Не хуже жизни (джен)

У всех людей есть то, что делает им больно, и то, от чего становится приятно. Они могут не признаваться в этом, но отрицание не рождает истину. Человек тянется к удовольствию.

А что, если его приносит страдание?

Тогда человек одинаково тянется за девятихвосткой, крестом и стаканом. Наказать, простить, забыть — и всё по кругу. Раздирать, любить, терять. Ненавидеть, восхвалять, не знать себя, других и меры. Так проходит жизнь на границе мира.

Кусочек льда с хрустом треснул, когда Ферар резко сомкнул челюсти при виде проскользнувшей под розоватым льдом широкой тени. Это легко могла быть как рыба, так и хмельная галлюцинация. Или призрак Турмшпильцвайна. К ним время от времени забредали призраки, таскали кашу и сухари. По крайней мере, так утверждал старый Варт после ночных дежурств. Они ему не верили. Когда были трезвыми.

В забитых провиантом повозках, которые Империя отправляла им каждые две недели, никогда не находилось места спирту. Но муж без смекалки не пошел бы на службу Империи. Часовые приспособились скалывать мутный красный лед, намерзавший за ночь на внешней стороне частокола между заставой и проливом, и жевать его. Никто точно не знал, что это такое и почему так щиплет язык, но голову оно просветляло, сердце заставляло биться браво и приглушало шепот с другого берега.

— Там что-то двинулось, — пробормотал Ферар в направлении своего старшего товарища, тощего высокого парня с копной непослушных рыжих кудрей, за которые к нему прицепилось прозвище Рыжий.

— Пусть двигается, — безрадостно откликнулся Рыжий. — Пока на берег не вылезло, проблема не наша.

Ферар шмыгнул носом.

— Я здесь скоро с ума сойду, — пожаловался он. — Везде какие-то шепоты, тени. Каждый день одни и те же лица. От льда горло чешется, а без него жить не хочется…

— Так чего ты сюда стеречь пошел?

Ферару стало неловко под усталым взглядом Рыжего, который слышал похожие исповеди по пять раз на дню.

— Империя маленькая, что ли? Выбрал бы место пообычней, да поближе к дому.

— Деньги хорошие платят, — Ферар помолчал, смущенно затолкал языком осколки за другую щеку. — Ты разве здесь не по той же причине?

Рыжий усмехнулся. Узловатые пальцы прошлись вверх-вниз по пересекающей грудь тетиве длинного лука.

— Здесь никто не трогает, — тихо и неопределенно ответил он, после чего бросил последний взгляд на пролив, развернулся и начал взбираться по каменной насыпи обратно в лагерь.

Он тоже от чего-то страдал, подумал Ферар. Все они предпочли призраков Пустоши чему-то иному. Возможно, страдание не приносит им удовольствия, но они не смогли найти ничего лучше девятихвостки, креста и стакана. Или ничего надежней.

В лагере чувствовалось необычное волнение. Часовые расстелили на земле куртки и одеяла, сформировав широкий круг с небольшим возвышением из составленных вместе ящиков в центре. Места еще пустовали, все толпились вокруг имперского обоза. В этот раз он задержался на целых три дня, но Ферар сомневался, что причина оживления только в прибытии провизии.

— Что происходит? — спросил мужчина, подходя к пересмеивающейся толпе, и поднял взгляд на забитую мешками телегу.

На мешковине сидела девушка, которую Ферар сперва принял за мраморную статую: настолько она казалась бледной. Почти прозрачная тонкая кожа была чуть ли не белее струящегося по ней шелка, белоснежные волосы падали на грудь и скрывали спину, тонкие бледные губы чуть приоткрыты, розовые глаза обрамлены полупрозрачными ресницами, как инеем. Ферар потянулся протереть глаза, чтобы убедиться, что это не новые игры Пустоши с его разумом, но руку сбил дружеский хлопок Рыжего по плечу.

— Никак жизнь налаживается, а? — спросил товарищ с радостным блеском в глазах.

На месте кучера возвышался закутанный в плащ великан. Его лицо терялось в тени капюшона, на перчатках и голенищах сапог блестели золотые ремешки имперской униформы. Но им сейчас мало кто интересовался. Со всех сторон доносилось:

— Не устали с дороги?

— Хотите есть?

— А на сколько вы приехали?

— Вот это подарок от Императора!

— А вы только поете?

— Вам не холодно?

