Химеры (джен)

Вообще-то, сначала Сэм даже не собирался читать эту дурацкую бумажонку. Любопытство, как известно, порой и кошек губит, что уж тут говорить о парне, которого старший брат регулярно дразнит "ботаником" и "книгоедом"… В общем, оно само так получилось. Как говорится в изысканных кругах общества, упс.

К тому времени Дин давным-давно ушёл в свою комнату — то ли спать, то ли перелистывать антикварную порнуху (все эти томноглазые гейши уже годятся ему в бабушки!), то ли в сотый раз наводить лоск на огнестрельную коллекцию. Стрелки часов в библиотеке сложились в острый угол — четверть третьего, — настойчиво намекающий на то, что Сэму тоже пора бы напомнить своему матрасу, не менее памятливому, чем у Дина, о форме своей массивной тушки. О том же намекало назойливое гудение в голове, зародившееся от адской смеси латыни и канцеляризмов где-то на шестом часу просмотра «трухлявой старинной писанины» — как грубо, но метко Дин обозвал архив Просвещённых. В глазах плясал сероватый машинный шрифт. От бумажной пыли свербило в носоглотке. Внутренний Сэмов голос приобрёл бюрократически-монастырские интонации: «Засим надлежит поместить документацию на прежнее место хранения оной, дабы очистить совесть свою и отойти ко сну со спокойной душой, ибо завтра будет новый день для дел земных и подземных. Амен…»

Вот он и складывал папки аккуратной стопочкой, рассчитывая без происшествий поместить, очистить и отойти, когда из стопочки вывалился совершенно незнакомый (притом, что всю эту груду Сэм считал изученной вдоль и поперёк) манускрипт. Состоял он из двух жалких желтоватых листочков, соединённых ржавой скрепкой и исписанных почерком мелочным, въедливым, иезуитским, со множеством хвостов, завитушек и скрупулёзных подчёркиваний, выдававших амбициозную натуру автора.

Листочки спланировали на стол и разлеглись в завлекательной позе. И Сэм поддался соблазну — просто потому, что любил всякое дело доводить до конца. В книгах и фильмах такие оставленные на потом мелочи иногда оказывались судьбоносными, и он не хотел остаток ночи гадать, не относятся ли эти конкретные бумажки к упомянутой категории.

Впрочем, бумажки обманули — как обычно и бывает в жизни.

Это была какая-то заковыристая архаичная кляуза непонятно на кого или на что. Несмотря на изысканную цветистость стиля, она производила неприятное впечатление — будто автор временами отрывался от писания, чтобы, брызжа чернилами и слюной, погрозить хилым кулачком своду своей летописной кельи: «Ну я вам покажу-у-у!» Смысла жалоб Сэм так и не уловил, но старательно дочитал до конца, надеясь, что в последней фразе всё разъяснится, хотя чем дальше, тем сильнее строчки плыли и разъезжались перед его полусонным взглядом, а подпись — пара невротично взвихренных инициалов — превратилась в раздвоенную туманную кляксу.

Дочитав и окончательно разочаровавшись, он зажмурился, потёр глаза кулаками, основательно зевнул, распахнул глаза — и не увидел ровным счётом ничего. Пустоту. Непроницаемый изначальный мрак.

Поначалу он даже не испугался. Слегка удивился, снова потёр глаза, поморгал, но лишь удостоверился в том, что и с закрытыми, и с открытыми глазами видит одно и то же.

Почему-то сразу вспомнилось, что Бункер основной своей частью всё-таки располагается под землёй и окон не имеет. Поэтому успокоительная версия внезапно отрубившегося электричества пришла ему в голову первой. При желании, пожалуй, можно было бы допустить, что одновременно засбоило и аварийное освещение — Бункер, конечно, штука надёжная, но довольно старая и снабжаемая благами цивилизации неизвестно откуда, чёрт его знает, как тут всё устроено… — если бы что-то внутри, смутная тень интуиции, пессимистичная, но всегда почему-то оказывающаяся правой, не подсказывала, что наихудший вариант развития событий и есть самый верный.

Он выпрямился, бессмысленно моргая, всё ещё держа в руках жалобные листочки. Выронил. Те ушелестели на пол, но он уже забыл о них. Нащупал шершавую спинку стула. Сел. Заставил руки не дрожать. Приструнил готовые удариться в панику мысли.

Он не впервые оказывался в полной темноте, и после Клетки, в которой бывало всякое, слепота его не особенно пугала, но крайне интересовал вопрос, надолго ли. Он помнил дорогу до своей комнаты, мог добраться до неё наощупь —, но что дальше? Лечь спать в надежде, что наутро всё пройдёт? А если нет — придётся как-то объясняться с братом. «Извини, Дин, я не могу глянуть в сети, не появилось ли в Канзасе или Арканзасе какого-нибудь любопытного дельца по нашей части, потому что сегодня я слеп как крот… Кстати, что там у нас на завтрак и с какой стороны от меня стоит тарелка?»

Если не пройдёт, придётся на некоторое, страшное своей растяжимостью время превратиться в объект неусыпной братской заботы. Опять. Только не это. Не дай Бог, Дин снова наворотит каких-нибудь отчаянных глупостей и снова умрёт кто-нибудь неповинный и доверчивый…

В извивах коридоров неторопливо простучали знакомые шаги. Лёгок на помине. И чего ему, спрашивается, не спится?

Невидимка Дин свернул в сторону кухни, бросив мимоходом:

— Всё ботанишь? Спать пора! — и исчез, не дожидаясь ответа.

— Дин?

— Чего? — эхом отозвалось издалека, приглушённо и легкомысленно.

Шаги вернулись спустя полминуты, после хлопка холодильниковой дверцы и свистящего пшика бутылочной крышки. Он не торопился.

Сэм представил: брат стоит на ступеньках между холлом и библиотекой с бутылкой пива в руке и ещё ни о чём не догадывается, потому что Сэм очень хорошо умеет делать правильное лицо и задавать самые странные вопросы будничным тоном.

— Что у нас со светом?

Секундная пауза — вероятно, Дин с подозрением смотрит на мирно сияющие библиотечные лампочки. Вероятно, хмурится. Вероятно, пожимает плечами.

— Всё у нас в порядке со светом. А что? Мигает?

Вероятно, лёгкое недоумение.

Сэм снова поморгал — бесполезно, сплошная темнота, как в ином мире, — и решилcя на признание.

— Тогда всё хреново. Слушай, Дин, ты только не волнуйся… Я ничего не вижу.

— В каком смысле?

— Вообще ничего. Ослеп. Раз — и всё. — Он щёлкнул пальцами в воздухе для пущей доходчивости.

Несколько секунд не доносилось ни звука. Понятное дело, такие новости не из тех, что ожидаешь услышать, метнувшись среди ночи на кухню за пивком… Сэм отвёл глаза и уставился в стол. Его бесила невозможность ответить взглядом на взгляд.

Шаги приблизились почти вплотную. Глухо стукнуло о столешницу бутылочное донце — судя по непочатой тяжести, Дин даже пригубить не успел. Сэм почувствовал, как перед лицом качнулся воздух.

— Можешь не махать граблями, я действительно ничего не вижу.

* * *

Вообще-то, сначала Дин даже не собирался идти за этим пивом.

Он лёг в постель в добропорядочном двенадцатом часу, погасил свет и после целой вечности созерцания темноты, заполнившей комнату, понял, что не уснёт. Потом из сумрака выделилась нечёткая картинка кровожадного содержания — и почему-то вылетела из памяти сразу же, как только он, судорожно ахнув, подскочил и понял, что всё-таки уснул. Тьма осталась такой же равнодушно-непроницаемой — что с открытыми глазами, что с закрытыми, одно и то же. Он подумал, что надо в будущем оставлять включенным какой-нибудь ночничок — просто чтобы, когда просыпаешься, можно было понять, что проснулся. И пофиг, что ночники — это штуки для маленьких пугливых детишек…

Со старой фотографии под лампой улыбнулась женщина, для которой Дин так навек и остался пугливым малышом. Цифры на часах показали начало третьего — половину пути между закатом и рассветом. Время самых крепких снов для нормальных людей. Время отправляться баиньки для упёртых книгоедов. И время промочить горло для тех, кому не спится.

В библиотеке сиял приглушённый свет. Как Дин и ожидал, самый упёртый книгоед всё ещё лакомился наваристой книжной пылью. Дин давно уяснил, что гнать в койку не до конца насытившегося книгоеда — дело бессмысленное и неблагодарное. Ответит рассеянно: «Ага, я сейчас…» — и тут же забудет, что говорил, и всё равно с места не сдвинется.

Но для порядка он всё-таки бросил не глядя: «Спать пора!» и, посчитав миссию выполненной, устремился к холодильнику. На мгновение призадумался, не прихватить ли и мелкому бутылочку — как-никак, совместное распитие в тиши ночной располагает к разговорам по душам, а настроение как раз выдалось такое — душевное, редкостное… Но тут мелкий позвал его. И спросил. И ошарашил.

На взмах ладони перед глазами Сэм не отреагировал. Вернее, отреагировал раздражительно.

— Можешь не махать граблями, я действительно ничего не вижу. — И взгляд у него был в точности такой, как бывает у слепых — пустой, отрешённый. Он смотрел в стол прямо перед собой и одновременно — в никуда.

Дину стало жутко.

— Но с чего вдруг? Не бывает же так, чтобы раз — и всё! — Он повторил щелчок пальцами и тут же пожалел об этом, потому что мелкий вздрогнул, как от выстрела (заметка на будущее — не производить резких звуков поблизости от взвинченных Винчестеров!), но быстро взял себя в руки.

— Дин, кому, как не тебе, знать, что с нами случается всё, что угодно? В любое существующее на свете дерьмо мы рано или поздно умудряемся вляпаться!

— Зато и выбраться обычно умудряемся… Ладно. Давай рассуждать логически. Что ты делал перед тем, как это случилось?

— Да ничего особенного. Собирался идти спать, дочитывал последнюю рукопись. К концу в глазах всё поплыло, но я решил, что это от усталости. Закрыл глаза, а когда открыл — всё, финиш! — Сэм развёл руками и задел бутылку. Та опасно качнулась, но Дин успел перехватить, облив пивом только собственные пальцы. Затряс мокрой рукой над полом.

— Чёрт…

— Извини.

— Да ерунда… Может, это и правда от переутомления? Может, тебе стоит выспаться как следует?

В голосе Дина сквозила такая робкая надежда на то, что очередная случившаяся с ними хрень имеет банальные физиологические причины, что Сэм, поколебавшись, кивнул и поднялся. Широкие ладони старшего брата легли ему на плечи.

— Давай провожу.

Он упрямо передёрнул плечами.

— Я сам!

Как упрямый трёхлетка, честное слово…

— Ну, как скажешь, — усмехнулся Дин и отступил.

А Сэм, ведя кончиками пальцев по краю стола, двинулся туда, где, как он полагал, находился ведущий к спальням коридор. Он старался идти уверенно — знал, что брат следит за ним, — и это было легко до тех пор, пока стол не кончился и под пальцами не разверзлась неодолимая пропасть. Тогда он остановился, мучаясь неизвестностью. Сколько шагов до коридора? Два или три? Есть ли там спуск? Какая по счёту дверь его спальни?

Знал бы, что так получится — сосчитал бы заранее. И шаги, и двери, и ступеньки.

Дин всё ещё сверлил взглядом его спину. Сэм сжал в кулак бесполезные пальцы и неустрашимо шагнул в бездну. Не упал. Ещё шаг. Вытянул руку — где-то впереди предполагался угол коридора. Ещё шаг — нога соскользнула с неожиданно искривившейся поверхности, и он потерял равновесие. Ткнулся рукой в искомый угол, а грудью — в живую преграду, которой тут не должно было быть.

— Осторожно, ступеньки, — произнесла преграда голосом Дина, и Диновы руки, пахнущие пролитым пивом, снова обхватили его плечи.

На этот раз он не стал возражать.

* * *

— Телефон под подушкой, — сообщил Дин перед тем, как уйти. — Если что…

— Да понял я, понял. Иди уже спать.

— Какое «спать»? У меня там пиво выдыхается! — Снова эта неуклюжая попытка скрыть беспокойство за кривой ухмылкой, Динов модус операнди в подобных ситуациях. — Ладно, дрыхни. Утро вечера мудренее.

Тихо закрылась дверь, шаги направились обратно в библиотеку и смолкли. Сэм привычно вытянулся на своей кровати, превратившейся в островок безопасности, ткнулся лицом в подушку. Мысли его блуждали вокруг да около происшествия — пока ещё просто досадного, не превратившегося в катастрофу. Лиловатые иезуистские закорючки в воспоминаниях снова и снова теряли резкость, становясь неразличимыми аккурат на месте подписи. Инициалов Сэм уже не разобрал.

Почему он начал слепнуть только к концу рукописи? Раньше всё было нормально, хоть всю ночь сиди над книгами… И о чём вообще там говорилось? … «Неспособным охватить мыслию бескрайние возможности, кои я добровольно и бескорыстно готов был предоставить…» Какие-то стенания непонятого гения. Вот уйду — плакать будете. Тьфу, позорище… «Оставляю в урок и назидание… Тот, кто прочтёт до последнего слова, более не прочтёт ничего…»

Сэм попытался представить себе этого нытика, уверенного, что кто-то обязательно прочтёт его писульку, да ещё и до последнего слова. Мелкая сошка, мстительный и изобретательный канцелярский крысёныш. Такой вполне мог свалить из ордена, злобно подхихикивая, прихватив казённые карандаши и оставив в Бункере бомбу-вонючку, дохлого опоссума, капкан для любопытных носов или ещё что-нибудь, что прибиравшимся в архиве Просвещённым давно следовало бы, скривив аристократические физиономии, подцепить каминными клещами и кинуть в коробку с ярлыком «Infamati et obliterati», а ещё лучше — незатейливо спалить в том же камине…

Стоп. А что, если рукопись и есть этакая аллегорическая бомба-вонючка? «Кто прочтёт до последнего слова…»

Тут Сэму ясно привиделось, как убредший в библиотеку Дин подбирает с пола оброненные листочки — они же просто бросаются в глаза там, под столом! — бегло прочитывает их и внезапно пустеет взглядом. Вздрагивает, хлопает ресницами, шарит вокруг беспомощными руками. «Что за хрень? Сэмми! ..» Бутылка, из которой так и не сделали ни глотка, шатается и падает. Пенный фонтан, осколки, пузыристая лужа под столом. У Дина окаменело-испуганный вид. Теперь их двое — незрячих кротов, блуждающих в гулком подземелье…

Сэм подскочил в постели. Он думал, что уж свою-то комнату выучил в подробностях, но по пути к двери всё же опрокинул стул, ушибся бедром об угол умывальника и смахнул с комода какие-то незначительные, запутавшиеся в ногах бумаги. Нащупал надёжную древесину двери, выпал, повёл ладонью по холодному глянцу коридорных стен.

— Дин!

Пол под босыми ступнями ещё никогда не был таким негостеприимным… Почему ему не пришло в голову воспользоваться мобильником? А, чёрт с ним, не возвращаться же… Опять чёртовы ступеньки…

— Дин, подожди!

Без паники. Вряд ли он успел подобрать их, а тем более прочесть…

— Дин!

— Что?

Большие и тёплые Диновы руки оказались рядом неожиданно быстро — он, наверное, даже не дошёл до библиотеки, когда пришлось вернуться назад, на зов младшего.

— Я кое-что понял, — сказал Сэм, глядя туда, где, по его предположениям, было лицо Дина. Воображение дорисовало проницательный братский взгляд. — Всё дело в рукописи. Помоги мне дойти обратно.

— Сэмми, шёл бы ты спать, а? С тем, кто тебя обидел, я как-нибудь сам разберусь.

— Ни хрена ты не разберёшься! Только попадёшь в ту же ловушку, что и я!

— Проясни, — деловито.

— Та, последняя… Докладная, рапорт, жалоба, хрен знает что… Возможно, она заколдована. Я едва успел дочитать до конца, когда мне вырубили свет.

— Совпадение?

— Не бывает таких совпадений, ты сам говорил! Ты не должен её читать, ни в коем случае!

— Аккуратно, лестница… Так, Сэм, мы снова в обители библиотечных задротов. Где тут твоя проклятая бумажка?

Сэм споткнулся на последней ступеньке, оттолкнул участливую руку, нащупал стол, кресло, прохладные половицы. Листков не было.

— Чёрт, Дин, где они?!

Рядом скрипнула отодвигаемая мебель. Еле слышно шурхнула бумага, и уголок бумажного листа коснулся руки Сэма невесомо, как бабочкино крыло.

— Эти, что ли?

— Не читай!

Он моментально выдрал листочки из рук брата, смял, прижал к груди, как любовное послание, обнаруженное посторонним. Наверное, лицо у него было отчаянное. Дин красноречиво безмолвствовал, и Сэм счёл нужным объясниться.

