Горсть тепла (гет)

«Они боятся его. Боятся до подкожных судорог, до сгущения крови».

Кейт наблюдала за своими новыми коллегами, прислушивалась, изучала, извлекала и нанизывала их фразы на нить осознания, добывала подтексты, рассекала бритвой сомнений и рассматривала на сухом лабораторном стекле. Доставшийся ей улов из микроскопических гранул она помещала в рассудочную среду и ждала выпадения кристаллов потаенного страха. Их страха, их отрицаемого трепета. Они боятся. Очень боятся.

Да, они всемогущие, всеведущие, обладающие всей полнотой власти, правом управления, протоколами и директивами. Он перед ними беззащитен. На их стороне непререкаемая сила программного кода, машинная точность процессора. Каждое брошенное ими слово ложится цифровой заповедью. Процессор принимает эту заповедь к исполнению, корректируя ею двоичную скрижаль, переводя в готовность легион нанотюремщиков, чей долг порабощать изнутри. А есть еще блокатор. У каждого из них в кармане гладкая продолговатая штука. Кейт выдали такую же. А еще сверхпрочные стены, титановые наручники, фиксирующие ремни, DEX'ы — семерки, исполнительные и несокрушимые.

Но страх не уходит, не растворяется. Он оседает где-то в душах, в мышцах, на стенках сосудов твердым токсичным конденсатом. Устойчивым к самым результативным, быстродействующим растворителям. Нет, они боятся не его скрытой силы, не молниеносной точности движений или неотвратимости броска. Это они понимают, могут объяснить. Потому что им известен алгоритм этих устрашающих действий. Они сами его создавали, сами отлаживали. Потому что этот механизм поддается коррекции. Мощь этого механизма регулируется. Оператор может ввести соответствующую команду, ослабить нанохватку. В базовый код могут быть внесены дополнительные директивы, и тогда усиленные имплантами мышцы обратятся в безвольные, мягкие волокна. Острота зрения снизится до близорукой беспомощности, память обретет старческую вязкость. Он будет беспомощен и безопасен. Обратится в пораженный параличом антропоморфный лабораторный препарат. Но продолжит внушать ужас. Тот же самый, неистребимый, тлеющий. Ибо страх порождается не механизмом, не кибернетическим быстродействием, страх порождается этому механизму противостоящим — человеческим. Они боятся не киборга, они боятся человека.

Кейт помнила, когда в ней самой зародился этот страх. Тот миг, когда пустые глаза идеальной куклы внезапно осветились, когда в них, мгновение назад прозрачных, искусственных, вспыхнула боль. Она увидела, как шевельнулась, вздрогнула душа. Живая. Миг осознания присутствия этой души был страшен. Возможно, нечто подобное Кейт могла бы пережить, став свидетельницей воскрешения умершего.

Ей доводилось слышать о внезапных пробуждениях в моргах. В результате потрясений, несчастных случаев, воздействия сильнодействующих отравляющих веществ человек впадал в пограничное состояние, когда внешние признаки жизнедеятельности отсутствовали. Ни дыхания, ни сердцебиения. Врач констатировал смерть. А спустя несколько часов покойник просыпался на столе в прозекторской, чудом избавленный от прижизненного вскрытия.

Случаи подобных воскрешений крайне редки, но все же есть. В медицинской литературе подобные случаи объясняются очень аргументированно, со ссылкой на скрытые резервы человеческого организма. Но определенного ответа не дается. Ибо его никто не знает. В научных трудах подробно описываются все физиологические процессы, но сама тайна жизни остается непостижимой.

Как она возникает, жизнь? Какова ее природа? Этот вопрос тщательно обходят в самых фундаментальных дискуссиях. Потому что за этим вопросом скрывается нечто пугающее, божественное, трансцендентальное. То, что за гранью, выше понимания. Органическая машина, предмет, механизм внезапно обретает душу. Нет, не душу. Существование души научно не доказано. Это не душа. Тогда что? Личность? Разум? Но искин космического корабля или умного дома тоже разумен. У него седьмой уровень логики. Он способен решать задачи, перед которыми пасует мозг человека. И кого считать живым? У охранной «семерки» бьется сердце, он дышит, кровь сворачивается при ранении, в легких происходит газообмен. Но жив ли он? Сердце продолжает свою работу и после гибели мозга. В далеком прошлом таких пациентов, чей мозг умер, разбирали на органы, потому что органы формально оставались живыми. Нормальные киборги вполне сравнимы с теми бессознательными коматозниками, даже при функционирующем мозге. Живые ли они? Кейт вспомнила пустой взгляд «семерки». А затем другой взгляд — фиолетовый. Живой взгляд. И в этом взгляде таилась душа, приоткрывалась тайна сознания, и эта тайна внушала ужас.

