Горсть тепла (гет)

«Мартин...»

Она произнесла его имя, имя, которое он забыл. Та женщина на станции... ну, та, которая якобы его мать. Нет, не мать... Ему же сказали — у него нет матери, он не человек. Та женщина... это был эксперимент, она принимала участие в этом эксперименте, сложном, продуманном... и та женщина, человеческая ХХ-особь, называла его «Мартин»... Это было человеческое имя. И он тоже был человеком. Ему так сказали. Сын той женщины. В результате сильного переохлаждения он впал в кому и потерял память. Забыл, кто он. Имя забыл, будто и не знал. Она сидела рядом и говорила с ним. Очень тихо, будто боялась спугнуть. А он смотрел на нее и не понимал слов. Звучал только голос, согревающий, нежный. Слова, словно теплые сгустки концентрированного света, касались едва пробудившегося слуха и оседали там первыми семенами человечности. Из этих семян произрастало нечто глубинное, неосязаемое. В пробужденном существе теплилось нечто неуловимое, то, что Гибульский, тот ученый, который создал его, называл сознанием.

Это была первая осознанная им ласка, вернее, первое взаимодействие с существом, явившимся извне. Он, Мартин, был тогда подобен полому сосуду с идеально отрегулированной механикой. Он мог двигаться, мог управлять своим телом, мог перемещаться в отведенном ему пространстве, но в странном состоянии неприсутствия, без волевого участия. Были пятна, звуки, но не было слов, не было мыслей. Мир еще не был структурирован рассудком, не был закреплен словами. Это был первозданный набор вселенских знаков, частиц, еще не пришедших к порядку под взглядом наблюдателя. Много позже, в темные часы условной ночи, когда светимость стен его бокса падала до минимальной, он пытался вернуться в те первые часы пробуждения. Теперь-то он знает, почему тело двигалось так уверенно, без сбоев и мускульных конфликтов. Телом управлял процессор. Его органический мозг был разогнан до максимальной мощности стимулирующими программами, которые обеспечивали рост нейронных сетей еще в репликаторе. Но кластеры, предназначенные для хранения информации, пришедшей извне, были пусты.

Выравнивая, замедляя дыхание, Мартин пытался воспроизвести первую минуту присутствия, когда зафиксировал свое «я». Он что-то ощутил, свел мириады пляшущих пятен к единому. Какой она была, его первая мысль? Образ или слово? Возможно, и люди прилагают те же усилия, чтобы вернуться назад, к первым проблескам разума, чтобы поймать, разгадать тайну сознания. Он помнил это световое пятно. Оно медленно растекалось, заполняя прежнюю пустоту. Это был свет, который снова распадался, преломлялся, обращаясь в пугающее мельтешение, будто вселенная допускала его, уже сознающего, до изначального своего строения, до реликтовых пикселей. А он смотрел на эти пузырьки, на эти овеществленные кванты с младенческим равнодушием. Ему еще нечем было удивляться. Информация впервые стекала по зрительным нервам, пробуждая цепи нейронов где-то в затылочной доле. Его мозг еще только учился обрабатывать информацию.

А затем к первым зрительным байтам прибавились звуковые, которые накатывали как волны. Он не воспринимал их как слова, не делил на слоги, не осознавал смысла. Он чувствовал только, как пестрящее световое месиво исторгает давящее на слух поле. То, живущее в нем, позднее идентифицируемое как «я», реагировало на эти волны, поглощало их и будто бы росло. Он стал различать подступающие ощущения: голод, жажду, тревогу, радость. Он еще не знал слов, только признавал дискомфорт. А та женщина, вернее, то существо биологического вида Сапиенс, находившееся рядом, избавляло его от этого дискомфорта.

Постепенно он начал ее узнавать. Происходило это странно. Образ возникал пугающе четко, с прорисованными чертами, затем размывался и медленно собирался вновь. Эту загадку Мартин разгадал много позже. Первым информацию обрабатывал процессор, неумолимо, без эмоций, складывая из пикселей реальность, и только несколько секунд спустя уступал каналы восприятия мозгу. Мартин научился узнавать это существо. И это существо называло себя его матерью...