— Там было что-то вроде «кто прочтёт последнее слово, не прочтёт больше ничего». Я думаю, это заклятие. Я прочитал её до конца — и больше ни черта не вижу. Понимаешь?

— Ага. Что ж тут непонятного? Я только одного не понимаю — как мы узнаем, как снять заклятие, если не будем знать, что там написано? Ты хоть текст запомнил?

— Смысл как-то увяз в красотах речи. Но в общих чертах — автор был страшно обижен на адресатов и ругал их на все корки. Правда, не очень понятно, за что.

— Прекрасно. Это нам очень поможет.

— Знаешь, чувак, когда я не вижу твоего лица, твой чёртов сарказм становится гораздо выразительнее!

Смущённое «кхм». Дин и смущение — редкостное сочетание. Жаль, невидимое на этот раз.

— Ладно, Сэм. А как насчёт автора? Кто наш зловредный мелкотравчатый упырь?

— Там были только инициалы, да и то расплывчатые, я не успел толком разглядеть.

— Ясно…

Сэм вслушался в это зловещее многоточие, покрепче прижал к себе несчастные бумажки и замотал головой.

— Нет. Не отдам.

— Сэмми. — Голос Дина стал двухслойным — вкрадчиво-успокоительным со стальной сердцевиной. Кнут, спрятанный в прянике. — Ты же понимаешь — я должен посмотреть.

— А если ты тоже? ..

— Ослепну? Ну, значит, будем бродить тут вдвоём, как слепые котята, и стукаться лбами. Со стороны, наверно, будет выглядеть ужасно смешно.

Сэм почувствовал, как листочки ненавязчиво вытягивают из его объятий, и заколебался.

— Это будет кошмар.

— Я готов рискнуть, — серьёзно сказал Дин.

— Только подпись. Остальное не читай.

— Хорошо. Ну что ты в них вцепился, как в родные? Дай сюда, не бойся. Ничего со мной не случится… — Листки исчезли. — «К.С.»? Это ещё кто?

Сэм моментально подобрал недостающие буквы и, безошибочно цапнув пространство, вернул потерю.

— К.С.! Чёрт, как я сразу не догадался? Мы только одного такого знаем, изгнанного Просвещённого гадёныша!

— Тот пижон с дурацким именем?

— Именно. Катберт Синклер. Который тебя собирался в экспонат превратить.

— Не напоминай… Что ж, вполне в его духе. Что-нибудь ещё можешь вспомнить из текста?

— Извини, Дин. И нет, больше я тебе рукопись не дам. Не хватало ещё, чтобы и тебя накрыло.

Дин издал сдержанный разочарованный вздох и, прикрывшись им, всё-таки попытался вероломно умыкнуть манускрипт, к тому времени изрядно обтрепавшийся, но Сэм был начеку. Он так и отправился спать, сжимая в кулаке злосчастные листочки, и упрятал их под подушку, и всё, что он чувствовал, засыпая, — это ненависть, тревога и облегчение.

Вторично уложив брата спать и вернувшись в библиотеку, Дин некоторое время стоял у стола, с сомнением глядя на неубранную стопку рукописей: найдётся ли там что-нибудь полезное, не кроется ли ещё какой подлый подвох? Стоит ли вообще за неё браться?

Он чувствовал, что ему ужасно неохота иметь дело ни с этими, ни с какими другими бумагами, даже видеть не хочется ничего печатного или рукописного — до скрежета зубовного, до тошной ненависти, до "пошло оно всё!" и "гори синим пламенем!" — точно так же, как давным-давно, перед неизбежными школьными экзаменами, не хотелось садиться за учебники.

Со злости он глотнул уже согревшегося пива, стукнул бутылкой о стол и повернулся к выходу. Завтра. Он перекопает этот чёртов архив по листочку и вылечит Сэма, непременно, — но завтра, когда пройдёт приступ отвращения к работе. А теперь — спать, спать, спать... И как только принял решение, успокоился.

Из какого-то сострадательного любопытства он закрыл глаза и пошёл, ведя пальцами по краю стола, по невидимым следам пальцев Сэма. Добрался до обрыва, без колебаний двинулся дальше ("Да какие проблемы? Я прекрасно помню, где лестница!") — и с грохотом полетел со ступенек, коварно подвернувшихся под ноги. Он и опомниться не успел, как очутился на полу, меж серых стен. Вот перед глазами добровольная тьма — а вот уже резкий свет потолочных ламп, каким-то хитрым образом перекликающийся с болезненными вспышками в ушибленном затылке и левом колене.

На языке вертелась замысловатая нецензурщина. Дин подумал, что ещё ни разу в жизни не совершал большей глупости, чем этот слепой эксперимент, и вскочил как ужаленный. Воровато огляделся — не стал ли Сэм свидетелем этого подвига идиотизма? Потом до него дошло, что если бы Сэм и был рядом, то всё равно не смог бы насладиться зрелищем братского позора.

Оставалось надеяться, что и грохота он не слышал.

Прихрамывая и потирая затылок, Дин поднялся по ступенькам обратно — определённо, сегодня все пути вели в долбаную библиотеку, чтоб ей провалиться, — обвёл книжные стеллажи взором, полным школьно-ностальгической тоски, и, сам себя со внутренним стоном одолевая, потянул с ближайшей полки дородный фолиант, посвящённый средневековым проклятьям.

* * *

Утро (или день? Циферблаты остались в мире зрячих) началось с темноты и разочарования. Пожалуй, глупо было бы ожидать от злыдня такого уровня, как Синклер, что его злокозненные флюиды рассеются за одну ночь, но спросонья Сэм всё-таки позволил себе мгновение робкой надежды, сгинувшей, едва он открыл глаза — по-прежнему беспомощные, хотя Дин оставил свет в комнате включенным ("Ну, знаешь, просто на случай, если ты каким-то чудом...").

Чуда не случилось. Что ж, очевидно, придётся как-то с этим жить.

А словечко "очевидно" стоит вычеркнуть из лексикона. Все каламбуры про слепых — теперь и про тебя тоже, Сэмми. Кстати, как насчёт белой трости и поводыря? Отличный повод завести собаку!..

Несколько минут он просидел на своей кровати, собираясь с мыслями и духом. Простейшие бытовые телодвижения теперь представлялись чем-то вроде полосы препятствий.

С чисткой зубов он справился вполне сносно — спасибо неведомому архитектурному благодетелю, старомодно всунувшему по умывальнику в каждую спальню (но что, чёрт возьми, помешало ему дополнить комнаты прочей сантехникой?), и собственной привычке класть вещи на одни и те же места. С прочим же интимом дело обстояло сложнее.

Весь обратившись в чуткий газелий слух, Сэм выбрался в коридор и нащупал нужную комнату в конце коридора — он сосчитал двери и обвёл пальцами выпуклые буквы "Ванная", но, лишь наткнувшись на увёртливую душевую занавеску, окончательно удостоверился, что попал туда, куда хотел.

По привычке щёлкнул выключателем, чертыхнулся, щёлкнул ещё раз, убивая ненужный свет.

Одежду он швырнул на пол, решив, что потом как-нибудь разберётся, что куда надевать. Примирился с унизительной для мужского самолюбия мочеиспускательной позой. Ушиб колено о чугунный край ванны. Слегка запутался в занавесочных складках.

Зато с кранами всё было просто — правый-левый, горячо-холодно. Ласковый поток огладил его макушку, прилепил волосы ко лбу, вискам, напряжённому хребту. Каждый, кому приходилось принимать душ в кромешной тьме, знает сакральный привкус этой процедуры, напоминающей о возвращении в пренатальное благоденствие — один из любимых заповедников психоанализа...

Насчёт гелей-шампуней он не стал заморачиваться, взял первое, что попало под руку, — вряд ли Дин сегодня в настроении шутить с краской для волос, а девчачьим клубнично-кокосовым ароматам в Бункере взяться неоткуда, всё пахнет сурово, правильно, по-мужски. Некоторые сложности возникли только с полотенцем — почему-то его не было в той точке пространства, где Сэм предполагал его найти. Пришлось, ухватившись за пустую, бесполотенцевую стальную перекладину, голышом вылезать из ванны (на миг Сэма охватил приступ иррациональной уверенности, что под босой ногой не окажется кафельной тверди), а потом злобно шарить руками по стене.

В этот момент в дверь постучали. Сэм вздрогнул и завертел головой, окончательно теряя ориентацию в пространстве.

— С тобой там всё в порядке? — осведомился голос Дина, старательно, но неубедительно пытающийся сделать вид "я тут просто мимо проходил".

— Нет! Куда ты дел чёртовы полотенца?

— Э... — Голос присмирел. — Я, наверно, забыл повесить чистые. На угловой полке смотрел?

— Ты издеваешься?

— Чёрт, точно... Короче, нащупай угловую полку, там запасные лежат... Тебе, вообще-то, помочь?

Сэм как раз нашёл и полку, и полотенца, поэтому сдержал порыв послать на хрен весь этот беспросветный мир, с его проклятыми рукописями и заботливыми старшими братьями впридачу, и только вежливо огрызнулся:

— Спасибо, обойдусь. И не жди меня под дверью.

— Может, с бритьём подсобить? Или будешь отращивать брутальную растительность? Вообще-то, с бородой ты вылитый йети. В Бункере-то пугаться некому, но вот если мы куда-нибудь выберемся...

— Дин, я сейчас выйду и...

— Ладно, понял. Завтрак готов. Если нужно будет помочь до него добраться, зови.

Сэм пробормотал что-то неразборчиво-раздражённое и принялся одеваться как можно медленнее, чтобы удостовериться, что он ушёл.

Завтрак состоял из сэндвичей — потому что их можно удобно заграбастать лапами, как не преминул пояснить предусмотрительный Дин, — и Сэм сразу заскучал по любимым хлопьям с молоком.

Он никак не мог отделаться от ощущения, что Большой Брат следит за каждым его движением: салфетка моментально оказывалась под рукой, как только возникала в ней потребность, кофе был разбавлен молоком как раз в такой трудноуловимой пропорции, чтобы кружка не обожгла протянутые за ней пальцы. Более того, эту слепую Сэмову длань Дин вовремя перехватил в пути и положил на тёплый фарфоровый бок, чтобы предотвратить сокрушительное столкновение.

Вообще же в мире, сократившемся до пределов тактильных ощущений, звуков, запахов и воспоминаний, Дина вдруг стало чертовски много. Он топал и шуршал громче обычного, зачитывал вслух отрывки из книг и документов — не столько ради того, чтобы узнать мнение Сэма, сколько из-за навязчивой уверенности, что мелкий страдает от одиночества в своём частично изолированном мирке. Он стал больше говорить, а когда не говорил, жизнерадостно что-то мурлыкал себе под нос и, казалось, даже дышать стал шумнее, чтобы Сэм всегда знал, где он, Дин, находится.

Иногда Сэма приводила в негодование мысль, что теперь для того, чтобы исчезнуть, брату достаточно затаить дыхание.

* * *

В первый день он не знал, куда себя девать — не так уж много было дел в Бункере, которые не требовали бы глаз. Он выспался до отвала, немного побродил, отрабатывая привычные маршруты, отмахиваясь от Дина и его тревожного голоса и набивая шишки о неожиданные повороты вроде бы знакомых коридоров. Пока под кончиками пальцев была надёжная твердь, путешествия давались легко, но стоило стене или мебели исчезнуть, как Сэм оказывался в пустоте и мир разом терял устойчивость — словно бы он ехал на велосипеде и вдруг отпускал руль.

— Какого чёрта, чувак? — проникновенно спросил Дин, глядя, как мелкий досадливо хмурит брови и потирает плечо после столкновения с дверным косяком (под рубашкой, похоже, вызревал синяк). — Ты что, не мог меня позвать? Я бы проводил куда надо.

— Я должен освоиться, — упрямо ответил Сэм. — Не могу же я дёргать тебя каждый раз, как мне в сортир приспичит.

— Очень даже можешь. Для чего ещё нужны старшие братья?

— И ещё не хочу, чтобы ты видел меня таким слабаком. И чтобы жалел — тоже не хочу.

— Сэмми, я видел тебя плачущим, растерянным, раненым и больным. Я видел тебя даже мёртвым, а уж поверь, нет никого слабее и жалостнее мертвеца. И ты меня видел всяким, так что тут мы квиты... Нет, конечно, ты можешь и дальше с героической мордой биться о косяки — а можешь принять всё как есть и позволить мне помочь. В конце концов, эта хрень с твоими глазами — она же не навсегда!

— А если навсегда?

Дин устало потёр переносицу. Он не спал с того момента, как Сэм ослеп, всю ночь просидел в библиотеке, и на споры сил уже не хватало.

— Тогда у тебя будет ещё куча времени на привыкание, — сказал он.

Сэм горестно скривился и добавил ещё язвительнее:

— Ну да, у меня впереди вся жизнь в качестве ущербного младшего братца, который ждёт тебя дома после очередной охоты и однажды не дожидается... Чёрт, да из меня не получится даже такого мозгового центра, каким был Бобби в инвалидной коляске! Не говоря уж о том, что некому будет прикрыть тебе спину в бою. Я даже в домохозяйки не гожусь в таком состоянии. Вечный иждивенец!

Дин вздохнул. Он прекрасно понимал, что на месте мелкого тоже психовал бы, ерепенился и страшился слова "навсегда", но ещё рано было говорить об этом "навсегда" и примерять наихудшие варианты.

— Послушай, Сэмми... — Он запнулся. Незрячие Сэмовы глаза смотрели чуть в сторону, словно на кого-то третьего за его плечом, но хорошо знакомый непреклонный изгиб бровей адресовался именно ему. — Неужели ты допускаешь, что я не найду способа снять проклятие и вот так вот всё оставлю? Неужели думаешь, что я не вывернусь из кожи вон, чтобы тебе помочь?

Изгиб не разгладился, как он ожидал, — наоборот, приобрёл какую-то особую мученическую кривизну.

— Вот этого я и боюсь, — сказал Сэм и, не дожидаясь ответа, обошёл брата, скользнул рукой по его плечу и побрёл прочь, перебирая ладонью прохладные плитки облицовки.

Дин пронервничал добрую половину дня. Потом, устав созерцать блуждающее по Бункеру шаткое привидение, вспомнил о проигрывателе и в несколько ходок перетащил из подвала коробки с аудиозаписями.

Теперь, пока он добросовестно корпел над ворохами папок и кипами томов, Сэм сидел за соседним столом, напоминая статую неприятной неподвижностью лица (именно из-за неё Дин старался не садиться напротив брата: случайно вскинешь взгляд — и как ножом по сердцу эта беззащитная истуканность). Перед ним высились стопки круглых жестяных коробочек с плёнками и стоял громоздкий магнитофонный динозавр. Поначалу Сэм настаивал на том, чтобы самому ставить и снимать бобины, но после того, как несколько плёнок измучил и смял, пришлось признать, что для такой работы нужны пальцы половчее, и каждый раз, когда очередное заседание с шелестом подходило к концу, смолкали голоса давно почивших Летописцев и Сэм щёлкал клавишей "стоп", Дин вставал со своего места, мельком касался запястья брата, обозначая "я здесь", и быстро, молча проделывал необходимые манипуляции. Потом возвращался и продолжал перелистывать пыльные папки, едва сдерживаясь, чтобы не сгрести их в охапку и не спалить, облив бензином, в кухонной мойке.

Временами Сэм, с головой погрузившийся в перипетии споров, которые отгремели в Бункере задолго до его рождения, или в одуряющую скуку "рабочих вопросов" — в зависимости от того, что было записано на бобинах, — чувствовал, как Дин, предупредив о себе всё тем же прикосновением, подсовывает ему под руку запотевшую бутылку (в мозгу тут же телеграфно отпечатывалось: холодное, цилиндр, мокрая этикетка, пиво, только что из холодильника, смотри не урони) или тарелку с гамбургером (закруглённый край, гладкая керамика... это, наверное, из того белого сервиза... тёплый запах мяса и растёкшегося сыра, огурцы, салат и лук, всё на булочке с кунжутом, только так... интересно, долго ещё он будет пытаться навязать мне этот культ трансжиров?).

— Спасибо, — говорил Сэм, не поворачивая головы. В его наушниках бормотали и спорили мертвецы.

Дин молча кивал и садился за свой стол. К концу дня его уже откровенно мутило от чтения, желудок подкатывал к горлу, гриппозно горела и туманилась голова. Пока Сэм меланхолично жевал гамбургер, Дин дважды бесшумно исчезал из библиотеки, чтобы проблеваться в уборной.

Что примечательно — стоило ему покинуть обиталище книжных червей, как все симптомы потихоньку сходили на нет. И так как он знал, что невозможно отравиться одним запахом бургера, а в обыденные совпадения проклятий и гриппа не очень-то верилось, приходилось признать, что Синклер хоть и мудак, а гений, и заклинание его производства действует как на непосредственных пострадавших, так и на окружающих. Выглядело вполне логично — не только любопытный читатель теряет зрение, но и помочь ему становится в разы сложнее. С Катберта сталось бы усложнить собственную пакость. Сукин сын в бабочке...

