Мужество жить (джен)

«Поскольку я помню, я впадаю в отчаяние. Поскольку я помню, я обязан это отчаяние отвергнуть. Я помню убийц; я помню жертв, даже когда изо всех сил пытаюсь придумать тысячу и одну причину для надежды». ~ Эли Визель

Когда на следующее утро Северус вошел в Большой зал, ему показалось, будто он попал прямиком на место совершения убийства.

А точнее, в стаю ворон. На всех сотрудниках было ужасно много черного, и к тому же они, притихшие и подавленные, сбились в группы, словно что-то замышляющие птицы. Вороны могут сговариваться, но убийство было гораздо более интересным термином… к тому он чувствовал себя отвратительно, так что пусть это будет местом убийства.

Похоже выспаться так и не удалось, отметил зельевар, приступая к чашке кофе. Впрочем, в противном случае он находился бы в состоянии крайнего шока от осознания, что сегодня ему предстоит посетить восемь похорон. Полночи он провел, обдумывая свое решение отправиться на них, а также все то, что обсуждал вчера с Аркадией. Ее план безопасности все еще лежал на его тумбочке, и последняя строчка все еще не была заполнена. Неужели он действительно был на той встрече всего четырнадцать часов назад?

Он принялся за вторую чашку кофе.

Каждый из деканов прилагал все усилия, чтобы принять участие в похоронах студентов своего факультета, а все члены Ордена (учитывая, что Северус вчера выразил Минерве готовность присоединиться) собирались присутствовать на похоронах Фреда, Люпина и Тонкс. Но что насчет наиболее полюбившихся учеников? Что насчет жителей Хогсмида, с которыми они были дружны? И что насчет, в случае Северуса, Пожирателей смерти, таких как Винсент, Малсибер и Эйвери?

Превыше всего зельевар ставил своих слизеринских студентов, тех двух семикурсниц, которые погибли, вернувшись, чтобы сражаться в Битве за Хогвартс. Их похороны, к счастью, были скоординированы их семьями так, чтобы друзья и одноклассники смогли поприсутствовать на обоих. Гораций собирался посетить каждые из этих мероприятий совместно с ним, а остальные преподаватели будут сменять друг друга таким образом, чтобы обеспечить для каждого студента присутствие на поминках нескольких профессоров, независимо от факультета или возраста.

Им посчастливилось не потерять никого из персонала — за исключением Кэрроу, которые находились в Азкабане и были не в счет, — но атмосфера от этого не была менее мрачной. Все профессора сплотились, поддерживая друг друга как могли, но Северусу казалось, что сам он стоит на отшибе всего этого, словно сторонний наблюдатель. Впрочем, это была скорее его вина, чем их; Гораций, Минерва, Филиус и Помона несомненно пытались вовлечь его, и включили зельевара в число сотрудников, распределяемых между погибшими студентами. Помимо двух своих слизеринцев и троицы из Ордена, он должен будет присутствовать на похоронах двух пуффендуйцев и одного когтевранца, которые были хорошими, умными, трудолюбивыми учениками. Из студентов других факультетов они больше любили его … ну, или, по крайней мере, меньше недолюбливали.

Северус с болью подумал о времени, которое они проводили в классе, о том, что все их будущее оборвалось в один миг, и с тяжелым сердцем встал из-за стола.

За последние несколько дней кровавые следы битвы были убраны лишь отчасти. Тела, естественно, были вынесены еще утром, но кровь, обломки и остатки различных средств обороны все еще покрывали полы замка. Северус не был уверен, что у него когда-либо было так тяжело на сердце, как когда, отправившись с Горацием, Авророй и Поппи на первые поминки, он то и дело натыкался на следы как защитников Хогвартса, так и Пожирателей смерти — десятков людей, которые еще недавно жили, любили, а теперь лежали в гробах, холодные и неподвижные. Порванный гриффиндорский галстук, опаленный и обвисший на камне; верхушка сломанной палочки, в расколотом конце которой все еще блестел волос единорога; окровавленный капюшон, крепко зацепившийся за перила.

Люди, которых он знал; люди, с которыми он разговаривал, учил, назначал отработки. Люди, которых он старался защитить, ради которых стремился одержать победу... И теперь они все сгинули.

Первыми в этот день были две его слизеринки, затем трое других учеников, и, наконец, похороны Ордена, объединенные вместе в череду вечерних поминок. Даже думать об этом было невыносимо — он видел печаль и ужас на лицах своих коллег, и знал, что не он один желает, чтобы этот день поскорее закончился. Это был один из тех дней, с которыми никто не хотел сталкиваться. Но тем не менее, все они, даже Сивилла и Катберт, принимали в нем самое активное участие.

Северус понимал — это прежде всего потому, что никто из них не мог вынести вины за то, что не смог воздать должное своим погибшим ученикам. Даже одной этой мысли было достаточно, чтобы его грудь сковало от сожаления, боли и пустоты.

У него было достаточно поводов для сожалений. И он твердо решил, что это не будет одним из них.

И вот он оказался на маленьком кладбище возле магловской церкви в сопровождении примерно трех десятков других скорбящих. Он знал, что Трейси Дэвис была полукровкой: ее маглорожденная мать скрылась из виду прошлым летом, сбежав из страны, но Северус сразу узнал ее высокую, широкую фигуру рядом с мистером Дэвисом. Женщина была очень похожа на свою дочь; мисс Дэвис была искусной и грозной ведьмой для своего возраста, пусть и одинокой. Она никогда не позволяла втягивать себя в многочисленные политические разборки Слизерина, вместо этого сосредоточившись на учебе, и Северус уважал ее за это.

Два года назад он посоветовал ей следовать своему врожденному таланту к гербологии и стать специализированным поставщиком волшебных растений для аптек и коллекционеров. Это было светлое будущее, одно из немногих, что он видел для своих студентов в том году, отстраненное от политики и событий войны.

Он до сих пор не мог поверить, что оно никогда не осуществится.

Родители мисс Дэвис вместе со священником произнесли надгробную речь. Отец девушки был в слезах, его голос дрожал, но ее мать держала себя в руках, произнося речь одновременно со скорбью и гордостью. Младшая сестра мисс Дэвис не стала ничего говорить, беззвучно заплакав, когда земля раздвинулась, образуя могилу, а гроб опустился в землю, полностью погрузившись во влажную почву.

