Vale et me ama! (джен)

Да, я действительно жестко посмотрел ей в глаза. Несколько мгновений Клодия пыталась выдержать мой взгляд, но затем опустила ресницы. Затем, приобняв меня, проворковала:

— Ты напрасно связался со мной… Ты даже не представляешь… Какая я… Лживая… — прошептала она.

Мы лежали в доме Эмилии на широкой мраморной скамье. Я все ещё ощущал на губах прохладу от ее поцелуя. «Она моя… сдалась!» — думал я, поглаживая ее маленькие коленки. Клодия сладострастно застонала. Я не выдержал и погладил ее бедро — тугое и нежное. Клодия потянулась ко мне, и я снова впился в ее губы. Наши языки стали ласкать друг друга: мы словно соревновались, кто из нас сдастся первым. Наконец мы оторвались друг от друга, а я взял ее голову в ладони.

— Навсегда? До самой смерти? — спросил я, снова пристально глядя в синеву ее глаз.

— Какие глупости ты говоришь! — засмеялась Клодия и снова поцеловала меня.

Мы прислушались. До нас доносились голоса Эмилии и Викентия. Спор, кажется, шёл об Аристотеле. Эмилия доказывала, что его Перводвигатель — это главный Бог; Викентий, напротив, утверждал, что Перводвигатель — это что-то вроде механизма, запустившего атомы. В юности нам всем ужасно хочется казаться взрослыми, а потому и говорим только на самые умные темы…

— А ты веришь в Перводвигатель? — погладил я упругое бедро Клодии.

— Я… Я не знаю… — сладострастно застонала она, снова посмотрев на меня.

— А представляешь, если он толкает все сущее? — лукаво посмотрел я в ее глубокие синие глаза.

Я поцеловал ее снова. Я целовал ее сильно, словно мечтая проглотить: мне казалось, что нет ничего на свете, способного укротить мою страсть. Я не выпускал ее ротик, жадно водя языком по ее язычку. Клодия, впрочем, тоже не могла оторваться от меня: она не только ласкала мой язык, но иногда и легонько кусала мои губы. Я чувствовал, как ее зубки мягко, но властно жмут на мою нижнюю губу. Кровь била мне в голову, и я с трудом подавлял растущее желание сорвать с Клодии тунику прямо здесь и овладеть ей, несмотря на голоса внизу. Наконец я почувствовал себя на пределе и прервал поцелуй.

— Иногда мне кажется, что ты меня съешь! — Клодия с улыбкой посмотрела мне в глаза. В них сияли слабые искры света.

— А почему бы и нет? — засмеялся я. Сейчас я изо всех сил старался придать лицу зловещий вид, но сам гладил плечи Клодии.

— Я… Я боюсь тебя… — проворковала Клодия, чуть выпятив вперед губы.

Я не выдержал ее нежного немного наивного взгляда и снова впился в нее долгим поцелуем. Клодия сначала дернула головкой, но затем наши языки стали ласкать друг друга. Мы снова и снова ласкали друг друга, пока в коридоре не послышались шаги.

— Тит! — бросила моя возлюбленная, быстро прервав поцелуй.

Затем Клодия, как испуганная птичка, вскочила с ложа. Я, напротив, продолжал полулежать, любуясь ее маленькими ножками и сандалиями, застигнутыми возле тонкой коленки. Клодия подбежала к двери, легко отбросив белые кудри. Я не ошибся — в наше уютное гнездышко заглянул Тит.

— А, вот вы куда запрятались! — бросил он на ходу. — А ну-ка не сметь покидать Народный Форум! — рассмеялся он.

Клодия мягко улыбнулась, словно чуть извиняясь перед ним. Я, напротив, смотрел на Тита лениво, словно мне давно уже было тридцать, я прошел в жизни огни и воды, и завтра мне предстояло держать важную речь в Сенате. Тит бросил на нас грозный взгляд, стараясь изо всех сил выдержать роль непреклонного стражника.

— Бегом наверх! Или пожалеете… — прошептал он, едва сдерживая сам улыбку.

— О чем? — я удивленно поднял брови.

Клодия также смотрела на него, отчаянно хлопая длинными ресницами. Всем своим видом она словно спрашивала: «Ну что ты от нас хочешь!» Тит посмотрел сначала на нее, потом на меня. Нет, он совершенно не умел хитрить.