Так или иначе, Дин страдал так тихо, что Сэм о его мучениях даже не подозревал. Вечером, когда закончилась последняя запись заседания Летописцев (нудноватый разбор случая с автобусом-призраком в Монтане и пара "организационных вопросов"), он в последний раз остановил плёнку, снял наушники и, поджидая, пока Дин подойдёт и снимет бобину, сказал со сдержанным зевком:

— Что-то я устал... Который час? Наверное, давно спать пора?

Дин не отозвался.

— Дин? Ты что, уже ушёл? Хоть предупредил бы...

Тишина.

Сэм прислушался. Звук чужого дыхания был едва уловим. Тогда Сэм встал, медленно обошёл вокруг своего стола, ведя рукой по краю. Пусто. Зато за соседним столом он почти сразу наткнулся на сгорбленную фланелевую спину и колючий после недавней стрижки затылок Дина, который дремал на груде бумаг и с трудом проснулся, когда брат потормошил его.

— А? Что?.. Сэмми?

— А кто же ещё? Ты вырубился за столом, — сказал Сэм.

Дин выпрямился, похрустел шейными позвонками и вздохнул.

— Ну, не всё же тебе за ним вырубаться... Нашёл что-нибудь?

— Ни фига. Но я добрался только до сорок шестого года. А ты?

— Перерыл всё, что хоть как-то связано с "проклятиями лишения", как они это называли, нашёл смешной ритуал для принудительного облысения неугодного субъекта и кучу неаппетитных заклятий для насылания импотенции. Про зрение тоже попадалось — как его отнять. А вот как вернуть...

— По-моему, ты не там ищешь. Надо поднять всю инфу по Катберту. Помнится, когда я слушал заседание, посвящённое проекту "Вертер" и изгнанию этого поганца, там упоминалось, что Катберта уже семь раз привлекали к ответственности за различные нарушения. Может, он и раньше такое проделывал — в один из тех семи раз? Надо просмотреть журналы учёта происшествий, еженедельные сводки, отчёты дежурных...

Дин вспомнил длинные стеллажи, забитые коробками с документами, в подвале Бункера, внутренне взвыл, осыпал Летописцев всеми известными ему (и, к сожалению, неэффективными) проклятиями, умер и воскрес — тоже мысленно, беззвучно, незаметно — и ответил с усталой безнадёжностью:

— Сэмми, уже час ночи. Давай завтра?

— О, — смущённо сказал Сэм, зачем-то бросив взгляд на своё левое запястье — как выстрел вхолостую. — Ну... да, конечно...

"Надо бы купить ему говорящие часы", — подумал Дин.

В темноте действительно было довольно одиноко, и тишина замершего на ночь Бункера была условным признаком этого одиночества — в ней не хватало шаркающего, шуршащего, мурлыкающего, дышащего, живого Дина, который спал в своей комнате и во сне видел, каменея от отвращения, рябые россыпи машинного шрифта на бумажных равнинах величиною с Техас.

Сэм лежал в своей постели и одновременно — в каком-то далёком заброшенном доме, в грязном подвале, прихваченный ремнями к деревянному столу, который с трудом выдерживал его вес, и одновременно — стоял в библиотеке Бункера, с недоумением глядя на себя самого, не в силах пошевелиться, — типичный случай "сонного паралича", неподвижности при полноценном, но беспомощном сознании, которой любил развлекаться в Клетке Сатана под неодобрительное молчание Михаила. Сны слепых порой неотличимы от кошмаров зрячей яви. Когда-то давно Люцифер казал: "Ты не выбрался. Ты всё ещё в Клетке", — и иногда Сэм был склонен ему верить. Обольстить жертву призраком свободы, фантомом реальности, химерой спасения, заставить стопроцентно убедиться в том, что Ад позади, чтобы неожиданно вернуть в объятия цепей и пламени, — это было бы вполне в духе дьявола, и Сэм опасался, что его кошмары — это вовсе не сны, а возвращения в Ад, краткие экскурсии по Клетке, и Люцифер всё ещё кружит рядом.

Сейчас всё было сложно. На потолке спальни — там, где предполагался потолок, — бесконечно распускались и увядали огромные пухлощёкие розовые бутоны цвета свежепролитой крови. Воздух казался тугим, как желатин. Бессмертный маньяк Бентон тянулся к Сэму своими викторианскими глазовыколупывательными щипцами, похожими на ложку для мороженого, и сквозь его лоскутную физиономию просвечивало зеркальное отражение самого Сэма — нет, не Сэма, хмурого приблудного ангела с убийственным пламенем в одной руке и бумажкой, жёлтой, как футбольный "горчичник", в другой. Почерк на бумажке был слегка стилизован под ту же клинопись, которая украшала все три Скрижали. Короткая надпись гласила: "Кевин Трен".

Сэм был одновременно и Бентоном, и Гадриэлем, и Кевином, и собой, всеми убийцами и жертвами, всеми отражениями одних в других, и сталь впивалась в края его глазниц, обжигающее ангельское сияние перетекало из его ладони под его же лобную кость, пахло палёной плотью, адские крючья впивались в кожу, как живые хищные твари, и докторские щипцы были такими горячими, горячими, горячими...

Он захлебнулся болью и очнулся. Лоскутный Бентон со своим хирургическим инструментарием нехотя растворился в бархатной темноте. Багровые тени Клетки попрятались по углам. Затем угас Гадриэлев свет, но жаркий, густой запах горелого мяса так и остался висеть в воздухе, перейдя из причудливой зыби сновидений в убогую плоскость реальности, — Сэм, впрочем, уже некоторое время затруднялся с определением границ и категорий.

Он нашарил под подушкой рубчатый браслет новеньких, ещё незнакомых часов, только вчера преподнесённых старшим братом — вместе со старым кнопочным мобильником, извлечённым из бардачка Импалы, и сбивчивыми, осторожными пояснениями о временных мерах, — наугад вдавил кнопку и осведомился:

— Окей, Гугл, который час?

Обращение, в принципе, было совершенно излишне, потому что часы не имели к Гуглу никакого отношения.

Женский робоголос рваными интонациями известил его о наступлении того нежнейшего утреннего часа, когда туманы над канзасскими полями только начинают задумываться о таянии, вампиры больших городов неторопливо стягиваются к своим гнёздам, все охоты и погони подходят к концу и только неутомимые Жнецы продолжают жатву, — в общем, о семи минутах седьмого.

Запах гари тем временем рассеялся. Сэм с облегчением откинулся на подушку и услышал, как Дин закашлялся и проснулся в своей комнате, как он с мягким шорохом откинул одеяло, сел, провёл рукой по свежей утренней щетине, песочно зашуршавшей под пальцами, и пробормотал: "Приснится же такое...", — и далеко не сразу до Сэма дошло, что между ним и братом не три фута свободного пространства, как в номере мотеля, а несколько весьма основательных бетонных стен.

Тугой щёлчок выключателя настольной лампы. "Привет, мам". Лёгкая босоногая поступь. Хрустальный плеск. Минутное безмолвие перед зеркалом — похоже, сегодня щетину решено оставить в покое, основное внимание уделено изучению собственного угрюмого взгляда, психоанализу и самокритике. Долгая возня с одеждой, звяканье пряжки, заключительный дверной стук — и шаги, уже обутые, неспешно удаляются по коридору. Уходят. Ушли, оставив Сэма наедине с подслушанными подробностями чужой жизни.

Через половину, примерно, часа слабый, но уже настоящий, не приснившийся запах мяса прополз под дверью спальни Сэма и превратился в мирный домашний аромат жареного бекона.

"Я весь — одно большое ухо, — подумал Сэм. — И огромный нос. И чуть-чуть инфернальных галлюцинаций".

Он ощупью добрался до кухни — почти без приключений, если не считать ушибленного мизинца босой ноги (новое правило — не ходить по Бункеру босиком, даже если очень хочется), — и Дин, который не слышал его шагов за шипением бекона, вздрогнул от неожиданности, когда обернулся и увидел высокую сумрачную фигуру, сосредоточенно ощупывающую глянцевые бока кофеварки.

— Сэмми, видел бы ты, какое воронье гнездо красуется у тебя на голове... Подожди-ка.

Сэм включил кофеварку и сел за стол, мучительно пытаясь придумать что-нибудь остроумное в ответ (тщетно, его сарказм ещё не проснулся). Тем временем Дин успел смочить руки водой из-под крана и в несколько быстрых движений привёл буйные братовы лохмы в весьма относительный, но его самого удовлетворивший порядок. Сэм сначала попытался было отмахнуться, потом замер, прислушиваясь к ощущениям (а ведь приятно, смотри-ка...), а когда Дин убрал руки, замотал головой, уничтожая плоды его ненавязчивых трудов.

— Оставь мои волосы в покое, чувак!

— Хочешь выглядеть как чучело — пожалуйста. Кстати, ты ещё и футболку надел наизнанку. А ботинки где? Я же их вчера под кровать поставил.

— Значит, я опять раскидал.

Дин промолчал — то ли и правда обиделся, то ли притворился обиженным, то ли решил, что не стоит углубляться в тему самостоятельности, — и, уже привычным, автоматическим жестом поймав Сэмову ладонь, положил её на ручку кружки со свежесваренным кофе.

* * *

Шёл четвёртый день. Триумф фастфуда длился до тех пор, пока Сэм не взмолился о банальнейших макаронах с сыром, опрометчиво поклявшись не психовать, если случится пронести вилку мимо рта. Дин резонно возразил: "Боюсь, ты пропорешь себе щёку", но обещал подумать.

Ещё Сэм, уже начавший забывать, что именно он ищет, пристрастился к магнитофонным записям, как домохозяйка времён Эйзенхауэра — к многосерийным радиопьесам. Всех Летописцев он знал поимённо, по едва уловимым модуляциям голоса воображал внешность и характер каждого и мог сказать, в каком настроении и состоянии здоровья любой из них пребывал в момент записи. Добравшись в своих изысканиях до пятьдесят второго года, он вдруг подскочил в кресле и зашипел Дину: "Эй, послушай! Это наш дедушка!" — когда на умозрительной сцене давно минувших дней появился новый персонаж, по имени Генри Винчестер, с каким-то удивительно скучным, спотыкающимся от волнения докладом.

Дин вежливо послушал, прижавшись виском к тёплому виску брата, чтобы разделить с ним наушник, но явление предка не особенно его впечатлило.

Он жаждал поскорее отделаться от библиотечной пыли и вырваться из Бункера куда угодно — хоть в кабак, хоть на охоту, хоть на встречу выпускников седьмого круга Ада. По сравнению с перечитыванием по третьему разу каллиграфических отчётов дежурных (что-то полезное ему там померещилось, но что именно — хоть убей...) даже уборка казалась блаженством, и к четвёртому дню домохозяйственные хлопоты Дина приобрели явственный невротический оттенок, — словно он стремился компенсировать перманентный хаос жизни блистающим порядком на кухне. Он переделал тысячи мелких дел, какие только мог изобрести изощрённый ум домашнего перфекциониста, и с лёгким чувством вины подумывал, не подсунуть ли мелкому приёмник, настроенный на полицейскую волну, с невинной просьбой выловить какое-нибудь дельце развлекательного характера — на которое, разумеется, он сам не поедет. Дина останавливало только предчувствие неприятного разговора по душам, который непременно последовал бы за этим манёвром.

— Если я просижу тут ещё хотя бы час, я свихнусь, — признался он наконец и швырком пустил по столу очередную папку, вся вина которой состояла в её бесполезности. Папка проскользила до противоположного края столешницы, немного повисела, балансируя над пропастью, и плюхнулась на пол. Вспорхнули какие-то мутные фотографии.

Дин раздражённо фыркнул и пошёл поднимать. Его мучила мигрень, и голова была кубком, полным кипящего яда.

Сэм, который как раз выключил магнитофон и ждал смены плёнки, обратил взгляд полуприкрытых глаз на звук его голоса — и всё-таки чуть в сторону. Не встречаться глазами — старое правило, из самых первых. Он их придумал уйму.

— Может, пойдём проветримся? — предложил Дин.

Сэм моментально напрягся.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Эй, я же не предлагаю совершить вылазку в стриптиз-бар! Хотя... Могли бы заказать тебе приватный танец со скидкой для инвалидов... Короче, давай просто выберемся наружу, затихаримся на холме и немножко поваляемся в шезлонгах под солнышком? Ведь уже осень, старик, возможно, это последний солнечный день, а мы торчим под землёй, как кроты!

— А как же всё это? — Сэм неопределённо качнул головой в сторону книжных пирамид на столе.

— С собой возьмём. Если хочешь, я даже магнитофон вытащу.

— Не надо, — отрезал Сэм.

Он не хотел признаваться сам себе в том, что испугался. Ему представился необъятный мир за стенами Бункера — мир, полный непонятных запахов, неожиданных звуков и неизведанных путей, — теперь, когда он только-только освоился в своих кротовых лабиринтах, выучил привычные маршруты и пересчитал все ступеньки. Он даже наловчился наливать кипяток в кружку с растворимым кофе, не опуская в неё палец, а улавливая тончайшие вибрации от струи, падающей на дно, и отсчитывая наполняемые водой секунды — раз, два, три, четыре, пять, добавить молока — раз, два, готово... И вот всё сначала — огромное пространство, где его опять ждёт ненавистная участь новичка. Конечно, когда-нибудь эта проблема должна была возникнуть и малодушный страх новизны своевременно следовало одолеть, не посрамив семейной чести, но не сейчас, не сегодня, позволь мне ещё немного не быть беспомощным...

— Жаль, что ты не видишь "щенячий взгляд" в моём исполнении, — вкрадчиво произнёс Дин.

— Не сегодня. У нас полно работы, — ответил Сэм дрогнувшим голосом, надел наушники и нажал клавишу.

Несколько секунд Дин смотрел на него с выражением лёгкой обиды — словно пёс, с которым вдруг отказались играть, когда он уже положил к хозяйским ногам обслюнявленный мячик, — потом проворчал:

— Сучка... — и водрузил на стол новую охапку дежурных журналов. От них веяло застарелым бензиновым духом — видимо, угодили Стайнам под горячую руку в две тысячи пятнадцатом, — и это обстоятельство не улучшало Дину ни настроения, ни самочувствия.

Но не успел он, стараясь дышать пореже, перевернуть первую душистую страницу, как Сэм вдруг выключил магнитофон, со стуком положил наушники на стол и сказал:

— Окей, идём. — И Дин не стал доискиваться причин такой перемены.

* * *

Снаружи было хмуро. С холма, в рыхлом теле которого был обустроен Бункер, виднелись федеральная трасса, мост, серые поля, разделённые рощицами, облетевшими до кружевной прозрачности, и — в мутной перспективе — городская свалка Лебанона. В общем, Дин с разочарованием понял, что эта унылая панорама категорически не годится для пикников. Неудивительно, что они ни разу сюда не выбирались.

Он шёл первым, внимательно глядя под ноги, а Сэм, которого изрядно нервировало нахлынувшее многообразие невидимого мира, лишённого иных ориентиров, кроме братского плеча, ступал по его следам.

— Сейчас налево, — командовал Дин. — Тут что-то вроде тропинки... Осторожно, подъём. Возьми чуть правее, тут камень... Я сказал "правее", а это — левее. Сильно ушибся?... Почти дошли, ещё немного...

Сэм шагал в таком сосредоточенном молчании, словно перемножал в уме восьмизначные числа. Высоченные липы над головами братьев ловили кронами промозглый ветер — он шумел и шарахался в ветвях, как большая бестолковая птица. Со звуком, похожим на шёпот умирающего, опадали жухлые листья. Рёв грузовиков, проносившихся по мосту, при хорошем воображении можно было принять за шум прибоя.

— Ну вот, пришли, — удовлетворённо произнёс Дин, найдя приличную полянку подальше от звуков цивилизации и опустив на толстый слой палой листвы пару складных стульев. Сэм настоял на том, чтобы установить свой стул самостоятельно, и до крови прищемил палец. Но не сдался. Убедившись, что стул окончательно побеждён, и поставив свой рядом, Дин сгонял в Бункер за переносным холодильником и той самой охапкой пробензиненных журналов — на свежем воздухе сладить с ними было легче.

— Я думал, ты тоже собрался отдыхать, — удивился Сэм, безошибочно опознав среди шелеста леса шелест бумаги.

Дин продемонстрировал ослепительную ухмылку, чеширский блеск которой Сэм всё равно не мог оценить.

— Что тут скажешь? Вот такой я добросовестный!

— А мне что делать в таком случае?

— Отдыхать. Дышать свежим воздухом. Пить пиво.

— А не холодновато ли для пива?

— Брось, Сэмми, погода замечательная. На небе ни облачка, солнышко светит, птички поют...

