Горсть тепла (гет)

Дышать было трудно. Не получалось. Рефлекторный процесс сокращения дыхательных мышц, запущенный в первые мгновения жизни, внезапно утратил природный автоматизм и затребовал ручного управления. Кейт почти силком проталкивала воздух через гортань в трахею, а оттуда судорожным усилием в бронхи и дальше в легкие. После совершившегося газообмена она с той же пошаговой скрупулезностью выводила выцеженный до летучих соединений воздух, мучительно прослеживая его касание.

Кейт сидела на своей кушетке в «соте» под номером 135. Сидела на самом краю, чуть наклонившись вперед, вцепившись сведенными пальцами в одеяло. Мышцы над диафрагмой удалось расцепить, развести подобно иллюзорным створкам, чтобы легочные пузырьки снова заполнились, расширились, чтобы в них хлынул живительный кислород, в ожидании которого уже густели, слипались полчища эритроцитов.

Вновь потребовалось усилие, акт воли, чтобы мозг возобновил управление плеврой и диафрагмой. Кейт была уверена, что стоит ей отвлечься, сместить внутренний фокус, она забудет, как дышать, и наступит удушье. Когда-то это звучало как злая детская шутка. Некий персонаж забыл, как дышать, и умер. В детстве это вызывало недоумение, а затем смех. Забыть, как дышать, невозможно. Никто этому не учит. Каждое живое существо умеет это с рождения. Этим рефлекторным бессознательным процессом природа гарантирует выживание. Это уже чуть позже детеныш учится ползать, ходить или летать. Для освоения этих необходимых для выживания навыков ему требуется время и даже помощь, а вот дыхание включается сразу. Потому что без навыка ходить дальнейшее существование, пусть ущербное, мучительное, все же возможно, а вот без дыхания — нет.

Ребенок, по каким-либо причинам пропустивший свой первый вдох, теряет единственный шанс. Дыхание — это нечто основополагающее, фундаментальное, придающее подлинное значение и ценность тому, что возводится людьми в наивысший статус. Кейт вдруг осознала всю бессмысленность своих некогда честолюбивых устремлений. Она сейчас существует в одном вдохе и выдохе, она — человеческое существо, претендующее на вселенную, она — со всеми своими мечтами, надеждами, воспоминаниями, победами, неудачами, она, мнящая себя ученым, хранителем истины, движителем прогресса, она всего-навсего есть сокращение и расслабление дыхательных мышц. Если движение застопорится, собьется, она умрет, она прекратит свое существование, потому что для сведенных мышц, для перехваченной судорогой гортани все ее дипломы, степени, титулы никакого значения не имеют. Есть только ее воля, ее желание жить. Поэтому она дышит, дышит. С усилием, хрипом и свистом.

Он смотрел на нее. Он был живой.

Сегодня утром, подчиняясь сигналу зуммера, она вышла из своей «соты» и увидела новых коллег, так же деловито покидающих свои модули. Уже в светлых форменных комбезах они направлялись в кафетерий, чтобы после короткого завтрака сразу приступить к работе. Из вчерашнего ознакомительного рассказа Пирсона Кейт знала, что это дневная смена ученых. Потому что исследования в центре не прекращаются ни условным днем, ни условной ночью. И эту смену можно было бы назвать и ночной. Это для Кейт наступило условное утро, потому что она все еще придерживается земного суточного ритма, все еще соблюдает свое прежнее рабочее расписание. А для них может быть очередной рабочий вечер.

За иллюминатором все тот же угнетающий скальный пейзаж. Правда, красного карлика не видно. Ушел за горизонт. Но подлинного заката не получилось. Как и подлинного рассвета. Небольшое смещение спектра. Кейт успела заметить светлеющее пятно и предположила, что на смену красному гному выбирается желтый. Впрочем, согласно звездному каталогу, эти желтые карлики тройной системы вполне успешно соперничают с земным Солнцем и по температуре, и по светимости. С окраин солнечной системы дарующее жизнь светило такая же холодная белая звездочка, оставляющая на поверхности планеты слабый серебристый отблеск.