— У нас там отличная беседа, — прошептал он, изо всех сил придавая лицу важный вид. — Да идемте, идемте же! — махнул он пухлой рукой.

— Ты иди, а мы догоним, — улыбнулся я. — Да не бойся, не бойся, придем мы сейчас! — хмыкнул я. — Кругом!

Я подошел и развернул Тита лицом к двери, словно волчок. Он, сопя, поплелся прочь. Затем я, не теряя времени, протянул руку Клодии и, схватив ее мягкую ладошку, потянул за собой. Клод не сопротивлялась, а со счастливой улыбкой шла за мной по лестнице. «Смелее… Смелее, малышка!» — подтрунивал я над ней, хотя в душе прекрасно понимал, что ничего ужасного в подъеме по лестнице не было. Я продолжал сжимать ее ладонь, как сжимают самую нежную и приятную вещь на свете. Клодия покорно шла за мной, и кроткое сияние ее глаз лучше любых слов говорило мне, что она пойдет за мной и дальше: хоть до конца Земли, описанного Эратосфеном*.

Наконец мы вбежали в главный зал и промчались мимо черного столика с тем самым кентавром, которого так хотела оседлать Клодия. С настенной мозаики на нас по-прежнему смотрела парящая над облаками Венера, возлагавшая венок на голову Энея: богиня была так довольна, словно не греки, а мы победили в Троянской войне. Впрочем, кто знает, какие там расчеты у богов? Мы бежали к лоджии, украшенной ирисами, все было как прежде. Эмилия важно восседала в кресле напротив Теренция и нетерпеливо щипала резные фигурки на подлокотниках. Эмилия укоризненно посмотрела на нас: мол, нехорошо бросать друзей, но не сказала ни слова. Нас ждали два пустых кресла: беседа была в самом разгаре, и наступающая предвечерняя прохлада холодила грудь.

— А все-таки эллины были великие воины! — патетично провозгласил Теренций, положив руку на подлокотник. — Тем более что они стояли, признаем, за правое дело!

Да, у них давно шел свой спор. Я посмотрел вниз: там по-прежнему виделся атриум, утонувший в цветах и с маленьким фонтаном. Затем я осторожно посмотрел на Клодию, и она опустила ресницы. Мол, люблю тебя, но храним нашу тайну и болтаем со всеми. Я был не против такого поворота, но не мог оторвать взгляд от ее тонкой фигуры.

— Ого… Драка за Елену — правое дело? — удивился Тит. Клодия бросила на меня лукавый взгляд, словно желая показать, что она по-прежнему думает обо мне.

— И сочувствие врагам наших предков, — поднял я палец, вступив в разговор. — Знаешь…

— Не вижу, что плохого в защите чести женщины, — улыбнулась Эмилия, изо всех сил изображая из себя взрослую матрону. — А что думает наш доблестный Гай Валерий Фабий? — выразительно посмотрела хозяйка на меня.

Я повернулся и посмотрел на Клодию: ее синие глаза пристально посмотрели на меня, словно говоря: «Не волнуйся, я с тобой!»

— Причины Троянской войны были прагматичные, — я откинулся на стуле и тоже чуть прикрыл веки, подражая дедушке. — После гибели Минойского царства морское владычество перешло сначала к Финикии, затем к Илиону. Первое сокрушил фараон Тутмос.

— При чем тут Египет? — хлопнул глазами Викентий. Эмилия ничего не ответила, но тоже смотрела на меня с легким удивлением.

— Но Троя находилась под покровительством давнего врага Египта — кетеев**, — лениво продолжал я, словно рассказывая прописные истины. — Географически оно было недосягаемо для египтян. Зато рядом с Троей жили ахейцы, проводившие все время в бесконечных войнах. Египетским жрецам было не так уж трудно натравить их на Трою, чтобы вызвать войну.

— И мы были на войне одни? — спросила Клодия. Она смотрела на меня так выразительно, что я был готов вскочить и поцеловать свою любимую прямо здесь, при всех

— Нашим союзником были кетеи, — ответил я. — Вспомни жену великого Гектора, Андромаху, — выделил я.

— При чем тут она? — переспросил меня окончательно запутавшийся Тит.