Она касалась ладонью его щеки, ерошила волосы. Это было приятно. Она говорила с ним, называла его «Мартин». Он многого не понимал. Даже значение слова «мать» ему было неясно. Как и то, что он чей-то сын. Приходили черно-белые и цветные образы. В этих образах он узнавал женщину, а рядом с ней другое существо, схожее с женщиной по строению, но гораздо меньше ростом. Женщина сказала, что это и есть он, Мартин, когда был ребенком. Потом с ним случилось несчастье: он потерял память. Забыл и ее, и всё, что с ним было раньше. И теперь учится всему заново.

Она постоянно с ним говорила. Держала его за руку. Он слушал. Ее слова не пропадали, рассеиваясь, они заполняли своим звучанием прежнюю пустоту. Они вносили порядок в прежнее хаотичное мельтешение. Он уже не был странным инородным элементом в собственном теле, он как будто прорастал в это тело, заполнял его. Мозг адаптировался, набивая нейрокластеры информацией. Все окружающие предметы пришли к четким границам и обзавелись названиями. Мартин уже знал, где находится. Это космическая станция, орбитально привязанная к спутнику звезды Бетельгейзе. Саму красную звезду он мог время от времени видеть в иллюминатор.

Его мать часто исчезала. И тогда он оставался один. Но ему не было страшно. Он уже научился пользоваться терминалом, где хранилось огромное количество развивающих игр, текстов, звуковых файлов и образов. Кроме матери с ним почти каждый день через терминал разговаривал тот ученый, врач, вернувший его из комы... Никакой он был не врач. Это был ведущий нейрокибернетик «DEX-company» Александр Гибульский. Он не учил Мартина, он его изучал. Потому что Мартин был его тайным экспериментом. А та женщина... Она была участницей этого эксперимента. Ему так сказали уже здесь, в исследовательском центре. Потому что у него не могло быть матери. Потому что он — киборг.

Мартин пытался избавиться от воспоминаний. Он изгонял из снов ее голос, ее прикосновения. Он убеждал себя в необходимости этой ментальной ампутации, потому что все его прошлое было всего лишь компиляцией жизни, мучительной фальшивкой. Люди изрядно потрудились. Они были убедительны. Настолько, что он ничего не почувствовал. А он должен был почувствовать, должен был разгадать притворство. Он же чувствует это сейчас, он распознает деланное участие, формальное сочувствие. Он им нужен живым и почти невредимым, безупречно функционирующим. И тогда они изображают беспокойство.

У него есть встроенный детектор, распознающий ложь. Он всегда был киборгом, но не знал об этом. Те редкие уведомления, нейтрально зеленые, что временами выводились процессором на сетчатку, Гибульский объяснял работой мозгового импланта, который он вынужден был вживить Мартину, чтобы вывести мозг из долговременной комы. И тот ученый не лгал. Он мог объяснить это и обыкновенному человеку. Потому что мозговые импланты и в самом деле использовались в современной медицине при тяжелых инсультах, когда у человека оказывалась поражена та или иная область мозга. И Мартин ни на секунду не усомнился. Потому что не умел.

Психолог, тот, который давал ему читать книги по истории, рассказывал и про человеческие эмоции. Слушая его, Мартин невольно сопоставлял с данным описанием свои изгоняемые переживания. Теперь он знал, как называется то, что он испытывал: радость, печаль, тревога и даже счастье. Да, именно так. Там, рядом с той женщиной он был счастлив. Он должен всё забыть, но живые нейроны не подчинялись процессору. Они хранили свою информацию в недоступном формате. Как бы Мартин ни старался, в коротких тревожных снах он все еще слышал голос: «...мы скоро заберем тебя отсюда, сынок...»

А потом явилась эта странная Кейт Хантингтон. Тот психолог, кажется, его звали Андреас, исчез, и довольно долгое время никто не разговаривал с Мартином. Он даже стал забывать свое имя. Его называли «объект» или DEX. Что, впрочем, соответствовало истине. Имена — это для людей. Новая сотрудница первой вспомнила его имя. Зачем? Сначала она принесла ему таблетки и немного сладостей. Положила в выдвижной короб. Он удивился, но не настолько, чтобы придать этому особое значение. Сладостями его угощал даже Пирсон. И другие сотрудники иногда подбрасывали в его бокс печенье или бутерброды. А случалось, что и несколько дней кормили человеческой едой.

