле на бескрайних просторах будет непросто, но и в этом случае действия Снегова будут оправданы хотя бы прекращением ритуальных убийств. Вряд ли, находясь в бегах, Мастер Смерть продолжит свои сомнительные опыты.

Сугробы под окнами флигеля намело очень кстати. Снегов распорядился, чтобы Филька в любом случае ждал его здесь и был готов как к немедленному бегству, так и к оказанию срочной помощи, если удастся скрутить де Ридле?.

— Если свистну один раз, то беги ко мне, а уж если дважды…

— Не изволите сомневаться, барин.

Если в чем Снегов и сомневался, так только не в преданности Фильки. Флигель в имении Кузякина стоял отдельно, и к нему тянулось несколько цепочек следов. Если бы не сизый дымок из трубы, флигель бы казался нежилым. Стараясь ступать след в след, Снегов обошел строение, примечая пути, удобные для бегства, потому что большинство окон стояли заколоченными.

Дверь оказалась незапертой, и Снегов осторожно вошел внутрь. Едва уловимый запах плесени заглушался духом жилища художника: краски, скипидар и стойкое амбре перегара характеризовали хозяина жилья как человека творческого и увлекающегося. Снегов наугад толкнул дверь и оказался в большой комнате, вдоль стен которой стояли картины в подрамниках. В основном портреты, но были и пейзажи. Скорее всего, они были не закончены, о чем свидетельствовали цветные пятна в самых неожиданных местах. Снегов зачарованно смотрел на портрет Вассы. Это, несомненно, была она в образе богини-воительницы Афины: бесстыдно обнаженная, она прикрывалась лишь небольшим щитом, дерзко и снисходительно взирая на непочтительного зрителя. Ее роскошные волосы укрывал шлем с высоким гребнем, а у ног свернулась огромная змея. Надо отдать должное мастерству художника…

— Что вам угодно?

Черт! Появившийся совершенно беззвучно мужчина в женской меховой душегрейке с интересом разглядывал Снегова.

— Мне нужен господин Никколо Оллонетти.

— По какому делу?

— По личному.

— Вот как… и все же?

— С кем имею честь…

— Кто вы такой и что вам здесь нужно?

Вот ведь! От досады впору было приложиться лбом о дубовую дверь. Памятуя о параноидальной подозрительности де Ридле, Снегов совершенно не учел, что у него может быть слуга.

— Об этом я буду говорить с господином Оллонетти лично.

— Так говорите же!

Только что ногой не притопнул… Что? Это — художник? А где де Ридле?

— Вы — Никколо Оллонетти?

— А что вас не устраивает? Моя молодость? Или, может…

Не говорить же ему о собственной ошибке? Снегов, отвлеченный своими тягостными раздумьями, но все же не сильно рефлексируя, протянул художнику письмо Белозерского и вновь принялся разглядывать портрет Вассы-воительницы.

— Так это сильно меняет дело!

Снегов, не понимая, уставился на воодушевившегося художника, а тот, помахав руками, цепко ухватился за рукав его мундира и потянул за собой.

— Пойдемте! Пойдемте, уважаемый…

— Господин Снегов.

— Господин Снегов, вам невероятно повезло, я как раз сейчас раздумываю над новой концепцией…

И, рассказывая что-то об игре света и тени, художник увлек Снегова в соседнюю комнату, где на мольберте был установлен девственно-чистый холст, натянутый на неровно сбитый подрамник.

— Я напишу вас в усадебном интерьере… или лучше нет… деревянные стены и метель за окном… да-да-да!

Снегов хотел было откланяться, но вовремя сообразил, что так ничего и не узнал по интересующему его вопросу. А пару сеансов натуры он уж как-нибудь выдержит…

Филька явился на призывный свист с доской наперевес, но быстро сориентировался и растопил зачахшую печь. Снегов распорядился подать сани через два часа, а пока отвезти записку Домбровскому — старик мог навоображать себе невесть что.

Сидя на колченогом стуле с отломанной спинкой Снегов размышлял о печальном опыте Белозерского. Действительно, удовольствия никакого, а хлопот… Одна радость — художник оказался разговорчив. И вот теперь Снегов пытался выудить зерно истины из путаных рассуждений.

— А что ваша Афина?

— О-о… это моя боль…

— Почему же?

— Я ее не дописал и вряд ли когда-нибудь допишу.

— Надоело?

— Разве работа над такой натурой может надоесть?

— А что тогда?

— Настроение… игра… свет…

— Она перестала приходить?

— Не в этом дело…

— Отказывается позировать?

— Если бы все было так просто…

Снегову были чужды эти непонятные метания. Если художник хочет продолжать работу, но не может, значит, что-то не то с натурщицей, оставалось выяснить что.

— Когда она приходила в последний раз?

— Освещение в комнате не соответствует настроению…

И как с таким разговаривать?

— Когда вы ее видели…

— Вот-вот-вот… то самое выражение! Замрите! Прошу!

— Но…

— Молю! Вот так… именно…

Надо ли уточнять, что через два часа таких мучений Сергей Сергеевич был не в самом лучшем расположении духа?

Когда Снегов уже взбегал по ступенькам дома Домбровского, его чуть не сбил с ног Гончаров, спешащий куда-то на ночь глядя.

— Стой!

— Что вам от меня надо? — дерзко вскинулся Гончаров.

— Только то, чтобы ты не влез, куда не…

— Да сколько можно? Какое вам дело до моих терзаний?

— Мальчишка! Что ты вообще знаешь…

— Все, что необходимо! Вы не мой учитель, поэтому не понимаю, какое вам дело…

Мальчишка своим неуважительным поведением умудрился задеть в душе Снегова те струны, о существовании которых он успел позабыть.

— Ты такой же избалованный засранец, как и твой отец!

— Верю вам на слово!

Гончаров сердито зыркнул и почти побежал в сторону конюшни, оставив Снегова стучать кулаком об одну из каменных колонн портика. Он никогда не переоценивал свой педагогический талант, но считал, что не заслуживал такой истерики от пускай и влюбленного, но все же ученика… хоть и бывшего. Злость на Гончарова пересилила тревогу за него же, и Снегов решил не выяснять, куда тот направился.