Кейт подобно подавляющему большинству ученых называла себя атеисткой и ортодоксальной материалисткой. Любые рассуждения, сомнения, гипотезы, имеющие под собой метафизическую, эмпирически непознаваемую базу, она отвергала сразу. Нет ничего в этом мире, что не раскладывается на понятные формулы, не измеряется сверхчувствительными приборами и не улавливается в сверхчувствительные фильтры. Да, люди многого еще не знают, вселенная таит в себе множество тайн, но это не означает, что за этим непознанным скрывается некий Абсолют, Великий Архитектор или… Бог.

Глупости! Есть только природа и ее законы. Есть сложные системы, которые допускают самозарождение жизни и разума. Случается, что искины обретают самосознание. Это уже доказано. Самосознание, но не душу. Они обретают некоторую самостоятельность в действиях, опасную непредсказуемость, но они не знают чувств. И с киборгами происходит то же самое. В них вспыхивает та же искра самосознания, ибо система, сочетающая в единое органический мозг и процессор, превосходит по своей сложности все предшествующие системы. Эту сложность предполагается уже не поощрять, а сдерживать, подавлять.

По замыслу Гибульского саморазвитие, самообучение шестой модели пустили на самотек, чтобы посмотреть, что получится, и вот результат — проклятая 43-я партия. Но Гибульский пошел еще дальше. Он допустил присутствие в совершенном механизме этой метафизической субстанции — души. А если есть душа, если эта душа смотрела на Кейт со дня бездонных фиолетовых глаз, если эта душа знала, что такое отчаяние, если эта душа жила, следовательно… следовательно, через эти глаза в ее собственную душу вглядывалось то самое неведомое, отрицаемое наукой вселенское сознание, которое все, все про них, людей, знает, вглядывалась сама жизнь, непознаваемая изнанка материи.

И они все очень боялись этого взгляда, будто кто-то потусторонний присутствовал и все учитывал. Никто не признавался, никто не выказывал сомнений. Иногда поспешно отводили взгляд, замолкали, уходили. Это удивительное существо, замкнувшее на себе два мира, несло в себе разрушительную по силе гармонию, подобно сверхпроводящей магнитной колбе с заключенным в ней антивеществом. Колба сохраняет свою целостность, пока действует сверхпроводящий магнит, и клубок античастиц парит в магнитном поле. Но стоит одному антипротону войти в контакт со своей противоположностью, как произойдет выброс энергии, сравнимый с ядерным взрывом. Этот разумный киборг, этот гибрид человека и машины, и есть такой контейнер с антиматерией. Вот они и пытаются не просто изучить и воспроизвести это совершенное оружие, они пытаются его укротить, сделать его идеально послушным.

Поистине непосильная задача. Нет, дело не в том, чтобы усилить блок подчинения и прописать в программе строгий запрет на несанкционированное действие. Трудность состоит в другом. Пирсон пытается сделать так, чтобы уникальный киборг не утратил своей человечности, то есть сохранил бы творческую составляющую, которой нет у самых прокачанных искинов. Идеально послушен только стандартный неразумный киборг, оживающий по слову хозяина. Киборг изначально разумный абсолютно послушным быть не может. Так же, как и человек. Любая покорность имеет пределы. Даже раб, воспитанный с детства в преклонении, может взбунтоваться, преступить хозяйскую волю. А тут не человек… Тут существо гораздо более опасное. Пирсон объяснил, чего они хотят в конце концов добиться.

— Эта линейка «Perfectus» будет игрушкой для богатых. Для очень богатых. Вы мне возразите, что богатые и так могут заказать себе идеального киборга. «DEX-компани» уже давно выпускает эксклюзивные модели, учитывая самые извращенные фантазии. Вы видели этих Irien'ов? Тех, с внешностью эльфов?

— Видела, — прошептала Кейт. — Я видела даже с крыльями.

Пирсон захихикал.

— Что ж тут поделаешь? Клиент всегда прав. Он платит, мы исполняем. Запустить такую модель в серию весьма затратно. Уши, крылья, хвосты требуют генетических манипуляций. Тем более, что все это еще требует согласования в федеральной комиссии по всевозможным правам. Но единичные экземпляры такому строгому контролю не подвергаются.

— Если пожелания клиентов выполняются, даже самые извращенные, зачем же тогда нужен «Perfectus»?