Действительно, лес вокруг них был полон деловитых сорок — в листве то и дело вспыхивала базарная перебранка, мелькали длинные хвосты и крылья-салфетки, — а неподалёку какая-то сумасшедшая птица негодующе вопрошала: "Ветер видел? Ветер видел?", умолкала на секунду и начинала снова. Сквозь плотные тучи самого неблагонадёжного вида с трудом пробивался подслеповатый солнечный свет, но Дин надеялся, что дождя всё-таки не случится.

— Теплынь, — добавил он. — Багрянец, золото, лазурь. Красота!

— Ну да, а сам велел одеться потеплее. Врёшь ты всё, — неуверенно ответил Сэм и, нащупав под ногами холодильник, вытянул две бутылки.

* * *

— Катберт вырос в моих глазах от обычного гнусного мудака до невообразимого морального урода, — сказал Дин через некоторое время, наполненное задумчивым бульканием пива, шершавыми бумажными звуками и недоверчивым хмыканьем. Сэм отвлёкся от размышлений о животном мире штата Канзас и о том, почему в Аду совсем нет птиц, и навострил уши. — Вот послушай: "9 февраля 1954 года миссис Мейбл Троттер, назначенная секретарём и ассистентом мистера Синклера, была обнаружена мистером Ламарком, дежурным по Бункеру, в кладовой, где она с нечеловеческим воем и рвением, поначалу принятым мистером Ламарком за одержимость, без разбору поглощала провизию и успела уничтожить двухнедельные её запасы, прежде чем мистер Ламарк, опасаясь за жизнь миссис Троттер, вызвал на подмогу мистера Синклера. Последний спокойно пояснил, что из-за спонтанно возникшего конфликта он решил провести над своей ассистенткой один безобидный магический эксперимент ("Эта жирная корова лезла под руку со своими советами, и я велел ей пойти и заняться тем, что получается у неё лучше всего". Конец цитаты). Мистеру Ламарку удалось заставить мистера Синклера снять заклятие прежде, чем пострадавшая нанесла непоправимый ущерб своему здоровью. Следует отметить, что мистер Синклер подчинился приказу с большой неохотой и впоследствии не счёл нужным поделиться с коллегами и руководством ни целью своего эксперимента, ни методами его осуществления. В связи с вышеизложенным, мистеру Ламарку вынесена благодарность от руководства, а мистеру Синклеру — дисциплинарное взыскание в виде отстранения от работы и ограничения доступа к ресурсам Бункера на срок два месяца. Миссис Троттер на неопределённое время помещена в клинику для душевнобольных". Дальше идёт протокол соответствующего заседания на двадцати листах, но общий смысл, по-моему, ясен.

— Наш Катберт — тот ещё козёл, — кивнул Сэм. — И это не новость.

— Чего ещё ожидать от такого упыря, как не использования людей в качестве подопытных кроликов? — пробормотал Дин, снова углубляясь в чтение. — Он мне чем-то Дика Романа напоминает... О, ещё один перл! И опять 1954-й. Урожайный год. Золотую жилу он нашёл, что ли?..

— Что там?

— Вкратце — очередной удачный эксперимент. "Массовые галлюцинации: одиннадцать человек, находившиеся в Бункере десятого мая, утверждали, что видят волны Великого Потопа за окнами — притом, что никаких окон в Бункере нет, — и умоляли мистера Синклера, единственного, кто не поддался действию чар, спасти их души. Возможно, чары имели материальный носитель, распылённый через вентиляцию, потому что мистер Синклер был также единственным, кто в течение всех четырёх часов галлюцинаторного воздействия носил изолирующий противогаз".

— Шутник, — вставил Сэм, скрипнув зубами.

— Разумеется, из-за этого противогаза его и заподозрили, — сказал Дин. — И вышибли из Бункера ещё на месяц. Пропустим ещё пятьдесят страниц осуждающего протокола... Ага, октябрь всё того же пятьдесят четвёртого. Двое дежурных без видимых причин покинули свои тела и в виде астральных проекций очутились в Белом доме, причём охранники попытались их арестовать, приняв за живых людей, переодетых призраками, поскольку дело было ночью на Хэллоуин. Вернуть проекции в Канзас удалось только с помощью всё того же вездесущего Синклера, будь он неладен, но способов изгнания и возвращения он опять никому не открыл.

— Кажется, я понял, — вздохнул Сэм. — Чувак творил что хотел, а делиться с классом и не собирался. И за это его вышибли.

— Не совсем за это, но и за это тоже. Должен признать, Просвещённые терпели его выходки довольно долго, если учесть, что не все его закидоны зафиксированы в документах. Представляешь, сколько он мог наворотить такого, что не попало на бумагу и о чём никто не узнал?... О, а вот и наша тема. Мне сегодня везёт... В пятьдесят пятом Катберт решил стать паинькой, и ему дали ученика. Угадай, Сэмми, кто это был? Генри Винчестер! Логично — чтоб Винчестер да не вляпался в какую-нибудь неприятность...

— Дин...

— Короче, они тихо-мирно работали целых шесть месяцев, а потом наш любопытный дедуля нарыл в закромах своего наставника какую-то занятную бумаженцию, прочитал её и ослеп. Прямо как ты. Катберт утверждал, что бумажка была личного характера, и пришёл в такую ярость, что две недели отказывался его лечить, пока начальство не пригрозило изгнанием из Ордена. Самое странное, что потом Катберт и Генри продолжали работать как ни в чём не бывало.

— Чёрт, а дедушка мог бы и записать где-нибудь Катбертовы секретики, — разочарованно протянул Сэм. — Нашёл с кем снюхаться. Ещё бы с вампиром подружился...

По пронизывающему молчанию Дина он догадался, что сболтнул что-то не то, и поспешил сменить тему:

— Но ведь сам Катберт должен был где-то записывать собственные заклинания?

— Думаю, он их унёс с собой, — сказал Дин. — Надо смотаться в ту дыру, где он себе дворец обустроил, и хорошенько её перерыть. Завтра и займусь.

— Займёмся, — поправил Сэм, приподняв бровь.

— Нет. Займусь, — с нажимом повторил Дин. — Ты остаёшься присматривать за Бункером.

— Ты сам-то понял, что сказал?

— А ты-то понял, что я сказал? Ты сидишь в Бункере, а я по-быстрому смотаюсь — одна нога здесь, другая там. За меня не беспокойся. В конце концов, Катберту давно каюк.

— А вдруг нет?

— Я же ему башку отрубил! После такого не выживают! Ну, разве что нахцереры или как их там...

— Дин, ты же помнишь, что там ещё целая коллекция тварей, которых так просто не убьёшь? Целое Чистилище в музейных интерьерах!

— Это ж когда было-то... Наверняка они все передохли. Или передушили друг друга. Или давным-давно нашли выход и разбежались.

— А архивы унесли или уничтожили, и ты ничего не найдёшь.

— Возможно, — благодушно кивнул Дин. — Но попробовать-то стоит, верно?

Сэм не нашёл, что возразить, только сердито сдвинул брови и заявил:

— Всё равно. Я могу подождать тебя на поляне, в Импале.

— Как скажешь, — согласился Дин с настораживающей лёгкостью и, захлопнув журнал, встал. В лесу поднимался ветер, со свалки доносился приглушённый расстоянием собачий лай, а на рощи за дорогой уже навалилась, волоча по лысым кронам водянистую бахрому, огромная вислобрюхая туча. — Кажется, дождь собирается. Пойдём домой.

— Ты же говорил: "Ни облачка", — напомнил Сэм и вздрогнул, когда тяжёлая холодная капля упала ему на руку. Заторопился, складывая стулья, — на этот раз обошлось без травм, но ущемлённый палец так и саднил.

— Значит, хреновый из меня метеоролог, — улыбнулся Дин. — Зато макароны я готовлю вполне прилично.

— Полынь, мелисса, корица... Что? Чабрец? Сэм, это ритуал или рецепт травяного чая? — возмутился Дин, недоверчиво вглядываясь в список. Банки с сушёными травами, ножками кузнечиков, могильной пылью и прочими сокровищами загадочно сверкали на полках стеллажей. В некоторых, задвинутых подальше и залитых воском, кто-то сонно шевелился, вздыхал и царапал изнутри стеклянные стенки.

Сэм пожал плечами.

— Ничего не знаю, я в прошлый раз открывал портал точно так же. Ты недоволен, что ингредиенты слишком простые?

— Я чего-то другого ожидал... А, вот и извращения пошли. Где тут у нас сухая гадючья кожа? А вот у нас сухая гадючья кожа. Где у нас ведьмачий гриб? А вот он, ведьмачий гриб... Запросто! Растолочь, поджечь, произнести какую-то латинскую белиберду. Главное — чтобы сработало.

— Должно сработать...

Дин на глазок отсыпал ингредиенты в полиэтиленовый пакетик, пакетик сунул в холщовый мешочек, а мешочек — в большую медную чашу, купленную в интерьерном отделе "Уолмарта" в незапамятные времена (стоя на полке рядом с фарфоровыми феями и коваными подсвечниками, бедняга, наверное, и представить не могла, что её будут использовать для вызова демонов или изготовления убийственных артефактов из костей усопших монахинь), и, упаковав, застегнув и закинув на плечо туго набитую сумку, мотнул головой — мол, всё, пойдём отсюда, — но, когда Сэм не шелохнулся, мысленно обругал себя и легонько хлопнул брата по плечу.

— Я в гараж, закину барахло в машину и заодно проверю давление в шинах, масло и всё такое. Как обычно. А ты ложись. Завтра выдвигаемся на рассвете.

Сэм послушно кивнул и пошёл прочь, ведя рукой по стене коридора, безотчётно, автоматически нащупывая нужный путь.

Дин поймал себя на том, что смотрит ему вслед с почти отеческой гордостью — молодец мелкий, приспособился, другой бы на его месте до сих пор сопли на кулак мотал. Если не знать, что он слеп, можно было подумать, что парень просто развлекается, пересчитывает на ходу кафельные плитки. Если бы не его полуопущенные веки, взгляд чуть в сторону, чуть более замедленные и скованные движения (его мир полон невидимых хрупких предметов, а конечности обладают огромной разрушительной силой — об этом нельзя забывать!) и постоянно настороженный вид, будто он прислушивается к звукам, слишком тонким для чужих ушей, почти потусторонним...

Не дойдя двух шагов до угла, за которым ему полагалось бы скрыться, Сэм вдруг обернулся и, глядя на добрый фут мимо Дина, спросил:

— Ты ведь не собираешься кинуть меня и смыться прямо сейчас? Это было бы настоящее свинство.

— Но это было бы разумное свинство, — честно возразил Дин. — Сам посуди — что тебе там делать? Скучать в Импале два или три часа, пока я углы обшариваю? А вдруг за это время подкрадётся какая-нибудь шустрая тварь и башку тебе откусит?

— Там, куда ты собираешься, шустрых тварей гораздо больше. И больше возможностей для откусывания твоей дурной башки.

— Ну и чем ты мне поможешь в таком случае?

Сэм дрогнул. Дин понял, что ударил по больному, но отступать было некуда. Его сумка была наполовину забита оружием, и он основательно пополнил запасы перевязочных материалов, серебряных пуль и защитных амулетов от самой экзотической нечисти. Считать, что проникновение в убежище Пижонистого Мудака пройдёт как увеселительная прогулка и хотя бы в этот раз обойдётся без мордобоя, было наивно. Хорошо, если убежище вообще ещё существует. Вдруг после смерти хозяина там включилась какая-нибудь программа самоуничтожения?

Пальцы Сэма, всё ещё лежащие на глянцевой поверхности стены, сжались в кулак, но взгляд остался пустым, и этот диссонанс был жалок и неприятен — бесцельная ярость, бессилие зверя на цепи, мощь и беспомощность.

— Короче, — непреклонно сказал он, — ты придурок, а я буду ночевать в Импале. На всякий случай, — и, развернувшись, с самым независимым видом наконец-то скрылся за поворотом коридора.

— Сучонок упёртый, — пробормотал озадаченный Дин и взъерошил волосы на затылке.

— У слепых отличный слух! — удаляясь, донеслось из-за угла.

Десять минут спустя, добравшись до гаража (по пути ему пришло в голову, что неплохо бы захватить с собой отцовский дневник — кто знает, с кем придётся встретиться в Катбертовом зверинце?), Дин с лёгким удивлением обнаружил, что мелкий и правда упёртый сучонок: за окном Импалы темнел лохматый затылок. Сэм как раз устраивался на ночлег на заднем сиденьи.

Это всё осложняло.

* * *

Без магнитофонных записей и Дина время замедлилось, и оказалось, что просто сидеть, прислушиваться и ничего не делать — скучно и сложно, и Сэм в какой-то степени проникся тем ощущением невыносимого бродяжнического зуда, который всегда начинал преследовать его брата после пары дней изнурительного бездействия.

Внутри Импала пахла синтетической сосной и натуральной дорожной пылью. Она простояла без движения все эти четыре дня и, вероятно, тоже соскучилась по свежему воздуху. Что-то задумчиво пощёлкивало и поскрипывало в её недрах — это были такие привычные, безопасные, убаюкивающие звуки, что Сэм в конце концов задремал под них, хотя твёрдо намеревался дождаться, когда Дин явится проверить перед поездкой, в порядке ли его девочка. Тогда он ещё раз напомнил бы брату о серьёзности своих намерений, Дин отпустил бы какую-нибудь язвительную шпильку, потом они бы поругались как следует и спокойно разошлись спать с чувством выполненного долга.

Дин так и не явился.

Под утро Сэму приснился очень шумный, очень странный и пугающий сон: тёмный коридор с клочьями пыли под ногами и паутиной в закоулках, и в тупике — железная дверь, похожая на ту, что вела в Бункер до того, как Стайны её взорвали. За дверью бесновался огромный чёрный зверь. С воем и стоном, похожим на человеческий, он бился изнутри, дверь дрожала, но массивные петли пока держали удар. А снаружи Дин курочил замок ржавым ломом, поминутно оглядываясь через плечо, — кто-то его преследовал, его время было на исходе.

"Стой! Какого чёрта ты творишь?!" — ужаснулся Сэм, но его брат во сне совершенно точно знал, что творит, и собирался довести дело до конца, чего бы ему это ни стоило, и в ту самую секунду, когда замок поддался, Сэм вынырнул на поверхность, так и не узнав, кто скрывался за дверью и была ли эта дверь на самом деле.

Часы вежливо сообщили, что утро уже наступило и он продрых свои нормальные шесть часов, хотя самому ему казалось, что он вообще не спал. Под пальцами всё ещё был знакомый гладкий винил, разрезанный шнурами-перемычками, и запахи были всё те же — сосна и пыль, — и под капотом всё так же сонно потрескивало. Он по-прежнему лежал в Импале, одеревенев в полускрюченной позе дорожного ночлега, и немного озяб.

Он с трудом разогнулся и сел. Прислушался. Чем-то его пугала эта мёртвая тишина. Можно было сколько угодно убеждать себя, что всё в порядке, ещё слишком рано и Дин спит в своей комнате, но скоро придёт, отворит скрипучую дверцу и позовёт мелкого упрямца завтракать, — если бы та ненормальная интуиция, которая заменила Сэму зрение, не твердила, что братец опять его провёл и исчез с радаров.

В том кармане, где он обычно держал телефон, обнаружился ещё один предмет — маленький пластиковый паралеллепипед с шаткими кнопками — старый диктофон, которым они иногда пользовались при допросах, доступный Сэмову восприятию вариант тех кратких и ничего не объясняющих записок, которые Дин любил оставлять, собираясь совершить очередную эпическую глупость — уйти в загул с королём Ада или покончить с собой, подкупив Смерть кукурузными чипсами. Сам факт того, что эта скромная маленькая штуковина обнаружилась там, куда он её точно не клал, убедил его, что все его опасения и предчувствия — правда.

"Да, я уехал, — заявил Дин, слегка искажённый помехами записи и безапелляционностью тона. — Да, без тебя. Пришлось выкатить байк Дороти с выключенным движком. Давно хотел его опробовать, да как-то повода не находилось. Правда, погода сегодня явно неподходящая — льёт как из ведра. Чёртов ноябрь... Так что лучше сиди дома. Я скоро вернусь. Может быть, к вечеру. Завтрак — в микроволновке, твои любимые макароны с сыром. Подогреешь, если остыли. Веди себя хорошо, не разноси Бункер, громила... И не выдувай весь вискарь — когда вернусь, мне тоже пригодится!.. Представляю, как ты там кривишься: "Слушаюсь, мамочка"... В общем... Я скоро вернусь. Я обязательно вернусь. И прости, что оставил тебя одного. Это ненадолго, обещаю. Всё".

По сравнению с прежними лаконичными эпистолами это была целая речь.

— Ах ты... — процедил Сэм и, так и не определившись с оскорблением, швырнул ни в чём не повинный диктофон под сиденье.