Им требовалось зафиксировать изменения в биохимии крови в результате изменения рациона. Какой вид топлива дает наибольшую эффективность? Человеческий или специализированный? После суток определенной кормежки его заставляли до изнеможения бежать по движущейся ленте, скорость которой постепенно увеличивалась. Он бежал до багрового марева в глазах, а педантичные экспериментаторы фиксировали уровень убывающей энергии и сравнивали с показателями стандартного киборга. Выяснилось, что Мартин устает быстрее, чем армейский DEX. Однажды люди даже устроили нечто вроде соревнования, загнав на второе орудие неразумную «семерку». Кажется, даже спорили на то, кто продержится дольше. Мартин упал первым. Что и не удивительно. Гибульский создавал его не как солдата, а как эрзац-сына.

Какую игру затеяла эта новоприбывшая ХХ-особь? Мартин взял угощение и таблетки. Если это действительно обезболивающее, то они подарят ему несколько часов сна. А если нет... то какая разница, добровольно он их примет или нет. У людей есть тысяча способов заставить его это сделать. Его органический мозг в подчинении намертво впаянного процессора.

Таблетки помогли, и сладости оказались необычайно вкусными. Мартин был уверен, что ничего подобного больше не повторится.

У новой сотрудницы была своя программа исследований. Она оказалась нейропсихологом. Вероятно, ее прислали вместо Андреаса Гроо. Предыдущий ограничивался только беседами с Мартином, просил его отвечать на вопросы, заполнять таблицы, делал какие-то пометки в планшете. Сказал однажды, что Мартин ярко выраженный интроверт, но не объяснил, что это значит. Мартин потом сам додумал. Intro означает движение внутрь. То есть Мартин обращен внутрь самого себя. Было бы странно, если бы было наоборот, если бы он искал соприкосновения с внешним миром, с тем, во что этот мир обратился после его похищения со станции.

Он прилагает все доступные ему усилия, чтобы уйти, отгородиться от этого мира и погрузиться в мир собственный, изолированный, иллюзорно безопасный. Но у него плохо получается. Внешний мир велик, всесилен и безжалостен. Он давит, будто гигантский пресс, а то, что Мартин ему противопоставляет, трескается и распадается. Он только уходит все глубже внутрь себя, уплотняясь, как звезда, терзаемая силой гравитации.

Согласно звездным законам тело небесного светила, выжигая водородное топливо, начинает падение в собственные глубины. Вещество с внешних границ под воздействием сжатия обрушивается в те природные пустоты, которые некогда, в момент зарождения, были предназначены для свободного перемещения  атомов, для игры и метаморфозы молекул, что давало звезде энергию к свечению, к выбросу в черноту космоса ослепительных гигантских протуберанцев, которые своим бешеным натиском смещали холодную неподвижность пространства, забрасывая его мириадами частиц, заполняя мертвый вакуум энергетической предтечей разума. Но по прошествии времени, непостижимого с точки зрения человека звездного срока, запасы звездного вещества выгорали, звезда старела. Ее жаркие лепестки скручивались и уже не стремились во внешние пределы для преобразования, а багрово истлевали в самом теле. Звезда распухала, отекала в немощи, искала спасения оттоком в пламенеющее ядро, все еще противясь сжатию и распаду, а затем, когда силы истощались, когда молекулярные связи рвались, подобно перетруженным мышцам, звезда взрывалась...

Иногда, обрушиваясь в глубины своего существа, забиваясь в свои костные трещинки, Мартин думал, что его ждет такой же взрыв, что он такой же сорванный киборг, как и те его несчастные собратья, которых он видел в лаборатории. И для него это, возможно, лучший выход, ибо сила сжатия не может распинать его бесконечно. Сила сжатия пробуждает силы с противоположным вектором действия. Таков закон природы, который люди, при всей их ограниченности, открыли пятьсот лет назад.