Выйдя вперед, миссис Дэвис бросила горсть земли на крышку, за ней последовали ее муж и дочь. Поппи без колебаний шагнула вперед, и Северус последовал за ней, взяв горсть земли с края могилы.

Бросать было очень тяжело. Он задержался на мгновение, пока комья осыпались вниз, а затем отошел в сторону. Он не стал вытирать руку о мантию, а вместо этого крепко сжал ее, ощущая на ладони песок, ногти его впились в кожу.

Когда гроб был засыпан, надгробный камень установлен на землю, а участники траурной процессии успели выплакаться и прошептать слова прощания, началась новая похоронная церемония — пришло время вторых поминок. Вместе с Горацием, Авророй и Поппи Северус аппарировал, одновременно с половиной остальных участников, в небольшое поместье, расположенное на высоком, продуваемом всеми ветрами холме на западе Англии.

Похороны проходили в саду, на ухоженном участке с топиарным кустарником и весенними цветами, и скорбящие собрались на гравийной дорожке, которая окружала фонтан. Перед ними парил кедровый гроб, достаточно высоко от земли, чтобы не примять траву под собой.

Женщина средних лет, которую Северус определил как мать мисс Ранкорн, молча опустив глаза на гроб, выступила вперед, чтобы произнести надгробную речь. Когда она заговорила, ее голос был напряжен от горя, но в нем звучала величественность чистокровной главы рода.

— Араминта была красивой, умной девушкой. У нее была страсть и сильная воля, и она твердо придерживалась собственных принципов, высказывая свое мнение, когда только могла. Она твердо верила в дело Дамблдора и никогда не отступала от своих убеждений, даже вопреки воле своего отца. Именно эти убеждения побудили ее вернуться в Хогвартс, чтобы бороться за равные права для всех волшебников и маглов, и именно за это дело она отдала свою жизнь.

Тут она запнулась, и Северус опустил взгляд в ответ на боль в ее голосе, увидев, как по щекам матери покатились слезы.

— Она была моей чудесной, смелой девочкой, и я так горжусь ею. Она никогда бы не осталась в стороне, когда был шанс изменить мир, и она решила выступить против Сами-Знаете-Кого в сражении, которое привело к его падению. Большего и требовать нельзя, и для меня большая честь знать, что ее будут помнить в числе великих героев Битвы.

При этих словах несколько человек бросили взгляд на Северуса, но тот притворился, что ничего не замечает, сосредоточившись на гробу, пока кедровая крышка не поглотила все его внимание. Зельевар заметил старшего брата мисс Ранкорн, стоящего позади своей матери, отец же его по понятным причинам отсутствовал — Альберт Ранкорн был одним из сотрудников Министерства, которых арестовали всего несколько дней назад. Северус не мог не задаться вопросом, знал ли тот о смерти своей дочери и, если да, то почитает ли он ее храбрость. Неужели всего три года назад мисс Ранкорн горячо заявила ему, что никогда не будет такой, как ее отец? Она поссорилась с мисс Балстроуд по вопросу чистоты крови, и Северус посоветовал ей быть осторожнее с теми, с кем обсуждает свои взгляды, поскольку видел надписи на стенах во время чемпионата мира по квиддичу.

Девушка выслушала его, но Северус не сомневался, что и после этого она придерживалась своей позиции. Должен ли он был посоветовать ей что-то другое? Теперь было так легко оглянуться назад и усомниться в своих решениях, задаться вопросом, как все могло бы сложиться, если бы он только знал, что будет дальше, но сейчас это не имело никакого значения. Прошлое нельзя изменить.

Теплый ветерок развевал его волосы, и Северус закрыл глаза, чувствуя, как мантия трепещет вокруг ног. Это был великолепный день, но ему хотелось, чтобы вместо этого шел дождь. Траур в такой яркий солнечный день казался неправильным, горе соперничало с запахом свежей травы и летних цветов, усыпающих крышку гроба.

Он бросил горсть земли и в эту могилу.

Участники похорон начали расходиться, близкие родственники мисс Ранкорн остались у могилы, а Северус направился к краю сада, разрываясь между слишком большим количеством чувств, чтобы их скрывать. Поппи последовала за ним, молча встав рядом, и Северус чувствовал, как солнечные лучи обжигают его волосы и плечи, прежде чем над ними проплыло облако.

Поппи нежно положила руку ему на плечо, и он позволил той задержаться на мгновение, прежде чем стряхнуть ее, глядя на горизонт, чтобы женщина не увидела в его глазах ни гнева, ни выступивших слез.

— Это несправедливо, — тихо произнесла она с глубочайшим сочувствием, и Северус почувствовал прилив эмоций, нахлынувших, словно сокрушительная волна.

— В жизни нет справедливости, — сказал он, и жесткость в его голосе прозвучала грубо и неуместно, пропитанная скорбью.

Они аппарировали на следующие похороны.

* * *

Похороны трех учеников, не являющихся студентами Слизерина, как он и предвидел, были столь же болезненными, и когда зельевар смотрел, как гроб третьего из них опускается в землю, облаченный в саван сапфирово-синего и бронзового цветов, он почувствовал, как в его венах закипает гнев. Сколько бы смертей ему ни довелось наблюдать, переносить их несправедливость не становилось легче, и он злился на судьбу за ее жестокость, за то, что она с такой бездумной суровостью обрывает жизни, которые должны были тянуться в далекое будущее.

От зельевара не ускользнуло, что почти все похороны сегодня были посвящены детям. Пусть они были и совершеннолетними, но семнадцати и восемнадцати лет жизни было слишком мало, чтобы умереть — равно как и слишком мало, чтобы решиться встать и бороться со злом, для противостояния которому у них не было ни опыта, ни знаний. Как бы он ни скорбел о жителях Хогсмида, погибших в Битве, те были взрослыми ведьмами и волшебниками, которые знали, с чем им пришлось столкнуться. А многие ли из его учеников действительно это понимали? Хотя бы один из них? Он сомневался в этом.

Все, особенно молодые, верили, что можно избежать смерти, что в конце концов они будут теми, кто сумеет ускользнуть от нее. Все, особенно молодые, видели в этом нечто, что случается с «другими», но уж точно не с ними. Как они могли умереть, когда были такими живыми? Как жизнь может быть такой недолговечной и хрупкой?