Ему не нужно было даже прислушиваться, чтобы знать, что тишина Бункера на каждом шагу понаставила ему ловушек, что все до единой химеры его подсознания ожили в ту же минуту, как за спиной Дина сомкнулись ворота гаража, и ждали только пробуждения единственного своего зрителя, чтобы начать представление. Они всегда бродили, порыкивая, в бессознательном мраке памяти — его собственные адские чудовища, его метафизические саблезубые тигры, но раньше Дин был светом, который отгонял их от порога первобытной пещеры, и вот, когда он ушёл, вновь воскресли их туманные голоса, более никем и ничем не заглушаемые.

Сэм вышел, аккуратно затворив за собой дверцу Импалы, — ему не хотелось производить громких звуков, он подозревал, что и без того вскоре наслушается их вдосталь. Ещё далеко, но с каждой секундой всё ближе в глубине коридоров стучал молоток. Сэм не питал особенной любви к этому инструменту ещё с тех пор, как старина Коул примеривался одним из таких к его хрупкой коленной чашечке, а другим его черноглазый братец с сабельным посвистом разбивал двери — несомненно, желая видеть на месте податливой доски его, Сэма, объёмистый череп. Сэм даже допускал мысль, что это мог быть один и тот же кармический молоток, дальний потомок Мьёлльнира, некогда опрометчиво выпущенного им из рук, едва не догнавший его в руках Дина. Представить, в чьих руках он на этот раз, Сэм затруднялся.

— Это всё — только в моей голове, — твёрдо сказал он. Где-то в коридоре бахнуло, посыпались осколки кафеля. Он инстинктивно согнулся, припав к Импале.

— Не бойся. — Кто-то коснулся его плеча. Знакомый девичий голос, знакомое прикосновение. — Ничего он тебе не сделает. Он ненастоящий.

— Ты тоже, — ответил Сэм, выпрямляясь. — Чарли, ты в курсе, что ты умерла?

— Ну да. Такие вещи обычно замечаешь сразу. Но ты не волнуйся: я в Раю и там прикольно. Вечное Средиземье!

Сэм вспомнил Памелу, которая тоже говорила, что у неё на Небесах сплошной Вудсток, и сочувственно покачал головой.

— Чарли, я хотел сказать...

— О, надеюсь, ты не собираешься самоугрызаться до конца дней своих? В смысле, как всякий покойник, я, конечно, не против вечной памяти в чьих-нибудь сердцах, но пожалуйста, Сэм, не в таком контексте! Лучше вспоминай, как мы втроём облапошили Дика Романа, или как я сломала об тебя деревянный меч, или как вы с братцем испоганили мне перепихон с феей в Мундоре. Ведь есть же что вспомнить и без ангста голимого?

— Без чего?..

Молоток грохнул совсем близко — кажется, у внутренней двери гаража. Сэм дёрнулся прикрыть Чарли, забыв, что она теперь не из тех, кого можно убить молотком, толкнулся боком в жёсткую сталь, замер, прислушиваясь. Ему, как в первые часы слепоты, захотелось содрать с лица неощутимую, но плотную повязку, — но так как её не существовало, он бы просто выцарапал себе глаза.

— Погоди, — сухо произнёс голос Чарли. — Я с ним разберусь... Эй ты, урод!

Левая фара Импалы с болезненным звоном разлетелась на куски. Машина вздрогнула. Сэм почувствовал, как что-то вихрем промчалось мимо него, взметнув его волосы, потоком воздуха огладив щёку, а потом всё стихло: ни Чарли, ни безмолвного молотобойца. Но это был не конец битвы — лишь промежуток между залпами орудий.

Он подполз к разбитой фаре, пригибаясь, бесполезно оглядываясь, и осторожно ощупал края зияющей раны — если верить осязанию, всё было по-настоящему: обломки пластика, остатки сокрушённой лампочки в пустой глазнице.

— Чёрт, — тихо сказал он сам себе, — Дин будет в ярости.

* * *

Тем временем где-то в Канзасе, во множестве миль от Бункера, Дин поставил закопчённую чашу на стол, и дождь тут же принялся пробовать на ощупь мягкий пепел и звонкую медь. Неторопливо разгоралось бирюзовое сияние портала. Дин дождался, пока портал раскроется полностью, зачем-то зажмурился и, пригнув голову, в одной руке сжимая свой кольт, в другой — зазубренный ножик Руби, шагнул внутрь.

Чистилище в музейных интерьерах? Ну что ж...

Музей за прошедшие беспризорные годы порядком обветшал: по прибытии Дина окружили пыль, ветошь, хлам, нечистый сумрак подземелья и мумифицированные хризантемы в китайских вазах. По стенам ползли трещины. В коврах зияли нитчатые прорехи. С потолка сыпалась седая штукатурка. Картины так съёжились и потемнели в рамах, что невозможно было угадать, что на них изображено — персиковая щёчка красавицы или белёсый круп боевого коня. Всё распадалось, рушилось, дряхлело. Несколько тихих комнат, в которые Дин заглянул по пути, были наполнены пушистой пылью вместо мебели и прочего убранства. В двух из них, смежных, он обнаружил широкие окна: через одно видны были какие-то идиллические лавандовые поля, вызолоченные солнцем, а через другое — унылая полянка, которую он покинул пять минут назад, с мокрым столом для пикников, мокрым мотоциклом и догорающим пятнышком портала. В третьей комнате паркетные доски неожиданно растворились под подошвами его ботинок. Он едва успел отскочить от матово-чёрной бездны.

Похоже, в последнее время убежище Пижонистого Мудака держалось на честном слове и абсурде. Магии здесь осталось на донышке. И даже патологоанатомическое заключение не могло бы представить более убедительных доказательств того, что Катберт Синклер давно и надёжно отчалил в мир иной.

Насчёт Чистилища рановато было что-то утверждать, но это место было явно обитаемо: дойдя гниющими коридорами до большой гостиной, где Катберт некогда хранил Первый клинок и принимал гостей из внешнего мира, Дин очутился среди кучки оборванных хмурых парней, кружком столпившихся вокруг центра комнаты. Один из них рассеянным взглядом скользнул по чужаку, по пистолету и ножу в его руках, и, не выразив ни малейшего удивления, отвернулся.

Дин ожидал чего угодно — агрессии, паники, боевой тревоги, ощеренных клыков и когтей, — но не равнодушия. Крайне озадаченный ("Может, они не монстры? Тогда кто? И что вообще за фигня тут происходит?"), он спрятал оружие — впрочем, недалеко, под полу отсыревшей куртки, — и вытянул шею, выглядывая поверх чужих плеч.

Посередине кружка двое упитанных крепышей боролись, пыхтели, рычали и катались по полу, как раненые сивучи. Больше всего Дина поразила их абсолютная близнецовая идентичность — один и тот же блинообразный лик, сипение в одном натужном тембре, одна и та же моллюсковая неуклюжесть, с которой борцы мутузили друг друга, переваливаясь с боку на бок на некогда дорогом, но теперь страшно обнищавшем персидском ковре. В этой схватке просто не могло быть победителя.

Зрители, похоже, тоже это понимали — они не подбадривали ни одного из противников, не скандировали имён, только изредка подавали советы вроде "прижми его" и "удушающий захват". Пожалуй, самой воодушевлённой болельщицей среди них была хрупкая, бледная девушка, помещавшаяся в почётной зрительской ложе — на диване у самого края импровизированной арены. Она сидела, изящно подогнув ноги в рваных теннисных туфлях, то и дело прикрывая голые коленки полой огромной мужской рубашки, накинутой на плечи, и лениво аплодируя, когда одному из борцов удавалось подмять другого массивным туловищем и предвиделся скорый исход битвы — но поверженный, отчаянно рванувшись, вдруг высвобождался, и пара распадалась вновь.

Дина заметили не сразу. Но когда заметили, молча расступились в стороны, и даже борцы приостановили свою возню, а девушка отвела от них взгляд и посмотрела на неожиданную помеху.

Он подумал, что ему, на самом деле, всегда нравились именно такие — худенькие блондинки неопределяемого возраста, с невинно-детским пушком на скулах, опытными глазами и незримыми флюидами власти. То, что она была единственной женщиной в комнате, единственной, кто сидел, когда остальные стояли, внимательные взгляды обступивших диван телохранителей, прихлебателей, обожателей, даже трофейный шёлк на узких плечах — всё это говорило о её статусе больше, чем могли бы сказать во внешнем мире меха, духи и бриллианты.

"Похоже, она тут главная, — решил Дин. — Неудивительно. Обалденная цыпочка. Только, кажется, с тараканами под крышей".

— Кто такой? — величественно вопросила цыпочка. Судя по выражению лица, Дин виделся ей кем-то вроде полоумного попрошайки, явившегося к царскому двору за милостыней.

Борцы, отдуваясь и пошатываясь, поднялись на ноги, и оказалось, что боролись они не просто так, а с участием желтоватого, оскаленного, превосходно отполированного человеческого черепа, видимо, выполнявшего роль регбийного мяча. Один из близнецов ревниво держал его под мышкой. Другой близоруко прищурился, черты его лица и тела вдруг поплыли, изменяясь, и через секунду Дин с изумлением увидел на его месте себя самого — только в чужой одежде, которая была ему тесна в плечах, мешковата в бёдрах и коротковата в конечностях. Смотреть на это было странно и противно. Хотелось схватиться за нож.

— Кто такой, я спрашиваю! — требовательно повторила девушка и грациозным движением встала с дивана. Рубашка вздулась и опала, как шёлковая мантия. Под рубашкой обнаружились застиранный дешёвый топик и джинсы, обрезанием превращённые в элегантные шорты. — Я тебя раньше не видела. Ты одна из этих архивных крыс?

— Допустим, — уклончиво ответил Дин, прикинув, что четыре дня библиотечных страданий в Бункере, в общем-то, дают ему право называться как угодно. — А ты кто?

Вокруг волной пронёсся возбуждённый шепоток. Хмурые оборванцы наконец-то зашевелились с любопытством зоопарковых гиен, почуявших кровавую конину в ведре служителя, и обнаружили тенденцию к заключению чужака в клещи, но Дин благоразумно отступил назад, в проём, где некогда помещались двери, ныне истлевшие.

— Нет, я так долго не могу. Я голодный, — вдруг сказал Динов близнец и заколебался, растворяясь, превращаясь в существо без определённого образа и формы. Дин впервые увидел перевёртыша в его отталкивающем истинном облике.

— Фу, — сказала девушка, с отвращением наблюдая за метаморфозой. — Можешь перекусить, Джерри.

Второй толстяк радостно кивнул и, поудобнее перехватив череп левой рукой, молниеносно вонзил длинные когти правой в затылок своего бывшего противника. Тот замер на месте, разинув бесформенный рот. Его руки и ноги безотчётно подёргивались, пока ловкие пальцы кицунэ пробирались к гипофизу сквозь толщу мозга, а нащупав, уже безо всяких церемоний выдрали железу и, словно виноградину, положили в рот умиротворённо заурчавшему победителю. Труп рухнул на пол, заливая ковёр обильной розовой кровью, и его бледная кожа начала расплываться, превращаясь в студень с остатками рыжеватых волос. Обнажилось нежное мясо и тонкие белые кости, тающие, как сахар в кипятке.

— Меня сейчас стошнит, — сказал кто-то, и слабака тут же вытолкали за пределы круга.

— Ну вот, крыска, — невозмутимо сказала девушка, обращаясь исключительно к Дину, — видишь — больше тебе нечего здесь делать. Твой приятель оказался даже в пищу непригоден. А череп мы не отдадим, и не надейся. Иди ройся в книжках и передай своим, что ты — последний, кто ушёл от нас живым и невредимым. Нам нужно кормиться.

— А может, лучше сожрём его? — неуверенно предложил какой-то хилый юноша с чахоточным блеском в глазах. — От перевёртыша-то ничего не осталось, один кисель. Хотя, если этот — тоже перевёртыш...

— Нет, — отрезала девушка. — Сожрать мы и тебя можем, если уж приспичит. А он должен передать послание. Запомни, крыска: вы живы только до тех пор, пока нам полезны. Если до завтрашнего дня вы не найдёте способа выбраться отсюда без человеческой крови, то пойдёте на корм моим мальчикам. Мы больше не можем ждать — сам видишь, что творится с Цитаделью.

Мальчики загудели, захмыкали и закивали. Некоторые облизывались, предвкушая трапезу — пусть даже последнюю. Иные раскрыли рты, усеянные игольчатыми зубами, проверяя, исправно ли те втягиваются и выпускаются.

"Вампиры, — определил Дин. — А вон тот, наверное, ругару — вон как морду перекособочило. Здоровяк слева — вероятно, оборотень... Кто ещё? Может быть, гули, рейфы, веталы — если они могут быть мужиками. Любопытно, девочка тоже монстр?... Чёрт, их слишком много. Хорошо, что они приняли меня за кого-то другого. Вот свезло так свезло..."

— Пожалуй, мне пора, — сказал он, любезно осклабившись и отступая в коридор. Монстры вздыхали с сожалением, косились на свою предводительницу — может, всё-таки передумает и разрешит устроить небольшое кровопролитие? Но она отрицательно качала белокурой головой. Хилый парень, предлагавший всё-таки сожрать пришельца, теперь провожал его неприязненным прищуром.

Оказавшись в коридоре, Дин облегчённо вздохнул и развернулся было, чтобы уйти, когда красномордый здоровяк-оборотень, стоявший у самой двери, вдруг схватил его за шиворот и, притянув к себе, ткнулся носом в тёплую ямку за ухом. Дин шарахнулся в сторону от неожиданности. Воротник в руке монстра затрещал, но не оторвался.

— Эй, мужик, личное пространство!

— Я же сказала... — злобно промолвила девушка.

— Он не наш! — рявкнул оборотень, всё ещё держа Дина за шкирку и мастерски уворачиваясь от сокрушительных ударов в челюсть и под дых. — Он человек!

"Твою же мать, какая проницательность!" — мельком подумал Дин и вспомнил про спрятанный под полой нож.

— Долговязая свинка! — завопили вокруг, и вялая толпа мгновенно обратилась в свору пружинистых голодных тварей. Громче всех кричала девушка, но слов её невозможно было разобрать в общем гаме.

Дин быстро сунул нож оборотню под рёбра и надавил всем своим весом. Монстр вздрогнул и отшатнулся, разжав хватку. Едва почуяв свободу, Дин повернулся к своре спиной и припустил во весь дух по коридору. За ним гнались с топотом, грохотом и бранью, особенно неожиданными после прежней тишины и заторможенности. Он сворачивал в боковые проходы, путал следы, забирался в самые глухие закоулки, пытался затеряться в лабиринтах — размытые периферическим зрением туннели сейчас казались ему ещё разветвлённее и запутаннее, чем коридоры Бункера, — но все уловки были ненадёжны: наверное, чувствительные твари из числа преследователей, твари, самой своей природой приспособленные к охоте на человека, вычисляли его по запаху или особому ритму сердцебиения, и топот за его спиной не смолкал ни на секунду.

В одной из комнат, которые шли анфиладой и в которых Дин надеялся отыскать достаточно мебели, чтобы забаррикадироваться и перевести дух, обнаружился странный натюрморт из дюжины изувеченных трупов, распростёртых в разнообразных обречённых позах перед громадным, в полстены, зеркалом. На паркете темнели лужи, и источаемый ими гнилостный запах поражал даже неприспособленный Динов нюх. Зеркало было так перемазано кровью и ошмётками плоти, что почти ничего не отражало, но в багровых разводах и потёках угадывался какой-то осмысленный, неслучайный узор — словно кто-то выводил кровью на стекле замысловатый орнамент, а потом взорвался перед ним, погубив собственную работу.

Дин удивился, остановился — хотя пыхтение невидимой погони раздавалось совсем близко — и, осенившись внезапной идеей, принялся горстями зачерпывать густую, как патока, кровь и размазывать её по своей многострадальной куртке. Быстро приобретя разительное сходство с маньяком-потрошителем, он оглянулся и юркнул в следующую комнату. Ушибся бедром о неуклюжий рассохшийся комодик, загородил им дверь и помчался дальше, невольно сдерживая дыхание и стараясь не вывернуть желудок наизнанку от вони гнилой крови.

Он бежал, пока не почувствовал, что его больше не преследуют, и лишь тогда остановился снова — в поразительно знакомом коридоре: облетевшие золотистые обои, чей-то искорёженный портрет в заплесневелой раме, проём, потерявший двери и ведущий в парадную Катбертову гостиную. Теперь там было пустовато. Только красотка со скучающим видом полулежала на диване, подперев щёку кулачком, а пухлый кицунэ Джерри, придворный шут, подкидывал и ловил улыбающийся череп.

— Бедный, бедный Магнус! — вздохнула девушка, переведя на Дина тёмный, томно-кошачий взгляд. Дин моментально почувствовал себя на мушке. С этой девицей следовало держать ухо востро.

Череп снова взлетел, перевернулся под потолком и с глухим шлепком приземлился в уютные ладошки Джерри. Дин кивнул в его сторону и спросил:

— Это Магнус?

— Всё, что осталось от этого прохвоста, — подтвердила девушка. — Забавно, что ты, милый, водишься с архивными крысами и не знаешь их священную реликвию в лицо. Хотя лица-то у него давно нет...

