Аргус (джен)

В Большом Лондоне жара и духота, асфальт ощутимо печет сквозь подошвы, солнце колышется в мареве горячего воздуха, на него не больно смотреть сквозь ресницы. Иду, бритоголовый, весь в белом: маечка-безрукавка, легкие брюки, на кроссовках найковская галка единственным черным пятном. Брательник Шварца, у обоих рост шесть футов два дюйма. Девчонки оборачиваются вслед и видят на пояснице, в аккурат над треугольником меж рельефных ягодиц, наш славный Юнион Джек. Судя по всему, место над флагом зарезервировано под цифры номера — маечка похожа на баскетбольную, хотя не поручусь. Классная атласная маечка, и старина Джек в аккурат на своем месте, как в жизни: вцепился и завис над жопой. Эх, «империя, над которой не заходит солнце» на американских задворках... Фигли пялитесь, мочалки, вот такой я патриот, Боже милостивый, королеву храни, и вообще правь, Британия, морями!

Киоск прессы как чайный клипер под всеми парусами, до верхнего ряда журналов не меньше десяти футов, киоскер их располагает покрасивее, орудуя специальным крюком. Среди пестрых обложек витринка с двумя десятками солнечных очков, цепляю на нос зеркальные «яйца», смотрись и легилементь свою рожу, гадский Дамблдор! Есть очки почти не затемненные, с желтым оттенком — в кино такие зачем-то надевают копы для тренировочной стрельбы. Спросил. Оказывается, поляризационные, должны избавлять от бликов на полированных поверхностях. Продавец взял две пары, сложил — нормальная прозрачность. Стал поворачивать стекла относительно друг друга, изображение начало темнеть и, когда стекло повернулось под девяносто, пропало совсем. Не знаю, что этим доказано — школьные знания о поляризованном свете у меня позорно смутные, — но показалось интересно, купил обе пары и еще одни зеркальные в золоченой «профессорской» оправе.

Вообще-то я иду на Брик Лейн ⁽¹⁾. Знаю, что поздно и все хорошее раскупили, но мне нужен откровенный металлолом, который найдется в любое время. Для кентавров, ага. Нет, не жаба. Просто помню, что каждый томагавк, расколовший череп бледнолицего, был перед этим выменян на шкурки опять же у бледнолицых.

Поспеваю на блошинку к шапочному разбору: задержавшиеся продавцы складывают навесы и столики, грузятся в обшарпанные семейные пикапы. Мимоходом покупаю рюкзак, неудачно переночевавший у костра — лямки целы, прожженные дыры маленькие и в верхней части, авось не сразу расползется... А вот и мой поставщик, грузит железяки в тележку из супермаркета. Товар что надо, явно со свалки. Сразу откладываю ровно обрезанный кусок рельса, такой и в моем хозяйстве пригодится. Зачем, зачем... Кто не знает, тому и не надо! В тряпочке колюще-режущие предметы: лысые напильники (в сторону, не нужны), половинки ножниц, ржавые кухонные ножи из углеродистой стали. Мне б такую добычу в приютские годы — озолотился бы! Ножницы починить, ножи почистить-наточить, сколы на рукоятках подровнять, пройтись шкуркой-нулевкой... Поручу своим бандитам, пускай кентавры видят товар лицом.

Поставщик молча переминается с ноги на ногу, сербая набежавшими слюнями: оптовый покупатель! Тут пахнет не кружкой пива, а бутылкой крепкого!

Добавляю в коллекцию две арматурины дюймовой толщины и кивком приглашаю поставщика оценить. Увы, не угадал я его мысли. Ошибочно оценил фантазию чмошника, ворующего тележки из супермаркета.

— Сто фунтов! — объявляет он, зажмурившись от наглости.

Ясно, концепция меняется. Я богатый турист, который родился и жил, чтобы сегодня меня кинул сей достойный джентльмен.

Брезгливо подняв грязноватую рельсину двумя пальцами, сую в рюкзак, высыпаю следом ножи-ножницы, тряпочкой вытираю руки и объявляю, пристукивая по ладони сподручной арматуриной:

— Пятьдесят пенни.