Никто из погибших не шел в Битву с мыслями о смерти. Вероятно, они осознавали такую возможность, но не думали об этом всерьез — это слишком сложно для любого человека. Северус был одним из немногих, кто рассчитывал умереть до конца ночи, причем он почти надеялся на это: на последний бой с людьми, которых он называл союзниками даже когда они отвергли его, на легкий уход от будущего, которое он боялся увидеть. Мужчина был уверен, что кроме него самого и Поттера, каждый сражавшийся надеялся пережить эту ночь, но война никогда не складывалась таким образом и никогда не сложится.

И вот снова лежат безмолвные, остывшие тела людей, которые думали, что выживут, которые в глубине души верили, что их не будет среди павших.

Убежденность мало что значила перед лицом судьбы. Но Северус уважал их за это, ведь Битва не была бы выиграна без тех, кто стоял и сражался за свои убеждения. Может быть, именно поэтому было так трудно думать о смерти; пока люди верят, что с ними все будет в порядке, они могут придерживаться своей морали и совершать храбрые поступки, превосходящие все, что диктует логика.

Именно поэтому было так тяжело стоять со склоненной головой на следующих друг за другом похоронах, понимая, что каждый человек мог бы стоять напротив него, если бы не упущенный шанс и момент времени.

Северус мрачно попрощался с Филиусом, сославшись на то, что ему нужно еще кое-что сделать, и профессор заклинаний кивнул ему, безмолвно вытирая глаза изрядно потрепанным носовым платком. Северусу было неловко оставлять его, но ему нужно было кое-куда пойти, и он знал, что должен отправиться туда, пока не передумал. И вот, оставив печального декана с Септимой, профессором нумерологии, мужчина решительно отошел от места поминок и повернулся на месте.

Он очутился на небольшом кладбище, куда привозили тех, кто пал, сражаясь на другой стороне. Как зельевар знал, остальные сотрудники не знали о смерти Винсента; юноша не был включен в список погибших, скорее всего считалось, что он сбежал вместе с десятками других Пожирателей смерти. Северус задался вопросом, знай они правду, стоял бы он сейчас в кругу своих коллег, тех, у кого хватило бы духу и сердца прийти сюда.

Он полагал, что никогда этого не узнает.

Северус прошелся вдоль рядов усопших, читая таблички, на которых были написаны имена каждого человека, а также года рождения и смерти. Это были самые простые знаки почтения, но это было больше, чем он ожидал — мужчина подумал, не приказал ли Кингсли более гуманно обращаться с Пожирателями смерти, и менее кровожадных из которых с отвращением сбрасывали в безымянные могилы во время первой войны. Какими бы злобными ни были многие из них, он был рад видеть, что их помнят, по крайней мере, за то, что когда-то они были людьми. Зельевар ненадолго задержался у могилы Эйвери, затем у Мальсибера, но он уже давно не считал их друзьями, и они были не теми, к кому он пришел.

После нескольких кругов по дорожкам он наконец нашел нужное имя: Винсент Крэбб, 1980-1998. Оно сопровождалось небольшой табличкой, поясняющей, что тело мальчика найдено не было, но символическая могила организована на основании известия о его смерти. Северус не знал об этом обстоятельстве, но полагал, что для того, чтобы оплакать погибшего, ему не нужно тело.

Он стоял у пустой могилы, отличавшейся лишь табличкой с именем, и чувствовал на своей спине взгляды магов Министерства, следивших за каждым его движением. Он не знал, что они думают о нем, да и не хотел знать: его мысли были заняты только молодым человеком, который мог бы лежать холодным и неподвижным под дубовой крышкой, если бы его нашли. Зельевар надеялся, что здесь будут его родственники, или другие скорбящие, но правда была суровой и мрачной на этом убогом кладбище.

Он был один, как и Винсент. Где бы тот ни находился.

Его захлестнула волна тоски, того же чувства поражения, что охватило его ночью после Битвы, и он стиснул зубы, борясь со жжением в глазах. Он должен был сделать больше. Он должен был как-то остановить это. Несомненно, он мог что-то сделать.

Но он этого не сделал, и ему придется жить с этим фактом всю оставшуюся жизнь. Это был едва ли не первый раз, когда он не смог защитить кого-то. И он мог только надеяться, что этот раз будет последним.

Он ненавидел себя за чувство облегчения от того, что под крышкой был не Драко.

Северус некоторое время стоял перед могилой, желая показать юноше, что по нему скучают, но чувствовал, что это было крайне неудачным оправданием для других скорбящих, которые должны были присутствовать. Родители в Азкабане, родственники отреклись или отстранились — никто не явился к мальчику, присоединившемуся к Пожирателям смерти.

Он молчал. Что он мог сказать о восемнадцати годах жизни, оборвавшейся в один миг? Определенно, не более того, что она просто имела место быть.

Наконец, когда солнечный свет начал отбрасывать все удлиняющиеся тени на могилы, а полуденный зной спал, церковные колокола торжественно пробили шесть, и Северус понял, что пора уходить. В конце концов, он нес ответственность не только перед Винсентом.

И все же, когда мужчина отвернулся, горло его болезненно сжалось, и ему захотелось утешить мальчика, на тот случай, если его дух задержался в этом мире. Может это было глупо, и может это было нужно только для него — но он знал, что пожалеет, если не попытается.

Он долго стоял, полуобернувшись к могиле, пребывая в той же растерянности, как и когда Крэбб-старший попытался его убить.

— Твой отец скорбит по тебе, — произнес он наконец. — Как и я.

А затем он устремился прочь, аппарировав на краю кладбища.

Ему нужно было успеть на похороны Ордена.

Поминки Люпина и Тонкс проходили в саду дома Уизли. Через некоторое время после них должны были состояться похороны Фреда Уизли; переступая границу защитных заклинаний вокруг «Норы», Северус был готов к долгой ночи. Планировалось провести поминки, а затем собраться за поздним ужином, чего Северус в любой другой день постарался бы избежать.

Однако в этот вечер казалось неправильным даже думать о том, чтобы уклоняться от этого.

Большая часть Ордена прибыла раньше него, рассеявшись среди студентов, профессоров и друзей семьи, которых Северус не знал. Стараясь оставаться незамеченным, мужчина прошелся вдоль края толпы людей в поисках Минервы или Горация, но он чувствовал обращающиеся к нему взгляды, улавливал еле слышный шепот, и понимал, что ему очень повезет, если ночь пройдет спокойно.