Девушке помогли спуститься на землю целых три пары крепких рук. Толпа увлекла ее за собой к импровизированной сцене, обрадованная тихому обещанию извозчика справиться с разгрузкой самостоятельно.

Часовые расселись вокруг ящиков, словно дети. Все смотрели на шелкового ангела с нетерпением, некоторые — с желанием. Она не переставала улыбаться, медленно поворачивалась, заглядывая в глаза каждому, не пренебрегая ни одним. Когда она села и спустила ноги с края ящика, Ферар понял, что любит её, только её, и что всю свою жизнь ждал этой встречи. Он смотрел на плавные изгибы ее тела и верил, что она принесет ему спасение.

Затем ангел начал петь.

Фасс бросил взгляд на застывшие лица. Где-то в глубине души ему было интересно, на что сейчас смотрели эти люди, и, возможно, он в тайне жалел, что не может видеть того же. Что не способен испытать счастье, читавшееся во влажных глазах и широких улыбках. Вместо ангела и музы Фасс видел на заплесневевших коробках существо в грязном изорванном шелке, чье лицо с каждым пропетым словом становилось все меньше похожим на человеческое: розовые глаза исчезали под полупрозрачной полоской кожи, нос и рот вытягивались в безобразную морду, заострившиеся тонкие частые зубы напоминали одновременно китовый ус и акулью пасть. Густые волосы обращались в жесткие прутья, которые цепляли кожу шеи и спины, обнажая влажное сплетение мышц под ней, похожее на древесные ветви. Оно спустилось на землю и подошло к ближайшему часовому. Тот по-прежнему смотрел перед собой с обожанием, доверчиво тянулся навстречу объятьям. Оно обвило сухой рукой его шею, высунуло длинный язык и склонилось к восхищенному лицу.

Фасс ожидал услышать вопль или хруст, но Оно все делало тихо. Человек закатил глаза, тяжело осел на землю, медленно завалился набок, бессознательным движением сгреб расстеленную под собой куртку, прижал ее к груди и затих с глупой улыбкой. Оно больше не пело, но нежная мелодия продолжалась сама по себе, ни на мгновение не теряя силу. Существо двинулось к следующему зрителю.

Порочный подумал о том, что Оно не забирает их жизни, а значит, можно это использовать. С большим трудом Фасс отвел взгляд от пускавшего в куртку слюни часового и разжал задеревеневшие на рукояти меча пальцы. Он убил двоих имперцев, доставлявших провизию на заставу. Этого должно хватить.

Мужчина быстро пересек пространство до частокола, перебрался через каменную насыпь, спрыгнул к застывшему подо льдом проливу. Символы на шее и плече горели, голова кружилась от предвкушения чего-то, чего он пока не мог понять, губы неслышно двигались, повторяя нашептываемые с другой стороны слова. В чем бы ни заключалась его цель, она была здесь.

Фасс сделал шесть шагов к другому берегу. На седьмом раздался треск, и мужчина провалился под лед.

Как оказалось, жить в неживом теле нелегко.

Из Академии Морген знал кое-что о смерти, поэтому заставлял себя дышать и, с горем пополам, пить лимонную настойку, чтобы не дать телу разрушиться раньше времени. Вновь запустить сердце одной силой воли юноша не мог, но постоянное движение позволило ему избежать окоченения. Несколько дней на полу дешевой комнаты постоялого двора в клетке из собственной плоти были сейчас недопустимой роскошью.

Чтобы сберечься от солнца и влаги, Морген обзавелся матерчатой маской, накидкой с глубоким капюшоном и черными кожаными перчатками. Пожелтевшие вскоре глаза, севший голос и стойкий запах спирта дополняли бандитский образ.

Моргену больше не нужно было есть и спать, не было фургона, который бы его тормозил, но выяснение дороги, постоянные остановки для смены бинтов, укрытия от непогоды, которая теперь могла привести к катастрофическим последствиям, и улаживания прочих проблем нового тела растянули путь до заставы на неделю и два дня. Фассу потребовалось на день меньше.

На заставе юношу встретили распахнутые ворота и пустые посты. Всю дорогу он думал о том, что будет делать, если не успеет, и сейчас, въезжая в омертвевший лагерь, не мог вспомнить ни одного своего решения. Если оно вообще было.