— Андромаха по-эллински означает «борющаяся с мужем», — спокойно продолжал я. — Но она не была ахеянкой. Скорее всего ахейцы неправильно расслышали ее кетейское имя «Андрамкум». Или «Адриана», — заключил я. — Она была кетейской царевной.

Несколько мгновений я наслаждался произведенным эффектом, а затем снова посмотрел на друзей. Они молчали, словно не зная, что именно надо возразить. Рабыня Эмилии тем временем внесла блюдо с кусочками сыра и, поклонившись, поставила ее между нами на маленький столик. Хозяйка поблагодарила ее небрежным кивком. Рабыня, закутанная в темно-синюю одежду, удалилась — кажется, она была родом откуда-то с Востока. Сейчас смешно вспоминать, но тогда, на заре юности, нам ужасно хотелось, чтобы у нас было все, как у взрослых. Вина нам ещё не полагалось, а потому мы пили персиковый нектар.

— А все же надо признать, — вздохнул Теренций, взяв чашу. — Царь Александр был величайшим полководцем мира!

— Грек? — надула губки Клодия.

Я быстро взглянул в её глубокие морские глаза и послал одобрительную улыбку. Ее патриотизм мне очень нравился. Клодия ласково улыбнулась мне и от радости стала покачивать тонкой ножкой. Она знала, что я наслаждаюсь, глядя, как мелькают ее изящные сандалии.

— Надо быть справедливыми к врагам! — спокойно сказала Эмилия, встав с кресла. — Надо отдать должное: Александр дошёл до Ганга, почти края Земли. Мы, — продолжала она, уже прохаживаясь между стульями и столиком, — так далеко пока не зашли…

— Справедливо… — вздохнул Теренций.

— А Валера и Клоди не согласны!

Тит, видимо, решил поддеть нас, осматривая меня и Клодию с каким-то двусмысленным видом. Мол: «я прекрасно знаю вашу тайну, проказники!» Клодия также посмотрела на меня, словно говоря: «мол, выручай».

— Скажем так: его враги не были слишком сильны, — ответил я. — Гнилая Персия рухнула от первого тычка. В Египте его вообще провозгласили фараоном и богом без боя. А покорить Индию он так и не смог: ушёл ни с чем… — развёл я руками.

— Тебе так хочется найти на Солнце пятна? — прищурилась Эмилия. Мне показалось, что ей не нравится, какой оборот принимает наша беседа.

— Я пытаюсь быть объективным, — развёл я руками. — Александр, без сомнения, был великим полководцем, но не стоит преувеличивать…

— О, спасибо, строгий прокурор! — воскликнул Теренций, подняв чашу, словно призывая нас всех выпить за какую-то победу.

— Счастье, что он умер и не пошёл на нас… — неожиданно сказал тихий Викентий. Сейчас он по-прежнему с обожанием смотрел на Эмилию, ожидая от неё хоть капли внимания.

— А это не очевидно, — посмотрев, как изящно Клодия взяла сыр тонкими пальчиками, я также протянул руку к блюду. — Вспомни, что писал Тит Ливий: Александру пришлось бы иметь дело с нашими консулами и легионами. А это тебе не персы и не египтяне, — многозначительно кивнул я.

— А, кстати, да! — охотно откликнулась Клодия. Кажется, она была очень довольна такой поддержкой.

— Ты хочешь сказать, что мы тогда победили бы Александра? — постучал себя по лбу Теренций. — Знаешь, Велера, но иногда у тебя ум за разум заходит.

Все засмеялись, включая Клодию, но я и не думал обижаться. Мы слишком долго дружили и могли сказать друг другу все, что угодно.

— А почему бы и нет? — спросил я, снова прихватив молочного сыра. — Мы побили царя Пирра**, хотя это и стоило нам тяжелой войны…

— Ну… Пирр и Александр? — Тит недоверчиво пожал плечами. Со стороны лоджии подул теплый воздух, наполненный ароматом цветущей сирени.

— А разве нет? — поинтересовался я. — Оба потомки другого Пирра и Ахиллеса, — загнул я палец.

— И бедной Андромахи, — вставил Викентий.

— Вроде нет, Пирриды не от нее, — уточнил я. — Оба были военными гениями, не знавшими поражений. Оба выигрывали генеральный бой маленькими силами.