Как только зельевар нашел своих сослуживцев, он влился в их ряды, переместившись в центр группы, и оставался там, пока его коллеги не начали двигаться к паре гробов, стоявших в нескольких минутах пути от внутреннего дворика. Он не знал, где находится гроб Фреда; эти два были соединены белыми лентами, что явно обозначало пару, но третьего рядом с домом видно не было.

Он хотел спросить об этом, но сил на разговоры уже не осталось, поэтому мужчина промолчал, плетясь вслед за Минервой и Филиусом, присоединившихся к растущему кругу скорбящих вокруг двух гробов. В толпе раздавался приглушенный шепот, люди обменивались историями и причитали, но Северус просто стоял позади коллег, и никто не пытался заговорить с ним. Он изучал полированный дуб, пока тот не начал расплываться у него перед глазами.

Люпин... Люпин был его ровесником, то есть человеком еще не старым, хоть и не молодым. Но, Тонкс… Тонкс была его студенткой всего неполных семь лет назад. Уже взрослая женщина, конечно, но не из тех, кто прожил большую часть своей жизни.

Ей было всего на четыре года больше, чем Поттерам.

Северус стиснул зубы до боли, стараясь изо всех сил отогнать эту мысль. Но эта ночь была как будто специально создана для того, чтобы пробудить старые воспоминания, и вскоре он обнаружил, что его мысли вновь крутятся вокруг погибшей пары.

Он хотел бы считать их безответственными за то, что они присоединились к Битве, когда у них был младенец, о котором нужно было заботиться, но... В каком-то смысле он понимал их. Победа над Темным Лордом была для них чем-то сверхважным, чем-то, что перевешивало даже ответственность родителя перед ребенком. Или, возможно, именно это и сыграло свою роль — возможно, мысль о том, что они будут растить сына под деспотичным террором Темного Лорда, побудила их к борьбе.

Это была странная форма любви, любви родителя, погибшего ради ребенка. В каком-то смысле она была мощной в самом ее проявлении, в осознании того, что человека так сильно любили, но в то же время она также была пустой, недостаточной. Это была любовь, о которой дитя никогда не сможет узнать ничего, кроме историй, рассказанных о ней. В нее можно было только верить, поскольку ее нельзя было почувствовать, кроме как в биении собственного сердца, в дыхании, что было куплено великой жертвой родителя, которого он никогда не узнает.

Северус резко тряхнул головой, почувствовав, как нарастает головная боль, и подавил слезы на глазах. Подобные мысли не приносили никакой пользы — он не мог изменить исход ни одной из войн, а позволять своим мыслям блуждать так близко к Лили было небезопасной идеей. Он хотел держать себя в руках, а не доводить до срыва, как вчера утром, и уж точно не хотел доводить себя до очередной панической атаки. Один приступ паники наедине с собой был достаточно неприятен — и он скорее умрет от сердечного приступа, чем испытает его здесь.

Он заставил себя изучать горизонт, глядя поверх шепчущихся и рыдающих участников траурной церемонии, собравшихся у двух гробов. Вскоре из толпы выступил оратор — Андромеда Тонкс, мать и теща супругов.

Она заговорила низким голосом, который заворожил публику, ни один человек не смел проронить и слова, даже шепотом. Она рассказывала о детстве Тонкс, о том, как девушка познакомилась с Люпином, потом об их сыне и о том, как она благодарна за то, что у нее есть их осязаемая частичка, за которую можно держаться. Она говорила об их храбрости и преданности, и Северус услышал, как в ее словах отразились его собственные мысли; ни один из родителей не смог остаться в стороне во время финальной битвы из-за преданности своему ребенку и своему делу, а Андромеда призналась, что не может не гордиться тем, что ей известно.

Наконец, женщина заговорила о Тедди Люпине и о том, как она рада, что сможет вырастить его в мире, который не живет в страхе, а Северусу снова пришлось применить окклюменцию. Он чувствовал элементарное человеческое сострадание по поводу смерти Люпина, он знал, что Тонкс была одной из его учениц, а также членом Ордена… но скорбь все время возвращала его мысли к ребенку, к осиротевшему мальчику, родившемуся в конце войны.

Он больше печалился о родителях, которых потерял ребенок, чем о самой паре, но ему казалось, что этого достаточно. Абстрактно скорбь позволяла ему отрешиться от чувств, которые он все еще питал к Люпину, и, конечно, горевать о трагедии ребенка было лучше, чем не горевать вообще.

Зельевар обнаружил, что уже с трудом сдерживает слезы, как Андромеда отступила от двух гробов, а толпа расступилась, образовав большой незамкнутый круг. В нескольких шагах справа от него волшебник, которого Северус не узнал, прошептал заклинание, благоговейно подняв палочку в сторону усопших.

Золотое пламя вспыхнуло вокруг дубовых гробов, образовав сверкающий костер, и Северус уставился на огонь, впитывая пылающий свет и жар на своем лице.

Затем он отвел взгляд, и в ярком солнечном свете перед его глазами заплясали голубые огоньки.

Похороны Фреда Уизли последовали с мрачной, но действенной оперативностью. Толпа снова собралась у большой рощицы на участке Уизли, в тени которой покоился кленовый гроб. На этот раз выступил Артур Уизли, к которому ближе к концу службы присоединились Билл и Перси, рассказывая историю жизни и смерти Фреда. Северус подумал, что было очень уместно услышать, что молодой человек умер шутя, с улыбкой на лице.

Через некоторое время присутствующим было предложено поделиться своими воспоминаниями о Фреде, и многие пожелали это сделать, перемежая сбивчивые, слезные воспоминания с рассказами о рискованных розыгрышах и экспериментах, вызывавшими в толпе слабые смешки. Никто, похоже, не решался первым перейти к настоящим шуткам, что показалось Северусу немного ироничным, поскольку Фред, скорее всего, больше всех шутил бы о своей смерти.

Все слушали в полном молчании, нарушаемом лишь всхлипами, икотой и тихим хихиканьем. Но, наконец, и эта служба закончилась, и толпа снова расступилась.

Вспыхнуло яркое голубое пламя, разгоняя тень, и Северус смотрел на него, пока оно не погасло, пустив разноцветный дым меж ветвей над головой. На этот раз, когда он огляделся, в полутени его глаза оказались ослеплены желтыми огоньками, и он задержался у голого участка земли дольше остальных, ожидая, пока к нему вернется зрение.

Чуть впереди Артур Уизли провожал свою жену обратно в «Нору» вместе с Андромедой, которая успокаивающе обнимала ее за плечи.