Конь затоптался перед препятствием, которое Морген заметил не сразу: закутанный в пыльное пальто часовой, спавший прямо на земле с беззаботной, почти детской улыбкой. Юноша спешился, оставил коня без привязи и медленно пошел к центру лагеря через коридор палаток. Там он увидел остальных солдат, свернувшихся на земле вокруг наспех сооруженной сцены поодиночке, в обнимку или небольшими группами, все с тем же умиротворенным выражением лица. Но его внимание привлекли не они, а то, что сидело на сцене.

Морген узнал Её по шелковому платью, ожерелью из птичьих костей и чувству спокойствия, которым наполняла Её песня. Она нежно перебирала кудрявые волосы заснувшего на Её коленях часового. Слепое существо цвета мрамора и дерева, чудовище, казавшееся таким прекрасным, завлекавшее людей мелодичным голосом и паразитирующее затем на них, питающееся их чувствами и кровью — перед Моргеном сидела сирена.

Уголки Её пасти дрогнули в попытке улыбнуться.

—Наше существование так же реально, как и существование душ, подобных твоему другу, — ответила Она на мысли юноши, не поднимая головы. — Насколько же велика сила Судьбы, что даже твоя смерть не способна помешать ее замыслу, — добавила Она с восхищением и горечью.

Морген наполнил легкие воздухом.

— Где Фасс?

Ослабевающий с каждым днем голос. Юноша гадал, как скоро не сможет говорить совсем.

Она осторожно убрала голову часового с коленей, спустилась на утоптанную землю, подошла к Моргену и положила руку на его плечо. Ему казалось странным отсутствие отвращения и желания оттолкнуть Её. Юноша позволил Ей снять капюшон, опустить маску, дотронуться до его потрескавшихся губ и припухшей щеки.

— Закрой глаза, — прошептала Она.

Он подчинился. Рука скользнула к его шее, подушечки пальцев обвели пожелтевшие следы синяков, ногти царапнули куртку, ладонь прислонилась к сердцу. Он почувствовал поцелуй, человеческий и теплый. Впервые за время погони за Фассом к нему пришло осознание того, что куда бы он ни шел, это его последний путь. Без возможности вернуться назад.

— Морген, мне очень жаль, что Судьба избрала тебя, — произнесла Она и отступила. — Но мы не можем изменить того, кем родились.

Юноша устало улыбнулся.

— Многие мечтают быть избранными. Кого из нас двоих ты на самом деле жалеешь?

Сирена подняла руку, указывая в сторону пролива. Морген чувствовал Её боль, желание сбежать, страх и одновременно силу, наслаждаться которой она не хотела, но не могла перестать.

— Он провалился под лёд. Если ты не поможешь ему, то на другой берег выйдет не тот, кого ты знал.

— Я должен нырнуть за ним? — спросил юноша, мысленно прикидывая, переживут ли такое свитки.

— Ты должен его найти.

У пролива есть дно, ведь так? Иначе как бы он смог наполниться водой? У пролива должно быть дно, берега, поверхность, течение… однако Фасс продолжал тонуть. Он чувствовал, как кипит вода у рун на шее и у ножен, как воздух устремляется вверх, он ощущал свою тяжесть. Солнечный свет больше не достигал его, либо из-за глубины, либо из-за того, что на поверхности наступила ночь. Он не знал, сколько времени находится здесь, но у пролива должно быть дно, и когда он его достигнет, то поймет, что делать дальше.

Пространство вокруг казалось Фассу странно пустым и оттого обширным. Причину он нашел не сразу: отсутствие голоса Хозяина. Впервые за долгое время невидимый наблюдатель исчез совсем, и мужчина понял, что растерян. Никто не нашептывал ему, как сладка чужая кровь, как удобно лежит в ладони рукоять меча, никто не напоминал, кем он стал, и оттого не нужно было никому противостоять. Все равно, что перетягивать канат и вдруг почувствовать, как с другой стороны его больше никто не держит.

Не зная, что делать, и чувствуя жар на бедре, мужчина вынул из ножен меч. Сталь не любила его кровь, называла безвкусной, никогда ей не напивалась. Но сейчас она требовала именно ее.

— Ко всякой двери нужен ключ, и ключ этой — в крови. Многие пытались ее открыть. Но откроешь ты.

Он порезал ладонь, почувствовал, как вода становится теплее от текущего в его венах проклятья. Затем его ноги уперлись в выстланный белой плиткой пол, настолько неожиданно, что Фасс чуть не потерял равновесие. Зал с мечущимся под сводом светом и заполненным углями спиральным желобом. Тот, что он так хорошо знал и так же сильно ненавидел. Тот, что на самом деле не был ни залом, ни пещерой. Тот, что постоянно с ним говорил, следил, его создатель, который сейчас отчего-то не замечал его присутствия.