Любое действие рождает противодействие, даже если это противодействие проявляет себя ассиметрично. Но у Мартина выбор для противодействия невелик. Он не может подобно звезде запустить внутренний механизм самоуничтожения. Люди подстраховались, лишив его этой возможности. Он не может покончить с собой, в едином мысленном порыве обратившись в пылающий сгусток, который, расширившись, пожрет все прилегающее к нему пространство, он может только совершить нечто непростительное с точки зрения людей: он может убить.

Правда, люди знают об этом. У них целая система, чтобы обезопасить себя от этого взрыва, от зарождения сверхновой, несущей катастрофу. У них у всех есть персональные блокаторы, блокаторы встроены в потолок каждой лаборатории. Кроме этого, у людей есть послушные, неразумные киборги-«семерки». Те DEX'ы, что находятся в центре в качестве охранников, сильнее Мартина. Они массивней, тяжелее, шире в плечах, к тому же их работоспособность на уровне ста процентов. Они в идеальной эксплуатационной форме. Когда ему позволяют выйти из бокса, его всегда сопровождают эти «семерки», а в те редкие моменты, когда для быстрейшего восстановления ему дают некоторую свободу и даже выпускают погулять вдоль полупрозрачного купольного корпуса, то этот отрезок галереи отделяют непроницаемым для киборга силовым полем.

Люди помнят, что он опасен, помнят, что он их враг, враг, которого они сотворили сами, которого взрастили и воспитали в ненависти и страхе, и они боятся. И вдруг новая сотрудница, та самая, что приносила ему сладости и таблетки, открывает дверь бокса.

Мартин от неожиданности замер. ХХ-объект по ту сторону сверхпрочной стены была одна. Ее не сопровождал ни киборг, ни охранник с блокатором. У нее в руках было что-то более объемное, чем те предметы, которые она складывала в выдвижной короб прежде. Мартин не мог понять, что это, но это нечто в короб не влезало, хотя она неоднократно пыталась. Потерпев очередную неудачу, женщина задумалась. Мартин был уверен, что она вновь ограничится сладостями и уйдет. Но она не ушла. Постояв некоторое время, она вдруг двинулась к панели управления. Там полагалось ввести код, чтобы дверь открылась. Все сотрудники, участвующие в исследованиях, знали этот код. И эта женщина тоже знала, так как однажды приходила за ним в сопровождении Пирсона и тех самых киборгов-охранников.

Она тоже цепляла на Мартина датчики энцефалографа, фиксируя возбуждение височных и затылочных долей мозга. Действовала она при этом очень осторожно, и у нее от волнения тряслись руки. Мартин тогда подумал, что это скоро пройдет. У них у всех, тех, кто занимался чистой наукой, в первые дни проявлялись некоторые признаки неловкости, за исключением Пирсона. Их смущал его осмысленный взгляд. Они отворачивались и старались на него не смотреть. Но это быстро проходило. И руки у них больше не тряслись, и глаз они не отводили. Он становился для них просто материалом. Чему удивляться? В тех исторических книгах, которые ему давал Андреас, Мартин читал об экспериментах, которые люди проводили над себе подобными.

В этом центре они могут оправдываться тем, что работают не с человеком, а с искусственно выращенной человеческой копией, с киборгом, но пару сотен лет назад никаких киборгов не было, и люди проверяли свои теории на живых собратьях и даже называли их «бревна».

Женщины-ученые не отставали в своем рвении от мужчин. Правда, численно их было гораздо меньше, но тем не менее они были. Здесь в центре то же соотношение: женщин всего две — Магда Цорн и новенькая Кейт Хантингтон. Магда специализировалась на нейроофтальмологии и занималась проблемами выведения цифровых данных на сетчатку. Устройство зрительного нерва Мартина ничем не отличалось от стандартного, и Магда редко его беспокоила. Руки у нее не тряслись. Она была холодна, деловита, но боли Мартину не причиняла. И даже его подкармливала. Хантингтон, вероятно, скоро ей уподобится: тоже будет воспринимать свои исследования как рутину и успокаивать себя подачками.