— Тебе нужна помощь с ужином, дорогая? — ласково спросила Андромеда, и миссис Уизли покачала головой, судорожно вздохнув. Она что-то прижимала к груди, возможно, урну.

— Нет, но спасибо. Я… я думаю, мне будет лучше побыть одной.

Она направилась внутрь, вытирая глаза платком, а Северус зашагал в сторону скопления людей, не желая с неловкостью следовать за скорбящими членами семьи. Он двинулся вдоль края толпы, стараясь быть как можно незаметнее, но это было легче сказать, чем сделать. Несколько раз кто-нибудь из незнакомых ему людей пытался завязать с ним разговор, от которого ему приходилось уклоняться, ссылаясь на необходимость найти кое-кого.

Но на самом деле он никого не искал. Ему не хотелось говорить с сотрудниками об их погибшем коллеге и учениках, не хотелось выражать соболезнования скорбящим семьям. Что хорошего могли сделать его слова на фоне столь болезненной утраты? Лучше оставить все как есть.

Какое-то время его блуждания приносили свои плоды, но затем он заметил группу высокопоставленных чиновников Министерства, и понял, что ему будет очень трудно отговориться от их компании. Поэтому, приветствовав их вежливым кивком, он с внезапной целеустремленностью направился к парадной двери «Норы», намереваясь укрыться в доме. К его облегчению, те за ним не последовали.

Однако это облегчение тут же улетучилось, едва он понял, что вошел на кухню, где за столом сидела заплаканная миссис Уизли.

Придумав отговорку про поиски туалета, Северус собрался было как можно быстрее уйти, но что-то остановило его, задержав на пороге кухни. Оглянувшись, он увидел, что миссис Уизли была так поглощена своим горем, что не заметила его — как не замечала и большой кастрюли на плите, из которой обильно валил пар.

Двадцатисемилетний опыт в изготовлении зелий взял верх, и Северус поспешил к столу, чтобы уменьшить размер пламени под кастрюлей, помешал в ней взмахом палочки и наклонился поближе, чтобы оценить ущерб.

Это была какая-то разновидность крем-супа, и, судя по его вязкости и степени готовности овощей, ему требовалось еще около часа на плите. Прикинув вероятное время приготовления, Северус отработанным движением убрал пригоревшие остатки со дна кастрюли; он был уверен, что успел вовремя, не дав испортиться всему супу, но проверить бы не помешало. Оглядевшись, он взял для дегустации со стола чистую тарелку — явно подготовленную для этой цели — и снял пробу супа, тщательно принюхавшись, прежде чем сделать глоток бульона.

К его облегчению, вкус совсем не был горелым, хотя, пожалуй, слегка отдавал дымком. Поэтому он наложил заклинание автоматического перемешивания и еще больше уменьшил пламя, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы уберечь еду, пока миссис Уизли не справится со своими эмоциями.

Зельевар снова повернулся к двери, желая уйти, но не мог отрицать что чувствует себя несколько виноватым при мысли о том, что оставляет убитую горем мать оплакивать потерянного сына в одиночестве. Проклиная себя за глупость, он вернулся к миссис Уизли, желая что-нибудь сказать ей, хотя бы несколько слов утешения…

Но, как он ни старался, слова не выходили.

«Вы в порядке?», «Я так сожалею о вашей утрате», «Вам нужно немного побыть одной?», «Я могу что-нибудь сделать?» — он мог придумать так много фраз, так много предложений, которые были бы приемлемы, но его язык не шевелился, а горло сжималось, в результате чего он стоял перед ней с разинутым ртом, как какая-то дурацкая рыба.

У Аркадии это выглядело так просто, и он внутренне выругался, недоумевая, как он может быть физически неспособен произнести такие простые слова. Что было сложного в том, чтобы утешить кого-то? Он видел, как психолог делала это только вчера, сам совершил немало признаний своих чувств, и, черт возьми, это сработало! Это сработало, и теперь он хотел передать хоть какую-то частичку этого кому-то ещё; он хотел помочь, даже если из всех волшебников Британии меньше всего подходил для утешения миссис Уизли. Неужели он не мог выразить хотя бы одно соболезнование?

И все же он не мог этого сделать.

В конце концов, он отступил к тому, что точно мог произнести. К тому, что не было словами утешения, но что можно было интерпретировать как заботу, по крайней мере, в некоторой степени.

— Хотите, я закончу это? — спросил он, указывая на суп и — как мужчина теперь заметил — на большую кучу продуктов у раковины, которые явно ждали своего часа.

Миссис Уизли подскочила на стуле, зарывшись носом в замызганный носовой платок, и заморгала, уставившись на него полными слез глазами.

— Если у вас есть рецепты, я могу следовать им, — невозмутимо продолжил Северус, зная, что, если она начнет плакать, он не будет в состоянии сделать что-либо еще, кроме как застыть на месте, словно чрезвычайно реалистичная статуя. — Что вы собирались приготовить?

— Я… рецепты, да… там есть кое-какие в шкафах, — пробормотала миссис Уизли, вытирая глаза изрядно потрепанным платком. — Я собиралась приготовить… пастуший пирог и трайфл⁽¹⁾ на десерт, но… ох! — Она вскочила на ноги, бросилась прочь от столика и чуть не сбила Северуса с ног, который как раз поймал книги с рецептами, что вызвал из шкафа. — Суп! — воскликнула она в явном бешенстве, но тут же остановилась, увидев, что суп помешивается по идеальному таймеру, невинно булькая и не обращая внимания на причиненные им хлопоты.

— О, профессор, вы спасли суп! — слабо проговорила она, и Северус почувствовал тревогу, когда слезы снова начали наворачиваться на ее глазах.

— Присядьте, миссис Уизли, — поспешно предложил зельевар, направляя ее обратно к стулу, прежде чем она снова начала всхлипывать. Женщина опустилась на него, сквозь слезы произнося слова благодарности, а Северус открыл книгу рецептов, стремясь укрыться за инструкциями — он не знал, как вести себя с людьми, которые его благодарят, и после вчерашнего фиаско в Косом переулке он не испытывал особого желания этому учиться.

К его возрастающему ужасу, книга рецептов, хотя и была понятной и хорошо написанной, была наполнена гораздо большим количеством ерунды, чем любая книга по Зельям, которую он когда-либо видел. Инструкции варьировались от того, как правильно измельчить свинину для пастушьего пирога, до того, как наиболее красиво сервировать стол, и все это сопровождалось небольшими ободряющими пометочками, с маленькими рисунками кухонных принадлежностей и сердечками вокруг комментариев автора.

