Химеры (джен)

Вторично уложив брата спать и вернувшись в библиотеку, Дин некоторое время стоял у стола, с сомнением глядя на неубранную стопку рукописей: найдётся ли там что-нибудь полезное, не кроется ли ещё какой подлый подвох? Стоит ли вообще за неё браться?

Он чувствовал, что ему ужасно неохота иметь дело ни с этими, ни с какими другими бумагами, даже видеть не хочется ничего печатного или рукописного — до скрежета зубовного, до тошной ненависти, до "пошло оно всё!" и "гори синим пламенем!" — точно так же, как давным-давно, перед неизбежными школьными экзаменами, не хотелось садиться за учебники.

Со злости он глотнул уже согревшегося пива, стукнул бутылкой о стол и повернулся к выходу. Завтра. Он перекопает этот чёртов архив по листочку и вылечит Сэма, непременно, — но завтра, когда пройдёт приступ отвращения к работе. А теперь — спать, спать, спать... И как только принял решение, успокоился.

Из какого-то сострадательного любопытства он закрыл глаза и пошёл, ведя пальцами по краю стола, по невидимым следам пальцев Сэма. Добрался до обрыва, без колебаний двинулся дальше ("Да какие проблемы? Я прекрасно помню, где лестница!") — и с грохотом полетел со ступенек, коварно подвернувшихся под ноги. Он и опомниться не успел, как очутился на полу, меж серых стен. Вот перед глазами добровольная тьма — а вот уже резкий свет потолочных ламп, каким-то хитрым образом перекликающийся с болезненными вспышками в ушибленном затылке и левом колене.

На языке вертелась замысловатая нецензурщина. Дин подумал, что ещё ни разу в жизни не совершал большей глупости, чем этот слепой эксперимент, и вскочил как ужаленный. Воровато огляделся — не стал ли Сэм свидетелем этого подвига идиотизма? Потом до него дошло, что если бы Сэм и был рядом, то всё равно не смог бы насладиться зрелищем братского позора.

Оставалось надеяться, что и грохота он не слышал.

Прихрамывая и потирая затылок, Дин поднялся по ступенькам обратно — определённо, сегодня все пути вели в долбаную библиотеку, чтоб ей провалиться, — обвёл книжные стеллажи взором, полным школьно-ностальгической тоски, и, сам себя со внутренним стоном одолевая, потянул с ближайшей полки дородный фолиант, посвящённый средневековым проклятьям.

* * *

Утро (или день? Циферблаты остались в мире зрячих) началось с темноты и разочарования. Пожалуй, глупо было бы ожидать от злыдня такого уровня, как Синклер, что его злокозненные флюиды рассеются за одну ночь, но спросонья Сэм всё-таки позволил себе мгновение робкой надежды, сгинувшей, едва он открыл глаза — по-прежнему беспомощные, хотя Дин оставил свет в комнате включенным ("Ну, знаешь, просто на случай, если ты каким-то чудом...").

Чуда не случилось. Что ж, очевидно, придётся как-то с этим жить.

А словечко "очевидно" стоит вычеркнуть из лексикона. Все каламбуры про слепых — теперь и про тебя тоже, Сэмми. Кстати, как насчёт белой трости и поводыря? Отличный повод завести собаку!..

Несколько минут он просидел на своей кровати, собираясь с мыслями и духом. Простейшие бытовые телодвижения теперь представлялись чем-то вроде полосы препятствий.

С чисткой зубов он справился вполне сносно — спасибо неведомому архитектурному благодетелю, старомодно всунувшему по умывальнику в каждую спальню (но что, чёрт возьми, помешало ему дополнить комнаты прочей сантехникой?), и собственной привычке класть вещи на одни и те же места. С прочим же интимом дело обстояло сложнее.

Весь обратившись в чуткий газелий слух, Сэм выбрался в коридор и нащупал нужную комнату в конце коридора — он сосчитал двери и обвёл пальцами выпуклые буквы "Ванная", но, лишь наткнувшись на увёртливую душевую занавеску, окончательно удостоверился, что попал туда, куда хотел.

По привычке щёлкнул выключателем, чертыхнулся, щёлкнул ещё раз, убивая ненужный свет.