Кейт, прежде чем покинуть комнату, несколько секунд смотрела на привезенную из дома «ключницу» — деревянное окно с кусочком синего земного неба.

Некоторых из сотрудников Кейт уже знала. Их накануне ей представил Пирсон. Некоторых видела в первый раз. Ее появление не вызвало особого любопытства. Ей вежливо кивали. Она чувствовала себя неловко, потерянно, еще не нашедшая места в системе, еще не обратившись в прилаженный винтик. Она решилась отправиться вслед за новыми коллегами, как вдруг кто-то коснулся ее плеча. Кейт оглянулась. Перед ней стояла сухопарая женщина лет пятидесяти. Кейт видела ее мельком, но имени не знала. У женщины были темные, явно неестественной густоты волосы, пронзительные серые глаза.

— Магда Цорн, — представилась она, — нейроофтальмолог. А вы, насколько я понимаю, Кейт Хантингтон.

— Да, откуда вы меня знаете?

— В нашей богадельне новости разносятся быстро. Вы прибыли вчера, Пирсон провел вас по лабораториям, затем вы зарегистрировались в системе, и вот о вас уже все известно.

— И что же обо мне известно?

— Только самое необходимое. Начальству, вероятно, известно больше. Пойдемте, выпьем для начала кофе.

Вновь узкий титановый рукав, мембрана главного входа и охраняющий этот вход киборг. DEX не проявил ни малейшего интереса к прибывающим сотрудникам. Кейт и ее новая знакомая шли последними. Проходя мимо киборга, Магда неожиданно сказала:

— Здравствуй, Ханс.

Кейт в изумлении на нее взглянула.

— Вы… с ним здороваетесь?

— А почему нет? Они у нас тут все подозрительные.

Кафетерий оказался неожиданно уютным. Титановые переборки были декорированы изображениями исходящих паром кофейных чашек. Столики круглые, на каждом генетически модифицированный цветок и крошечный светильник. Два угловых дивана, несколько кресел. Напротив двери два огромных кофейных автомата. На стойке различной формы галеты, круассаны в вакуумной упаковке, фигурные ломтики сыра. Магда повела Кейт к свободному столику.

— Ты можешь составить себе индивидуальное меню. — Магда легко перешла на «ты», не затрудняя себя согласованием. — Не то чтобы выбор очень большой, но все же… Возьми вон там свободную кружку и надпиши.

Кейт огляделась. Она и сухопарая Магда были единственными обладательницами двойной Х-хромосомы.

— Да, нас тут только двое. — Магда будто прочитала ее мысли.

— А почему?

— Начальство полагает, что женская психика не обладает необходимой устойчивостью.

— Ваш полковник уже хотел отправить меня обратно.

— Он, кстати, не так уж и не прав. Давай возьмем кофе, и я тебе кое-что объясню.

Очередь у кофейных автоматов заметно поредела. Сотрудники наполняли свои именные кружки ароматным, дымящимся напитком, неразборчиво забрасывая тарелки бутербродами, торопливо завтракали и уходили. Все совершалось в деловитом молчании. Редко кто обменивался репликами. Кейт и Магда были единственными, кто не спешил. На них никто не обращал внимания.

— Пойдем, покажу тебе, как пользоваться автоматом. Это сегодня у меня есть время, а завтра его может и не быть.

«Пирсон, вероятно, поручил ей ввести меня в курс дела, — подумала Кейт. — Сам он слишком большая величина, чтобы заниматься инструктажем. Что ж, это даже к лучшему».

Магда показала Кейт, как выбирать программу, посоветовала, какой набор смешиваемых ингредиентов лучший. Затем они выбрали по круассану и вернулись за столик.

— Ты когда-нибудь видела разумных… вернее, сорванных киборгов? — неожиданно спросила Магда.

— Нет, то есть да, но я не знала, что он разумный. На энцефалограмме были некоторые отклонения, но я тогда столкнулась с этим впервые, киборг был армейский, списанный, после контузии…

— Как это выглядит, ты не знаешь, — резюмировала Магда, — так?

— Да, не знаю. Ко мне поступали логи, архивы, отчеты. Я должна была проверить всю технологическую цепочку от момента имплантации до первых признаков срыва, выявить причину брака.