— Только Пирр не завоевал столько, сколько Александр! — Теренций, похоже, начал терять терпение, лихорадочно ища аргументы.

Эмилия молча смотрела на нас, отойдя к краю лоджии. Мне казалось, что наш спор ее только забавляет.

— Так он, знаешь ли, пошёл на Запад, а не на Восток, — возразил я. — Каких-нибудь египтян он пробил бы за декаду, ну, максимум, за месяц. А вот покорить греков и пуннов совсем иное, чем варваров. Про нас не говорю. Да и на западе он немало покорил в Великой Греции, а это кое-чего стоит.

— Александр раздавил бы нас массой своих войск, — вздохнул молчавший до этого Викентий. — Их не было у царя Эпира…

— Так уж и раздавил бы? — усомнился я. — Египтян, что ли, пригнал бы? Так те за свой Египет воевать не хотели. Или персов? Так еще нужно время пригнать в Италию тех персов. А с его фалангой силы были почти равны.

— Вот оно, воспитание дедушки Марка Фабия! — на губах Эмилии мелькнула улыбка. — Никакого преклонения перед гением! Только одни расчёты и логика…

— Предпочитаешь, чтобы я, как варвар, поддался эмоциям? — скривился я.

— Неужели Ливий правда так низко ставил Александра? — нахмурился Викентий. — Не очень верю.

— Дело твое… — лениво отозвался я, хотя в душе проснулась ярость от того, что Тит ставит под сомнение мои познания в истории.

— Пожалуй, мы сейчас проверим…

Эмилия, смерив меня многозначительным взглядом, вышла из зала. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, не зная, на что решиться. Тит, сопя, смотрел на меня, словно я был виновником произошедшего. Эмилия, впрочем, вернулась быстрее, чем я ожидал, неся белый свиток.

— Сейчас проверим, что именно писал Ливий… — развернула она виток и улыбнулась краешками губ. В такие минуты в Эмилии всегда появлялось что-то неуловимо взрослое.

— Я сам! — подбежал к ней Теренций и углубился в текст. «Рассмотрев все это и по отдельности, и в совокупности, легко убедиться, что Александр, подобно другим царям и народам, тоже не смог бы сокрушить римскую мощь».

— Вот! — довольная Клодия подняла вверх тонкий пальчик.

Я ничего не ответил, но победно посмотрел на Викентия. Знай, мол, наших!

— Перечислять ли римских полководцев, не всех и не за все время, а тех только, с кем как с консулами или диктаторами пришлось бы сражаться Александру? — продолжал патетично Теренций. — Марк Валерий Корв, Гай Марций Рутул, Гай Сульпиций, Тит Манлий Торкват, Квинт Публилий Филон, Луций Папирий Курсор, Квинт Фабий Максим, два Деция, Луций Волумний, Маний Курий!

— Дальше читай, дальше, патриот Македонии! — насмешливо продолжал я, вдыхая цветочный аромат.

— Любой из них был наделен таким же мужеством и умом, как и Александр, — поднял брови Теренций, — а воинские навыки римлян со времен основания Города передавались из поколения в поколение и успели уже принять вид науки, построенной на твердых правилах.

— Убедился? Я еще мелочи жизни говорил, — заметил я. Довольная Клодия закивала.

— Греки сами позвали Пирра… — не сдавался тем временем Викентий.

— Дались тебе те греки, — досадливо пожал я плечами. — Алкивиад** тоже думал, что его «пригласили», только афиняне еле ноги унесли оттуда.

— Алкивиад сам предал их! — Теренций, похоже, решил поддержать друга.

— А операцию-то он разработал! — я вдруг потерял весь лениво-спокойный вид дедушки и сам стал входить в пыл спора.

— Спартанцы о ней знали! — вставил Тит.

— О планах Пирра тоже знали, только вот он победил македонцев! — не сдавался я.

Эмилия смотрела на наш спор задумчиво, словно размышляя о чем-то. Я никогда не был влюблен в нее, хотя в душе всегда дорого бы дал, чтобы понять, о чем она думает.

— А я могу понять Алкивиада… — вздохнула Клодия.

На сей раз что-то изменилось. Не знаю почему, но слова Клодии задели ее. В глазах Эмилии словно сверкнула молния.