— Семисьтри! — отчаянным голосом выпаливает фантазер. Видно, правда надо.

— По рукам!

Не торопясь отсчитываю новенький семиугольный пятидесятипенсовик, два десюнчика и старый шиллинг, который еще принимают по стоимости пять пенни.

— А начал бы с десятки, я бы и пять фунтов дал.

— Маму свою учи, джок!⁽²⁾ — огрызается олух.

Я, что ли, говорю с шотландским акцентом?

* * *

На витрине известной всей Магбритании дровяной лавки все та же палочка черного дерева, что и восемьдесят лет назад. Я давно перестал ее замечать, как мух над Хагридом. Но забвение, смахнув прошедшие годы, склеило одиннадцатый год с девяносто первым, и сейчас взгляд цепляется за сеточку трещин на некогда безупречном лаке, замечает в складках выцветшей пыльной подушечки тонкие полосы прежней ярко-вишневой окраски. Под сердцем щекотно, как будто пришел сюда первый раз в жизни, и сейчас, вот сейчас добьюсь окончательной ясности: маг я или отброс волшебного мира.

Возможно, где-то в олливандеровских закромах до сих пор лежат палочки, давшие на меня отклик. Хотя самая мне подходящая едва ли дожила до нынешних дней: палочка навыворот, кость дракона с сердцевиной из растения — ядовитой тентакулы. Посейчас помню ее кожей.

У старого Джербольда, деда нынешнего хозяина, она была приблудной. Из рук у меня рвал: ошибка, неудачный опыт ученика, отвечать за него не могу и не продам. Но именно с ней я зажег Люмос! Две другие только теплели в руке и выстреливали робкой искрой.

Нас обоих тогда переклинило. Я по-приютски — на пол, хабар к животу, коленки к груди, лицом в коленки. (Еще полезно спиной к стене, чтоб не настучали по почкам, но в тот раз не удалось). И пускай пинает, не такое терпели! Он правда пнул раза. А Тот, с золотыми пуговками, кто рассказывал, как папаша со всей христианской кротостью выбивал меня из матери сапогами, цыкнул зубом, и Джербольд порскнул, как малек, спину согнул по-лакейски. Чувствую, приподымает меня неведомая сила. Встряхнула, я расслабился, чуть в штаны не навалил. Палочка и выпала. А ведь меня двое шестнадцатилетних не могли разогнуть.

Уже через час я получил свою первую палочку: сосна, пять футов, сердцевина отсутствует за ненадобностью, а есть поперечина, тряпку наматывать. А насчет волшебной мистер Золотые Пуговки сказал, баловство. Продержи я Люмос хотя бы минуту, был бы предмет для обсуждения, но мой огонек и пяти секунд не горел ровно: вспыхивал и сразу начинал угасать. Довольствуйся тем, что имеешь, тебе сейчас позавидовал бы весь приют, сказал мистер Золотые Пуговки. И был прав, но детям всегда хочется больше.

Колпаки и пепельницы,

Я был рождён, но не воспитан,

Большое колесо, чёрный космос,

Старался изо всех сил, но этого не оценили.

Ад так близко от рая,

Ад так близко от рая ⁽³⁾.

Гаррик Олливандер давно меня заметил, моргает за пыльной витриной.

Вхожу. Кривит губу:

— Чтэ нада?

Я бываю у него чаще, чем любой волшебник — привожу сломавших палочки учеников. При детях Гаррик старается не собачиться, поддерживая реноме безобидного сумасшедшего. Предложит мне подождать на улице, пока волшебники разбираются с волшебными делами, я отвечу, что не имею права оставлять подопечного с кем попало. При наших отношениях это даже не обмен булавочными уколами, а щекотка перышками.

Сейчас громоотвода нет, и я, не давая Гаррику распалиться, выкладываю на прилавок отмытые останки палочки, найденной в куртке покойника, и требование на экспертизу. По контракту Олливандеров с Министерством писулька обязательна к исполнению, но Гаррик ерепенится:

— Зайди через две недели.