Одежду он швырнул на пол, решив, что потом как-нибудь разберётся, что куда надевать. Примирился с унизительной для мужского самолюбия мочеиспускательной позой. Ушиб колено о чугунный край ванны. Слегка запутался в занавесочных складках.

Зато с кранами всё было просто — правый-левый, горячо-холодно. Ласковый поток огладил его макушку, прилепил волосы ко лбу, вискам, напряжённому хребту. Каждый, кому приходилось принимать душ в кромешной тьме, знает сакральный привкус этой процедуры, напоминающей о возвращении в пренатальное благоденствие — один из любимых заповедников психоанализа...

Насчёт гелей-шампуней он не стал заморачиваться, взял первое, что попало под руку, — вряд ли Дин сегодня в настроении шутить с краской для волос, а девчачьим клубнично-кокосовым ароматам в Бункере взяться неоткуда, всё пахнет сурово, правильно, по-мужски. Некоторые сложности возникли только с полотенцем — почему-то его не было в той точке пространства, где Сэм предполагал его найти. Пришлось, ухватившись за пустую, бесполотенцевую стальную перекладину, голышом вылезать из ванны (на миг Сэма охватил приступ иррациональной уверенности, что под босой ногой не окажется кафельной тверди), а потом злобно шарить руками по стене.

В этот момент в дверь постучали. Сэм вздрогнул и завертел головой, окончательно теряя ориентацию в пространстве.

— С тобой там всё в порядке? — осведомился голос Дина, старательно, но неубедительно пытающийся сделать вид "я тут просто мимо проходил".

— Нет! Куда ты дел чёртовы полотенца?

— Э... — Голос присмирел. — Я, наверно, забыл повесить чистые. На угловой полке смотрел?

— Ты издеваешься?

— Чёрт, точно... Короче, нащупай угловую полку, там запасные лежат... Тебе, вообще-то, помочь?

Сэм как раз нашёл и полку, и полотенца, поэтому сдержал порыв послать на хрен весь этот беспросветный мир, с его проклятыми рукописями и заботливыми старшими братьями впридачу, и только вежливо огрызнулся:

— Спасибо, обойдусь. И не жди меня под дверью.

— Может, с бритьём подсобить? Или будешь отращивать брутальную растительность? Вообще-то, с бородой ты вылитый йети. В Бункере-то пугаться некому, но вот если мы куда-нибудь выберемся...

— Дин, я сейчас выйду и...

— Ладно, понял. Завтрак готов. Если нужно будет помочь до него добраться, зови.

Сэм пробормотал что-то неразборчиво-раздражённое и принялся одеваться как можно медленнее, чтобы удостовериться, что он ушёл.

Завтрак состоял из сэндвичей — потому что их можно удобно заграбастать лапами, как не преминул пояснить предусмотрительный Дин, — и Сэм сразу заскучал по любимым хлопьям с молоком.

Он никак не мог отделаться от ощущения, что Большой Брат следит за каждым его движением: салфетка моментально оказывалась под рукой, как только возникала в ней потребность, кофе был разбавлен молоком как раз в такой трудноуловимой пропорции, чтобы кружка не обожгла протянутые за ней пальцы. Более того, эту слепую Сэмову длань Дин вовремя перехватил в пути и положил на тёплый фарфоровый бок, чтобы предотвратить сокрушительное столкновение.

Вообще же в мире, сократившемся до пределов тактильных ощущений, звуков, запахов и воспоминаний, Дина вдруг стало чертовски много. Он топал и шуршал громче обычного, зачитывал вслух отрывки из книг и документов — не столько ради того, чтобы узнать мнение Сэма, сколько из-за навязчивой уверенности, что мелкий страдает от одиночества в своём частично изолированном мирке. Он стал больше говорить, а когда не говорил, жизнерадостно что-то мурлыкал себе под нос и, казалось, даже дышать стал шумнее, чтобы Сэм всегда знал, где он, Дин, находится.

Иногда Сэма приводила в негодование мысль, что теперь для того, чтобы исчезнуть, брату достаточно затаить дыхание.

* * *

В первый день он не знал, куда себя девать — не так уж много было дел в Бункере, которые не требовали бы глаз. Он выспался до отвала, немного побродил, отрабатывая привычные маршруты, отмахиваясь от Дина и его тревожного голоса и набивая шишки о неожиданные повороты вроде бы знакомых коридоров. Пока под кончиками пальцев была надёжная твердь, путешествия давались легко, но стоило стене или мебели исчезнуть, как Сэм оказывался в пустоте и мир разом терял устойчивость — словно бы он ехал на велосипеде и вдруг отпускал руль.