— Понять предателя? — прищурилась она.

Мне показалось, будто она готова метнуть молнию в подругу. Не знаю, что именно сказала не так бедная Вольтурия, но Эмилия смотрела на нее уже с настоящей глубокой неприязнью. Я насторожился. Викентий тоже притих. Теренций что-то шептал Титу, хотя я понимал: он тоже смотрит за нами.

— Его самого предали… — хлопнула глазами Клодия.

— И это повод, чтобы тоже предавать? По-твоему, так? — спросила Эмилия.

Моя любимая отвела глаза. Эмилия, напротив, строго смотрела на нее, словно прокурор на процесс. Клодия отчаянно хлопала длинными ресницами, словно не зная, куда ей деваться.

— Я не говорила… Я говорила, что предали его…

— Мало ли что предали его! — в голосе Эмилии послышалась нотка раздражения. — А ты будь лучше и не будь предателем! — твердо отчеканила она.

Я прищурился. Клодия всхлипнула носиком, словно уже готовая расплакаться. Она не могла ничем ответить: слишком сильно превосходила ее соперница. Я снова посмотрел на изящную тонкую коленку любимой и понял, что мне пора обнажить меч. Эта компания — я с легким отвращением посмотрел на Теренция, Тита и Викентия — никогда не осмелится бросить ей вызов.

— Однако же любить наших врагов: греков, Пирра, Ахиллеса, —ты не считаешь предательством Родины? — посмотрел я на Эмилию, стараясь сохранить равнодушие.

Клодия, всхлипнув, жалобно посмотрела на меня, не смея даже кивнуть ресницами — как ребенок, которого отчитывала строгая мама и который вдруг нежданно-негаданно получил поддержку от незнакомого взрослого мужчины. Зато Эмилия задумчиво посмотрела на меня — как мне показалось, даже с некоторым уважением, хотя сама была готова ринуться в бой. Теренций и Тит замерли, словно ожидая нашего поединка, и только Викентий смотрел на Эмилию с прежним обожанием.

— Уважать противника — не предательство, — сказала Эмилия спокойно, словно пыталась доказать что-то самой себе. — К тому же Александр не был нам врагом.

— Не был. Но кое-кто доказывал тут, что он завоевал бы нас, — ответил я. — Это не предательство? Сегодня уважаешь, а завтра перешел на его сторону.

— Вот-вот! — оживилась вдруг Клодия. — Это не предательство, а то, что сделал бедный преданный Алкивиад, — измена?

Эмилия смотрела на нас, словно обдумывая ответ. Викентий тоже смотрел на нее, словно карп во время кормежки хозяйкой.

— Да, это измена, — сказала она. — Даже если тебя предали — не смей переходить на сторону врага и выдавать ему планы. А говорить о враге с уважением — это только уважение и больше ничего…

— И ставить под сомнения слова Ливия, что мы достойно встретили бы его — не предательство? — поднял я брови. — И еще называть чужеземного правителя Солнцем? — загнул я палец.

— Солнцем? — переспросил удивленный Викентий.

— А кто тут говорил, что я ищу пятнышки не чужеземных солнцах? — демонстративно поднял я брови.

— Гектор уважал храбрость Ахиллеса! — раздался голос Теренция. — Для нас, римлян, троянские герои — родные, без восхищения которыми мы не мыслим свою жизнь.

— Жизнь научила нас, как отплатил ему за это Ахиллес, — пожал я плечами.

Эмилия снова внимательно смотрела на меня, словно о чем-то размышляя.

— Неужели ты, Валерий, не можешь восхититься подвигами Ахиллеса лишь потому, что он был врагом наших далёких предков?

— Красота Гомера им с Клодией недоступна! — патетично произнёс Викентий. Когда он волновался, на его щеках всегда выступали красные пятна.

— Отчего же, доступна… — ответил я, стараясь сохранить спокойствие. — Но я скорее восхищусь отвагой Гектора…

— И я! — радостно улыбнулась Клодия. Довольная, она стала покачивать длинной тонкой ножкой.

— А он проиграл Ахиллесу! — поддел меня Теренций, шутливо погрозив пальцем.

— Ещё бы, учитывая, что Ахиллес был в доспехах, выкованных Гефестом! — парировал я.