— И как? Выявила?

— Нет. Но я об этом уже писала. Готовила докладную для департамента. Но все мои источники — это данные приборов. Самих киборгов я не видела. Только полицейские видеопротоколы… На одном был такой киборг. Он уже умирал, вернее, почти отключался. И у него в глазах было что-то…

Магда усмехнулась.

— Было что-то… — повторила она. — У них в глазах много чего. И к этому следует быть готовой.

— А он, — осторожно начала Кейт, — и правда разумный?

— Более чем. — Магда усмехнулась, как показалось Кейт, с горечью. — И разумный, и чувствующий, и страдающий.

— В смысле… страдающий? Он что-то чувствует?

— В том-то и дело, что чувствует.

— А разве это возможно? Он же киборг.

— Да, но и человек тоже. Информацию от рецепторов получает не процессор, а мозг. Точно так же, как у нас с тобой. Ты же знаешь, как это происходит. Вот ты держишь кружку и чувствуешь ладонью тепло. Мозг через рецепторы определяет степень нагрева эпителия. Если кружка будет слишком горячей, то рецепторы предупредят мозг об опасности, а ты почувствуешь боль. Стандартный киборг тоже получит этот сигнал, но боли не почувствует, даже если рука обуглится, а вот он чувствует… Так же, как и человек. У сорванных киборгов связь мозга и тела формируется постепенно, без посредничества процессора, и они тоже начинают чувствовать, пусть и не настолько интенсивно. Потому что часть этой боли процессор берет на себя, редуцирует. А у него никакой редукции нет.

— Пирсон сказал, что я нужна им как нейропсихолог. Хотя со стандартными киборгами моя вторая специализация не была востребована.

— Так же как и моя, нейроофтальмология. Я здесь единственный специалист. У него видеоконтроллер изначально был заблокирован. Он, вероятно, даже не знал, что этот контроллер существует. Смотрел на мир глазами, как смотрим мы. А теперь требуется определить уровень проводимости зрительного нерва, степень его совместимости с процессором. Гибульский каким-то образом установил этот баланс. Глаза разумного киборга действуют в обоих режимах бесконфликтно. Но как ему это удалось, непонятно. А ты, вероятно, займешься моделированием когнитивных процессов?

— Я еще не знаю, — прошептала Кейт. — Это сложно?

— Что именно?

— С ним работать?

Магда допила кофе.

— Ты когда-нибудь проводила опыты на живом человеке?

— У меня были добровольцы, которые за определенную плату принимали участие в экспериментах.

— Ну ты сравнила! Добровольцы есть добровольцы. Бездельники, жаждущие острых ощущений, склонные к мазохизму ипохондрики, студенты, нуждающиеся в деньгах. Они принимают решение самостоятельно, исходя из сложившихся обстоятельств или непроявленных потребностей, в любой момент могут прервать эксперимент. И ты же не причиняла им боли?

— Нет. Я всего лишь подключала датчики. Иногда выбривала им виски. Но опять же заручившись согласием.

— Вот видишь. А у них… — Магда неопределенно кивнула, будто указывая на невидимый объект за пределами кафетерия, — то есть у него нет выбора. Он не может сказать «нет». И это непросто.

— Что непросто?

— Непросто смотреть ему в глаза.

Кейт не ответила. Она пила кофе, но вкуса не чувствовала.

На пороге кафетерия появился Пирсон. Уже бодрый, в рабочем комбезе. Подошел к столику, где сидели Кейт и Магда.

— Здравствуй, Магда.

— Привет, Грэг.

— Уже познакомились?

— Как видишь.

— Это хорошо. В новом коллективе нужна поддержка. — Он перевел взгляд на Кейт. — Ну что, идем знакомиться с подопечным?

Кейт поднялась.

— Идем.

Магда не шевельнулась. Она как будто сразу забыла и Кейт, и Пирсона.

— Ознакомились с досье? — спросил нейрокибернетик, когда они шли по галерее, куда выходило несколько овальных дверей с предостерегающе помигивающими сенсорными замками.

— Это правда… ну, то, что у него были родители?