— Так, давай-ка проясним, — сказал Дин. — Я тут сам по себе, не принадлежу ни к каким кланам в вашем гадюшнике и понятия не имею, что это за архивные крысы. Хотя, скорее всего, они-то мне и нужны. Я ищу...

— Откуда ты такой взялся? — перебила девушка, заинтересованно разглядывая его с головы до ног. Динов боди-арт в багровых тонах её, кажется, нисколько не смущал, и Дин решил, что кровавые бани, подобные той, у зеркала, обычное дело в Цитадели. — Не может быть, чтобы ты и правда оказался человеком. Последний человек, которого здесь видели, отрезал хозяину голову и обеспечил нас этой великолепной костяной игрушкой — но, увы, заодно лишил шансов когда-либо выбраться во внешний мир.

Дин напрягся: обычно, когда монстры начинали выяснять, не человек ли он, дело оканчивалось побоищем. Человеку в мире монстров всегда приходилось несладко.

— Какая разница? Скажи мне, где тут архив с его крысами, и я уйду.

Он заметил, что Джерри пытается незаметно обойти его со спины, пока девица отвлекает внимание, и занервничал — воспоминания о длинных грязных когтях, вытягивающих гипофиз из черепной коробки перевёртыша, были слишком свежи в его памяти.

— После смерти хозяина к нам пытались пробиться демоны — так может, ты один из них? — продолжала девушка. — Просто самый удачливый?

— Не думаю. — Дин скосил глаза в сторону Джерри и вдруг, извернувшись на месте, как кот, перехватил его руку — уже с выпущенными когтями — и одним махом вспорол жирную шею. Джерри издал такой же утробный всхлип, какой издаёт засорившийся слив кухонной мойки, попятился, выпучив глаза и орошая пространство кровавыми брызгами, и обмяк на диване, рядом с черепом, который сам же заботливо пристроил там минуту назад.

— Ещё есть ко мне вопросы? — деловито осведомился Дин, стряхивая кровь с клинка.

Девчонка выглядела бледно. Но сказала странное:

— Теперь я вижу — ты человек. Я хочу тебя поцеловать.

— Извини, красотка, — пожал плечами Дин, глядя не на неё, а на медные пластины какого-то старинного доспеха, стоявшего рядом: в каждой из них тускло отражался уменьшенный и искривлённый профиль сирены. — Я с монстрами больше не целуюсь. Завязал.

И, выставив перед собой истекающий кровью нож, сделал выпад.

Бывалого адского каторжника трудно удивить или напугать. Поэтому, когда, попытавшись выйти из гаража, Сэм наткнулся рукой на стену — холодную, сырую и, кажется, даже обросшую нежным мхом, — то почувствовал лишь досаду и тянущую тоску — и такое в Клетке тоже было, но неужели опять? Неужели теперь — с доставкой на дом? Или он уже не дома?

Морща нос от склизкой сырости, он коснулся стены и повернулся вокруг своей оси. Для верности пнул преграду мыском ботинка. Всё ясно. Это не стена — колодец, узкая вертикальная труба. При повороте оба плеча задели скользкий камень. Кажется, она ещё и медленно сужается. По адскому опыту мы знаем, что она может смыкаться до бесконечности — или до тех пор, пока Люцифер не удовлетворит своё любопытство относительно хрупкости человеческих костей. В общем, есть все шансы быть расплющенным заживо...

Тут его всё-таки настигла волна клаустрофобической паники. Он беспорядочно забился и чуть не упал, когда внезапно стены расступились. Передышка.

"Спокойно, это всё — только в твоей голове."

Он чувствовал, что обязан держать себя в руках, любой ценой сохранять самообладание, хотя понимал, что сейчас за ним некому следить, он один и нет никого, перед кем имело бы смысл держать лицо. Просто не хотелось, чтобы Дин, вернувшись, обнаружил забившегося в угол слепого психа, разучившегося отличать реальность от галлюцинаций. И дело тут не в уязвлённом самолюбии...

— Он может и не вернуться, — рассудительно сказал Люцифер где-то совсем близко, слева. Судя по голосу, он предпочёл бы именно такой вариант развития событий.

— Обещал — значит, вернётся, — огрызнулся Сэм.

"Хватит разговаривать с глюками."

— С кем же ещё тебе разговаривать? — удивился дьявол. — Я твой лучший друг! Я всегда рядом — в отличие от брата, отца, бога, других твоих воображаемых приятелей. Меня даже звать не надо.

— Как мне от тебя отделаться?

— А зачем? Нам же так весело вместе!

— Ты всегда так говоришь, когда задумал какую-нибудь дрянь. — Сэм заметил, что губы предательски немеют, и рванулся прочь по коридору, по привычке касаясь пальцами стены.

— Ты что, думаешь, сможешь просто убежать? — крикнул вдогонку Люцифер и разразился торжествующим хохотом.

Сэм не смог бы ему ответить даже при желании — трудно выговаривать слова, когда плоть растворяется, сползает с костей и оказываешься странно похудевшим, заключённым в неудобный мешок из собственной вздувшейся кожи. Никакой боли не было, только неудобство. Бежать стало тяжело, и он осел на пол у стены, чтобы передохнуть.

"Дин... Чёрт, надо было взять меня с собой..."

— Хм. Интересная, конечно, теория, но, по-моему, несколько инфантильная, — сверху вниз сказал неотлучный Люцифер. Сэм представил, как Сатана стоит рядом с той аморфной массой, в которую он превратился, скрестив руки своего весселя на груди весселя, и с привычной двусмысленной ухмылочкой почёсывает неопрятный весселев подбородок. — Возлагать всю ответственность за свой разум на парня, которого не то что я, любая завалящая ведьма может прикончить в любой момент — и даже Метка его больше не защитит, — который об этой ответственности даже не знает и у которого, если честно, башка полна собственных химер, — это очень самонадеянно. Тебе уже не шесть лет, Сэмми, хватит обожествлять старшего брата.

— Ты ни хрена не знаешь о Дине, — злобно ответил Сэм — скорее мысленно, чем вслух. Мышцы всё ещё его не слушались.

Люцифер нисколько не оскорбился. Казалось, Сэмово хамство его даже забавляет.

— Зато я знаю всё о тебе... Ну как, полегчало? Бежим дальше?

* * *

Дин устал от этой беготни. Монстры за его спиной, обнаружив убитых, разъярились пуще прежнего и сменили тактику — рассыпались по лабиринту, прочёсывая все углы и рассчитывая, что с обычным человеком каждый из них как-нибудь справится и в одиночку. У них были клыки, когти, яды, сверхчеловеческая сила и сверхчеловеческая злость, и они неплохо изучили своё узилище за годы заточения.

А у Дина были нож, пистолет, пара запасных магазинов и необходимость вернуться в Бункер живым.

Одного из преследователей он уложил серебряной пулей, другой оказался вампиром и дрался как ниндзя. С ним пришлось повозиться. Потеряв несколько минут, Дин решил больше не останавливаться — другие твари уже летели по его кровавым следам, рыча, матерясь и завывая.

Он уходил всё дальше и дальше, через анфилады бальных зал и крошечных проходных комнатушек, по тесным переходам, где плечи тёрлись о камень, и мраморным каскадам парадных лестниц, мимо музейных стендов и верениц благоустроенных вольеров (в некоторых клетках он заметил ссохшиеся трупы — наименее разумная часть зверинца вымерла от банального истощения), пока посреди очередного пыльного коридора пол не проломился под его ногами.

Падать, впрочем, пришлось недолго. Не успев даже толком испугаться, Дин приземлился на что-то пружинистое — то ли батут, то ли страховочную сетку. Сверху, из дыры в перекрытиях, посыпались трухлявые обломки. Череп Магнуса, который Дин прихватил с собой и неведомо зачем таскал во внутреннем кармане куртки всё это время, больно упёрся в подреберье. Пистолет ускользнул в замусоренную темноту и сгинул. От внезапности падения и усыпляюще-уютных покачиваний сети у Дина слегка кружилась голова, и к тому моменту, когда он отплевался и проморгался от пыли, в его усталом мозгу прочно поселилась ассоциация с Фродо Бэггинсом в паутине Шелоб — спасительная сеть оказалась вдобавок чертовски липкой.

"Сейчас полезут пауки", — подумал он с иррациональной уверенностью. Покрепче стиснул нож и зашарил свободной рукой в поисках утерянного оружия. Пистолет не нашёлся. Зато рукав прилип намертво.

Да что ж за непруха...

В темноте кто-то, шаркая, подошёл к сети и потянул за край. Сеть послушно накренилась. Дин вновь ощутил дурацкое сходство с попавшимся хоббитом.

— Повезло тебе, — будничным добродушным тоном сказало нечто невидимое, по голосу определившееся как старушка-божий одуванчик. — Будь ты чуток потяжелее, обязательно треснулся бы копчиком... Я не вижу — ты кто такой-то?

Помня о тяжкой доле человека в мире чудовищ, Дин благоразумно промолчал.

— Молчишь? Ну ладно. Может, ты из неговорящих. Нам всё сойдёт...

Дин почувствовал, как старушка, перебирая сетку, тянет его вниз, и встрепенулся. На секунду вспыхнула надежда — а вдруг в этом логове беззакония водятся твари, исповедующие гуманизм и вегетарианство?

Но освобождать его никто не собирался. Едва его спина, облепленная сеткой, коснулась пола, как юркие сухие лапки, которых у старухи, казалось, было штук двадцать, закрутили его, как веретено, и лёгкое головокружение превратилось в карусельный мозговорот.

Дин прикрыл глаза и громко, с выражением доказал, что не лишён дара речи.

— Как грубо, — укоризненно заметила слегка запыхавшаяся старушенция. — Ну вот, последний виточек — и всё.

После последнего виточка Дин от плеч до лодыжек был надёжно упакован в плотный паутинный кокон — да, можно было уже не сомневаться, это натуральная паутина, — и бодрая старуха, бормоча под нос, что сроду не слышала таких гадостей в адрес своей персоны и лучше бы он оказался бессловесным, волоком потащила его прочь.

— Что там нынче притащили наши сети? — раскатистым басом поинтересовалась темнота соседней комнаты.

— Чёрт, вы бы хоть свет включили! — взорвался Дин, которому до смерти надоела эта кромешность: ему всё казалось, что мрак доверху полон кошмаров и врагов, и он, одинокий, беспомощный и обездвиженный, должен хотя бы увидеть их, раз уж не может с ними достойно сразиться.

Как ни странно, его послушались.

Постепенно, бесшумно, как светляки в саду, вокруг затеплились огоньки свечей. Из темноты выплыл карий глянец дубовых шкафов, доверху забитых книгами, свитками, блокнотами, журналами, папками, отдельными листами бумаги ("Ботанский рай. Сэма бы сюда. Нет, лучше не надо..."). Две рослые девицы, по-сестрински похожие друг на друга, ловко сновали между шкафами, зажигая новые свечи. Обладатель раскатистого баса, приземистый бородач, похожий на Санта-Клауса, перекрашенного в брюнета, восседал на трёхногом табурете и потирал сухие руки быстрыми, безотчётными насекомыми движениями — шух-шух-шух. Сутулая старуха, притащившая Дина, стояла теперь поодаль, глядя на свою добычу светло-серыми глазами, в каждом из которых было по два зрачка. Такие же глаза были у всех четверых. И все четверо выглядели голодными.

"Арахны. Семья. Могут убить — а могут и обратить. Хреновое положеньице..."

Дин неуклюже извернулся, чтобы хоть чуть-чуть освободить правую руку, и принялся потихоньку пилить кокон ножом. Нити почти неслышно, но мерзко скрежетали и вибрировали. Они были крепки, как проволока.

Мужчина-паук, кряхтя, поднялся и подошёл к нему. Присел на корточки. Из-за двойных зрачков казалось, что он смотрит куда угодно, только не на Дина.

— Дорогая матушка, — торжественно сказал он, — в твои тенета попался уникальный экземпляр хомо сапиенс. Аплодисменты, девочки! Наконец-то мы сможем покинуть наш погибающий приют!

Девицы чинно поаплодировали. В их пёстрых глазах горела затаённая жажда.

— У нас есть человек? — спросила одна.

— У нас есть кровь? — другая.

— Да, дети мои, — проповедническим громом возвестил паук. — Свобода близка!

— Да чтоб вам всем провалиться... — вздохнул Дин.

* * *

— Уже несколько лет, со дня смерти Великого Магнуса, в Цитадели не было ни единого настоящего, чистокровного человека. Мы — единственные, кому Хозяин доверял охрану своего Архива, а Избранные, — тут паук приложил пухлую ладонь к гипотетическому сердцу и изящно поклонился, — даже удостаивались чести заглянуть в его Священные Книги. Так что после Большого Переворота, когда все постояльцы Хозяина покинули свои вольеры, именно нас обязали провести необходимые изыскания и найти ритуал, заклинание или иное средство, позволяющее выйти из Цитадели и сохранить при этом жизнь...

Он говорил с таким одухотворённым пафосом, что все существительные звучали начинающимися с заглавной буквы, и, видимо, принадлежал к той касте болтливых злодеев, которым непременно нужно многословно излить душу своей жертве, прежде чем приступить к экзекуции.

Тем временем Дин, изрядно притомившийся от его велеречивости и своей неудобной позы, пилил паутину. Та поддавалась из рук вон плохо, но он был упорен и надеялся, что успеет вырваться раньше, чем арахны возьмутся за дело, — ужасно не хотелось умирать вот так, спелёнутым, как младенец, без малейшей возможности дать сдачи, оставляя на произвол судьбы беспомощного брата, запертого в Бункере... Долго ли Сэм будет ждать его, прежде чем поймёт, что ожидание бессмысленно?

В архиве было душно от свечей, клонило в сон. Всё казалось усталым, пыльным, вечным. Повествовательный басок паука действовал как снотворное, и Дин вспомнил, как охотился с Сэмом на арахну в Бристоле — там ведь жертв травили ядом, верно? Так что же эти не торопятся? Кажется, обращать не собираются. Значит, съедят. А как они едят? Пьют кровь? Кстати, наверху сирена тоже что-то говорила насчёт человеческой крови...

— Ты меня слушаешь? — любезно осведомился паук.

— Я весь внимание, — сказал Дин.

— Так вот. Мы нашли такой ритуал. Он оказался весьма прост в исполнении, но вот загвоздка — главным ингредиентом является человеческая кровь. О, покойный Хозяин был истинным гением! Великий человек!.. Жаль, что мы не успели собрать его драгоценную кровь, а эти моральные уроды с верхних этажей ещё и украли голову... Пробовали использовать кровь существ, питающихся людьми, когда-то бывших людьми, или тех, кто принадлежит к человеческому роду, но незначительно от него отличается. Не подошли ни вампиры, ни оборотни, ни перевёртыши. Собственно, никто не подошёл. Тех, кто пытался завершить ритуал с неправильной кровью, разрывало на куски. Но мы продолжали эксперименты.

— Ага, я видел наверху их последствия. Вы бы хоть прибрались...

— Падальщики поначалу прибирались, — кивнул паук. — Потом сказали, что от всего, кроме человечины, у них изжога. А потом и вовсе стало не до того — Цитадель начала разрушаться, и общество разделилось. Большая — и далеко не лучшая — часть постояльцев примкнула к этой шлюшке Николь... Ты видел Николь?

— Кажется, я убил Николь.

— Ты определённо начинаешь мне нравиться. Жалко будет расставаться... Так вот, перебежчики, приспешники и воздыхатели этой публичной девки без конца торопили нас с исследованиями — вынь да положь им другой ритуал, попроще и без человечьей крови. Почему-то они уверены, что он существует, но сколько бы усилий мы ни прилагали, никаких альтернативных способов не нашли. Естественно, нам не поверили и до сих пор не верят. Они думают, что мы скрываем информацию, чтобы бросить своих бывших соседей и соратников в рассыпающейся Цитадели, на верную гибель. Но если бы способ был, мы бы давно им воспользовались — это им в головы не приходит? Где логика?!.. С нами остались немногие — существа скромные, безобидные, лишь природой своей принужденные к смертоубийству. Перевёртыши, стригои, даже один юный дракон... К сожалению, лишившись стабильного пропитания, мы все оказались вынуждены охотиться друг на друга, и большинство наших добросердечных сторонников было убито в первые же дни раскола. Судьба... — Паук возвёл горе скорбные очи и неуместно облизнулся. — Вы говорите, человек человеку волк — так кем же должен быть монстру монстр!

— Ну, сами-то вы не стесняетесь паутину развешивать, — заметил Дин.

— И не зря, — с достоинством ответил паук. — В конце концов нам достался главный приз, не так ли? И, раз уж мы об этом заговорили, полагаю, пора заняться подготовкой к ритуалу. Наши кровожадные верхние соседи сегодня что-то разбегались. Могут и сюда заглянуть невзначай.

