Звезда Полынь (джен)

Отправляясь в Арменелос, она не взяла с собой свой Знак, ожерелье с зеленым камнем. Не взяла и то, что осталось от бабки — с собой у нее были лишь кинжал и фляжку с вином, разведенным настойкой ацелас, да и те она собиралась использовать не для себя. Она не знала, что и кого найдет в городе Короля, но была уверена — то, что ей нужно, там найдется.

Во время после Дагор Браголлах, как она знала, в Твердыню попало множество детей из племени Эдайн — кто-то сам приходил мстить за погибших, кого-то находили братья и сестры… и в ту пору, говорят, все были удивлены огромным количеством видящих среди этих детей. Их силы, обычно, были слабы, ограничиваясь возможностью определить врет или не врет собеседник. Но их было много — практически каждый второй, и рыцари Аст Ахэ дивились тому, как же Эдайн еще не разобрались, на чьей стороне правда — впрочем, неудивительно. Что-то втолковывать взрослым было уже бесполезно — они умели закрывать себе глаза и затыкать уши, а дети таким навыком еще не овладели, и принимали правду — кто легче, кто тяжелей… но принимали. Все.

Дети.

Крайний возраст — пятнадцать лет.

Что ж. В пятнадцать лет они уже убивали, и не глядели, кто перед ними — человек или орк, мужчина или женщина, взрослый, ровесник, или даже ребенок. Главное — северянин. Враг.

Учитель бы осудил… но для него все они дети. И пусть судит, когда падут его оковы, когда исцелятся раны — тогда она примет все, что он найдет ей сказать.

Поселившись в доме госпожи Нарбелет, она редко выходила на улицы. Ей, впрочем, и не надо было топтать город в поисках — дар приведет в нужное место и нужное время, главное, не забыть ацелас и кинжал. А еще платье…

Со щедрого плеча младшей из племянниц Нарбелет ей досталось темно-зеленое, с бисерной вышивкой у ворота и на широких рукавах, достаточно дорогое, чтоб опознать в ней девушку из богатой семьи, достаточно простое, чтобы не привлечь большого внимания. Его-то она и надела, когда однажды вечером ее потянуло из дома.

Долго блуждать по городу не пришлось — ноги сами быстро вынесли на какой-то пустырь, очень удобно заросший высокими кустами. Из глубины зарослей слышался струнный звон. Она поднырнула под ветки, вовремя подобрав подол, чтоб не зацепиться, прошла десяток шагов согнувшись, распрямилась и увидела лохматый затылок и худую голую спину.

Мальчишка… хорошо. И увлечен своей лютней так, что шагов не слышит. Она осторожно расправила платье, выдернула шпильку, удерживавшую скрученные узлом косы. Быстро расплела, тряхнула головой, спутывая пряди. И наступила на сухую ветку, громко хрустнувшую под ногой.

Мальчишка вскочил и обернулся, а она с восторгом поняла, что повезло ей трижды — эта лютня была работы мастеров Твердыни. Должно быть, трофейная… или тоже наследство?

— Я помешала тебе? Прости, — тихо сказала она, внимательно рассматривая этого… мальчика. Под глазами у него залегли глубокие тени, и этот болезненный блеск… дар пробуждается. Сильный дар… жаль.

Впрочем, нет. Сильный дар — это хорошо. Это будет надежно и быстро.

— Ничего… я хотел побыть один, — пробормотал мальчишка, покрепче прижав к себе лютню.

— Прости, — повторила она. — Я услышала музыку — красивая мелодия… мне даже показалось…

— Что?

— Что я… как будто слышала ее во сне, — смущенно призналась она.

— Как это — во сне? — настороженно и немного испуганно спросил мальчишка. Похоже, и он взял эту музыку из сна-видения…

— Вот так… — она развела руками. — Не знаю… может и не во сне, просто где-то на базаре… ты не мог бы сыграть еще?

Тревога и настороженность не ушли из взгляда мальчишки, но он, похоже, был не избалован вниманием к своему искусству. Вновь сел на камень, обнял лютню, и заиграл мотив, такой до боли знакомый… раз, два, три… пять, семь, десять тактов… и ее тихий голос, неуверенный, точно она с трудом припоминает слова:

— Я подарю тебе мир мой —

родниковую воду в ладонях,

россыпи звездных жемчужин,

светлое пламя рассветного солнца...

в сплетении первых цветов

Я подарю тебе сердце...

Музыка оборвалась.

— Откуда ты знаешь? — крикнул мальчишка, и она испуганно вскинулась.

— Приснилось! Просто приснилось…

— Мне тоже… с тех пор, как я нашел в дедовом сундуке эту лютню, мне снятся странные сны. Я спрашивал — но никто мне не отвечает, я даже ходил к Жрецам Эру… мне сказали — это наваждение, выкинь из головы и лучше работай. Но разве наваждение может быть таким? Нам говорили — наваждение, это плохо, это ложь, но я чувствую — это правда! Эта музыка, эти песни… — он согнулся, обнимая лютню, всхлипнул, и она, внутренне дрожа, протянула ему фляжку.

— Вот, выпей… мне тоже снятся сны. Я нашла в старых вещах этот кинжал, и с тех пор вижу их…

— Они звались… рыцари Аст Ахэ, — выговорил он, и приник к горлышку фляги.

— Да. Рыцари Аст Ахэ…

Как же он силен. И как хорошо, что сейчас, утопая в видениях, он сосредоточен на себе. На том, что ощущает сам — приглядись мальчик к нежданной собеседнице, кто знает, что бы увидел? Быть может — Твердыню, а может — Гэлломэ, а может — Лаан Ниэн… было то, что она хотела сохранить только для себя.

Фляга вина — этого было немало, пусть даже вино это слабое, скорее — сидр. Но важнее здесь не вино — важнее настойка ацелас, и она вкладывает в чужую ладонь узкий тонкий кинжальчик, несущий в себе память и боль тех, кто потерял самое дорогое… мальчишка замирает, и глаза его опрокинуты в прошлое, не видя, как она поспешно заплетает волосы, убирая косы шпилькой, и скрывается в переплетении ветвей…

К вечеру у нее мучительно разболится голова. Дешевая плата за знание — за сбывшееся видение, за первый шаг по этой дороге… дороге, что будет полита кровью тех братьев и сестер, кого она принесет в жертву. Жестоко, да — впрочем, она и себя принесет в жертву, не колеблясь.

Она спешит к дому, не оглядываясь. Ее глаза устремлены к будущему — тому будущему, которое она сотворит.