Выхватываю у него из-за уха перо, надписываю: «Cito»⁽⁴⁾.

— Ты только что надписал!

Я и требование только что составил, специально гонял в Хогвартс за бланком и своей печатью управляющего.

— Хочешь оспорить?

Гаррик пыхтит, краснеет... И, сцапав подлежащую экспертизе палочку, удаляется в логово.

Дела у него плохи. Пыльная витрина сообщает всему Косому переулку, что палкодел экономит на мойщике, скатываться ниже — некуда. А моя жалоба автоматически приостановит выплату министерской субсидии за следилки на ученических палочках. Стоит заметить, что до меня это дошло уже после того, как Гаррик сдулся. Он лучше меня знает мои возможности — не все, разумеется, а применительно к вопросу, чем Аргус Ворюга может навредить Гаррику Олливандеру. По тем ощущениям, которые неплохо заменяют мне смытую память, я против него не злоумышляю. А вот папку с его кляузами Дедал раскопал не далее пяти минут назад, когда я писал требование. Беспомощно, леди и джентльмены. «Сквиб, именующий себя Ворюгой... Доколе Администрация будет доверять сопровождение Будущего Магической Британии Сомнительным Личностям» — все с прописной буквы...

Как не сложились у меня отношения с Джербольдом, так неприязнь и передалась по эстафете. Впрочем, отца Гаррика я знал только по именной табличке в зале наград. Ближе к концу Великой войны скупые как монахи выпускники Райвенкло заказали мне дополнить табличку эпитафией, и я выгравировал под списком квиддичных и учебных достижений мелкими теснящимися буквами: «01.XII.1917 Джервейс Джерейнт Олливандер погиб в Бурлонском лесу,⁽⁵⁾ спасая от уничтожения рунную березу». А в лавке Джербольда завелся мелкий организм, цеплявшийся за дедову штанину.

Не имею оснований утверждать, что уже с такого возраста Гаррика специально науськивали против меня. Ведь с тем же результатом он мог просто подражать деду в меру своих возможностей. Факт тот, что из лавки я уходил в оплеванных штанах, и это был не самый великий ущерб. Джербольд Олливандер плевал мне в душу.

Раз в квартал, отвозя отчетность в Департамент, я заглядывал к нему и попусту убивал время, уговаривая подобрать мне палочку. Если бы разговор шел начистоту, то я бы сказал: «Продай мне Палочку Навыворот, и дело с концом. Потому что для меня она несравнимо лучше той сотни твоих поделок, которые я успел попробовать». — «Ты мал и не осознаешь последствий, — ответил бы Джербольд. — Это ведь не просто еще одна сильная палочка. Это идея! Если палочка навыворот сильнее традиционных палочек, то искусство, которому посвятил себя я и поколения моих предков, было одной огромной ошибкой!».

Самый известный артефактор магической Британии боялся мальчишку-сквиба. Я был живой бомбой, шипящей подожженным фитилем под вековой репутаций его семьи.

Крепись, не оглядывайся,

Ты знаешь, что мы выше, мы выше этого.

Потерянные и выброшенные,

Ты знаешь, что мы выше, мы выше этого.

Гаррик возвращается бледный от гнева, седые волосы торчат протуберанцами. Швыряет на прилавок палочку и вкривь и вкось исписанный пергамент с заключением.

— Подавись! Все неймется тебе!

С чего взбеленился?.. Разбираю небрежный почерк.

— Мистер Олливандер, боюсь, я неправильно понимаю. Аксон — это же нерв?

— Ты смеешь притворяться?!

— Держите себя в руках, мистер Олливандер! Я отдал палочку на экспертизу, потому что не знаю о ней ничего! Хотите, принесу Непреложный?

Гаррик недоверчиво пыхтит. Непреложный обет сквиба — это зрелищно. Волшебник платит за нарушение магией, сквиб умирает на месте.

— Обойдемся, — сбавляет тон. — Да, эта палочка — не что иное как аксон, нервное окончание! Причем отрезана от тонкого конца, где аксон начинает ветвиться. Я не представляю размеров монстра с нервами толщиной в дюйм.