Северус подавил желание скорчить гримасу, прекрасно понимая, что сам виноват в том, что вызвался помочь, и стал продираться сквозь текст («Готовьте с любовью, и никто не сможет отрицать вкус!»), чтобы уловить суть того, что ему нужно делать.

Затем, имея в голове четкие инструкции, он занялся тем, что у него получалось лучше всего.

Он измельчил свинину, смешал ее со специями и обжарил на сковороде, затем переложил в большую стеклянную форму и покрыл картофельным пюре из стоящего на столе блюда. Затем посыпал все сыром, поставил в духовой шкаф и наложил заклинание, предупреждающее, когда внутренняя температура станет достаточно высокой, чтобы пропечь середину. Замешал на плите заварной крем, поставил его в ванночку со льдом, приготовил тесто для бисквита, поставил его в духовку и нарезал клубнику. Он внимательно все контролировал, стараясь ничего не упустить и не допустить ошибок ни в количестве, ни в процедуре, его разум пребывал в состоянии полной сосредоточенности и спокойствия, свойственном при варке сложных зелий.

Он так увлекся готовкой, что даже не обратил внимания, когда миссис Уизли начала говорить, ее голос дрожал и срывался от волнения.

Она заговорила, когда зельевар готовил заварной крем, и изо всех сил старалась не расплакаться, пока рассказывала ему, что трайфл был любимым десертом Фреда, и что она хотела почтить его этим. Со слезами на глазах она поведала, как готовила это блюдо для него либо чтобы отпраздновать особые события, либо чтобы поднять ему настроение после тяжелого дня, а Северус слушал, не имея возможности ничего предпринять, кроме как помешивать, отмерять, нарезать и следить за плитой, но чувствовал, что это, по крайней мере, было той поддержкой, которую он может обеспечить.

Она поведала, как Фред годами ненавидел пастуший пирог, потому что думал, что в нем действительно есть овцы, и как полюбил его, когда сдался и наконец попробовал. Она рассказывала о том, как одевала близнецов, когда они были младше, заколдовывая их одежду так, чтобы рубашка Фреда оставалась синей, а рубашка Джорджа желтой, независимо от того, сколько раз они менялись ими. Она плакала, вспоминая, как вязала свитера на каждое Рождество, и призналась, что боится это делать в этом году, так как не уверена, стоит ли вязать еще один.

Она все говорила, шептала и всхлипывала, а Северус молчал, лишь время от времени поглядывая на женщину, чтобы та знала, что он все еще слушает.

Она рассказала ему о том, как ужасно чувствует себя из-за того, что была так строга с близнецами, как жалела, что не поддержала сыновей в их начинаниях раньше. Она содрогнулась, припомнив свой страх во время чемпионата мира по квиддичу, когда накричала на них за то, что они не набрали достаточного количества СОВ, и ужасно переживала, что, возможно, это могло быть последним, что они от нее услышали. Она призналась, что сожалеет о том, как отчитывала их, что отдала бы все на свете за шанс вернуться назад и сказать им, что гордится ими независимо от оценок, что ей не нужно ничего, кроме того, чтобы они были счастливы.

Она рассказала ему о Фреде Уизли больше, чем Северус когда-либо хотел знать, но он все равно слушал. И когда оставалось только вынуть пирог из духовки, ее слезы высохли. Ее глаза были чрезмерно опухшими и красными, но на ее лице появилась дрожащая, слабая улыбка, и Северус почувствовал, что впервые на своей памяти помог кому-то просто своим присутствием, а не какими-то конкретными действиями.

Это перевернуло представление о сеансе с Аркадией, и он понял, почему именно это помогло. Иногда все, что нужно человеку, это чтобы кто-то выслушал, чтобы кто-то был рядом, пока все выливается наружу, и этого вполне достаточно.

Вопреки своей натуре, Северус обнаружил, что хотел бы позволить и своим эмоциям выплеснуться наружу, как это сделала Молли Уизли. Ее облегчение было почти осязаемым — и ему хотелось тоже его почувствовать.

Помня, как недавно не мог произнести ни слова, Северус молчал, пока миссис Уизли вытирала опухшие глаза влажным полотенцем, а потом решил налить ей чашку чая. Он поставил ее на стол перед женщиной и сел на соседний стул, чувствуя себя немного неловко, и надеясь, что та не будет пытаться завязать с ним разговор.

К счастью, она не стала этого делать, и несколько минут они сидели в дружеском молчании. Затем Молли открыла рот, и Северусу не понадобилась легилименция, чтобы понять, что она собирается сказать.

— Не благодарите меня, — быстро сказал он, подняв руку, чтобы остановить ее. — Я рад помочь. Я просто… — мужчина запнулся, вспомнив домашнее задание, которое задала ему Аркадия, и его горло сжалось. Заставив себя успокоиться, он сделал глубокий вдох, твердо сказав себе, что все будет хорошо, что он способен высказать кому-то свои чувства. — Я просто хотел бы… хотел бы сделать больше, чтобы защитить их, — выдавил он; зельевар не столько рассердился из-за того, что у него дрогнул голос, сколько удивился, что вообще смог произнести эту фразу.

— О, мы все хотели бы, — ответила Молли с дрожащим смехом, вытирая глаза. — Артур сказал мне, что если я еще хоть раз заплачу из-за того, что меня тогда не было рядом, то он насильно напоит меня успокаивающей настойкой.

— У вас она есть в наличии? — с любопытством спросил Северус, пытаясь зацепиться за привычную тему, но тут же понял, что вопрос получился на редкость бестактным. — Простите меня, я…

— Все в порядке, — рассмеялась Молли, на этот раз более искренне. — В любом случае, мне следует поговорить о чем-то другом, иначе я буду не в состоянии подавать ужин. Не знаю, как благодарить вас за то, что вы его приготовили, — добавила она, и когда Северус открыл было рот, чтобы возразить, женщина бросила на него строгий взгляд, который, впрочем, тут же был испорчен ласковым похлопыванием по руке. — Сомневаюсь, что мне удалось бы управиться с ним раньше, чем все гости изголодались бы, поэтому вы действительно помогли мне, профессор, больше, чем вы думаете.