Паук встал неторопливо, с оханьем и артритным похрустыванием коленей, и, порывшись на полках ближнего шкафа, извлёк спрятанный среди книг ланцет — маленький, тонкий, очень острый даже на вид. Ласково провёл пальцем по блестящей кромке.

— Трофей из более не существующей секционной. Матушка, нам понадобится какая-нибудь ёмкость...

Старуха в мгновение ока пропала в тёмном ущелье между шкафами. Безмолвные девушки, блестя глазами, придвинулись ближе.

Дин принялся кромсать кокон ещё отчаяннее, уже не особо заботясь о том, заметят ли арахны его движения. Они не замечали. Чёртова паутина скрипела, нити лопались, но их было слишком много. Зубастый антидемонский ножик, должно быть, уже сточил свои зубы.

— Постой, — сказал Дин. Последний шанс. Если этот сукин сын такой моралист, каким хочет казаться, должно прокатить. — Хочешь знать, зачем я здесь?

Паук заинтересованно вздёрнул редкие брови, не переставая, впрочем, любовно поглаживать ланцет, выглядевший в его проворных пальцах сущей зубочисткой.

— Только коротко. Сам понимаешь — к нам могут нагрянуть с минуты на минуту.

* * *

Дин тоже умел быть многословным при необходимости. Правда, он не мог припомнить ещё ни одного случая, когда приходилось бы давить на жалость сразу четырём голодным арахнам, готовым пустить ему кровь, как только кончится рассказ, но некоторый опыт убалтывания противника с одновременным потайным высвобождением у него имелся. На него снизошло какое-то лихорадочное вдохновение. Подробно изложив суть и происхождение проклятия, настигшего Сэма, он взывал к семейным чувствам, признавался в сентиментальнейшей братской любви, вспоминал щемящие истории из детства — сплошь выдуманные, — расписывал нынешнюю Сэмову ущербность в самых слезоточивых красках, тянул время и остервенело пилил непокорную паутину.

Монстры внимали как заворожённые. Когда он наконец выдохся и умолк, одна из девушек неуверенно сказала:

— Кажется, я видела один рецептик в дневнике Хозяина. Как раз на этот случай. Вон там. — Она мотнула головой в сторону книжного шкафа, и Дин с удивлением разглядел на стопке пожелтелых листков тяжёлый, пухлый от вложенных записок, заметок и закладок, переплетённый в потёртую кожу дневник. Точь-в-точь как у отца, только чёрный.

Незримый камень свалился с его души.

— Давайте заключим сделку: я даю вам немного кровищи, вы даёте мне дневник. И мы расходимся, и все остаются живы.

Паук сощурился в благодушной улыбке.

— Хорошая идея. Я вообще не сторонник излишнего насилия. Но тому есть два препятствия. Во-первых, крови нужно столько, чтобы покрыть всю поверхность того гигантского зеркала — ты видел его наверху. Не думаю, что ты выживешь.

— Блин, да у него прямо пунктик какой-то на реках крови! Гнусный Магнус, сукин сын, чтоб ему в Аду весело жилось...

— Во-вторых, — продолжал паук, заметно посуровев, — дневник — самое ценное, что осталось у нас от Хозяина после того, как верхние украли его священный череп. Ты не сможешь купить его даже ценой всей своей невзрачной тушки. Да и зачем — если ты всё равно не успеешь им воспользоваться? К величайшему нашему сожалению, брат твой останется слеп. Кстати, в нашем роду принято слепых, больных и увечных умерщвлять. Не понимаю, зачем вы, люди, так с ними возитесь...

— Я отдам вам череп, — быстро сказал Дин.

Паук вздрогнул и обернулся к своим ахнувшим дочерям. Когда он снова посмотрел на Дина, его было не узнать — в его глазах дрожали студенистые слёзы счастья.

— Он у тебя? — благоговейно прошептал он.

— Меняю на дневник, — сказал Дин тоном школьника, торгующегося с одноклассниками на игровой площадке.

— Но ты ведь понимаешь, что кровь всё равно понадобится? Цитадели скоро конец, мы не можем больше здесь оставаться.

Вместо ответа Дин изобразил лицом сложное выражение — нечто вроде "будь что будет". Ему давным-давно осточертел тесный кокон, но до свободы оставалось ещё три или четыре слоя паутины. В онемевшие мысли то и дело закрадывалась самоубийственное любопытство: как пауки отреагируют, если сообщить им, что он и есть тот святотатец, что отделил гнусно-гениальную голову Магнуса от его же пижонской шёлковой бабочки?

Семейство отошло посовещаться, и Дин воспользовался их отлучкой, чтобы разрезать ещё один слой паутины. Ещё немного, ещё чуть-чуть... Кокон сделался достаточно свободным, чтобы можно было потихоньку размять руки.

Вскоре глава семьи вернулся один. Бабка и девицы остались в сторонке, крайне взволнованные.

— Хотя на вид ты мошенник и словоблуд, — ("На себя посмотри", — проворчал Дин), — мы решили пойти тебе навстречу. Сделаем так: ты отдашь нам череп и кровь, мы проведём ритуал, выберемся отсюда и исцелим твоего брата — исключительно из почтения к твоей памяти. Впрочем, если, вопреки ожиданиям, ты останешься жив к этому моменту, мы возьмём тебя с собой, чтобы ты лично мог убедиться в нашей честности.

Дин так опешил, что на секунду даже перестал кромсать паутину.

— Знаешь, паучило, королём Ада тебе не быть... Это самые хреновые условия сделки, которые мне когда-либо предлагали. Смахивает на задачку про волка, козу и капусту, причём предлагается уповать на волчьи благородство и добропорядочность. Я что, похож на идиота?

Оскорблённый паук пожал плечами и, наклонившись, ухватил Дина за связанные лодыжки.

— Ну что ж, тогда мы сами всё возьмём. — Он оглянулся во тьму. — Думаю, стоит подвесить его вниз головой, чтобы кровь стекала быстрее, да, матушка?

— Стой! — заорал Дин, инстинктивно дёрнувшись. — Я согласен!

Каблуки его ботинок глухо стукнули об пол.

— Где череп? — холодно спросил паук.

— Тут. — Дин покосился на свой левый бок, где под покровами паутины выпирала каменистая круглая опухоль. — Только придётся разрезать...

Других лезвий, кроме уже знакомого ланцета, у паука под рукой не оказалось, и к тому времени, как он доковырялся до кармана куртки слева, последний слой паутины справа лопнул и расступился под зубчатым ножом. В следующий миг Дин одним отточенным движением пырнул паука под лопатку — тот мягко, с недоуменным бульканьем отвалился в сторону, тихо звякнул ланцет, — выдрался из остатков кокона и, вскочив на неверные ноги, швырнул череп в дальний угол, в тёмное закулисье пространства. Замешкавшись на долгую изумлённую секунду, арахны метнулись за своей реликвией и, судя по визгливой суматохе, моментально из-за неё передрались.

Дин схватил с полки дневник, сунул его за пазуху, в освобождённый черепом карман, бережно прижал локтем, как озябшего котёнка, и снова пустился в бега.

Временами Люцифер вёл себя как хулиган из подворотни, временами впадал в пространные философствования, порой вдруг вспоминал об исконном значении своего имени и лез под веки белым сиянием, которое резало глаза, отвыкшие от любого света, — и тогда Сэм начинал скучать по зыбкому уюту своей прежней непроницаемой тишины. Слух его болезненно обострился. Если бы Сатана заткнулся хоть на минуту, он мог бы расслышать, как дышит мир.

Он раз за разом жал кнопку, за которой был закреплён телефонный номер Дина на быстром наборе, но никакие звонки не проходили сквозь магическую пелену, за которой тот скрылся. Дин не вернулся ни к вечеру, ни к ночи. Вскоре после полудня говорящие часы начали отвечать голосом Люцифера — тот, видимо, посчитал это удачной шуткой, — и Сэм, с отвращением содрав их с запястья, бросил где-то в библиотеке. После этого время пошло вкривь и вкось.

Когда он добрался до выхода из Бункера, дверь оказалась заблокирована. Он с содроганием осознал — это значит, что сейчас его окружает багровая мгла аварийного освещения, и хотя, казалось бы, какая разница слепому, это его ошеломило.

— Ты ведь знал, что Бункер можно заблокировать и снаружи? — осведомился Люцифер улыбающимся тоном. — Это чтобы никто не вошёл или чтобы ты не вышел?.. Я вот всё думаю — почему братец не позвал кого-нибудь присмотреть за тобой?

— Мне не нужна нянька. Здесь и так многовато народу шатается.

— Правда? — хитро мурлыкнул дьявол и затих, спрятался. Чужие голоса шелестели вокруг, как океан в раковине. В библиотеке кто-то громко шлёпнул о стол массивным фолиантом и засмеялся. Проскрипел отодвигаемый стул. В кухне задумчиво звенели чайные ложечки.

Сэм чувствовал себя плывущим в потоке, посторонним, безвольным, как листок в стремнине. Проходя мимо, призраки толкали его плечами. Люцифер тоже резвился где-то рядом — лицедействовал, подделываясь то под одного из вымерших Летописцев, то под Кевина, то под Злую Ведьму из Оз. Его выдавало сернистое зловоние Ада.

— Ничего нет нового под луной, — с сомнамбулическим спокойствием сказал Сэм, когда что-то шевельнулось над его головой и вспыхнули одежда и волосы. Он подумал, что, если посмотрит на потолок, то прозреет и увидит Джесс — давно не виделись, крошка! Её там не было. Только темнота, боль и запах горелой плоти — его собственной. Но Сэм уже приучил себя не кричать, когда пламя перекидывается с волос на лицо и от попыток его сбить начинают гореть руки. Всё это с ним уже было.

— Ну знаешь, — обиделся Люцифер, — на тебя не угодишь. Между прочим, огонь был самый настоящий.

И всё прекратилось.

Сэм добрался до ближайшей спальни, нащупал мягкое, холмистое, гостеприимное и упал ничком, подгребая подушку.

Под подушкой обнаружился охотничий нож с широким лезвием.

"Дин".

Он вытащил нож и сел, прислушиваясь на всякий случай. Бункер примолк — антракт, занавес, опустевший партер, актёры молча курят на задворках, уже без масок, грима, лиц...

Интересно, как там Дин? Может, всё не так уж плохо? Может, Катбертова коллекция монстров вымерла сама собой и всё, что ему пришлось сделать — войти, спокойно взять нужное и выйти? Бывает же так, чтобы обошлось совсем просто — раз, два и готово? А потом — какая-нибудь несмертельная, но досадная дорожная задержка: спущенное колесо, бензин на нуле, сбитая собака... А в телефоне просто сел аккумулятор. Или сеть не ловит. Ну, как оно бывает у нормальных людей... И он с минуты на минуту грохнет стальной дверью Бункера, и голос у него будет такой взбудораженный, счастливый: "Сэмми, ты где? Смотри, что я нашёл!" И от него будет резко и знакомо пахнуть дорожной пылью, прибитой дождём, и немного — палёными покрышками, потому что на самом деле он гнал без остановок...

Если бы Сэм всё ещё верил в Бога, он бы сейчас помолился.

— Ты ещё долго тут сидеть собираешься? Вообще-то, это моя комната. — Голос Дина раздался не из холла, как можно было бы ожидать, а из-за Сэмовой спины — обычный, тихий, сонный, малость раздражённый вторжением. — Проваливай отсюда.

Сэм вздрогнул от неожиданности, выронил нож. Тот беззвучно упал на постель, и без его надёжной тяжести рука осталась странно лёгкой, неприкаянной.

— Но... ты же...

— Что? Уехал? Не, чувак, я никуда не уезжал, всё время был здесь.

— А записка на диктофоне?

— А ты и купился, дурачок... Я передумал. Сам посуди: на улице дождь, путь далёк, а ты дрыхнешь в моей тачке — хотя я ясно дал понять, что не намерен брать тебя с собой, потому что не собираюсь в случае нештатной ситуации приглядывать за твоей лузерской задницей, своих проблем хватает. Но нет, ты упёрся, как баран! Никакого уважения! И, между прочим, так было всю жизнь. Так напомни — с какой стати я должен совать голову в пасть адским псам? Ради твоих прекрасных глазок? Иди к чёрту. Хватит с меня.

— Ты ненастоящий, — тихо сказал Сэм.

— Да чтоб тебя... — Зашуршало откидываемое одеяло. Дрогнул матрас. Дин сел на кровати. — Хочешь сказать, у тебя опять глюки про Ад и Люцифера? Всего пять дней, как ослеп, и уже глюки? Как ты меня достал, ущербный ты мой... Мало того, что слепой, так ещё и псих! Может, проще тебя сдать в какое-нибудь подходящее учреждение и не париться?

— Ты ненастоящий, — повторил Сэм с вибрациями в голосе.

— Ага, скажи это ещё миллион раз. — Сильная, холодная рука схватила Сэма за запястье и потянула. Пальцы уткнулись в жёсткие волосы, в ладонь легла округлая гладкость лба. Ниже — чужая рука отпустила, Сэм продолжал сам — шелковистые полоски бровей. Твёрдость глазных яблок под сомкнутыми веками. Колкая бахрома ресниц. Скулы. Прохладная щека. Щетинистая челюсть. Уголок губ в ямке — половина улыбки. Или, скорее, ухмылки.

— Ну что, убедился?

— В эти пять дней рядом не было никого, кроме Дина. Я не научился распознавать лица на ощупь.

Левая рука Сэма опустилась на чужую шею, отыскала ложбинку, где должна была доверчиво пульсировать сонная артерия и где под его чуткими пальцами не шелохнулось ничего. Правая нашла нож в складках одеяла.

— Тогда лапы убери, — сурово сказал незнакомец.

— Сейчас, сейчас...

От удара чужак увернулся с истинно Диновым воплем "Ты совсем охренел, придурок?!", но продолжил уже голосом Люцифера:

— А если бы не угадал?

— У Дина реакция лучше, — процедил Сэм, сжимая рукоятку ножа, выслеживая дьявола по звуку и не теряя надежды всё-таки достать его этим ножом — пусть даже просто для острастки.

— Когда-нибудь я заставлю тебя его прикончить.

— Может быть. Но сегодня — моя взяла...

* * *

Дин даже не заметил, когда состояние бесконечного бегства стало привычным. На него охотилась несметная орда монстров, а он, сворачивая в самых неожиданных направлениях, петляя, как заяц, замирая, прислушиваясь к звукам погони, и снова бросаясь бежать на ватных, умирающих от усталости ногах, умудрялся на бегу размышлять: что сейчас делает Сэмми? Если мелкий нашёл диктофон, он, разумеется, зол как чёрт. А если обнаружит, что Бункер заблокирован, может взбеситься ещё больше — так запирают собаку в машине, когда выходят в магазин; так оставляют дома ребёнка без няньки — "Я скоро вернусь, а ты не суй пальцы в розетки, глупое маленькое существо"... В любом случае, он непременно выдаст порцию справедливых упрёков, когда Дин вернётся.

Так что, как ни крути, Дин обязан вернуться. Как бы втемяшить это в голову каждой безумной твари, идущей за ним по пятам?

Он, похоже, достиг самых древних и трухлявых лабиринтов Цитадели: потолки здесь то и дело осыпались, в стенах зияли прорехи, полные мутного мрака, в бесцветных комнатах почти не осталось окон. Лестницы рушились под ногами. Со звонким костяным стуком опадали куски штукатурки. О коврах и картинах, позолоте и мраморе он давно забыл.

Тут ему и устроили засаду. От парочки гулей он с трудом, едва не лишившись пальцев на руке, отбился, но для уже знакомого здоровяка-оборотня, вынырнувшего из-за поворота узкого коридора, не нашлось серебра. Скользящий удар ножом в плечо его только разозлил.

— Знаешь, нам ведь без разницы, будешь ли ты жив, когда мы начнём ритуал. Насчёт крови мертвеца Хозяин не упоминал, — предупредил монстр. На сцене откуда-то появился короткий, но увесистый ломик, весьма удобный для проламывания голов как раз в таких стратегически узких коридорчиках, и отступающему Дину это совершенно не понравилось.

— Мужик, я просто хотел вылечить своего брата, — примирительно сказал Дин. Неприятель не торопился — то ли наслаждался близким триумфом, то ли загонял дичь в ещё одну засаду. Ломик неприятно скрежетал в его лапище, цепляя стены и кроша остатки штукатурки.

Оборотень кивнул.

— Понимаю. Но ты, ублюдок, уже дважды мне шкуру попортил. Думаешь, тебе это просто так...

Гнилой паркет, под ногами Дина лишь прогнувшийся, не выдержал веса оборотня и с шумом осыпался в подвальный мрак. Перед Дином мелькнуло изумлённое лицо противника, вмиг растерявшего свой грозный вид, всплеснули руки с нечистыми когтями, потом из подполья донёсся неразборчивый угасающий вопль — и всё стихло. Когда Дин решился вернуться к провалу, он не увидел внизу ничего, кроме последних щепок, отваливающихся по краям дыры и исчезающих во тьме.