— Вот потому Гектор и не Ахиллес, — философски изрёк Викентий. — Тот одолел бы любого и в доспехах от бога.

— А Парис, знаешь ли, доказал обратное, направив стрелу в пяту Ахиллеса! — парировал я.

— Ему помог бог Феб! — удивился Викентий.

— Значит, Ахиллесу помощь богов нормальна, а Парису — нет? — возмутился я.

— Вот правильно! — возмутилась Клодия, победно посмотрев на Эмилию. Но та ответила ей лишь холодной усмешкой.

— Ладно, не ссоримся, друзья! — раздался голос Теренция. — Раз уж речь зашла об Алкивиаде, представим себе Афины шестьсот лет назад! По улицам ходила молодежь, воспитанная Сократом, и ругала Никиев мир! И среди них был Алкивиад, доказывавший необходимость Сицилийской экспедиции. Согласитесь, в этом было какое-то очарование…

— Очарование? — спросила Клодия. — Они же позорно ее проиграют!

— Да знаю, знаю, что проиграют! — замахал руками Теренций. — Но согласитесь, друзья: есть упоение в каком-то предчувствии конца… Вот они могли бы одержать победу и стать империей… Чаши весов были равны… Но проиграли по глупости… А теперь представь: июньский зной пошел на спад, скоро вечер, политые водой мостовые… И Алкивиад с друзьями садятся у храма с дорическими колоннами и обсуждают…

— Красиво… — не удержался я. — Как в поэме!

— И за эту компанию расплатился жизнью Сократ, — вдруг подал голос Викентий, как-то быстро взглянув на Эмилию. Похоже, он узнал, что нашей хозяйке по душе этот странный афинский философ. Ну да пусть говорит — хозяйка его наградит разве что слабой улыбкой.

— Расплатился, надо сказать, заслуженно, — ответил я. — Я не поклонник Афин, но с их точки зрения Сократ воспитал самых крупных врагов родины, вроде Алкивиада или Крития.

Клодия поиграла пальчиками по подлокотнику кресла и послала мне улыбку синих глаз: «Мол, вот какой ты умный!» Мальчишеская радость сразу взяла верх, и я сразу откинулся на спинку кресла. На этот раз Эмилия внимательно посмотрела на меня.

— Сократ вроде бы нигде не учил любить Спарту, — тотчас начал контратаку Викентий.

— Мы знаем о нем со слов Платона, — бросил я. — Но, видимо, было что-то такое в его воспитании, что все его ученики обожали Лакедемон. — При этих словах я почему-то представил себе горы, перекрытые гигантской крепостной стеной, которая убегала в море.

— А что плохого в любви к Лакедемону? — бросил Тит. Я был уверен, что этому крепышу всегда нравилась Спарта.

— По мне, так ничего, — поднял я брови. — А вот с точки зрения афинян это было отвратительно. Представь, у нас во время войны сидел бы уважаемый ритор и учил любить Карфаген.

— У нас такого не было! — бросила Клодия.

— Я не говорю, что было. Я говорю, что для афинян это было так же. — Вошедшая служанка зажгла две вечерние лампады, и огонек плавно зашевелился в чашах.

— А Ганнибал вот чтил Агафокла — своего врага! — Викентий опять попытался оспорить мои познания в истории. Я всегда подозревал, что он их не переносил.

— Агафокл жил, знаешь ли, почти за сто лет до Ганнибала. Одно дело — отдать дань уважения врагу в прошлом. Другое — учить любить врага, который угрожает твоему городу здесь и сейчас.

Эмилия продолжала смотреть на нас, словно ее беспокоила какая-то затаенная мысль. Я не мог понять, что именно ее беспокоит, но наш спор, без сомнения, вызвал в ней живой интерес. Я не мог понять, сочувствовала ли она Сократу или нет, но понимал, что ее беспокоит наш спор. Она, казалось, размышляла — то ли о том, что сказать в нашем споре, то ли об Афинах и Лакедемоне, то ли о…

— Сократа казнили… — задумчиво протянул Тит.

— И правильно сделали! — пресек его я. — Воспитателя предателей надо было как-то остановить. Ему предложили убраться из Афин, но он не согласился. Его право.