— Так называемые родители. Это были люди, которых Гибульский привлек к участию в своем эксперименте. Ему нужен был генетический материал для клона. Нашей генетической базой он воспользоваться не хотел, вот и прибегнул к такому нетривиальному средству, задействовал, так сказать, личные связи. Не знаю уж, что он им там наобещал.

— В досье сказано, что у них погиб сын.

— А Гибульский пообещал им его воскресить. Допускаю, что так оно и было. В бога решил поиграть. Есть и менее экзотическая мотивация. Он всего лишь купил у них ДНК. Его проект с самого начала неплохо финансировался. Он мог предложить им приличную сумму.

— В его дневнике есть запись, что ему необходим был кто-то, кто позаботился бы о клоне.

Пирсон пренебрежительно отмахнулся.

— Гибульский рассчитывал, что этот его дневник когда-нибудь прочтут восхищенные и благодарные потомки. Вот и старался выглядеть в их глазах этаким романтиком. Мать для киборга! Смешно.

Они покинули галерею и вошли в довольно просторное помещение, которое очень напоминало тестовый центр в «DEX-company». Два лабораторных стола с нависающими сканерами в путанице датчиков и проводов, стенд с такой же внушительной аккомпанирующей аппаратурой, компьютерные терминалы, за которыми сидели сотрудники. Над голографической платформой медленно вращалась вокруг своей оси виртуальная копия человека. Сама фигура была сглаженно-схематичной, призрачно-туманной. В этом тумане ярко проступал мозг, соединенный с позвоночным столбом и расходящейся по телу нервной паутиной. Тлели базовые ганглии. Время от времени по нервам пробегал светящийся импульс, скатываясь до рецепторов в пальцах рук или ног. Видимо, нейротехники моделировали проходимость ткани.

Кейт сама этим много лет занималась. Увидев виртуальную модель, она предположила, что Пирсон сейчас представит ее коллегам и обозначит сферу деятельности, но он прошел мимо. Они свернули в примыкающее помещение за прозрачной раздвижной дверью. Кейт вспомнила, что подобные помещения раньше назывались «виварий». Виварий предназначался для содержания лабораторных животных, которых использовали в экспериментах или учебном процессе. В основном в подобных помещениях содержали мышей или крыс, реже — собак, кроликов, обезьян. Со временем, когда движение «Живых» приобрело неконтролируемые масштабы, виварии опустели, а ученым-экспериментаторам пришлось довольствоваться шарообразными «кроликами», выращенными в колбах по центаврианским технологиям, или… киборгами.

Помещение делилось на четыре бокса. В трех было темно, четвертый слабо освещен. Пирсон подвел Кейт к прозрачной перегородке. В перегородке угадывалась дверь с передаточным шлюзом. В глубине бокса Кейт различила откидную койку и сидящего на ней человека, того самого, в синей больничной робе.

— Вот, Кейт, знакомьтесь. Это и есть наш артефакт, — сказал Пирсон.

Он, возведенный в статус артефакта, безусловно заметил стоявших за перегородкой людей, но не шевельнулся. Так и сидел, прислонившись к стене, поджав под себя ногу. Кейт показалось, что в этом боксе светятся сами стены, и в этом искусственном холодном свечении она различила застывший профиль. Она вспомнила, что в досье ей попадались изображения исходника — Мартина Каленберга, сделанные в профиль, и без труда установила сходство. Тот же четкий, выразительный абрис.

— Мартин, будь любезен подойти, — с какой-то издевательской вежливостью произнёс Пирсон и сразу обратился к Кейт: — Мы зовем его Мартин. Так звали его исходника. Конечно, он реагирует и на обращение DEX, но мы сочли имя приемлемым идентификатором. Он пока такой единственный и вполне заслуживает того, чтобы отличаться от остальных киборгов. В конце концов, ученые часто дают имена своим «любимцам». Например, «Малыш» и «Толстяк». Доводилось слышать?

— Нет, — ответила Кейт.

— Это первые ядерные бомбы, сброшенные в конце Второй мировой войны. Их создатели испытывали к ним почти родственные чувства. А здесь предмет антропоморфный, можно даже сказать, живой. Двигается, дышит, чувствует. Да, да, чувствует. Эта его способность установлена экспериментально.