Мужчина переступил через холодные угли, подошел к безжизненной жаровне, краем глаза обвел чернеющие пропасти витражных окон, опустил взгляд на запачканные копотью бронзовые стенки чаши. Обычно руны на них рассказывали о жизни человека, который в них всматривался. Но символы перед Фассом были высечены не для него. Нигде среди них не было имени молодого любителя книг и историй об исчезнувших королевствах, но мужчина знал, что это предложение для Моргена. Контракт, который оставалось лишь подписать.

Почему Фасс его видел? И к тому же, какой смысл в контракте, который уже невозможно заключить? Если только Морген не сделал этого перед смертью… но Порочный почувствовал бы, что мальчишка уже не мертв, когда стискивал его горло.

— Он был здесь и отверг предложение, — шепнула сталь. — Трижды Моргена пытались сломить. Дважды ты его вытаскивал, но в последний раз, — в ее голосе послышалась усмешка, — даже не попробовал.

Фасса заполнили гнев и скорбь. Он уставился на тусклое лезвие. И не ответил.

— Знаешь, — продолжила сталь, — он всё же успел написать на тебе полагающуюся ему часть. Не такой бесполезный, каким казался, как ты считаешь?

— Ты сказала, что моя кровь откроет дверь.

— Она открыла. Так ты попал сюда.

— Я шел в Турмшпильцвайн.

— Я привела тебя туда, куда должна была. Дальше тебя поведет кто-то другой.

Фасс раздраженно вздохнул.

— Я устал от загадок. О ком ты говоришь?

— Мне не известно, кто это будет, — ответила сталь безразлично. — Я всего лишь один из инструментов пророчества. Как и ты.

Мужчина снова посмотрел на чашу. О какой части своей жизни мог сожалеть Морген? Возможно, о той, где повстречал Порочного.

Центральный символ на дне жаровни неожиданно вспыхнул, охваченный огнем. Следом за ним, по спирали, начали зажигаться остальные; свет расходился все шире, хлынул в желоб в полу, один за другим наполнил окна. Фасс отступил от центра площади. Его сердце забилось чаще в предвкушении чего-то… чего-то… что должно быть у воды.

Мужчина сорвался с места, кинулся в лабиринт улиц, точно зная, за какими поворотами путь к берегу, пересек пустошь пепельного песка и замер перед черными волнами. У его ног лежал Морген: промокший насквозь, бледный, такой же, каким Фасс нашел его в лесу. Только на этот раз глаза юноши были широко открыты и полны изумления.

— Фасс!

Морген вскочил, но непослушное тело подвело, свалив его обратно на песок. Юноша завозился, с трудом сел, стер налипшие на губы песчинки тыльной стороной ладони.

— Фасс, послушай, мне нужно столько сказать, — воздух заканчивался слишком быстро, голос был чересчур сиплым, но юноша продолжал выталкивать из себя слова. Было слишком страшно не успеть договорить. — Я взял твой меч, но не для себя. Она, муза, сказала, что через него я узнаю, как тебе помочь. Что он расскажет больше о тебе, твое прошлое. Я не хотел умирать, это вышло по глупости. Но я успел узнать, увидеть: плачущий солдат в горящем городе. И я видел тебя, здесь. Когда ты… когда тебя делали. Ты сказал что-то про Кайрен. Я не уверен, что это. Ты помнишь?

Морген не сводил с товарища лихорадочно блестевших глаз. Фасс видел в них нетерпение, желание помочь, радость и вместе с тем страх. Он видел одержимость: идеей, им, демоном. Как давно Морген стал таким? Или в нем это было всегда?

— Ты умер, — тихо произнес мужчина.

Он все еще помнил обожженную рану, безвольно опущенную голову, тишину, настолько же несовместимую с мальчишкой, как масло с водой.

Юноша с грустной улыбкой опустил взгляд.

— Да… я не знаю, как это объяснить. Мое тело умерло, не спросив меня, ха-ха. А я вот в него вернулся.

Морген поправил задравшийся рукав, снова посмотрел снизу вверх на мужчину.

— Но это сейчас не имеет значения. Я думаю, что тот солдат в городе — это ты. Но почему ты плакал? И что такое или кто такой Кайрен?

— Кайрен… — рассеянно повторил Фасс.

Символы на его теле отозвались волной жара и боли, голову наполнила тяжесть произнесенной когда-то клятвы.