Только зачем она открывает дверь? Мартин настороженно наблюдал. Что это? Провокация? У нее в кармане блокатор? Но достать его она не успеет. Неужели войдет? Проем между двадцатисантиметровым дверным блоком и стеной расширялся. Ей вполне хватило бы бросить принесенный предмет в этот проем и тут же вернуть блок на место, обезопасив себя от броска киборга. Блок очень подвижен и подчиняется легчайшему прикосновению. Это сделано для того, чтобы человек успел убежать. Сомнительная предосторожность, но все же...

Однако Кейт Хантингтон не швырнула ему под ноги предмет. Она дождалась, когда проем стал достаточно широк, и вошла в бокс. Мартин почувствовал резкий гормональный всплеск, ему стало жарко, адреналин и кортизол мгновенно подготовили его к атаке. Вот он, долгожданный взрыв сверхновой, вот он, момент отмщения. Он преодолеет разделяющее их расстояние за долю секунды, кажется, за четверть. Тестровщики замеряли время его реакции. Опять же, «семерки»-охранники движутся быстрее. Им хватит одной шестой. Но для человека принципиальной разницы нет. Человек не успеет спастись, он погибнет. Приблизившись, Мартин одним точным движением свернет ей шею. На это ему понадобится еще меньше времени. У людей хрупкие кости, особенно там, в точке сопряжения головного и спинного мозга.

Ему как-то предоставили возможность испытать этот убийственный навык на манекене. Бионическая кукла, воспроизводящая с поразительной точностью человеческое тело. Но в ней нет живых тканей, все синтетическое, даже кровь. Он никогда не убивал человека. Он вообще никого не убивал. И они пока не пытались его заставить. А может быть, в этом цель? Они решили пожертвовать новой сотрудницей, чтобы его спровоцировать? Чтобы он сделал это сам, без приказа?

Он уже достаточно изучил людей, чтобы не удивляться. Они легко жертвуют своими собратьями. Они не придают своим собратьям никакой ценности. Это Мартин усвоил из тех же исторических книг. Он спрашивал Андреаса, почему люди так поступают, но внятного ответа не получил. Психолог что-то бормотал об историческом процессе, об исторической необходимости, о законах войны, о становлении первого государства и, как результат, о неизбежных человеческих жертвах. Получалось, что люди всегда назначали кого-то на роль этих жертв во имя неких интересов.

Кейт Хантингтон могли назначить такой жертвой. Возможно, она не представляет собой никакой ценности для корпорации, какую представлял Гибульский. Она всего лишь нейропсихолог. Возможно, Пирсон вызвал ее именно с этой целью — сделать из нее жертву. Нет, Мартин не собирается в этом участвовать. Он не хочет. Да, они сделали из него киборга, они лишили его выбора, они им управляют, он не волен распоряжаться собственным телом, внутри него находится безжалостный поработитель, который схватит и потащит. И Мартин это знает. Он знает, что беспомощен перед своим кибернетическим двойником; он знает, что проиграет, но он ни разу не подчинился без борьбы. Он всегда противостоял, всегда бился со своими имплантами до мышечных кровоизлияний. Но сейчас его никто не принуждает, процессор не контролирует импланты, присутствуя в фоновом режиме, лишь участвуя в мониторинге.

«Понизить уровень адреналина в крови? Да/Нет».

Адреналин — гормон бегства или атаки. Дерись или беги. Древний инстинкт человечества. Мартин выбрал «Да». Уровень стал снижаться, жар спал, пульс замедлился. Но как же хочется взорваться, броситься на оказавшегося в досягаемости человека. Отомстить, отыграться, уничтожить хотя бы одного. А что потом? Если бы он был уверен, что в результате его ликвидируют, он бы не медлил. Он убил бы вошедшую в его клетку женщину. Кинулся бы как дикий зверь, доведенный до безумия жестокостью дрессировщика. Но его не убьют... Если это запущенный Пирсоном эксперимент, то он станет еще более необходимым, еще более ценным, они будут изучать его с новым приобретенным опытом, как оружие, как разумное оружие. А если это инициатива самой сотрудницы, не осознающей опасности, то и тут ликвидация не грозит. Потому что вины его нет, это человеческая неосторожность.