— Какого чёрта, чувак? — проникновенно спросил Дин, глядя, как мелкий досадливо хмурит брови и потирает плечо после столкновения с дверным косяком (под рубашкой, похоже, вызревал синяк). — Ты что, не мог меня позвать? Я бы проводил куда надо.

— Я должен освоиться, — упрямо ответил Сэм. — Не могу же я дёргать тебя каждый раз, как мне в сортир приспичит.

— Очень даже можешь. Для чего ещё нужны старшие братья?

— И ещё не хочу, чтобы ты видел меня таким слабаком. И чтобы жалел — тоже не хочу.

— Сэмми, я видел тебя плачущим, растерянным, раненым и больным. Я видел тебя даже мёртвым, а уж поверь, нет никого слабее и жалостнее мертвеца. И ты меня видел всяким, так что тут мы квиты... Нет, конечно, ты можешь и дальше с героической мордой биться о косяки — а можешь принять всё как есть и позволить мне помочь. В конце концов, эта хрень с твоими глазами — она же не навсегда!

— А если навсегда?

Дин устало потёр переносицу. Он не спал с того момента, как Сэм ослеп, всю ночь просидел в библиотеке, и на споры сил уже не хватало.

— Тогда у тебя будет ещё куча времени на привыкание, — сказал он.

Сэм горестно скривился и добавил ещё язвительнее:

— Ну да, у меня впереди вся жизнь в качестве ущербного младшего братца, который ждёт тебя дома после очередной охоты и однажды не дожидается... Чёрт, да из меня не получится даже такого мозгового центра, каким был Бобби в инвалидной коляске! Не говоря уж о том, что некому будет прикрыть тебе спину в бою. Я даже в домохозяйки не гожусь в таком состоянии. Вечный иждивенец!

Дин вздохнул. Он прекрасно понимал, что на месте мелкого тоже психовал бы, ерепенился и страшился слова "навсегда", но ещё рано было говорить об этом "навсегда" и примерять наихудшие варианты.

— Послушай, Сэмми... — Он запнулся. Незрячие Сэмовы глаза смотрели чуть в сторону, словно на кого-то третьего за его плечом, но хорошо знакомый непреклонный изгиб бровей адресовался именно ему. — Неужели ты допускаешь, что я не найду способа снять проклятие и вот так вот всё оставлю? Неужели думаешь, что я не вывернусь из кожи вон, чтобы тебе помочь?

Изгиб не разгладился, как он ожидал, — наоборот, приобрёл какую-то особую мученическую кривизну.

— Вот этого я и боюсь, — сказал Сэм и, не дожидаясь ответа, обошёл брата, скользнул рукой по его плечу и побрёл прочь, перебирая ладонью прохладные плитки облицовки.

Дин пронервничал добрую половину дня. Потом, устав созерцать блуждающее по Бункеру шаткое привидение, вспомнил о проигрывателе и в несколько ходок перетащил из подвала коробки с аудиозаписями.

Теперь, пока он добросовестно корпел над ворохами папок и кипами томов, Сэм сидел за соседним столом, напоминая статую неприятной неподвижностью лица (именно из-за неё Дин старался не садиться напротив брата: случайно вскинешь взгляд — и как ножом по сердцу эта беззащитная истуканность). Перед ним высились стопки круглых жестяных коробочек с плёнками и стоял громоздкий магнитофонный динозавр. Поначалу Сэм настаивал на том, чтобы самому ставить и снимать бобины, но после того, как несколько плёнок измучил и смял, пришлось признать, что для такой работы нужны пальцы половчее, и каждый раз, когда очередное заседание с шелестом подходило к концу, смолкали голоса давно почивших Летописцев и Сэм щёлкал клавишей "стоп", Дин вставал со своего места, мельком касался запястья брата, обозначая "я здесь", и быстро, молча проделывал необходимые манипуляции. Потом возвращался и продолжал перелистывать пыльные папки, едва сдерживаясь, чтобы не сгрести их в охапку и не спалить, облив бензином, в кухонной мойке.