Возможно, почувствовав его неловкость, когда он попытался незаметно придвинуть руку ближе к себе, чтобы избежать новых нежных жестов, она улыбнулась и встала, чтобы проверить еду, которая стояла на столе под действием нескольких чар, сохраняющих тепло.

— Выглядит восхитительно, профессор, — сказала миссис Уизли, и Северус неуклюже встал, чтобы присоединиться к ней, понимая, что обращение, к которому в последнее время вернулись многие, было попыткой проявить уважение, которого он получал так мало в прошлом году. В принципе, он ценил это, но на самом деле это выглядело довольно странно, особенно с учетом того, что в Ордене его называли по имени… хотя, если подумать, он не помнил, чтобы Молли Уизли вообще когда-либо звала его по имени, даже когда все остальные обращались к нему именно так.

— Можно просто «Северус», — ответил он, изо всех сил стараясь, чтобы это звучало не так неловко, как он себя чувствовал. — Я точно следовал рецептуре, поэтому, если вы обычно вносите какие-то изменения, боюсь, я их упустил.

— О, все в порядке, — отозвалась она, с веселым видом призывая тарелки, сервировочные блюда, стаканы и столовые приборы. — Думаю, мне не следует удивляться тому, что вы так хорошо готовите. Ваши работы в области зелий просто безупречны, а я всегда считала, что зельеварение похоже на приготовление пищи. Я и сама немного этим занимаюсь; всегда держу в доме запас основных зелий на всякий случай. В том числе и успокаивающую настойку, — добавила она, тепло улыбаясь.

— А, — выдавил Северус, не зная, как ему реагировать на очевидную попытку наладить с ним контакт. К счастью, миссис Уизли, похоже, уловила его нежелание общаться, и принялась выносить блюда к длинному сервировочному столу, установленному во дворе в окружении дюжины маленьких столиков на десять персон каждый. Северус уже было вытащил свою палочку, чтобы помочь, но потом подумал, что придется объяснять происходящее, и вместо этого выскользнул из кухни, растворившись в тени вокруг трапезной зоны.

Минерва подскочила на месте, когда он внезапно опустился на стул рядом с ней, но быстро пришла в себя, одарив его нерешительной, несколько вопросительной улыбкой.

— Мы не видели тебя целую вечность. Кто-то тебя задержал?

— Можно и так сказать, — ответил Северус, не имея ни малейшего желания раскрывать место своего пребывания. Он старательно игнорировал вялые разговоры остальных сотрудников, что стало довольно сложно, когда Гораций решил занять место рядом с ним, но, наконец, настала их очередь идти к столу за едой, и он смог воспользоваться предлогом, что хочет есть.

Это был очень долгий ужин, не в последнюю очередь потому, что половину его зельевар провел в ожидании, что на него набросится какой-нибудь сотрудник Министерства. Единственной положительной чертой похорон было соблюдение приличий — похоже никто не осмеливался беспокоить его, пока он, низко склонив голову, ковыряется в еде. Северус заметил несколько человек, которые хотели попытаться это сделать, но Минерва бросила на них испепеляющий взгляд, и те без комментариев вернулись к своим столикам.

— Никакого уважения, — пробормотала она себе под нос, и Северус позволил себе легкую улыбку, на мгновение испытав такое чувство, будто все стало таким, каким было до прошлого года.

Но это, конечно, было не так, и разговоры за столом являлись тому достаточным доказательством. Преподаватели начали делиться своими личными историями о Фреде, Люпине и Тонкс, а также о других погибших учениках, перемежая легкий смех с беззвучными слезами, которые быстро вытирались носовыми платками. Северус молчал, но впервые за весь день он не чувствовал, что от него чего-то ждут. В кругу своих коллег он мог молчать, и те его понимали. Никто не предлагал ему стакана вина или огневиски, никто и не пытался втянуть его в разговор, и он наслаждался этим часом относительного покоя.

К сожалению, это не могло продолжаться долго. Вскоре посуда была убрана, и гости начали стекаться к миссис Уизли, чтобы выразить свои соболезнования и поблагодарить за угощение. Северус очень надеялся, что она не упомянет о его участии в этом деле — но не тут-то было. Он как раз проходил мимо женщины, чтобы добавить свою тарелку к растущей стопке, когда услышал, как она произносит с излишним энтузиазмом:

— Нет, на самом деле, это был Северус! На кухне он даже более умелый, чем Златопуст Локонс!

От такого комплимента Северус не мог сдержать возмущенного выражения лица; неподалеку кто-то разразился смехом, явно понимая, что сравнение с Локонсом является по большей части оскорблением, нежели чем-то еще.

Северус резко развернулся на звук, весьма раздраженный и радующийся возможности сорвать на ком-то злость… и замер.

Джордж Уизли, в окружении Гарри Поттера, Рона Уизли, других своих братьев и сестры (причем те выглядели так, будто сами едва удерживались от смеха), захлебнулся в очередном приступе хохота, улыбаясь сквозь слезы.

— Можете представить … — прохрипел он, так сильно смеясь над невысказанной мыслью, что с трудом мог говорить; все участники похорон замолчали, и переглянулись с почти болезненным облегчением, услышав, что Джордж решил пошутить. — Можете представить... — тот снова остановился, согнувшись пополам и едва держась на ногах от смеха; половина зрителей уже смеялась, даже не слышав кульминации. — Вы можете себе представить Снейпа в старом фартуке тетушки Мюриэль?

Это вызвало громкий взрыв хохота, в основном со стороны группы бывших студентов, а Северус нахмурился, твердо сказав себе, что не должен срываться на Джорджа, как бы сильно ему этого ни хотелось.

Зельевар на мгновение собрался с мыслями, а затем как можно более холодным тоном произнес:

— Осторожнее со своим боггартом, Уизли, или я лишу тебя и второго уха.

Группа гриффиндорцев чуть не рухнула от смеха, сквозь который Северус едва расслышал, как Рон с трудом выдавил:

— Я бы не стал… мама тогда вам уши оторвет.

— Это было ужасно, Рон, — простонал Джордж, но тут же хихикнул, а затем снова зашелся смехом; Северус предположил, что это было скорее сбросом напряжения, чем реакцией на довольно неуклюжий каламбур.

— Профессор...

Оглянувшись, он увидел, что Молли Уизли снова плачет, и было напрягся, но та улыбнулась ему сквозь слезы.