— Это… имя.

— Имя? — взволнованно переспросил юноша, пододвигаясь ближе. — Чье?

— Моего короля.

За спиной Моргена раздался оглушительный треск. Обернувшись, юноша увидел, как одна из бесформенных колонн, подпиравших обсидиановый свод, покрывается трещинами. Она медленно стала проседать, крениться; из трещин сочился густой деготь, который, попадая на поверхность воды, растекался по ней, сковывал и поедал волны. Падая, колонна задела соседнюю, начав цепную реакцию.

— На нас рухнет потолок, — прошептал Морген, не в силах отвести взгляда от медленного разрушения этих казавшихся вечными титанических изваяний.

Фасс схватил его за грудки, поднял с земли, тряхнул, чтобы привести в себя, заставил смотреть в глаза.

— Нам нужно выбраться отсюда, — произнес он своим извечно холодным голосом. — Ты знаешь, как это сделать?

Морген открыл было рот, чтобы признаться, что он даже не знает, что это за место, и считал его плодом своего воображения, личной галлюцинацией, что не понимает, как они с Фассом оказались здесь одновременно, но его прервал наполнивший зал рев. Разъяренные воды боролись против смоляного плена: они бились, сворачивались в воронки в попытке погрести оковы на дне, взметались в волны, которые сбивали новые колонны, врезались друг в друга и неконтролируемым вихрем неслись к берегу. Фасс сделал шаг назад, по-прежнему не отпуская товарища.

— Ты можешь бежать?

— Не быстро, — все так же тихо признался Морген.

Меч с щелчком вошел обратно в ножны, Фасс перекинул юношу через плечо и бросился обратно к домам. Морген наблюдал за тем, как вода смешивается с дегтем, волны застывают в гротескных скульптурах, которые тут же переламываются и разрываются изнутри, чтобы поток смог продолжить свое наступление. Хаос дополняли сходившие с ума солнечные лучи, отскакивавшие от вод в лихорадочном танце света и тени.

Плитка на центральной площади вздыбилась и раскололась, шипящие угли застряли между керамических зубьев. Фасс выровнял накренившуюся чашу ударом ноги.

— Ты заключил контракт? — холодно спросил он через плечо.

Морген замотал головой.

— Нет. Не думаю. Я не согласился.

Фасс поставил его на землю, указал на рябящие от жара руны в чаше.

— Там написано о тебе. Почему?

— Я уже был здесь, я же говорил. Осталось, видимо.

— Ты знаешь, где мы?

Морген беспомощно развел руками.

— Я думал, что это мои бредовые сны!

— Это демон.

— Что?

Фасс резко дернул юношу в сторону, спасая от рухнувшего с потолка обломка камня. Глаза мужчины мерцали, в мечущемся свете казалось, что он сам на грани безумия, несмотря на ровную беспристрастную интонацию его голоса.

— Это место называют Зеркальным храмом, потому что в нем люди, которые хотят заключить контракт, видят отражение своей жизни. Здесь — рунами в чаше. Это сердце Хоз… демона, у каждого из них оно разное, но демоны никогда никому не показывают чужое отражение. Почему-то я увидел твоё. И до твоего появление это место было пустым, как будто он спал. С тех пор, как я провалился, его голоса не слышно. Как если бы он сейчас смотрел на тебя, а не на меня.

Морген отчаянно пытался угнаться за мыслями товарища.

— Ты думаешь, это как-то связано с разрушением? — кивнул он на безумие у берега.

— Я не знаю. Но это может быть связано с тем, как уйти. Как ты сейчас попал сюда?

— Нашел место, где ты провалился под лед, и прыгнул. Я видел музу. Она сказала, что я должен тебе помочь, но как?

Морген смотрел на Фасса в надежде получить ответ, но мужчина только сжал зубы. Витражи в зданиях вокруг со звоном лопались, стены домов трескались и стонали, рев воды нарастал. Они оба понимали, что не могут исчезнуть здесь, на пороге цели.

— Эх, всему вас приходится учить, — раздался рядом знакомый насмешливый голос.

Их схватили за руки, между курток протиснулась рыжая рогатая голова.

— Пошли уже! — бодро воскликнул Арт и прижал их ладони к раскаленной бронзе.

Руку пронзило болью, но прежде, чем Морген успел закричать, площадь поглотил пенящийся смоляной хаос, оставивший за собой лишь холодную позолоченную тьму.