— Гигантский кальмар?

— Или кракен... Еще одна Палочка Навыворот. Сердцевина — тентакула, как у ТОЙ.

— Где такие делают?

— Знаю, где не делают. Европу и весь англосаксонский мир исключаю: у нас нет подобных зелий для обработки животного сырья. Заметь, на нее воздействовали какими-то сильными кислотами, а поверхность даже не размягчилась.

— А по моим ощущениям...

— Шлюхам расскажешь про свои ощущения! — рявкает Гаррик. — От кислоты органика рыхлая, склизкая. А тут поверхность упругая и прочная, как обработанная кожа. Так и было задумано... Тентакула давно окультурена, выращивается по всему миру, кроме Африки... Нет, в Северной Африке тоже выращивается. Считай, полмира исключили, осталось поискать мастера в другой половине. Я бы начал с тех народов, которые считают домом океан. Всякие полинезии-микронезии и прочие таити. Или у русских. Терра Инкогнита — побережье Северного Ледовитого океана. Мордред знает, что там творится, но люди живут, и чуть ли не каждый второй шаман.

— Спасибо.

— Обращайся. Требование свое оставь, мне по нему оплатят экспертизу.

— Сколько?

— Как обычно, пять «галек».

Отсчитываю десять и забираю пергамент.

— Тебя тут не было, — резюмирует Гаррик.

— Был, соседи же видели, что я заходил к старому знакомому узнать как дела и посетить сортир.

— Да, с этим в Косом проблемы. Приспичит, добежишь до «Дырявого котла», а Том не пускает, пока не закажешь выпивку... — Гаррик ненадолго задумывается, и его нервное лицо со скорбно опущенными уголками губ озаряет улыбка:

— А ты струхнул, Аргус! Струхну-ул! Испугался, что пошлют искать мастера в этом... Magadane?.. Название, кстати, с намеком на магию.

Покаянно опускаю голову. Гаррик торжествует: нащупал слабое место сквибяры! И тут я, подлец, пользуюсь моментом:

— Та палочка цела?

— Разумеется. Дед ее ненавидел, но разве он мог уничтожить память о сыне?!

Вот и «неудачный опыт ученика». У меня все склеивается, как разбитая чашка под Репаро. Блестящий выпускник факультета умников бросил семейное дело и уехал за Канал. Потому что хотел делать палочки по-своему, а отец запрещал. Сам ли хлопнул дверью, или Джербольд выставил упрямца, теперь уже неважно. Неудобный гений погиб, дело унаследовал воспитанный в повиновении бездарь. «В какой руке держите палочку?». А пох, дяденька, она ж цилиндрическая. «Гибкая», «хлесткая», «жесткая». Эй, мы тут, на минуточку, не рыбу удим, а в воздухе махать — любая палка не прогнется. «Не волшебник выбирает палочку, а палочка выбирает волшебника!». Дяденька, а вы тут зачем? Позовите настоящего артефактора, а то я за..усь ждать, пока палочка меня выберет.

— Гаррик!

— Ну, что еще тебе, сквибяра?!

— А рунная береза, она действительно редкая?

— Очень! Все известные экземпляры встречаются только в сагах и прочих висах. Скандинавский фольклор. Скорее всего, имелись в виду северные карликовые березы, они же крученые, при желании усмотришь хоть руны, хоть иероглифы китайские... Это райвенкловцы придумали, что отец березу спасал. Не писать же: «Олух решил проветриться после работы и прямо с магического Монмартра аппарировал в знакомый тихий лес, где по случаю бились сто тысяч солдат с пушками и танками».

— Мать рассказала?

— Ага... Сплетницы разное говорят, так знай: ни дед меня не отбирал у маглы, ни она меня не подбросила под дверь. Полюбовно договорились: ей тяжело со мной, деду наследник нужен... Она потом вышла за сенегальского стрелка. Черный как вакса, и тоже оказался колдуном.

— Значит, что-то в ней было, на что западали волшебники.