— Вы рассмешили его, — прошептала она, настолько счастливая, что разразилась новой порцией рыданий; Северус неловко переступил с ноги на ногу, когда женщина рухнула на своего мужа, и как можно незаметнее постарался укрыться за спиной Минервы. Помона, которая стояла с остальными сотрудниками, поспешила к ней, чтобы утешить, на ходу вытаскивая платок из-под своей нехарактерно аккуратной мантии.

— О, Молли, дорогая, не плачь. Только не из-за этого, — утешала она, обнимая бьющуюся в истерике миссис Уизли, которая уже чуть не повалила с ног своего бедного мужа. Мистер Уизли благодарно взглянул на профессора гербологии, когда та мягко заключила Молли в объятия, хлопая ее по спине, и тем самым вызволила его из сокрушительных объятий.

— Я п-просто так с-счастлива, — всхлипнула Молли. Северус смотрел на нее, не понимая, был ли он виноват в этом новом всплеске эмоций. — Я-я так в-волновалась последние н-несколько дней. Н-но… — тут ей удалось преодолеть себя, и она вытерла глаза носовым платком, который был изрядно заплатан, как и большинство вещей Помоны. — Но, м-может быть, все-таки в-все будет хорошо.

Это вызвало шквал заверений и обещаний, что все наладится, под которые Северусу удалось несколько раз кивнуть в знак согласия. Ему показалось, что ситуация стала хорошим сигналом к отбытию — и, к счастью, так думал не он один. Соболезнования сотрудников постепенно приобрели оттенок расставания, и они начали обмениваться словами прощания с членами Ордена, включая группу студентов Гриффиндора.

Северус вежливо кивнул Кингсли и нескольким старшим Уизли, надеясь, что ему удастся сделать это достаточно быстро, чтобы избежать внимания других сотрудников Министерства, которые все еще кружили вокруг места поминок. Стоявшая рядом с ним Молли заключила Минерву в долгие объятия, ее глаза слегка блестели от слез.

— Это было так мило с вашей стороны, прийти сюда. Не могу передать как я вам благодарна, — пролепетала Молли, отпуская директрису, а Северус напрягся, когда она перевела взгляд на него и шагнула вперед с явным намерением обнять. Отчетливо осознавая, что на них смотрят десятки глаз, он неохотно поднял руку и заключил ее в объятия, похлопав по спине так успокаивающе, как только умел. Это было крайне неловко. Миссис Уизли обнимала его до боли крепко, и по мере того, как шли секунды, а она только притягивала его все ближе к себе, зельевару стало очень жарко и некомфортно. Она же не собиралась… не собиралась же она заплакать на нем?

У его плеча раздался легкий всхлип, и Северус устремил на Поппи самый умоляющий, самый жалобный взгляд, на который только был способен. Та бросилась вперед, присоединяясь к объятиям, и, совершив почти слизеринский маневр, каким-то образом перенаправила Молли, чтобы та обняла ее вместо него. Северус не совсем понял, как он оказался на свободе, но отступил так поспешно, как только позволяло достоинство, не особо заботясь о том, что подумает о нем вся компания.

Миссис Уизли понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя, и Северус провел их в безопасности, устроившись за спинами Филиуса и Хагрида, последний из которых своим видом очень эффективно отгонял своенравных людей, желающих получить аудиенцию с зельеваром, а первый, казалось, изо всех сил старался не хихикать, видимо, из-за зрелища, которое Северус только что устроил. Тот хотел было рассердиться на это, но, по правде говоря, ему было просто неловко. Ему очень хотелось уйти и провести остаток ночи в одиночестве в своих покоях, вдали от всех и каждого.

Наконец миссис Уизли проводила их со слезной улыбкой, к ней присоединились остальные члены Ордена, и Северус быстро, насколько это было уместно, зашагал к окраине «Норы», где заканчивались защитные чары. Он первым из сотрудников аппарировал к воротам Хогвартса, и успел открыть их к моменту прибытия остальной части группы, стремясь закончить этот день как можно скорее.

Было уже далеко за девять, но солнце зашло всего полчаса назад. Так далеко на севере полная темнота наступала лишь около одиннадцати, поэтому небо было усеяно нежно-розовыми облаками, переходящими в огненно-оранжевый ближе к горизонту. Северус следил за угасанием, пока шел к замку вместе со своими коллегами, многие из которых тоже смотрели на небо. Оно было прекрасным — но он действительно слишком устал, чтобы оценить это в полной мере.

К тому времени, как они достигли замка, закат поблек до цвета индиго, и Минерва отперла двери взмахом своей палочки, распахнув огромные, окованные железом створки.

— Я тут подумала, может быть, чаю? — спросила она, когда двери захлопнулись и заперлись с серией зловещих щелчков, а Северус почувствовал, как из него вытекают остатки энергии.

— Был бы рад выпить чего-нибудь завтра, но сейчас, пожалуй, я пойду спать, — отозвался Филиус, и Северус был бы готов обнять его… если бы его годовая норма объятий уже не была сильно превышена. Он был не единственным, кто почувствовал облегчение; многие из персонала выглядели более чем готовыми завалиться в постель, особенно теперь, когда необходимости задерживаться больше не было.

— Конечно, — ответила Минерва, выглядя совершенно невозмутимо. Северус был рад, что ему не пришлось самому отмазываться от ее предложения. Почему-то он сомневался, что все прошло бы так гладко.

— Думаю, я тоже. Я просто измотана, — сказала Септима, и вот теперь все точно было в порядке.

— Пожалуй, и я пойду, — добавил Северус, и Сивилла тоже извинилась, драматично взмахнув шалями. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — хором ответили остальные сотрудники, и Северус зашагал по замку вместе с Филиусом, поскольку их кабинеты и смежные помещения теперь находились совсем рядом. Он бы не удивился, если бы Филиус мимоходом завел разговор с ним, но профессор заклинаний хранил блаженное молчание, лишь вежливо промолвив: «Приятных снов, Северус», когда они разошлись.

— Тебе тоже, — ответил Северус и проскользнул через кабинет Защиты (он до сих пор им толком не пользовался и еще не мог заставить себя считать его своим) в спальню. Затворив за собой дверь, он взял одну из своих недавно возвращенных книг, набрал ванну и позволил себе насладиться тишиной.

Впервые за долгое время, когда часы отбивали одиннадцать, он спал.

1) блюдо английской кухни, представляющее собой десерт из бисквитного теста (часто смоченного хересом или вином) с заварным кремом, фруктовым соком или желе и взбитыми сливками.

Вернуться к тексту