Возможно, его накажут. Только какое они способны измыслить наказание, превосходящее по своему воздействию тесты? Повредить его радикально они не решатся. Он им нужен. Пока нужен. А Кейт Хантингтон, по-видимому, не нужна. Какой же соблазн поддаться ярости! Но процессор уже снизил уровень кортизола и адреналина. Чтобы разогнать надпочечники, ему потребуется время, несколько секунд, но все же... Что же у нее в руках? Она стояла совсем близко и протягивала ему... одеяло. Мартин не верил своим глазам. Она принесла ему одеяло!

В его боксе ничего не было, кроме стандартного матраца на прикрученной к стене койке. Температура +15. Согласно инструкции, комфортная для армейских DEX'ов. Но ему было холодно, ему всегда было холодно... Он сворачивался клубком, подтягивая колени к животу и пытаясь согреться. Кто-то из нейротехников сказал, что такая температура наиболее соответствует активности нейронов. Снижается излишняя возбудимость нервных клеток, падает скорость прохождения импульсов, и таким образом снижается износ ценного оборудования. Мартину приходилось время от времени самому повышать температуру тела, чтобы расслабиться и уснуть. Но на разогрев тратились необходимые для регенерации энергоресурсы. Он не успевал выздоравливать. Только однажды при сильном ознобе ему дали чем-то укрыться, и несколько часов он чувствовал себя почти счастливым...

Она протянула ему одеяло и, отводя глаза, сказала, что придет за ним через шесть часов, когда закончится дежурство. Как обычно оставила сладости и вышла. Следовательно, она все же действовала по собственной инициативе, если пыталась скрыть нарушение.

Мартин повертел головой и с удивлением обнаружил, что две видеокамеры в его боксе отключены. В памяти, ни в цифровой, ни в органической, момент их деактивации он не обнаружил. Было ли это час назад или более суток? В первые недели пребывания в центре его постоянно держали под наблюдением, а затем камеры стали отключать. Вероятно, с целью экономии. Да и какой смысл в трате энергии, если процессор исправно осуществляет телеметрию. Если жизненные показатели как-то критически изменятся, то это немедленно отразится на вирт-мониторе дежурного сотрудника. А любоваться им, скорчившимся на койке, необходимости нет, и Кейт Хантингтон знает, что камеры отключены, если так смело нарушает правила. Правда, есть и такие камеры, которые его собственный сканер засечь не может. Но это уже не его забота. Правила нарушает не он.

Мартин взял одеяло и сразу в него закутался, лег и закрыл глаза. И все-таки, зачем она это делает?

На следующий день он старательно прислушивался, не случилось ли каких-либо изменений в распорядке сотрудников, не упоминают ли об ужесточении правил. Но ничего не заметил. Кейт Хантингтон появилась как обычно, и в следующее свое дежурство она снова принесла ему одеяло, сладости и таблетки.

Она уже не колебалась, набирая код, она не испытывала того страха, который он уловил в первый ее визит. Она тогда боялась, очень боялась, у нее подскочило давление, активировались потовые железы. Она, несомненно, просчитывала самый негативный сценарий и даже готовилась умереть. И все же открыла дверь, шагнула навстречу опасности...

Мартин уже высчитал, когда ей выпадет очередное дежурство, и поймал себя на мысли, что ждет ее. В прошлый раз она принесла ему планшет с играми, книгами и картинками. Мартин почувствовал печаль. На него нахлынули воспоминания, те самые, гонимые, болезненные. Он вдруг вспомнил, как та женщина, называвшая себя его матерью, вот так же сидела рядом и перебирала на планшете изображения с его якобы домом, его школой, его одноклассниками, его собакой, занятным четвероногим хвостатым млекопитающим. Вряд ли Мартину доведется увидеть это млекопитающее в реальной жизни.

В кровь брызнул адреналин. Голову заволокло маревом ярости, процессор не успел заблокировать реакцию. Эта явившаяся сюда ХХ-особь, похоже, издевается. Как это делала та, первая.

Ему удалось справиться с собой, он не отшвырнул планшет, не разбил, не разломал. Он только нашел в себе силы взять одеяло и закутаться в него. И она, к счастью, не настаивала. Потому что он снова хотел ее убить...