— В ней было всё! — Гаррик задирает лицо со старческими вареными глазами, не давая пролиться слезам, и неожиданно предлагает:

— А хочешь попробовать ЕЁ?

— Конечно!

Он выходит и сразу возвращается с палочкой, не потратив на поиски ни минуты.

Усмехается:

— Попробуй, коль хочешь...

Палочка моей мечты не отзывается. Холодная. Швабра, и то приятнее лежит в руке.

— Она умерла, — со смесью печали и торжества говорит Гаррик. — И все палочки навыворот, которые тайком создавал дед, умерли одна за другой. Пять, много семь лет могущества, потом быстрое угасание... Скажи мне, сквибяра, стоило ли платить за такой результат жизнью моего отца, счастьем моей матери, моим детством и не дожитыми годами деда?

В голове моей ноет гитара, но петь сейчас кажется неуместным, и я читаю, как стихи:

Всю жизнь мне говорили, что я стану никем.

Ну, я уже кое-кто.

И лучше я буду заблудшим,

Чем никем ни для кого.

* * *

Разбередил мне душу старик. Опустившийся старик с каймой под ногтями, которого я помню маленьким ребенком. Иду, задираю голову, в носу щиплет от слез. Мантию я надел еще в «Дырявом котле», чтоб не выделяться, но мимикрировать под прохожих с моей фигурой и полированной башкой — дохлый номер. Колпак не надену. Купить цилиндр? Или котелок, как у Фаджа? Завтра посоветуюсь с миссис Твилфитт, лучше нее никто не подскажет. А сейчас домой, домой! Спрятаться ото всех и смотреть, как солнце ныряет в щетку Запретного леса. Даже знаю, где спрячусь.

На Западной стене замка, в стрелковой башенке с рухнувшими давным-давно перекрытиями, мы с Дедкой на глазок разметили олимпийский склад. Еще не видел, что там парни понастроили, а по проекту авангардно должно получиться: сплошной стеллаж спиралью по стенам, на девять ярдов в высоту, посередине винтовая лестница.

Другое дело, что в этой конструкции с самого начала чувствовалась незавершенность. Лестницы не должны кончаться ничем. Они должны вести и приводить. Но эта лестница, если ее продолжить еще на виток, уперлась бы в коническую крышу башенки.

Сейчас я сообразил, что это просто здорово! Заменю ряд черепичин на стекла, и будет круговой обзор. Как у командира в танке. Каждый попаданец должен приварить командирскую башенку к автомату Калашникова, чтобы перепить Высоцкого. С магией моих бандитов застеклить башенку плевое дело. Насчет автомата стоит пошустрить — будет оружие последнего шанса против палконосцев. А перепью мадам Хуч. Скорее, она меня, но жалеть не буду. В питии с дамой важен процесс, а не кто первый сломается.

Стоп, а почему вообще я иду по Косому вместо того, чтобы позвать Дедала и вернуться домой? Потому что ноги несут в Гринготс, объясняться с Чумой. Лавка Гаррика в сотне шагов от банка, и половину я уже прошел.

За Чумой по ассоциации выдергиваются Кунгурские слизнячки, и к горлу подступает тошнота.

Может, ну его?

С этой мыслью я и вхожу в ворота с назидательным стишком.

* * *

Чуму перехватываю в шаге от выхода: я открыл дверь кабинета, а он тут как тут, ловит ускользнувшую ручку. Деловит, как навозный жук, целеустремлен, как нюхлер.

— Дербаним выморочный сейф, старинный. Хочешь поучаствовать?

По физиономии видно, что предложил из вежливости, ожидая, что я из вежливости откажусь.

— Конечно, хочу!

Я ж приютский, невоспитанный.

Чума перебирает ногами на месте, в мечтах уже грабит пещеру Али-Бабы.

— А-а, муфель тебе в печенку... Но там же наличные нужны! У тебя хоть ключ с собой?

Предъявлять кошель с двумя десятками «галек» глупо, нужны суммы другого порядка. А где ключ, я просто не знаю.