Тот, кого Пирсон назвал Мартином, тем временем соскользнул с койки. И в этом его скольжении, в том, как плавно он перетек в вертикальное положение, Кейт впервые усмотрела присутствие киборга. Это существо, так странно и скорбно взиравшее на нее у панорамного иллюминатора, так напугавшее ее своей человечностью, все-таки не человек. Киборг. И по мере того, как он приближался к перегородке, уверенность Кейт росла. На лице уже нет той скорбной неуверенности. Просто маска, неподвижная, обесцвеченная маска. Глаза все так же залиты тенями, но Кейт уже различала веки, ресницы. Цвет радужки смазан. Только вызывающе резкий контраст с белками. У киборгов благодаря системе регенерации всегда очень яркие, чистые белки в отличие от людей, у которых белки глаз по причине невоздержанности в еде, пристрастия к алкоголю, нарушения кровообращения мутнеют, желтеют и даже буреют, покрываются капиллярной сеткой. С киборгами никогда подобного не происходит. Их взгляд всегда ясен, в нем нет мути и желтизны, но в нем нет и жизни. Их взгляд прозрачен, как мертвое стекло. На Кейт как раз и смотрели такие ясные, но мертвые, безучастные глаза. Где же та скорбная обреченность, которая почудилась ей в отблеске умирающего солнца?

— Вы могли бы сейчас провести пробное исследование, — вкрадчиво предложил Пирсон, — тем более, что сегодня ваш первый рабочий день. Полагаю, вам не терпится заглянуть ему в голову, убедиться в том, что и его мозг, мозг разумного киборга, так же подразделяется на три функциональных блока, как и мозг человеческий. Вы же не занимались подобными исследованиями на обычных киборгах?

— Нет, не занималась, — ответила Кейт, не сводя глаз с неподвижно стоящего артефакта. — Не было необходимости.

— Именно. Из-за недоразвитости мозга. Мозг стандартных киборгов и мозгом-то назвать нельзя. Так, органический придаток, отвечающий за физиологию. А здесь в вашем распоряжении окажется полноценно развитый, функционирующий препарат. Мы, ученые, на протяжении столетий, едва появилась необходимость в эксперименте, в проверке теории практикой, вынуждены довольствоваться суррогатами. Все наши изыскания, все наши труды, все наши открытия прежде всего во благо человечества, во имя прогресса. И чем нам отвечает это человечество? Оно нас всячески ограничивает. Предлагает в качестве рабочего материала мышей, существ примитивных, далеких от человека. Как, позвольте вас спросить, создать действенное лекарство, если нет никакой возможности проверить его эффективность на том, кому это лекарство предназначается? Да, это лекарство испытывается на мышах. Затем на крысах, на кроликах, на приматах, в конце концов. Но это не люди. У них другой метаболизм, другая биохимия. Даже люди требуют индивидуального подхода при назначении сильнодействующих препаратов. Люди, о которых, как утверждается, мы знаем всё. Тем не менее, и у людей множество физиологических и биохимических отличий. Что уж говорить о той пропасти, что разделяет крыс и людей? Но нет, нас объявляют преступниками, если мы испытываем свои достижения на людях. — Пирсон понизил градус наигранного пафоса и почти буднично спросил: — Надеюсь, вы удалили этот атавизм — чувство вины?

* * *

У Кейт тряслись руки. Она изо всех сил пыталась унять эту дрожь, эту нервную разбалансировку. Да что с ней? Она всего лишь прикрепила датчики…

Она делала это и раньше. Стандартная безболезненная процедура. Датчики энцефалографа. Безобидные, невесомые.