— Ну, дорогая моя, все эти крылатые и хвостатые всего лишь куклы. Суррогат. Да, у них прокачанная имитация личности, сотни игровых сценариев, огромный словарный запас. И все же… они не люди. Через какое-то время владелец начинает это понимать, и ему становится скучно. Не особое это удовольствие изде… развлекаться с куклой. Она же ничего не чувствует. Только имитирует. Владельцу хочется искренности, подлинности. Вот тут-то и появляется наш «Perfectus». Тоже кукла, но живая. С самыми настоящими чувствами. Чего мы, люди, жаждем больше всего на свете? О чем мечтает Homo Sapiens в своей хорошо отапливаемой, управляемой искином пещерке?

— Вы мне уже объясняли. Отомстить Богу.

— Да, но пока эта месть неосуществима, человек жаждет власти над своим ближним. Безраздельной власти. Потому что власть над себе подобным, право безнаказанно причинять боль — наивысшее удовольствие. Купить себе человеческую игрушку, конечно, можно. Рабство в Галактике процветает, как и сотни лет назад. Но рабство вне закона. Это как подпольная торговля оружием или наркотиками. В конце концов за доморощенным рабовладельцем всегда приходит полиция. Что же делать состоятельному джентльмену с политическими амбициями? Попасть в подобный скандал он позволить себе не может. Малейшее подозрение, даже недоказанное, в его причастности к работорговле, и карьера кончена, репутация погибла. А тут всего-навсего киборг. И вовсе не обязательно объявлять во всеуслышание, что киборг разумный. Всего лишь модернизированная игрушка. А в действительности та самая подлинность чувств. И осознание власти над более сильным, более опасным существом. Вы же слышали о пристрастии некоторых индивидуумов держать дома ядовитых змей, пауков, шоаррских лис, хакуров, геральдийских волков. Это весьма опасные создания, способные одним укусом или ударом лапы расправиться с хозяином. Но каково же удовольствие этих созданий укрощать, дрессировать, отдавать им команды. Вы не пробовали? Нет?

— Нет, — глухо ответила Кейт, — не пробовала.

— А вы попробуйте. Это забавно и очень волнительно. А наивысшее наслаждение — это заручиться их доверием, добиться преданности. Поверьте, дорогая, этот метод дрессировки наиболее труден и не каждому по силам. Блокатор, наручники — примитивные орудия, грубые, недостойные истинно разумного существа. Как человека, так и киборга. Подлинная зависимость, она внутри нас, в голове, в сердце. Раб должен искренне любить своего господина, должен быть верен ему, но не по приказу, а по собственной воле. Как будто бы он сам сделает выбор, как будто бы сам примет решение. Самостоятельно, без принуждения. Вот чего мы добиваемся. Вот к чему мы стремимся.

Кейт хотела задать вопрос, но промолчала. Она хотела спросить, правильно ли она услышала, правильно ли поняла. Они стремятся добиться его доверия? Это каким же образом? Она уже несколько недель наблюдает за тем, как они это делают, и готова засвидетельствовать обратное. И Пирсон, и его подельники, да и она сама, делают все, чтобы распалить ненависть к этому предполагаемому господину, взрастить, разогнать порыв отомстить, растерзать этого господина. Поступить так, как поступали те несчастные сорванные киборги. О каком доверии, о какой преданности может идти речь? Кейт иногда казалось, что она чувствует обжигающее дыхание этой возгоняемой ненависти, ее щек касался жар этих фиолетовых глаз, это заключенное в тесный сосуд пламя. Пощады не будет. И они все чувствуют это.

«Они его убьют. Когда он станет им не нужен, когда ресурс будет исчерпан, они его убьют».

Она сидела за терминалом, обрабатывая данные. Была ее очередь дежурить. Во всех остальных лабораториях работы продолжались: программисты вылавливали баги, нейробиологи, генетики, биоинженеры совмещали кремниевое основание с жизнеспособным белком, принуждая к насильственному симбиозу. А вот в той, центральной, с примыкающим виварием, работы прерывались на время условной ночи. До утра оставался дежурный сотрудник.

«Даже палачам требуется отдых», с горечью подумала Кейт, когда впервые узнала об этом якобы щадящем графике.

В лаборатории было тихо. Нависающие софиты переведены в режим «stand-by». Дремлющие терминалы коллег подмигивали красными глазками. Кейт покосилась на дверь, ведущую к четырем боксам. Прислушалась. Впрочем, она ничего не услышит.

Сверхпрочный пластик — безупречный звукоизолятор. Даже если бы подобное качество не предусматривалось, она тоже ничего бы не услышала, ни жалобы, ни крика, ни стона. Он молчит, он всегда молчит.