Качаю головой, на Чуму жутко смотреть. Куда там тихо скончавшемуся с голода Буриданову ослу, тут страсти рвут на конфетти простую гоблинскую душу! Старинный сейф! Нажива! Добрые отношения со мной, неоднократная нажива! Должностные обязанности, основа основ для наживы!

С бесконечной тоской на физиономии Чума открывает вмурованный в стену сейф, выдвигает ящичек с плотно лежащими в деревянных гнездах ключами и без заминки выбирает нужный.

— Это твой ключ. Ты с ним пришел. Ты не видел, как я открывал этот ящик!

Интрига в том, что официальная выдача ключа взамен утерянного требует заявления, двух свидетелей, подтверждения личности по крови, и занимает минут сорок.

— А я и не мог видеть. Я... Резьбу рассматривал, — отхожу к столу, приглядываюсь... Ба! А я считал, что здесь орнамент из желудей!

— Старинный обычай, — ухмыляется Чума. — Погремушки врагов съедали, мошонку высушивали горячим песком, она маленькая становилась. Потом набьют сухим мхом, и получается бомбошка. Кто к абажуру их пришивал, кто к шторам. Для уюта.

Вопрос решен, Чума само благодушие. Дергает шнурок звонка (с бомбошкой. Присматриваться у меня нет никакого желания), командует явившемуся клерку:

— Отвезешь клиента к его сейфу, потом к шестьдесят восьмому.

И — мне:

— Поторопись, ждать никто не будет!

Выходим вместе, Чума вскакивает в тележку, и только его и видели. А мой Панч⁽⁶⁾ втыкает первую скорость и наслаждается подземными пейзажами. Показываю намародеренный у Твилфитта и Таттинга шелковый платок:

— Он твой, если успеем.

Шестьдесят восьмой — сейф из первой сотни, с которой начинался Гринготтс, сейчас и пуговица из него раритет.

— Настоящий акромантуловый? Не Китай? — деловито уточняет Панч и врубает пятую.

Встречный поток воздуха вышибает слезу, тележку мотает на поворотах. Сажусь пониже, чтобы сместить центр тяжести, а то с моей массой недолго и улететь. Панч оглядывается с торжествующим видом — привык, что клиентов укачивает уже на четвертой. Машу рукой: давай-давай! Полазил бы он по стропилам замковых башен...

Кстати, не исключено, что сейф наполнен пуговицами или старой мебелью. Идея доверять зубастым серьезные ценности далеко не сразу привилась в умах волшебников, и сейфы использовали как бытовые склады, благо размерами они были с гараж на две машины, а плата составляла десятку в год. Судя по всему, в шестьдесят восьмом сейфе имелась наличность, и гоблины продолжали взимать свою десятку, когда хозяин пропал. Или он внес плату за годы вперед. Так или иначе, сейчас нет ни хозяина, ни галлеонов, и гоблины приступают к самому приятному в банковском деле: сейф вскроют при свидетелях и распродадут часть содержимого по цене лома. Выручку, понятно, в сейф, чтобы честно изымать свою ежегодную десятку...

Приехали. Мой сейф из девятой тысячи, размером с кухоньку в хрущобе (еще одно непонятное слово из прошлого). Открытый сундучище с галлеонами, дубовые доски разошлись под тяжестью золота, у щелей горки просыпавшихся монет. Рыцарский доспех, панцирь и шлем гофрированные, помню, что это круто (почему?). Поперек груди строчка автоматной очереди — похоже, Дедкин трофей из Германии. Что-то неопределенное под мешковиной, смотреть некогда. Требую у Панча кошель на тысячу, тот оценил сундук и заламывает тридцать «галек», предлагаю пятнадцать или в рыло, Панч делает вид, что обиделся и сейчас уедет. Ага. Вот сейчас. Вот еще чуть-чуточку, и.

Пока он выламывается, заглядываю под мешковину. Шпули с шелком, хоть сейчас на ткацкий станок. Много. Пожалуй, стоят сундука с галлеонами, другое дело, что долго придется продавать.

— Ни по-твоему, ни по-моему, двадцать! — предлагает Панч.