Данные для диссертации она собирала не первый год. И не первый год к ней приходили добровольцы, принимавшие участие в экспериментах, выказывая любопытство и удовольствие. Ничего жизнеугрожающего с ними не происходило. Высокочувствительный прибор посредством оплетающей голову паутины датчиков фиксировал электромагнитную деятельность мозга, прибегая к особому роду письменности. Как нейропсихологу Кейт необходимо было установить связь между эмоциональным выбросом и задействованной в этом выбросе областью мозга. Участникам эксперимента показывали то грустные, то веселые картинки. Некоторые добровольцы соглашались стать зрителями более пугающих, трагических зрелищ. Им демонстрировали документальные кадры военных преступлений Второй Мировой, от которых кровь стыла в жилах. И тогда испытуемые чувствовали страх, гнев, отвращение, а энцефалограф фиксировал мозговые волны, указывая на задействованный участок неокортекса. Да, многих участников после увиденного преследовали кошмары, случались нервные срывы, обмороки и даже запои. Но о последствиях их предупреждали, предлагали внимательно ознакомиться со списком возможных последствий, и да, они могли в любой момент отказаться, встать и выйти из лаборатории. Как она и говорила Магде. Их никто не ограничивал в свободе передвижений.

А у него выбора не было. На лабораторном столе его удерживали фиксирующие ремни. Запястья и лодыжки охватывали титановые кольца. Пирсон уверял Кейт, что это необходимо. Таковы требования техники безопасности. Подопытный, конечно, киборг и безусловно подчиняется людям с правом управления. Импланты при необходимости его обездвижат, но абсолютной гарантии нет. Возможен неконтролируемый мышечный спазм. Кейт понимала, что он не испытывает боли. Фиксация была щадящей. Пирсон опять же пояснил, что они всячески избегают излишнего травматизма, все-таки это их единственный экземпляр. Даже титановые кандалы сконструированы по аналогии с теми, что применяются в лечебных учреждениях — с тканевой подложкой.

Но Кейт по-прежнему не видела необходимости в этих мерах. Тот, кого Пирсон называл «нашим артефактом», оставался безупречно послушным киборгом. Неподвижное лицо, мертвый взгляд.

«Да они издеваются! — внезапно подумала Кейт, настраивая энцефалограф. — Какие эмоции они предлагают мне тут искать? Это же машина. Просто машина».

Она ожидала увидеть на мониторе несколько параллельных прямых с едва заметным волновым смещением. Но едва прибор активизировался, монитор буквально взорвался. Побежали изломанные, скачущие графики. Пики взлетали до максимальных значений, обрушивались до минимальных. Кейт замерла от неожиданности, затем перевела взгляд на того, кого мысленно называла «машиной». Он тоже на нее смотрел.

Живыми, человеческими глазами. Радужка яркая, аномально фиолетовая. Кейт вспомнила запись Гибульского: «…Я постарался сохранить единственный генетический изъян. Редкий цвет глаз — фиолетовый. Сын также унаследовал эту аномальную пигментацию от матери. Подобный цвет глаз указывает на латентный альбинизм носителя…»

Кейт застыла. Это было чудо, сопоставимое с чудесами при сотворении мира. Будто некое могущественное божество, сотворив человека из праха, дуновением пробудило в нем душу. «… и стал человек душею живою…»

Всего несколько минут назад послушная, безжизненная оболочка, идеальная машина, безупречная копия, и вдруг… взгляд. Душа в бездонных, завораживающих зрачках где-то на самом дне за горизонтом событий, в тягучей космической вечности. Зрачки, эти природные уловители блуждающих фотонов, разумеется, бесстрастно черные, но радужка своей аномальной яркостью смещает первозданную черноту на тысячную долю процента к фиолетовой сопричастности. И кажется, будто там, в этой фотонной ловушке, растворена капля набухшего, предрассветного неба.

А взгляд возводил минуту назад схематичное антропоморфное существо в объемное, сложное, добавляя к личному пространству этого существа сразу несколько измерений. В этих глазах Кейт вдруг увидела обрывки непрожитых дней, снов, надежд, отблески придуманных радостей, тени утрат. Она различила исходную точку зарождающейся вселенной, с той же ценностью и неповторимостью, как и ее собственная вселенная, как вселенная ее матери, ее отца, Игоря Васильевича и даже как вселенная Пирсона. Она увидела непрожитое, неосуществленное детство, ущербную, искусственную юность, разделенное на лабораторные препараты бытие. Она увидела боль и черный монолит отчаяния.

Она задохнулась, а потом уже в своей «соте» долго и мучительно училась дышать.