— Сократа судили за «развращение афинской молодежи!» — патетично изрек Теренций. Сейчас, расхаживая с чашей мимо нас, он казался очень забавным.

— Ну, правильно… А что такое развращение молодежи? — продолжал я. — Прививать любовь к врагу.

— Мужеложество! — фыркнул Тит. Теренций и даже Викентий расхохотались.

— Да мужеложество еще полбеды, — вздохнул я. — Куда хуже, что он учил любить врагов родного полиса. Предложить афинянам сдаться Лакедемону — это, знаешь ли, пострашнее любого мужеложства…

Я смотрел на Эмилию, ожидая, что ответит она. Но наша хозяйка подошла к огненному светильнику, словно желая сказать мне что-то важное. Мы все снова затихли. Не знаю как, но Эмилия всегда умела привлечь к себе все наше внимание.

— Сократ не учил любить Лакедемон, — неожиданно тихо сказала она. — Спартанцы с их обычаями сбрасывать больных детей с горы были ему омерзительны.

На лице Викентия мелькнула благоговейная тень. Даже Теренций не знал, что именно ответить.

— Напрямую он, конечно, не говорил «любите, мол, спартанцев», — пожал я плечами, — Сократ был не так примитивен. Но он учил, что перед разумом нет народов, все братья. А в условиях войны Афин и Спарты это означало призыв сдаться.

— А разве он был не прав? — Эмилия тихо склонилась над огнем. Ее фигура в салатовой тунике показалась мне окутанной странной тенью, которая словно предвещала что-то важное. Только вот плохое или хорошее, я не знал.

— Ты считаешь, правильно проповедовать братство с врагом? — поднял я брови.

— Может, еще и нам надо было стать братьями с пуннами? — поддержала меня Клодия.

Эмилия бросила на подругу презрительный взгляд, словно не желая ничего слушать.

— Ты, кажется, оправдываешь Алкивиада, — усмехнулась она. — А он как раз считал врагов братьями, не правда ли? — бросила она мне.

Клодия закусила губу и нахмурилась. Теренций стал размахивать руками, что-то доказывая про спартанское воспитание. Тит начал кричать в ответ, а Эмилия смотрела на огонь, продолжая думать о своем. Я, улучив минуту и схватив за руку Клодию, потащил ее в соседнюю комнату. Я больше не мог терпеть, мечтая только снова попробовать на вкус ее губы, потрогать ее бедра и колени. Я вел ее за руки, а она покорно бежала за мной, словно мы были с ней одни на всем белом свете. Мы бежали вперед, пока не остановились в малой библиотеке.

Я посмотрел на полки, уставленные папирусными свитками, затем на маленькую бронзовую статую египетского бога Анубиса. У нас всегда любили такие штучки, привезённые из Египта. Клодия тоже с интересом осматривала их.

— Эмилия много читает, — сказал я.

— А ты уверен, что она их читает? — на белом личике Клодии мелькнуло подобие ярости. — Может, лежат для декорации!

— Пыли нет, — заметил я, проведя пальцем по морёной полке.

— Может, служанка стирает! — в синих глазах Клодии мелькнуло негодование.

Я взглянул на мою малышку с тёплой улыбкой. Клодия, похоже, так и не простила Эмилии. Впрочем, сейчас мне это было неинтересно. Развернувшись, я резко впился в ее губы, а моя подруга, застонав, запрокинула голову и от удовольствия вытянула назад ножку.

Примечания:

* Эратосфен (ок. 275-194 гг. до н.э.), один из самых разносторонних ученых античности. Особенно прославили Эратосфена труды по астрономии, географии и математике.

** Кетеи — наименование хеттов у греков и римлян.

** Пирр I (319—272 гг. до н. э.) — царь Эпира (307—302 и 296—272 годов до н. э.) и Македонии. Вел неудачные войны с Римом и Карфагеном.

**Алкивиад (450 — 404 гг. до н.э.) — древнегреческий афинский государственный деятель, оратор и полководец времён Пелопоннесской войны. Алкивиад был инициатором Сицилийской экспедиции, также направленной против Спарты и её союзников. Отправленный в 415 г. до н. э. с флотом в Сицилию, но был отозван в Афины для судебного разбирательства. Опасаясь за свою жизнь, Алкивиад перешёл на сторону Спарты.