— Пятнадцать. Мальчик, ты торгуешься за пять «галек», чтобы опоздать и потерять платок за двадцать?

Молча бросает кошель. Они все по десять «галек», хоть вместимостью в сотню, хоть в тысячу, это написано в договоре на аренду сейфа, но волшебники не читают...

— Ты с какого года, «дяденька»? — спрашивает Панч, когда мчимся к старым сейфам.

— С тысяча девятисотого.

— Надо же! Я на самом деле для тебя сопляк... Хотя мальчиком меня уж давно только мама называет.

Успеваем к шапочному разбору: из распахнутой двери сейфа выходят последние двое гоблинов, слышу:

— Пускай с аукциона.

Еще четверо стоят у тележки, физиономии кислые.

— А вот и покупатель! — с фальшивым оптимизмом провозглашает Чума.

Мир сразу становится не веселее, но забавнее; шесть, нет, Панч присоединяется, семь гоблинских оскалов в сорок два зуба — зрелище редкостное и достопамятное.

— Джентльмены, — представляюсь, — если кто не узнал, я Аргус Ворюга.

Трое скучнеют, садятся в тележку и уматывают. Ни тебе здрасьте, ни до свиданья... Получивший платок Панч догоняет их и вскакивает на ходу.

Чума представляет меня гоблинам, которые вели разговор об аукционе. Опять переводные имена: прадед и правнук Кувалды за номерами Восьмой и Одиннадцатый. Старик — прежний поверенный арендатора, младшенький — действующий. Ни тот, ни другой в глаза не видел своего доверителя, но аккуратно исполнял поручения: вносил плату из оставленных для этого денег и раз в десять лет отправлял письмо в алхимический альманах. Письма были пронумерованы; последнее, пятидесятое, надлежало отправить между тысяча девятьсот семидесятым и восьмидесятым годами. Но во время Тридцатилетней войны на континенте не выходили алхимические альманахи, а писать в британские арендатор сейфа не желал. Из-за этого сбоя деньги кончились раньше, чем письма, и младший Кувалда продлил аренду, толкнув золотой котел из сейфа.

На сегодняшний день там не осталось ликвидного имущества. Только архаичная лаборатория, стоившая немалого состояния полтысячелетия назад. Увы, ее главные сокровища, атанор⁽⁷⁾ и посуда из мутноватого стекла с пузырями, с тех пор совершенно обесценились.

Ах, да, звали арендатора Николя Фламель.

---

1) Brick Lain Market — мало популярный у туристов «внутренний» блошиный рынок с барахлом по барахольным ценам. Работает по воскресеньям, приходить надо рано, как и на любую блошинку в любой стране.

Вернуться к тексту

2) Волжское оканье, практически исчезнувшее с берегов матушки-реки, вовсю юзают скайлендеры. Имя Джек с шотландским акцентом звучит «Джок», а остальные жители Соединенного Королевства дразнят джоками шотландцев.

Вернуться к тексту

3) Песня современная. Текст, имхо, ложится на характер героя, а клип не попадает, потому и не ссылаюсь на него.

http://www.translatedlyrics.ru/sleeping_with_sirens/the_strays.html

Вернуться к тексту

4) Cito (лат) — срочно. Пометка на рецептах в те времена, когда аптеки занимались приготовлением лекарств.

Вернуться к тексту

5) Бурлонский лес — у города Камбре на севере Франции (не путать с Булонским, где с XVIII века прогуливаются и блудят парижане). В битве при Камбре в ноябре-декабре 1917 англичане массированно применили танки, немцы парировали организованной противотанковой обороной и корректировкой артогня с аэростатов, всё — впервые в истории. От Бурлонского леса остались пни с остовами в хлам разбитых танков.

И еще: сюжет потребовал прибавить лет Гаррику: по канону он родился в 1921 году.

Вернуться к тексту

6) Панч — персонаж народного театра кукол, крючконосый горбатый жулик, смахивает на гоблина из киноверсии ГП.

Вернуться к тексту

7) Атанор — алхимическая печь.

Вернуться к тексту