— Ну что ж, не подфартило, — философски сказал Дин. — Надеюсь, тебя там сожрут.

Ему показалось, что со дна на него взглянули крапчатые глаза арахн, и он поспешил отойти на безопасное расстояние. Задел ботинком что-то тяжёлое и подобрал тот самый ломик, потерянный оборотнем в момент падения.

— Пригодится, — улыбнулся он, взвешивая на ладони порыжевшее от ржавчины железо. — Но где же выход из этого треклятого гадюшника?

Неподалёку снова послышались голоса — подоспело подкрепление. И тут же что-то задвигалось, закопошилось в проломе. За край ухватилась костлявая старушечья рука, сорвалась с обломившейся доски, но почти сразу вернулась. Осторожно, стараясь не шуметь, Дин подкрался, с размаху ударил по руке ломом и под истошный визг арахны и приближающийся топот погони победоносно удалился.

Наверное, он где-то свернул не туда. Или вообще вся эта затея с проникновением в Цитадель была ошибкой с самого начала. Но когда, промчавшись длинным, окутанным шерстистой пылью коридором, он очутился в тупике, то не сразу поверил собственным глазам. Перед ним предстала железная дверь, запертая на висячий замок, позади нарастал слитный гул (судя по звуку, там объединилось десятка два самых сильных, злобных и целеустремлённых тварей) — и больше не было ничего, никаких боковых путей и ответвлений. Безвыходность. Ловушка.

Дин на пробу саданул ломиком по дужке замка. Тот откликнулся тяжёлым бряцаньем и косой серебристой царапиной. За дверью раздалось недовольное ворчание, скрип когтей по полу и — как худшее из воспоминаний — басовитый, густой, преисполненный ненависти собачий лай.

— Твою же мать, — обречённо выдохнул Дин. — Адская псина!

Не прекращая оглушительно лаять, пёс с разбегу ударился о дверь изнутри. И ещё раз, и ещё. Дверь тряслась, петли мучительно скрипели, но пока держались. Замок плясал, как в судорожном припадке.

Дину вдруг захотелось лечь прямо на грязный пол и умереть от усталости и безнадёги. Пускай приходят монстры. Пускай адская гончая ломает дверь своей темницы. Конечно, он будет драться до последнего, когда они придут или она вырвется, но шансов почти нет, кто-нибудь из них обязательно одолеет одинокого обессилевшего человека, попавшего между молотом и наковальней. Вот так всё и закончится...

"Минута слабости? Возьми себя в руки, сопляк! У героев нет времени на слабость! Пускай псина сломает дверь и растерзает монстров. Пусть они жрут друг друга", — ясно произнёс чей-то рассудительный голос в его голове, и Дин едва удержался от того, чтобы не хлопнуть себя по лбу — как эта простая идея не пришла к нему раньше? Оставался, конечно, вопрос, как самому выжить при столкновении, но он готов был рискнуть, перебить как можно больше тварей даже ценой собственной гибели.

В пустом, голом коридоре спрятаться было негде, но, прикинув на глаз размеры двери, Дин решился на радикальные меры. "Ты уверен?" — спросил тот же голос, не принадлежавший никому конкретно, но в течение всей Диновой жизни обретавший интонации то отца, то Сэма, то самого Дина, подсказывавший спасительные выходы, до которых он ни за что бы не додумался, если бы начал размышлять логически. Возможно, верующий человек назвал бы это гласом ангела-хранителя, неверующий — интуицией, Дин же предпочитал не вдаваться в терминологию.

"Нет, — честно ответил он самому себе. — Но меня ждут дома." И изо всех оставшихся сил принялся долбить замок.

Пёс захлёбывался лаем, переходящим в полувой-полустон, слишком похожий на стон человека, которому снится непрерывный, безвыходный кошмар. Дверь сотрясалась под двойными ударами. Петли ходили ходуном. Очень скоро замок превратился в кусок искорёженного металла, готовый вот-вот сорваться с креплений. Тогда Дин, отшвырнув ломик, сорвал его сам, молниеносно распахнул дверь — край её намертво упёрся в боковую стену, как он и рассчитывал, — и, не выпуская из рук холодной дверной скобы, сжался в тесном треугольнике, ограниченном бетонными катетами и железной гипотенузой. Словно и не было в коридоре никакого Дина Винчестера.

Многократно усилившиеся лай и вой, душная вонь грязной псарни и цоканье чудовищных когтей выкатились из-за двери, ураганом промчались мимо и устремились прочь по коридору, где общий гул приблизился настолько, что начал распадаться на отдельные голоса. Судя по моментально умолкшим, а потом возобновившимся в другом, паническом ключе крикам, Диновы преследователи уже заметили нового врага. А враг прекрасно видел их.

Дин даже порадовался тому, что из своего убежища не видит, что за мясорубка там творится.

* * *

Бойня продолжалась целую вечность. Кому-то из монстров удалось ускользнуть из первоначальной кровавой свалки, но адский пёс пустился вдогонку, добивая уцелевших, и его сытое, утробное рычание вместе с душераздирающими воплями жертв долго раздавалось в коридорах, всё удаляясь.

Наконец Дин перевёл дух и взглянул на часы. Полдень. Всего три часа с того момента, как он пересёк границу между проплешиной в лесу, где ветер гонял осиновые листья, и запущенной ветхостью Цитадели. Три часа — а казалось, прошло не меньше суток.

Дневник Синклера приятно оттягивал карман куртки. Стоя за дверью, Дин бегло перелистал его и нашёл на одной из последних, самых истрёпанных страниц две строчки, которые могли вернуть Сэму зрение.

— И это всё? Надо же, как просто.

Он запрокинул голову, упёршись затылком в стену, прикрыл глаза и позволил себе улыбнуться — такая тёплая забрезжила надежда. Но надо было ещё добраться до Бункера. Сэм, наверное, извёлся...

Звуки битвы отдалились на приличное расстояние, и Дин решился покинуть свой угол.

Собачья темница смердела серными испарениями. Пол был исцарапан. В самом тёмном углу то вспыхивала, то гасла синеватая прореха портала размером с грецкий орех — но если в дневничке найдётся заклинание, чтобы расширить её приспособительно для рослого мужчины средних лет...

Дин как раз нащупал нужное заклятье, щурясь и подсвечивая страницу экраном телефона, когда в дальнем конце коридора снова раздалось клацанье когтей, которого он, увлекшись, не расслышал и оглянулся слишком поздно. Псина неслась прямо на него — прозрачный сгусток дрожащего, как мираж, воздуха. Вокруг дымились опалённые руины. Из-под невидимых когтей летела крупнокалиберная деревянная щепа.

Выразившись кратко, но от души, Дин прижал дневник к груди, рыбкой нырнул в портал, и в последнее мгновение почувствовал, как спину словно окатили крутым кипятком. Отчётливо треснула рвущаяся ткань. Ему показалось даже, что побег не удался и псина сейчас затянет его обратно, в своё вонючее, распадающееся логово, но тут он упал, зарывшись лицом и грудью в ворох отвратительно сырой, липкой, холодной, полусгнившей листвы. Ещё долю секунды позади гремел адский лай, но в следующий миг скукожился до писклявого тявканья, которое уже не прекращалось.

Дин медленно поднял голову — тут же остро полыхнуло в шее и плечах, — и смахнул прилипший к лицу лиственный мусор. В двух шагах от него стоял байк Дороти, мокрый, облепленный жёлтыми со рыжим крапом осиновыми листьями (работа дождя и ветра), и возле переднего колеса какая-то невзрачная собачья мелочь, целиком состоящая из дрожащих спичечных ножек, оттопыренных ушей и бестолково вытаращенных глаз, звонко тявкала, приседая от усердия на задние лапы. На столе для пикников лежал замызганный теннисный мячик. Было очень холодно. Дождь почти закончился.

Кое-как, с превеликим трудом, путаясь в листве и одной рукой обнимая драгоценный дневник, Дин сумел подняться на ноги, дрожащие не хуже собачонкиных лапок. Его сильно знобило, голова будто наполнилась горячим свинцом, колокольно вибрирующим от лая. Спина горела от шеи до поясницы. Приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы держать в фокусе мотоцикл, уплывающий куда-то влево. Пока Дин, раскачиваясь, как корабельная мачта в шторм, пытался призвать организм к порядку, из-за чахлых деревьев позади него вышла тучная женщина, похожая на морскую свинку, с ярко-розовым поводком в руке и, уставившись на невесть откуда свалившегося незнакомца, охнула:

— Ваша спина!

— Что? — Он резко обернулся. Увидел розовый поводок сквозь белый туман, заволакивающий глаза. Попытался туман сморгнуть, но не преуспел.

— Вам надо в больницу! И срочно!

— Не надо орать... Не надо в больницу... Надо домой... — Он хотел ещё объяснить, почему непременно надо домой, но язык уже заплетался и ужасно хотелось прилечь и отдохнуть хоть минутку, и чтобы прекратилось наконец это тявканье, и чтобы чёртов туман не слепил глаза...

— Джим! — закричала женщина в сторону. — Джим, иди сюда! Тут какой-то парень сознание потерял!

* * *

К утру, когда Сэм окончательно уверился в том, что с его братом случилось что-то трагическое, окончательное, непоправимое, и задумался над планом побега из Бункера и поисков, успешность которых была бы обратно пропорциональна степени его отчаяния, при живейшем участии Люцифера ("Правильно, пора выйти в этот чужой, шумный, стремительный и враждебный мир! Как думаешь — долго там проживёшь?"), — словом, когда Сэм был готов на всё, лишь бы не вариться в одном соку с изобретательным дьяволом, аварийные лампы Бункера вдруг удивлённо сказали "уурм?" и включился обычный тёплый свет, разогнавший призрачную труппу. Щёлкнул замок. Тяжко загудели ажурные железные ступени в холле.

— Сэмми?

Сидевший в библиотеке Сэм поднял голову и насторожился. Снова глюк? Непохоже. Так произносить его имя умел только подлинный Дин. Было что-то особенное, неповторимое в том, как он произносил эти четыре незамысловатых звука.

— "Дорогая, я дома", — подсказал Люцифер суфлёрским шёпотом и разочарованно добавил: — А я-то надеялся...

— Вот ты где, — с облегчением сказал Дин.

Безошибочно определив направление и расстояние, Сэм встал, молча шагнул ему навстречу и стиснул его в таких сокрушительных объятиях, что пару секунд Дин не мог просипеть даже сигнал SOS. Зато потом, будучи освобождён, задышал громко, с подозрительными грудными всхрипами. От него почему-то веяло аптекой, но Сэм решил отложить выяснение обстоятельств на зрячее "потом".

— Чёрт, Сэмми... Я, конечно, тоже рад тебя видеть, но ты это... полегче, что ли...

— Я думал, ты умер, — признался Сэм.

— В следующий раз облапишь покрепче — и мне точно кранты... Хреново выглядишь, мелкий. Что-то случилось?

Сэм прислушался — но всё было мирно, Люцифер то ли умел молчать не хуже, чем трепаться, то ли и правда ушёл, — и ответил:

— Ничего. Ровным счётом ничего.

От Дина не укрылось это мгновенное сканирование тишины, но он тоже промолчал.

— Хорошие новости, — сказал он, сменив тему. — Я нашёл дневник Катберта. И вот что нам надо сделать...

* * *

Мир оказался набором расплывчатых теней — из-за того, что Дин приглушил свет перед тем, как прочесть контрзаклятие (оно, к счастью, не потребовало даже самого малого кровопролития — только сожжения коварной рукописи и нескольких слов на каком-то особо забористом диалекте, который Дин одолел лишь с третьего захода). Когда же муть прояснилась, Сэм разглядел растопыренную братскую пятерню перед глазами: широкую ладонь, в которой всегда так удобно размещалась рукоять мачете или полуавтоматического кольта; мозоль от спускового крючка на сгибе указательного пальца; сходящиеся и разбегающиеся линии, гадать по которым было бы бессмысленно — так была извилиста Жизнь и загадочно Сердце... Рука качалась вверх-вниз, разрубая воздух, и Сэм подумал — сколько же раз Дин проделывал это движение, пока он был слеп?

— Ну как? — тревожно спросил Дин, вглядываясь в его лицо.

Мелкий смотрел на него так, будто излечился не от слепоты, а от амнезии, — долгим, недоверчивым, изучающим взглядом. Наконец улыбнулся и сказал:

— Оказывается, я так соскучился!

— Надеюсь, обниматься больше не будем?

— Ну, если ты настаиваешь...

— Нет-нет, я просто так сказал. — Дин засмеялся и захлопнул дневник. Погладил гладкую кожу переплёта. — Надо будет изучить эту вещичку. Тут, правда, много чего зашифровано. Возьмёшься?.. Сэм?

Плавающий, слегка косоватый взгляд Сэма блуждал по библиотеке. Все вещи казались знакомыми, но неуловимо изменившимися, будто раньше они тайком отлучались куда-то и вот-вот, за миг до того, как он их увидел, заняли прежние места. И Дин казался знакомым незнакомцем. Каждая его мельчайшая черточка бросалась в глаза. Эта ссадина у виска. И кровоподтёки на руках. И сбоку на шее, над краем растянутого рубашечного ворота, — новёхонькая, профессионально наложенная марлевая повязка...

"Это мой брат. И ему, похоже, здорово досталось." Внешнему Зрячему Сэму приходилось пояснять Слепому Внутреннему, что это за новый мир, вторгшийся в его привычную слепоту.

— Сэмми? Земля вызывает Сэма. Ты что, систему перезагружаешь?

— Там, у Катберта... Сильно пришлось повоевать?

Озадаченный, Дин пожал плечами — и тут же понял, что в ближайшие несколько дней этого лучше не делать.

— Да так, слегка. Представляешь, на том месте, где стоит его развалюха, устроили площадку для пикников! Собачек выгуливают... А сама Цитадель проваливается в какие-то мусорные тартарары вместе со зверинцем. Думаю, моего визита эта хибара не пережила, аннигилировала к чёртовой матери. К Ровене, например.

— Туда ей и дорога.

— Но я, конечно, поспособствовал. Ворвался туда, перерезал всех монстрюг...

— В общем, был Бэтменом?

— Ну да, как-то так.

— Тогда кто тебе шею зацепил?

— Где? — невинно изумился Дин.

Сэм, перегнувшись через стол, оттянул ворот его рубашки. Повязка оказалась обширнее, чем он думал — не заплатка, а целый панцирь. Дин смотрел волком, но не сопротивлялся.

— Переформулирую вопрос, — сказал Сэм. — Кто распахал тебе спину? И, главное, как ты до Бункера добрался в таком состоянии?

Дин вздохнул — кажется, побыть Бэтменом сегодня не удастся. Но про свору тварей, гонявшую его по затхлым лабиринтам, он не расскажет никогда. И про то, как глупо сверзился в паучьи сети, а потом торговался с арахнидом, — тоже. И как чуть не сдался, оказавшись в тупике. Мелкий должен верить, что Дин несгибаем, — пусть он уже далеко не восхищённый малолетка, глядящий на старшего брата как на несокрушимого супергероя из комиксов, но хоть что-то в его мире должно быть незыблемо...

— Распахала — одна шустрая тварь. А до Бункера меня подбросили те же славные мичиганские пухлячки, которые явились на поляну выгулять собачку и заодно отвезли меня в госпиталь. Я бы, в общем, и сам справился, но самому себе штопать спину немного затруднительно... А ты сам чем занимался? В жизни не поверю, что такие синячищи под глазами получились только из-за того, что ты сидел тут целый день и тосковал, как запертый щенок!

Сэм устало улыбнулся.

— А ты поверь.

— Значит, не расскажешь?

— Нечего рассказывать. Честно.

Дин прищурился, откинулся на спинку стула — и, зашипев, моментально выпрямился. Похоже, действие больничных анальгетиков заканчивалось.

— Чёрт, всё забываю про эту хрень...

— Тебе надо отдохнуть, — сочувственно сказал Сэм.

— Тебе тоже. Посмотри на себя в зеркало. — Поднявшись, Дин потрепал его по макушке. На мгновение показалось, что запахло гарью. — А потом съездим к Цитадели. Я там мотоцикл и снарягу оставил...

Он ушёл, сгорбившись и пошатываясь, но всё ещё стараясь делать вид, что под повязкой у него просто пара совершенно безболезненных царапин, и отмахиваясь от Сэма, который всё равно не отстал от него до самой спальни, а потом, сбегав за водой и обезболивающим, вернулся и застал его распластавшимся ничком на кровати, уже спящим.

Тогда Сэм поставил стакан на тумбочку — так, чтобы за ним не пришлось далеко тянуться, — рядом положил таблетки и уже собирался выйти, когда краем глаза увидел своё отражение в зеркале. Пришлось напомнить себе, что этот неблагополучного вида парень с новыми, блестящими, прозревшими глазами — он сам.

"Побриться бы надо", — подумал он, усмехнувшись. Новый знакомый в зеркале усмехнулся тоже. И когда Сэм отвернулся и вышел, тень беса скользнула у него за спиной.