Временами Сэм, с головой погрузившийся в перипетии споров, которые отгремели в Бункере задолго до его рождения, или в одуряющую скуку "рабочих вопросов" — в зависимости от того, что было записано на бобинах, — чувствовал, как Дин, предупредив о себе всё тем же прикосновением, подсовывает ему под руку запотевшую бутылку (в мозгу тут же телеграфно отпечатывалось: холодное, цилиндр, мокрая этикетка, пиво, только что из холодильника, смотри не урони) или тарелку с гамбургером (закруглённый край, гладкая керамика... это, наверное, из того белого сервиза... тёплый запах мяса и растёкшегося сыра, огурцы, салат и лук, всё на булочке с кунжутом, только так... интересно, долго ещё он будет пытаться навязать мне этот культ трансжиров?).

— Спасибо, — говорил Сэм, не поворачивая головы. В его наушниках бормотали и спорили мертвецы.

Дин молча кивал и садился за свой стол. К концу дня его уже откровенно мутило от чтения, желудок подкатывал к горлу, гриппозно горела и туманилась голова. Пока Сэм меланхолично жевал гамбургер, Дин дважды бесшумно исчезал из библиотеки, чтобы проблеваться в уборной.

Что примечательно — стоило ему покинуть обиталище книжных червей, как все симптомы потихоньку сходили на нет. И так как он знал, что невозможно отравиться одним запахом бургера, а в обыденные совпадения проклятий и гриппа не очень-то верилось, приходилось признать, что Синклер хоть и мудак, а гений, и заклинание его производства действует как на непосредственных пострадавших, так и на окружающих. Выглядело вполне логично — не только любопытный читатель теряет зрение, но и помочь ему становится в разы сложнее. С Катберта сталось бы усложнить собственную пакость. Сукин сын в бабочке...

Так или иначе, Дин страдал так тихо, что Сэм о его мучениях даже не подозревал. Вечером, когда закончилась последняя запись заседания Летописцев (нудноватый разбор случая с автобусом-призраком в Монтане и пара "организационных вопросов"), он в последний раз остановил плёнку, снял наушники и, поджидая, пока Дин подойдёт и снимет бобину, сказал со сдержанным зевком:

— Что-то я устал... Который час? Наверное, давно спать пора?

Дин не отозвался.

— Дин? Ты что, уже ушёл? Хоть предупредил бы...

Тишина.

Сэм прислушался. Звук чужого дыхания был едва уловим. Тогда Сэм встал, медленно обошёл вокруг своего стола, ведя рукой по краю. Пусто. Зато за соседним столом он почти сразу наткнулся на сгорбленную фланелевую спину и колючий после недавней стрижки затылок Дина, который дремал на груде бумаг и с трудом проснулся, когда брат потормошил его.

— А? Что?.. Сэмми?

— А кто же ещё? Ты вырубился за столом, — сказал Сэм.

Дин выпрямился, похрустел шейными позвонками и вздохнул.

— Ну, не всё же тебе за ним вырубаться... Нашёл что-нибудь?

— Ни фига. Но я добрался только до сорок шестого года. А ты?

— Перерыл всё, что хоть как-то связано с "проклятиями лишения", как они это называли, нашёл смешной ритуал для принудительного облысения неугодного субъекта и кучу неаппетитных заклятий для насылания импотенции. Про зрение тоже попадалось — как его отнять. А вот как вернуть...

— По-моему, ты не там ищешь. Надо поднять всю инфу по Катберту. Помнится, когда я слушал заседание, посвящённое проекту "Вертер" и изгнанию этого поганца, там упоминалось, что Катберта уже семь раз привлекали к ответственности за различные нарушения. Может, он и раньше такое проделывал — в один из тех семи раз? Надо просмотреть журналы учёта происшествий, еженедельные сводки, отчёты дежурных...

Дин вспомнил длинные стеллажи, забитые коробками с документами, в подвале Бункера, внутренне взвыл, осыпал Летописцев всеми известными ему (и, к сожалению, неэффективными) проклятиями, умер и воскрес — тоже мысленно, беззвучно, незаметно — и ответил с усталой безнадёжностью:

— Сэмми, уже час ночи. Давай завтра?

— О, — смущённо сказал Сэм, зачем-то бросив взгляд на своё левое запястье — как выстрел вхолостую. — Ну... да, конечно...

"Надо бы купить ему говорящие часы", — подумал Дин.